Два рояля

Есть люди, обладающие особым даром, - чувствовать время. Или, точнее, не чувствовать его вообще, свободно перемещаться в прошлое или в будущее. И транспортация здесь не причем. Особый дар — ни что иное как воображение художника. Смотришь иногда на полотно — и вдруг ощущаешь себя как будто по ту сторону холста- зазеркалья. Только по-настоящему талантливые картины могут так заворожить. Именно этот несколько старомодный глагол пришел бы мне, наверное, на ум, если бы я взялась описывать эпические полотна известного курского художника Владимира Вячеславовича Парашечкина. Мне однако хотелось взять у него интервью для цикла статей о коллекционерах. (Долгое время художник собирал предметы старины). 
Встречу Владимир Вячеславович назначил в выставочном зале Союза художников.
Присаживаемся за журнальным столиком прямо под полотнами Владимира Парашечкина. Обе заражают каким-то особым разухабистым весельем и ностальгией по прошлому. На одной изображена зимняя ярмарка, на другой летит на зрителя русская тройка.
Еще до встречи Владимир Вячеславович предупредил, что коллекцию его давно украли. Преступников так и не нашли, а уникальные предметы исчезли в неизвестном направлении, но не пропали для истории.
Старинные мечи, большие позолоченные часы застыли в полотнах художника.
Вещи красочно рассказывают сами о себе, больше, чем можно передать словами...
- Хотите историю?
Художник раскрывает на середине ждущий своей минуты на журнальном столике фотоальбом. В нем фотографии картин Владимира Парашечкина. Оригиналы рассеялись по всему миру.
Картины, обещающие историю, довольно скромны по сравнению с историческими полотнами художника, похожи и по настроению, и по композиции.
На обеих распахнута мансандра, а на крышке белого рояля рядом с белыми пионами уже заскучали забытый кем-то веер и бокал … Но на одной картине он полон солнечного шампанского, а на другом натюрморте в бокале  розовеет  недопитое мартини. Разные и перила, занавески...  На одном натюрморте (на том, где полный бокал шампанского обещает веселый разговор), ветер играет белой занавеской на балконе. На другом изящные стулья на изогнутых ножках гармонируют с тяжелыми патерами «в тон». И все-таки различия незначительны. На обеих картинах нежной зеленью в белых цветущих звёздочках жасмина, благоухает, бушует весна.
...Той весной на рассвете  мальчика будили соловьи. Их трели сливались с божественной музыкой... Из открытой веранды соседнего одноэтажного домика, каких много на улице Ломоносова, в душное от цветущего жасмина и влажное от росы утро  вместе с солнечными лучами струились звуки рояля...
Мальчик знал, что играла девушка-соседка. Она играла Чайковского и Листа, но тогда мальчик не знал, что это Лист и Чайковский.
«Иди, послушай, как она играет», - насвистывали мальчику соловьи.
Нет, это была не влюбленность. Больше, чем влюблённость. Не в пианистку. (Девушка была уже взрослой и мечтала поступить в консерваторию, а мальчик только оканчивал пятый класс). Но музыка, которую она играла, волшебной нитью связывала мальчика с белоснежным пенистым безумством жасмина, с зелёной безбрежностью весны, с прозрачной акварелью неба, в котором звуки становятся красками, а краски — звуками...
Той весной мальчик решил, что станет... нет, не музыкантом. Художником. Впрочем, очень может быть, что решение пришло позже. Или раньше... Но в памяти художника осталась именно этот май одной из первых послевоенных вёсен.
Позже уже зрелым мастером Владимир Парашечкин оживил ту весну на картинах. Вернее, сначала был только один натюрморт...
-А рояль, на котором играла эта девушка, был белым? - перевожу, наконец, взгляд, с двух похожих картин на рассказчика.
-В том-то и дело, что черным... - смеётся художник. - Но нарисовать его мне захотелось белым, наверное, потому, что когда поют соловьи, цветёт жасмин... Такое белое облако... Вся Ломоносовская была как будто окутана белым облаком.
Владимир Вячеславович проводит рукой по странице альбома. Картины с белыми роялями на фотографиях кажутся окутанными белой дымкой. Белый сон на рассвете.
-И всё-таки почему картин с роялем две?
Художник, кажется, только и ждал этого вопроса и охотно рассказал продолжение истории.
-Картину купил у меня один известный человек,  - интригует Владимир Вячеславович. - Кельрих Владимир Михайлович. Вот...
Художник открывает альбом на другой странице, где на фотографии запечатлена картина, на которой в изящных позах застыли среди старинной мебели мужчина и женщина в туалетах девятнадцатого века. В мужчине с курительной трубкой легко с удивлением узнать бывшего директора курской обувной фабрики Владимира Кельриха.  Дама в кринолинах — его жена Людмила.
 - Им нравится такой стиль, - продолжает художник, имея в виду супругов Кельрих, и возвращается к истории о белом рояле. - А эту картину... - (альбом снова распахнут на прежней странице, где зачаровывают два белых рояля) - позже увидел в доме Кельриха эксгубернатор Александ Руцкой и тоже сделал мне заказ. Представьте, как я был удивлён, когда вскоре узнал, что Александр Владимирович после того как купил мою картину с роялем, приобрел и настоящий белый рояль.
-Да, белый рояль — это очень красиво... - подвожу черту под романтичной историей банальной фразой и закрываю блокнот.
-...Вы хотели бы жить в девятнадцатом веке?
Вопрос, неуместный в другой ситуации, сейчас весьма кстати.
- Хотел бы! - восклицает художник. - Он прекрасен! В нем та настоящая, нет не лапотная — лубочная, ИСТИННАЯ Россия, которую мы сейчас теряем.   
И Владимир Вячеславович рассказывает о старинных открытках, об обоянском парке, где его мама незадолго до революции вместе с другими гимназистками сажала липы и клёны.
-Моя мама родилась в 1907 году, - с ноткой торжественности в голосе сообщает Владимир Вячеславович.
...Почти девятнадцатый век, далекий и близкий, как вчерашний, как завтрашний день.
… За окном тянутся, спешат автомобили, обгоняя «марштурки». Каштаны зажгли уже белые свечи в честь прихода лета и последние весенние деньки душно и изысканно благоухают сиренью и жасмином...