Дикие тюльпаны. Главы 98, 99Птички. Три рубля

" ПТИЧКИ"


В хате натоплено, чайник, отодвинутый на край печки, чуть посвистывает. Мать сидит посреди комнаты на маленькой скамеечке и ловкими движениями перебирает шерсть. Чья-то добрая душа подкинула Галиной мамке работу. У разных знакомых она выпрашивала грязное всё в репейнике сырье и доводила до ума.


 Вначале шерсть тщательно мылась, просушивалась, затем мамка её пушила, выбирая подцепленный овцой репьях. Потом мастерица делала заготовки в виде небольших бобин. Только после этого при помощи карменецы, веретено по-русски, но другой конструкции, скручивала нить. Из толстой домотканой нитки вязала грубошерстные, но крепкие и тёплые носки. И вот в эти часы её нехитрого ремесла, Мари Трофимовна с занятыми руками, но свободным языком часто пела старинные греческие песни или рассказывала про «раньше».


«Когда мы были маленькие, старые люди нам говорили, что наступит время, и по небу будут летать железные птички, и эти птички будут клевать людей. А мы, дети не верили – как это железные птицы смогут летать, да ещё и клевать людей? А вот как началась война, да как стали самолёты бомбить, тогда и вспомнили, что нам старые люди говорили.


И ещё они говорили, что весь белый свет будет опутан нитками – это провода электрические. Придёт такое время, когда брат поднимется на брата, а сын восстанет против отца. В гражданскую войну что творилось? – мать слегка разогнула затёкшую спину и сама ответила, – один сын у красных, другой – у белых. Родные братья воевали друг против друга!».


 «Мам, – а страшно было в революцию?» спрашивала Галя. «Конечно, страшно. Красные приходили всё выгребали, белые приходили тоже брали всё подряд, а что дедушка мог сделать?». «Золото, мам, почему не спрятали?» с укором интересовалась правнучка плантатора. «Да как же спрячешь! Деда как вызвали в НКВД, как дали в солнечное сплетение  и раз и два, так дедушка сразу поднял руки и сказал – идите, забирайте всё!


Я так плакала, когда забирали мамино золото, это была единственная память о ней. Остались только серёжки, что были в ушах у меня, и те пришлось во время войны выменять на кусок хлеба. А золото было всё старинное, высокой пробы, одна цепочка была длиной два метра. Я её несколько раз обматывала вокруг шеи, ничего не осталось! – мать горько вздыхала и продолжала открывать юной пионерке глаза на справедливую власть, – а в двадцать первом году отобрали дедушкин дом в городе.



 По улице Октябрьской, до революции она имела греческое название – Поспалитакинская, стояли подряд магазины и лавки. Дедушка, бывало, едет на лошадях, а каждый хозяин здоровается с ним и зазывает к себе за товаром. Когда я пошла в школу, дед сам повёл меня к хозяину кондитерской лавки и сказал: «Вот моя внучка, она будет приходить к тебе за пирожными. Ты всё записывай, а я как буду в городе, рассчитаюсь». Так я, – Мари Трофимовна рассмеялась – всех подружек водила в эту лавку!». Ой, я как вспомню – какое всё было вкусное! Мимо булочной невозможно было пройти, какой запах стоял! А какая на рынке рыба была! Висит, а жир с неё так и капает! Сейчас едим всё отравленное, а раньше никакой химии не было».


«А, в той стороне, где горсад, – уводила матушка дочь в глубины истории, свидетельницей которой она была, – стоял большой памятник Екатерине! Его снесли большевики». Женщина умолкла, ушедшее лихолетье с такими последствиями, перечеркнувшее всё, что было дорого, вспоминалось с явным сожалением и нелегко. Это, как говорится, пришли злыдни погостить три дня, а выжили целый век.


И когда взрослая дочь Виктория подвезёт Галину П. к восстановленному памятнику Российской императрице, той останется только вздохнуть. Жаль, что мать не дожила до этих дней и в мыслях повторит слова, звучавшие неоднократно с телеэкрана: «Она вернулась, мама!».


Наверное, дореволюционные годы были тем самым счастливым временем для маленькой Марики, когда правил Закон, а пришедшее на смену беззаконие всего лишило.


  О том, что дом был, Галя знала, но девочка никак не представляла, что старинный особняк, построенный до революции, сохранился до наших дней. Уже умирая, мать попросила записать полностью имя, отчество и фамилию деда, который был родом из турецкого города Полита. На улице Поспалитакинской, ныне улице Октябрьской стоит, по сей день дом Галиного прадеда-плантатора. Номер дома 62 или 60, время стёрло из памяти старой женщины точное число, напротив бани Адамулина. И ни одного документа, ни одной зацепки, доказывающей, что это Галино кровное наследство.


 А неподалёку жила старая гречанка, с приходом большевиков у неё отняли два дома, а саму хозяйку выгнали в сарай. Она сидела на пороге сарая и каждому жаловалась: «Комуница боюся, косамола боюся! Кути, кути на сарай!». Когда Галя услышала непонятный набор слов впервые, то естественно попросила разъяснить – шо это, мам? И мать разжевала: «Ну, коммунистов боюсь, комсомольцев боюсь! Выгнали, как собаку в сарай!»

 
 Панайотовна была у этих домов. Вот здесь маленькая Марика выбегала со двора и мчалась в школу. На перемене в окружении подруг спешила за пирожными, которых можно взять сколько хочешь! Здесь же переболев чёрной оспой, почти облысев, без бровей и ресниц со свежими ранками на лице, она впервые вышла на улицу. Жестокие дети стали кричать: «Ряба форма – не проворна! Ряба форма – не проворна!».


 Девочка заплакала и от стыда убежала домой. Дедушка уговаривал – не плакать! Смазывал какой-то мазью изуродованное детское личико и уверял, что скоро всё пройдёт. Галя знает, что по халатности взрослых случилось такое горе с её матерью, и не может простить ни деду, ни Софье.


 Первый заболел дед Полихрон, его поместили в изолятор. Соня собралась проведать отца, и дочка увязалась следом: ей очень хотелось увидеть тату! Мало того, что ребёнка ни в коем случае нельзя было брать с собой, но позволить глупому дитю обнять больного дедушку – непростительная беспечность со стороны близких людей. Одному Богу известно, сколько слёз пролила девочка, расплачиваясь за неблагоразумие родимой матушки и любимого деда.


Галина Панайотовна смотрела на старые дома, один из них, если бы не эта чёртова революция, принадлежал сегодня ей, и думала о том, что её детство тоже должно было бы пройти в этом дворе. А она выросла в турлучной хате с земляным полом. В собственном же прадедовом доме десятилетиями живут чужие люди, не строившие этот дом, ни покупавшие его, одним словом – коммуналка.


Маленькая Галя, выходившая на сцену ни один год со словами: «Спасибо партии родной!», плохо представляя, с чем едят эту партию. Тем не менее, выкрикивала наравне со всеми, если не громче: «За детство счастливое наше, спасибо, родная страна!». И понятия не имела, как эта партия её, ещё не родившуюся, обидела, точно, как ту бабку – кути, кути на сарай.



ТРИ РУБЛЯ


Мари Трофимовна, ясное дело, не солнце и даже не родственница его, но согреть человеческим участием, подобно Светилу, ей хотелось многих. Почти у каждой солдатской матери она просила воинский адрес сына: «Я ему три рубля пошлю!» объясняла оптимистичная женщина. Которая считала своим долгом хоть как-то скрасить безрадостные будни солдатской жизни.


 Столь незначительная сумма Галю убивала, ну что такое три рубля, что на них можно купить? Посылала б тогда уже десять или на худой конец – пять рублей. Больше Мари Трофимовна не могла – денег нет, а для солдата и три рубля деньги. Сигарет купит, а пойдёт в увольнение мороженое поест! И надо признать, что премированные трояками бойцы советской армии, прейдя в отпуск, никогда не проходили мимо тёть Марусиной хаты.



Каждого отпускника добрая женщина встречала со слезами, старалась угостить, и непременно спросит: «Ты получал мои три рубля?». Конечно, получал, большое спасибо, тётя Маруся! Потом в обязательном порядке поинтересуется, а как кормят защитников отечества? Иван Абрамчук подробно излагал меню солдатской столовой. Он служил в ГДР и с удовольствием рассказывал участливой односельчанке, сколько грамм сливочного масла съедал каждое утро советский солдат!


А Колька Макатуха, тот самый, что напугал Галю-первоклассницу, симпатичный и видный из себя парень объяснял безграмотной женщине политику Хрущёва. Дескать, помогая Кубе, мы преследуем свои интересы, а люди этого не понимают и возмущаются, что всё в Кубу отправляется. Мари Трофимовна выслушивала поумневших, воспитанных армией ребят со всем соглашалась и кивала головой. Ей ли не понимать о чём речь, у неё у самой один сын отслужил, да другой пойдёт.

В тот день, когда Юрка прислал первую армейскую фотографию, матери дома не было, она поехала в Краснодар. Письмо получили Витька и Галя, радостные они помчались в сторону учхоза. Куда, судя по времени, уже причалил катер и высадил пассажиров.


 Чиликидиха, обвешанная кошёлками прошла половину пути, когда увидела своих детей. Они бежали навстречу и кричали: «Мам, Юрка фотографию прислал!». Скинув груз на Витькины руки, солдатская мать схватила снимок. Всматриваясь в родные черты, она залилась горючими слезами: «Сыночек мой! Какой ты худой! Когда ты голодал на Урале, тебя никто не видел, а когда ты вырос, сразу увидели!». Не обращая внимания на идущих рядом людей, Мари Трофимовна вторую половину дороги к дому проплакала. Не выпуская с рук фотокарточку, она охкала и ахкала, сокрушаясь сыновней худобе. Галя с Витей притихшие шли рядом, не мешая, матери выплакаться, чуть обескураженные: они хотели обрадовать мамку, а получилось, что расстроили.