Старость

Что есть характер - неужели это, действительно, то психопатическое, эгоистичное, что раскрывается под угрозой насилия или потери самого ценного, или, разве,  это то испуганное смирение, которое рождается под действием постоянного страха или  боли. Вот он этот самый характер - его изображение в морщинах, в скомканной или высокомерной осанке… Я выгляжу комично. Смотрите,  в стариках природа усиливает все их недостатки, она будто иронизирует, лепит карикатуру и наслаждается. Она будто мстит за то, что редко в этом теле появлялась душа, редко останавливалось от счастья сердца. Да, это обо мне. Посмотрите в мои  глаза, мне больно, что каждый день не был прожит, как последний. Что может быть глупее, чем доживая до глубокой старости, продолжать гордиться чем-то или пытаться сохранить физическую красоту. В старости только глаза могут выразить эту красоту, и только одиночество позволит понять, что действительно ценно. Лучше жить долго, чтобы  успеть перестать воспринимать всерьез все то, что заставляло тебя быть собой всю жизнь. Быть собой - быть кем? Лишь сгустком верований, надежд, стремлений, поступков, карикатурой на собственную душу. Время - жестоко, оно Моцарт, который пишет  реквием по твоей мечте, оно Сальери, заражающий  этой мечтой. Оно всегда зовет тебя в несуществующее будущее, но дает все лучшее  в самом начале, когда ты не успеваешь даже краешком рассудка осознать его ценности.

У человека есть сотнями тысяч лет отработанные сценарии, нет никакой острой необходимости выходить за пределы заданной ему роли.  Как только попадаешь в этот мир, то обрекаешь себя балансировать между «я» приниженным, «я» таким же, как все, «я» лучше других; бороться за ту индивидуальность, каждый миллиметр которой происходит из индивидуальностей других людей.  Становились ли вы, как и я, частью этого муравейника, и стремились ли быть в нем особенным, оставались ли на обочине, когда вырывались на волю. Знакомо ли вам унизительное, но непреодолимое желание вернуться в него обратно, и вновь, забывая себя,  добиваться  успеха, растрачивая бесценные секунды, часы и дни, а за ними и годы на достижение ложного чувства собственной значимости. 

Если механистично все: и расписание дня, и работа; и семья, где многое строится на сценариях, которые не менялись еще с первобытных времен; механистично даже бормотание буддистских монахов – то, как узнать о свободе, быть роботом нормальнее: автоматически дышать, мыслить, находить  простые объяснения всему, помещать целую вселенную в узкое окошко своих насущных потребностей. Проходят годы и, оставаясь роботом, даже не замечаешь, как и когда превращаешься в  обязательную очередность мыслей и действий, похожих эмоций. В какое-то утро просыпаешься и понимаешь, что более не можешь не выполнять ряд бессмысленных процедур, лицо не может не выражать одни и те же эмоции, запечатленные в морщинах, тело превратилось в устойчивые набор паттернов.  Чем старше я становлюсь, тем больше каждый шаг несет отпечаток  всей жизни. Иногда я по шагам узнаю тех, кого давно нет со мной, одинаковый образ жизни и болезни формируют похожие походки. Тело уже больше не дает свободы, каждая мелочь вызывает трудности, это машина, которая все медленнее и хуже восстанавливается, и наконец, совсем перестает жить. Печально, что возрастом, внутренний огонь забывается, оставляя место лишь эго - марионетке, персонажу все более картонному, уверенно движущемуся по заданной ему траектории к своей окончательной деградации и смерти.

Возрастные изменения – главная нить, на которую будут нанизываться все мои желания, планы, разочарования, каждые из которых станут моей историей. Возраст - то, что и мистично, и незыблемо, и хочется скрыть, возраст – это табу для механистического сознания, потому что именно возраст определяет основные сценарии и человеческую форму. Сколько времени на самом деле уместилось в этом десятилетии, в этом году. На что потрачены последние минуты. Даже одно мгновение могло бы дать больше, чем долгая жизнь, но оно упущено, оно уже в прошлом. Впереди еще целая стая других мгновений, но за ними не угонишься, они уже успели превратиться в напряженное ожидание чего-то еще. Все, что есть у меня этим утром - дыхание нового дня, в этот день можно все потерять, достичь просветления, постареть, умереть, можно даже его не заметить, и потом никогда и не вспомнить. В жизни нет никакого смысла, если нет смысла в сегодняшнем дне. 

Привилегия старости – просматривать жизнь страницу за страницей и помнить, чем все закончится. Воспитанные на киносюжетах, мы знали о любви, о смерти, о том, что за спадом всегда следует кульминация, а за кульминацией развязка. И в кино – смерть реальна, а в жизни, даже через много лет после потери близкого, никак не можешь в нее поверить. В кино любовь –  неординарное приключение, а в жизни – не можешь простить любимому малейшее несоответствие ожидаемому ходу событий.  Внимание ненасытно и  готово жадно поглощать все новые  изощренные сюжеты чужих драм. Внимание занято постоянно историями, любыми,  начиная от библейских и заканчивая новостной жвачкой, в то время, когда своя собственная драма в том и состоит, что ты ее упускаешь, разменивая реальные свои переживания на ожидание новой кульминации или развязки в будущем. Воспринимая собственную жизнь как историю, ты живешь уже в сновидении, ограниченном нужным сеттингом и персонажами, ожидая ярких событий и псевдоперемен, которые, на самом деле, являются более чем предсказуемыми  стереотипами успешности, но не самой жизнью. Потребность сделать следующий день похожим на сегодняшний  несравнимо сильнее любопытства или желания перемен. И всякая настоящая перемена – это западня, в которой увязнешь на годы, которая, так или иначе, станет кармой для тебя и для других. Никакой развязки нет, нет никакого начала и конца. Жизнь находится вначале каждую минуту, и каждую минуту что-то завершается и уже никогда не вернется.

Непрожитые полноценно секунды, часы, дни –  каждый из них  чем-то похож на дом, в котором все еще горит свет,  но в котором так никто и не поселится, и не остановится. Довольно долго не верится, что когда-то постареешь, умрешь - все еще впереди. В юности не знаешь, что все, что происходит здесь, станет основанием для растущего вверх, как дерево, сознания, а старость окажется высоко за пределами того, что представлялось реальным раньше. Настоящее взросление похоже на восхождение, от которого захватывает дух.

В юности есть момент, когда еще не успеваешь утвердиться в каких-либо убеждениях, уже есть сознание, но нет плана, нет статуса и будущего, нет того, что потом станет штампом, нет персонажа, который начнешь  считать своей личностью. Может быть, это общество и правда больше подходит механистическим программам, а не живому человеку. Если что-то тебе удалось – вновь и вновь повторяй это, поставь на поток, сделай достоянием других, преврати в образец, а затем в шаблон. Порой ты испытываешь подростковую тошноту. Еще несколько лет не прекращающегося отравления, и этот кризис станет твоей природой и единственным лечением от позитивизма. Даже если весь мир сойдет с ума, ты  - не муравей, и  не компьютер, тебе не все подвластно, тебе большей частью ничего не известно ни о себе, ни о мире, ты только маленький осколок сознания, и ты не знаешь, зачем существуешь и на что способен.

Линейный мир - узкоколейная дорога, уходящая далеко назад. Мне известна не меньше других эта потребность быть автоматом, которому всегда нужна определенность, твердая память - механизм, дающий средневековую убежденность во всем, и особенно в собственном прошлом. Память, вытесняет из детства  все лишнее и прячет слой за слоем и глупое чувство гордости, от того, что ты, наконец, отвечаешь какой-нибудь норме, носишь форму, которая делает взрослее, получаешь правильные оценки от окружающих и тягостное чувство вины за то, что соответствовать всему этому фактически  невозможно; и страх, что желание сопротивляться тому, чему учат, может вырваться и тогда с тобой сделают тоже, что с тем ребенком-психом, которого никто не любил, и во взглядах взрослых читалось, – «Он неудачник»; а еще глубже – яркие пятна света, полеты во сне, внутреннее молчание и отсутствие того здравого смысла, который потом станет заменой всякой осознанности. Ты просто следуешь нормам, а не следуя им, встречаешься с теми же страхами, что дрессированное животное. Начальная школа - вечное унижение слепого щенка, балансирующего между наказанием и поощрением. Средняя школа – это тот самый рассол, в котором все-таки «становишься соленым», сопротивляясь, играя, мирясь, мечтая о будущем, в котором все возможно, но все-таки не больше, чем уже запрограммировано взрослым миром.  И ты еще не понимаешь, до какой степени желание понравиться управляет тобой и обедняет. Ты картина, на которой прежде отобразился трафарет, чем начала проявляться собственная природа. Завтра многие  персонажи детства или исчезнут, или изменят свои представления о прекрасном, твои же внутренние идеалы могут до старости, как корсет, удерживать сознание в рамках устаревших представлений. Кирпичик за кирпичиком склеиваются образы, которые кто-то закрепил как привлекательные, и вот этот странный личностный набор, карточный домик, к девятнадцати годам, состоящий из мыслей, прочитанных в книгах, из образов, понравившихся кому-то. Нет ничего сознательного в том, чтобы принимать на веру сведения, чужие взгляды, чужое поведение, производить в уме несложные комбинации и конструировать из заданных  компонентов что-то псевдоновое. Нет ничего сознательного в детских и подростковых играх, и  в том, чтобы иметь приклеенное к себе имя, в способности к самоидентификации, также как и в  потребности быть уникальным – это лишь  дымовая завеса. Встречаясь потом с настоящей уникальностью – поймешь, что она не нужна, потому что ни тебе и никому другому не хотелось бы  казаться действительно необычным, ненормальным, странным. Тебе нравится, что твое имя и внешность не слишком выделяется среди других, иначе это было бы проблемой. Каждая идея, и даже выражение лица  уже кому-то принадлежали. «Ты уникален» - обманывай себя, в толпе тысяч прохожих, миллиардов живущих или уже умерших, чем можешь ты реально отличаться, лишь самим сознанием, которое нельзя ни объяснить, ни измерить, ни даже рассказать о нем, которое по определению, скорее связывает с потоком чувств и мыслей  других людей, чем выделяет среди них. И ты, как река, текущая вспять по чьей-то прихоти, не помнишь, и не знаешь своей настоящей силы, своих истоков, собственного пути. Ты привыкаешь к однозначности, к единой со всеми плоскости, это всегда самое верное поведение, одно верное мнение, это одна классная доска, на которой записаны все правильные ответы. Что за чудовище могло бы вырасти, не будь у тебя однозначного мнения о добре и зле? Родителей легко понять, но неизбежно из окон своего уютного мира ты  начинаешь смотреть на  улицу, чувствуя остро  что-то похожее на желание выпорхнуть из гнезда и полететь. Такую же  потребность ты будешь чувствовать всю жизнь, надеясь в тайне даже от себя, однажды, как бабочка, вырваться из кокона своих обязанностей, ожиданий, обычных дел и опасений за будущее, и оказаться на свободе.

Позвоночник реагирует на каждое движение, болезненно на крики, нервы внутри него, как обнаженные антенны. Все источник энергии и ты  на дне реки, которая светлым потоком все увлекает за собой. Ты  не можешь  не замечать даже в самом грубом  проявлении – чистую силу.  И, глядя на другого человека, ты  все больше видишь  его состояние духа, и иногда подхватываешь  – восторг или равновесие. Глядя на деревья – ты  чувствуешь гибкость, укоренение глубоко в настоящем, нет времени, но лишь стремление к свету, наслаждение светом, ветер легко раскачивает и может сломать ветви, но не стремление. В сновидениях -  среди потоков света и образов, иногда ты  улавливаешь  – неслышимую другим музыку – и множество новых ощущений захватывают твое сознание и одновременно гармонично существуют и в тебе, и вне тебя, будто бы душа откликается на красоту того скрытого мира, который пока остается за пределами твоего  восприятия.  Ты часто  чувствуешь  кошачье, детское, взрослое, физическое и одновременно непохожее на другие чувства удовольствие - тепло.  Кажется,  что-то  невидимое дарит  его,  оберегает нас, сострадает нам, даже в тот момент, когда мы еще не осознаем, что теряем что-то. Сколько лет я чувствую это,но  не могу до конца  вместить в свое сознание, оно всегда больше. Медитация  возникает спонтанно, она приходит в какой-то момент жизни и меняет само ее качество, меняет весь мир вокруг. И в этом мире  больше воздуха, там по-другому течет время,  иначе светит солнце. И каждый день, если  хотя бы на шаг предаешь свое секундное просветление и делаешь что-то заведомо ложное, то убиваешь медитацию. Учить  наизусть правила, чтобы сдать экзамены; и потом погрузиться в офисную рутину, общаться  близко не с тем, кого любишь; верить  авторитетам, зная, что для души нет никаких авторитетов; поддаваться соблазну получать удовольствие от удобных и неглубоких отношений, - все это шаг за шагом приводит к потере чувствительности. Облака больше не такие  яркие, нежные, как раньше, когда они буквально  осязаемо проплывали над головой, снег больше не такой ослепительно белый,  и каждый шаг по прозрачному сугробу, больше не доставляет наслаждение; секс – это просто секс.

 Светлый миг целостности, завершенности. Молниеносное просветление и долгое разочарование - слишком очевидно, что, сколько не отбивайся  от чужих ценностей, - в конце концов, становишься частью их. Веришь внутри себя в гармонию и любовь, и каждую следующую минуту в разной степени кого-то ненавидишь, немного презираешь или высокомерно прощаешь слабости, не осознавая всего этого. Заполняешь  свою жизнь бессмысленными обязательствами и через некоторое время привыкаешь  к ним. И каждая секунда нормального состояния кричит: «Это не правильно. Это не полноценно, я знаю, что может быть иначе». И, кажется, так легко отказаться от условного равновесия, но все живут тем же.

Неудачники – все те, кто не сумел оказаться в строю, убежденно идущих к запрограммированным другими мечтам, кто с детства, не хотел быть первым, кто не хотел управлять другими, кто не влюблялся в стандартную красоту, кто не раскрывал свой талант так, чтобы понравится. Кто эти люди, или они, до того как попасть  на  «американские горки», от достижения к провалу, и снова вверх, успели осознать, что  окончательного успеха точно не будет. И заслуженный статус, который как будто бы удерживает в каком-то псевдоуспешном пространстве, такая же замена настоящему счастью, как удобный брак альтернатива подлинной любви. У творчества нет конечного дня: получения диплома, лицензии, закрепления результата, здесь нужна  интенсивность каждый момент. Нет экспертов, которые скажут тебе хорошо это или плохо, критерии растут вместе с тобой, и это только твой духовный путь.  Ты можешь обесценить все через несколько лет и начать сначала, здесь нет продуманной карьеры, нет учителей, каждый день требует открытости, критичности.  И двигаясь, ты не застрянешь в убеждениях и не сможешь передать их кому-то, но это и есть тот кислород, которым стоит дышать, если хочешь жить полноценно.
Быть собой или никогда так и не понять себя, жить чужим ожиданиям, осознавать себя  частью огромного мира или посвятить время попыткам занять чье-то место. «Я» не больше и не долговечнее, чем вкус земляники –  вкус дождей и подземных ручьев, вкус летнего солнца, вкус хвои и шумной листвы. Вкус земляники никогда не повторяющийся, новый, самостоятельная вселенная, часть другой вселенной. Реальность всегда свободней, чем память, реальность, открытая, творческая, готовая  меняться и пробовать новую глубину, с каждой новой волной она будет еще свежее. И чем старше я, тем она сильнее, и ярче. И я создаю ее, а она меня.
Этот мир не такой плотный , чтобы держаться на поверхности и верить в то, кто я, зачем я здесь, что будет со мной, когда я умру, и зачем мне это знать, что со мной происходит сейчас, что из моих ощущений является реальностью, что я не осознаю, что происходит на самом деле. Мне не нужна религия, не нужна наука, я никогда не увижу никакой истины. Я могу лишь жить в настоящем, подняться над горизонтом, больше любить.

Мне кажется иногда, что любое мгновение продолжает существовать ...искристые снежинки, вместе с которыми я падаю все медленнее, но никак не могу найти последнюю самую честную реальность прошлого. Я ощущаю физически все эти вибрации, которые  молчаливо присутствует во мне и  чувствую, что любая  эта секунда по-прежнему остается шансом осознать что-то настоящее. И когда время останавливается хоть ненадолго, то уже за один вдох и выдох можно успеть  вновь появиться на свет, осознать себя, испытать интенсивно ощущение жизни, узнать настоящее наслаждение  и на его дне - острую тоску и боль, выйти за пределы себя, и обрести готовность состариться без сожаления и умереть без сожаления, и с новым вдохом глубоко измениться, и жить дальше, зная о существовании другой глубины  времени.