Ненаш

       Перед тем, как отправиться на танцы, Липа еще раз оглядела своё отражение в зеркале и осталась довольна: зеркало показало ей стройную, молодую женщину весьма соблазнительной наружности, с румяными щечками с ямочками, с золотисто-русой косой, уложенной «короной» в старорусском стиле, с лучистыми голубыми глазами и чуточку курносым озорным носиком.
     Талия у Липы казалась «осиной», грудь – высокой и остроконечной, как того и требовала мода 1950-х, фигура в крепжоржетовом платье напоминала сказочный цветок, благодаря пышно струящейся юбке, - эффект пышности достигался с помощью лёгкой, многослойной  нижней юбки. Рисунок платья был в крупный горох,  рукавчики – «фонариком», с таким рукавом ручки выглядели так заманчиво… 
     Туфельки-шпильки пришлось купить с «наценкой» в сельмаге, - за них Липа отдала небольшую сумму «сверх» цены, но они того стоили!...Фигура на шпильках делалась выше, изящнее, эфемернее, и юбка при ходьбе на каблуках развевалась так маняще, - все местные мужчиночки оглядывались в восторге, когда Липа, на  каблучках, летящей походкой летела на службу, - если не было дождя и грязи…А еще на Липе были изумительные прозрачные нейлоновые чулки со швом сзади, - безумный дефицит! Словом, Липка осталась довольна.      
     Надела бусы из горного хрусталя (большая ценность!),на уши – клипсы чешские, на правую ручку – часики посеребренные на черном репсовом ремешке, на левую – серебряный браслет,- «изделие народных промыслов»- , привезённый из чудесной Кабардинки прошлым летом, из отпуска. Надушилась духами «Манон» (ей больше нравилась «Красная Москва», прежде называвшаяся «Букет императрицы», - название сменили, аромат – оставили и в советское  время, - но  духи любимые кончились), накрасила губки розово-красной помадой,  попудрила носик ленинградской пудрой цвета «рашель» и пошла в  клуб на танцы. Как на бой пошла.
       Липа бежала по полутёмным деревенским улицам совсем одна, - подруги местные все были замужем, а некоторые уехали в райцентр или еще дальше, в областной город Ростов-на-Дону, устроились там на работу, получили общежитие, многих там замуж взяли, чего ж не взять деревенских, красивых да расторопных, у которых в руках всё горит, а на кухне – благоухает?...
      Липа не уехала вовремя, а теперь уже поздно было: за тридцать, какой смысл ехать? Начинать всё заново, когда в  Шаблиевке у ней все хорошо: и жильё есть, после смерти тетки отдельный домик достался, и работа счетоводом – непыльная, почтенная…Только вот с семейной жизнью не заладилось: после войны мало мужиков на селе, ох, мало!...
      Но Липа не унывала: выглядела она в свои тридцать четыре молодой девушкой, словно годы её стороной обошли: ни морщиночки на лбу, шейка – длинная, розовая, а косы – таких кос во всём районе ни у кого не было!...Все женатики из местных «чинов» периодически подкатывались к красивой вдовушке, а она : «Нет! Я замуж хочу! Не нужно мне Вашего такого внимания, Василий Еремеевич…» Не обижались на неё, уважали за порядочность.
      Родители Липы погибли в Средней Азии, когда она еще мала была: отец, инженер железнодорожного транспорта, увёз туда семью прокладывать новую колею, да, видать, не понравилась местным басмачам идея строительства новой железнодорожной артерии. Только в одну ночь мать её с отцом не вернулись с прогулки, и тел никогда не нашли, ровно под землю провалились. Липку взяла к себе тетка, старшая сестра матери, тетка бухгалтером работала, она девчонку и вырастила, и в техникум «пристроила», она ей и свадебку справила в марте 1941 г.
       Тётка спрятала похоронку на мужа Петра, пришедшую в июле 1941 г., - Липа ту похоронку только в Ташкенте нашла, куда тётка увезла ее в эвакуацию, сумела вовремя вывезти, - лучше б Липка не рылась среди документов!...Прочитала, и плохо ей стало, а на другой день потеряла ребёнка еще нерождённого. А тетка, строгая как монашка Аглая Фёдоровна, сказала сухо: «И слава Богу! Что Бог ни делает, всё к лучшему! Сама с голоду помираешь, чем бы ты дитя кормила…»
     Обиделась тогда Липа на тетушку, сочла ту черствой, грубой, но с чего бы тетке и быть нежной? Её-то мужа расстреляли в тридцатые годы, а детей ей Бог не дал. Но о Липе она заботилась как о дочери, тут ничего не скажешь…Померла, жаль, рано,- последний  родной Липе человек на этой земле…
       Липа шла и надеялась: что всё сбудется, как загадала.
       А загадала она вот что: пусть её пригласит на танцы новый завгар, присланный по распределению откуда-то издалека, должно быть, из Ростова или самой Москвы-матушки…Был завгар не слишком молод, видимо, поздно учиться пошёл в институт, - воевал, работал, потом окончил заочно ВУЗ и попросил распределение. Наверно, жилья нормального не было, а здесь ему сразу комнату предложили в общежитии, но он отказался, сказал, будет ждать, когда ему отдельное жилье дадут, - обещали через год. Снял полдома у Никитичны, с отдельным входом, и зажил бобылем. О его биографии никто не знал ничего: то ли старый холостяк, то ли разведенный, то ли вдовец…А и неважно! 
       И здорово, и замечательно: появился на деревне новый жених-холостяк лет за тридцать, немногословный, непьющий, красивый, как актер в фильме «Девушка моей мечты»…Еще красивей! Девчата местные, молоденькие, поначалу пытались на  него «вешаться», «авансировали», Дуська Воронова, библиотекарь, говорят, даже в гости звала к себе на пирожки, - не пошел. Сказал, печеное не ест. Просто пухлявая Дуська не по вкусу пришлась…Перестал ходить в библиотеку, а вначале туда каждый вечер ходил, брал свежую прессу, «Огонёк» и толстые журналы, умные книжки, а Дуська-то решила: он к ней ходит…Теперь она его за глаза «поганым арийцем» называет, но какой же он «ариец» - из карело-финнов-то? А речь его – такая степенная, ласковая, с легким акцентом…
     Но вот вчера, по пути из конторы домой, Липка ненароком столкнулась с Отто, - так звали загадочного завгара. Шла себе преспокойно с авоськой, - по пути в магазин забежала, - наклонилась поправить ремешок туфельки, распрямилась, и почти грудью столкнулась с Отто Матвеевичем, - говорили, по паспорту его отчество звучало иначе, но местные упростили. И Отто её остановил вдруг, она и не заметила сама, как вступила с ним в беседу, как рядом пошла с молодым красавцем на глазах у сельчан, нисколько не думая о приличиях, - точно так и нужно было, словно к этой встрече стремилась всю жизнь.
- Вас ведь Липа зовут? Или Олимпиада, да? Мне механизаторы много о Вас рассказывали…То есть вначале они меж собой о Вас говорили, а потом уже я и сам расспросил…Всё о Вас знаю: что Вас тетя родная воспитала, кем работаете, что читать любите, даже,что каждый год на две недели ездите на Черноморское побережье, - замуж хотите выйти за горожанина, наверно? – Отто всё говорил, а она смотрела ему в глаза, онемев от восторга, что он – сам – к ней подошёл…Самый красивый мужчина на деревне, самый умный…Что он на неё смотрит так, будто она для него – самая значимая, самая дорогая на всей Земле…А говорили: «нелюдим, дикарь», угрюмый, по-русски плохо говорит…
- Родом я из Суоярвского района бывшей Карело-Финской ССР, теперь, знаете, её переименовали в АССР, да мне это всё равно…Мечтал стать я…В общем, есть такая особенная специальность лётная, сейчас подготовка по ней идёт…Но не справился организм с испытаниями на центрифуге…
    Липка слушала его, не понимая, не воспринимая диковинного названия района и странного термина «центрифуга», она лишь видела его взгляд напряжённый, ничуть не соответствующий его простым фразам, - казалось, Отто Матвеевич её просто заговаривает, как тот сказочник…И все его слова звучали так просто, будто он и не инженер совсем, а механизатор…Липа превозмогла себя:
- Отто…Отчего Вы на меня смотрите так: то словно удав на птичку, то как астроном на звезду…Вегу или Альгениб?...
Завгар замолчал резко, будто подавился. Дико посмотрел на Липку.
- Я полагал, Вы – счетовод…С чего бы такой прелестной девушке о звёздах заговаривать? И откуда такие познания в астрономии? Удивляете…
- Тетка моя, прежде чем стать бухгалтером, была астрономом…Она ведь из бывших, знаете ли…Университет закончила…Наши  деревенские к ней гадать бегали: она им правду сказывала  и по картам, и по звёздам…Каждой рассказывала такие правдивые вещи, - девчата диву давались…Её звезда была – Вега…
- Ваша, значит, Альгениб? В созвездии Пегаса…Работаете счетоводом, имея звезду в Пегасе…Трудно…
    Теперь уже Липка замолчала. Похоже, Отто сам знал всё то, что и её незабвенная тётушка: разве простой завгар мог знать о звёздах в Пегасе? Непростой человек их новый завгар…Может, и не стоит ей рядом с ним идти…
- Липа, мой отец тоже любил смотреть в телескоп: у нас свой был…
- Ваш отец «любил смотреть»? Он…умер? -
- Нет. Просто он так далеко отсюда ,что …можно и так сказать…Думаю, мне его никогда более не увидеть…Конечно, Никита Сергеевич вожжи ослабил, но мне это ничуть не поможет отца повидать…
- Он, что же, эмигрант у Вас?
- Сложно ответить…Нет, он не находится в странах Запада, не тревожьтесь…
Но, надеюсь, Вы, Липонька, не станете вопрос о моих родственниках при ваших подругах затрагивать…Почему-то мне Вам доверять хочется, как никому… Приходите-ка Вы, Липонька, в субботу в клуб, часикам к восьми, потанцуем, поговорим. Чувствую, много у нас с Вами общего… Думаю, лучше Вам самой к клубу подойти, чтобы старые соседки ненароком чего не надумали, если вздумаю к Вашему дому заявиться, - знаю, какие у Вас соседки…
- Так Вы, Отто Матвеевич, обо мне справки наводили? …
Отто смолчал, только улыбнулся ей одними глазами синими, так улыбнулся, что у Липки сердце захолонуло и обвалилось куда-то в пятки. Вот тебе и взрослая женщина…Раскраснелась словно девочка-выпускница, самой смешно…Неужели это оно, то самое счастье, ради которого ездит она каждый год на море,  нашло её в собственном селе? Верится – не верится…
        Липка прибежала домой в тот вечер счастливая, как никогда…Полила по-быстрому несколько куцых грядок помидоров и огурцов, ничуть не чувствуя усталости после трудового дня, ужинать не стала, только кофе попила с цикорием и печенюшками, и мечтать принялась…Незаметно и день пятницы пробежал…В субботу с утра, вместо рабочего дня, - в субботу контора до двух часов дня обычно работала, - всех сотрудниц, кроме Ольки, дочки председателя,  отправили кукурузу собирать. А Олька пошла в библиотеку, стенгазету готовить…
И в поле день быстро прошёл, плохо только, что у Липки косынки при себе не было, голова после обеда разболелась на жаре, и кожа нежная на лице припеклась, как на пляже…
     Но день прошел наконец, вечер наступил…И вот бежит Липка в клуб, спотыкается на восьмисантиметровых каблуках, слишком высоких для её и так неплохого роста…Улыбается, что будет казаться выше всех девчат в клубе, но всё одно меньше, чем её Отто, - он такой высокий,что приходится смотреть снизу вверх, лишь бы встретиться с ним взглядом…А девки молодые обзавидуются…
    Давно Липка в клубе не была. Только на собрания отчетно-выборные туда ходила последние два года, а раньше любила потанцевать, но возраст мешал…Пусть и фигура позволяла любые па выдавать, но для молодых парней она стара стала, женатые на людях на танцы не приглашали, так зачем было в клуб ходить, народ смешить? 
    Вот она и «оттягивалась» на танцах в пансионатах и домах отдыха на море, «зажигала»,словно звезда советской эстрады. Был в прошлом году у нее роман в Кабардинке, кавалер женатым оказался: на десятый день романа к нему жена приехала...Зря Липка столько лет просидела безвыездно в деревне…Поезд ушел…Неужели ее звезда несчастливая  над нею смилостивилась, любовь послала?
          У входа в клуб ее встречал Отто. Похоже, танцы уже начались, а он стоял одиноким, лицо застыло в напряжении…Из клуба доносилась музыка и пение Марики Рёкк, - завклуб Владлен Семенович был без ума «от красавицы Марики», и крутил бесконечно немецкие фокстроты и танго, - настолько часто, что большинство местных их танцевать научились, - Владлен еще и кружок танцев вёл.
       - Думал, Вы уже не придёте…Липа, что с Вашим лицом? Оно такое…розовое…Словно Вас …неделю на солнце продержали…
       - Нас сегодня  на кукурузу всех заправили, а косынки не было. Обгорело лицо...
      - Как неразумно! Почему же меня туда не посылают? –
      - Вы – ценный кадр, а кадры решают всё! Кто еще в нашу паршивую Шаблиевку приедет с техникой разбираться? Берегут Вас, чтобы не убежали…
        Отто не стал с нею спорить, только головой покачал. Улыбнулся вдруг.
       - Вам идет…Быть розовой…Словно Вы только из кварцевого аппарата…
       - Что?
       - Есть такая штука: загар без солнца, восполняет нехватку витамина Д в организме. ..Особенно зимой полезно принять несколько сеансов…
       Липа смотрела на него в восхищении: Отто знал столько разных, неведомых ей вещей!...Он знал всё обо всем…Даже если он не преследует серьёзных целей, она ему ни в чём не откажет: он так хорош, так мудр, так необычен…
        И они танцевали: танго, вальс, фокстрот, лились песни в исполнении Рёкк и Лале Андерсон…Владлен под конец поставил записи из Гленна Миллера: «Серенада Солнечной Долины»…Не однажды ему  доставалось за распространение буржуазной музыки, но завклуб не сдавался. Липа была совершенно счастлива, хотя устала безумно: день физической работы и вечер танцев начали сказываться. Когда вышли из клуба, она даже не оглядывалась по сторонам, не пыталась прислушиваться, кто там что о них с Отто говорит, посмеиваясь. Она взяла Отто под руку, - сама взяла! – и сняла туфли на шпильках. Пошла босиком, благо стёкол по пути не было. Чтобы идти к дому Липы, надо было пройти либо вкруговую, дальнею дорогою, либо пройти через недавно насаженную лесополосу.
       Запахи пьянили: здесь росло множество трав, - ковыль ласково щекотал ноги,-  и  кустарников: бересклет, бирючина, крушина, тёрн, боярышник, колючий шиповник, - Липа об него чуть юбку не порвала. Идти было светло: ночь полнолуния щедро озаряла землю светом ночного светила. Один раз Липа чуть было не испугалась, - кто-то пересекал тропинку перед ними, - и она интуитивно схватила Отто за руку, ища в нем защиты от неведомого зверя. Он засмеялся:
         - Вы плохо видите в темноте? Это большая лягушка…Она, наверно, из Егорлыка скачет: тоже потанцевать хотела, но запоздала. Это не змея, не бойтесь…
         Липа улыбнулась чуть скованно, потом рассмеялась уже от души, - над своей полудетской глупостью: с детства боялась степных гадюк, в их классе когда-то девочку змея укусила, когда они ходили в поход в соседнюю деревню, конезавод имени Будённого. Степные гадюки – единственные ядовитые твари под Ростовом...
         В темноте Липа видела плохо, почти не различала ничего, поэтому руку своего кавалера так и не отпустила; может, под ручку ходить и романтичнее, но держась за руки –спокойнее, точно не упадёшь, если споткнёшься. Прикосновение его руки холодило кожу, рука была прохладной, гораздо холодней, чем у Липы, и почти шелковистой на ощупь, нежной, без мозолей и шершавостей.«Рука ребёнка»,  пришла ей на ум мысль и ускользнула.
        Луна между подрастающих деревьев и кустарников вдруг выступила так ярко, как в сказке, словно прожектор в театре сцену осветил: Липа вспомнила театр в Ростове, она туда еще с тетей Глашей ездила. Давно…
       Отто неожиданно остановился. Повернулся к ней. Липа удивилась: то было первое их свидание, она полагала, что сегодня поцелуев не будет. Но не оттолкнула его в негодовании, стояла молча и недвижимо, когда он молча положил ей руки на талию, заглянул в глаза при свете всевидящей Луны, - его взгляд напомнил ей что-то необыкновенное, чудесное, ожившую мечту из детской сказки, - словно великая мудрость, бескрайняя усталость и радостное ожидание полнились в его глазах. Липе на миг стало странно от его взгляда. Будто сиреневое плотное облако обвило коконом всю ее, захотелось петь, плакать, смеяться, но голос пропал. А потом…она закинула хрупкие ручки на плечи Отто, обвила за шею, закрыла глаза, отдалась его рукам, его губам. И словно вознеслась, куда – неведомо…
           Липа была замужем несколько месяцев, у неё было шесть курортных романов, один из которых едва не завершился браком, если бы не вмешалась несостоявшаяся свекровь, которая была против невестки «из деревни и на четыре года старше сыночки…»
    Липу целовали не раз, и порой – умело. Но такого с ней никогда не было. Это был не поцелуй, - таинство невероятное: Отто касался её губ губами нежно, как ветерок, его язык заполнил всю ее, будто сам был частью ее рта, будто так и должно быть изначально. Голова Липы кружилась, в ушах звенело, тело дрожало листом кленовым, - казалось, он чувствует все, что она хочет испытать, читает ее мысли и стремления и дает ей великое наслаждение нежно, лёгкими прикосновениями, с великой лаской,  о какой доселе Липа помыслить не могла. За несколько минут такого счастья можно было и остаток жизни отдать: она на краткий миг позабыла всю жизнь свою, будто только на свет народилась невинной девчушкой-несмышленышем, и впитывала его страсть и опыт  с бесконечной радостью.
      Затем робко попыталась ответить, все смелее и смелее, а он молча подсказывал ей, как это сделать. И, видя ответную горячность изголодавшейся по страсти Липы, стал чуть агрессивнее, руки его сделались жестче, требовательнее, настойчивее, и она не возражала, но радовалась его неожиданной ярости и огненной страсти. Липа будто с ума сошла: потеряла всякий стыд и скромность, жаждала стать частью этого человека, который за  несколько минут сделался ей самым близким и дорогим. Никогда она не чувствовала такой бесовской радости, необузданного вожделения и, одновременно, ласковой истомы и внутреннего пения в теле.
      У неё возникла шальная мысль, что стоит привести Отто в свой дом,  и, не стесняясь его более, отдать ему всю себя. Пусть будет это на одну ночь, или несколько ночей, или на всю жизнь, но уже сейчас она не может его отпустить от себя ни на миг. Она не пыталась анализировать свои чувства, страсть ударила в голову крепче коньяка «Прасковейского», который  так им с подругой понравился в Ставрополье, где они пили невкусную,полезную воду в Ессентуках…
          Отто всё целовал ее, сам опьянев от желания и немого согласия и участия Липы в каждом его начинании. Мысль ей пришла: «не хочу идти домой, хочу его здесь и сейчас любить, под полной луной и звездами, умираю почти, не выдержу...», и стало на миг ей совестно самой себя, - когда это она была распутницей? Да никогда! С ума сошла… Может, вырваться из его объятий и домой идти? Спать в одиночестве, забыть эту страсть необузданную…Не доведёт такая страсть до добра: завтра, поди, он о ней и думать забудет, зачем она такому «доке»…
         А Он вдруг подхватил её на руки, подбросил вверх, подхватил снова, Липа ойкнула от страха, прижалась крепко, и он, как безумный, понёс её в сторону от тропинки, - на полянку метрах в десяти от тропы, - Липа её и не видела издали, а он увидел словно сокол…Опустил её на землю, прыгнул на траву рядом, - Липа вспомнила некстати фильм о Тарзане, - заглянул вновь ей в глаза пронизывающим, тёмным, всевидящим взглядом. Она не смогла выдержать того взгляда, глаза закрыла.
      Сердце забилось загнанным зайцем, никогда так не билось. Сделалось чуточку страшно: она всегда чувствовала какой-то страх, или стыд, и некую робость перед ЭТИМ, но не так, как сейчас. Он прикоснулся губами к её шее, снова начал целовать...
   Липа, словно обезумев, начала его раздевать, срывала одежду, как дикий безумный зверь. Обнажив спину Отто, нежными касаниями всю её изучила и неожиданно начала царапать, слабо, потом все сильнее, - страсть искала выход. Всю спину расцарапала в кровь в слепой страсти, а он словно не чувствовал, что Липа ему боль причиняет. Ей захотелось расцеловать его всего, - Он не препятствовал, спина его оказалась солона от крови, Липа его изодрала как кошка дикая…
     На миг она замерла, он перехватил ее руки и взял инициативу на себя, Липа вся замерла и затрепетала. Казалось, он знает её тело лучше неё самой, словно он его изучал всю жизнь, словно основная для него наука – играть на флейте ее радости: каждая жилочка от прикосновений вибрировала и пела свою маленькую симфонию, кровь пульсировала горячо, всё звенело, в глазах пошли пятна разноцветным сиянием  и стало темным-темно…
      Липа оторвалась от земли и полетела к поющим звёздам…
      Рассвет пришел ранний, летний. Липа привыкла просыпаться рано, но разбудил ее крик кукушки. Где-то она притаилась в ближних зарослях и выводила без устали своё «ку-ку, ку-ку, ку-ку…» Липа недовольно глаза открыла. Рядом с нею, совершенно нагой, спал (или не спал? – он лежал к ней спиной) Отто, поджав ноги калачиком, словно большой красивый котёнок. Липа потянулась, с любовью взглянула на тело своего любовника, который сделался ей в ту ночь самым родным человеком на свете: он дал ей такую радость и восторг, о каких она и не думала, что они быть могут на грешной земле…Липа не стала его будить сразу, оперлась на локоть и принялась бездумно и ласково смотреть на его спину, затылок, шею, ноги…Всё в нём было прекрасно, даже отсутствие волос на теле. Странно: роскошная шевелюра на голове, но на теле – ни волоска. Всё-таки он – карело-финн, наверное, у них всё чуть иначе… Даже на ногах нет волос, нетипично для мужчины…Но зато со всем остальным – полный восторг и удовольствие, ничего подобного Липе не приходилось видеть и чувствовать в себе…Чародей просто…
    Цвет кожи на спине показался ей бледным: обычно очень белокожие люди не могут загорать, но от пребывания на солнце их кожа розовеет, вот как у неё лицо после вчерашней работы на поле…И следов нет никаких на руках от коротких рукавов рубашки: ни загара, ни красноты…Спина настолько белая, словно голубизной отливает, как у младенца, - у взрослых такой кожи не встретишь…вдруг шальное воспоминание проникло в мысли: Липа вспомнила о своей вчерашней дикости, как она ему чуть всю спину не разорвала тигрицей необузданной…Как быстро всё заросло! Но следы царапин не могут пройти столь быстро…Сколько она не присматривалась, так и не увидела ни одной царапины на его теле. Очень быстрая ранозаживляемость, словно не у человека…Липа замерла, пытаясь осмыслить такую невозможную мысль, встряхнула головой. И в этот миг он поворотился к ней лицом, словно не спал вовсе, а прочёл её глупую мысль.
            Липа заглянула в его глаза темно-синие, бездонные и вздрогнула от непонимания. Что-то не так было…Зрачки его глаз были не круглыми, как у всех людей, а узкими вертикалями, словно зрачки кошки. Похоже, Липе это примерещилось…Вчера еще смотрела она Отто в глаза с любовью и восторгом, а нынче страх змеёй в сердце заполз. Липа даже рассуждать не могла, просто понимала: так не бывает. Так не должно быть!
            Отто потёр глаза кулаками, улыбнулся ей словно спросонья, снова взглянул в лицо. Всё с его глазами было в порядке: зрачки как зрачки, черные и круглые, как у всех. Но у Липы даже пот потёк от страха: что-то не так было! Вначале эта безумная страсть: с ней отродясь такого не бывало…Ненормальная страсть! Дикая…Она его чуть не покалечила от безумного желания, - это она-то, всегда спокойная, сдержанная и умеренная? Ровно на неё морок навели, приворожили…Загипнотизировали! И куда делись царапины? У нее же нет видений, она помнит вкус крови на губах…И еще эти вертикальные зрачки…
          Страх ударил горячей волной в голову, когда Отто захотел снова обнять Липу. Она его оттолкнула в ужасе, вскочила, бросилась бежать голая, покрытая лишь распустившимися в порыве страсти волосами. Но он догнал её в три шага, перехватил, вновь припал губами к её губам, и снова тело предательской радостью реагировало на поцелуй. Но страх не исчезал, и Липа попыталась вырваться. Он отпустил ее губы, но продолжал удерживать неожиданно сильными, - невероятно сильными! – руками, она даже шелохнуться была не в силах.
          - Отпусти меня. Я домой пойду, - тихо, без выражения сказала Липа.
          - Еще вчера ты говорила, что любишь меня. Замуж пойдёшь. Жить без меня и моей любви не можешь…Что умрёшь, если отпущу тебя хоть на мгновение. Что произошло? Разве ты хотела лишь ночи страсти? – он говорил тоже тихо, и пытался поймать взгляд Липы, а она отводила глаза, боясь посмотреть на него.
        - Я расцарапала тебя. Ты был весь в крови. Сейчас у тебя нет ни царапины…И твои зрачки – они такие странные…Как у моего кота…Не как у людей…
        - Ты думаешь, я – не ЧЕЛОВЕК? Леший, или кукла говорящая, или иное чудище? Вы, люди, не допускаете мысли, что у кого-то тело может быть отличным от вашего? Но от этого я не перестану быть ЧЕЛОВЕКОМ. Точно или почти точно таким же как ты, моя ласковая любимая Липа… Ты собралась бежать от меня голой, в чем мать родила? Односельчане подумали бы, что ты с ума сошла… Вот что: не чуди, бери свою одежду и одевайся. Туфли твои я пока в руках понесу, тебе неудобно в них по тропинке и кочкам прыгать…И не вздумай чудить: ты, похоже, собралась идти к председателю со своими смешными подозрениями? Он просто сочтёт тебя сумасшедшей, - для него единственная моя странность – то, что я не пью спиртного. Подумай, кто поверит твоим россказням о зрачках и царапинах? Бред, безумие! Оделась? Чудесно, пошли домой. К тебе или ко мне. Мы теперь будем жить вместе…В понедельник же пойдем и распишемся в сельсовете: это необходимо сделать, - возможно, в тебе уже бьётся наша крохотная частица, наш маленький красавчик…Нет, я ошибся: это девочка…Теперь вижу…
            У Липы голова кругом шла. Язык онемел, речь словно совсем отнялась. Ни слова не могла она возразить Отто, а шла рядом с ним безропотной тенью, и он крепко-накрепко держал её за руку. Она полностью уверилась в истинности своих подозрений, что Отто «не такой как все», но изменить ничего не могла, став заложницей своей недавней жажды любви.
             Кукушка вновь начала куковать. Липа запрокинула вверх лицо: кукушка сидела на вязе, маленькая, беспомощная, и без устали отсчитывала года…Липа её увидела так отчетливо, что задохнулась от удивления: она ведь носила очки, только в них работала, а по улице ходила почти вслепую, контуры предметов вечно расплывались и казались размывчато-загадочны… В небе плыли облака разных форм, напоминающие силуэты диковинных зверей, - и все детали она увидела четко, как в очках. Даже лучше.
         И тут Отто оглянулся, улыбнулся ей, подмигнул. Вполне человечески.