ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
1
Я открыл глаза.
- Как Вы себя чувствуете? - спросил врач.
- Плохо! Мне не хочется жить!
- Вам будет легче! Успокойтесь.
Я плакал и громко стонал. Рядом стояла Лида и тоже плакала.
- Он скоро уснёт, - сказал врач Лиде. - Не отходите от него. Можете дать ему немного водки или коньяку.
Ушёл врач с медсестрой. А вскоре приехали Козлов, а потом Матвей. Увидев их, я опять заплакал.
- Держись, Коля, - сказал Козлов. - Вся наша жизнь состоит из несчастий. Нам надо всё пережить, что посылает судьба. Давай выпьем по чуть-чуть.
Козлов уехал, а Матвей остался ночевать.
Всю ночь я стонал. Иногда засыпал, но быстро просыпался. Слёзы сами текли из глаз. Утром пришёл участковый врач. Мне сделали укол. Но сон меня не брал.
Матвей, Дима и другие ребята занимались поисками тела, а потом стали готовиться к похоронам.
Два дня я лежал на кровати и почти не ел. Мне не хотелось жить. А раньше я так боялся смерти!
Двадцатого мая мы хороним нашего Олега. Стоит чудная погода. Я вдруг вспоминаю, что в этот день я сдавал свои первые экзамены в сорок первом году. И потом каждый год мы сдавали первый экзамен двадцатого мая. И вот теперь тоже наступило двадцатое мая. Так вот почему так стучало моё сердце на этом кладбище!
Олег лежит в гробу как живой. Я целую его в последний раз в холодный лоб. Звучат речи. Олега опускают в могилу, где уже лежат мои родители.
Дома все садятся за стол поминать Олега. Звучат опять речи. Предлагают сказать несколько слов мне, но я отказываюсь.
На столе стоит портрет Олега. А рядом рюмка с водкой и кусок чёрного хлеба. Эх, Олег, Олег! Что же ты сделал со мной? Как я буду дальше жить без тебя?
Рядом сидит Козлов, сидит Лена, напротив Сокол. Все утешают меня. Но я понимаю, что я уже в душе омертвел. Ничто меня не волнует. И ничего мне не надо. Мне бы только умереть поскорее.
Расходятся гости. Матвей остаётся со мной. Лида убирает посуду. А я лежу и плачу. Как мне жить дальше? Как?
На девятый день мы поминаем Олега.
И опять все сидят за столом и говорят об Олеге. А я молчу. О чём говорить? Был бы у Олега ребёнок, я бы воспитывал его, растил бы его. Это была бы для меня часть Олега. Но не хотел жениться Олег. Всё откладывал женитьбу. И ушёл в мир иной, не оставив ни жены, ни детей.
А дни бегут и бегут. Я лежу на кушетке и машинально читаю детективы. Выхожу вечером на улицу. На работу идти боюсь. Боюсь участливых взглядов. Боюсь расспросов. Боюсь входить в аудиторию к студентам.
Через день ко мне заезжает Козлов.
- Нельзя тебе больше сидеть дома, - говорит мне Козлов. - Выходи на работу! Нельзя себя так мучить! Так можно с ума сойти! Будешь сидеть со мной в деканате. И тебе станет легче.
Тридцатого мая Дима везёт нас с Лидой на дачу. Дом наш почти готов. Я вспоминаю арабскую пословицу: “Когда дом построен, в него входит смерть”. Неужели это так? Лида хлопочет в доме, а я сижу под старой берёзой и смотрю на поле, засаженное кукурузой, смотрю на деревья, укрывшие Истру. Слёзы текут и текут. Лида смотрит на меня и ничего не говорит.
Не радует меня наш дом. Что мне в нём делать? Зачем я здесь? Дима помогает Лиде убирать строительный мусор. А я сижу под берёзой и вспоминаю брата Фёдора, который ехал мимо в сорок втором году на фронт, так и не увидев нас. Неужели у каждого своя судьба? Неужели Фёдору было суждено прожить лишь девятнадцать с половиной лет, а потом отдать свою жизнь за Родину? Неужели и Олегу судьба уготовила двадцать пять с половиной лет? Нет, это не судьба. Это что-то другое. Судьба человека - это его характер, связанный местом и временем, когда он родился и жил. Судьба - это сумма координат, состоящих из характера человека, времени рождения, места проживания, и его окружения. Тихий характер приспосабливается к любой жизни как премудрый пескарь, и живёт себе до ста лет. А смелый и решительный человек идёт напролом, ломая все препятствия, или погибая. А ещё бывают разные случайности. И вот из-за простой случайности (Олег бросился в ледяную воду в жаркую погоду) Олег расстался с жизнью. Двое ребят, которые были рядом, не смогли достать его, и сами чуть не утонули. Что с ним случилось? Потерял сознание? Остановилось сердце? Разве поймёшь! Утонул - и всё. Вот она, человеческая жизнь.
Но надо как-то жить дальше. Надо мне найти какое-то дело. Если я собираюсь жить дальше. Какое дело? Кроме своей работы я ничего не знаю. Можно и спиться. Только не это! С алкоголем надо быть поаккуратнее.
Мы сидим под берёзой. Лида раскладывает еду. Достаёт бутылку водки. Дима за рулем. Мы с Лидой выпиваем по стопочке. Говорить мне не хочется. И я молчу, молчу.
- Так нельзя! - говорит мне вдруг Лида при Диме. - Нельзя так себя казнить и мучить! Олега уже не вернёшь. Тебе, Коля, надо жить дальше. Сбрось ты это оцепенение! Займись делом. Иди завтра на работу.
На другой день Козлов заезжает за мной, и мы вместе едем на работу. Вместе идти по институту легче. Многие смотрят на меня, и быстро отводят глаза. Никто ни о чём меня не спрашивает. Это хорошо. И я, как и раньше, сажусь за свой стол и начинаю разбирать бумаги. Звонит телефон. Заходят преподаватели и студенты. Я втягиваюсь в этот трудовой ритм. Надо мне входить в будничную жизнь. Руки на себя накладывать я не собираюсь. У меня есть Матвей, есть внуки, есть Лида. Ради них я должен жить. Жить с острой болью в груди. Выдержу ли я такую муку?
Побежали июньские дни. Я втягиваюсь в свою работу. Пару раз мы посидели втроём: я, Козлов и Сокол. Говорили о жизни, вздыхали. И я постепенно отходил от шока. Потом я поехал к невропатологу в платную поликлинику: я боялся, что меня может настигнуть инсульт.
- Ничего страшного! - сказал мне невропатолог. - Будете принимать по полтаблетки аспирина утром и на ночь. И проделаете курс уколов. Лекарство я дам Вам с собой. Только оно дорогое.
Я заплатил деньги за лекарство. Лида делала мне каждое утро уколы.
Тринадцатого июня я сидел дома один. Лида уехала на дачу. Меня звал с собой Матвей, но я решил посидеть дома.
А потом я понял, что нельзя мне сейчас оставаться одному. Нахлынули воспоминания. В шестидесятом году в этот день меня чуть не сбила в Калуге машина. За рулём сидел военный, и он сумел вывернуть руль и затормозить. А то бы меня давно не было бы в живых. В шестьдесят шестом году в этот день умер мой отец. Мог ли я тогда думать, что в эту же могилу мне придётся класть своего сына, который ещё был тогда только в проекте? В семьдесят первом году я был со спортивной делегацией в Германии, в городе Вюрцбурге. Именно в этот день. В семьдесят четвёртом году Вера была в больнице, а мой сын Олег лежал больной, и я сходил с ума. И было тогда Олегу около семи лет. В восемьдесят втором году мой Олег был под Каширой на производственной практике, а я ожидал начало матча “СССР-Бразилия”. Господи! Неужели всё это было!
На коленях пристроился кот Тимофей. Это его выбрал мой Олег. Я глажу Тимофея и плачу. Никто этого не видит. Но дома я больше сидеть не могу.
Я выскакиваю на улицу и иду по Ленинскому проспекту. Я думаю о своей жизни. Так вот почему я раньше так тосковал! Это было предчувствие страшной беды! До гибели Олега я наивно считал, что родился под счастливой звездой, и что все беды проходят мимо меня. Но всё-таки страшная беда достала меня. Пришёл конец моему оптимизму. Мне просто страшно жить дальше. Олег сидит в моём сердце. И я думаю о нём всё время. За что же мне такое наказание? Какие грехи есть у меня? Я вспоминаю свою жизнь. Подлостей я, вроде, не делал. Вспоминаю Машу со станции Хвойной. Всё-таки я предал её. Она ждала, что я женюсь на ней. А я? Закрутил ей голову и удрал домой. А Маша была гордая. И не ответила на мою записку, которую я послал ей с тёткой, встретив её на рынке в Калуге. Но тогда у меня была Вера.
Да… С Машей поступил не совсем хорошо. Да и с Соней тоже. Эти аборты. Губили вместе с ней человеческие души. Хотелось жить только для себя. А что теперь? На что мне опереться? Где найти своё утешение? Если бы я верил в Бога, было бы легче. Ходил бы себе в церковь и молился, молился Богу, и мне было бы легче. Но я не верю в Бога. Так уж я был воспитан с детства. И придётся мне искать утешение в этой жизни. Надо будет поставить Олегу хороший памятник. И вообще надо загрузить себя работой, чтобы я крутился как белка в колесе.
Домой вернулся усталый. Дома - пустота. Никто не звонит. Большинство моих друзей и знакомых за городом. И Лиды нет. Когда же она приедет? Лучше бы я уехал к Матвею на дачу. Там бы погулял по лесу, развёл бы костёр, и подбрасывал бы тихонько дровишки, а сам бы дышал полной грудью, и думал о жизни. А тут сиди один и мучайся. Выпить что ли? Не буду. Подожду Лиду.
Приехала Лида. Мы с ней выпили. Мне стало полегче. Но вдруг я почувствовал, что правая рука моя немеет. Язык перестал меня слушаться. И нога правая тоже стала чужой. Лида страшно испугалась. Что делать? Я пододвинул Лиде записную книжку и еле выговорил фамилию Кострова.
К счастью, Костров был дома. Он выслушал Лиду, и велел дать мне лекарство для понижения давления. Через десять минут мне стало легче, приступ прошёл. Я не волновался. Только было неприятно при мысли, что я могу стать неподвижным инвалидом.
- Ты что так перепугалась? - спросил я Лиду. - У меня уже так было. Зря ты волновалась.
- Я видела первый раз тебя в таком состоянии. Больше не дам тебе спиртного ни грамма.
На другой день я поехал к своему невропатологу, и рассказал ему о приступе. Он выслушал и сказал:
- Больше приступов не будет. Только следите за давлением, и регулярно принимайте утром и вечером по полтаблетки аспирина. Воздержитесь от спиртного. Надо проделать ещё курс уколов. Вот Вам лекарство. И не волнуйтесь. Всё будет хорошо.
Двадцать пятого июня наступил сороковой день со дня гибели Олега. Мы с Лидой поехали на кладбище. Вёз нас Дима. Всю дорогу он молчал. Видимо, казнил себя за то, что не смог спасти Олега.
Настроение у меня ужасное. Мы стоим около могилы. Стоят увядшие венки. Мы кладём цветы. Мне страшно жить дальше. Никогда не думал, что человек так может желать себе смерти.
Машинально мы обходим могилы близких людей. И едем домой. Мне тяжело.
Вечером в доме полно народу. И опять стоит в рамке портрет Олега и рюмка водки с кусочком чёрного хлеба. Звучат печальные речи. Мне так тяжело, что я пью рюмку за рюмкой.
- Держись! - говорит мне Козлов. Рядом сидит Сокол. Господи! Когда в сорок девятом году мы сидели с Соколом в аудитории, разве мог я тогда представить себе, что будем сидеть у меня, и поминать погибшего сына? За что же мне такое наказание?
- Держись, Коля, - говорит мне Сокол. - Нам ещё надо жить. Надо спасать Россию. Надо растить внуков. Не хорони себя раньше времени. Держись, и не давай судьбе скрутить себя. И не сиди дома. Берись сразу за много дел. Крутись на работе. А нужна помощь - только свистни! Мы сразу будем около тебя!
- Разрешите сказать пару слов! - говорит Дима. - Я предлагаю тост за нашего отца Николая Матвеевича. И пусть он знает, что мы его дети, и всегда поможем ему, если такая помощь понадобится.
Я пью вместе со всеми.
- Может, тебе хватит? - спрашивает меня Лида. Я молчу. Какая разница? И почему меня не берёт никакой приступ? Я бы тогда лёг в могилу рядом с Олегом. И все бы проблемы были решены.
- Мы тебе достанем путёвку в подмосковный санаторий! - говорит мне Козлов. - Можешь ехать один, а можешь и с Лидой. Побродишь по лесам, подлечишься. Проведём вступительные экзамены, и поезжай себе на здоровье. Лучше вместе с Лидой. Там, я слышал, хорошо кормят, и лечение отличное.
- Не хочется мне в санаторий, - отмахиваюсь я. - Мне там будет только хуже.
- А ты поезжай, - не отстаёт Козлов. - Будет плохо, уедешь назад. И мы к тебе будем приезжать в гости. Договорились?
Расходятся гости, расходятся друзья Олега. Мы с Лидой провожаем Козлова и Сокола до трамвая.
- Ты подумай насчёт санатория, - говорит мне Лида. - Наладишь своё давление. А я поживу на даче. А если санаторий будет недалеко, то будешь приезжать на день домой.
- Что я там буду делать? Ходить на процедуры, да гулять по территории санатория? Скучно всё это. Ладно. Если дадут путёвку, то поеду. Посмотрю, что там за отдых и лечение.
2
Наступил июль. Мы с Козловым готовились к вступительным экзаменам. Один раз Дима отвёз меня с Лидой на дачу. Там было почти всё готово. Не хватало только печки. Но было электричество, была вода. Лида даже завезла кое-какую мебель.
Мы пришли на Истру. Вокруг бушевало разнотравье. Всё буйно росло и стремилось к небу.
Мы цели на поваленное дерево, и долго смотрели на текущую воду, на проплывающих байдарочников, на другой берег, где недалеко были тоже садовые участки. Это была наша Россия, наша прекрасная Родина. Как могут люди уезжать в другие страны, когда видишь такую красоту? И пусть я ем чёрный хлеб, но он вдвойне мне вкуснее здесь. А если к этому хлебу ещё маленькую рюмочку нашей водочки, да салатик из редисочки со сметаной, то зачем мне Германия, зачем мне Америка, зачем мне Южная Африка и Новая Зеландия? Не нужна мне, в конце концов, машина, не нужен видик, не нужна их мебель и пиво. Я лучше буду голодать дома, но зато дышать нашим воздухом. А если ещё взять лодку, да поплыть вниз по Истре, да сделать на берегу настоящий привал с костром, шашлыками и водочкой? Зачем мне тогда эта заморская жизнь, зачем мне Германия, хотя я и люблю безумно немецкий язык и литературу? Разве можно унести Родину на подошвах своих сапог? Так говорил один из вождей Великой Французской революции Дантон. Лучше Родины нет ничего на свете!
Я искупался, и мы пошли к нашему дому, крыша которого блестела издали. Я сидел под берёзой и глядел, как кипит вокруг жизнь. А во мне всё было мертво. Оживу ли я когда-нибудь? Вряд ли. Так и буду ходить машинально по этой земле, полуживой человек. Но жить всё-таки надо. Мне всегда казалось раньше, что большие несчастья обходят меня, и что мне везёт в жизни. А вот и мне досталось страшное горе. Что может быть страшнее потери своего сына? Пожалуй, ничего. Только мне надо поменьше думать о прошлом, а думать и думать о настоящем, и всё время что-то делать, или на худой конец придумывать эти дела.
На следующее воскресенье я поехал на дачу к Матвею.
- Молодец, что приехал! - сказал мне Матвей. - Угощайся клубникой. Малина тоже поспевает.
Настя носилась по участку. Надя занималась малышом.
- Можно в лес сходить, - предложил мне Матвей.
Мы пошли в лес. С нами увязалась Настя. Она носилась по дорожке, а мы тихо разговаривали с Матвеем.
- Ну, как ты? - спросил меня Матвей.
- Плохо. Жить совсем не хочется. Очень тяжело. Надо мне заняться чем-то капитальным. Думаю пока писать учебники и мемуары. Надо себя загрузить по самое горло. Иначе я просто пропаду. В начале августа поеду в санаторий под Пушкино, но если там будет скучно, то убегу.
- Может, мне почаще заезжать к тебе? - спросил Матвей.
- Пока не надо. Наде одной трудно с двумя детьми. Ты должен быть всё время рядом с ней.
В глухой чаще мы развели костёр. Настя с удовольствием таскала ветки. Мы сидели на бревне и пили пиво, которое Матвей захватил с собой.
- Держись, папа! - сказал мне Матвей. - Ты нам всем нужен. Как мы будем без тебя? Мы постоянно думаем о тебе. Самое трудное - это первые месяцы. А потом тебе станет легче. У тебя есть мы, есть Лена и твоя Лида. И друзья у тебя хорошие, и работа у тебя творческая. Держись. И тебе станет легче.
- Как у тебя с деньгами? - спросил я Матвея. - Ты не молчи. Если надо, то я тебе помогу.
- Пока обходимся, а когда будет нужно, я скажу.
Закончились экзамены. Наступил август. В бухгалтерии мне вручили путёвку в санаторий.
Дима повёз меня в санаторий. Лида просила сразу позвонить. Козлов обещал приехать вместе с Соколом в ближайшее воскресенье.
Мы свернули с Ярославского шоссе направо, и долго ехали вдоль длинного забора. Вот и наш санаторий. Вокруг густой сосновый лес.
Дима отнёс мне чемодан в номер и покатил домой. Номер был на двоих. Пока я был в нём один.
Наступило время обеда. Меня посадили за стол с тремя мужчинами. Чувствовал я себя среди незнакомых людей скованно.
Обед был нормальный. Только первого наливали всего полтарелки. Но мне хватило. После обеда я пошёл изучать территорию. Рядом два огромных пруда. Там уже сидели любители с удочками. Я пошёл по тропинке, которая бежала среди густого соснового леса. Я шёл и шёл. Здесь совсем неплохо. В стороне я увидел поваленное дерево. Можно развести костёр, когда приедет Козлов с Соколом.
Я вернулся в свою палату. Меня вызвали к врачу. Женщина-врач измерила моё давление, и покачала головой. Мне прописали успокаивающие ванны, массаж и бассейн. От давления я получил таблетки.
Наступило время ужина. После ужина было кино. Был какой-то глупый иностранный фильм. Но деваться некуда.
После кино я гулял по аллеям, смотрел на фонари, на проходящих мимо людей, и решил, что здесь не очень весело.
На другой день я включился в процедуры до самого обеда. А после обеда лёг читать и заснул. Проснулся с тяжёлой головой, и решил больше не спать после обеда.
К вечеру приехал новый человек. Моего возраста, или чуть постарше. Стало повеселее. Жил он где-то в Подмосковье. Вид у него был спортивный, но я сразу понял, что мы с ним разные люди. Вечером мы пошли с ним на концерт. Народу было совсем немного. И было как-то стыдно перед артистами. После концерта я позвонил Лиде.
- Ну, как ты там? - спросила Лида.
- Терпимо. Жить можно. Но немного скучновато.
- Ходи на процедуры! - сказала мне Лида. - А будет совсем скучно, приезжай на пару дней домой.
С соседом я перекидывался лишь парой слов. Он работал инженером на заводе, и показался мне хитроватым мужиком. Его главным образом интересовали женщины.
В ближайшее воскресенье я поджидал своих друзей. Они пообещали приехать.
Я стоял около ворот нашего санатория и терпеливо ждал. Часов в двенадцать мои друзья вышли из автобуса. С двумя сумками.
Мы зашли в мою комнату. Я сказал соседу, что на обед не пойду, и мы пошли в лес. Забрались в самую глухомань. С собой я на всякий случай прихватил бутылку коньяка, которую взял из дома на случай простуды.
Развели костёр, Козлов достал шампуры, и стал нанизывать на них куски шашлыка. На скатерти, которую расстелил Козлов, мы разложили солёные огурчики, помидоры, квашеную капусту, колбасу и селёдочку.
- Примем по одной, пока будут жариться шашлыки, - скомандовал Козлов.
Мы приняли по одной. Закуска сама летела в рот.
- Шашлыки готовы! - заявил торжественно Козлов. - Надо выпить под шашлыки.
Мы пили водочку и ели всё подряд. А потом взялись и за мою бутылку.
- Хорошо! - всё время повторял восторженно Козлов. - Хорошо сидим, братцы!
То и дело мы подбрасывали ветки в костёр. День клонился к вечеру. А мы сидели и вели неторопливые и задушевные беседы.
- В сложное время мы живём, - говорил Сокол. - Летим мы куда-то. Ясно, что не так просто вернуться из социализма в капитализм. Но возвращаться надо. И возвращаемся мы в этот капитализм болезненно. У меня нет доверия к людям, которые сидят наверху. Не понимаю, что делят между собой Ельцин и Хасбулатов. Но ясно, что вместе они быть не могут. И будет между ними борьба. Только как она будет протекать конкретно? Ельцин может же разогнать этот парламент. Но тогда может начаться гражданская война. Не дай Бог!
- До гражданской войны не дойдёт, - возразил Козлов. - Ельцин этого не допустит.
Я слушал моих друзей, и радовался, что я потихоньку прихожу в себя.
- Что будем делать, братцы? - спросил нас Козлов. - Побежим за водкой и закуской, или на этом закончим?
- Надо на этом закончить! - говорит Сокол. - Нам ещё до дома добираться. Это совсем не близко.
Я провожаю друзей до автобуса, и иду в свою комнату. Настроение у меня хорошее. Надышался воздухом. Чувствую себя прилично. Я решил ходить в лес каждый день, жечь костёр, сидеть себе на бревне и думать о жизни.
На другое воскресенье ко мне приехал Матвей. Мы с ним тоже пошли на моё любимое место, немного выпили и закусили.
Хорошо здесь! - сказал Матвей. - Но на даче тоже неплохо.
А потом я не выдержал и уехал в Москву.
- Скучно без тебя, - сказала мне Лида. - Сижу вечером одна, и не знаю, что мне делать. Не продумали мы наш отпуск.
Остаток отпуска я провёл в санатории. Давление у меня почти не понизилось.
- Вы здесь, видимо, часто нарушаете режим, - сказала мне врач. - Так нельзя. Вам надо пореже выпивать.
Последний день я провёл в лесу. Развёл костёр, сел на бревно, и стал вспоминать всю свою прежнюю жизнь. И понял, что всё у меня было хорошо, пока не погиб Олег. Всё у меня было хорошо. Если только не считать болезни в сорок шестом году. Прекрасное было время, особенно когда я встретил свою Веру в скверике нашего института. Сколько было надежд! И теперь я вспоминаю, что моя Вера плакала первого сентября восемьдесят четвертого года, когда наш Олег стоял среди первокурсников, и слушал речи руководителей нашего института. Видимо, уже тогда она смутно предчувствовала свою близкую смерть, а может быть, и гибель Олега, я тогда ничего не понимал. Я вспомнил, как мы проводили с Верой наш медовый месяц недалеко от Мышкина на реке Юхоть, как потом я работал в Калуге, как ездил со студентами в колхоз, как жил у Михаила Ивановича. А ещё я забыл Хвойную, где гулял с Машей по рельсам, идя то в Москву, то в Ленинград. А как мы гуляли в Вешняках! Я всё время был чем-то недоволен, что-то искал, ссорился с Верой, и не ценил ту прекрасную жизнь. И вот сижу в этом лесу, а завтра еду домой, мне надо выходить на работу, шутить со студентами и коллегами, и переносить их сочувственные взгляды. Как же мне жить дальше? Но я не один. У меня есть друзья, есть Матвей со своей семьёй, есть прекрасная работа. Есть Лида. Чего мне ещё надо? Жить всё равно не хочется. Пропал весь интерес, пропал страх перед смертью, которой я всю жизнь побаивался. А теперь я жду эту смерть как свою избавительницу. Я всегда буду думать об Олеге. Есть тут моя вина. Есть. Не женил его. Не устроил на постоянную работу. Не настоял на том, чтобы он поменьше выпивал. А я и сам сидел с ним за столом, и мы пили и водку, и пиво, и говорили о жизни. Неужели я тоже виноват? Виноват, конечно. Если бы он был женат, если бы постоянно работал, то не занесло бы его на берег реки. Если бы… А виновато во всём и наше дурное время. Всё пошло вкривь и вкось. Теперь можно жить и заниматься неизвестно чем. И никто тебя об этом теперь не спросит. Делай, что хочешь. Вот и дожили. И что только станет с нашей Россией? Конечно, она выберется из этой бодяги. Но когда? Лет через десять? Может быть. Скорее лет через двадцать. Не раньше. А мне надо работать, жить, ходить на могилу Олега. И что-то всё время делать, кому-то помогать, делать всё время добро, чтобы не сойти с ума. Только так. Всё время двигаться, куда-то торопиться, кому-то помогать, и не думать о смерти. Она придёт сама. Надо поскорее сделать все самые основные дела. Надо торопиться. А то можно и опоздать. И, пожалуй, надо сесть за свои мемуары. Надо просто описать свою жизнь, начиная с начала войны. Годы уходят, а я ведь помню каждый день военных лет. И кое-что видел. Надо описать и Вешняки, и нашу школу, и Кусково, и Косино, и Хвойную, и Калугу. Всё надо описать. И пусть читают эти воспоминания Матвей, Надя и мои внуки. Будут иметь представление, как жили люди до краха тоталитарной системы. Это заберёт у меня много времени. Буду вставать пораньше и писать. Потом работа с огромным количеством дел. А вечером можно почитать, посмотреть телевизор, поговорить с Лидой. Так и полетят дни моей жизни. Только поменьше задумываться, и всё время что-то делать, куда-то спешить. Иногда можно посидеть и с друзьями. А там может быть, наладится и жизнь в нашей России.
На другой день к санаторию подъехал Дима. Я простился со своим соседом, которого вряд ли когда увижу, и покатил в Москву.
- Ну, как отдохнули? - спросил меня Дима. - Всё нормально?
- Скучновато было, но в общем отдохнул немного.
- Ну и хорошо. А если Вам будет что-то нужно, всегда обращайтесь ко мне. Я Вас подброшу в любую точку. Только скажите.
Я дома. Суббота. Лида поджидает меня. Накрыт стол. Лида достаёт бутылку коньяка.
- За твой приезд! - говорит Лида. - Я рада, что ты вернулся. Очень скучала без тебя. На дачу поедем завтра?
- Можно, - соглашаюсь я. - Начнётся учеба, и вряд ли я потом вырвусь.
На другой день мы двигаемся своим ходом на дачу. Мне даже нравится сидеть в электричке, рассматривать людей, смотреть на довольную Лиду. Теперь у нас есть свой дом. И дом очень хороший. Чего ещё нужно?
На участке мы сразу начинаем копать картошку. Набирается у нас около мешка.
Потом мы едим эту картошку, которую Лида успела сварить на плитке. В душе у меня пустота. И это замечает Лида.
- Ты что-то всё время молчишь, - упрекает меня Лида. - Так нельзя. Мне так трудно общаться с тобой. Молчишь и молчишь всё время. Не надо так, Коля. Иначе ты замучишь себя. Только не молчи.
- Не надо мне приказывать, Лида. Я и так держусь из последних сил. Я понимаю тебя, но и ты тоже пойми меня! Мне не хочется жить! Мне страшно жить! В сердце - пустота. И делаю, и говорю почти машинально. Ты лучше меня пока не трогай! Отойду, будет хорошо, а если не отойду, то тогда просто не знаю, как буду жить дальше. Не знаю. Надеюсь, что закручусь на работе и забудусь хотя бы чуть-чуть. Всю жизнь я втайне боялся, что с моими детьми может что-то случиться. И вот это случилось. Это самый страшный удар в моей жизни. Лучше бы я умер вместе с Олегом. Его смерть меня просто прикончила. Я очень жалею, что у меня было только два сына. А было бы пятеро или шестеро, боль была бы, видимо, меньше. Только не обижайся на меня. Если можешь, пойми меня. Я с собой ничего не могу поделать.
Обратную дорогу мы ехали молча. Лида думала о своём, я о своём. Будущее меня почти не интересовало. Будь что будет. Олега теперь не оживишь. А мысли о нём причиняют мне неимоверную боль. Как с этой болью жить? Дома мне все вещи напоминают о нём.
Как сложатся мои отношения с Лидой? Как сложатся, так и сложатся. Как бы нам не разбежаться? Лучше об этом не думать. Время должно меня вылечить. Сколько я проживу на этом свете? Пять лет? Десять лет? Больше не протяну. Разве можно с такой болью долго жить? Нет. Это невозможно. А пока надо двигаться, и делать каждую минуту добро. Только это и может меня спасти.
3
Я вышел на работу. Я что-то машинально делал. Меня теперь никто не дёргал и не ругал. Видимо, жалели. Что ж? И на этом спасибо.
Я съездил в воскресенье к Матвею на дачу. Мы выкопали с ним картошку.
- Ну, как ты, папа? - спросил меня Матвей. - Полегче тебе стало?
- Нет, Матвей, боль всё время гложет меня. И сны снятся мне дурные. Не хочу тебе врать. Держусь из последних сил.
- Может, мне почаще заезжать к тебе?
- Заезжай, когда будет свободное время. Если Надя не будет обижаться.
- Надя всё понимает. Ты не беспокойся. Когда же жизнь у нас наладится в России? Всё ждём-ждём, а улучшения пока нет никакого.
- Пока не жди ничего хорошего. Если Ельцин не наладит отношения с парламентом, то может разразиться гражданская война. И тогда нам всем будет конец. Мы тогда превратимся в колонию Америки и Германии.
- Господи! Неужели это может быть?
- Я надеюсь на ум и решительность Ельцина. Но тут нашла коса на камень. Кто-то из них должен уйти. Или гражданская война. Надеюсь, что до этого не дойдёт. Но всякое может быть.
- Папа! Я тебя очень прошу! Держись, и не поддавайся горю! Не дай Бог, если и с тобой что-то случится.
- Я постараюсь. Я понимаю, что мне надо держаться. Всё я понимаю. И спасибо тебе, Матвей, за поддержку и понимание. Постараюсь взять себя в руки. Надеюсь на работу и на мемуары, которые я решил писать. А если со мной случится беда, ты их переплети и не выбрасывай. Обещаешь?
- Обещаю, папа. Всё будет в порядке. День рождения отмечать будешь?
Буду, Матвей. И вы приезжайте. Посидим, потолкуем. Сейчас такое время - надо почаще собираться. А то можно совсем одичать.
Мы сидели под вишней. На столе стоял самовар, которым Матвей так гордился.
Выпили по рюмочке. Закусили. А потом поехали домой.
Сидя в электричке, я смотрел на проплывающие поля, огороды, дома. Сколько раз я ездил туда и обратно? И не понимал, что такая простая жизнь и было моё счастье. А теперь всё стало другим. Но ничего. Я постараюсь устоять на ногах. Надо ещё немного пожить. Надо посмотреть, что станет с нашей Россией. Не может она просто так погибнуть.
Незаметно подошёл день рождения. Он выпал на понедельник. Ничего не поделаешь. Приехали все мои близкие друзья и родные. Только брат Иван не приехал. У него сильно болели ноги. А так были все: Лена с Андреем и Ариной, Матвей с Надей и внуками, Козлов, Сокол, Юра Орлов, Дима.
Сначала выпили за моё здоровье. Потом помянули моих родителей. Потом помянули Олега. А потом пили просто так. Говорили мало. Все думали об Олеге. Лида сновала на кухню и назад. Таня помогала ей.
А потом женщины стали пить чай в маленькой комнате, а мы, мужчины, пили не спеша водочку. И говорили о жизни, о нашей России.
- Что-то будет, - сказал Козлов. - Печёнками чую, что что-то будет. Этот гад Хасбулатов хочет раздавить Ельцина. Но не пройдёт у него этот номер!
- Наверное, Ельцин распустит парламент и назначит новые выборы, сказал Сокол. - Всё идёт к этому.
- И так может быть, - согласился Козлов. - А вот что будет тогда? Может вспыхнуть вооружённый конфликт. Всякое может быть. Только вот что-то тянет Ельцин. Надо этих депутатов скорее разгонять, пока не поздно. И когда будет у нас нормальная жизнь? Хотя бы годик пожить спокойно!
- Когда-нибудь будет, - сказал Дима. - Я надеюсь хорошую жизнь ещё увидеть.
- Ты-то увидишь, - сказал печально Козлов. - А мы вряд ли. Теперь эта каша заварилась надолго. Давайте лучше выпьем за Россию!
Мы выпили за Россию. И верили, что эта прекрасное будущее обязательно наступит. Только когда? Когда-нибудь наступит.
- Ну, как ты? - спросила меня по дороге Лена. - Тяжело?
- Очень тяжело. Теперь я тебя понимаю, Лена.
- Держись, Коля. Жить надо. От жизни отказываться нельзя. Помогай другим людям. И тебе станет легче. Звони мне почаще.
Козлов, Сокол, Юра и Дима остались ещё посидеть. Не хотелось нам расходиться. Вместе было веселее. Лида ушла спать. А мы всё сидели и говорили о жизни. И на что-то надеялись. Мы знали, что всё будет хорошо. Но когда? Что такое десять лет, если человек появился миллион лет тому назад? Для истории это один миг. Кое-кто из нас дождётся этого времени. А кому-то придётся лечь в сырую землю.
- Ну что? - спросил Козлов. - На посошок и по домам? Найдётся нам по пять капель? Или придётся бежать в палатку? Они теперь работают круглосуточно, только плати деньги. А ещё жалуемся на жизнь. Разве раньше можно было ночью достать бутылку водки? А теперь всё есть. Ну ладно. За то, чтобы мы почаще встречались! Поехали!
Ушли гости. Я помыл посуду, которую не успела вымыть Лида. И лёг спать, не подозревал, что на другой день начнутся серьёзные события.
Двадцать первого сентября Ельцин распустил Верховный Совет, и назначил новые выборы на декабрь. Хасбулатов и его сторонники не согласились с этим решением. Они собрались в Белом доме, и заседали ежедневно. Началось противостояние.
Верховный Совет под председательством Хасбулатова назначил вице-президента Руцкого президентом. Они назначили также новых министров обороны и внутренних дел. Было известно, что в Белом доме находится группа боевиков, вооружённая автоматами. Чем всё это закончится?
Ельцин приказал силами МВД окружить Белый дом. А дни летели. Сколько же времени будут сидеть Хасбулатов и Руцкой в Белом доме? Кто-то должен взорвать это равновесие.
Так прошло двенадцать дней. Белый дом был отрезан от страны, и положение депутатов становилось с каждым днём незавидным. Но были опасения, что субъекты федерации, то есть регионы страны, могут выступить в поддержку Хасбулатова. Всё это может привести к гражданской войне.
Наступил воскресный день третьего октября. В двенадцать часов дня группы демонстрантов, вооружённые железными палками, смяли цепь, состоявшую из мальчиков-милиционеров. Откуда-то появились военные грузовики. На балконе Белого дома появился генерал Макашов и Руцкой. Макашов дал команду срочно захватить телецентр в Останкино. К этому времени была уже взята мэрия. Что происходило в столице? В это время телевидение прервало свои передачи.
Москвичам стало страшно. Где президент? Где министр обороны Грачёв? Так можно прохлопать все наши завоевания!
В этот момент по второй программе выступил Егор Гайдар. Он призвал москвичей собираться немедленно около Моссовета. По его словам, отечество было в опасности.
Лида заохала. А я думал: идти мне или не идти к Моссовету? Опять творится история. Надо идти. И я решил идти. Позвонил Козлову.
Мы встретились в метро, и вместе с Соколом подошли к зданию Моссовета. Там уже было полно народу. Все чего-то ждали. На балкон Моссовета выходили общественные деятели, и призывали народ защитить демократию. Но как? Без оружия в руках?
Мы простояли до трёх часов утра, а потом народ стал расходиться по домам.
- Поехали ко мне! - предложил я. - Нельзя сейчас сидеть поодиночке.
Мы сидим у меня. По второй программе всё время выступают общественные деятели. Они призывают поддержать Ельцина.
Мы сидим за столом и тянем водочку. Что ещё можно делать в такой ответственный момент?
- Чем всё закончится? - спрашивает Козлов. - Почему Ельцин медлит? Как-то всё непонятно.
- Ельцин подтянет с помощью Грачёва войска, и возьмёт Белый дом, - говорит Сокол. - Тут всё ясно. А если они не применят военную силу, то грош цена нашему правительству.
Мы сидим до утра. Что делать дальше?
- Надо ехать на работу! - говорит Козлов. - На работе всё станет ясным.
Когда я вышел на станции “Парк культуры”, то сразу услышал автоматные очереди, которые доносились от Белого дома.
Вот это да! Разве можно было такое когда-либо представить?
На работе мы пошли в ректорат, и стали смотреть по телевизору, как подошедшие танки обстреливают Белый дом. Выстрелы ложились точно в проёмы окон. Здание загорелось.
Как долго всё это будет продолжаться?
Мы смотрели на горящий Белый дом. Все это показывала американская телекомпания CNN. Что думают о России в мире? Наверное, качают головами. Бурлит Россия. Как долго она ещё будет бурлить? Но у Ельцина нет другого выхода. Здесь - кто кого. А здание продолжало гореть, треск автоматных очередей доносился до нашего здания.
Студентов распустили по домам. Как долго это будет продолжаться? На что рассчитывали Хасбулатов и Руцкой?
Но вот они выкинули белый флаг. Всё. Борьба закончилась. Стало известно, что защитники Останкино обороняли здание всю ночь. И удержали здание.
Из здания Белого дома выводили Хасбулатова, Руцкого и Макашова, а также других сторонников. Были раненые и убитые. Сколько их набралось всего? Разве теперь узнаешь?
Теперь Ельцин может спокойно проводить выборы и работать дальше. Может, наведёт порядок в России. В первую очередь надо покончить с преступностью. Иначе Россия может рухнуть и погибнуть окончательно. Неужели в государстве нет силы, чтобы победить преступность?
Угроза гражданской войны пока устранена. И почему нашей стране не везёт на вице-президентов? То Янаев предаёт Горбачёва, то Руцкой плетёт интриги за спиной у Ельцина. И зачем вообще военный человек Руцкой влез в политику? Попробуй, разберись во всём этом!
Через два дня в газетах стали печатать списки погибших. Среди них оказался студент вечернего отделения нашего факультета. Его сманил с собой к Белому дому немецкий корреспондент. И наш студент был сражён пулей снайпера, как только он приблизился к Белому дому. Что это? Судьба? Или просто стечение обстоятельств? Попробуй, разберись во всём этом. Но ясно одно. Если будешь в жизни сидеть тихо, не высовываться, то у тебя есть большие шансы прожить долгую, тихую и скучную жизнь.
Эх, Олег, Олег! И зачем ты только тогда прыгнул в воду? Сидел бы себе на берегу, тянул бы пиво и смотрел на реку. А вот захотелось освежиться. И теперь отец должен страдать до конца дней своих.
Лида продолжала весь октябрь ездить на дачу. Я решительно отказался, сославшись на то, что мне срочно надо заканчивать сборник упражнений.
Лида выразила своё неудовольствие моим поведением. Она уже привыкла к тому, что я безоговорочно выполнял все её желания. Одной ездить на дачу ей было скучновато. Но ещё ей не нравилось, когда я ездил на дачу к Матвею. Здесь она усматривала прямое предательство с моей стороны.
Я смотрел на её недовольное лицо, слушал её язвительные замечания, и думал с грустью о том, что между нами начинает образовываться трещина. К добру всё это не приведёт. Неужели ей не понятно, что меня сейчас лучше не трогать, и не командовать мной?
А когда вечером в воскресенье она возвращалась с дачи, то я не знал, как себя вести. Я не чувствовал себя перед ней виноватым. Заискивать я не мог. Это - самое последнее дело. И мы в основном молчали, занимаясь своими делами. Трещина потихоньку расширялась. Надо было бы сразу всё выяснить, объясниться, и не трепать друг другу нервы. А мы молчали, и каждый таил обиду на другого. Эх, жизнь, жизнь! И почему так всё получается? Прав Платонов, наш великий русский писатель, когда утверждает, что мы живём в прекрасном и яростном мире. Мир, конечно, прекрасен, но и достаточно страшен и жесток. Разве я заслужил этот удар, который мне нанёс своей гибелью Олег? Я старался всем помогать. Старался, чтобы было как лучше. Другие ловчат, и всё у них в жизни получается, и ничем их жизнь не наказывает.
Ладно! Будем жить дальше. Будем надеяться, что Лида постепенно всё поймёт. А если не поймёт? А если не поймёт, то значит так тому и быть!
Двадцать второго октября Олегу исполнилось бы двадцать шесть лет. Пришли его друзья. Мы сидели и поминали добрым словом Олега. Грустили. Мне было опять тяжело. Но ничего не поделаешь. Теперь мне только оставалось одно: работать как зверь, и всё время творить добрые дела. Жаль только, что мой близкий человек Лида как-то отдалялась от меня. Хотя внешне, на первый взгляд, это было совсем незаметно. Но я-то всё это замечал и понимал, что рано или поздно должно быть объяснение. Либо мы всё выясним и заживём по-прежнему, либо случится что-то нехорошее.
Дима назвал меня в своём тосте родным отцом, и предложил выпить за моё здоровье. Все дружно выпили.
Сидеть и вспоминать Олега было для меня нелегко. Но надо было держать себя в руках. И мы отмечали день рождения Олега. А ему теперь всё равно.
Дима рассказывал, как он бродил в ночь на четвёртое октября около Белого дома, и чуть было там не погиб. Его несколько раз задерживали. Но отпускали.
- Зачем ты туда пошёл? - спросил я его.
- Не знаю. Захотелось всё посмотреть своими глазами.
Я смотрел на ребят, и мне хотелось реветь. Ну почему такое случилось именно с моим Олегом? Почему? И не находил ответа. Как я буду жить дальше? Как носить в себе всё время такое горе? Придётся носить. Придётся жить и работать с этим горем в душе. Не я один такой.
И захотелось мне поплакать и выплакать всю свою боль. Но плакать мужчинам не положено. И зачем я буду смущать ребят? Надо молчать и вести себя тихо. Надо просто жить дальше и делать своё дело. И носить своё горе в себе. Плачем горю не поможешь.
Пройдёт время и, может быть, мне станет полегче. Может быть. А может быть, и нет. Разве можно знать наверняка, что ждёт тебя впереди?
4
Лида попросила Диму отвезти нас в последний раз на дачу. Там надо закрыть всё на зиму и захватить картошку.
Мы летим по новому Рижскому шоссе на запад. Через час мы уже на нашем участке. Что значит иметь колёса!
Я поздоровался со своей старой берёзой. Она стояла вся в золоте и цепко держала свою листву.
Лида достала термос и разложила бутерброды.
- Ничего, если я один выпью? - спрашиваю я Диму. - Что-то холодно.
- Пейте, а вечером я выпью у Вас дома, - пошутил Дима.
- Налей и мне чуть-чуть коньяку, - попросила Лида. - Хорошо как на даче! - продолжала Лида. - Здесь даже можно жить зимой. Жаль только, что печки нет. Денег никак не наберём.
- Буржуйку можно поставить, - сказал Дима.
- От буржуйки может и дом сгореть, - заметила Лида. - Будем делать печку-камин. Бог даст, на то лето сделаем.
Я посидел немного под своей берёзой. Она шелестела листвой над моей головой, навевая мысли о вечности. Я смотрел на пустое поле, на голые деревья, сквозь которые можно было теперь увидеть Истру, текущую, видимо, уже больше десяти тысяч лет в реку Москву. Но я почему-то подумал, что сижу я под этой старой берёзой, наверное, в последний раз. Не поеду я больше сюда! Дом построен. Пусть Лида хозяйничает здесь одна! А я буду иногда ездить к Матвею, буду заходить на кладбище, чтобы поклониться всем могилам, буду царапать потихоньку свои мемуары, которые кто-нибудь сможет прочесть лет через сто или двести, буду работать на факультете, буду воспитывать своих студентов, буду ездить в свои милые и дорогие Вешняки, и буду читать и читать книги: и детективы, и исторические, и высокохудожественные. Так постепенно войду в ритм жизни. Хочу на это надеяться. А здесь у меня не лежит душа поливать грядки, разводить удобрение. Это не для меня. И мне смутно кажется, что если бы я поменьше занимался этой дачей, а больше бы времени проводил с Олегом, то, возможно, не было бы этого несчастья. Ведь знал я давно эту страшную арабскую поговорку: “Когда дом построен, в него входит смерть”. Знал, а строил. А всё от того, что во всём слушался женщину. Мне надо было сразу отказаться от этого участка. Мы могли тогда уже поссориться и возможно разбежаться. Но был бы жив Олег. А тут сошлось всё в один узел семнадцатого мая. А как я раньше любил этот месяц! Как любовался природой, цветением вишен, груш и яблонь! А теперь что?
Я провожу рукой по коре берёзы. И кажется она мне живым существом, которое меня понимает, сочувствует мне и жалеет меня.
Прощай, моя берёза! Ты ещё долго будешь шуметь своей листвой. И ещё простоишь лет пятьдесят, а то и больше. Живи и радуй людей своей красотой. А я, наверное, больше сюда не приеду. Слишком грустно мне здесь. И хочется плакать. Но я мужчина, и должен нести своё горе молча через все будущие годы.
Я погладил ещё раз свою берёзу и пошёл к машине.
Лида закрывала все двери. Мы уселись в машину, и Дима полетел в Москву.
На повороте я посмотрел на памятник, посвящённый нашим солдатам, которые сражались в этих местах. Прощайте, ребята.
А Лида, видимо, ни о чём не догадывалась. Дима гнал машину как одержимый. Маленькие деревушки, овраги, стада, легковые машины, леса и перелески - всё пролетало мимо. А вдали уже маячили громады домов. Вдали нас встречал огромный мегаполис. Знала ли восемьсот лет назад маленькая крепость Москва, во что она превратится к концу двадцатого века? Конечно, никто ничего не знал. И вот теперь выросло государство в государстве. И перешагнула Москва свою кольцевую дорогу, и выросли бутоны посёлков под названием Химки, Бутово, Люберцы, Солнцево и другие. А что будет дальше? Что будет в двадцать первом веке? Что будет в конце третьего тысячелетия? Кто же это может знать? К тому времени наш земной шар может повернуться на девяносто градусов, и всю Европу зальёт огромное море. И все наши могилы окажутся под водой. И нечего об этом горевать. Ведь наша материя безгранична во времени и пространстве. О чём же тогда жалеть? Не о чем жалеть. Просто спасибо судьбе, что мы появились на этом свете, спасибо нашим родителям, что они не испугались зачать нас, что не жалели ни времени, ни сил, чтобы вырастить нас. И мы пожили на этой земле, порадовались жизни, завели своих детей. А теперь и нам уже пора уходить в грешную землю. Только не надо плакать, не надо горевать. Это - жизнь. Это - прекрасный и яростный мир. Это загадочная природа, законы которой мы до сих пор до конца не постигли. Но интересно было бы посмотреть, что будет на нашей земле через сто лет. Пятьдесят лет пролетело на моих глазах. Кое-что изменилось, но не так уж много. Неужели будут опять войны? Неужели разразится ядерная война? Неужели погибнет всё человечество и наша планета? Всё может быть. У людей не хватает ещё ума, чтобы остановиться вовремя. На что надеяться? Верующие надеются на Бога. А на что надеяться атеистам? На разум и здравый смысл. И всё. Жаль, что люди так рано умирают. Для того, чтобы познать жизнь до конца, надо жить на свете лет двести. Тогда человек может многое понять. Может что-то открыть. Может осветить путь другим людям. Но пока наш мир несовершенен. Пока. Но люди станут умнее. Иначе зачем жить на этом свете? Без проблеска надежды в душе…
- Приехали, - сказал Дима. - Вечером я забегу, если не возражаете.
- Приходи сейчас, - сказал я Диме. - Поставь машину и приходи.
Мы сидим с Димой за столом, пьём коньяк, закусываем, смотрим телевизор, говорим о России.
- Я верю Ельцину! - говорит Дима. - Теперь дело пойдёт на лад.
- Неизвестно, как пройдут выборы, - говорю я Диме. - Жириновский развил сильную активность.
Победит “Выбор России”, - говорит Дима. - Это же абсолютно ясно!
- Поживём - увидим, - говорю я Диме.
- Ну, я побежал домой, - говорит Дима. - Жена обижается, что я редко дома бываю.
- Заходи почаще, - прошу я Диму. - Не забывай меня.
- Налей-ка мне, - говорит Лида, выходя из ванны. - Что-то ты был очень грустный сегодня на даче?
- Бывает, - отвечаю я. - Осень. Природа умирает. Всё голо.
- Надо доставать деньги на тот год, - говорит мне Лида. - Надо купить кирпичи, разровнять участок, завезти хорошей земли.
Я молчу. И это не нравится Лиде.
- Ты что молчишь? - спрашивает Лида. - Ты не хочешь мне помогать?
- Надо дожить до лета, - говорю я.
- Мы должны обязательно достроить нашу дачу. Иначе всё так и останется. Надо делать всё сразу.
- Хорошо, Лида. Я буду стараться. Только не дави на меня так сильно. Я этого не люблю. Дай мне немного придти в себя.
- За нашу дачу! - сказала Лида. Мы выпили за нашу дачу. Но я почти знал наверняка, что туда я ехать больше не в силах. Деньгами я постараюсь помочь. Я вдруг подумал, что за всё в жизни надо платить. Погулял в своё время с Лидой, уговорил её развестись с мужем, а теперь надо платить по счетам. Надо достраивать дачу. А как мы любили друг друга, как старались сделать друг другу только приятное! И вот пришла проза жизни. Но всё бы это ничего, если бы был жив Олег. Многое можно сделать в жизни, почти невозможное. Только нельзя оживить Олега. Нет такой живой воды. А ведь когда-нибудь наука достигнет таких высот, что будет оживлять и людей. Но когда это будет? Когда? Не скоро. Лет через двести, а может, через триста. Ведь стали уже делать искусственное оплодотворение. Стали заставлять вновь биться сердце, если оно вдруг остановилось. Но Олега нет в живых. Остается только память о нём. Надо поставить ему хороший памятник. Я не знаю, что ещё можно сделать для него? Буду ездить почаще на кладбище. Вот почему раньше так стучало моё сердце! Господи! Неужели в нашей жизни всё предопределено заранее?
А Лида всё говорила и говорила о даче. Она меня, видимо, совсем не понимала. Ну что ж? Что есть, то есть. Её не очень интересует моё душевное настроение. У неё свои проблемы, потому что есть свои дети. А были бы у нас общие дети, тогда другое дело. До чего мы так докатимся? Трещина всё ширится и ширится. Значит, в один прекрасный день мы просто расстанемся? И такое не исключено.
Позвонил Матвей. Теперь он мне звонил через день. Интересовался моим здоровьем и настроением.
Парень мой оказался очень чутким. Молодец.
Лида села за телефон, и болтала больше часа с подругой. Меня это стало раздражать. Но я молчал. Пусть болтает. Значит, ей это интереснее. А нам, выходит, и говорить уже не о чем? Эх, жизнь! Как же я буду жить дальше? Где мне найти столько сил? Выдержу ли я такое горе? Надо выдержать. Не один я страдаю в этом мире.
Я оделся и вышел на улицу. Надо немного размяться. И привести свои мысли в порядок.
Как же я буду жить дальше с Лидой? Ведь она почти не понимает меня, и не хочет понимать. Что же такое происходит? И почему мы вместе? Почему у меня пропало желание делиться с ней своими мыслями? И когда это всё началось? Теперь это трудно восстановить. Наверное, всё-таки всё началось с этой проклятой дачи, которая высосала из меня все силы и эмоции. А гибель Олега добила меня окончательно. Душа у меня пуста. Я всё ещё двигаюсь и работаю как бы по инерции. Что будет дальше? Я хочу надеяться, что время затянет мою рану. Я очень на это надеюсь.
Я шагаю по Ленинскому проспекту на юг. В будни всё-таки намного легче. В будни с утра торопишься на работу. А на работе начинается суета, звонки, разговоры и беготня по коридорам. Парой слов перекинешься с Козловым. С ним мне всегда легко. Он - неисправимый оптимист. Его, видимо, ничто не свалит с ног. На всё он смотрит философски. Вожди приходят и уходят, а народ остаётся, потому что народ - это сила, которая может добиться много. Эту мысль он иногда высказывает мне.
В глубине души, лет двадцать назад, я уже смутно предчувствовал, что в старости мне будет трудно. Я очень боялся всяких болезней, боялся медленной смерти. А вышло несколько по-другому. Я думал, что хоронить меня будет Вера с сыновьями. А хоронил Веру я. Потом схоронил Олега. Мне надо обязательно выстоять. Я ещё нужен на работе. Я нужен друзьям. Я нужен Матвею и его семье. Я нужен Лене. И я не одинок. Одинок я только дома. Ничего не поделаешь. Закрутила Лида мне голову, а я ни о чём не думал. Я ни о чём не жалею. Не Лида, так был бы кто-то другой. А ведь были рядом хорошие женщины. Но мне подавай жар-птицу. И я получил эту жар-птицу. Только жить стало тяжело. Что будет в ближайшие месяцы? Лучше об этом не думать. Что будет, то увидим. Надо приготовиться ко всему.
Шестого ноября мы сидели с Козловым в деканате.
- Есть возможность поехать на учёбу в Берлин, - сказал мне Козлов.
- Когда? - спросил я. - И как долго?
- Ехать надо в январе на один месяц. Поедешь с нашими женщинами. Не возражаешь? Только ответ надо дать сегодня.
- Я согласен.
- Вот и хорошо. Предложил твою кандидатуру я. Так что это надо ценить.
- А я всегда ценю твоё отношение ко мне. На меня ты всегда можешь рассчитывать.
- Сегодня нам надо зайти к Максиму. Я прихватил из дома бутылку и закуску. Ты не возражаешь?
- Позвони сначала. Дома ли он? Сокола надо позвать.
Козлов стал звонить Максиму. Он оказался дома. Козлов сказал, что мы скоро зайдём с бутылкой и закуской. Максим не возражал.
- Входите, входите! - говорил радостно Максим. - А я уж грешным делом подумал, что вы меня позабыли. Оказывается, ещё помните?
- Как ты мог так подумать! – сказал Козлов. – Мы всегда вспоминаем тебя. Если бы не ты, мы никогда бы не смогли дойти до Красной площади. После твоей выпивки и закуски мы скакали как молодые кони. Эх, Максим! Давай не будем горевать и пропустим по маленькой. Мы тут с собой кое-что принесли.
- Да у меня ещё пока есть кое-что. Что вы, братцы! Максим никогда не пропадёт. Сейчас жена нам спроворит закусочку. Холодец она уже наварила. А я, признаться, поджидал звонка. Надеялся, что вы меня не забыли. Радость вы мне доставили огромную. Катя! Накрывай на стол скорее! Ребята проголодались.
- Как живёшь, Максим? - спросил Козлов. - Только честно.
- Если честно, то не очень хорошо. Но кручусь понемногу. Хочешь жить, умей крутиться. Иначе не проживёшь. На работе дела идут неважно. Но у нас директор молодой и толковый. Достаёт выгодные заказы, сдаёт часть помещения в аренду. И нас, работяг, не забывает. Дай ему Бог доброго здоровья! И дача выручает. Накопал пять полных мешков картошки. Сейчас попробуете. Варенья наварил. Помидоры засолили. Немного подрабатываю по дому. Кому что сделаю. Глядишь, тысчонки две и перепадает. Рабочий человек никогда не пропадёт. Да тут рядом два раза в неделю ночью сторожу одно предприятие.
- А ты молодец! - сказал Козлов. - Узнаю рабочего человека.
- Расскажите мне, ребята, что делается на белом свете! - попросил Максим. - Газет я почти не читаю. А по телевизору не могу во всём разобраться. Куда мы теперь пошли? Есть какие-нибудь надежды на улучшение?
- Всё сложно, - сказал Сокол. - Обстановка, вроде, стабилизировалась. Но пока не всё ясно. Преступность нас захлёстывает. И падение производства. Инфляция. Мы сами - плохие экономисты. Проходит приватизация. Мы толком не понимаем, что это такое. В сельском хозяйстве нет порядка. Казалось, фермеры должны бы нас выручать, а они не могут никак встать на ноги. Рэкетиры и там появились. У фермеров нет горючего, нет запчастей, дороги никуда не годятся. Бьются они, как рыба об лёд. Это всё по-нашему. Лишь бы как-нибудь начать. И это русское “авось” губит нас. Взбаламутили всю страну. Попробуй, разверни экономику на сто восемьдесят градусов! Сказать легко, а сделать очень трудно. Может, что-нибудь сделает Черномырдин? Идёт воровство и коррупция. За границу уходит ценное сырьё. Иногда страшно подумать, что может стать с Россией. Но духом падать не надо. Может быть, выкрутимся.
- Да, - сказал Максим. - Так я и думал. Развалилось всё в России! Сами во всём виноваты. Захотели удивить весь мир - и оказались в луже. Так нам и надо! Когда же в России наступит нормальная жизнь? Мы, наверное, не дождёмся. Раньше двухтысячного года ничего хорошего не будет.
Мы сидели, пропускали по стопочке, ели вкуснейший холодец, отпускали комплименты жене Максима Катерине.
- Вот посидел с вами, - говорил Максим, - и сразу стало мне полегче. На миру и смерть красна. Ей Богу! Приходите, ребята, ко мне почаще! Не обязательно под праздник. Мы же с вами теперь как родные!
Мы выпили на посошок и тронулись домой.
Максим всех нас обнимал и долго тряс нам руки. Нам тоже стало легче на душе. Посидели с хорошим человеком, и немного оттаяли. Как будто вдохнули свежего воздуха. Эх, жизнь! И куда нас всех ты несёшь? И где конец всей этой цивилизации? Живём, надеемся, ждём, а на поверку ничего хорошего нет. Так и вся наша жизнь пролетает. Ну что ж? Не мы первые, не мы последние! Только не падать духом, не опускать голову. Прогресс делает своё дело, хотя и движется он вперёд голубиными шагами. Но всё-таки двигается. Ничто на земле не стоит на месте. Совершается постоянно вечное движение. Человечество растёт, умнеет, делает ошибки, и всё время движется и движется к своему идеалу. Но почему тогда за один век случились две страшные войны? Пора кончать с этим. Есть, правда, опасность, что людей становится слишком много, и что всем тогда не хватит места на земле. А с обживанием других планет дело пока обстоит неважно. Не знаем мы до конца законы времени. И наш человеческий разум пытается понять, когда всё началось на нашей планете, и чем всё закончится. Лучше не ломать над этим голову. А жить и быть человеком: помогать ближнему, делать добро, оставаться всегда порядочным, и укрощать свои желания. И усмирять свою гордыню, самый большой грех человека.
5
В ноябрьское воскресенье Дима забежал ко мне и спросил, не собираюсь ли я поехать на кладбище семнадцатого ноября. Ведь будет ровно полгода, как погиб Олег.
Решили поехать. Я взял на работе отгул. Пригласил к себе Козлова и Сокола.
Мы на кладбище. Ноябрь есть ноябрь. Холодный ветер кидает снежную крупу. Голая могила Олега. Мы положили цветы. Я долго стоял молча. Самое страшное, вроде, позади, а как жить дальше? За что уцепиться? Только вот эти ребята, да родные и друзья поддерживают меня. И на том спасибо.
- Летом поставим хороший памятник! - сказал Дима. - Мы Вам поможем с деньгами. Вы не беспокойтесь.
Мы быстро обходим все могилы, где спят наши близкие, и едем домой.
Дома я накрываю на стол, и мы поминаем Олега.
А потом подъезжают Козлов и Сокол. Подъезжает Матвей после работы.
Мне становится легче, но тоска в душе не проходит. Господи! Сколько же я буду так мучиться? И за что мне такое тяжкое наказание? Конечно, я не ангел. Может быть, это мне наказание за те аборты, которые женщины делали от меня? Всё может быть. А теперь надо жить и страдать. Кончился спокойный период в моей жизни. Надо приготовиться ко всему.
Приходит с работы Лида. Она не думала, что будет так много народу. Начинает суетиться на кухне. Говорит, какой хороший был Олег. Лучше бы она ничего не говорила!
- С Берлином всё нормально, - говорит Козлов. - В начале января уедешь.
А мне уже расхотелось ехать.
- Как пройдут выборы? - спрашивает меня Дима. - Победит, конечно, “Выбор России”?
- Наверное, - соглашаюсь я. - Жириновский стал проявлять активность. За него тоже могут проголосовать. Да и коммунисты тоже суетятся. Мог ли кто из нас подумать, что так всё будет?
- Я в глубине души всё это предчувствовал, - говорит Козлов. - Только не думал, что это будет так скоро. Я думал, что развал системы начнётся где-то в двухтысячном году.
- Давайте съездим в лес на шашлыки! - предлагает Дима. - Я знаю хорошее место, от дороги недалеко. Тихо, кругом сосны.
Решили в одно из воскресений съездить. Я иду провожать ребят
- Держись, Николай Матвеевич! – говорит мне Дима. - Мы всегда с Вами.
- Выше голову! - говорит мне Козлов. - Но лучше больше крутись на работе. Не сиди дома! Дома стены и потолок могут свести с ума.
- Что же ты меня не предупредил? - спросила меня Лида дома. - Столько людей. Я бы отпросилась с работы.
- Получилось спонтанно. Ребята напросились. Да они всё сами принесли.
- Тогда позвонил бы мне на работу, я бы пораньше приехала.
Мне не хотелось вступать в спор. Я промолчал. И Лида замолчала обиженно. А мне, в общем, было теперь всё равно, что она думает.
В следующее воскресенье мы поехали в лес. На двух машинах. Козлов и Сокол были тоже с нами.
Я звал Лиду, но она сказала, что поедет в подруге. Ну что ж? Моё дело - пригласить. А там как хочет.
Мы доехали до нашего места. Снега было немного.
Вскоре запылал костёр. Дима достал шампура и стал нанизывать куски мяса. Выпили по маленькой, чтобы согреться.
- Хорошо! - сказал восторженно Козлов. - Только ради этого стоило родиться на свете! Спасибо, ребята!
- Кушайте на здоровье! - ответил Дима. - Здесь можно хорошо отдохнуть.
У Димы всё было предусмотрено. Водка и закуска лежали на раскладном столике, а мы сидели на раскладных стульчиках.
Жарко полыхал костёр, мы сидели и наслаждались природой, водкой и закуской.
- Надо ещё раз сюда приехать, - сказал Козлов. - Обещаешь, Дима?
- Обещаю. Обязательно приедем.
Потом мы ели печёную картошку. А над нами склонили свои могучие ветви, усыпанные снегом, сосны и ели. Казалось, что всё прекрасно на белом свете.
Я чувствовал, как душа моя чуть-чуть отходит, что во мне просыпается интерес к жизни. Хорошо, что я не один, что рядом друзья.
Потом мы сели в машины, и через час были дома.
- Великое дело – машина! - говорил восторженно Козлов. - Только что были в глухомани, в стороне от цивилизованного мира. И вот мы уже в Москве.
Наступил день выборов. Все были уверены, что победит партия Гайдара “Выбор России”. Я проголосовал за эту партию.
Но вечером появились первые сведения. Жириновский вырывался вперёд, а за ним и коммунисты. Вот это да. Привык наш народ к демагогии и к коммунистам.
На другой день всё стало ясно. Больше всех набрала партия Жириновского. Около двадцати семи процентов. Ничего себе! “Выбор России” и коммунисты набрали по пятнадцать процентов. Остальные партии намного меньше.
Вечером собрались лидеры прогрессивных партий, и создали блок, направленный против Жириновского. Все усмотрели в Жириновском нового Гитлера. Многим становилось страшновато. А вдруг этот непредсказуемый человек придёт к власти? Что тогда? Тогда будет уже поздно разводить руками. Надо что-то делать сейчас.
Как поступит теперь Ельцин? Кто будет председателем Думы? Вместо Верховного Совета теперь в России появилась Дума, как в царские времена. Господи! И куда только бредёт наша Россия? Как бы она совсем не заблудилась. Как бы мы все не погибли вместе с Россией.
Ко мне заехали Козлов и Сокол. Выборы надо обсудить.
- Жаль, что мы уже староваты! - сказал с горечью Козлов. - Нам теперь только наблюдать со стороны. Но панике поддаваться нельзя.
Забежал на минуту Дима. Он тоже был встревожен.
- Что теперь будет? - опрашивает нас Дима. - Как бы нам не стал худо?
- Пока ничего страшного не произойдёт! - сказал я. - Президент держит всю власть в своих руках. Он не допустит бардака. И Жириновского он тоже сумеет усмирить.
- Как бы Жириновский не выскочил вперед? - спросил нас Сокол.
- Ельцин этого не допустит, - повторил я.
Я проводил друзей. Лида молчала. Она явно чем-то была недовольна. Но ничего пока не говорила.
- Где будем встречать Новый год? - спросила Лида. – Может, пойдём куда-нибудь?
- Я никуда не хочу идти. Причин для радости у меня особых нет.
- Дома будет скучно вдвоём.
- Ничего. Мы уже встречали вдвоём.
- Скучная у нас пошла жизнь. Днем на работе, а встретимся вечером, и молчим.
- Что есть, то есть. Жизнь состоит не из одного веселья.
- Ты мною недоволен? - спросила Лида. - Так скажи прямо!
- Не трогай меня, Лида. Ты должна меня понять.
Лида ушла в спальню. А я включил телевизор. Кот Тимофей сразу же забрался ко мне на колени. Он, кажется, был доволен жизнью. Потом он сел рядом на стул, и стал спокойно взирать на окружающий мир. Вот с кого надо брать пример! Поел, и на бок. И ничего его не волнует.
Я думал о Лиде. Что же будет дальше? Что она ко мне пристаёт? Чего она хочет? Разве разберёшься? Видимо, я уделяю ей мало внимания. Каждый думает в первую очередь о себе. А обо мне кто подумает? Хорошо, что я скоро уезжаю в Берлин. Там я спокойно всё обдумаю. И решу, как мне жить дальше. И не надо переживать. Самое страшное уже случилось - нет Олега, А всё остальное - семечки. И не надо реагировать на капризы Лиды. Значит, мы перестали понимать друг друга.
Здесь ничего не поделаешь. Что-то есть глубинное в нашей жизни, которое и определяет наши отношения. То ли она ко мне охладела, то ли я её переоценил. Но кровное и единое, что нас раньше связывало, куда-то исчезло. Искусственно тут ничего не придумаешь и не сделаешь. Остаётся только одно - пустить всё на самотёк. Если есть у нас остатки былой привязанности, если мы уважаем и ценим друг друга, тогда мы будем вместе. А если нет, то тогда ничто не удержит. Тем более, что у неё дочь. А дочь всегда требует к себе огромного внимания. Только время подскажет правильное решение.
Тридцать первого декабря с утра я принимал поздравления по телефону и звонил сам. Потом сбегал на рынок. Купил острых закусок. Спиртное было куплено заранее.
Лида ездила к дочери. И приехала только под вечер. Настроение у неё было хорошее. Она немного выпила у дочери.
- Как дела? - спросила Лида. - Как настроение?
- Всё нормально. Ждал тебя. Надо нам с тобой проводить старый год. Он был самым ужасным в моей жизни. И встретить Новый год. Через три дня я улетаю в Берлин.
- Я сейчас всё приготовлю, а ты почисть картошки. Это же твоё любимое блюдо.
Мы стали готовиться к празднику. А телефон звонил и звонил. Звонил Матвей и Надя. Звонила Лена. Звонили коллеги с работы. Позвонил Козлов. Он пригласил к себе. Я отказался. А потом позвонила Наташа. Господи! Наташа. Она ещё помнила меня.
- Я поздравляю тебя, - сказала Наташа. - Слышала о твоём ужасном горе. Мужайся. Если что нужно, звони. Я всегда помогу.
- Спасибо, я тоже тебя поздравляю. Я уезжаю в Берлин, а когда вернусь, позвоню.
- Кто это был? - спросила Лида. Она сразу уловила что-то тайное и интимное.
- Мой врач, - ответил я. - Обычное поздравление с Новым годом.
- Врёшь ты всё, - сказала спокойно Лида, - Это твоя какая-то старая любовь. Как её зовут?
- Наталья Ивановна. Не придирайся, Лида. Всё это было давно.
- Выпьем за нас! - предложила Лида. - Чтобы мы были всегда вместе! Чтобы не бросали друг друга в беде!
- За старый год пить не будем! - сказал я. - Никогда я не думал, что этот год окажется таким ужасным. Лучше бы я сам умер до этого несчастья.
- Не надо так говорить. Не растравляй своё горе. Надо жить дальше. Я с тобой. Только ты меня не бросай и не изменяй мне.
- Не буду. Давай ещё раз выпьем за нас.
- Хорошо.
Наступил девяносто четвёртый год. Ура! Что он нам принесёт? Разве угадаешь? Всё что угодно. Лучше об этом не думать.
Мы смотрели концерт. Пили, закусывали, говорили по телефону.
Козлов позвонил опять, и звал нас к себе. Но мы решили не ехать. Поздно. И такси не поймаешь. Дома сидеть спокойнее. Не те уже годы.
В двенадцать часов дня меня разбудил звонок Матвея.
- Приезжайте к нам! - приглашал Матвей. - Надо посидеть.
Мы собрались с Лидой, и поехали к Матвею. Подошла Лена со своим Андреем. Арина осталась дома с детьми.
И опять мы отмечали праздник. Потом гуляли по Вешнякам. Стояли около станции. Потом около нашей школы.
- Как ты живёшь? - спросила меня Лена. - Вид у тебя довольно грустный.
- Никак не могу придти в себя. Надеюсь, что со временем станет полегче.
- Я тебя понимаю. Держись, крутись, берись за все дела, и поменьше будь один.
- Я так стараюсь и делать. Но всё равно трудно, Лена. Иногда просто хочется реветь во весь голос. Держусь из последних сил.
- Я приеду тебя проводить, - сказал мне Матвей. - Ты завтра позвони, что тебе надо купить в дорогу. И вообще, тебе надо помочь собраться. Лекарства все захвати.
На другой день я на минутку забежал на работу. Получил авиабилет и деньги.
Козлов попрощался со мной, и велел мне собираться, ибо через день был день отлёта.
- Лети и не скучай! - сказал мне Козлов. - Попей там пивка. Поброди по Берлину. Попрактикуйся в немецком языке. И забудь про нашу действительность!
На другой день я собирался и укладывал вещи. Составил список, что мне надо взять с собой. Но в душе не было никакого волнения. Как будто я ехал просто в родную деревню. А раньше? Сколько было эмоций и планов! Сколько радости!
Подъехал Матвей. Забежал Дима.
- Я Вас завтра подброшу до Шереметьево, - сказал мне Дима.
Мы выпили, и стали закусывать родной русской закуской: картошка, селёдка, колбаса, капуста и холодец.
- В Германии будешь есть другую еду, - сказал мне Матвей. - Если можешь, позвони мне оттуда. А то я буду беспокоиться.
Вещей набирается много. Но что делать? Надо брать на всякий случай. Ехать мне уже не хочется. Да и вообще мне ничего не хочется. Но надо. Билет на руках, деньги получены. Что я там буду делать?
Приходит Лида с работы. И садится с нами за стол.
Дима уходит. Обещает быть у моего подъезда в семь утра.
Потом я провожаю Матвея до остановки.
- Отдохни там как следует, - говорит мне Матвей. - Желаю тебе мягкой посадки! Позвони мне, как там устроишься.
Мы с Лидой сидим долго за столом. Пьём коньяк, говорим о жизни.
Лида даёт мне длинный список вещей, которые ей надо купить в Германии.
- Я буду здесь без тебя скучать, - говорит Лида. - Целый месяц. Это долго!
- Смотри за Тимофеем, - прошу я Лиду. - Не обижай нашего кота. Это символ нашего счастья. Корми его как следует.
- Не беспокойся за своего кота, - говорит Лида. - Он у меня будет здесь ходить по струнке. Всё будет нормально. Ты там только много не пей.
- Как получится. В Берлине у меня много знакомых. Зайду в посольство. А вообще-то у нас там каждый день занятия. Я тебе позвоню. Боюсь, что буду там сильно скучать. Буду смотреть телевизор. Кажется, нас поселят на частных квартирах. Буду всё время говорить по-немецки. И ходить по Берлину. Дышать свежим воздухом. Надеюсь, время пролетит быстро.
На другое утро я встаю в пять утра. Грею щи, ем в последний раз нашу еду. Потом ещё раз просматриваю по списку, всё ли я взял. У меня две большие сумки. Как-нибудь доберусь.
Обнимаю Лиду, потом прижимаю к себе Тимофея, который уже чувствует, что я уезжаю.
Дима поджидает меня в своей машине. Он кладёт мои сумки в багажник, и мы мчимся в Шереметьево. На улице темно, но уже снуют люди. А я мысленно в Берлине. Прощай, Москва!
6
В десять утра мы взлетели на ТУ-154. Внизу осталась московская метель, московская суета, и все мои старые заботы. Что ждёт меня впереди?
Рядом со мной сел немец-турист. Он обрадовался, что я говорю по-немецки, и рассказал мне, что их группа летала в Китай. Теперь они возвращаются домой.
Через два часа я уже видел в иллюминатор Германию. Снега там не было.
Самолёт приземлился. Полицейский-пограничник долго выспрашивал у меня, зачем я прилетел в Берлин. И мне это не понравилось. Сразу видно, что к России отношение в этом аэропорту изменилось.
Наша группа из шести человек стоит одиноко в вестибюле аэропорта, и ждёт человека из университета. Наконец появляется женщина. Мы ее немного знаем. Она раздаёт нам в конвертах деньги и адреса с указанием, где мы будем жить. Мы садимся на такси и едем. Меня поселили недалеко от места, где стоял памятник Ленину.
Мы подъезжаем к этому месту, и видим кучу песка. Это всё, что осталось от памятника Ленину, который мощно возвышался в этой округе. Он был поставлен в семидесятом году. Был памятник - и нет памятника. Как рассказал мне шофер, студенты сидели здесь днями и ночами - требовали убрать памятник.
Да… Теперь я попадаю совсем в другой Берлин. Семидесятый год надо забыть.
А вот и мой дом. Дверь в парадное закрыта. Я нажимаю кнопку, и мне отвечает хозяйка квартиры. Дверь открывается. Я поднимаюсь на девятый этаж. Звоню в дверь. Мне открывает моя хозяйка фрау Штайн. Рядом стоит подросток. Его имя - Петер. Всё просто. Фрау Штайн даёт мне связку ключей. Показывает мне мою комнату. Она убегает на работу. Я уже знаю, что она работает медсестрой в больнице.
Петер крутится около меня и сообщает мне, что он изучает в гимназии русский язык.
Я еду в университет, где наша группа решила через два часа собраться. Стрелки часов мы уже перевели на два часа назад.
Я иду по Берлину и не узнаю его. Сразу видно, что от бывшего Берлина, от бывшей ГДР, не осталось и следа. Всё изменилось. Вроде бы всё так же, но одновременно всё какое-то другое. Почти двадцать четыре года пролетело с тех пор, как я жил здесь целый месяц со своими студентами. Золотое и весёлое было время. Нет теперь этого времени. Тогда меня всё радовало. Каждый день я с удовольствием пил немецкое пиво, вино и шнапс. Ходил в посольство. Ездил в Потсдам, в Веймар, в Дрезден. А теперь мне ничего не хочется.
Наша группа встречается около здания университета. Мы идём в международный отдел, получаем расписание наших занятий, идём обедать в студенческую столовую.
После обеда мы расходимся по своим квартирам. Надо осмотреться на новом месте.
Фрау Штайн приглашает меня на ужин. Я достаю бутылку водки и иду ужинать. Включен телевизор.
За столом сидит ещё один квартирант-немец по имени Ганс. Ему около сорока лет, но он холостяк, и всё время шутит.
Мы пьём водку и говорим обо всём понемногу.
Петер спрашивает меня о Сталине. Что это был за человек?
- Палач, - отвечаю я кратко. - И большой организатор. Но в основном палач.
Потом я рассказываю все, что знаю о жизни в России. Немцы слушают, но нельзя понять, о чём они думают.
А я думаю о доме. Надо бы позвонить домой, но как-то неудобно. Скоро у Лиды день рождения. Тогда и позвоню.
А пока мы пьём водку и закусываем маринованными огурчиками. Немцы почему-то пьют нашу водку после еды. Вроде кофе.
На другой день я иду на занятия, и слушаю лекции по языкознанию, по истории Берлина.
Во время большого перерыва нам приносят кофе и чай. А также печенье. Это нам очень нравится.
Немецкие туалеты сверкают чистотой. Чистота на грани фантастики. Полно туалетной бумаги. А мы в России пока находимся где-то в девятнадцатом, а может, и в восемнадцатом веке. И когда только появится чистота в России?
Первый день учёбы закончился.
Мои женщины побежали по магазинам. Они обедали дома, где готовили себе сами. А я пошёл в столовую университета, пообедал, и поехал на свою квартиру. По дороге купил немецкие газеты. Около дома купил себе фруктов и пива. Впереди почти целый день.
Петер уже пришёл из гимназии. Я помог сделать ему упражнение по русскому языку. А потом лёг на кушетку и стал читать газеты.
Покойный муж моей хозяйки был художником, и оставил хорошую библиотеку. Много книг было о войне. Я обрадовался: чтением я теперь обеспечен.
Вечером мы смотрели последние известия, пили пиво и говорили о политике.
- Как только Руст приземлился на Красной площади, - сказал Ганс, - мы перестали бояться России.
- Зря, - сказал я. - Мы в состоянии дать отпор любому агрессору.
- Вы вообще мечтали завоевать весь мир! - бросил мне в лицо Ганс.
- Зачем говорить о прошлом? - сказал я спокойно. - Каждая страна допускает ошибки. И Германия тоже хотела завоевать нашу страну. Нам надо думать о настоящем. У вас свои проблемы, у нас – свои.
Я долго не мог заснуть в тот вечер. Пока было неясно, лучше мне здесь или хуже. Пока я привыкаю. Жизнь уже практически прожита. Настало время подводить итоги. А итоги печальные. Меня угнетает, что я в жизни наделал много ошибок. Есть моя вина в гибели Олега. Надо было быть построже с ним. Надо было заставить его работать. Время, конечно, было дурное. Сложное время. И надо было мне его женить. Сидел бы он тогда дома около своей жены. А так болтался где попало. И Джексон тоже виновата. Водила его в разные бары. Что-то ему обещала. А после гибели Олега ни разу не позвонила. Прислала на странице письмо, напечатанное на машинке. И всё. Могла бы и заехать. Она виновата в том, что Олег из-за неё не устраивался на постоянную работу. Я должен был больше внимания уделять Олегу. И быть построже с ним. А я баловал его. Считал, что он взрослый человек. Но не учёл, что сейчас было другое время. Это другое поколение. Это не дети военных лет. Проморгал я Олега. И сделать теперь ничего нельзя.
Десятого января я позвонил Лиде. Через полминуты я уже разговаривал с ней. Как будто мы живём в одном городе.
- Поздравляю с днём рождения! - поздравил я Лиду. - Как ты там? Как мой Тимофей?
- Тимофей каждый вечер садится у двери и поджидает тебя. Мне даже жалко его. Я сейчас одна. Праздновать буду в субботу. Приедет дочь и моя подруга. А как ты там? Всё нормально?
- Всё хорошо. Хозяйка попалась хорошая. Кормит меня утром и вечером. Смотрю телевизор. Утром хожу на занятия. Скучаю немного. Утешаюсь тем, что скоро вернусь домой.
Я положил трубку, и мне вдруг дико захотелось в Москву. Что я тут околачиваюсь? Нечего мне здесь делать. И кот без меня там грустит.
Я снова набрал номер. Хотелось поговорить с Матвеем.
- Как ты там, папа? - спросил Матвей. - Не скучаешь?
- Немного скучаю. А как ты? Как дети? Как Надя?
- Всё нормально. За нас не беспокойся. У нас тут мороз. А у вас там в Берлине не так холодно?
- Часто идёт дождь. Ветры сильные. Хочется в Москву.
- Скоро вернёшься, папа. И мы с тобой выпьем в Вешняках. Не грусти.
И побежали дни. Я считал, сколько мне остаётся до отъезда. Дни тянулись медленно. Особенно сначала. Я написал письмо Бреме. Она мне через три дня позвонила и пригласила к себе в гости.
Через три дня я получил по почте билет на поезд до Зоста.
Двадцать первого января я поехал к Бреме. Четыре часа просидел в шестиместном купе. Пассажиры молчали. Одни что-то жевали, другие что-то читали. Но никто не разговаривал друг с другом.
“Не как у нас”, - с грустью подумал я.
Мне пришло в голову, что семьдесят лет назад именно в этот день умер Ленин. И Игорь тоже! Раньше эта дата отмечалась в газетах. А теперь ни гугу. Все словно воды в рот набрали. А как я раньше восхищался Лениным. Меня поражала его деловая хватка, энергия и эрудиция. К чему всё это привело? К хаосу и развалу. И идут теперь в нашей стране дебаты, что тело Ленина надо захоронить рядом с матерью в Петербурге. Мог ли кто такое сказать или подумать раньше? А теперь всё стало возможным. И моё отношение Ленину в корне изменилось. Теперь не поймёшь, какой же он был в действительности. Неужели он был похож на Сталина? Выходит, что к власти пробираются не самые хорошие люди.
В Хамме мне надо было пересесть на местный поезд. Я попросил одного немца показать мне перрон, откуда отправлялся мой поезд в Зост. Немец подвёл меня к лестнице, и я увидел свой поезд.
Через полчаса я был в Зосте. На вокзальной площади я увидел фрау Бреме.
Она усадила меня в свой “Мерседес”, и через десять минут мы были в её доме. На первом этаже был огромный холл с раздвижными стеклянными дверями, ведущими в сад. Моя комната была в подвале. Там было много комнат.
Мы сели за стол ужинать. А потом перебрались в кресла, и стали потягивать лёгкое вино, закусывая орешками. И сразу заговорили о политике. Обсуждали итоги выборов. Опасались Жириновского.
На другой день фрау Бреме возила меня по городу, который я исходил вдоль и поперёк в восемьдесят девятом году. Мог ли я тогда предполагать, что опять окажусь здесь?
Если бы был жив Олег, я бы не воспринимал всё так печально. Но сейчас, когда шёл то и дело дождь, мы бродили в центре города, заходили в старинные храмы, заехали в супермаркет, где Бреме купила мне рубашку, записную книжку и фломастеры для внучки. И тут я понял, что не надо было мне приезжать во второй раз. Тогда было лето, нам было весело, я верил в свою звезду, и будущее казалось мне безоблачным. Тогда…
А теперь я ходил по этому типичному немецкому городу, узнавал и не узнавал его. На душе была безысходная печаль.
Вечером мы пошли в гости. Там было несколько супружеских пар. Мы пили вино, ели вкусные вещи. А потом пили водку и кофе. Спорили о политике, говорили о будущем. А немцы всё спрашивали, что же будет с Россией.
Я пожимал плечами и говорил, что как-нибудь Россия встанет на ноги. Нужно только время. Опасность гражданской войны, конечно, есть, но всё обойдётся. И Жириновский к власти не придёт. Народ этого не допустит.
Потом говорили о литературе, и я заметил, что мои собеседники читают мало. Мы привыкли глотать книги, привыкли искать в книгах ответы на главные вопросы жизни. А они - нет.
Я затосковал по русской компании, затосковал по своему дому. Здесь сидишь с рюмочкой холодной водки, а закусить нечем. Не умеют они пить нашу водку!
На другой день фрау Бреме проводила мужа в Швейцарию, где он будет десять дней кататься на лыжах. Нам бы их заботы.
А фрау Бреме возила меня по округе. Я смотрел на равнины и перелески. Январь, а снега нет, идёт дождь. Как у нас осенью. Теперь понятно, почему они так мёрзли в России во время войны.
А вокруг стояли немецкие деревни с аккуратными домами. Кругом чисто, никакого мусора или нашей свалки. Всё приглажено, даже плюнуть некуда. И опять меня дико потянуло домой. Захотелось увидеть наш снег, вдохнуть наш морозный воздух. И как только тут живут годами наши русские? Я бы давно с ума сошёл.
Перед отъездом Бреме стала меня расспрашивать о гибели Олега. Ей были нужны подробности. Этого ещё не хватало! И зачем я ей написал письмо? Сидел бы себе в своей комнате в Берлине и читал бы книги, или писал бы свои воспоминания. А тут вот сиди и отвечай вежливо на вопросы хозяйки. Она имеет на это моральное право.
Подошёл коллега Бреме, и попросил меня в Москве передать своим знакомым лекарство и деньги.
Фрау Бреме довезла меня до вокзала, и мы попрощались. Я ещё раз поблагодарил её за гостеприимство, и поехал в Хамм.
В Хамме я болтался больше часа, пока не подошёл берлинский поезд. И опять я сидел в купе, где все молчали, смотрел в окно на Германию и видел, что она большая. Совсем не такая как на карте. Я смотрел в окно, и думал о доме, о Лиде. Что-то у меня разладилось с Лидой. Надо бы заделать эту трещину, которая проползла между нами. Но как это сделать? И стоит ли это делать? Поживём - увидим. Эх, Олег, Олег! Срезал ты меня под корень. Выбил у меня из-под ног опору. Как я теперь буду жить дальше? Надо теперь ездить на кладбище и заказывать памятник. И ездить надо будет несколько раз. А для меня каждая такая поездка - это нож в сердце. Но надо жить дальше, надо делать вид, что я преодолел своё горе. Теперь мне жить с этой раной до конца моих дней. И жить мне совсем не хочется. И поговорить мне не с кем. Мои разговоры в тягость другим. Надо справляться самому.
И вот я у фрау Штайн. Все сидели за столом, а на столе стояла бутылка нашей водки.
-Ждём Вас! - крикнул Ганс. - Садитесь за стол! Надо выпить! Сегодня воскресенье!
Мы выпили, закусили. Здесь намного лучше чем в Зосте.
Я решил позвонить Лиде. Через полминуты Лида была на проводе.
- Как дела? - спросил я. - Как мой Тимофей?
- Всё нормально. Тимофей поджидает тебя каждый вечер около двери. Скучает без тебя. Я тоже скучаю. Сижу вечерами одна. Звонков почти нет. Приезжай скорее! Матвей звонил пару раз. Ты ему тоже позвони, если сможешь. Когда прилетаешь?
- Четвёртого февраля буду дома, если самолёт не разобьётся.
- Не шути так. Целую. Не пей там много.
- Ну, как там жена? - спросил Ганс. - Всё нормально?
- Всё нормально. Ждёт, не дождётся.
Мы выпили ещё по одной и стали смотреть последние известия. Показали Москву. Мне так захотелось домой, что я бы прямо сейчас помчался на вокзал. Ничего. Осталось одиннадцать дней. Это пустяки, если учесть, что люди ждут годами. Эти дни пролетят быстрее.
Нас свозили в Потсдам. Там я был летом семидесятого года. Сколько же изменений за двадцать три года! Всё теперь выглядело голо и уныло. Дул пронзительный ветер. Я брёл вместе с группой, и ничего меня уже не интересовало. Зачем мне всё это? Домой, домой!
На занятиях преподаватели всё время подчёркивали, что всё здесь изменилось после объединения. Центр Берлина перестраивался. Правительство Германии собиралось переехать лишь через несколько лет. И на этот переезд потребуется свыше двадцати миллиардов марок. Немцы всё умеют подсчитать.
В метро и на городской железной дороге все стены были разукрашены бессмысленными завитушками. Мне объяснили, что так молодёжь выражает свой протест и своё настроение. А в университете уволили многих старых преподавателей, функционеров различного ранга в первую очередь. Моя фрау Штайн часто критиковала новые порядки. Ей жилось раньше лучше. Правда, умер муж, и пришлось подрабатывать и сдавать комнаты. Но ей раньше нравилось больше. И снос памятника Ленину она тоже не одобряла. И опять я подумал, что никто не знает, что будет здесь лет через сто. Будет ли цел вообще Берлин? Угроза ядерной войны до конца не исчезла. А если вдруг к власти у нас придёт какой-нибудь тип вроде Жириновского, то тогда может произойти всё что угодно.
За день до отъезда наши преподаватели организовали для нас прощальный вечер. В той же аудитории на столах стояли холодные закуски и различные вина. Не было только водки и коньяка. Ну что ж? И на том спасибо. Мы поблагодарили за гостеприимство. Написали хороший отзыв в специальную книгу. Нам дали свободный день на сборы.
Фрау Штайн вместе со мной помогла мне купить подарки и нужные вещи для моих близких. Опять набиралось много вещей.
Вечером я поставил на стол две бутылки водки. Ганс был в восторге. Фрау Штайн наставила много закусок. Подошла и её дочь, которая жила в этом же доме.
Мы веселились от души. А я не мог представить, что завтра вечером я уже буду сидеть в своей квартире, и пить нашу водку. На коленях у меня будет дремать Тимофей. От этих мыслей мне становилось сладко-сладко.
Я дал фрау Штайн мой адрес и телефон. Петер обещал мне звонить. Он подарил мне книгу о второй мировой войне. Я был рад такому подарку.
- Ты настоящий русский! - гремел опьяневший Ганс. - Ты мне понравился. Приезжай к нам ещё раз. Я тебя тогда повожу по Германии. Осмотрим все красивые уголки. Ты ещё многого не видел. Порхал по большим городам. Я отвезу тебя на Шпрее, где есть каналы, и крестьяне там как в Венеции ездят на плоскодонных лодках. Только комаров там много. А красиво! Надо обязательно брать с собой кинокамеру. И ещё съездим на остров Рюген на Балтийском море. Приезжай.
Потом я спел им по-русски несколько песен. Хитрый Петер сразу включил магнитофон.
В шесть утра фрау Штайн постучала в мою дверь. Как я и просил. Я стал ещё раз всё проверять. Кажется, ничего не забыл.
Мы попрощались с Гансом, который спешил на работу.
На прощание мы обнялись и похлопали друг друга по спине.
В девять утра фрау Штайн и Петер повезли меня в Шёнефельд. Сердце моё билось от радости, хотя и побаливала голова после вчерашнего вечера.
Там я увидел своих женщин. Познакомил их с Петером и фрау Штайн.
Пришло время расставаться. Я обнял фрау Штайн, Петера, и пошёл через контроль. Они немного постояли, помахали мне рукой, и скрылись в толпе. Всё. Впереди посадка и полёт до Москвы. Самолёт - это уже наша территория. Это почти наш дом.
И пока мы летели до Москвы, я всё думал о своей жизни, о Берлине, о немцах и о том, что меня ждёт впереди.
7
Я звоню в свою дверь. На пороге стоит Лида. А рядом мой Тимофей.
Лида ждёт меня. Она ставит закуски. Я ставлю бутылку водки, которую я купил в Шёнефельде со скидкой. Лида приносит мои любимые щи из кислой капусты.
- За твой приезд! - говорит Лида. - Ну, как ты там? Отдохнул?
- Немного отдохнул. Но скучал сильно по дому. А Тимофей-то отвык от меня!
Тимофей сидел на кушетке и разглядывал меня. Но ко мне пока не шёл.
Зазвонил телефон. Лида взяла трубку. Это звонил Матвей.
- С приездом! - сказал мне Матвей. - Всё нормально?
- Нормально. Приезжай завтра за сувенирами. Посидим, поговорим.
Позвонил Козлов, и спросил, когда я появлюсь на работе. Пожаловался, что без меня он совсем замучился.
Позвонила сестра Таня. Она тоже спрашивала, как у меня дела. Мы с ней уже давно не виделись.
- Хорошо как дома! - сказал я, гладя Тимофея. Теперь он сидел у меня на коленях и сладко мурлыкал. - Как твои дела? – спросил я Лиду.
- Тимур мой пьёт как сапожник! - пожаловалась Лида. - Звонит и просит денег на выпивку. Замучил он меня!
Эх, дети, дети! Без вас плохо, и с вами не сладко. Попадаются же кому-то хорошие дети.
Почему наша страна не борется с пьянством? Такая уж мы нация. Привыкли заливать свою душу спиртным. Молодой парень, а пьёт как сапожник. А может, и похлеще. Да и я сам тоже хорош. Люблю выпить. Правда, рамки соблюдаю. Но всё равно…
Я вручил Лиде сувениры для неё лично, для дочки и для внука. Себе я ничего не привёз. Я сэкономил немного денег для дома. Деньги нужны всегда. А мне надо ещё поставить Олегу памятник. И опять сжалось болезненно моё сердце. Я решил съездить как можно скорее на кладбище.
На другой день приехал Матвей. Мы с ним посидели, потолковали, немного выпили, помянули Олега.
- Завтра я поеду на кладбище! - сказал я. - Ты тоже приходи. Зайдём в мастерскую и узнаем относительно памятника.
- Хорошо, - согласился Матвей. - Я обязательно буду.
- Принимай гостей, - сказал по телефону Козлов. - Мы решили с Соколом заскочить к тебе на часок. Ты как? Не против? Только честно.
- Буду рад. Я сам по вас соскучился. Приходите скорее.
- Мы не пустые придём! - успокоил меня Козлов. - У нас бутылка. Ты там капустки и картошечки приготовь. Селёдочка тоже не помешает.
Мы сидим вчетвером за столом. Лида уходит на рынок. У нас начинается мужской разговор.
- Ну что тут нового случилось? - спрашиваю я.
- Новый председатель палаты Рыбкин, а федеральной палаты Думы - Шумейко. Дела вроде идут. А что там будет дальше, одному Богу известно. Жириновский всё время старается выступать. Опасный тип. Ничего и никого не боится. Непонятно, кто за ним может стоять. Кто говорит, что за ним бывший КГБ, кто говорит, что это дитя Горбачёва. Сейчас ничего точно не узнаешь. Пока с голоду не помираем. И за это спасибо! Ну, а что нового ты увидел в Германии? Сильные изменения?
- Есть кое-что. Дух Бонна сразу почувствовал, как только оказался в Берлине. Центр хотят перестроить. Многих старых работников поснимали. Новая идеология. Они по-своему правы. А настроение народа понять трудно. Не каждый со мной откровенно разговаривал на эту тему. У них вывод простой: хочешь жить - работай как следует. И будешь жить нормально. Вот такие дела. Сильно скучал.
- Теперь перестанешь скучать! - успокоил меня Козлов. - Ждут тебя задолжники за зимнюю сессию. Кого надо отчислить, а кого надо спасти. Дел будет по горло. И меня немного разгрузишь. Студенты считают меня строгим, а тебя своим заступником. Вот и заступайся за них. Родители проходу не дают. В наше время ни один родитель не появлялся в институте. А теперь и звонят, и приходят. Хоть прячься от них. Распустился народ. Студенты работать не желают. Что хочешь, то и делай с ними. Давай-ка ещё по одной махнём. Ещё раз за твой приезд! Чтобы у тебя всё было путём. За твоё здоровье!
Я был доволен. До чего же хорошо дома!
- Хорошо сидим! - сказал восторженно Козлов. - Просто отлично. Только кончилась наша бутылочка… Что будем делать дальше? У тебя случайно ничего нет в загашнике?
- Для хороших людей всегда найдется, - успокоил я Козлова. - Ты меня просто обижаешь. Когда это у меня не нашлось лишней бутылочки?
- И закусочки подбрось. А нет ли у тебя грибочков?
- Всё найдем, - ответил я Козлову. - Всё сейчас будет в лучшем виде.
На столе появились солёные грибы и аппетитное сало.
- Ну, ты просто волшебник! - крикнул Козлов, когда я поставил на стол бутылку “столичной”. - Недаром я с таким нетерпением поджидал тебя.
- А что немцы говорят о России? - спросил Сокол.
- Трудно сказать. Мне кажется, что в глубине души они нас всё-таки презирают. По их мнению, ничего у нас не получится. И Россия теперь стала второразрядной державой. Поминали полёт Руста на Красную площадь. В общем, теперь они нас всерьёз не принимают. Мы для них только выгодный рынок сбыта.
- Всё правильно, - сказал Сокол. - Что заслужили, то и получаем. Не скоро теперь Россия встанет на ноги. Нам нужна плеяда выдающихся деятелей, которые бы сумели сплотить народ, и повести его правильным путём. А где их взять? Я что-то никого подходящего не вижу. Есть, конечно, такие люди. Но о них никто не знает. Таких людей надо искать и выдвигать. А кто это будет делать? Пока вперёд рвутся те, кто хочет дорваться до власти. А это чаще всего не самые лучшие люди. На всё нужно время. Это ещё хорошо, что у руля пока стоит Ельцин. И не видно человека, который мог бы заменить его.
- За два года кого-нибудь найдут, - сказал я.
- Неизвестно, - продолжал Сокол. - Лучше всего надо бы оставить пока Ельцина.
Я слушал опасения Сокола, но всё это не очень затрагивало меня. Был бы жив Олег, тогда бы я переживал, волновался. А сейчас всё это отошло на второй план. Всё равно один Ельцин ничего не сделает. Работать и спасать Россию будет весь народ! Надо только этот народ слегка завести и приподнять. Но кто это сделает? Наше будущее пока в сплошном тумане. И тут грозно маячит фигура Жириновского. Какая ему уготована судьба? Скорее всего это авантюрист. А там кто его знает. Мало ли что он может выкинуть, дорвавшись до власти?
- Очень плохо, что мы теперь не состоим ни в какой партии! - сказал грустно Козлов. - Никому мы старые теперь не нужны. Только наши голоса. И всё. Грустно всё это. А мы ведь могли бы кое-что сделать. У нас есть и опыт, и хватка, и надёжность. Да и не дураки мы. Но вперёд рванули самые молодые. А мы с вами остались на обочине. Всё это не так уж и важно. Важно, чтобы наши дети жили в нормальной стране. Народ уже стал подаваться в другие страны. В первую очередь наши молодые женщины. Ищут себе будущих мужей среди иностранцев. Наш русский Иван им уже не нужен. Если уедут женщины, кто же будет рожать в нашей стране? Тогда может вымереть вся наша нация. Вот жизнь наступила. Я всё удивляюсь на иностранцев. Как им только не страшно брать в жёны наших женщин. Тут русский с ними еле справляется, а что может сделать с ними иностранец. И каждая утверждает, что она выходит замуж по любви. Будем надеяться, что этот процесс не примет больших размеров. И многие мужчины решили уехать. Обивают пороги иностранных посольств. Где же наш русский патриотизм? Что мы за нация? Ведь мы отвечаем за Россию перед нашими предками! Они укрепляли нашу Родину, а мы её губим на корню. Хочу верить, что всё это скоро прекратится. Зачем же мы тогда сражались с немцами? Тогда не надо было воевать. А сдаться на милость победителя.
- Ну, ты договорился! - возмутился Сокол. - Не забывай, что я всю войну прошёл. Говори, да не заговаривайся! Выходит, что мы должны были стать добровольно немецкими рабами? Тогда бы мы не сидели в этой квартире, а жили бы в каком-нибудь хлеву в деревне. Мы показали всему миру, на что мы способны. На тот год будем отмечать пятидесятую годовщину со дня победы!
- Извини, меня немного занесло! - сказал Козлов. - Бывает. Это я сильно разволновался. Давайте махнём ещё по одной! Туды её в качель!
Мы махнули ещё по одной. И вторая бутылка приказала долго жить. Я подумал о Берлине. Что они теперь делают? Вспоминают ли обо мне? Надо будет им обязательно позвонить.
На другой день я поехал на кладбище. Матвей ждал меня у ворот.
Мы подошли к могиле Олега. Пока только одна железная табличка. Да засохшие венки. Надо ставить памятник.
Я долго стоял около могилы. За что мне такое наказание? За что? Были грехи у меня. И главное - это те аборты, которые женщины делали от меня. А надо было рожать. И тогда у меня была бы куча детей.
А теперь у меня только один Матвей. За всё в жизни надо платить. Попорхал, погулял, попил вволю, а теперь надо расплачиваться по векселям. Я давно знал и предчувствовал, что мне будет очень трудно на последнем отрезке своего пути. И не ошибся. Мне безумно трудно. И даже Лида не может мне помочь. Её расспросы меня только раздражают. Мне часто хочется побыть одному. С Матвеем мне хорошо: он молчит и не расспрашивает меня, только отвечает на вопросы.
Мы обходим все могилы, где покоятся наши близкие и друзья. А потом заходим в мастерскую, где делают памятники.
Там люди перекидывают меня от одного человека к другому. Наконец я нахожу Володю, который распиливает камни на плиты. Володя внимательно меня осматривает, потом говорит, что скоро привезут им несколько камней, и они будут их пилить. Берёт у меня телефон, и обещает мне позвонить, как только они начнут пилить. Если бы я знал заранее, чем всё это закончится! Но я поверил Володе.
Я зашёл к Матвею, мы посидели, я позвонил Лене, и она пришла к нам.
- Давно уже тебя не видела, - сказала Лена. - Ну, как ты? Держишься?
- Держусь, Лена. Что ещё остается мне делать? Вот были с Матвеем на кладбище. Надо делать памятник Олегу.
- Давайте-ка выпьем по маленькой! - предлагает нам Матвей.
Мы сидим и отдыхаем. Матвей и Надя выполняют мои желания. А я беседую с Леной.
- Какие мы тогда были наивные! - говорю я Лене. - Какие восторженные! И как во всё верили! Готовы были за Родину в огонь и в воду!
- Всё верно, - соглашается Лена. - Такое было время. После войны нам всем казалось, что мы любые горы свернём, и будем жить как в раю. А жизнь оказалась другой. Нельзя сказать, чтобы мы были несчастливыми, но ожидали мы большего. Работали как звери. А сколько везли на себе всякой общественной работы? И всё бесплатно! Потому что верили в коммунизм, в то, что наши дети увидят этот коммунизм.
- А помнишь, как мы пололи грядки в Косино около станции? А потом купались в Белом озере? А потом прыгали через болото и шли пешком в Вешняки?
- Всё помню, дорогой Коля! Разве можно всё это забыть? А где теперь твоя Галя? Жива или умерла?
- Не знаю. Звонить как-то неудобно. Она не звонит. Если бы умерла, то мне бы позвонили. Может, и жива. Как я её любил! Как страдал, когда заболел. Если бы не вы, мне было бы очень трудно. И батя мой меня спасал вместе с матерью. Сколько воды утекло с тех пор? И никто не предполагал тогда, что в живых останемся только мы с тобой. Разве мы могли подумать, что Нина и Виктор так нелепо погибнут? И Игорь ушёл из жизни раньше времени. Я думаю, что его погубило наше ужасное время. Он за всё болел, работал как вол. Вот и надорвался. Верно я говорю?
- Конечно, верно. Он очень переживал. Он видел всю порочность нашей системы, и знал, что всё кончится катастрофой. Так и получилось. Шесть лет уже пролетело, как он умер. Шесть лет. А я вот живу. Всё вижу его во сне и разговариваю с ним. Ладно! Хватит об этом! Надо нам с тобой, Коля, жить дальше, и помогать своим детям, пока мы ещё в силах. Не дай Бог, если свалимся, и будем умирать долго и мучительно. Пошли нам лёгкой смерти, судьба!
Матвей как всегда пошёл провожать меня до метро.
Мы остановились около школы. Мне кажется, что за последние годы она ещё глубже ушла в землю. Нарастает культурный слой. Лет через сто она совсем уйдёт в землю. Не дай Бог, если задумают снести нашу старушку-школу! Место здесь бойкое и торговое. Рядом шумит Рязанское шоссе. Рядом станция метро. Надо бы написать Лужкову, чтобы оставили эту школу как памятник нашей советской эпохи. Жаль, что никто из нас не стал знаменитым. Тогда бы можно было прикрепить к стене мемориальную доску, и школа бы наверняка стояла ещё лет сто. Но нет пока среди выпускников нашей школы ни одного космонавта или народного артиста. Генералы и адмиралы есть. Это я знаю точно. Академиков тоже нет. Вышли из этой школы простые люди нашего времени, которые в поте лица своего зарабатывали себе кусок хлеба, да растили одного или двух детей. На трёх уже не хватало даже двух зарплат.
- Ну, я поехал, - прощаюсь я с Матвеем. - Спасибо тебе за всё. Ты меня очень поддержал. И вообще твоя семья для меня большая опора. У Лиды свои дети. Её моё горе не так затрагивает. Ты сам всё понимаешь.
Не успел я войти в дом, как мне позвонил Дима Пшёнкин, тот самый, который дружил с Олегом, и который возил нас с Лидой часто на дачу.
- Мне надо с Вами поговорить! - сказал взволнованно Дима. - Иду с бутылкой. Без бутылки разговор не получится.
И вот Дима у меня. Лида собирает закуску на стол. Дима ставит коньяк.
- У меня дома большая беда! - говорит Дима. - Неделю назад прихожу домой, а в квартире пусто. Мама моя была на работе. Дома ни жены, ни дочек. Сбежала к сестре. Это я позже установил. Вот такие дела.
- Сам виноват, - сказал я Диме. - Извини за прямоту. От жены погуливал?
- Бывало. Пару раз дома не ночевал. Но я не думал, что она уйдёт от меня с двумя детьми. Не думал. Ссорились, конечно, из-за моей матери. Но куда я дену мать? На работе раньше обещали дать трёхкомнатную квартиру, я даже парторгом быть согласился, но время наступило другое. Не успел я получить квартиру, Что мне теперь делать? Раз ушла, значит, уже давно задумала. Всё началось с того времени, как она устроилась в ночной винный магазин. Я стал замечать, что она стала грубо со мной разговаривать. Да и мать моя тоже постаралась внести свою лепту. Мне кажется, что у неё кто-то завёлся в этом магазине. Что мне теперь делать? Дайте мудрый совет, Николай Матвеевич!
- Решать должен сам. Я бы пока ничего не стал делать. Надо всё как следует обдумать. Завёл двух детей и успокоился? А она, видимо, давно приняла такое решение. Женщины бывают разные. Она не смогла простить тебе твоих измен. И решила пойти на разрыв. Может, так лучше для вас обоих?
- Дочек жалко. Как они теперь будут без отца?
- Об этом надо было думать раньше. Дочки скоро подрастут. Твоё дело помогать им материально.
- Она не разрешает им ходить ко мне. И даже около школы разговаривать со мной. Что же это такое?
- Никуда твои дочки не денутся. Развалил ты свою семью сам. Сейчас, Дима, другое время. Женщины стали самостоятельными. Зачем ты разрешил ей работать в этом винном магазине?
- Так не хватало денег! Работал один. А что я могу заработать как рядовой инженер? Я теперь решил идти на стройку. Заработаю больше.
- Всё у тебя скопилось вместе. И мать, которая против твоей жены, и твои походы налево, и винный магазин, и маленькая квартирка в двадцать два квадратных метра. Разве ей легко было крутиться в такой комнатушке вчетвером? Теперь трудно будет что-либо исправить. Но вешать голову не надо.
- Пропаду я один без детей. Что я буду без них делать?
- Подожди немного, и заводи себе новую семью. Только бутылкой не увлекайся. Можно легко спиться. Тебе сейчас сколько лет?
- Тридцать четыре. А что?
- Ещё можешь десять раз жениться. Продержись это время. Займись чем-нибудь, что отвлекло бы тебя немного.
- Пойду на стройку. Возьму себе участок. Я люблю землю. А там будет видно.
- Если честно, то я не верю, что у вас всё наладится. Слишком далеко всё зашло. Детей, конечно, жалко. Но они скоро вырастут. А вам жить да жить. И будете вы отравлять жизнь друг другу. Раз не сложилось, значит, тут теперь ничего не поделаешь. Но решать надо тебе самому. Главное, что все живы и здоровы. А о матери тоже надо подумать. Не надо было вам жить вместе под одной крышей. Но теперь об этом уже поздно говорить.
- Спасибо вам, Николай Матвеевич, за всё. Трудно мне сейчас. Всё это так неожиданно свалилось на меня. Я был не готов к такому удару. Я понимаю, что мне надо успокоиться. Так и сделаю. Сам я тоже во многом виноват. Кто же знал, что так всё получится?
- Жизнь, Дима, это та же война. Только идёт она медленно. А противником выступает природа с её огнем, водой и землетрясениями. И люди плохие, которые крутятся около нас, и завидуют нашим успехам. Всё время надо быть начеку. Не зевать. С природой и людьми шутить нельзя. Жизнь - это борьба. Нельзя расслабляться ни на минуту. Выпил, вышел на мороз - и замёрз. Вышел пьяный на балкон и - полетел вниз головой. Бросился в воду нетрезвый как мой Олег - и пошёл на дно. Ночью тебя может сразить очередью какой-нибудь мафиози, или пьяный водитель сшибёт тебя на повороте. Природа жестока. Её законы надо уважать. И люди тоже жестокими бывают. Поэтому надо иметь как можно больше друзей, и не водить компанию с подозрительными личностями. Пора тебе поумнеть. В своей жене ты не разобрался, и неправильно оценил всю ситуацию. Теперь пришла пора расплачиваться за всё.
- Понял. Значит, мне теперь надо заново создавать семью?
- Видимо, так. А хочешь, оставайся холостяком. Тебе виднее.
- Мне очень важно было знать Ваше мнение, Николай Матвеевич. Я и сам примерно так же думал. Вы правы. Наделал ошибок, теперь надо за них расплачиваться.
8
В понедельник я вышел на работу, и жизнь моя покатилась дальше. И был один день почти полностью похожим на другой. И каждый день почти одно и то же: подъём, завтрак, сборы на работу, дорога, работа в деканате и в аудитории, а потом дорога домой, ужин, газета, телевизор, беседа с Лидой, прогулка перед сном и сон. И так каждый день. А дни мелькают и мелькают.
Двадцать третьего февраля меня поздравляют студенты. Теперь этот день превратился в мужской праздник. Дома мы выпиваем с Лидой по рюмочке. И опять мелькают дни.
Я хожу машинально на работу. Читаю газеты. Возмущаюсь Жириновским. И чего-то жду от нашей Думы. А она заседает, что-то обсуждает, но жизнь пока не улучшается. Нельзя сказать, что мы голодаем. Едим досыта. Но нет идеи, которая бы нас сплачивала. Нет вдохновения. Нет веры в будущее. Апатия всё больше овладевает мной. Спасают меня лишь Козлов да Сокол. Мы часто встречаемся, то у меня, то у Козлова, а то у Сокола. И глядя на Сокола, я вспоминаю сорок девятый год, и нашу учёбу на первом курсе. Где теперь вся наша группа? Разлетелись все по ветру. Хотя многие живут в Москве. Но Москва - это огромное людское море. И в этом море тонут все наши знакомые. Мы можем жить на одной улице, и не встречаться друг с другом годами. Хорошее было тогда время. Я мечтал стать профессором, с волнением думал о будущих поездках в Германию. И сердце у меня тогда сладко замирало от этих мыслей. И всё почти сбылось. Только не стал я профессором. А в Германии был, был и в других странах. Но всё это прошло слишком буднично. И нет у меня того юношеского волнения. Только хочется мне заглянуть в двадцать первый век. Что нас ждёт? Ужасы или прекрасная, сказочная жизнь? Доживу ли я до того времени? Ведь это будет начало третьего тысячелетия! Неужели наша планета просуществует ещё одно тысячелетие? Слишком сильно мы загадили нашу планету. Появились озоновые дыры. Реки превратились в грязные потоки. Леса погибают от бензина и кислотных дождей. А может, люди возьмутся за ум, и превратят опять нашу планету в цветущий сад? Чем чёрт не шутит? Все теперь грамотные и умные. Пора браться за дело. И кончать всякие войны. Пора создавать рай на земле.
Но и жить мне дальше не хочется. Раньше я хотел дотянуть до восьмидесяти. Теперь это желание почти пропало.
Лида заводит разговор о даче. Надо сделать печь-камин. Но на это потребуется уйма денег. А мне надо поставить памятник Олегу. И я говорю Лиде, что можно пока обойтись и без камина.
Лида недовольна. Она привыкла, что я всегда исполняю все её желания. Лида замолкает. Молчу и я.
В последнее время Лида зачастила в церковь. Она надеется с помощью своих молитв отучить Тимура от пьянства. Это её дело. Она меня не спрашивает и не советуется. Трещина между нами остаётся. Вечерами мы почти всё время молчим. Она смотрит телесериалы, а я читаю или гуляю по улице. Все жильцы, гуляющие со своими собаками, знают меня. Мы разговариваем о жизни, о политике. Потом я прихожу домой и ложусь спать. Сплю я теперь в другой комнате, потому что долго ещё читаю в постели. Читаю и наши журналы, и книги на немецком языке. Долго не могу уснуть, и всё думаю, как мне дальше жить. На что надеяться и за что зацепиться? Меня сильно выручает работа и мои друзья. От Лиды я ожидал большего. Но каждый человек всегда думает о себе. А потом уже о других. Лида беспокоится за своих детей. Думает о даче. А я где-то у неё на втором или на третьем плане. Прошло очарование первого года. Прошло узнавание друг друга. И оказалось, что мы совсем разные люди. Раньше я этого не замечал. Была любовь, было восхищение, была вера в будущее.
Наступил женский праздник. Я подарил Лиде цветы и духи. Приехала её дочь Нина. Пошутили, посмеялись. И всё.
И опять побежали дни. Всё дальше и дальше. Скоро наступит весна. А на душе лежала печаль.
Лида поехала на дачу. А я остался дома. Она уехала недовольная, что я не еду с ней, как это бывало раньше. Раньше мы всегда везде были вместе. А теперь всё по-другому. И никто из нас не стремится преодолеть это отчуждение.
Я сижу дома один. В это время мне звонит Юра Орлов, и просит разрешения заехать ко мне.
Юра ставит на стол бутылку коньяка и закуску. Я быстро чищу картошку. Юра рассказывает мне о своей семейной жизни. Плохо у него с женой. Она летает по-прежнему стюардессой. По две недели пропадает в полётах. К нему относится плохо. Но у него растёт сын. И за ним надо смотреть. Жена дома практически не бывает.
- Скурвилась она у меня, - говорит со вздохом Юра. - Надо разводиться. Но жалко сына. Сколько можно терпеть её безобразия? И в будущем будет только хуже. Когда я прошу её оставить эту работу, она начинает орать на меня и ругаться матом. Бьёт посуду. Лицо искажается яростью. И я уже не рад, когда начинаю этот разговор. Вот такая у меня жизнь.
- Трудная у тебя ситуация. Не знаешь, что тебе посоветовать. Смотри и решай сам. У вас семья. Но ты ведь видел, кем она работает. Должен был понимать, к чему это приведёт.
- Я как-то раньше об этом не думал. Красивая девушка. Влюбился. О чём тут можно думать? В такие минуты думаешь только о хорошем. А теперь всё запуталось. Она козыряет тем, что много зарабатывает, что у неё интересная профессия. А семьи у нас нет. Тяжело мне. Надо что-то решать. Сын беспризорный бегает по улице. Дома всё делаю сам. В армии я научился всё делать. Но сколько так может продолжаться? Я уже на пределе. У меня у самого тяжёлая работа. Директор школы - это ведь не шутка.
- Подумай как следует, Юра! Подожди до лета. А там надо решать. Положение у тебя трудное. И не знаешь, что посоветовать. Сын у тебя, за ним надо смотреть. В доме должна быть женщина.
- Её мать всё время болеет. Я уже думаю о том, чтобы отправить его к своей матери в Ростов. Другого выхода не вижу. А там будет видно. Но я пока держусь. Надо как-то выбираться из этой передряги. Я выберусь, только тяжело всё это. Иногда просто плакать хочется. Как я ошибся? Зачем так поторопился?
- Не ты один такой, Юра! Семейная жизнь сейчас рушится у многих! Появилась даже такая поговорка: жизнь с первого раза не получается. Женишься во второй или в третий раз. Тогда и встретишь ту, что предназначена тебе судьбой. Смотри не сломайся! Уйди с головой в работу. И найди себе обязательно на первое время добрую женщину, чтобы ты немного оттаял. А там будет видно. Ясно?
- Ясно. Буду так и делать. А с женой мне разводиться?
- Я бы на твоём месте развёлся. У тебя нет никакой перспективы. Лучше она не станет, даже если не будет летать стюардессой. Но решать ты должен сам.
Я проводил Юру до трамвая, походил около рынка. Всего полно на нашем рынке. Благодаря загранице. Только дорого. Хочешь жить - умей крутиться. Надо больше зарабатывать, чтобы прожить в наше время. А на работе платят мало. Молодые преподаватели, а также и среднее поколение удрали на фирмы, где платят доллары. Мы набираем спешно молодых. Пока держимся. Но наш институт, который теперь называется университетом, еле держится на плаву. Не хватает стульев. Стали делать самодельные лавки. В столовой всё безумно дорого. Но студенты не падают духом. Молодёжь! Им всегда море по колено. Откуда у них деньги? Одних содержат родители, другие где-то работают. Сейчас пошла мода на иностранные языки. Знакомые меня одолевают звонками: нужен преподаватель, нужен репетитор. Вот когда понадобились иностранные языки! В первую очередь английский. Но и на немецкий тоже есть спрос.
Я пока перебиваюсь переводами. Козлов меня не забывает, и всё время подкидывает халтуру. Я перевожу контракты на немецкий язык, перевожу брошюры. Сильно устаю. Но жить надо. Иногда ректорат подбрасывает нам доллары. Но это бывает очень редко. Теперь у нас появились платные студенты, которые платят за свою учёбу доллары, если не прошли по конкурсу. Богатым везде хорошо.
Что будет дальше со страной, с нашим университетом и со мной? Никогда не угадаешь. Мне грустно. На душе скребут кошки. Не ожидал я такого удара в жизни, подстрелил меня Олег. И Лида тоже ведёт себя непонятно. А я слишком гордый, чтобы каждый раз выяснять у неё, почему она не в духе, почему молчит, и что у неё вообще на уме. Время всё расставит по своим местам. Не надо торопиться. Мне теперь вообще некуда торопиться. Надо мне сейчас выстоять. Не сломаться. Как хорошо, что у меня есть любимая работа! Как хорошо, что у меня есть друзья. И есть книги, старые и новые, мои верные друзья.
Ещё у меня есть кот Тимофей, который радостно встречает меня после работы, и трётся у моих ног, выпрашивая еду. А потом мой Тимофей величественно восседает в кресле и спокойно смотрит на окружающий мир. С него надо брать пример! А чаще всего мой Тимофей спит, укрепляя свою нервную систему. Спит помногу и сладко. Перед сном начинает носиться по квартире, выскакивает на балкон, прыгает на соседний, где есть кошка. И ничего ему больше не надо. А о корме позаботится его хозяин. И я покупаю ему рыбу, “китекат”, и выращиваю ему на окне овёс, чтобы у него было нормальное пищеварение. Мне хорошо с Тимофеем. Ведь покупали мы его вместе с Олегом. Тимофей мне сейчас дороже жизни.
И опять я брожу по улицам. На этот раз я гуляю по аллеям Воронцовского парка. Тут уже восстановили церковь, регулярно проходят службы. Только нет теперь здесь огромного сада. На его месте высятся огромные дома. Не увижу я теперь весной моря цветов. А в парке по-прежнему стоят столетние липы и дубы, которые равнодушно смотрят на человеческую суету. Когда-нибудь и люди будут тоже жить лет по сто пятьдесят или двести. И будет в нашей жизни гармония. Конечно, останется неразделённая любовь, останется зависть, останется честолюбие, жажда власти. Но жизнь будет прекрасной. Я верю в это. Это всё обязательно будет. Только меня тогда не будет на белом свете. Слишком рано я родился. Вся жизнь моя пришлась на ужасный двадцатый век. Не сравнить с девятнадцатым веком, когда была лишь одна большая война с Французами, да и та прошла в России довольно быстро.
Нельзя мне дома оставаться в воскресенье одному. Но и с Лидой тоже не хочется ехать в такую даль. Надо что-то делать. Но что? Пишу пока свои мемуары. Но идут они медленно. Нет там ничего выдающегося, нет крупных личностей. Остаётся работа. Но главное - пока стою на своих ногах. Не дай Бог свалиться и лежать беспомощным, мучая других!
Надо мне смотаться в Калугу. Надо съездить в родную деревню. Посмотреть на неё в последний раз. И почему-то мне в последнее время захотелось слетать в Америку. Посмотреть на огромный город небоскрёбов Нью-Йорк. А потом поездить по стране. Сравнить её просторы с нашими российскими. Вряд ли это получится. Язык у меня не английский. И никто меня туда не пошлёт. А посмотреть очень хочется. Но я ведь и нашу страну не посмотрел. Не был в Киеве. Позор! Не был в Архангельске! Позор! Не был в Ташкенте! Не был в Тбилиси! Не был во Владивостоке! Не был в Самарканде! Не был в Ереване! Не был в Новгороде! Не был в Одессе. Позор! А мог бы при желании всё это увидеть. Просидел почти на одном месте безвылазно. Не был в Астрахани! Не был в Перми! Ничего фактически не видел. Вот так. Но хочу в Нью-Йорк! Хочу в Америку. Хочу в Индию. Недаром я мечтал стать капитаном дальнего плавания и объездить весь мир. Не получилось. Я стою перед финишной чертой. Но зато я не делал подлых поступков. Зато я старался творить добро. Скольким студентам, да и вообще людям я помогал? Многим. Некоторые помнят это, некоторые приняли как должное. Но я делал добро. И это - самое главное. Я делал добро и не ждал благодарности. Но я мог бы сделать и больше. И я ни о чём не жалею. Я стараюсь довольствоваться малым, и у меня большая цель перед глазами - дожить до третьего тысячелетия. А это совсем немного: каких-то шесть лет. Надо обязательно дотянуть. Надо вести спартанский образ жизни. Надо кончать с этими выпивками и застольями! Надо немного поберечь своё здоровье. А стоит ли мне жить так долго? Что-то не очень хочется. Но интересно услышать по телевизору: с двухтысячным годом! Ура!
И я вдруг подумал: что делал мой прапрадед в конце восемнадцатого века? Кем он был? А кем был мой предок ещё раньше? Во времена Смутного времени? Наверное, простым крестьянином. Кем же он ещё мог быть? И я в ответе перед ними. Я что-то должен делать, чтобы современная жизнь стала лучше! А что я могу теперь сделать, когда у меня уже пенсионный возраст? Только глядеть, да честно делать своё дело. Воспитывать молодое поколение. Подавать личный пример. Рассказывать о годах войны, о том, как мы жили при Сталине, при Хрущёве, при Брежневе. Надо передавать эстафету. Надо передавать свой опыт.
Дома я включаю телевизор. Звонит сестра Татьяна.
- Как ты там? - спрашивает Таня. - У тебя всё в порядке? Может, надо помочь?
- Пока всё идёт нормально, Таня. Пока я ещё на ногах. В помощи не нуждаюсь. Работаю. Трудно мне, но я держусь. Ты у меня бываешь редко, а ведь живём в одном городе. Но город наш большой. И общаемся мы по телефону. Спасибо тебе за звонок.
- Стареем мы с тобой, Коля. Но ты тоже звони. Не пропадай. У меня всё время высокое давление. Голова кружится. Но я стараюсь не поддаваться.
- Держись, Таня. Для нас наступило трудное время. Надо поменьше переживать и волноваться. Отволновались. Пора нам на покой.
- Ты так не говори, Коля. Нам надо ещё пожить. Помочь нашим детям. Гони эти грустные мысли подальше. Я как-нибудь к тебе заеду. Ты тоже не пропадай!
Я подхожу к книжным полкам. Вот они, мои любимые книги, которые я часто перечитываю. “Война и мир” Толстого, повести и рассказы Андрея Платонова, “Жизнь и судьба” Гроссмана, “1984” Оруэлла, “Доктор Живаго” Пастернака, “Подводя итоги” Моэма, военные дневники Симонова, стихи Омара Хайяма, стихи Гейне, и военные мемуары наших и немецких полководцев. Всё это я потихоньку перечитываю. Это чтение спасает меня в трудные минуты.
Потом я достаю прочитанную немецкую книгу, и разношу всё подчёркнутое и интересное в свою картотеку. Пригодится потом. Некоторые предложения выписываю для нового упражнения. И постепенно ухожу в другой мир, забываюсь.
Поздно вечером приезжает Лида. Она сразу идёт в ванну, а я собираю на стол закуску и ставлю бутылку коньяка. Может, разговор интересный получится?
- За что выпьем? - спрашивает меня Лида. - Давай выпьем за нашу дачу! Там так хорошо! Я надышалась на целую неделю. Много там дел сделала.
Мы пьём за нашу дачу, закусываем. Я стараюсь не переводить разговор на опасные темы. Но после второй рюмки этот разговор начинается сам по себе.
- Что-то у нас всё не так пошло! - говорит с горечью Лида. - Ты всё время молчишь, на дачу ездить не хочешь, а меня там соседи всё время спрашивают о тебе. Я понимаю, что у тебя горе. Но нельзя же всё время отмалчиваться! Так мы станем совсем чужими! И что тогда? Развод? Ты понимаешь, к чему всё это идёт?
- Я об этом не думаю. Искусственно дыры не залатаешь.
- Но тогда это разрыв? А я этого не хочу! Зачем же я разводилась с мужем? И остаюсь я теперь у разбитого корыта? Ты это понимаешь? Куда мне тогда деваться? Возвращаться к дочери? У неё там своя личная жизнь.
- Не знаю, Лида. Сердцу не прикажешь. После гибели Олега мне почти всё стало до лампочки. Я никак не могу придти в себя. Тут только время может помочь.
- Но ты не молчи! Я так больше не могу! Мне уже не хочется приходить сюда! Где радость первых свиданий? Почему так всё получилось? Выходит, что мы с тобой разные люди? Это же ужасно! Сначала понимали друг друга с полуслова. А теперь стали чужими. Я так не выдержу!
- Может, всё и обойдётся, - успокаиваю я Лиду. - Только ты не приставай ко мне всё время с такими разговорами. Здесь только время может помочь. Успокойся. У меня никого нет. Ты же видишь. Мне часто хочется побыть одному. А боль в душе не пройдёт теперь до конца жизни.
Лида плачет. И я замолкаю. Говорить больше не могу. Выпивка нам не помогла. Ну что ж? Будем надеяться на целительное время.
9
В начале апреля у меня подскочило давление. Я решил полежать дома. Козлов разрешил мне не выходить. Я сходил в нашу поликлинику. Участковый врач выписала мне лекарства.
Пятого апреля днём ко мне заскочил Матвей.
- Как дела, папа? Я беспокоюсь за тебя.
- Не волнуйся, сынок. Отлежусь. Всё как рукой снимет. Я, правда, немного захандрил. Но это пройдёт. Ты помнишь, какой сегодня день?
- Семь лет, как умерла мама, - ответил Матвей.
- Надо маму помянуть. Выпьем по пять капель.
- А тебе можно? Может, не надо?
- От пяти капель я не умру. Наоборот, сосуды только расширятся.
- Как у тебя протекает семейная жизнь? Что-то ты совсем невесёлый?
- Нормально, сынок. Честно говоря, у нас наступил кризис. А что дальше будет, я и сам не знаю. Но я держусь. И нюни не собираюсь распускать. Авось всё обойдётся.
Неожиданно рано приезжает Лида. Она с неодобрением смотрит на бутылку. Но пока молчит. Матвей скис. И стал собираться домой.
- Сиди, и не бойся! - приказал я Матвею. - Кто в доме хозяин? А если она что тебе скажет, я ей отвечу. С женщинами нельзя разводить сироп. Она должна знать, где и как вести себя. Сиди спокойно.
- Нельзя тебе пить! - не выдержала Лида. - У тебя же давление!
- Поминаем покойную жену, - говорю я спокойно Лиде. - Можешь с нами выпить.
- Не хочу! - отвечает Лида, и уходит в спальню.
- Мне пора, - говорит Матвей, - ты меня не провожай. Я сам дойду.
- Обязательно провожу. Мне надо глотнуть свежего воздуха. Пошли.
- Ты не болей, - говорит мне Матвей. - И звони нам почаще. Я стесняюсь тебе часто звонить. Понимаю, что это глупо. Но я стесняюсь.
- И зря! Звони в любое время. А за меня не беспокойся! Я ещё поживу на этом свете. Не так много, но поживу.
Матвей садится в троллейбус и едет до метро “Профсоюзная”. Я гуляю у дома и возвращаюсь домой. Ходить пока много нельзя. Неприятная это штука - болеть и сидеть одному дома. Завтра пойду на работу. Посижу в деканате, посмотрю на своих студентов, послушаю телефонные звонки, пообщаюсь, поболтаю с Козловым, похожу по нашим коридорам, вспомню свои студенческие годы, подойду к актовому залу. А потом вернусь домой. И мне станет полегче. Рабочий воздух - самое эффективное лекарство.
- Не нравится мне твой Матвей! - выпаливает вдруг Лида, - Ты болен, а он приезжает с тобой пить. Ничего себе сын!
- Лучше помолчи! - говорю я тихо Лиде. - Иначе тебе будет плохо!
Я начинаю нервничать. Где же моя тихая, спокойная Лида? И что только с ней стало? Чего она вообще хочет? А ну её!
Так мы молчим несколько дней. В субботу Лида зовёт меня на дачу. Я отказываюсь. И опять она уезжает одна.
Мне звонит Матвей и зовёт меня к себе на дачу. Мне не хочется сидеть одному дома. Я еду вместе с Матвеем.
Земля ещё сырая. Мы пьём чай, едим бутерброды. Матвей говорит, что он собирается сделать в этом году. Надо завезти удобрения, починить забор, починить крышу, достать рассаду, вскопать землю.
Я вспоминаю прежние годы, когда мы здесь жили все вместе. Весёлое было время! Господи! Как я тогда не ценил то счастливое время! Всё ждал чего-то несбыточного. И вот дождался. Только не того, о чём я мечтал. Не ценил, что всё у меня тогда было хорошо, все были живы и здоровы. А я всё метался. Часто оставлял Веру одну с детьми. Мотался по заграницам. А жизнь катилась и катилась всё дальше. И вот я уже потерял и Веру, и Олега, и живу на этом свете. Почему я вообще живу? И надо ли мне жить? А что мне остаётся делать? Рядом со мной сидит мой сын. Ему надо тоже помогать и советом и делом. Сюда мне надо приезжать почаще. А что же будет с Лидой? Что будет с моей семейной жизнью? Что будет, то и будет. Пусть катится всё само собой.
Дома я не говорю Лиде о своей поездке на дачу. Не стоит.
Двадцать девятого апреля мы сидим с Козловым в деканате. Впереди праздники.
- Что будем делать? - спрашивает меня Козлов. - Надо бы посидеть без женщин, и обсудить текущий момент. Но где? Может, сходить к Максиму?
Мы звоним Максиму, но никто не отвечает.
- Наверное, на даче, - говорит Козлов. - Куда тогда рванём?
- Можно и ко мне, - говорю я. - Моя Лида приедет поздно. Она поехала к дочери. Только у меня ничего нет. Но можно всё купить на рынке.
- Это мысль! - говорит довольный Козлов. - Надо позвонить Соколу. Втроём не будет нам скучно? Может, ещё кого позвать?
- Начнём втроём, а там посмотрим.
Мы закупаем закуску и спиртное на родном нашем Черёмушкинском рынке, и я начинаю собирать на стол. Варится картошка. На столе зелень, капуста, огурцы, сало и колбаса. Всё под водочку.
- Давайте по маленькой, пока будет вариться картошка, - предлагает Козлов. - Поехали! Пить до дна, и зло не оставлять!
Пьём до дна. Запиваем боржоми.
- Всё теперь можно купить, - говорит Козлов. - Только деньги плати. Иногда это хорошо. Неси картошку!
Я ставлю картошку в кастрюле на стол. Пьём по второй под картошку.
- Хорошо сидим, туды её в качель! - говорит радостно Козлов. - Люблю мужское застолье. Чтобы женщины рядом не стрекотали. Маленький перерыв. Пойду покурю на балконе.
Мы стоим на балконе. Тепло. Смотрим на Ленинский проспект. На шпиль здания университета. На нежную зелень тополей.
- Природа ликует, - говорит Сокол. - А мы всё чего-то ищем. И всем недовольны.
- Вот именно! - соглашается Козлов. - Вот именно. А мы сидим и блаженствуем. И пошли куда подальше все эти заботы! Иногда надо расслабиться. А иначе можно сыграть в ящик. Надо уметь отдыхать! Пошли ещё выпьем!
Мы выпили ещё. А потом заговорили как всегда о политике. Ради этого мы и собирались, собственно говоря!
- Куда мы сейчас плывём? - спросил нас Козлов. - Я уже почти ничего не понимаю. А что же понимает простой народ? Наверное, ничего. Простой народ работает или ворует. Кто во что горазд. Но куда мы всё-таки идем?
- Неужели нами будет править Жириновский? - спрашивает нас Сокол. - Это будет конец нашей России. Не хочу в это верить.
- Вряд ли придёт Жириновский, - говорит Козлов. - Он умело использовал недовольство простого народа, и взлетел. Но это его последний успех. Вести он себя нормально не умеет. На фашиста он сильно смахивает.
- А я не понимаю, зачем нам дали эти ваучеры, и что с ними делать, - сказал я.
- Тоже тёмное дело, - согласился Козлов. - А вся эта приватизация? Что это такое? Директора предприятий фактически становятся со своими дружками, притом за бесценок, владельцами этих предприятий. А что творится в провинции, мы вообще не знаем. Только бы не развалилась Россия. Скоро приедет Солженицын. Может, он нам поможет. Всё-таки лауреат Нобелевской премии. Но я боюсь одного. Как бы наша Россия не развалилась на десятки мелких государств. Вот тогда мы и запоём. А кому достанется ядерное оружие? И что останется от нашей великой России? Московское княжество. Как при Иване Калите? Это будет конец. Допустить этого нельзя! Тут я надеюсь на Ельцина. Он - президент. Ему и карты в руки. Пусть делает что угодно, только не допускает распада России!
- Я верю в Ельцина! - сказал Сокол. - Он - мужик с характером. И не допустит развала в России! Не такой он человек.
- А что делает Чечня? - не унимался Козлов. - Почему Дудаев заявил о выходе из состава России?
- Пусть заявляет, - ответил Сокол. - Президент знает, что делает. Я надеюсь, что он договорится с Чечнёй. Ничего у Дудаева не получится. Чечня - это субъект федерации. И никуда они от нас не денутся. Если бы они были союзной республикой, тогда бы не было и речи. Все союзные республики стали суверенными государствами. Всё по закону. Сепаратизм - это болезнь двадцатого века! Так можно докатиться чёрт знает до чего! А там пожелают отделиться и другие автономные республики. Этого допустить нельзя. Всё идёт от того, что пока Россия не набрала силы. Пока Россия сама слаба. Вот и пытается кое-кто отколоться. Авось получится? Но не получится! Мы отвечаем перед нашими потомками за нашу Россию. Наши предки собирали Россию по кусочкам. Сбросили татарское иго. Выстояли в смутное время. Разбили Наполеона и Гитлера. А мы что? Нам история не простит распада и гибели России. Здесь мы должны стоять как скала! И жизнь у нас постепенно наладится. Обязательно наладится. Но не всё сразу. Всё идёт в истории довольно медленно. А мы хотим получить сразу прекрасную Россию. Так в жизни не бывает. Теперь будем долго мучиться. Человеческие жизни будут брошены на алтарь отечества.
Раздался звонок в дверь. Это был Дима.
- Хотел Вас поздравить с двойным праздником: с предстоящей Пасхой и с Первым мая, - сказал Дима. - А то потом уеду на дачу, и не увидимся долго.
- Да, - сказал Козлов. - Первый раз Пасха пришлась на Первое Мая. Надо отпраздновать всё как следует.
Друзья уходят. Я остаюсь один. Перед сном звонит Матвей.
- Ты приедешь, папа?
- Куда же я денусь? Приеду один. Лида моя то ли у дочери, то ли на даче.
Первого Мая я встаю рано, готовлюсь к поездке в Вешняки. Кормлю Тимофея. Наливаю ему воды на целый день, насыпаю сухого корма.
Еду на “Профсоюзную”, выхожу на станции “Рязанский проспект”.
Долго стою напротив нашей школы, и смотрю на неё. Мыслями возвращаюсь в сорок первый год. Семнадцатого октября я вошёл в неё первый раз. А двадцать девятого июня сорок восьмого получил аттестат об окончании десяти классов. Потом ещё целый год работал лаборантом. С сорок девятого года пролетело сорок пять лет. Ничего себе!
А вокруг, около палаток, шумит народ. Можно купить всё. Только плати. Только плати! От нашего школьного двора осталась малая половина. Растут вишни и ясени. А позади нашей старой школы высится трёхэтажное белое здание. На этом месте мы раньше сдавали нормы ГТО. Готов к труду и обороне! Всё укатилось в прошлое. Всё кануло в небытие. А может, это прошедшее время наматывается на валик, как материя? И это старое время можно иногда развернуть? Никто не знает, что такое время. Но оно всё пожирает на своем пути. И двигается это таинственное время куда-то вперёд и вперёд…
Я дарю Матвею яркий спортивный костюм. А Насте и Вите сладости.
Приходит Лена, Андрей с Ариной и маленький Игорь. Он похож на своего деда.
Мы пьём за здоровье Матвея, потом за меня, а потом, не чокаясь, поминаем Нину, Виктора и Игоря. Лена вытирает слёзы.
Мы молчим несколько минут.
- Ну, как ты? - спрашивает меня Лена. - Как давление? Как Лида? Почему она не приехала? Поссорились?
- Что-то у нас с ней всё разладилось. Дело идёт к разрыву.
- Не торопитесь, - говорит Лена. - Надо помириться. Поругаться ещё успеете.
- Я не тороплюсь. Но трещину не заделаешь. Она думает о своих детях, я о своих. Надо было мне искать женщину без детей. Ладно. Поживём - увидим.
Стоит отличная погода. Мы выходим на улицу и идём на станцию, пересекая улицу Паперника.
Мы стоим у станции. Нет столба с цифрой “13”. Совсем другая платформа.
Всё кануло в прошлое. Идёт вечное движение. И ничто не может остановить хода времени. Ничто. Нам остаётся только подчиниться этому ходу, и стараться жить настоящим.
Мы переходим на другую сторону, останавливаемся около церкви. Идём неторопливо к пруду.
Вокруг ликует весна. Толпы людей идут к пруду и обратно. Как на демонстрации.
Мы на берегу пруда. Напротив стоит величественный дворец, отражаясь в водной глади.
- Я всё вспоминаю прежние годы! - говорит мне Лена. - И даже не верится, что всё это когда-то было. Даже плакать хочется. Мы ходили все вместе. Остались только мы с тобой, да наши дети. Почему так быстро пролетает наша жизнь? А старость наоборот двигается медленно-медленно, и всё повторяется изо дня в день.
- Нам надо ещё пожить! - говорю я Лене. - Мы обязаны прожить эту жизнь ради наших друзей и твоего Игоря. Их не вернёшь, а жить надо. Мы ещё нужны нашим детям. Я здесь всегда вспоминаю тех ребят, которые здесь окапывались перед отправкой в Сталинград. Выходит, с тех пор пролетело пятьдесят два года! Мать честная!
Мы идём вдоль канала, который ведёт нас к дому.
Сидим у Матвея, опять пропускаем по рюмочке. Если бы был жив мой Олег! И ничего бы мне больше не надо. Но нет его, и ничто его не вернёт. Многое можно сделать, но только нельзя вернуть Олега.
- Завтра едем на дачу! - говорит Надя. - Надо в этом году посадить побольше картошки. А то осенью есть будет нечего.
- Поедем с нами! - предлагает мне Матвей. - Что ты будешь сидеть один дома? На даче посидишь, подышишь, погуляешь по весеннему лесу.
- Дома много дел, - отказываюсь я. - В следующий раз.
Матвей провожает меня до метро. Мы останавливаемся около школы.
Я смотрю на окна моего класса. Здесь я переживал, влюблялся, страдал, был счастлив. Глупый был, и многое тогда не понимал. Не понимал, что молодость - это самое главное счастье. Но нет молодости. Всё в прошлом, и надо думать почаще о настоящем. Надо больше двигаться. Надо всё время что-то делать.
- Может, поедешь на такси? - спрашивает меня Матвей.
- Дорого. Доеду на метро. Ты за меня не беспокойся.
- Девятого приедешь? Ты же всегда к нам в этот день приезжаешь.
- Приеду. В такой день я не могу сидеть один дома.
10
Второго мая сижу дома один. Понимаю, что зря я остался дома. Только ради Тимофея. Я кормлю его, убираюсь в квартире. Но все дела валятся у меня из рук. Что же мне делать? Куда податься? Поехать на дачу? Я уже отказался.
Выхожу на улицу и сажусь в троллейбус. Смотрю на дома, на людей. Езда меня убаюкивает. Я вспоминаю песню Булата Окуджавы о полночном троллейбусе.
У Октябрьской площади я сажусь на другой троллейбус и еду по Садовому кольцу. А сам тихо напеваю песню Окуджавы:
“Когда мне невмочь пересилить беду,
Когда наступает отчаяние,
Я в синий троллейбус сажусь на ходу,
Последний, случайный”.
Потом я пересаживаюсь на автобус, и смотрю, смотрю на мою Москву. Какая она огромная! Сколько людей! Людские волны бьются о вестибюли метро. Эти волны плывут на переходах, Море людей. А я один. Неужели я разведусь с Лидой? Всё идёт к тому. Почему? А я и сам толком понять не могу. Всё у меня в душе выгорело. Всё мертво. Так я могу долго не протянуть. Но я ещё не поставил памятник Олегу. Скоро исполнится год, как погиб мой Олег. Какой же это был ужасный год! Надо будет помянуть в этот день Олега.
Долго, до самого вечера я катался на троллейбусах и автобусах по Москве. Пора возвращаться домой.
Я вхожу в пустую квартиру. Тимофей жалобно мяукает: проголодался. Он трётся о мои ноги.
Я сажусь ужинать, включаю телевизор. На душе пустота. Завтра надо идти на работу. Это хорошо. Устал я за эти три дня. Нельзя мне оставаться дома одному.
Открывается дверь. Это Лида приехала с дачи. Она прохладно здоровается со мной и принимает душ.
- Давай ужинать! - говорит мне Лида.
Мы сидим за столом. Знает ли она, как мне было сегодня тяжело? Конечно, нет. Совсем мы стали чужими. А что же делать в таком случае? Не знаю.
- Ну, как ты провёл время? - спрашивает меня Лида. - Одному дома можно с ума сойти. Поехал бы со мной. Мне бы помог.
- Дома сидел. Вчера ездил к Матвею на день рождения. Сегодня скучал, бродил по улицам. Вот время и пролетело.
- Понятно. Нехорошо у нас всё получается, Коля. Я одна на даче, ты один дома. А что будет дальше? Ты об этом думаешь?
- Не очень. Что будет, то и будет. Раз мы не вместе, значит, так складывается наша судьба. Ты же не остаёшься со мной, а уезжаешь. А я не могу мотаться. Мне просто тяжело. А насиловать себя не надо. Если мы не можем жить друг без друга, то будем вместе. А если можем, то, видимо, расстанемся.
- И ты об этом так спокойно говоришь! - взорвалась Лида. - Ведь рушится наша семейная жизнь! Ты это понимаешь?
- Понимаю. Что я могу сделать? Значит, что-то у нас сломалось. Что-то нарушилось. Может, всё дело в даче? Ты всё время стремишься туда, а мне там тоскливо. Ты думаешь о своих детях, а у меня Олег стоит перед глазами. Да и Матвею надо иногда помочь. Всё это нас разъединяет.
- Но мы же вместе решили строить нашу дачу! Хотели там отдыхать. А теперь ты в стороне! А что мне делать? Не ездить туда? Там всё тогда разворуют. Там надо всё время что-то делать. Я и так разрываюсь на несколько частей! Что мне ещё остаётся? Я не хочу расставаться с тобой. У тебя сейчас трудный период. Но это пройдёт со временем. Не замыкайся ты так в себе! И обо мне тоже подумай. У меня проблем хватает с моими детьми. Мы же знали, на что шли. А теперь получается, что мы не можем жить вместе. Строили дачу, а теперь выходит, что она нас разъединяет. Мне там нравится, тебе нет. Об этом надо было думать раньше. Не надо делать глупостей, Коля! Не надо! Мне тоже трудно. Я так больше не могу! Ну, возьми себя в руки. Я прошу тебя! Ведь я тоже человек! И мне надо отдохнуть, и не переживать каждую минуту. Зачем же я тогда разводилась с прежним мужем? Чтобы остаться в конце жизни у разбитого корыта? Ты обо мне хотя бы немного подумай! Не будь эгоистом! Я тоже имею право на личное счастье! Мы же уже прожили жизнь. И теперь опять нам обоим грозит одиночество. С меня хватит. Я хочу покоя и счастья.
- Не будем пока ругаться. Но то, что мы поговорили на эту тему, - это хорошо. По крайней мере, знаем, что у нас не так. Восьмого поеду с тобой на дачу, а девятого мая у меня святой день. Я поеду в Вешняки. Надо Лену подбодрить, по Вешнякам побродить, на кладбище заглянуть. У меня случилось огромное несчастье. Пока я просто раздавлен. Дай мне время придти в себя.
На другой день я с радостью иду на работу. Дел полно. Успевай крутиться. Пятый курс вот-вот должен защищать дипломы, остальные курсы занимаются последний месяц, а там начинается летняя сессия.
Козлов тоже бегает то в ректорат, то в учебную часть.
Телефон звонит непрерывно. Звонят из разных городов. Многие собираются к нам поступать. Звонят родители из Германии, работающие там в посольстве. Они интересуются учёбой своих детей.
Здесь нет места тоске и скуке. Мы с Козловым как две запаренные лошади.
- Окаянная у нас работа! - жалуется мне Козлов. - Но я уже к этому привык. А как ты?
- Я привык тоже. На работе мне легче. Некогда подумать о своих проблемах.
Потом я иду на свои занятия. И окончательно забываю о том, как вчера я метался по Москве.
Седьмого мая около памятника воинам-ополченцам, напротив десяти колонн нашего вуза, состоялся митинг, посвящённый дню Победы.
Звучат выступления бывших воинов, выступают студенты, наш хор поёт военные песни. По радио звучит голос Левитана, который сообщает о капитуляции Германии. Мне хочется плакать. Я стою около скамейки, на которой я познакомился с Верой. А около старого тополя стоял мой Олег, когда он стал первокурсником.
Почему трагична наша жизнь? Почему она приносит столько боли? Видимо, жизнь без потерь не бывает.
Окончен митинг. Мы идём с Козловым в деканат.
- Теперь самое время посидеть где-нибудь в уютном месте. Ты как?
- Я всегда за. Только где и когда? Может, позвоним Максиму?
Козлов набирает телефон Максима. Тот оказался дома, и приглашает нас к себе. По дороге мы покупаем спиртное и закуску. Сокол тоже с нами.
- Много в университете народу, а стариков осталось мало! - вздыхает Козлов. - Одна молодёжь. Некому будет потом рассказать о нашем вузе. И мужиков совсем мало осталось. Никого почти нет. Ничего не поделаешь - женский институт.
- Заходите! - приглашает нас Максим. - Я уже сам собирался вам позвонить. На майские праздники я уезжал на дачу. А вы мне звонили?
- Звонили, - сказал Козлов. - Посидели у Николая. Теперь посидим у тебя.
- Я вам всегда рад, - говорит Максим.
- Ну что? - спрашивает Козлов. - Выпьем за Победу, и чтобы никогда больше не было войны!
- Расскажите, что делается на свете, - просит Максим. - Я слушаю последние известия и смотрю телевизор. Только ничего понять не могу. Что у нас происходит?
- Пытаемся наладить рыночную экономику, - отвечает Козлов, - Пока всё идёт с большим скрипом. Слава Богу, что пока не голодаем. Но теперь уже ясно, что всё это продлится не один год. Меня больше всего беспокоит разгул преступности. Если наше правительство не может справиться с преступностью, значит грош ему цена. Я лично Ельцина уважаю. Слава Богу, что он стоит у руля. А если придёт Жириновский или Зюганов? Что тогда? Тогда погибнет наша Россия. На окраинах России стал народ шевелиться. Усиливается сопротивление Москве. Это грозит развалом всей России. Скоро приедет Солженицын. Может, он что-нибудь сделает. Человек он авторитетный и смелый. Его народ будет слушать. В общем, пока мы живы, Максим, и слава Богу! Хорошо, что не дали хода Жириновскому. И Хасбулатова с Руцким убрали в сторону. Нет порядка в правительстве. Толковые ребята уходят в отставку. Мы всех деталей не знаем. Борис Фёдоров ушёл с поста министра финансов. Жаль. Гайдар не пожелал работать с Ельциным и Черномырдиным. Тоже жаль. Прокурор Казанник ушёл. Идёт борьба за пост президента. Всё новые партии создаются. И не поймёшь, где теперь главная сила. Очень опасен Зюганов и аграрная партия. Не дай Бог, если они объединятся! Да ещё Жириновский примкнёт к ним! Лучше об этом не думать. Остаётся только надеяться на русский “авось”. Давайте выпьем за то, чтобы все мы были живы и здоровы! Как ты живёшь, Максим?
- Живу потихоньку. Получку получаю регулярно. Немного, но на жизнь хватает. Как все, так и я. Ещё подрабатываю в доме.
Когда всё было выпито и съедено, мы прощаемся с Максимом.
- Не забывайте меня! - просит нас Максим. - Я всегда рад встрече с вами.
- Спасибо тебе за всё, Максим, - благодарит Козлов Максима.
- Хорошо посидели, - говорит Сокол.
Дома Лида собирает вещи для поездки на дачу.
- Попросил бы кого-нибудь отвезти нас на дачу! - говорит мне Лида.
Я звоню Диме и прошу его.
- Только туда, и рано утром! - угадываю я в голосе Димы нетерпение, чувствовалось, что он был чем-то озабочен. - Потом мне надо кое-куда смотаться.
Рано утром мы летим по Рижскому шоссе. Лида довольна. Всё взяла с собой, и я рядом с ней. Вокруг открываются прекрасные русские пейзажи. Особенно хороша долина Истры.
А вот и наша дача и моя старая берёза.
Дима сразу же уезжает в Москву. Мы с Лидой садимся в нашем доме и пьём чай из термоса.
- Хорошо сидеть в таком доме! - восторгается Лида. - Пахнет смолой. Нам надо сегодня посадить картошку. Ты как?
- Всё сделаем. И даже больше. Только я хочу сходить на Истру.
- После обеда сходим. Я сама тоже хочу туда сходить. Там черёмуха цветёт. Можно с ума сойти!
Я быстро вскапываю делянку, которую мне показала Лида. Потом сажаем картошку. Потом я развожу костёр.
- Нужна печка-камин, - вздыхает Лида. - Но всё так дорого! Одних, кажется, кирпичей нужно две тысячи. Да их надо ещё привезти. А сколько печник возьмёт, я даже думать боюсь.
Я молчу. Нет у меня денег на печку. Нет денег, чтобы привезти хорошей земли. Нет денег, чтобы разровнять бульдозером участок. Мне надо сначала поставить памятник Олегу. А там будет видно. Лида хочет что-то сказать, но побаивается. Она видит, что я вряд ли буду выполнять все её просьбы.
Наконец мы идём к Истре. Там всё в белой черёмухе. Природа ликует. Мы садимся на бревно и смотрим на воду. То и дело проплывают байдарки в сторону Москвы-реки. Хорошо! Мы сидим и молчим.
А я подумал, что всю жизнь и все годы я делаю почти всё одно и то же. Выпиваю с друзьями. На первое мая езжу в Вешняки. И на девятое тоже. В Вешняках совершаем свой традиционный поход: станция, Кусковский парк, пруд, вокруг пруда, а потом к дому мимо школы. И сохранится этот обычай до последних дней моей жизни. Буду ли я ездить в Манихино и сидеть на берегу этой речки?
А Лида опять спрашивает меня:
- Неужели мы расстанемся? Я не могу в это поверить! Что ты молчишь?
- Не знаю, что тебе сказать. Время всё расставит по своим местам.
Мы возвращаемся на наш участок. Издалека блестит белая крыша нашего дома, рядом мощная старая берёза. Она как бы приветствует нас. Я сажусь за столик под берёзой и наливаю себе стопку. Потом наливаю Лиде.
- Давай выпьем, - говорю я Лиде, - Скоро поеду в Москву. Запирайся покрепче, чтобы тебя никто не украл.
- С таким мужем, и украдут! - шутит Лида. Но я не обращаю внимания на её шутки. Пусть шутит, если ей так нравится.
- Чтобы ты почаще бывал здесь! - говорит Лида. - И чтобы не дулся на меня. Моей вины в нашем конфликте нет. А дети есть дети. С ними и счастье и горе. Я тебя провожу до автобуса. Тимофей, наверное, уже заждался тебя. До завтра!
Я посылаю Лиде воздушный поцелуй, еду на дребезжащем автобусе к станции. Захожу в грязный пристанционный туалет и справляю малую нужду. Когда в России появятся приличные туалеты? Откуда эта привычка к грязи? Особенно на станциях.
Я еле втискиваюсь в электричку. Стою пятьдесят минут до своей остановки, а потом еду на метро через всю Москву.
Завтра день Победы. Завтра я буду дышать воздухом наших Вешняков. Грустно всё это. А ведь отметят пятьдесят лет на будущий год со дня Победы, и закончат потом поминать. Будут потом отмечать, видимо, каждые четверть века. Как Куликовскую битву. Потом пройдут и другие великие битвы. Никто же теперь не отмечает битву при Чудском озере. И Бородинскую битву тоже не отмечают. Потому что всепожирающее время затягивает всё своей невидимой плёнкой забвения.
Ладно! Хватит тосковать! Завтра надо выглядеть повеселее, чтобы не волновать Матвея. Пусть он думает, что я преодолел это тяжёлое время. Надо взять себя в руки. И Лену надо подбодрить. Она всегда ожидает меня в этот день.
Дома я быстро варю Тимофею рыбу. Он довольно облизывается и прыгает ко мне на колени. А потом начинает покусывать мою руку. Ему хочется поиграть со мной.
Я поглаживаю Тимофея и вспоминаю, как два года назад мы с Олегом ездили покупать маленького Тимофея. И как в первую ночь он испуганно сжался в углу кушетки. А сейчас вымахал будь здоров! Успел ободрать обои со всех углов. Придётся теперь подклеивать.
Тимофей вдруг бросается на балкон. То ли птичка пролетела, то ли кошка мяукнула с соседнего балкона? Моментально пропала его сонливость, и он превратился в агрессивного хищника.
Я ложусь рано спать. По телевизору идут военные фильмы, звучат песни военных лет. Они царапают мне душу, и я выключаю телевизор. Не могу последние годы слушать спокойно. Петь в компании после рюмки водки могу, а один сидеть в комнате и слушать не могу.
Утром меня будит яркое солнце и носящийся по квартире Тимофей. Он всегда рано просыпается, когда светит солнце. Потом начинает жалобно мяукать, выпрашивая еду.
На этот раз я даю ему свежее мясо, которое обдаю кипятком. Тимофей набрасывается на мясо, тарелка моментально пустеет. Потом начинает капитально умываться. А я готовлю себе завтрак. Потом звоню на всякий случай Матвею, чтобы узнать, когда приезжать.
- Приезжай к часу, - говорит Матвей. - Мы ждём тебя к этому времени. Тёте Лене я позвоню.
Я наглаживаю брюки, чищу ботинки, беру бутылку коньяка, насыпаю Тимофею сухой корм и выхожу на улицу.
Около рынка идёт бойкая торговля. Но цены кусаются. Я выбираю букет цветов для Нади. Сладости для внуков я купил заранее.
На метро я быстро добираюсь до остановки “Рязанский проспект”. И вот я смотрю на свою школу. Около станции метро кипит торговля, снуют люди, много подвыпивших. Сегодня можно и выпить. Такой великий праздник!
Я пересекаю бывшую Детскую улицу, потом улицу Паперника, и звоню в квартиру Матвея.
На пороге меня встречает Настя. А за ней ковыляет маленький Витя. Детям я даю сладости, а Наде вручаю букет цветов.
- От мужа не скоро дождёшься, - говорит Надя.
- Посидим у нас, а потом пойдем к тёте Лене? - спрашивает меня Матвей.
- Можно и так, - соглашаюсь я. - А лучше их позвать сюда. После обеда пойдём к ним.
- За великий день! - говорю я, поднимая рюмку.
Подходит Лена со всей семьёй. Я обнимаю Лену. Она целует меня в щёку.
- Не забыл, приехал, - говорит Лена.
- Как же я могу забыть такой день?
Мы пьём за всех погибших в этой страшной войне. Потом вспоминаем с Леной военные годы. Наши дети слушают.
- Сегодня будут обязательно показывать Красную площадь в день Победы сорок пятого года, - говорит Лена. - Мне так хочется увидеть себя. Но там море голов и прожектора, которые скользят поверху, да сверкают монеты, которые все тогда бросали в воздух. Сорок девять лет пролетело! Подумать только! Мы каждый год отмечаем этот день. А жизнь идёт себе вперед. Вроде всё одинаково, а каждый год получается уже другим. Всё правильно. Нельзя два раза войти в одну и ту же реку. Каждый год мы становимся другими.
Смотрим телевизор. Там по всем программам идут передачи о войне. Лена вдруг вытирает слёзы, а потом говорит:
- Вы тут сидите, а мы быстро с Колей съездим на кладбище. Я хочу поехать только с Колей. Не обижайтесь на меня.
Мы подходим к кладбищу.
- Остаются последние годы, - говорит Лена. - Если есть загробный мир, то я тогда увижусь с Игорем. Но я не верю во всё это. Как ты себя чувствуешь?
- Давление стало подскакивать последнее время. А так ничего.
- А как у тебя с Лидой? Только говори правду!
- Разве я тебе когда вру? Честно говоря, дела идут неважно. Лида всё время нервничает. Что-то у нас разладилось. Перестали понимать друг друга. Мы с ней - разные люди. Она думает только о своих детях и о даче. Я её понимаю. Мы стали чужими! Она это чувствует. Трещина между нами. После гибели Олега у меня всё внутри закаменело.
- Не торопись, Коля. Одному будет очень тяжело!
Мы идём по кладбищу. Лена плачет около могилы Игоря. Я стою около могилы родителей и Олега. Но я уже не могу плакать. Надо срочно делать памятник. Вся надежда на Володю.
Мы кладём цветы на могилу Виктора и Нины. Потом я иду к могиле Веры. Грустное у нас путешествие.
- Надо обязательно дожить до следующего дня Победы! – говорит Лена. - Будет ровно пятьдесят лет.
- Доживём! Куда мы денемся? Обязательно доживём! Только какими станем к тому времени? Постареем на один год.
- Там будет видно. Не думала я, что мне будет так тяжело в конце жизни. Лучше ничего не знать заранее. Так легче. И лучше не знать, когда ты умрёшь. Ну ладно. Хватит о грустном! Давай жить веселее, Коля! Остались последние годы. Наши друзья не одобрили бы нас за этот пессимизм.
Дома нас ждут. Мы идём теперь к Лене. Там мы поём песни военных лет. И нам хорошо. Потихоньку пьём коньяк.
- Вот и прошёл день, - говорит Лена. - И слава Богу! Встретились, отметили как полагается. Теперь до следующего года.
Все идут провожать меня до станции метро. Мы смотрим с Леной на нашу школу. И почему она нас так тянет к себе? Военные годы? Лишения? Первая любовь? Всё вместе. Это ностальгия по ушедшему времени.
- Доедешь? - спрашивает меня тихо Матвей. - А то могу проводить до дома.
- Доеду. Не волнуйся. Я пить умею. Как приеду, сразу позвоню тебе.
Я прощаюсь со всеми и ныряю в метро. Мне уступают место, чему я не очень рад: ведь я ещё довольно молод!
Вагон убаюкивает меня. Настроение - среднее. Но праздник отметили как надо.
Тимофей ждёт меня около двери, смотрит с укором на меня: где так долго пропадал. Он сразу летит к своей миске, куда я кладу рыбу.
Скоро приедет Лида. Пока надо полежать. Через неделю будем отмечать год со дня гибели Олега. Будет много ребят. Надо подготовиться. Лида всё сделает. Понадобится много спиртного и закуски. Ничего. Справимся.
11
Наступило семнадцатое мая. Был вторник. Я заранее отпросился на этот день у Козлова, пригласил его вместе с Соколом ко мне.
- Я всё понимаю, мы с Соколом обязательно приедем, - сказал Козлов.
С утра Дима повёз меня вместе с Лидой на кладбище. Мы положили цветы. Постояли молча. Только теперь я стал понимать, какой трудный год мне пришлось прожить. Самый трудный год в моей жизни. Даже когда я заболел туберкулёзом, у меня не было такого трудного времени. Тогда я на многое надеялся. И многое сбылось у меня в жизни. Но никогда я не думал, что жизнь так страшно ударит меня.
Я захожу к Володе, он стоит около своей резательной машины.
- Как с моим памятником? - спрашиваю я Володю.
- Не привозят нам камни, - ответил Володя, и развёл руками. - Всё обещают, но не везут. Я Вам обязательно позвоню. Телефон Ваш у меня записан. Не беспокойтесь. Я Вам сразу позвоню.
Мы едем назад. Дома надо успеть до вечера многое купить, и накрыть на стол.
Я несколько раз бегаю на рынок. Как хорошо, что он рядом. Хотя и дорого, но всё можно купить. Деньги так и летят.
Мы снимаем с полатей ещё один обеденный стол, берём у соседей стулья. Теперь может разместиться почти тридцать человек.
Приходят друзья Олега. Приходят Козлов и Сокол. Сестра Таня, брат Иван с женой, Лена с Андреем, Матвей с Надей и с детьми.
Звучат речи. Стоит портрет Олега. Стоит рюмка, налитая до краёв.
Пролетел год. Как быстро и как медленно. С ума можно сойти! И как я только остался жив? Сам не понимаю.
Потом ребята выходят на лестницу покурить. Зовут меня, и дают мне кучу денег на памятник Олегу. Я беру эти деньги, и мне хочется плакать. Не таким я представлял себе будущее Олега. Не таким. Но надо жить дальше. Надо показывать пример друзьям и Матвею. Лена смотрит на меня. Не могу я перед ними показывать свою слабость.
- Разрешите тост за Николая Матвеевича! - говорит Дима. - Он для нас настоящий отец! Мы всегда рядом с ним. Мы - его дети! Крепитесь, Николай Матвеевич!
Потом все начинают потихоньку расходиться. Остаются близкие друзья: Козлов, Сокол, Дима и Юра Орлов. Они молодцы! Понимают, что нельзя в такой момент оставлять меня одного.
Мы тянем помаленьку водочку. Теперь можно спокойно поговорить обо всём.
- Не будем торопиться! - говорит Козлов, - Поговорим о жизни, политике. Как будем жить дальше? Что нам светит в будущем?
- Всё в тумане! - ответил сразу Сокол. - Какая-то безнадёга. Топчемся на одном месте. России нужен вождь настоящий! Новый Пётр Первый! Или Дмитрий Донской!
- Ясно одно, - сказал Козлов. - Вся эта бодяга будет продолжаться долго. Лет двадцать, а может и тридцать. Идёт слом старой государственной машины. Всё рушится. Надо всё создавать заново. Раздули огромный военно-промышленный комплекс. Хотя бы оружием научились как следует торговать. Заводы эти надо быстро сворачивать. Куда девать рабочих? Куда девать шахтёров, если так много угля нам не нужно, и он нам дорого обходится? Всё надо создавать заново. Всё. И отношения между людьми. Всё, конечно, со временем устроится. Но нас к тому времени уже не будет. Вот что грустно.
Ещё долго мы беседовали и тянули водочку. Лида давно легла спать. А мы всё беседовали. И нам было хорошо. Мы не знали, когда мы ещё так посидим вместе. Если только в следующем году? Если доживём, конечно. А дожить мы должны. Во мне рождалась в этот момент какая-то неведомая уверенность, что самое трудное уже мною пережито. Теперь мне будет полегче.
Потом мы пошли с Димой провожать друзей до угла магазина. Там остановили такси, и мои друзья умчались.
Мы с Димой стояли у дома. Было тепло.
- Трудно жить на этом свете! - признался мне Дима. - Лишь у редких людей всё складывается хорошо. А у большинства одни неприятности и лишения. Иногда даже жить на этом свете не хочется. Но у меня растут две дочки. Их надо в будущем поддерживать. Надо мне срочно найти новую подругу жизни. Только не буду торопиться. Можно опять обжечься. Как Вы считаете?
- Но и осторожничать тоже не стоит, Дима. Ты ещё молодой. Дерзай. Ошибёшься во второй раз, женишься ещё. У тебя всё впереди.
В три часа утра мы расстались. Не хотелось идти домой. Нежно пахло молодой листвой. Скоро начнётся лето. Что я буду делать этим летом? Сам не знаю. Надо будет съездить в Калугу. Потом в родную деревню. Поживу на даче у Матвея. Буду много читать. Смотреть футбол на первенство мира. В июле вступительные экзамены. В августе съезжу куда-нибудь. Потом опять работа. Опять одно и то же изо дня в день. Но ведь все люди так живут! Дом, работа, дом, ужин, телевизор, сон. И опять то же самое на другой день. Как у всех людей. Не всегда в жизни приключения, смертельные опасности, пламенная любовь. Чехов прав. Наша жизнь - это почти сплошные будни. А расцветить эти будни в наших силах. Можно смотаться за границу. Можно отправиться на лодках по какой-нибудь глухой речушке. Можно отправиться на пароходе по Волге. Можно пройти пешком, как Солоухин, по древним монастырям и церквям. Главное - не сидеть одному на одном месте! Нельзя зарастать тиной. Так можно тихо замереть при жизни. И слегка только шевелить плавниками. Имитация жизни. Всё ясно. Надо этим летом поездить по России. А на жалобы Лиды не обращать внимания. Нельзя поддаваться женщине. Иначе она превратит тебя в бессловесное существо.
Закончился май. Полетел июнь.
Лида уезжала в пятницу после обеда на дачу, приезжала поздним вечером в воскресенье. Я сидел дома, читал, кормил Тимофея, говорил по телефону, бродил по округе, смотрел телевизор, проверял контрольные работы студентов. И думал, как мне успеть сделать всё намеченное.
Наступил июнь. Студенты сдавали летнюю экзаменационную сессию. Мне было скучно и тоскливо. Всё опять валилось у меня из рук. Машинально я ехал на работу. Машинально что-то делал, а потом возвращался домой. Приходила Лида. Садилась за стол. Ужинали, смотрели телевизор. Потом я выходил на улицу и бродил по округе.
Семнадцатого июня в Америке началось первенство мира по футболу. Я знал, что ничего мы там не добьёмся. Но смотрел первый матч. И видел, как бразильцы громили нас. А потом и мы разгромили Камерун. Появилась надежда, что мы можем оказаться в следующем круге. Но надежда не сбылась.
Закончился учебный год. Опять я сидел один дома всю субботу и воскресенье. Опять я пошёл на улицу, вскочил в троллейбус, бороздил по Москве, старался ни о чём не думать и не растравлять себе душу.
Как же я буду жить дальше? Надо за что-то уцепиться? Куда-нибудь поехать? Но наступают вступительные экзамены, и я не мог бросить Козлова одного.
На работе было легче. Звонил постоянно телефон, приходили студенты, посетители. И время катилось и катилось к вечеру. А дома было тяжело. Дома каждый предмет напоминал мне об Олеге. Надо было жить и работать. Надо было держаться хотя бы внешне, чтобы не волновать близких.
В пятницу, в начале июля, когда Лида укатила на дачу, не заезжая домой, мы опять собрались у меня. Мы - это я, Козлов и Сокол. Подъехал Юра Орлов. Он развёлся с женой, сына отправил к матери… И тоже мотался один.
Мы пили водку, закусывая салатом из редиски и свежих огурцов. Ели молодую картошку. Говорили неторопливо. Никто нам не мешал. Лишь изредка вздрагивал телефон.
- Буксует наша страна, - жаловался Козлов. – Ельцин меня разочаровывает. Я ожидал от него большего.
- Один он ничего не может сделать, - возразил Сокол. - Надо заставить народ вкалывать. Вот только нет объединяющей идеи. Остаётся только наша русская идея. Да мысли о нашем историческом пути. Плохие у Ельцина помощники. Все стремятся занять пост президента. Кроме Ельцина я пока никого не вижу. Явлинский? Жидковат. Жириновский больше никогда не повторит свой успех на выборах. Слишком он несерьёзен. Черномырдин? Чего-то в нём не хватает. Зюганов? Он довольно опасен, если создаст блок из партий. Очень опасен. Не дай Бог, если он дорвётся до власти! Тогда может быть всё что угодно. И мировая война, и гражданская. Нам надо быть начеку. Не сидеть дома, а идти голосовать за Ельцина и его сторонников. Фашисты начинают шевелиться.
- Да! - сказал Козлов. - Дожили! Почти никакого просвета. Но всё-таки я остаюсь оптимистом. Не пропадёт наша Россия! Жаль, что мы почти ничем не можем помочь. Только отдать наши голоса. А я ведь знаю в нашем университете людей, вполне с виду приличных, которые голосовали в декабре за Жириновского. Это тоска по твёрдой власти. Привыкли к железной руке Сталина. Да и Брежнев тоже не колебался, когда надо было наказать вероотступников. А Жириновский может наломать дров. Эх, жизнь! И куда ты только катишься?
- Куда-нибудь докатимся! - сказал Юра Орлов. - Сейчас многие учёные и политики пишут, что жизнь в третьем тысячелетии в корне изменится. Многое изменится. Возникнут новые блоки государств. Усилится роль информации. Поднимут головы разные религиозные секты. Усилится роль регионов в противовес столице. Но всё это только догадки. А что будет на самом деле? Я боюсь роста преступности и новых войн. Опять будут гибнуть люди. На земле должна ведь когда-нибудь воцариться гармония. Но будет ли она?
- Выпьем за то, чтобы Россия поскорее стала благополучной и спокойной страной! - предложил Козлов.
Мы дружно выпили. Хороший тост. Ничего не скажешь.
- Хочу вам всем честно признаться, что я думал о том, чтобы уехать жить в Германию, - сказал Юра. - Но потом передумал. Нельзя бросать свою Родину. Я потом понял, что я там мог бы умереть от тоски. И что с сыном делать? Не оставлять же его тут с разгульной женой. Решил остаться в Москве. Работа у меня в школе трудная. Но я не падаю духом. Надо же кому-то учить наших детей!
- Горючее закончилось! - сказал Козлов. - А душа просит ещё. Как, братцы? Заканчиваем или гудим дальше?
- Сидим хорошо, - сказал Сокол. - Грех ломать хорошую компанию. Пусть Юра как самый молодой слетает к рынку и купит пузырёк. Да и закуски надо купить. Сбрасываемся! Теперь всё можно купить, только деньги плати! Не жизнь, а малина!
- Неси тогда две бутылки на всякий случай! - сказал я Юре.
Мы продолжали гудеть до двенадцати ночи. Мы никуда не торопились, хорошо закусывали, балкон был раскрыт настежь, часто делали перекуры-перерывы.
- Хорошо посидели! - сказал довольный Козлов. - Лучше некуда. Надо нам, братцы, почаще так собираться. По крайней мере обсудили все текущие вопросы, многое стало яснее в нашей непонятной жизни. Надо нам, братцы, всегда держаться друг за друга. И тогда мы не пропадём.
- Можно я у Вас переночую? - спросил меня Юра. - Не хочется телепать на другой конец Москвы. Да и поговорить хочется. Давно не виделись.
Мы сидим с Юрой за столом часов до двух. Уже начинает светлеть край неба на востоке. А мы говорим и говорим обо всём на свете. Только под утро ложимся спать. Я ещё долго ворочаюсь. Думаю о своей жизни. Много я делал ошибок. А кто их не делает? Все делают. Я такой же человек как и другие. Надо было иметь мне побольше детей. А мы с Верой всё боялись нищеты. Всё выгадывали, рассчитывали. Было бы у меня сейчас пятеро детей, глядишь, вся жизнь сложилась бы по-другому. Олег бы рос в нужде, и не делал глупостей. И был бы жив! И мне было бы веселее. Не надо было мне жениться на Лиде. Развёл её с мужем. Ей жизнь испортил, себе тоже. Что теперь делать? Кто его знает! Не надо мне суетиться. Жизнь сама прибьёт меня к нужному решению.
12
Июль летел стремительно в неизвестную пустоту. Дни мелькали и мелькали. Закончились вступительные экзамены.
- Уходи в отпуск! - приказал мне Козлов. - Но возвращайся пораньше, чтобы нам вместе начать учебный год. А потом и я рвану куда-нибудь на юг погреть свои косточки.
Я решил посвятить свой отпуск путешествиям. Надо успеть навестить места, где я оставил часть своего сердца. Таких мест у меня было три: моя родная деревня, в которую меня почему-то сильно тянуло, Калуга и Хвойная. С чего начать? Появилось одно затруднение. Что делать с Тимофеем? Моя Лида уезжала на три дня на дачу. Тимофея нельзя было бросать на три дня. Решили просить нашу соседку по лестничной площадке, чтобы она кормила рыбой Тимофея и меняла ему воду. С трудом мы её уговорили. Ей было трудно отказывать мне, потому что перед каждой получкой она прибегала ко мне занять на пару дней небольшую сумму.
Сначала я решил съездить в Калугу. От силы на три дня. Иначе там можно спиться.
Я позвонил Тарасову. Они с Романовым ждали меня. К этому времени я уже знал, что Сидоров умер от рака желудка два года назад. Вспомнил я его любимый афоризм: с криком человек рождается, со стоном умирает. Так оно и получилось. Почему я не поехал на похороны? Теперь трудно объяснить. Просто жизнь-злодейка закрутила меня. Или был влюблён в Лиду? Но я не хоронил Сидорова. Теперь надо сходить на его могилу.
Я сажусь в электричку на Киевском вокзале. Уже в вагоне я слышу полуюжный калужский говорок. Ехать придётся три с половиной часа. Не так страшно.
Тарасов обещал встретить меня на вокзале и отвезти к себе домой.
На душе лёгкое волнение. Давно я не был в Калуге. Как она встретит меня?
За окном проносятся знакомые места. После Малоярославца потянулись красивые пейзажи. Местность стала холмистой: отроги Среднерусской возвышенности.
А вот и Калуга. Знакомый старенький вокзал, построенный лет сто назад, а может, и больше. Тарасов машет мне издалека рукой.
- Привет! - кричит мне Тарасов. - Мы тут продумали всю программу. Сначала заедем ко мне домой, потом заедем за Романовым, и рванём на Оку! Ты как? Не против?
- И лодку будем тянуть вверх по Оке?
- Нет! На этой же машине мы махнем под Воротынск. Там сейчас раздолье. У меня и переоденешься. Романов ждёт нас.
За рулём сидел молодой парень. Я кивнул ему.
- Это мой зять Борис! - сказал Тарасов. - Будет всё время нашим извозчиком.
Я жадно разглядываю Калугу. Куда же делись маленькие домики в три окна, которые тянулись с двух сторон до самого центра? До того места, где раньше стоял памятник Сталину и высилось красное здание нашего пединститута, бывшее когда-то Калужской Николаевской гимназией. Нет этих домиков. С обеих сторон высятся современные дома из белого кирпича, а торцы разрисованы узорами из красных кирпичей. Калуга, Калуга! Ты стала совсем другой!
У Тарасова я переодеваюсь в рабочую одежду. Хозяин загружает машину сумками, и мы летим к Романову.
Тот обнимает меня, и подаёт Тарасову сумку. Мы едем к Оке. При спуске сердце моё замирает. Там, где была раньше пойма Яченки, теперь разлилось водохранилище. Вот так. А Калуга с маковками церквей гордо высится на высоком холме.
Мы едем через бор. Когда-то я исходил здесь всё вдоль и поперёк. И тут появилось много домов. В центре бора вырос больничный комплекс.
Мы сворачиваем к Оке. Находим уютное место на берегу и разгружаемся.
- Хорошо бы наловить рыбки! - говорит мечтательно Тарасов. - Сейчас мы примем по маленькой, немного закусим, а потом забросим донки. И спиннингом можно побаловаться.
Борис расстилает огромное одеяло. Ставит раскладной столик и стулья. Тарасов торжественно наливает водку.
- За твой приезд! - говорит Романов. - Молодец, что вырвался! Давно пора.
Мы пьём водку и набрасываемся на закуску. Борис забрасывает донки. Притаскивает дров для костра.
- Давайте помянем Сидорова, - предлагаю я. - Не смог я тогда приехать. Хороший был мужик! Жаль его.
Душа моя звенит и порхает. Рядом бушуют луговые цветы. В траве что-то стрекочет и прыгает. На воде играет рыба.
Боря начинает методично кидать спиннинг, и ловит сразу щуку.
- Удачливый у меня зять! - говорит завистливо Тарасов. – Ну, как вы там живёте в столице? Как собираетесь спасать Россию? Или решили весь народ по миру пустить?
- Есть и в столице умный и честный народ, - говорю я. - Всё будет как надо. Только не сразу. Помыкаемся и помучимся мы ещё лет десять, а может, и побольше, если дело дойдёт до гражданской войны. А если войны не будет, то выкарабкаемся. Всё в России есть, только надо вдохновить и направить народ. Если уж мы в войну победили, то сейчас нам сам Бог велел выстоять. Всё будет нормально, а нашему поколению надо правильно воспитывать молодёжь. Жизнь, конечно, в корне изменилась. Но не пропадёт Россия! Не впервые нам терпеть лишения. Что поделаешь, если наверху десятилетиями царствовала кучка прохиндеев и дураков? А мы все послушно выполняли. Вот мы с вами во всём этом и виноваты. Слишком верили и слишком исполнительными были. И не старались подумать, куда мы идём, и почему у нас всё идёт не так как надо. Ещё в пятьдесят шестом году, когда Хрущёв сделал свой разоблачительный доклад, надо было всё повернуть в другую сторону. Не хватило у нашего Никиты мозгов. И не готовы мы были тогда к крутым переменам. На всё нужно время. Только теперь стало ясно, что дурили нам головы, и что многие ничего не понимали. Всех умных людей Ленин выгнал за границу в двадцать втором году. И никто не мог сказать лишнего слова. Да что я вам всё это говорю? Вы и сами всё хорошо понимаете! Многого мы не знали. Только теперь стали опубликовывать “секретные” документы. Загубили миллионы людей! Зачем нам нужно было расстреливать поляков в Катыни? Всё старались не думать о будущем. Вот и доигрались! Теперь нам надо разгребать всю эту кучу. И строить всё заново. Всё надо строить заново! А люди уже во всём разуверились. Огромную опасность несёт теперь организованная преступность. Людей стали убивать по заказу среди белого дня. Что же будет дальше? Пока мы ещё в силах справиться с ней. Пока.
Борис ловил рыбу, а мы сидели за нашим столиком, уставленным закусками, и пили потихоньку водочку. День клонился к вечеру. Стало совсем хорошо. Мимо проплывали рыбаки.
- Рыба не нужна? - крикнули с лодки.
- Нужна! - ответил я.
Мы купили щуку и несколько лещей.
- Теперь у нас будет отличная уха! - радовался Тарасов.
Мы сделали перерыв. Я стал прогуливаться по узкой тропинке вдоль берега. Тарасов чистил рыбу.
Я смотрел на Калугу, которая была еле видна. Только два дома на другой стороне были видны. Значит, Калуга перепрыгнула на другой берег Оки, где раньше было село Ромоданово.
У меня было отличное настроение. Далеко осталась Москва со всеми проблемами. А я отдыхал, вдыхал ароматный воздух и радовался скорой ухе.
- Надо выпить перед ухой! - скомандовал Тарасов.
- Я много теперь не могу пить, - сказал печально Романов. - Только губы помочу. Здоровье стало сильно пошаливать.
Мы выпили перед ухой.
- Хорошо! - сказал восторженно Тарасов. - Просто здорово! Молодец, что ты приехал. Напомнил о нашей молодости. Люблю я Калугу, люблю Оку. И вообще я доволен своей жизнью. Зря ты уехал от нас. Остались мы вдвоём с Романовым. Приезжай обязательно ещё раз!
Потом была роскошная уха. Мы были на седьмом небе. Стало темнеть. Наш костёр полыхал вовсю. И нам было море по колено.
- Ночевать будем здесь, или поедем домой? - спросил Борис.
- Посидим, пока всё не съедим и не выпьем! - ответил Тарасов. - Куда нам торопиться? Никто нам не мешает. Я предлагаю сидеть до рассвета.
Мы сидели у костра до рассвета.
- Хорошо посидели! - сказал Романов, - Я доволен. Удачно всё получилось, погода не подвела. Днём сходим в институт. Посмотрим и новое здание.
В двенадцать Тарасов разбудил меня. Мы приняли по рюмочке, чтобы поправить голову. А потом поехали в пединститут. Я смотрю на это здание, на сквер Карпова, дважды Героя Советского Союза. Вхожу в здание, где я проработал шесть лет. Сюда я вошёл, когда мне было двадцать пять лет. И смущался, когда меня называли по имени и отчеству. Теперь мне на сорок лет больше.
Я заглядываю в аудитории, где я давал свои первые уроки. А ведь здесь в сорок первом году был немецкий госпиталь, если верить тому словаку, с которым я разговаривал в Граце.
Потом я осмотрел новое здание пединститута на улице Степана Разина, новое общежитие.
Вокруг высились многоэтажные дома. И лишь когда я присмотрелся, то кое-где всё-таки увидел одноэтажные домики. Где ты, моя старая и одноэтажная Калуга? Всё в прошлом. Улетела моя юность. Нет старой одноэтажной Калуги. Но мой первый дом около парка Циолковского пока стоял.
На третий день я вдруг затосковал, меня дико потянуло домой.
- Мне надо ехать! - сказал я. - Пора и честь знать. Спасибо, ребята, хорошо было. За всё большое спасибо!
- Надо сделать небольшую отвальную! - крикнул Тарасов. – Так просто мы тебя не отпустим!
Пришёл Романов с женой. Тарасов накрыл стол, и мы стали прощаться.
- За твой отъезд, - предложил Тарасов. – Спасибо, что приехал. Звони чаще, не пропадай!
Вечером я уехал в Москву. Я был немного пьян и смотрел в окно. Потом задремал и проснулся, когда электричка остановилась на Киевском вокзале.
- Гражданин! Приехали! - крикнул кто-то.
Я быстро нашёл левака, и через двадцать минут был у своего дома.
Тимофей встречает меня в прихожей. Жалобно мяукает. Плохо его здесь кормили без меня. Лиды дома нет. Где же она? То ли на даче, то ли ещё где? Ладно! Не пропадём мы с Тимофеем.
Увидел на столе записку от Лиды. “Я на даче. Приезжай, если хочешь”.
Я решил побыть дома, а потом рвануть в родную деревню. Надо будет попросить Диму, чтобы он меня отвёз туда. Триста километров - это же почти рядом.
Через день мы летим рано утром в мою родную деревню. Я прошу проехать по старому шоссе, чтобы увидеть наш посёлок и Подольск, с которым так много связано.
Тимофея я поручил соседке, которая пообещала все три дня ухаживать за ним.
Мы пролетаем мимо того места, где раньше стоял наш посёлок. Теперь это всё стало Подольском. А на месте наших домов стоят новые дома. Неудивительно. Столько времени пролетело! Вот здесь падали бомбы. Но немцы так и не смогли разбомбить шоссейный мост. И мост через Пахру тоже не смогли уничтожить.
Дима всё время что-то говорит, я молча слушаю. Нет у меня в душе покоя. Нет устойчивости. Нет душевного равновесия. Нет никакой опоры. Зачем я еду в свою деревню? Сам не знаю. Еду - и всё.
Мы везём полную сумку спиртного На всякий случай.
Через шесть часов мы останавливаемся возле дома, где жила моя мать, где я жил в сорок первом году.
Мы садимся за стол в саду, где устраивали поминки по умершей тёте двадцать четыре года тому назад.
Катя, жена умершего двоюродного брата, суетится около нас.
- Садись, Катя! - говорю я ей. - Давай немного выпьем!
Хорошо сидеть под тенистыми яблонями, и ни о чём не думать. А время, секунды жизни бегут и бегут. Скоро и мне придёт последний час. Ну и ладно. Это даже будет хорошо. Лягу рядом с Олегом. А пока поживу. Посмотрю на этот свет. Жить я, честно говоря, уже устал. Вынули из меня главную пружину. Нет стимула. Это замечает Матвей и сестра Таня. Лида, кажется, ничего не понимает.
После обеда я иду в дом, где я родился. Там живёт моя двоюродная сестра Сима.
Мы ставим на стол бутылку, закусываем свежими огурцами и молодой картошкой. Я разглядываю дом и печь, где я ползал совсем маленьким. Кое-что я всё-таки помню. Помню, как боялся гармошки. Помню блестящую дудочку, которую мне привезла мать из Москвы.
Потом мы ходим по саду и огромному огороду. Старая сосна всё ещё растет у ограды. Неужели я тут ползал когда-то? Неужели я родился здесь? И что стало бы со мной, если бы отец не увёз нас тогда из деревни? Трудно сказать. Учился бы в Туле, работал бы где-нибудь инженером. Скорее всего в Туле. А может, добрался бы и до Москвы. Отец мой после гражданской войны мог вообще остаться в Петрограде. И тогда не было бы и меня на свете. А был бы кто-то другой. От другого отца и от другой матери. Люди что трава: растут себе и растут. А потом умирают, а на их место рождаются новые.
На другой день мы едем на кладбище в Синдеево, которое упоминает Тургенев в своём рассказе “Бежин луг”. Нахожу могилы своих дедов и своего двоюродного брата. Кричит вороньё на деревьях. Грустно и тихо. Как и должно быть на сельском кладбище.
Меня пугает деревенская тишина. Посередине деревни проходит асфальтированная дорога. В стороне появились деревянные коттеджи. Много приезжих с Кавказа. В нашем же районе поселились и староверы с Кавказа. Они сами пожелали жить в нашем районе. Их опекают староверы из Канады.
На третий день мы уезжаем из деревни. Все родственники принесли мне гостинцы на дорогу: яйца, творог, сало, молодую картошку, битых кур. Я отнекиваюсь, но они суют и приглашают ещё раз приехать. Я им кое-что рассказал о жизни в Москве. И все они смотрят на меня как на своего кровного родного человека. Меня это трогает.
Я обнимаюсь со всеми. Всех целую. Один из фронтовиков разливает по стопкам водку, и мы пьём на посошок. Закусываем сырыми яйцами и малосольными огурцами. Они машут и машут мне на прощание. И я вдруг плачу. Мне кажется, что я уже больше никогда не приеду сюда. Ну и ладно! Хорошо сделал, что побывал в родной деревне.
- Хороший народ! - говорит со вздохом Дима. - Все свои, все родные. Так и должно быть. Не то, что в Москве. Все бегут, толкают друг друга, и даже не извинятся. А тут совсем другое дело.
Дима летит на авто как птица. И увалы Среднерусской возвышенности покачивают нас.
- Ты что так летишь? - спрашиваю я Диму. – Разобьёшься, меня погубишь.
- Домой захотелось, - говорит Дима. - Стосковался по дому.
В Москве у дома мы делим с Димой поровну деревенские гостинцы, и я иду домой.
И опять меня встречает у двери Тимофей. Он трётся о мои ноги и просит еды.
Я кормлю Тимофея. Приходит Лида. Я рассказываю ей о деревне. Она радуется деревенским гостинцам.
- Куда ещё поедешь? - спрашивает меня Лида за ужином. - Про нашу дачу совсем забыл.
- Теперь поеду в Хвойную. Там мне надо побывать обязательно. Там я возвращался когда-то в нормальную жизнь. Если я сейчас туда не выберусь, то не выберусь никогда.
- Совсем от дома отбился! Хоть бы раз показался на даче. От соседей стыдно! Все пристают: “а где Ваш муж?” А что я могу сказать?
- Не заводись, Лида. И так тошно. Ты можешь меня вообще понять? Мне тяжело. Я никак не могу придти в себя! Не могу! Мне жить не хочется. Если тебе трудно со мной, то я тебя не держу. Только не обижайся на меня. Говорю, что думаю. Мне очень трудно. Вхожу в дом, вижу вещи Олега. Только на работе чуть-чуть забываюсь. Я так могу с ума сойти. Мне надо разрядиться. Была бы сейчас война, я бы с радостью ушёл на фронт. Но войны нет. Вот я и мотаюсь. Потом ещё куда-нибудь съезжу. Я ведь ещё не был в Михайловском! Не был в Новгороде, не видел Чудское озеро. Я не был в Киеве и Одессе. Не был в Самарканде и Ташкенте. А я в любую минуту могу отдать концы. Прошу тебя ещё раз. Не трогай меня со своей дачей. Надо было мне сидеть дома и общаться побольше с Олегом. Может быть, тогда бы не случилось такое несчастье.
- Я тут не виновата. От судьбы никуда не уйдёшь! Что на роду написано, то и будет. Ты себя мучаешь и меня тоже. Сколько так всё будет продолжаться? Я тоже человек, и у меня тоже есть нервы. Я не железная! Возьму и уйду к себе! И живи здесь один! Себя губишь, и меня тянешь за собой!
- С тобой бесполезно говорить. Гнёшь всё время своё. Я больше не буду с тобой откровенничать. Ты думаешь только о себе. Ну и думай. Мне всё равно.
- Посмотрю ещё немного, и уйду! Превратил меня в кухарку. А сам гвоздя забить не можешь. А ещё мужик называется!
- А вот этого я тебе не прощу! Больше я разговаривать с тобой не буду!
В квартире повисла тишина. Поговорили. Я стал собираться в Хвойную. Где мне там остановиться? Если есть гостиница, то хорошо. В крайнем случае сниму комнату. Только не надо привлекать к себе лишнего внимания. Поеду под видом рыбака. Или ещё что-нибудь придумаю. Хорошо бы поехать вдвоём. Но взять с собой некого. Придётся ехать одному.
На другой день я забежал к Козлову. Потом я бросился на вокзал, взял билет на ночной поезд.
У меня была верхняя полка. Я стал присматриваться к пассажирам. Нет ли здесь кого-нибудь из Хвойной?
Был вечер. В купе, к счастью, собрались одни мужчины. И один из них оказался заводным мужиком. Не успели мы проехать и пятидесяти километров, как он достал бутылку водки и закуску.
- Приглашаю всех пьющих! - сказал он приветливо. Мы подсели к столику. Стали доставать свои припасы.
- За компанию! - сказал наш инициатор. Мы согласно выпили. Пошли разговоры. Кто куда едет, что ищет и чем промышляет.
Я сказал, что еду в Хвойную, где я когда-то лечился в санатории, хочу там немного отдохнуть и порыбачить. Только вот не знаю, где найду себе угол.
- Остановишься у меня! - сказал решительно хозяин нашего стола. - Моя фамилия Калмыков. Будем знакомы. Но нужна нам теперь ещё одна бутылка.
Я выставил на столик бутылку.
- Молодец! - похвалил меня Калмыков. - На рыбалку поедем вместе.
Так мы сидели допоздна. Потом легли спать. В купе раздался жуткий храп. Водка давала о себе знать.
Под вечер мы были в Хвойной. Вокзал был тот же самый. И та же деревянная платформа. Только у станции выросли новые дома. А ветер так же носил песок по тротуарам.
У Калмыкова был хороший дом. Он мне выделил комнату.
- Проси всё, что нужно. Пока походи по Хвойной. Есть ли у тебя знакомые? Может, помочь?
Я рассказал Калмыкову всю свою историю, попросил его осторожно навести справки, жива ли Маша, и как она живёт.
- Сделаю! - пообещал Калмыков. - Здесь я почти всех знаю. И фамилию эту тоже слышал. Завтра всё узнаю.
На другой день мы отправились на рыбалку. Знакомые Калмыкова подбросили нас на машине подальше от Хвойной.
Мы сидим на берегу Песи. Начинаем удить. Рыба клюёт плохо.
- Надо было отъехать подальше, - говорит Калмыков. - Нам надо обязательно наловить на уху.
К вечеру мы наловили разной мелочи, которой еле-еле хватило на уху. Калмыков расстроен. А пока варится уха, мы пропускаем с ним по стопке. Пробуем уху. Она оказалась вкусной.
- Из мелочи всегда уха вкусная! - говорит Калмыков. - На рассвете клёв будет лучше.
И действительно! На рассвете рыба жадно кидалась на нашу наживку. Мы оказались с уловом.
- Пошли домой! - сказал Калмыков. - Дома посидим как следует. Должен подойти мой знакомый, который расскажет всё о Маше.
Мы идём вдоль Песи к дому. Идти тяжело. Но мы идём. Калмыков напевает блатные песни. Он работает плотником на стройке. Умеет делать всё. Всегда может заработать на бутылку.
Дома Калмыков чистит рыбу. Я листаю несколько книг, которые вижу у Калмыкова. Думаю о Маше. Жива ли она? Тогда надо встретится. Зачем же я сюда приехал?
- Уха готова! - кричит мне Калмыков. - Прошу к столу!
Жена Калмыкова ставит на стол закуски, я достаю из своего чемодана ещё одну бутылку.
- Что-то не идёт твой знакомый? - пристаю я к Калмыкову. - Где же он?
- Выполняет мою просьбу. Как всё узнает, так и придёт. Не волнуйся.
Наконец приходит знакомый Калмыкова по имени Толя, Хитрый мужик лет сорока. Смотрит на меня долго, а потом начинает рассказывать мне о Маше.
- В пятидесятом году вышла замуж. Муж много пил. Родился ребёнок. Потом муж куда-то уехал. И не вернулся в Хвойную. Она жила одна. Работала на почте. Замуж больше не выходила. Сын давно живёт в Ленинграде. Маша умерла два года назад от рака желудка. Просила разыскать Колю в Москве. Это Вы?
- Наверное, я. Но никто мне ничего не присылал.
- Вот и всё. Родители Маши давно умерли. Могу показать могилу на кладбище.
На другой день я иду на кладбище. Кладу на могилу Маши цветы и ухожу.
Мне грустно. Зачем мы появляемся на этот свет? Чтобы умереть через энное количество лет? В чём же смысл нашей жизни? Наверное, только в том, чтобы творить неустанно добро. И каяться за свои плохие поступки. И снова делать неустанно добро. А ведь я мог жениться на Маше. Мог бы, но струсил и ушёл в сторону. Гордая Маша всё заранее предвидела. Она не хотела быть для меня обузой. Она всё понимала. Но если бы я доказал ей, что не могу жить без неё, я был бы вместе с ней. Но я был молод, глуп и недальновиден. Теперь вот я почти один. Только Матвей рядом со мной. Да мои близкие друзья. Но тогда бы не было ни Матвея, ни Олега. Олег всё-таки пожил на этом свете. Хотя совсем немного. Что же тогда говорить о Фёдоре, который погиб в девятнадцать лет? Но всё равно я не верю в судьбу! Как же мне жить дальше? Трудно мне. Один только Матвей понимает меня. И даже, когда мы молчим, я чувствую, что он читает мои мысли. Как же мне жить дальше? За что уцепиться? Остаётся только работа, непрерывное движение, и надо всё время делать и делать разные дела и не стоять на месте, поменьше думать о прошлом, поменьше горевать, помогать ближним и не плакать. Слезами горю не поможешь. Надо выстоять. Загрузить себя всякими проблемами, работать как зверь. А умирать надо на ходу, в движении. Ещё лучше на бегу. Упал - и конец. И нет тебя. И ты уже в могиле с Олегом и родителями. Эх, жизнь! И почему ты такая сложная, тяжёлая и непредсказуемая? Почему ты никого не щадишь? Почему ты идёшь слепо по человеческим судьбам и всё пережёвываешь в своём вечном движении? Почему? Потому что наша жизнь - это вечное движение. Движение куда-то далеко-далеко, в синюю даль, в синюю голубизну, в межзвёздное пространство. И мы летим по этой жизни. Летим и умираем в этом полёте. А за нами следом летят наши дети. И вся наша планета летит в звёздную даль. Хочется иногда покоя и тишины. Хочется подумать о загадках жизни. Но всё равно мы ничего не поймаем. Надо жить и творить добро. И не жалеть ни о чём, довольствоваться малым, и иметь перед собой большую цель. Где же моя большая цель? Что я должен перед смертью совершить стоящее?
13
Я опять дома. С Лидой перекидываемся двумя-тремя словами. Звоню Матвею. Он ещё на даче. Пусть отдыхает.
На другой день еду на кладбище и разыскиваю Володю.
- Сломалась машина! - говорит Володя. - Нечем камень резать. Надо подождать.
- Так осталось полтора месяца, а там уже начнутся заморозки. Мы уже опаздываем. Как быть?
Володя разводит руками. Понять его нельзя. Мне кажется, что он видит во мне невыгодного клиента, я ему неинтересен. Что же делать?
- А можно обратиться на другое кладбище?
- Можно, - говорит Володя. - Привозите памятник, мы всё напишем и быстро устроим.
Я еду домой. Что же делать? Надо привлекать друзей. Один я не справлюсь с этой проблемой. Господи! Что у нас за страна? Есть деньги, но сделать почти ничего нельзя! Когда же у нас будет порядок?
Дома я бегу к Диме. Он только что пришёл с работы.
- Есть у меня знакомый на Востряковском кладбище, - говорит Дима. - Он нам поможет.
На другое утро мы едем с Димой на Востряковское кладбище. Знакомый Димы показывает нам памятник. Розовый гранит. Стоит миллион рублей.
- Берём! - говорю я.
Мы быстро оформляем памятник и заказываем надпись. Я отдаю мастеру текст и фотографию Олега. Мастер обещает всё сделать за три недели.
- Ну вот, - говорит Дима. - Теперь можно не волноваться. Я буду регулярно наведываться к мастеру. Надо будет его подпитывать деньгами. Не волнуйтесь. Всё будет в порядке.
На другой день я выхожу на работу.
Наконец-то! - говорит мне Козлов. - Запустим занятия, и я махну на дачу. На юг нет денег. Буду собирать и солить грибочки.
Первого сентября мы стоим против десяти колонн нашего университета, около памятника московским ополченцам.
Я стою около той самой скамьи, где я впервые увидел Веру в пятьдесят втором году. В восемьдесят четвёртом тут же около тополя стоял первокурсник Олег Лугин. Он всё время вертелся, что-то говорил соседям. А Вера стояла, и слёзы текли по её лицу. Почему она тогда плакала? Неужели она уже тогда всё предугадывала? И свою смерть, и гибель Олега. Она плакала, а я не понимал её. Я решил, что это у неё от положительных эмоций. Всё получилось слишком грустно. Лучше не думать и не вспоминать об этом. И за что меня так наказала жизнь? За что?
Заканчивается торжественная часть. Звенит первый звонок, первокурсники бегут на свою первую лекцию. Как я завидую им! Как завидую! Вернуть бы назад сорок девятый год! Сколько бы ошибок я тогда не совершил!
В деканате Козлов передаёт мне все дела на сентябрь.
- Приезжай ко мне на день рождения! - приглашаю я Козлова. - Без тебя будет скучно!
- Постараюсь, - обещает мне Козлов. - Я же буду отдыхать на даче. А если пойдут дожди, то буду дома с книжечкой лежать на диване.
Я остаюсь в деканате один. А может, мне бросить теперь эту работу? Материально она мне почти ничего не даёт. Надо подумать.
В деканат забегают студенты старших курсов.
- Мы Вас очень любим, Николай Матвеевич! - говорят мне вдруг студенты. - Вы уж только не уходите из деканата! Козлова мы боимся. А Вас - нет. Мы, правда, Вас очень любим!
Одна из самых смелых студенток подбегает ко мне и целует в щёку. Остальные заразительно смеются. Вот она, моя награда и плата за мои труды. Сидеть мне надо на этой работе, и не мяукать. Тут моё место. А там будет видно. Слава Богу, что пока бегаю на своих ногах. Это самое главное. Надо мне поменьше горевать. Надо нагружать на себя побольше дел. Только так. Побольше дел, чтобы нельзя было продыхнуть ни на минуту! Потом станет полегче. Что мне делать с Лидой? Кажется, у нас уже ничего не получится. Всё у нас испарилось. Как дым, как утренний туман. А как всё хорошо начиналось…
Дни летели один за другим. Так и вся наша жизнь пролетает незаметно. Бегаешь как челнок: дом - работа, работа – дом. И так каждый день. Только бы была жива Россия. Куда она денется? Будет жива, будет порядок, будет хорошая жизнь, но не сразу. Лет через десять, а скорее всего через двадцать. Россия обязательно встанет на ноги. Она исторически обречена играть великую роль в этом огромном и непредсказуемом мире. Вот бы поглядеть хотя бы одним глазом на эту великую Россию. Но всё это сладкие мечты. В общем все мы в университете маленькие люди на фоне большой политики. Ничего мы почти не знаем из того, что творится наверху, в эшелонах власти. Но пока ясно одно: нет нового Столыпина, нет Александра Невского, воина и дипломата, нет спасителя России. Самые трусливые потихоньку уползают в Америку, в Германию, Австрию. Лишь бы не голодать, лишь бы избежать сильных потрясений. Пусть кто-нибудь другой спасает Россию, а им лучше посмотреть на всё это из-за кордона, где есть твёрдая валюта, порядок, где всё продумано и регламентировано. Эх, Россия, Россия! Ты должна устоять. Ты в долгу перед россиянами, которые сложили свои головы на Чудском озере, во время татаро-монгольского ига, в борьбе с поляками и шведами, в борьбе с французами. Да разве мало было этих битв? Битв было много. И везде лилась русская кровь. Ради чего? Ради величия России, ради свободы великого русского народа. Всё время надо бороться, бороться. Иначе съедят Россию другие государства. Слабых любят клевать все. Это ведь почти безнаказанно.
Наступает мой день рождения. Мне не хочется думать, что мне уже шестьдесят пять. Но это так. Когда это случилось? Ведь совсем недавно я отмечал свой пятидесятилетний юбилей. А сколько бурь пронеслось за эти пятнадцать лет над моей головой?
- Тебе помочь? - спрашивает меня Лида. - Придут гости. Неудобно, если на столе будет пусто. Нельзя позориться. Все будут обвинять меня.
- Помоги, если не трудно, - говорю я.
Собрались все мои близкие друзья. Приехала сестра Таня. А брат Иван еле ходит. Только поздравил меня по телефону.
- За юбиляра! - говорит Козлов. - Здоровья тебе, Коля, и долгих лет жизни!
Все дружно выпивают за меня. Потом пьют за покойных родителей. Потом поминаем Веру. Потом моего Олега. Потом поминаем наших друзей: Виктора, Нину и Игоря.
Лида старается. Внешне у нас всё нормально. Но я почти не разговариваю с ней. Всё в прошлом. Ушло очарование первых дней. Что будет дальше?
- Ну, как ты живёшь? - спрашивает меня тихо Лена.
- Стараюсь не сдаваться, стараюсь уйти с головой в работу.
- А как с Лидой? Что-то ты с ней мало разговариваешь? Поссорились?
- Хуже, Лена. Совсем не разговариваем уже месяц. Дело идёт к разводу.
-Ясно. Вмешиваться не буду. Тебе виднее. Только не торопись. Хорошо?
- Хорошо. Но я уже всё обдумал. Надо нам расстаться без битья посуды. Как настоящим интеллигентам.
А праздник наш катился себе дальше. Я проводил до метро сестру и Лену с Матвеем. Матвей пообещал мне обеих доставить домой.
- Приезжай в Вешняки! - сказал мне на прощание Матвей.
- Приеду, сынок. Куда я теперь денусь? Обязательно приеду.
Дома меня ждут Козлов, Сокол, Дима и Юра Орлов. Мы обсуждаем ситуацию в России.
- Выкарабкается Россия? - спрашивает нас Юра. - Что-то топчемся на одном месте.
- Выкарабкаемся, - говорит Сокол. - Я тут, ребята, среди вас самый старший. В сорок первом положение было почти безнадёжное. А вот сумели выстоять и разбить немцев. Не одни, конечно. Но основная тяжесть легла на Россию. А сейчас? Войны нет. С экономикой творится что-то непонятное. Но ведь в России такие богатства! Надо только остановить рост преступности. Надо бросить на это все силы. Но не нарушать законность. Постепенно можно всех пересажать. С преступностью мы справимся. Умные и смелые головы нужны в России. Они найдутся. Нужно время.
- Так уже девять лет идёт чехарда! - не выдержал Юра. - Сколько можно ждать?
- Не всё сразу, - ответил Сокол. - Не всё сразу. Россия - это вам не Литва и не Эстония. Это - огромное государство. Попробуй всё проконтролируй. На местах чёрт знает что творится! Везде надо навести порядок. Везде надо побывать. А тут автономные республики начинают поднимать головы - наши субъекты федерации. Надо всё продумать и срочно решить. Ельцин, всё что он может, делает. Ему не хватает помощников. Но он делает своё дело. И слава Богу, что оказался такой Ельцин в России. А кто придёт ему на смену? Человек десять рвутся в президенты. Тут и Жириновский, и Явлинский, и Зюганов. И всё это не то! Одно дело - говорить, что хочу быть президентом, и совсем другое дело - управлять такой огромной страной. Будет ещё много всяких пертурбаций, братцы. Ох как много! Мы даже представить себе не можем, сколько ещё будет разных подводных камней. Без борьбы ничего не бывает. Везде борьба.
- Пошёл уже десятый год всей этой перестройке, - сказал Козлов. - Солидный срок. Кое-что, конечно, сделано. Но я думал раньше, что всё будет значительно проще. Получилось совсем по-другому. Появились молодые бойкие люди, все эти МНС и завлабы, как заметил Хасбулатов в своё время. Ну кто такой Руцкой? Обычный полковник, пусть и Герой Советского Союза. Какой из него политик? А Травкин? Он куда лезет? Обычный инженер-строитель. А Жириновский? Откуда он вообще появился? Работал в издательстве. И вдруг чуть не президент. И партия своя появилась. Откуда всё это? Откуда у него вдруг появились деньги? Ничего не понимаю.
- Многое поймём со временем, - сказал Сокол. - Сейчас нам не сообщают закулисных дел. И не обязаны сообщать. Наше дело - работать честно и укреплять Россию. Не бросать свою страну на произвол судьбы. Иначе наша Россия может превратиться в обычную колонию. Не приведи Господь!
Мои друзья тронулись домой только во втором часу ночи. Как они доберутся до дома? Развозить их по домам взялся Дима. Он, бедняга, почти не пил.
Мы обнялись на прощание, я ещё долго смотрел вслед машине. Как бы милиция не зацапала Диму? Долго ему придётся сегодня развозить друзей. Москва - огромный город. С севера на юг - сорок километров, и с запада на восток - тридцать. Бензина не хватит. Хорошие у меня друзья. Грех жаловаться. Не бросают меня одного. А то бы я пропал. И работа у меня хорошая. Только вот с Лидой всё разладилось. Неужели я в ней так ошибся? Неужели она выдавала себя за другого человека? Всё может быть. А я куда глядел? О чём думал раньше? Сам во всём виноват. Винить больше некого. А теперь получается, что говорить нам не о чем. Остались только воспоминания, как мы познакомились в санатории, как там бродили по лесам и жгли костёр. Всё в прошлом. Что же тогда у неё на уме? Разве можно понять женскую душу? Это ведь сплошные потёмки. Наверное, я её сильно разочаровал. А чем? Да, наверное, всем. Она ведь скрытная натура. Всё в лицо не скажет. В общем мне теперь всё едино. Я иду домой. Фактически я иду в пустой дом.
Лида спит или делает вид, что спит. Я ложусь в другой комнате на кушетку и не могу заснуть. Жизнь моя прожита. И ждать мне от неё почти нечего. Ну и ладно. Буду жить просто так. Буду работать. Буду творить и дальше добро. Буду проводить время со своими друзьями, буду верить в Россию. Как же быть с Лидой? Всё идёт к своему логическому концу. Ошибся я в ней. Наделил её многими идеальными качествами, а на поверку этого ничего не оказалось. Много во мне наивности и легкомыслия. Развёл её с мужем. Зачем я всё это сделал? Каждый человек эгоист. Думает в первую очередь только о себе. Вот и я такой, тут уж ничего не поделаешь. Кроме дачи у нас не оказалось ничего общего. Да и дача эта меня всего изломала и высосала все мои силы. Эх, жизнь! Что я буду делать один? Лучше об этом не думать. Всё как-нибудь образуется,
- Коля! - вдруг я услышал голос Лиды. - Ты не спишь?
- Не сплю. Что ты?
- Ты прости меня за все мои поступки и слова. Я даже не помню, что говорила. Прости меня, пожалуйста! Не будь таким злопамятным. Все ссорятся. Без этого жизни не бывает.
- Не могу я тебе простить. И не могу быть вместе с тобой. Что было, то было. Неужели нам стоит жить вместе и постоянно ругаться? Я так не могу. Значит, не было у нас настоящего единства. Поторопились мы с тобой связать свою судьбу. Утопить всю жизнь в семейных дрязгах - это ужасно. Лучше нам с тобой разбежаться. Расколотое уже не склеишь. Ты видела, что я не слесарь-водопроводчик, не мастер на все руки. Я филолог. Люблю литературу. Ты в каком-то другом мире. Были бы у нас общие дети - тогда другое дело. Я заметил, что и на Матвея ты смотришь сухо и неприветливо. И он тебя побаивается. А это уже никуда не годится. Я не могу ругаться с тобой из-за каждой мелочи. Давай разойдёмся культурно. Не могу я быть с тобой вместе! Не стоит цепляться за старое. Это, конечно, жестоко, но ничего другого я не могу тебе сказать.
- Понятно. Тогда я скоро уйду. Но это уже навсегда. Возврата к старому не будет!
- Я всё понимаю. Только давай всё сделаем спокойно. Я хочу с тобой развестись.
- А куда ты так торопишься? Собрался жениться?
- Если делать, то до конца. А вдруг помру? Ты ещё вздумаешь делить наследство с Матвеем. Я тебя не знаю. Если мы расходимся, то надо оформить и развод. Всё по закону.
- А ты, оказывается, непростой человек. Всё обдумал заранее.
- Давай не будем ругаться. Это просто деловой разговор. Всё надо сделать как полагается, раз уж дело дошло до этого.
- А я вот возьму и не уйду отсюда! Буду тебе назло жить здесь!
- Живи, если это тебе так нравится. Я же тебя пока не прогоняю. А когда разведусь, то попрошу по-хорошему.
Лида заплакала. Я замолчал. Вот и поговорили. Но почему у нас всё так скверно получилось? Почему? Оба мы во всём виноваты. Поторопились. Поверили в своё счастье. А не было никакого счастья. Было увлечение, была новизна, была вера во всё прекрасное в этом мире. Что же теперь делать? Ничего не делать! Жизнь подскажет сама. Уйдёт Лида, я буду сидеть один в своей конуре. Мир между нами невозможен. Теперь это ясно.
Не ожидал я, что так скверно сложится моя жизнь. Я ждал, что наступит светлая старость. Что я буду ходить как патриарх, и все будут трепетно внимать моим мудрым речам. Ничего этого нет. Есть только проза жизни. Но надо жить на этом свете! Надо всё это выдержать. Но жить я, честно говоря, устал. А жить всё равно надо. И я буду жить! Только мне надо больше времени проводить на работе. На работе время летит быстро. Там трещит беспрерывно телефон, заходят люди с бумагами и без них. Там я вхожу в аудиторию и даю свои уроки. Там вся моя жизнь. Ну что ж? Буду работать, пока ходят мои ноги. Буду работать. А дома надо находиться пореже. Дома - сплошная пустота.
Не надо было мне торопиться после смерти Веры. Теперь поздно об этом жалеть. Теперь надо выстоять. Надо поставить памятник Олегу. А там закрутятся дни как снежный вихрь. Ничего заранее не предугадаешь. Надо съездить в Вешняки. Посмотреть ещё раз на свою школу. Постоять около станции, около этой тринадцатой версты. И просто побродить по округе. Побродить и подумать обо всём. О плохом и хорошем. О прошлом, настоящем и будущем. Надо ещё успеть кое-что сделать. А потом можно и на покой.
14
Памятник был готов. Двадцать седьмого сентября его надо было установить.
Мы с Матвеем ждём на Кузьминском кладбище. Дима должен приехать с бригадой по установке памятника с Востряковского кладбища.
Мы ждём уже больше часа. Я начинаю нервничать. Но вот и машина. Дима машет мне рукой.
Начинается установка памятника. Она продолжается около двух часов. Наконец всё готово. Уезжает бригада. Мы смотрим на розовый гранит, на лицо Олега. На скупые строки.
Матвей достаёт из маленького чемоданчика бутылку. Мы выпиваем по стопке, закусываем яблоками. И молчим. Что тут ещё говорить? Говорить нечего.
- Зайдёмте ко мне! - предлагает Матвей. - Тебе, папа, надо немного успокоиться.
Я иду мимо своей школы. Останавливаюсь на пару минут.
Смотрю на окна, откуда я смотрел на пролетающие машины. Думал ли я тогда, что на меня обрушатся такие испытания? Нет! Конечно, не думал. Разве думаешь об этом в годы юности? Тогда я думал только о Гале. Где она теперь? Даже не знаю, жива ли она вообще. И мне всё равно. Смерть Олега меня подкосила. Или я выдержу, или сломаюсь окончательно.
Надя быстро собирает на стол. Мы выпиваем ещё по рюмочке. Потом по второй. На душе становится полегче. Так и спиться можно. Если пить всякий раз по рюмочке.
Говорим обо всём понемногу. Об Олеге не говорим. Мне тяжело. Но боль понемногу утихает.
Идём на улицу. Матвей ведёт моим любимым маршрутом: к станции, потом мимо церкви к пруду в Кусково.
Я иду по знакомой пихтовой аллее, и вдруг вспоминаю мальчика-почтальона, который мне попался около рынка. Я вспомнил его упрямое и решительное лицо. Он работал, он боролся за право жить и работать. И какие молодцы работники той почты, которые доверили ему эту работу, хотя он еле ходил на своих костылях.
А что же я? Я ещё в силах! Я ещё могу работать! Меня не так легко сломать! У меня сын и внуки, у меня полно друзей, у меня мои студенты. Мне надо жить и работать. Вот дома у меня сплошная ерунда. И зачем я приставал к Лиде? Зачем развёл её с мужем? Разве можно было так поступать? Почему ни о чём не подумал?
Что теперь делать? Лида хотела помириться, но я отверг её попытки. Что я буду делать один? Буду работать, а там многое прояснится.
Мы стоим на берегу пруда. Напротив дворец. Стоит себе, ничего ему пока не делается. Целая эпоха прошла с тех пор, как я впервые увидел этот дворец. Надо пореже сюда приходить, потому что думаешь тут о вечности, о беге времени, о тленности нашего существования. Одни грустные мысли.
Мы идём назад, стоим несколько минут около метро, прощаемся с Матвеем, спускаемся в метро.
Дима что-то мне говорит, я молча слушаю. А потом думаю, как мне жить дальше. Памятник я поставил. Исполнил свой долг. Теперь надо уйти с головой в работу, нагрузить на себя побольше. Надо решать вопрос с Лидой.
Проходит несколько дней. В доме у меня царит молчание. Лида молчит. Я тоже молчу. Говорить нам не о чем. Но Лида не уходит. Неужели мне назло? Всё может быть. Я стараюсь не обращать на неё внимания. И вдруг начинаю понимать, что всё пошло оттого, что мы с ней абсолютно разные люди. Я проглатываю книги одну за другой, а она часами смотрит по телевизору мексиканский сериал, от которого меня тошнит. Я давал ей раньше книги, чтобы она обязательно прочитала, но Лида ссылалась на то, что у неё много дел по хозяйству. В этом ли дело? И получилось, что говорить нам в сущности не о чем. Бытовые вопросы давно все обговорены. А больше ничего нет. Осталась одна пустота.
Дней через пять ко мне заезжает Матвей. Лида ещё на работе. Мы пьём коньяк, едим всё, что я нашёл в холодильнике.
- Я за тебя начинаю беспокоиться! - говорит мне Матвей. - С Лидой у тебя дела, как я вижу, идут неважно. Может, мне почаще заглядывать в тебе?
- У тебя своя семья. Пока не надо. Пока я ещё в состоянии справиться один со своими проблемами. За меня, сынок, не беспокойся. Всё наладится. Меня не так легко сломать. Я закалён с военных лет. И труднее бывало. А вот выжил и не сломался. С Лидой у нас дела неважные. Поторопились мы соединить свои судьбы. Придётся расходиться. Желательно всё делать по-хорошему. Детей общих у нас нет. Дача будет у неё. Совесть моя чиста.
Пришла Лида. Матвей поздоровался с ней. Лида не ответила. Нехорошо. Приличия надо соблюдать. Хотя бы минимальные.
Мы выпили ещё по одной стопке. Потом Матвей решил позвонить домой. Он ушёл в комнату Олега, где стоял второй аппарат.
Лида подняла трубку, а потом швырнула аппарат на пол. Потом схватила ножницы и перерезала провод.
- Ты что, с ума сошла? - крикнул я. - Возьми себя в руки!
- Мне надо дочери позвонить! Она больна! А тут не дают позвонить! Я кто здесь? Жена твоя или приходящая домработница?
Я молчал. Лида стала употреблять трёхэтажный мат. Это меня убило. Моя жена и мат? За что мне такое наказание? За что?
Я пошёл вместе с Матвеем на улицу.
- Не волнуйся! - сказал я Матвею. - Она скоро успокоится. Ты теперь видишь, что с ней нельзя быть вместе?
- Теперь вижу. Не повезло тебе с ней. Что будет дальше?
- Уйдёт, наверное. Я удерживать не буду. Мне мата и на улице хватает.
Матвей уехал, а я стал бродить по улицам. Ничего себе жизнь у меня получается! Вот дожил! А что же будет дальше? Теперь уже всё. Теперь к старому возврата нет. Эх, Лида, Лида! И как я тебя не сумел разглядеть с первого взгляда? Нет у меня такой способности. Привык думать обо всех людях хорошо. Зачем же я ей тогда понадобился? Неужели из-за квартиры? Всё может быть. Я вспомнил, как Лида несколько раз просила меня прописать её у меня. А я всё время отговаривался. Значит, ей нужна была моя квартира? Дачу я ей почти выстроил. Я был для неё удобным человеком. Выполнял все её желания. Давал деньги, когда они были ей нужны. А теперь всё разладилось. Надо идти к адвокату. Что она мне на всё это скажет?
Дома была тишина. Лида смотрела телевизор. Видимо, она хотела продолжить скандал. Но я молчал, и она поняла, что я разговаривать с ней не буду.
В субботу утром она уехала на дачу и не приехала домой. То ли осталась там ночевать, то ли уехала к себе домой? Мне было всё равно. Без неё даже лучше. Только грустно оставаться дома одному. Но мне не привыкать к этому. Как-нибудь продержусь. А там будет видно.
Я нырнул в свою работу, да так, что Козлов удивился немного.
- Что это ты так стараешься? - спросил он меня. - Неужели захотел на моё место? Я что-то тебя плохо понимаю. Раньше ты таким не был. В чём дело?
- Лида от меня ушла. Всё у нас развалилось. Вот я и стараюсь забыться на работе. Помогает. Я доволен. Даже домой идти не хочется.
- Тогда понятно. Работай, Коля. Я буду только рад. Надо нам опять посидеть и поговорить, как спасать Россию. Ты ведь теперь один. Можно и у тебя поболтать за рюмашкой.
- Всегда пожалуйста. Я буду рад. Можно прямо сегодня и посидеть.
Я, Козлов и Сокол заходим по дороге на наш рынок и быстро покупаем всё, чтобы хорошо посидеть втроём.
Я чищу картошку, Козлов готовит селёдку, Сокол режет хлеб.
На улице стоит ещё золотая осень, хотя и прохладно. Открыт балкон.
- Поехали! - командует Козлов, и мы пропускаем по рюмке водки. Закусываем картошкой, квашеной капустой, солёными грибами и огурцами, колбасой и селёдкой.
- Хорошо! - говорит довольный Козлов. - Хорошо сидим, братцы! Давай, Коля, наливай по второй. Выпьем, ребята, за нашу Россию! Чтобы она жила и процветала назло всем врагам!
- Бог троицу любит! - шутит Сокол, и мы пропускаем по третьей стопке.
- Отлично! - говорит восторженно Козлов. - Теперь самое время покурить! Пошли на балкон!
Мы выходим на балкон, смотрим на стеклянный дом мод, где разместилась теперь уйма иностранных представительств, смотрим на рынок, на непрерывное движение машин.
- А что будет, когда не будет нефти на земном шаре? - спрашивает торжественно Козлов. - Опять верхом на лошадь придётся залезать? А?
- Учёные обещают придумать что-нибудь новое, - говорит Сокол.
- Они уже придумали Чернобыль! - гремит Козлов. - Опозорились мы на весь мир! Что с нами будет дальше? Я иногда полночи не сплю. Всё думаю и думаю! Хотя бы войны не было! Как-нибудь выберемся. А если война? Тогда нам сразу конец! Кто нам сейчас может помочь? Получается только две страны. Америка и Германия. Они нас всё-таки побаиваются. Ядерное оружие - это не шутка!
- Могут помочь, а могут просто сделать вид, что нам помогают, и превратят нас в свою колонию, - заметил Сокол.
- Почему Россия начала эту октябрьскую революцию? - спросил нас Козлов. - Зачем она была нам нужна? Ни одна страна не пошла на это.
- Всё пошло после отмены крепостного права, - ответил Козлову Сокол. - Появился пролетариат, появились разночинцы, потом народники и террористы. И пошло - поехало. А тут последний царь оказался слабовольным, слушал свою немку-царицу и Распутина. А тут война. Появляется Ленин, вместе с Троцким, а за ними сзади держится неприметно Сталин. Керенскому было только тридцать шесть лет. Одно дело произносить красивые речи с трибуны Думы, и другое дело - править Россией после Февральской революции. Все были словно ослеплены. Все были опьянены после победы Февральской революции. А ведь ещё до этого шли споры, куда идти России дальше. Недооценили мы пророчеств Достоевского и высказывания Толстого. Толстой очень внимательно читал “Капитал” Маркса. И отвечал очень убедительно всем революционерам.
Сокол достал свою тетрадь, вернее толстую записную книжку, и зачитал цитату Толстого: “Но положим, что вы достигнете того, что желаете: свергнете теперешнее правительство и учредите новое, овладеете всеми фабриками, заводами, землёю. Почему вы думаете, что люди, которые составят новое правительство, люди, которые будут заведовать фабриками, землёю… не найдут средств точно так же, как и теперь захватить львиную долю, оставив людям тёмным, смирным только необходимое… Извратить же человеческое устройство всегда найдутся тысячи способов у людей, руководствующихся только заботой о своём личном благосостоянии”.
- Вот это мысль! - сказал восхищённо Козлов. - Вот это Толстой! А мы этого раньше и не знали. Где ты всё это откопал?
- В журнале “Огонёк” за ноябрь 1990 года, - ответил Сокол. - Отличная статья. Там показана вся мощь Толстого. Только всё это от нас скрывали. Мы его дневников тоже не знаем. Лишь отдельные отрывки. Я часто перечитываю его книгу изречений. Она называется “На каждый день”. Только её трудно достать.
- Надо выпить за Толстого! - предложил Козлов. - Умный был мужик, только нам его не полностью открывали. Больше говорили о недостатках его философии. Дурили нас всё это время. Сколько времени я протирал свои штаны в парткоме! Жаль того времени. А главное - я всему верил, что мне тогда внушали. Обидно, что и студентам внушал веру в коммунизм. Красивая была мечта. На поверку вышел один дым и туман. Ещё я ругаю наших писателей. Ведь многие из них понимали, что пишут неправду! А всё же писали. Наносили нам страшный вред. Теперь понятно, почему застрелился Маяковский. Понятно, почему застрелился и Фадеев. Многие из этих писателей просто спились. Их тоже можно понять. Им надо писать и печататься, вот и приходится врать. Кто сильно, а кто слегка. Но вред они нанесли молодому поколению ужасный. Как я верил Горькому! Его роман “Мать” я прочитал несколько раз. А что со мной сделал Маяковский своими поэмами “Во весь голос” и “Ленин”? Недавно я прочитал мемуары известного писателя, который при всех правителях был на коне. И что же он пишет? Как пил, как менял женщин. А вот как продавал душу дьяволу ради тридцати серебренников, об этом не пишет. Или как незаметно уклонился от фронта в сорок первом году. Мямлит всякую чепуху, в которую могут поверить только несмышлёные дети. В этих двух главных грехах он не покаялся! Потому что привык врать всю жизнь, наврал и перед смертью. И все его книги пойдут прахом, никто их не будет читать. А талант у него был большой. Но не всякий талантливый человек, к сожалению, является честным и порядочным. Не всякий. Или вот недавно читаю интервью с Василием Аксёновым, нашим диссидентом. Понятно, что он озлоблен на нашу страну из-за того, что его родители были арестованы. Но вроде раньше боролся против режима. А теперь вдруг укатил в Америку, читает себе лекции о Гоголе, получает хорошую зарплату. Критикует нас со стороны. А что нам, простым смертным, делать? Никто нас в Америке не ждёт. И нет у нас такого звонкого имени, как у Аксёнова. А ведь начинал он свой путь с хорошей повести о врачах “Коллеги”. И там он не выступал против существующей власти. А теперь вдруг бросил страну. И не он один такой. Многие из прежних критиков пристроились за рубежом, выступают как знатоки нашей страны. Но жить в нашей стране не хотят. И смотрят спокойно, как наша Россия пытается выжить в этом прекрасном и яростном мире. Писатели много вреда принесли нашему народу. Не надо было им писать. Или писали бы в стол. А потом бы всё опубликовали. Они отравляли наше сознание. Особенно талантливые. А мы верили как маленькие дети. Вот и дошли до такой жизни. Да… Человеческая натура сложная. Сразу до всего не докопаешься. Много в человеке хорошего, но и много плохого. Но всё равно Россия поднимется во всю свою мощь. Может, и мы одним глазком что-нибудь хорошее увидим. Люди у нас хорошие, трудолюбивые. Это советская власть сильно развратила народ. Приучила ничего не делать и получать деньги просто так. Но здоровые корни остались. И вера в Бога тоже нам помогает. Она многих объединяет. Только надо у власти ставить честных людей. А пробираются туда часто проходимцы, и кладут они себе в карман народные деньги. Давайте ещё выпьем на посошок!
- Хорошо мы сегодня посидели, - сказал довольный Сокол. - А потому, что женщин нет рядом, никто нас не поправляет и не перебивает. Хорошо посидели. Теперь когда встретимся?
- Двадцать второго октября день рождения Олега. Обязательно приходите, - сказал я.
- Придём! - пообещал Козлов. - Обязательно придём. А ты, Коля, держись! Значит, у тебя такая судьба. Держись и не падай духом. Плохо, что ты остался один. Не сломаешься? Ищи скорее замену Лиде.
- Не сломаюсь. Не такие трудности преодолевали, всё наладится. Не пропаду. С женщиной торопиться не буду. Что будет, то и будет! Только вы меня не забывайте. Приходите почаще.
- Мы всегда готовы! - пообещал Козлов. - Мы всегда с тобой. За нами дело не станет. Ты только не уходи в себя. Ну, нам пора по домам.
Я провожаю своих друзей до трамвая. Они крепко держатся на ногах. Доедут своим ходом.
Друзья влезают в трамвай, а я двигаюсь к дому. Теперь я один. Но не надо драматизировать события. Всё наладится. Меньше думать и больше работать.
Я хожу около дома, вдыхаю прохладный воздух. Скоро будет зима. Как я её переживу? Как-нибудь переживу.
Дома Тимофей трётся о мои ноги. Я о нём немного забыл. Надо ему подложить рыбки. Пока это единственный товарищ по моему одиночеству.
Надо готовиться ко дню рождения Олега. Закупить спиртное и закуску. Ещё раз побывать на кладбище.
Кто теперь появится в моей жизни? И появится ли вообще? Многое будет зависеть от меня. А пока надо ложиться спать. Я беру книгу и читаю до глубокой ночи.
15
Жизнь не стоит на месте, и всё время катит и катит вперёд, сметая и пережёвывая всё в своем непрерывном и вечном движении.
Я живу как челнок: вскакиваю рано утром, делаю зарядку, варю Тимофею рыбу, выпускаю его на балкон, завтракая, отвечаю на телефонные звонки, бегу на работу. Но иногда еду во второй половине дня, когда у меня вечерние занятия.
На работе сную туда и сюда, разговариваю с десятками людей, даю уроки, просиживаю штаны на совещаниях, которых, слава Богу, стало меньше. Теперь я не сижу на заседаниях партбюро, не посещаю раз в месяц партийные собрания факультета, не пишу выпускные характеристики на студентов, не занимаюсь их распределением, не хожу на семинары агитаторов, не подвожу итоги соцсоревнования, не делаю доклады на семинарах по повышению своего идейного уровня. Многое упростилось за последнее время, дышать стало свободнее, а жизнь в России не улучшается. Когда люди вокруг меня жалуются на нехватку денег и продуктов, я слушаю их со снисходительной улыбкой, потому что сразу вспоминаю сорок второй год, когда я весной того года получал на себя только четыреста грамм хлеба, и ел супчик из мороженой картошки и зелёной капусты. Разве можно нас запугать теперешней жизнью, если мы выстояли тогда? Пока жить можно, и грех жаловаться на жизнь. Конечно, за границей жизнь намного сытнее. Но мне не нужна заграница. Мне нужна Россия, мне нужны мои Вешняки, мне нужен мой Черёмушкинский рынок с его пёстрым составом продавцов. Мне нужны леса Подмосковья. Мне нужна выпивка с друзьями и долгими беседами за жизнь. Этого всего там я не найду. Там только крутись, вертись и зарабатывай монеты. Взаймы там брать не принято. Говорить о получке тоже не принято. Да и в гости ходить тоже не очень принято. Там каждый за себя. Русскому человеку там трудно. Значит, надо сидеть дома, и обустраивать свою жизнь. Вот Солженицын вернулся в Россию. Молодец! Пример для многих. Я читал его “Красное колесо” и восхищался его мощью, его талантом, его умом. Настоящий русский писатель. Наглядно объяснил, что же на самом деле происходило в России в период первой мировой войны и Февральской революции. Октябрьский переворот он не стал освещать. Сколько мемуаров он перечитал, сколько протоколов заседаний Думы! И приходишь к выводу после чтения этой книги, что все мы много болтаем, и мало думаем о том, что будет потом. Все были недовольны царским режимом, а получили потом рабовладельческий строй. Слава Богу, что сбросили, наконец, это ярмо. Иначе всё бы закончилось страшной катастрофой. Что будет дальше? Никто этого точно не знает. Может вдруг выскочить фигура типа Наполеона, Гитлера, Ленина или Сталина, которая ловко использует теперешнее положение России, и направит нашу страну в непонятную сторону. И мы все пойдём, если этот новый мессия окажется умным, смелым, дерзким и ловким. Нам всегда нужен толковый поводырь, потому что все мы люди обыкновенные, и бредём себе за каким-нибудь вожаком. Главное - чтобы он кидал зажигательные лозунги и побольше обещал.
Двадцать второго октября, в субботу, у меня собралась большая компания. Олегу было бы в этот день двадцать семь лет. Я вспоминаю тот день в шестьдесят седьмом году, когда вся страна готовилась отметить пятидесятилетие Октябрьской революции, и всем казалось, что этот строй будет существовать несколько столетий, и воцарится потом во всём мире. Я сидел дома, присматривал за Матвеем и звонил в роддом. Подумать только, как мы тогда жили! И вот пришла суровая действительность. Надо жить, надо делать своё дело, надо твёрдо стоять на ногах и не показывать никому, что тебе страшно тяжело, что тебе не хочется жить, что тебе всё опостылело, но надо жить. Надо жить…
Матвей с Надей и сестра Таня помогли мне накрыть два стола. Все сели и выпили за Олега. Царство ему небесное!
Я сижу рядом с Леной. Мы говорим о нашей теперешней жизни.
- Тяжело стало, - жалуется мне Лена. - Утром проснёшься, а всё тело болит. Но надо вставать и делать своё дело. Вот она, проклятая старость! И жизнь не в радость.
Слово берёт Дима и говорит об Олеге, а потом обо мне. Хвалит меня. Все выпивают за моё здоровье.
Потом говорит Козлов о том, что жизнь - это тяжёлая вещь. И мы пьём за торжество жизни.
Потом общество распадается на группки. Кто идёт на балкон, кто заходит в комнату Олега. Все смотрят альбом с фотографиями Олега. А я не могу смотреть этот альбом. Не могу! Потом я вдруг вспоминаю Джексон. Прислала мне через третьи лица несколько строк соболезнований. Как Олег старался для неё! Она живёт в другой стране. Что ей моя судьба? Что ей гибель Олега?
Некоторое время мы сидим за столом, потом начинают расходиться друзья Олега. За ними потянулись остальные.
- Звони! - говорит мне Лена. - Почаще приезжай в Вешняки!
- Звони! - говорит мне Матвей. - Приезжай в гости.
Я киваю головой, благодарю всех за то, что пришли.
- Теперь можно спокойно поговорить! - восклицает Козлов. - Теперь остался наш узкий круг. Как будем жить дальше, братцы? Куда топает наша Россия?
- Пока живём, и слава Богу! - отвечает Сокол. - Не голодаем, получку получаем регулярно. Жить можно. Время работает на Россию.
- А я в этом не уверен! - возражает ему Козлов. - Совсем не уверен! Может ещё чёрт знает что произойти! Каждый день сейчас взрывоопасный! Пока только орудует мафия. Может и какой-нибудь путч разразиться. Всё может быть. Больше всего я боюсь гражданской войны! Очень боюсь. Тот же Зюганов вместе с Анпиловым и ещё с кем-нибудь соберут старых коммунистов, наймут уголовников, и начнётся война коммунистов с демократами. Так что теперешняя пауза весьма относительна. И если начнётся эта война, то всем нам будет капут! Погибнет и Россия, и русский народ. Может, я и перебарщиваю немного, но только самую малость. Вот такие дела, братцы! Так что выпьем за то, чтобы не было в России гражданской войны! И чтобы Россия выбиралась на ровную дорогу по пути рыночной экономики. Разве я не прав?
- Никто ничего сейчас точно сказать не может, - сказал Сокол, - но быть может всё, что угодно. Не будем, друзья, горевать. Обидно, что свои лучшие годы мы работали на красивую, но ложную идею. Лучшие годы. И все на что-то надеялись, надеялись. А на поверку получилась сплошная ерунда. А умные люди знали, что всё это ерунда. Но помалкивали, потому что боялись говорить правду. Я недавно спросил одного преподавателя общественных наук, понимал ли он, что мы идём по неправильному пути. И почему молчал? А он ответил мне: “А куда было деваться?”. Вот вам и ответ на все наши слова и мысли. Все молчали. Не было критики. А годы утекли. Прошла прекрасная юность. Меня сманили хитрые товарищи в КГБ. Посулили хорошие деньги. Рискованная работа, но полная романтики. И я, дурак, согласился. Рисковал своей жизнью. Рисковал семьёй. И не жил по-человечески. Всё отдавал работе, работе, А потом вышвырнули меня на пенсию. Всё! Никому я больше не нужен. Спасибо, что взял меня родной институт назад. А сколько бы я мог сделать раньше! Ладно! Жизнь прожита, и не будем горевать об этом. Надо нам спасать Россию. Кто как может. Честным трудом. Воспитывать нашу молодёжь своим личным примером. А там будет видно.
- Это ты правильно сказал, - согласился Козлов. - Мы, конечно, люди маленькие, но делаем важное дело. На нас смотрит молодёжь. Я им всё время говорю, что не в деньгах наше счастье. Нужна России общенациональная идея. Наш патриотизм - это единственное, что мы можем предложить нашей молодежи. И честно трудиться на благо России. Мы несём ответственность за страну и перед предками и перед нашими будущими потомками. Давайте, братцы, ещё раз выпьем за Россию!
Мы выпили за Россию и закусили. А потом вышли на балкон. Под нами шумела Москва. Неслись машины по Ленинскому проспекту. Чуть поодаль горел огнями шпиль Московского университета. Город дышал, город творил историю. Подумать только! Из какой-то деревушки, стоявшей на берегу реки Москвы, выросла такая громада. Государство в государстве. А недалеко от дома проходил кусок старого Калужского шоссе, по которому отступал когда-то Наполеон. Всё это было, и всего этого, вроде, и не было. Всё утонуло в вечности. Как и мы тоже скоро скроемся в вечности. Что от нас останется? Останутся книги, которые отобразят нашу сложную эпоху. А в памяти останутся на какое-то время имена - Ельцин, Гайдар, Жириновский, Зюганов, Шумейко, Чубайс, Черномырдин. Потом пыль времени засыплет постепенно и эти имена. И это естественно. Так оно должно и быть. Но вместе с тем всё это ужасно. Зачем мы живём на свете? Кто нам скажет спасибо за наш труд и страдания? Кто? Раз ты появился на этом свете, надо жить и делать своё дело, не думая о награде. Работай, и Родина тебя не забудет! Была бы жива Россия. А там нарастёт новое мясо, и она опять станет во всю свою мощь на страх завистливым и злобным соседям. Не пропадёт наша Россия! Она приговорена к тому, чтобы быть всегда великой державой!
Мы выпили на посошок, мои друзья потянулись домой. Я вышел их проводить.
- Не горюй! - сказал мне на прощание Козлов.
- Мне не привыкать горевать. Я же не один. Вы меня навещаете, на работе общаемся. Книги мне здорово помогают. Футбол часто смотрю. Гуляю по Москве. Кот Тимофей меня тоже поддерживает. Не пропаду!
Уехали мои друзья. Я остался один на этом белом свете. Один. Нет у меня подруги. Разве её так просто найти? Опять можно налететь на какую-нибудь Лиду. Мне уже достаточно таких приключений. Хочется просто спокойно поговорить дома обо всём, что наболело на душе. О жизни, о политике, о детях. Нужен мне такой человек. Но где его найти? Теперь я буду видеть в каждой женщине потенциального охотника на мою квартиру. Эх, жизнь! И почему ты такая сложная, коварная, жестокая и красивая? И всё равно жить нам всем хочется. Даже мне немного хочется. Но только не одному. Где бы найти мне спутника жизни? Но надо ещё оформить развод с Лидой. Она наверняка будет чинить мне препятствия. Это уж точно. Ну и пусть чинит. Такова женская натура. Если по её воле не получается, то она будет гадить, где только можно. Её можно понять - слабый пол. А ведь я работаю в женском институте. Сколько там женщин! Много одиноких. Но будет ли мне легче, если найду такую, от которой на третий день беги хоть на край света? Волков бояться - в лес не ходить. Пролетариату нечего терять кроме своих цепей. Возраст у меня солидный. А что солидный? У Чарли Чаплина ребёнок родился, когда ему было семьдесят три года! Я, конечно, не Чарли Чаплин, но тоже бугорок на ровном месте. Только не надо унывать. Это самое последнее дело. Тогда можно спиться или повеситься. Это значит: надо мне потихоньку подыскивать новую подругу жизни. Может, она сама ко мне прибежит? Нет! Сама не прибежит. Надо просто больше ходить по компаниям, по театрам, по поликлиникам, по разным заседаниям, сборищам и тусовкам. Авось, кого-нибудь и пригляжу себе на старости лет. Надо верить в свою звезду. Она меня ведь ведёт куда-то? Ведёт в далекий космос. На край галактики. Надо верить в самого себя, в свою удачу, в счастливый случай.
Я выхожу на улицу, иду мимо рынка, мимо новых палаток, которые растут как грибы. Рядом проносятся машины разных иномарок. Откуда они только появились? Всё изменилось в Москве. Мог ли кто подумать десять лет назад, к чему мы придём? Никто не мог себе представить всех этих изменений.
Я возвращаюсь домой. Кормлю Тимофея. Начинаю мыть после гостей посуду. Это занятие меня успокаивает. Легко думается под журчание воды.
Что надо сделать в ближайшее время? Надо сходить к хорошему адвокату, выяснить всё о разводе. Надо собрать все справки. Надо сделать всё, чтобы Лида поскорее забрала свои вещи. А там будет видно. Развод надо оформить побыстрее.
Я вспомнил Клаву. Свою первую женщину. Где она теперь? Связь нарушилась. Я не звонил ей и не поздравлял её с праздниками, чтобы не нарушать её семейный покой. Знал только, что у неё двое детей, что работает она врачом в какой-то поликлинике в Москве. Может, мне сходить к ней на работу? А что? Можно и сходить. Надо же увидеться в последний раз с человеком, которому я многим обязан. Надо попросить Сокола, чтобы он через свои старые связи выяснил, где она работает. И зайти к ней в конце рабочего дня. Или предупредить её заранее по телефону. Можно и так. Что я ей скажу? И нужна ли вообще такая встреча? Мне нужна. А ей, может быть, и нет. Ну что я ей скажу? Что на меня обрушились несчастья в конце моей жизни? Зачем ей всё это знать? Нет. Я просто обниму её. И попрощаюсь с ней. Договорюсь, чтобы раз в полгода она звонила мне или я ей. Может, она пригласит меня к себе в дом? Теперь уже не до ревности. Ей теперь пошёл семидесятый год. Может, она давно на пенсии? Но встретиться надо. Она много сделала для меня. А я как последний поросёнок всё забыл. Нехорошо. Надо обязательно встретиться.
Как быстро пролетела наша жизнь! Пятьдесят лет назад мы вшестером ходили по Вешнякам и ждали конца войны. Я был влюблён в Галю. А изменил ей с Клавой. Словно заранее предчувствовал, что с Галей у меня ничего не получатся. Может, из-за Гали я и заболел туберкулёзом? Нет. Просто было трудное время, и мой организм ослаб за время войны. Или плохая наследственность. Кстати, что же случилось с Галей? Надо бы узнать. Ведь она совсем рядом со мной жила! Можно позвонить в эту квартиру. Можно порасспрашивать старушек на лавочке у её дома. Они всё про всех знают до мельчайших подробностей. Надо срочно узнать. Хотя бы ради старой любви. Ради Кости. Он мне очень нравился. Нехорошо как-то всё вышло. Всё потому, что наш город - это огромный мегаполис, который всё и всех поглощает, засасывает в своё ненасытное горло, как волшебный дракон. Да и текучка вечная нас заедает. А ведь я часто прохожу мимо этого дома.
Я вымыл посуду, лёг в постель, достал несколько книг, чтобы почитать перед сном. Тимофей устроился у меня на груди и сладко прикрыл глаза. Я с удовольствием перечитывал “1984” Оруэлла, потом стал листать “Доктора Живаго” Пастернака. Рядом ещё лежала книга Гроссмана “Жизнь и судьба”. Но я её так и не раскрыл, потому что сон стал наплывать на меня. Тимофей переместился ко мне в ноги, я выключил свет и погрузился в сон.
16
На другой день было воскресенье, и мы поехали с Матвеем на дачу. Надо было забрать овощи, всё прибрать, закрыть дачу на зиму, просто отдохнуть.
На платформе “Коломенское”, где я всегда садился на электричку, шёл мальчик лет шести. Он держал бутылку лимонада в руках, и пил её на ходу, закрыв глаза от удовольствия, а мать придерживала сынишку за воротник, чтобы он не упал. И столько блаженства было на лице у этого мальчика, и столько материнского счастья у матери, что мне стало тепло на душе.
Электричка летела на юг, навстречу тёплому и свежему воздуху. А по сторонам проносились жёлтые берёзы и ярко-красные рябины, которые пламенели кроваво-красным цветом в лучах осеннего солнца. Мне стало ясно, что мир несмотря ни на что остаётся пока ещё прекрасным. Но когда в Расторгуево в вагон вошла красивая девушка, а может, и женщина, которая осветила своим сиянием весь вагон, а мужчины забыли о своих жёнах, я понял, что мир этот всегда останется прекрасным и вечным. И никакие злые силы не смогут уничтожить его. Девушка стояла около тамбура. Несколько мужчин предлагали ей место. Но она не хотела садиться.
Я вышел на станции “Авиационная” и думал, куда едет эта русская красавица. Жаль, что мне не сорок лет. А то бы я забыл про свою дачу, и махнул бы за этой девушкой.
Я увидел на платформе Матвея, который выходил из последнего вагона. Мы пошли с ним на нашу дачу, сначала вдоль линии, потом через лес.
Вот и наш участок. Вот и наш домик.
Матвей разводит самовар. Выкладывает закуску, которую дала ему Надя. Уже сварилась картошка. На столе грибочки. Ещё летом Матвей набрал и засолил их. Солёные огурчики. И бутылка “столичной”.
- Надо похмелиться после вчерашнего, - говорит Матвей.
Мы выпиваем по стопочке, набрасываемся на еду. На свежем воздухе всё метём под метёлку. И картошку, и грибы, и огурчики, и колбасу.
- Хорошо! - говорю я. - Погода отличная!
- С погодой нам повезло, - соглашается Матвей. - Костёр будешь жечь? Ты же любишь печёную картошку.
- Обязательно!
Я сижу в центре участка у костра. Весело потрескивают дровишки. Я сижу на складном стульчике. Хорошо. Изредка нарушают тишину самолеты с аэродрома Домодедово.
Я выкатываю печёную картошку, и мы пропускаем ещё по стопочке.
Матвей варит суп. Мы обедаем. Потом идём в лес. Сколько здесь было исхожено! С Верой. С Олегом. Всё это осталось в прошлом.
- Надо приезжать сюда почаще, - говорит мне Матвей. - Тут хорошо отдыхать. А дома то телефон, то телевизор. Дома не отдохнёшь.
Когда начинает смеркаться, мы двигаемся к станции. Матвей несёт букет цветов для Нади. Ещё он несёт сумку картошки.
Мы надышались свежим воздухом и чувствуем себя великолепно. Электричка мчит нас к Москве. В Коломенском расстаёмся. Мне не хочется идти домой. Но меня ждёт Тимофей, который проголодался и соскучился по мне. Тоже живое существо.
Дома Тимофей громко мяукает, выражая своё недовольство. Я ласкаю его и кормлю рыбой. А потом включаю телевизор и смотрю передачу “Итоги”. Глаза мои слипаются. Нагулялся, надышался, устал. Пора и спать. Завтра на работу. Как хорошо, что у меня есть любимая работа. А там хорошие и надёжные друзья. С ними я готов в огонь и в воду. А теперь спать. Иди ко мне, мой Тимофей! Ложись в ноги.
Заканчивается октябрь. Холодает. Скоро и зима наступит. Четвёртого ноября мы сидим с Козловым в нашем деканате.
- Что будем делать? - спрашивает меня Козлов. - По традиции надо бы зайти к Максиму? Ты как? Не против?
- Я всегда за, - отвечаю я. - А как Сокол?
- Сокол всегда с нами. Куда ему деваться? Он - мужик настоящий. Я звоню Максиму. Может, его и дома нет.
- Как дела, Максим? - спрашивает Козлов. - Мы вот сидим с Николаем, и думаем тебя проведать, если можно. Ты как? Не против? Только честно. Что нужно, мы захватим. Понятно. Тогда мы через час будем втроём. Как обычно. До встречи.
- Всё нормально, - говорит Козлов. - Он сказал, что ждал нашего звонка. Нам звонить сам, видимо, стесняется. Прихватим по дороге пару бутылок и что-нибудь из закуски. Надо звякнуть Соколу, чтобы он домой не убежал. Посидим, поболтаем, отдохнём. Он, вроде, дома один.
- Входите, дорогие мои! - встречает нас Максим. - А я боялся грешным делом, что вы не позвоните. Время летит. Всякое может случиться. А вы меня ещё помните. Я готовился к вашему приходу. Всё у меня приготовлено. Жена холодец сварила. И грибочки есть солёные. И картошечка с мясом. И селёдочка в шубе. Всё есть у Максима для хороших людей. И водочка на лимонных корочках. Садитесь сразу за стол. Вы же прямо с работы. Я своих женщин отправил к родственникам. Они у меня всё понимают. И не обижаются. У нас свои мужские разговоры. А при женщинах лишнего слова не скажешь. Да и не интересны им наши разговоры о политике. Они только о нарядах, да кто когда умер и кто развёлся. Первую рюмку за вас, дорогие гости!
Мы с аппетитом закусываем и отдыхаем душой и телом. Никто нам не мешает.
- Я предлагаю вторую рюмку за гостеприимного хозяина! - говорит Козлов.
Максим счастливо улыбается. Сразу видно, что он очень рад, что мы не забыли его перед ноябрьскими праздниками.
- Куда идёт наша Россия? - спрашивает нас Максим. - Я что-то ничего понять не могу. Все ругают Ельцина. А что он может сделать один? Когда мы будем жить по-человечески?
- Трудные вопросы задаёшь, Максим, - сказал Сокол. - Куда идёт Россия? К настоящей демократии. Но медленно. С большими муками. Преступность нас одолела. Никак с ней не можем справиться. Появилось больше ста партий. А лидеры этих партий рвутся в президенты. Требуют досрочных выборов. Пока в России спокойно. Но всё это только пока. А там неизвестно что будет. В Чечне неспокойно. Пытались Хасбулатов и Автурханов скинуть Дудаева, но не получилось. Упустили момент в девяносто первом году, когда Дудаев провозгласил полную независимость республики. Тогда нужно было его давить. А теперь всё будет намного труднее. Он теперь накопил денег и оружия, есть у него и наёмники. Что будет теперь делать Ельцин, трудно сказать. Но что-то делать надо. Он президент, он в ответе за всё. Мне даже жалко его. На него смотрит весь мир. И как только люди могут стремиться на это горячее место? Манит власть. Все хотят упиваться властью. А о России мало кто думает. Конечно, Ельцин не экономист, не учёный, но у него есть характер, воля и здравый смысл. Положение сейчас сложное, Максим. А нам надо двигаться вперёд. Надо думать о людях. Проблем много. Что делать с военными заводами? Что делать с угольными шахтами, которые надо закрывать? В сельском хозяйстве до сих пор ясности нет. Здесь только время подскажет, куда его двигать. Фермерство у нас не пошло. Не поддержало его правительство, потому что не было средств. А жаль. Оппозиция кричит, что Ельцин превращается в диктатора. Размазнёй тоже нельзя быть. У президента должна быть твёрдая рука. И слава Богу, пока рука у него твёрдая.
- Выпьем за то, чтобы Россия превратилась в могучую и цветущую державу! - предложил Козлов.
- Жить, конечно, можно, - сказал Максим. - Но всё как-то неспокойно. Порядка мало. Палатки раздражают. И эти заморские продукты. Неужели у нас своих нет? Зарплата маленькая. Потерпеть, конечно, можно. Но сколько? Хочется и пожить по-человечески. Но когда наступит эта человеческая жизнь? Я уже устал ждать. И ни на что не надеюсь. Наши дети, может быть, и увидят хорошую жизнь. А мы не увидим. В плохое время родились мы. Но всё равно не будем горевать. Это самое последнее дело. Давайте выпьем за дружбу! Вот вы пришли ко мне и осветили мне этот день. Спасибо вам, ребята!
- Как здоровье, Максим? - спросил Козлов.
- Скриплю помаленьку. Какое теперь здоровье? Половину кишечника отхватили. Я не думаю о здоровье. И смерти тоже не боюсь. Основную жизнь я прожил. Теперь надо доживать остаток жизни. Как-нибудь доскриплю. Спасибо жене и дочери. Ухаживают за мной и поддерживают. И вы меня не забываете. А ведь должно когда-нибудь закончиться это дурное время! Я читал учебник по истории. Чего только не было на Руси! Всё преодолела наша страна. И это лихолетье тоже преодолеет. Обязательно преодолеет. Народ у нас хороший. Это он за последние годы разбаловался. Только б не было никакой войны! Особенно с Америкой. Тогда будет всем нам конец. Но до этого не должно дойти.
- Правильно рассуждаешь, Максим, - поддержал его Козлов. – Всё правильно. Не будем горевать, братцы! Теперь нам надо выпить на посошок. И по домам! Дома нас жёны ждут. Да и отдохнуть надо.
- Приходите ещё, - сказал нам на прощание Максим. - Я так рад, что вы сегодня забежали ко мне! У меня всегда бутылка найдётся. Берегу на всякий случай.
- Будем иметь в виду! - засмеялся Козлов.
- А ты, Николай, не будь таким печальным! - обратился Максим ко мне. - Всё перемелется. Одна мука останется. Держись и не падай духом. У всех бывают беды.
- Хорошо посидели! - сказал довольный Козлов. - Без шума, без крика, без глупых тостов. Всё было нормально. Я доволен. Как теперь будем проводить эти три дня? Праздника, вроде, нет, а дни нам на празднование отпущены. И грустно, и обидно. Как же нас дурачили раньше! Сколько цветов делали, сколько было инструктажей правофланговых и руководителей колонн, сколько беготни из-за оформления - и всё коту под хвост! Обидно. Главное - верили во всё это, сил своих не жалели. Много хороших людей было в партии, а теперь мы оказались никому не нужными. Вырастают как грибы новые партии, а руководят ими юнцы, и все метят в президенты. Кто прав и кто виноват? И что нам теперь делать? Остаётся только молча наблюдать за всем этим. Ждать, что будет дальше. Надеяться, что пенсия будет приличная. А то с голоду можно умереть. Наши выпускники получают по два-три миллиона, разъезжают на собственных машинах, а мы как были полунищими, так и остались ими. Ладно! Не будем горевать! Чему быть, тому не миновать. Но я убеждён в душе, что через много лет мы опять придём к социализму. К более умному и культурному. Только нас с вами, братцы, уже не будет на этой земле. Обидно. Предстоят грозные события. Мы бы ещё могли помочь России. Что ж? Будем делать своё скромное дело на ниве народного просвещения. По крайней мере это конкретное и нужное дело. Это приятно. В деканат забегают наши выпускники, делятся впечатлениями, и все говорят, что они много получили в нашем вузе. И о нас знают кое-где. Разговорился я, ребята. Вы уж меня извините.
- Всё правильно, - ответил Сокол. - Всё правильно. Жизнь есть жизнь. На передовую позицию вышли молодые. У них больше энергии, нет такого страха и наших комплексов. Им теперь намного легче. Пусть творят мировую историю. Только чтобы не завели они наш народ в очередное болото. Мне непонятно поведение Америки. То ли они нас поддерживают, то ли радуются тому, что у нас творится. Не верю я им до конца. Мне кажется, что мы остались потенциальными противниками. И такими ещё долго будем.
- Верно, - согласился Козлов. - С ними надо ухо держать востро. Я им не верю. Как они тянули со вторым фронтом во время войны? Мы истекали кровью в Сталинграде, а они с англичанами вели боевые действия в Северной Африке.
- Самим надо выпутываться из этой ситуации! - сказал я. - Нечего надеяться на дядю! Огромная страна! Столько богатств! - Всё мы можем сделать сами!
Мы подошли к метро. Стали прощаться с Соколом. С Козловым мы поехали на Юго-запад.
- Звони! - оказал мне Козлов, когда я стал выходить на станции метро “Университет”. - Звони. Если будет скучно, приезжай ко мне. Посидим у меня.
- Подумаю, - сказал я, выходя из вагона.
Я дома. Тимофей радостно царапает обои. Потом просит еду. Я думаю, что мне делать в эти свободные дни, которые мне совсем не нужны. Целых четыре дня! Их надо чем-то занять. Ну что ж? Завтра займусь уборкой квартиры, схожу на рынок, почитаю, позвоню Матвею. На другой день поеду к Матвею и Лене. А там будет видно.
17
Шестого ноября я еду в Вешняки.
Я постоял у своей школы, где теперь учатся вечерники. Посмотрел на новую школу. Школьный двор обрезали наполовину. У метро кипела торговля. Мимо пролетали машины и автобусы. Рядом стояли высокие дома. Обычный район Москвы для многих. А для меня святое место.
Захожу к Матвею. Настя и Виктор бросаются ко мне. Я вручаю им подарки. Надя накрывает стол
катертью, Матвей ставит водку и коньяк.
- Что будем пить? - спрашивает он меня.
- Попробуем водочки, - говорю я.
На столе моя любимая закуска: холодец, квашеная капуста, огурчики, помидоры, солёные грибы, дымится картошка, рядом селёдка. Всё как надо.
- За наше здоровье! - говорит Матвей.
Мне хорошо здесь. И я рад за Матвея. Всё у него хорошо. Теперь он чинит кинокамеры, а иногда и сам снимает. Часто встречается со знаменитыми людьми.
Время летит незаметно. Потом мы пьём чай. Смотрим телевизор.
- Надо бы зайти к Лене, - говорю я Матвею.
Мы сидим у Лены. Потихоньку пропускаем по стопочке. Лена суетится. Арина помогает ей. Напротив нас сидит Андрей. Он всё-таки похож на покойного Игоря. Рядом крутится маленький Игорь. Жизнь не стоит на месте, она всё время в вечном движении. Одни уходят из жизни, на смену приходят их дети.
Мы поём военные песни. Смотрим телевизор, выходим на улицу. Машинально идём к станции. Долго смотрим на церковь, потом двигаемся по аллее к пруду. Робко светит ноябрьское солнце. Скоро зима, ляжет снег, а мы будем ждать весны и тепла.
Мы стоим на берегу пруда. Народу почти нет. Только напротив нас стоит величественный дворец. И кажется, что здание это неподвластно времени. И всё тут будет выглядеть так же и через сто и через двести лет. Если, конечно, не будет ядерной войны. А там кто его знает. Но если к власти прорвётся какой-нибудь энергичный авантюрист, то всё может быть. Без гражданской войны тут уж не обойтись. Будут всякие потрясения, о которых мы и не догадываемся. Многое ещё предстоит пережить России. Но она обязательно выдюжит. На то она и Россия! Непотопляемая…
- Ну, как ты поживаешь? - спрашивает меня Лена. - Держишься?
- Держусь. Спасает работа, друзья и кот Тимофей. Книги спасают. Мемуары свои пишу. Размножу в десяти или двадцати экземплярах, и всем раздам. Чтобы помнили наше время и нас самих, какие мы были тогда. Дни летят быстро. Трудно только бывает в праздничные дни, по субботам и воскресеньям. Но я не сдамся.
- Хороший мужчина никогда не пропадёт. Держись, Коля. Одни мы с тобой остались от старой компании. Нам надо поддерживать друг друга. И никогда не падать духом. Чаще звони мне. Не стесняйся, если тебе вдруг станет трудно. Я всегда приеду к тебе. Как дела на работе?
- Да всё нормально. Козлов - настоящий друг. Я, конечно, готов за него в огонь и в воду. Мы часто сидим втроём, я, он и Сокол, мой однокашник. Друзья меня поддерживают. А ещё у меня есть Матвей с Надей. Вот такие дела.
- А мне, Коля, уже надоело жить. Хочется увидеться с Игорем.
- Ты веришь в загробную жизнь?
- Немного верю, а ты?
- Я сомневаюсь, Лена. Привык верить в то, что я вижу и могу пощупать своими руками. Всё это легенды.
Из Кусково мы пошли прямо к станции метро. Мы посмотрели с Леной на нашу школу. Помолчали.
- Я скоро к тебе заеду, - сказал мне Матвей. - Но ты звони почаще. Чтобы мы не беспокоились за тебя.
Я сижу в вагоне и думаю как всегда о жизни. Думаю о прошлом, думаю о настоящем и будущем. Тяжёлая у меня жизнь получилась в конце. Как бы мне не сломаться. Вся надежда на работу и на друзей.
Кот Тимофей встречает меня укоризненным мяуканьем. Где это я весь день пропадал?
Он набрасывается на еду, а потом прыгает ко мне на колени и закрывает глаза от удовольствия, когда я начинаю его почёсывать за ушами.
На экране телевизора мелькает реклама. До чего же мы дожили в России? Я смотрю на скучную и глупую рекламу, потом впитываю в себя последние известия. Тут надо всё слушать внимательно. Пока в мире вроде спокойно. Но это только пока. А что будет дальше?
Звонит моя завкафедрой. Спрашивает, как я поживаю. Заботятся обо мне женщины на факультете.
Я ложусь в постель и беру очередной детектив, чтобы поскорее уснуть. Тимофей устраивается у меня в ногах. Тихо. Спокойно. Где-то там без меня живёт Лида. Не поторопился ли я с ней? Нет. Всё было правильно. Когда начинается ругань, а общих детей нет и скреплять семейную жизнь некому, то надо разбегаться. Ругань в семье - это самое последнее дело. Лучше быть в таком случае одному.
Побежали, полетели ноябрьские деньки вперёд, к Новому году. Дни стали совсем короткими. Газеты продолжали писать о гибели корреспондента “МК” Дмитрия Холодова. Семнадцатого октября он вскрыл анонимный дипломат, который привёз с вокзала из камеры хранения. Он стал открывать этот дипломат, мгновенно раздался сильный взрыв. Дмитрия Холодова не стало. Было ему всего двадцать семь лет. Как моему Олегу. Кому помешал этот симпатичный парень? Многие газеты обвиняли в гибели Дмитрия Холодова министра обороны Грачёва. Якобы, Холодов раскопал какой-то материал о тайных поставках оружия. В России началось что-то страшное. Погибали люди, правительство обещало найти убийц. Но только обещало. Раньше мы читали об убийствах в сообщениях из-за границы. Теперь это стало жуткой явью у нас. Надо обязательно найти и покарать коварных убийц! Нехорошо стало в России.
А потом на Россию обрушилась трагедия Чечни. Сначала наш танковый десант попал в плен. Ельцин двинул войска в Чечню. Началась осада Грозного. Общество разделилось на два лагеря. Кто был против войны в Чечне, а кто считал, что давно надо было положить конец режиму генерала Дудаева.
Появились убитые и раненые. Появились генералы, которые отказались воевать в Чечне. Средства массовой информации критиковали российскую армию и министра обороны Грачёва.
Вот и пришла война в Россию. Было неясно, во что она выльется.
Появились беженцы из Чечни. Появились боевые генералы. Солдатские матери выступили против посылки своих сыновей в Чечню. Ельцин выступил со специальным обращением. Лидеры фракций Гайдар и Явлинский выступили с резкой критикой. Зарубежные страны стали критиковать правительство Ельцина за войну в Чечне.
Декабрь шагал по России, пережёвывая и события в Чечне, и другие инциденты. Люди стали готовиться к Новому году.
Снег укутал землю, морозы стояли небольшие.
Один раз Козлов и Сокол заехали ко мне. Мы выпили и поговорили о Чечне.
- Чечня - часть территории России! - гремел Козлов. - Никто не имеет права отделяться просто так от России! Это вооружённый мятеж! Ельцин абсолютно прав, когда посылает туда войска. Дудаева уговаривали три года. И всё бесполезно. А за Чечнёй станут откалываться и другие автономные республики. И станет Россия маленьким Московским княжеством как при Дмитрии Донском. Ельцин абсолютно прав! Даже Жириновский поддержал Ельцина. А демократы Явлинский и Гайдар против. Что дальше? А дальше развал всей России. Дела нехорошие. Некоторые депутаты едут в Чечню и доказывают, что надо договориться мирным путём. Попробуй договорись с этим Дудаевым! Но он плохо знает нашего Ельцина. Президент за всё в ответе! Он двинул войска в Чечню. Что будет дальше? Поживём - увидим. На что надеялся Дудаев? На поддержку исламского мира. На слабость России. На резонанс во всём мире. Но слегка просчитался. Резонанс резонансом, а международное право есть международное право. Поторопился Дудаев. Вверг свой народ в такие страдания. Сколько чеченцев уже погибло? А россиян? К чему всё это? Решили самостоятельными стать, решили стать независимым государством. И вот вам результат.
- Трудно нашему президенту! - сказал Сокол. - Все его критикуют. Всё он делает плохо. А Россия пока стоит и не собирается погибать. Возродится наша Россия. И не такие трудности преодолевала. Мы много можем сделать. Надо только кончать все эти распри. Жаль, что Ельцин стареет. Кто может его заменить? Есть кандидаты, но всё это не то.
Я проводил друзей до трамвайной остановки. И решил прогуляться по морозному воздуху. Впереди Новый год. Как и где я его буду встречать? Не знаю пока. В Вешняки мне что-то не хочется ехать. Значит, буду сидеть дома один. Можно, конечно, что-нибудь придумать. Но тогда я должен бросать своего Тимофея. Как он будет один без меня?
Тридцатого декабря я, Козлов и Сокол решили забежать и поздравить Максима. Максим был дома. Он быстро накрыл на стол. Жена помогала ему. Она пригубила с нами рюмочку и ушла. Мы повели свои мужские разговоры.
- Спасибо, братцы, что не забыли меня, - благодарил нас Максим. - Я вас ждал. Что скажете про Чечню? Правильно мы сделали, что ввели туда войска? Может, не надо было?
- Всё правильно, - ответил Сокол. - Это территория России. Мы действовали строго по конституции. Другого выхода не было.
- Я тоже так думаю, - сказал Максим. - Не можем мы раздавать свои области направо и налево.
- Всё верно, Максим! - подтвердил Козлов. - Мы тоже так давно думаем. Но как вся эта акция отразится на авторитете России? Народ погибает с обеих сторон. Пока не видно конца этой операции.
- И когда только Россия заживёт нормально? - спросил грустно Максим. - Когда? Ждём-ждём, а хорошей жизни всё нет. Чем мы хуже заграницы? Они ухитряются жить нормально. А у нас всё никак не получается.
- Заживём когда-нибудь, - утешил Максима Козлов. - Когда нас не будет на свете. Где-нибудь в году две тысячи десятом или двадцатом. Не раньше. А пока будет всё кипеть и кипеть в России, пока всё не перекипит. Ладно. Увидят наши дети и внуки хорошую жизнь. В них будет струиться и наша кровь. Значит, увидим что-то и мы из загробного мира.
- Ну, ты даёшь, - улыбнулся Сокол. - Настоящий философ. Но во что-то верить всё-таки надо. Обязательно надо.
- Я так счастлив, ребята, что вы пришли! - продолжал Максим. - Ей Богу! Смотрю на вас и думаю, что Россия никогда не пропадёт, если в ней есть такие люди! Не пропадёт. Будет жить Россия. Только вот жаль, что нас не будет. Почему наука не научилась ещё удлинять жизнь человека лет до ста пятидесяти?
- А зачем? - удивился Козлов. - Зачем? Жить хорошо лет до пятидесяти. Пока ты здоров и можешь валить женщин в постель. А потом всё уже не то. Потом ты только на подхвате. Кому помочь, кому посоветовать. Вот мы сейчас пьём, а среди ночи будем глотать лекарства, утром мучиться головной болью. И всё начинает повторяться в жизни. Ты уже всё знаешь и почти ничему не удивляешься. Хотя лучше всё-таки ходить по земле, чем лежать в ней.
- Нет, - не согласился Максим. - Хорошо, когда человек прожил свои сто лет, а потом готовится спокойно к смерти. Он уже всё повидал. Помогает другим. Радуется просто природе, копается в огороде, сажает цветы и нянчит правнуков. Хорошо. И умирать тогда совсем не страшно. Я всё-таки, братцы, побаиваюсь смерти. Честно вам говорю. Хорошо, если сразу уткнусь в подушку - и готов! А если буду лежать месяцами, а из-под меня будут таскать горшки. Это уже не жизнь, а мука. Этого я очень боюсь. Давайте выпьем за жизнь, за наше здоровье и за нашу дружбу!
Мы выпили и стали собираться домой.
Обнимаемся на прощание и обещаем Максиму заглянуть в Новом году. Он машет нам рукой из окна. Мы топаем к станции метро.
- Хорошо посидели! - говорит Козлов. - Наша единственная отрада - посидеть в мужской компании. Завтра надо готовиться к Новому году. Приезжай к нам! - предлагает мне Козлов.
- Нет, буду отмечать дома! - говорю я Козлову. - Мне будут многие звонить.
- Нехорошо сидеть дома одному! - говорит Козлов. - Я тебе ещё завтра позвоню.
- Звони. Я буду дома. Если хотите, то оба приезжайте ко мне. До начала Нового года или после.
- Это мы всё завтра обдумаем, - сказал на прощание Козлов.
Тридцать первого декабря я начал свой день с уборки. Потом сбегал на рынок и купил картошку и капусту. Спиртное у меня припасено заранее. С двенадцати часов дня начал трещать телефон. Звонили все знакомые. Я еле успевал отвечать.
Неужели я буду встречать один Новый год? Рядом Тимофей. Но это не то. Как же дожил я до такой жизни? Как бы мне не сломаться?
- Папа! - говорил мне по телефону Матвей. - Приезжай ко мне. Что ты будешь сидеть дома один! Приезжай. Мы будем рады тебе.
- Не приеду. Буду сидеть дома. Ничего страшного. Главное - что я жив. Остальное всё ерунда.
- Тогда я приеду к тебе. Встречу с Надей Новый год, а потом на такси прилечу к тебе. Ты не возражаешь?
- Я буду рад. Но как Надя отнесётся к этому?
- Надю я беру на себя. Она всё понимает. Значит, жди меня часа в два ночи. Или даже пораньше.
Позвонил Козлов.
- В общем, так! Я тут дома посижу. Встречу Новый год, а потом рвану к тебе. Ты не возражаешь?
- Буду очень рад. А как Сокол?
- Он думает. Если уговорит жену, то тоже приедет часика в два или три. Погуляем до восьми утра, а то и до обеда.
Я ещё раз слетал на рынок. Купил банку солёных огурцов, банку солёных грибов и хорошего сала. Хлеба тоже подкупил. Жаль, что нет холодца, но может быть, кто-нибудь из гостей прихватит?
Время побежало быстрее. Тимофея я накормил по случаю праздника печёнкой, и он, довольный, облизывался, потом свернулся в клубок на кушетке и заснул безмятежным сном.
Вдруг раздался звонок, который всколыхнул меня основательно. Это была моя Клава!
- Привет! - сказала Клава. - Узнаёшь мой голос?
- Узнал. Здравствуй моя дорогая Клава! Как ты догадалась мне позвонить? Я уже сам собирался разыскать тебя.
- Тебя дождёшься. Вот сижу у подруги, и решила позвонить тебе.
- Как узнала мой телефон?
- Старые друзья из органов раздобыли. Ну, как ты живёшь? У тебя всё нормально?
- Нет, Клава! У меня было сильное горе. Сначала умерла жена, а потом погиб мой младший сын. Сейчас сижу дома один и собираюсь встречать Новый год.
- Разве ты второй раз не женился?
- Женился, но неудачно. Пошли ссоры. После гибели Олега и я стал какой-то другой. Она стала хамить, я выгнал её. Иначе я не мог поступить.
- Значит хороша была, если даже ты со своим характером не выдержал. Я бы встретилась с тобой. Но я так постарела, что ты меня просто не узнаешь. Поэтому не хочу, чтобы ты видел меня старой и безобразной. Ты меня понимаешь?
- Понимаю, Клава. Я бы хотел с тобой посидеть. Но настаивать не буду. Решай сама. Можешь приехать ко мне в любое время. И я могу подъехать, куда ты мне скажешь.
- Не знаю. Надо подумать. Так ты сегодня будешь дома?
- Сын только подъедет, да пара друзей, если их отпустят жёны.
- Говори твой адрес. Твёрдо не обещаю. Но не удивляйся, если часа в три я заскочу к тебе. Договорились?
- Приезжай, Клава! Я буду дико рад! Поговорим о жизни, вспомним старое. Приезжай. Ты меня так разволновала, что я сейчас выпью за твоё здоровье. Обязательно приезжай!
Телефон звенел не переставая. Значит, я ещё нужен людям. Значит, ещё ценят и уважают меня. Значит, мы ещё поживём на этом свете!
Я накрыл на стол. Тимофей крутился около, иногда напрыгивая на меня. Одиннадцать часов вечера. Я сажусь за стол. Надо проводить Новый год. Господи! Только бы мне не сломаться! Только бы выстоять в это трудное время! Как хорошо, что есть верные друзья. И как хорошо, что рядом нет никого, кто бы мог отравить моё настроение!
Я выпиваю за старый год. Год был тяжёлый. Я удивляюсь, как я всё вынес и вытерпел. Помогла старая закалка. Посижу пару часиков один, потом подъедут мои друзья. Не бросают меня одного. Молодцы!
Звенят кремлёвские куранты. Наступает Новый год! Девяносто пятый! Я пью шампанское. Потом водку. Закусываю. Смотрю по телевизору концерт. В этом году по всем каналам идут разные программы.
Опять звонки. Опять поздравляют меня и коллеги, и бывшие студенты, и теперешние.
Во втором часу раздаётся звонок в дверь. На пороге стоит Матвей.
- Папа! Я поздравляю тебя с Новым годом! Желаю тебе здоровья и счастья!
Мы сидим за столом вдвоём. Потом подходит Козлов вместе с Соколом. Это уже совсем здорово! Все привезли с собой выпивку и закуску! На столе появляется холодец.
- Будем гудеть до утра! - объявляет Козлов. - Гулять так гулять!
Телевизор передаёт концерт, мы шутим, пьём за Новый год.
В три часа утра раздаётся ещё один звонок. Я открываю дверь и вижу Клаву! Я её сразу узнал. Поседела, но почти такая же.
- Здравствуй, Коля! Поздравляю тебя с Новым годом! Дай я тебя поцелую!
- Клава! - кричу я. - Зачем ты на себя наговаривала! Ты совсем не изменилась! Ну если только чуть-чуть.
- Не льсти мне, Коля. Время берёт своё. Давно хотела увидеть тебя. Знакомь меня со всеми.
Клава долго смотрит на Матвея. Потом знакомится с Козловым и Соколом.
Мы с Клавой сидим в другой комнате и Клава рассказывает мне о себе. Недавно похоронила мужа. У неё двое сыновей. Они уже взрослые. Внук и внучка. Сама не работает. Скучает без работы. На жизнь не жалуется.
- Всегда помнила о тебе! - говорит мне Клава под конец. - Наводила о тебе справки осторожно. Знала, что жизнь у тебя течёт нормально. Поэтому и не звонила. Выглядишь ты хорошо. Эх, Коля! Неужели мы когда-то были с тобой вместе? Просто не верится. Пролетела наша жизнь как вешняя вода. Пролетела. И жалеть нечего. Слава Богу! Живы пока. Ты держись, мой дорогой! Надо держаться. Не у всех жизнь протекает гладко.
Потом мы сидели опять все вместе за столом и пели военные песни. Пили за здоровье Клавы и всех присутствующих. В шесть утра стали расходиться по домам.
- Звони! - сказала мне Клава на прощание. - Если нужна какая помощь, обращайся всегда. Я ведь медик.
- Спасибо тебе, Клава, что украсила наш праздник, - сказал я Клаве.
- Приезжай после обеда! - пригласил меня Матвей. - Посидим, сходим к тёте Лене.
Тимофей умывался и просил еды. Я насыпал ему сухого корма и завалился спать. Но сон всё не приходил. Я пытался понять, что меня ждёт в Новом году? Работа. Студенты. Праздник Победы. Будет ровно пятьдесят лет, как мы встречали этот праздник в Вешняках, а потом на Красной площади. Пятьдесят лет. Но до этого праздника надо ещё дожить. Обязательно доживу. Надо оформлять развод с Лидой. Надо идти к адвокату. Надо собирать всякие бумажки. Сегодня надо по дороге в Вешняки заехать на кладбище и навестить моего Олега. Его нельзя забывать ни на минуту. Надо поклониться ему в Новом году. Надо сделать генеральную уборку в квартире. Надо купить новый костюм.
Под эти мысли я наконец и заснул. Мне снился Олег. Мы сидим с ним на даче. Он принёс на стол полное блюдо спелой клубники. Мы едим сладкую клубнику. Олег сидит и смеётся. Весь он радостный и светлый. А я почему-то плачу…
18
Первого января девяносто пятого года я встал в двенадцать часов дня, потому что Тимофей прыгнул мне на грудь, стал тыкаться мордой в мой нос.
Я быстро вскочил, сварил рыбу Тимофею и стал собираться в Вешняки.
На улице была вода. Гнилой будет год?
Я с трудом нахожу цветы и иду на могилу к Олегу. Белые буквы памятника стали еле видны от дождя.
- Здравствуй, мой Олег! - говорю я вслух у могилы Олега. - Прости меня, Олег. Не досмотрел я. Прости меня, сынок! Я хотел как лучше. А вот случилась беда. Мне очень трудно, сынок! Очень трудно. Но я стараюсь держаться. Вот поставил тебе памятник. Но я виноват перед тобой. Не досмотрел я. Уж ты меня прости, сынок. Прости, мой дорогой! Уж лучше бы я лежал вместо тебя. Но так получилось. Тебя нет, а я вот живу. И жить мне совсем не хочется, сынок. Ты уж меня прости за такие мысли. Я всю жизнь боялся, что так может получиться. И в глубине души чувствовал, что так может получиться. Но скоро я лягу рядом с тобой. Подожди немного. И нам будет вдвоём спокойнее. Скоро увидимся.
Потом я подхожу к своей родной школе. Позади шумит Рязанское шоссе, шумят палатки, шумит толпа. А я всё смотрю на мою дорогую старушку-школу, и меня вдруг опять пронзает мысль, что она может и не устоять на этом бойком месте. Значит, надо собирать подписи выпускников этой школы и стучаться к Лужкову, чтобы кто-нибудь из супостатов-иностранцев не сломал нашу школу и не построил здесь какой-нибудь небоскрёб. Надо сражаться за нашу школу. Это же история России! Это всё, что остаётся от времён войны. Рязанское шоссе не в счёт. Эта дорога, видимо, появилась ещё до нашей эры. И тут, наверное, сновали племена вятичей и радимичей. Тут наступал Дмитрий Донской. Тут пошёл походом на Казань Иван Грозный. Тут скакала конница Мюрата, чтобы обнаружить следы русской армии, растворившейся в подмосковных лесах.
Я захожу к Матвею. Мы пьём за Новый год.
Подходит Лена с Ариной, Андреем и внуками.
- Ну, как ты? - спрашивает меня Лена. - Не падаешь духом? Только честно!
- Пока держусь, Лена. А там будет видно. Стараюсь не думать о плохом. Всё время кручусь. Время летит в общем незаметно. О разводе надо думать. О ремонте квартиры. Подхалтуриваю немного. Где перевод сделаю, где подготовлю человека, едущего в командировку в Германию. Деньги капают. С голода не помираю. Но особенно я благодарен своей работе. Когда я вхожу в аудиторию, то забываю обо всём на свете. Отличная у меня работа. Так вот и живу.
- Нельзя тебе одному. А вдруг что случится? Тебе нужна женщина-друг.
- Найду и женщину-друга. Только не хочу торопиться. Но обязательно найду. Пока поживу один. Приду в себя. Не пропаду.
- А я всё вспоминаю прошлое, - сказала Лена. - Видимо, совсем постарела. Как мы в Вешняках школьниками отмечали Новый год у Нины. Ты помнишь?
- Конечно, помню.
Время близится к вечеру, я собираюсь домой. Матвей оставляет меня ночевать. Но я не могу оставить Тимофея одного. Моего любимого котика. Его надо кормить. Он наверняка скучает один в тёмной квартире.
Вся компания провожает меня до метро. Мы как всегда стоим несколько минут у школы, смотрим на неё. Потом я спускаюсь в метро. Как бы только не заснуть в уютном вагоне. А сам думаю, думаю о своей жизни. Негоже быть всё время одному. Но нет никого рядом, кто бы мог скрасить моё одиночество. Ничего. Пока подожду. Пока я ещё не остервенел от одиночества. Вообще-то мне после гибели Олега на многое наплевать. Всё мне обрыдло. Жить, честно говоря, почти не хочется. Живу по привычке. Хорошо бы незаметно и тихо уснуть. Тогда конец моим мукам. Буду я лежать и спать спокойно рядом с Олегом. Как в детстве. Вот такие глупые мысли посещают в последнее время мою голову.
Тимофей с задранным хвостом жалобно мяукает. Он вроде упрекает меня, что я надолго оставил его одного.
Я кормлю и ласкаю Тимофея, разбираю постель и ложусь спать. Но сначала надо немного почитать. Тимофей прыгает мне на грудь и уютно устраивается перед моим носом.
На другой день я проверяю контрольные работы студентов, делаю в квартире небольшую уборку. Стираю себе рубашку и платки, готовлю щи на всю неделю. Мне уже хочется поскорее очутиться на работе. Там намного веселее.
Я всё время думаю о своей жизни. Где я сделал ошибки? И какие? Вроде бы, грубых ошибок не делал. Главная моя ошибка - на некоторое время из-за Лиды и её проклятой дачи оставил без должного контроля Олега. Не настоял, чтобы он бросил свою бесперспективную работу с Джексон. Олег собирался ещё закончить юридический факультет. Я одобрял такое решение. Всё вышло ужасно. И нет мне прощения. И ничего теперь не сделаешь. Жить мне совсем не хочется. Но жить надо. Ну что ж? Будем жить. Будем работать. Отметим пятидесятилетие со дня Победы. А там будет видно. Загад не бывает богат.
Я выхожу на улицу. Уже давно зашло январское солнце. Но скоро оно наберёт силу. Всё растает, будет весна, будет солнце, будет счастье и радость в нашей России. Может быть. А пока полыхает война в Чечне. И гибнут там с обеих сторон молодые ребята. Плохо, что Ельцин не смог решить конфликт с Чечнёй другими средствами. Войну надо поскорее закончить. Как её закончишь, когда чеченцы погубили много наших людей, и люди наши озверели? Но надо заканчивать эту войну. Пока Зюганов, глава коммунистов, набирает себе перед выборами очки.
По дороге к рынку мне ковыляет навстречу бывший директор школы, где учился Олег.
Директор радостно приветствует меня. Он выражает мне своё соболезнование. Потом говорит, что жить ему трудно, но он борется с остатками своего инсульта. Часто заходит в школу. Его там любят, и он забывает о своей болезни.
- Судьба человека на небе решается три раза, - говорит мне директор. - Когда его зачинают, когда он рождается, и когда он умирает.
Я спрашиваю его, почему его прихватил этот инсульт. А директор всё объясняет мне своей работой. Было у него хобби: возить детей во время каникул в походы по горам Крыма.
- Я иду впереди, - говорил мне директор, - а позади меня шестьдесят учеников. А сам думаю: а вдруг кто-то из них сорвётся в пропасть? Вот эти нервные перегрузки и сказались теперь. Был я в доме инвалидов. Продержался там три месяца, а потом сбежал оттуда. Как Антей я должен держаться за родную землю. Хотя у меня жена настоящая мегера, дома всё-таки лучше. Каждое утро у меня вроде ритуала: я пешком спускаюсь с шестого этажа и поднимаюсь с газетами опять на шестой этаж. Стало мне полегче. Приспособился опираться на здоровую ногу и на палку. Вот так и живу. Когда становится совсем тошно, иду в свою школу. Сижу в учительской и молчу, чтобы никому не мешать. Мне становится легче. Держусь. А как ты? Держишься?
- Держусь. Куда же деваться? Работаю пока. Кручусь вовсю со студентами. Дни пролетают быстро. Особенно зимой. Там будет видно. Со второй женой не поладил, и мы разошлись. Вот такие дела.
Мы обещаем регулярно звонить друг другу и расходимся. Господи! Ну почему так тяжело жить на этом свете? Почему?
Как я буду жить в Новом году? Неужели буду каждый день мучиться и желать себе скорой смерти? Избави Бог!
Я иду и иду по родным улицам нашего микрорайона. Немного подморозило. Домой мне совсем не хочется.
Надо бы мне съездить в родную деревню летом. Посмотреть, что делается там. Я вдруг вспоминаю, что мой дед по материнской линии, простой крестьянин, ездил хоронить Толстого. Ай да дед!
Дед по отцовской линии работал управляющим у помещика. И справлялся, хотя и не было у него высшего образования!
Надо обязательно съездить в родную деревню. Может быть, в последний раз.
Я подошёл к дому, где жила, или, может быть, живёт Галя. На скамейке у дома сидят старушки.
- Извините, - говорю я. - Я недавно приехал из заграничной командировки. Тут у меня жила хорошая знакомая, и что-то она перестала отвечать на мои письма. Не знаете, жива она или переехала?
Одна из старушек начинает мне рассказывать всё, что произошло в квартире моей Гали.
- Она долго болела в последнее время. С сердцем у неё было что-то. А тут умер муж Костя. От рака. До этого сильно выпивал. После смерти мужа она стала болеть. Последнее время она не поднималась. Сын у нее женился. Вот они и ухаживали за матерью. Умерла она уже почти как два года назад.
- А на каком кладбище её похоронили? - спрашиваю я.
- На Хованском. Да Вы зайдите в квартиру. Вам там всё сын и расскажет.
- Зайду в следующий раз, - говорю я и ухожу. Вот так. Нет и моей Гали теперь. Всё уходит помаленьку в другой мир. А я даже не пришёл на похороны. Нехорошо всё это. Нехорошо. Но из песни слова не выкинешь. Надо будет разыскать её могилу. Позвоню невестке или сыну и узнаю номер участка. А ведь когда-то мы гуляли по Вешнякам, мечтали о счастье, о том, что у нас будет трое детей. И вот результат. Ни Гали, ни Кости. Есть сын. Но не мой. Почему мы в юности бываем такие доверчивые, глупые, чистые и наивные? Нет в нас никакой житейской мудрости. И плывём мы по течению, а это течение несёт нас к берегам вечности. Нет Гали, нет Веры, нет Игоря, Виктора и Нины, нет моего Олега. А почему я хожу по этой грешной земле?
Может быть, я по натуре экстрасенс, ибо я в глубине души часто предчувствую, что меня ожидает впереди. Я чувствовал, что с Галей мы вряд ли будем вместе. Несколько раз я видел во сне своего Олега умершим от какой-то болезни. А когда просыпался, то радовался, что это был только дурной сон. Но с восьмидесятого года на меня наваливались приступы тоски, которые буквально душили меня: я только не понимал, откуда придёт горе. Мне всё казалось, что я могу неожиданно умереть. Но всё получилось по-другому. Значит, в наших снах иногда проявляется предвидение будущего, которое таится в нашем подсознании? Трудно всё объяснить. Слишком ещё загадочен наш мир. И непонятна нам категория времени. Мы часто вспоминаем прошлое, а будущее тоже стучится в наше сердце. Когда-нибудь наука всё это растолкует. И ничего непонятного не будет. Когда-нибудь.
Надо идти к адвокату. Нечего тянуть резину. Пора начинать дело о разводе.
На другой день я захожу в юридическую консультацию и рассказываю о своей жизни женщине-адвокату.
- Мне всё ясно! - говорит адвокат. - Эта женщина решила завладеть квартирой в пользу своих детей. Хорошо, что Вы не прописали её. Вам надо срочно разводиться.
Затем адвокат диктует мне заявление. Перечисляет все нужные необходимые документы. Оказывается, мы можем оформить наш развод и без суда, если я с Лидой пойду в ЗАГС, и там мы напишем заявление с просьбой о разводе. Но пойдёт ли туда Лида со мной? Многие её вещи лежат у меня. Что делать? Надо немного подумать. Может, Лида сама объявится.
Шестого января Лида звонит с утра и просит меня подождать её. Она приедет на машине за своими вещами.
Приезжает Лида. Начинает укладывать и увязывать свои вещи. Собирает на кухне все свои тарелки и кастрюли. Я ничего не говорю.
- Ты ничего не хочешь мне сказать? - спрашивает меня Лида. – Может, ты жалеешь, что так всё у нас получилось?
- Я хочу, чтобы ты дала мне справку с места жительства или пошла со мной в ЗАГС, где нас по обоюдному согласию развели бы без суда.
- А что ты так торопишься с разводом? Ты что? Собрался уже опять жениться? А может, мы ещё с тобой помиримся? У всех в семье бывают ссоры. Подумаешь, один раз ругнулась матом. Матвея твоего я терпеть не могу. Мне кажется, что и он меня тоже ненавидит. Ты развёл меня с мужем и разбил мне всю мою жизнь! Я тут вывозила всю грязь. Ради чего я так старалась? И вот мне такая благодарность? Никуда я с тобой не пойду! И справки тебе тоже не дам. И на суд не пойду. Не хватало мне ещё там позориться. Откуда я знаю, что ты там будешь наговаривать на меня? Я возьму и напишу в твой ректорат, как ты всё время пьянствуешь и с Козловым, и с бывшими студентами! Ты меня ещё плохо знаешь! Вылетишь живо со своей работы! Будешь тогда помнить меня всю жизнь!
- Хватит, Лида! Теперь уже поздно разбираться, кто прав, а кто виноват. Сосуд разбился, его теперь не склеишь. Я не могу быть вместе с женщиной, которая изрыгает трёхэтажный мат. Если бы это был фронт или тайга, тогда другое дело. Откуда в тебе всё это? И где ты бывала во время своих командировок? Мы просто разные люди, нам нельзя больше быть вместе. Я только удивляюсь, как один и тот же человек может быть нежным и ласковым, а потом вдруг превращаться в какую-то базарную бабу, которая прошла огонь, воду и медные трубы.
- Пошёл ты куда подальше! Будет тут ещё мне мораль читать! Видала я таких! Сиди тут один в своей квартире и подыхай! Я и без тебя проживу!
Вошёл шофер и стал грузить в лифт узлы, чемоданы и сумки.
- Ты ещё пожалеешь, сволочь! - сказала мне на прощание Лида, и хлопнула изо всей силы дверью квартиры. Зашумел лифт. Всё. Больше я её, наверное, никогда не увижу. И слава Богу! Но на душе стало тоскливо.
Я быстро открыл бар и нацедил грамм сто коньяка. Выпил. Тимофей прыгнул мне на колени, стал тереться об меня своими усами. Я машинально погладил Тимофея и стал быстро собираться на работу. Только не сидеть одному дома. Только крутиться среди людей.
Я выскочил на улицу. Вскочил в трамвай, вбежал в метро. Через полчаса я уже входил в вестибюль нашего университета. Со мной здоровались студенты, коллеги, лаборанты. Тут был мой дом! Мне сразу стало легче. А когда я вошёл в деканат, и на меня набросились посетители и студенты с протянутыми справками, которые я должен был подписать, я почти забыл о Лиде. Не стоит мне так расстраиваться. Просто я не ожидал, что Лида так меня заведёт! Это надо было предвидеть.
Работа захватила меня, и я уже забыл и про Лиду, и про своё одиночество. Трещал телефон, заходили студенты, посетители, а я подписывал справки, ругал двоечников, шутил, смеялся, отвечал по телефону, ругал лаборантов и бегал по коридорам.
- Надо бы принять немного перед Рождеством, - сказал мечтательно Козлов. - Всё-таки христианский праздник. Ты как?
- Я всегда за. Можно посидеть у меня. Вдвоём или Сокола позовём?
- Позовём Сокола. Втроём будет веселее. У тебя как с деньгами? У меня ничего почти не осталось.
- Найдётся. Купим по дороге бутылку и закуску. Мне тоже хочется чуть-чуть расслабиться.
Мы сидим у меня в большой комнате. Тимофей разлёгся на ковре посередине комнаты. Он уже хорошо знает моих друзей и не кидается от них в другую комнату. На столе квашеная капуста, солёные огурчики, зеленая петрушка, картошка и селёдка.
- За Рождество Христово! - говорит Козлов.
Молча закусываем. Сегодня мы не успели пообедать.
- Хорошо! - говорит удовлетворенно Козлов. – Благодать! И никто нам не мешает. Поговорить можно обо всём спокойно. Господи! Только что отмечали Новый год, а уже шесть дней пролетело! Время летит как вихрь! Не успеем оглянуться, как помирать пора. Только чтобы сразу. Чтобы не лежать и не мучиться. Раз! - нет тебя! А потом вечный сон. Вот так. Давайте-ка пока по второй врежем. На том свете выпить нам уже никто не даст, если этот загробный мир существует.
- Что будет в России в Новом году? - спросил нас Сокол. - Все партии собираются драться на выборах. Все метят в президенты. Удержится ли наш Ельцин? Или придёт к власти Зюганов или Явлинский? Попробуй, угадай! В России нужна стабильность. Если придёт Зюганов, а это совсем не исключено, то тогда обязательно будет гражданская война. Тогда России будет конец. Растащат нашу великую Россию по кусочкам. Сибирь оттяпает Китай с Японией. А там и Америка перекинется через Берингов пролив. Всё может быть. Даже немного страшно становится. Одна надежда, что всё как-нибудь рассосётся. Или останется у руля Ельцин и поможет России. А может, судьба пошлёт нового Столыпина или Петра Первого. Всё может быть.
- За Россию! - крикнул Козлов. - Не пропадёт наша Россия! Её уже много раз хоронили, а она всё живёт. Всё вынесет Россия, и ещё покажет всему миру, на что она способна! Татарское иго сто сорок лет терпели, сбросили! Смутное время тоже прошли, но не погибли. И наконец семьдесят лет тоталитарного режима. Война с немцами! Сколько раз голод душил Россию? Всё вытерпели! Нужно время. И все трудности останутся позади. У нас огромные богатства. Только вот людей надо перевоспитать. Тут вся надежда на нашу молодёжь. Она нас спасёт. Пусть уматывают за границу те, кто не верит в Россию. Обойдёмся без них. Всё построим, всё сделаем. Только бы не было ядерной войны! А остальное всё преодолеем. Не пропадём!
Мы сидели несколько часов. Звонили жёны Козлова и Сокола, звонила сестра, Лена, Матвей. А мы сидели и говорили, произносили тосты, и были довольны тем, что выговорились немного.
- Теперь можно и по домам! - сказал наконец Козлов. - Кажется, основные проблемы нашего бытия обсудили. Теперь соберёмся где-нибудь в конце месяца. Если будем живы, и не произойдёт никакого землетрясения или ядерной войны.
19
Летели январские дни. Каждый день приносил что-то новое. Кто-то из старых преподавателей отдал Богу душу, кто-то решил отметить день рождения, а кто-то приехал из-за границы.
Я старался проводить больше времени на работе: там было веселее, и одиночество не так душило меня. Козлов это понимал и радовался моему усердию. Он не гнал меня теперь домой, подбрасывал разные поручения, дела у нас шли неплохо.
Пару раз ко мне заезжал после работы Матвей. Мы пили с ним чай, выпивали по стопочке, обсуждали наши дела, я шёл его провожать.
В конце января я съездил на кладбище. Это тоже была отдушина. Половина воскресенья уходила на эту поездку. К Лене и Матвею не заходил. У них могут быть свои дела. А видеться часто - можно и надоесть друг другу.
В Чечне полыхала война. И ничто её пока не могло остановить. Гибли люди с обеих сторон. Правозащитник Ковалёв всё время находился там, и доказывал, что наши войска ведут себя там совсем не по-джентельменски. Министр обороны Грачёв не стерпел и обругал Ковалёва. Запад стал нас сильно ругать за войну в Чечне, хотя формально мы подавляли мятеж на собственной территории.
К этому времени уже погибли три депутата Думы, и никто толком не знал, кто их убил. Это было совсем нехорошо.
Седьмого февраля начался второй семестр. Накануне ко мне заехал Юра Орлов. Дела у него были неважные. Жена всё время болела: сказались долгие годы работы в качестве стюардессы. Они ссорились, и дело у него дошло до развода. Юра был директором обычной средней школы. Сына ему пришлось отправить к своей матери в Ростов. Там он совсем не стал слушаться бабушку. Юра был на перепутье. Денег не хватало, семьи не было. Как жить дальше?
Я подбадривал Юру как мог. Он подбадривал меня. Что же такое творится в нашей стране? Многие семьи несчастливы. Наверное, всё идёт от бедственного положения в России. А может, всё коренится гораздо глубже. Просто иногда семейная жизнь с первого раза не получается. Ребята торопятся жениться, а материальной базы у них нет. Они многое теряют в глазах своих жён. Муж обязан прокормить свою семью. Попробуй у нас сделай это! Надо быть либо жуликом, либо миллионером, либо киллером.
- Юра! Надо держаться! - сказал я. - Всё это временно. Наладится у нас с тобой жизнь, как и во всей России. Надо смотреть вперёд. Пока держись и не унывай. Ты же мужик! Если что нужно, всегда поможем!
- Да это на меня нашло, - оправдывался Юра. - Я всё сам прекрасно понимаю. Но человек слаб. Вот я немного и расслабился. Пока хожу на своих ногах, мне всё нипочём. Вы уж меня извините! Бывает.
Я проводил Юру, и опять стал гулять по своему микрорайону. Скорее бы наступала весна. Надоел этот холод. Я вспомнил яблоню, которая растёт около трамвайного круга. Всю зиму она стоит сухая и костлявая. А в мае она преображается в дивную невесту в белом платье. Она так чудесно цветёт, что я долго стою около этой яблони и любуюсь ею.
Двадцать третьего февраля я сидел дома. У меня вдруг подскочило давление. Врач велел сидеть дома и не пить ни грамма спиртного.
Настроение было неважное. С утра звонил телефон. Все мои знакомые поздравляли меня с мужским праздником. А я сидел и смотрел в потолок. Много читать мне врач тоже не рекомендовал. Как же я буду жить дальше? Надо кончать все эти посиделки с выпивкой. Но тогда жизнь совсем потускнеет!
Звонки не прекращались.
Позвонила Марина, жена моего брата Ивана. Иван был уже давно на пенсии и сидел дома. Марина сказала, что Иван совсем плох. Я пообещал в ближайшее воскресенье навестить его.
- Привет! - поздоровался со мной по телефону Козлов. - Мы тут с Соколом решили навестить тебя.
- Мне пить нельзя! - сразу сказал я Козлову.
- А мы и не собираемся тебе наливать. Просто навестим тебя, посидим и поедем по домам.
Мы сидим втроём за столом. Друзья налили мне половину рюмки.
- На твоё усмотрение! - сказал милостиво Козлов. – Хочешь - пей, а хочешь - не пей. Дело хозяйское.
Я выпил половину рюмки, мне стало легче на душе. Друзья ели и пили, а я их как хозяин обслуживал.
А звонки звенели. Я подходил, говорил, шутил, смеялся. Было приятно, что меня ещё помнят, что я кому-то нужен и кто-то думает обо мне.
Потом я ещё выпил полрюмочки. Давление - вещь коварная. А если инсульт? Что я буду тогда делать? Лучше уж потерплю, пока моё давление не придёт в норму.
- Я тебе урок хороший нашёл, - сказал вдруг мне Козлов. - Приходила по рекомендации женщина-красавица. Советую тебе с ней позаниматься. Она как раз недалеко от тебя живёт. Я дал ей твой телефон. Посмотри сам. Только за последствия не отвечаю. Она потеряла мужа. Он был ранен в Афганистане, а года два тому назад умер. Двое детей. Деньги тебе не помешают?
- С неё неудобно брать, - ответил я Козлову.
- А ты бери по-божески! Имей совесть! Ну как? Возьмёшься?
- Пусть приходит. Деньги никогда лишними не бывают. Только пусть звонит поскорее. А то ко мне многие пристают с такими просьбами. Пока время есть свободное, можно и подзаняться. А зачем ей понадобился немецкий язык?
- Она работает на совместном предприятии, там много немцев. По работе ей без немецкого не обойтись. Так что дерзай. Тем более, что ты один. И делать тебе вечерами нечего.
- Ладно, - сказал я. - Только чтобы готовилась к занятиям!
Я проводил друзей до трамвая, и стал прогуливаться около рынка. Полно палаоки. Вот жизнь настала! Спиртное можно купить в любое время дня и ночи. Только плати деньги. Весь рынок был облеплен магазинами. Некоторые торговали круглосуточно.
Я думал о своей жизни. Жить мне остаётся от силы лет десять. А может, и меньше. Надо успеть сделать все дела, которые я намечал раньше. Что мне надо сделать? Надо оформить развод с Лидой. Надо написать свои мемуары. Надо помочь Матвею отремонтировать наш старый домик на даче. Дел, в общем, не так много. И надо поправить своё здоровье. Немного походить по врачам. Может, и полежать в больнице или отдохнуть в санатории, хотя там и скучно. Иногда хорошо, что ты один дома. Никто тебе не мешает думать или читать. Никто тебя не пилит и не воспитывает. Сам себе хозяин. Надо привести в норму своё давление. С тяжёлой головой и жить не хочется. Сначала забегу к нашему врачу на работе. Главное - не паниковать.
В субботу я поехал к брату Ивану. Давно я у него не бывал. У нас с ним всё время были прохладные отношения.
- Заходи, заходи! - сказала мне Марина, открыв дверь. - Совсем нас забыл. Зазнался. Это я шучу. А раньше как гуляли! Как песни пели! Иван совсем плохой. Ноги у него не ходят. А ты ещё бутылку с собой привёз. Будешь пить один! Ивану я не разрешу. Ты уедешь, а мне потом вызывать скорую помощь…
- Садись, Коля, - пригласил меня Иван в свою комнату. - Плохи мои дела. Ноги почти не ходят. Диабет у меня появился. Хорошо, что Марина за мной ухаживает. А то бы один давно отбросил штиблеты. А по рюмочке нам с тобой надо выпить. Слышишь, Марина? Только по одной.
Марина собирает на стол. Садится с нами.
- За здоровье! - говорит Марина. - Хуже нет, когда ты болеешь. Пришла проклятая старость. Одни болячки. Тут болит, там болит. Просто жить не хочется. Как ты там один управляешься?
- Пока кручусь. Матвей иногда ко мне забегает. Да я и сам ещё бегаю. Давление меня беспокоит. А так жить ещё можно. Работаю. На работе всё забываю. Но возраст есть возраст. В общем, пока кручусь как могу. Я ещё одну махну за ваше здоровье.
Марина выпила со мной, оживилась, стала петь песни. Раскраснелась. Повеселела. Песни лились одна за другой.
- Приезжай к нам почаще, Коля. С тобой хорошо. А то сидим мы одни. Дети забегают к нам редко. У них свои семьи. А мы сидим с Иваном всё время одни. На праздник, правда, все приходят.
- Звони, брат, почаще, - говорит мне Иван на прощание. - Я в любую минуту могу отдать концы. Мы ещё не вспомнили нашу молодость как следует. Посидели хорошо. Спасибо тебе, дорогой. Тебе там одному тоже не сладко. Но ты у нас самый деловой, не пропадёшь. Фёдора мне очень жалко. Погиб в девятнадцать лет. Ничего ещё в жизни не видел. И никто о нём не вспомнит. Вот она какая судьба может быть. Значит, так ему написано было на роду.
Я ехал домой и думал опять о нашей таинственной жизни. Неужели у нас есть судьба? Или всё складывается случайно? Кто может ответить на этот вопрос? У меня тоже могло всё сложиться по-другому, если бы я остался в Калуге. Или если бы развёлся с Верой. Или ушёл бы в другой институт. Всё могло быть по-другому. Но сложилось именно так, как оно сложилось… Всё это определилось временем и моим характером, а также страной, в которой я жил. Если бы я не заболел, то, возможно, был бы военным или моряком. В юности перед нами лежат тысячи дорог, редко кто сознательно выбирает свою дорогу. Тут решает случай: мы идём в институт, который рядом с нашим домом, или выбираем профессию своих родителей, или хороший друг уговорит идти вместе с ним в один институт. В юности ничего толком не знаем о своей будущей профессии. Почему я выбрал немецкий язык? Потому что воевали с немцами, потому что в моём доме жила Вера Ивановна, потому что потом заболел. Но и любовь была к немецкому.
Тимофей стоял уже около двери, которую я открывал. Он, как всегда, жалобно замяукал, прося еды и внимания к себе. Я почесал его за ушами и наложил ему рыбы. Тимофей быстро съел рыбу, сел ко мне на колени, стал старательно умываться. Потом прыгнул в кресло, поджал ноги под себя и принял позу, в которой было умиротворение и полное равнодушие ко всему.
Первого марта поздно вечером по телевизору сообщили, что убит около своей квартиры тележурналист Листьев. Вся страна кипела несколько дней. Убийцы скрылись. Напечатали фотороботы. Но это были рабочие, которые ждали хозяев, чтобы начать ремонт квартиры. Что же у нас творится? Убийцы разгуливают по столице. И никто их не может поймать. Так дело может дойти до распада России. Милиция обещала быстро поймать убийц, но никто им не верил. А тут ещё непрерывные бои в Грозном и жертвы с обеих сторон.
Было непонятно, за что убили Листьева. Всё сводилось к тому, что он кому-то мешал на телевидении. Мешал зарабатывать большие деньги. Выходит, что наша милиция совсем не бережёт нас. То ли мало людей в милиции, то ли они слабы как профессионалы. Попробуй разберись!
Ко мне пришла женщина по рекомендации Козлова. Я убирал до неё свою квартиру. На это у меня ушло часа три. Кажется, немного привёл её в порядок.
Женщина была хороша собой. Ей было около сорока лет.
- Меня зовут Эмма Васильевна, - сказала она. - Мне надо знать немецкий язык. Вы сможете научить меня за полгода?
- Постараюсь. Но я очень строгий.
- Я буду стараться. Вы только меня не сильно ругайте.
Я не мог отвести от неё глаз. Как же я буду с ней заниматься? Её красота смущала меня. Но делать нечего. Надо начинать урок.
Мы начали свой первый урок. Как всегда, начали со звуков. Потом перешли к простым фразам. Потом я написал ей на листе бумаги спряжения глагола “иметь” и “быть”.
Девяносто минут пролетели незаметно. Мне не хотелось расставаться с Эммой. Это был не урок, а наслаждение. А что же я буду делать, когда влюблюсь? Надо быть строгим в своих мечтах. Эмма не для меня. У неё и без меня хватает кавалеров. Я просто скромный репетитор.
- Зачем ты её ко мне прислал? - спросил я на другой день Козлова. - Такая красавица! У меня даже голова кружится!
- А ты не капитулируй заранее! Будь строгим и учи её. Старайся. А там будет видно.
- Что будет видно? Она упорхнёт, а я думай и переживай?
- Тебе уже не восемнадцать лет. Повезёт, так повезёт. Гляди в оба. Она всё сама видит. Только не приставай к ней. Женщина сразу чувствует, когда она нравится мужчине. Твоё дело сохранять спокойствие и набирать очки в свою пользу. Только не торопись. Держи себя всё время в руках. Учи её как следует. Это твой самый сильный козырь.
- Тебе легко говорить! А мне сидеть рядом с ней и волноваться!
- Ничего. Ты - мужик тёртый. Не пропадёшь. Потом будешь благодарить меня.
И побежала моя жизнь дальше. Подъём, завтрак, дорога на работу, уроки, деканат, возвращение домой. А потом подходила Эмма. Для начала мы решили заниматься три раза в неделю.
Я старался. Перед уроком придумывал интересные упражнения, старательно продумывал ход самого урока, делал маленькие паузы, подбадривал Эмму. И провожал её до остановки трамвая, хотя Эмма смущалась и отказывалась от моих провожаний.
Восьмого марта я поздравил Эмму по телефону с женским праздником. Потом позвонил сестре Тане. Таня приглашала меня к себе и жаловалась на своё здоровье. Я обещал подъехать в самое ближайшее время. Мысли мои были заняты моей ученицей. Озадачил меня Козлов!
Основной упор в занятиях с Эммой я делал на разговорную речь. Мы отрабатывали простые фразы. Эмма радовалась как маленький ребёнок, когда у неё всё получалось.
Так пробежал март. Я уже привык к Эмме. О чём думала она, я не знал. Уроки проходили живо и весело. Я радовался, что Эмма делает успехи. Что будет потом, когда Эмма прекратит со мной свои занятия? Я не хотел брать с неё деньги, но она настояла, чтобы занятия были платные. Эта плата меня совсем не радовала.
Пятого апреля я тихо помянул свою Веру. Пролетело уже восемь лет, как она умерла. Восемь лет. Пролетели эти восемь лет как один миг. Вроде всё было вчера.
Уроки с Эммой продолжались. Постепенно мы узнали всё друг о друге. Она молча слушала о моей жизни. Скупо рассказывала о своей. Потом опять шли занятия. Я старался как только мог. Мне хотелось выглядеть в глазах Эммы знающим и талантливым преподавателем. Эмма уже строила простые фразы. Читала адаптированные книжечки на немецком языке.
- Что бы я делала без Вас? - сказала она. - Вы просто молодец! Мне так повезло с Вами! Благодаря Вам я полюбила немецкий язык. Мне теперь захотелось овладеть этим языком по-настоящему.
- Всё зависит от Вас, - заметил я. - У Вас большие способности и огромное желание. Прилежание у Вас тоже большое. Когда Вы только успеваете готовиться к моим занятиям?
- Учу до часу ночи. Иногда и позже. Мне на работе без немецкого нельзя. Меня просто уволят. Я дала слово шефу, что выучу язык, чтобы свободно разговаривать с немцами. Вот и стараюсь. Мне там хорошо платят. Шеф уже заметил мои успехи и хвалит меня. Удивляется, что я так быстро овладеваю языком. Сказал, что у меня, видимо, блестящий преподаватель. Я очень Вас хвалила.
- Спасибо, Эмма. Я очень рад, что смогу Вам помочь. Вы делаете большие успехи. Занятия доставляют мне огромное удовольствие.
- Мне тоже. Я иду на эти уроки как на праздник.
- Давайте выпьем по рюмочке за наши занятия! - предложил я.
- По рюмочке можно.
- За Ваше счастье! - предложил я тост.
Эмма улыбнулась, и мы выпили. Помолчали.
- Вы очень красивая! - вдруг выпалил я. - На Вас опасно долго смотреть. И страшно. Можно влюбиться с первого взгляда. Поэтому я стараюсь на Вас смотреть пореже. Вы скоро закончите свои занятия, а мне думать и думать о Вас.
- У Вас сильный характер. Вы из тех мужчин, кто умеет держать себя в руках. Вы мне нравитесь. Жаль, что мы не встретились с Вами раньше. Но всё равно, я рада, что занимаюсь с Вами. Меня Вы не бойтесь. Я ласковая и добрая, если ко мне относятся хорошо. Мужчины, которые мечтают переспать со мной, меня раздражают. Это просто какие-то кобели. Мне нужен настоящий друг, с которым мне было бы легко и спокойно.
- Я мог бы стать таким. Только меня смущает мой возраст.
- А у меня двое детей, которых надо растить и растить, Вас это не смущает? Только честно.
- Если честно, то чуть-чуть смущает, и то только в том плане, что они не примут меня. Только поэтому. Чтобы Вы потом от этого не страдали. Если возникнет конфликт, между мной и детьми, Вы, конечно, выберете сторону детей. Это понятно. Всё сложно. Но я бы пошёл с Вами в огонь и в воду! Ей Богу!
- Я вижу, что нравлюсь Вам. Но Вы меня как человека почти не знаете. У меня тоже есть характер, и характер непростой. Одной жить трудно. Да ещё с двумя детьми. Но живу! Уже два года, как я без мужа. Посвящаю себя только детям.
- Эмма! - сказал вдруг я. - Давай попробуем быть вместе! А то мне последнее время жить не хочется. Очень трудно. Подкосил меня мой Олег. Иногда утром проснёшься. На улице слякоть. И такая на тебя навалится вдруг тоска, что жить действительно не хочется. Только коптить это небо. Давай рискнём!
- Мне надо всё как следует обдумать. Главная проблема - это дети. Я не могу их бросить. Не надо торопиться. Дочь меня поймёт. Она в этом году заканчивает школу. А вот сын? ОН ещё маленький. Ему нужен отец. Ваше первое появление у нас вызовет целую бурю. Нам надо заниматься дальше!
- Я не могу сегодня заниматься. Я слишком взволнован!
- Я буду говорить по-немецки простые фразы, а Вы меня поправляйте!
Эмма говорила простые фразы, я машинально поправлял её, и не сводил с неё глаз. До чего же хороша! Симпатичное русское лицо. Блондинка. Высокая. Гордая.
- Вы меня смущаете! - сказала вдруг Эмма. - Не надо было нам заниматься. Вот как получилось.
- Я счастлив, что увидел Вас, Эмма! Вы - идеальная женщина! Ну почему Вы пришли под закат моей жизни? Почему?
- Это судьба, Николай Матвеевич.
Я сел рядом с Эммой и обнял её. Она молчала.
Потом поцеловал.
- Не надо! - сказала тихо Эмма. - Лучше подождать. Я ещё должна всё обдумать.
- Если Вы не согласитесь быть со мной, я могу умереть с тоски!
- Вы же сильный мужчина. Такие не умирают от любви. Я подумаю как следует.
Я провожал Эмму до трамвая.
- Не расстраивайтесь, Николай Матвеевич. Вы мне очень нужны. Только занимайтесь со мной дальше. Я восхищаюсь Вами во время занятий. Когда мне приходить?
- Как можно скорее.
- Тогда я приду послезавтра. Всего хорошего. Не тоскуйте. Будьте мужчиной. Я буду думать о нашем разговоре.
Ушёл трамвай. Сердце сладко ныло. Неужели Эмма будет со мной? Это такое счастье! Неужели она будет со мной? Даже не верится. Но не надо себя пока настраивать на это. Не надо. Всё может случиться. Вдруг дочь резко выступит против меня? Надо быть готовым ко всему.
20
Потом были волшебные дни. Эмма приходила ко мне. Но мы занимались не немецким, а любовью.
- Я боюсь говорить детям о тебе! - сказала Эмма. - Очень боюсь. Куда нам с тобой торопиться? Время работает на нас. Верно?
- Всё верно, Эмма. Всё верно. Время работает на нас.
- А немецкий язык я не позабуду? Надо хотя бы чуть-чуть заниматься.
- Ты права. Надо немного и немецким языком заниматься.
Мы занимались немного немецким языком. Потом я увлекался своей ролью преподавателя, занимался с Эммой долго и плодотворно.
- Что будет с нами дальше? - спрашивала меня Эмма.
- Всё будет хорошо! - успокаивал я Эмму. - Ты только зря не переживай.
- Меня беспокоят мои дети. Дочь может от меня отвернуться.
- Пока не говори ей ничего. Даже если она и будет догадываться. Время всё сгладит и приведёт в норму.
- Какой ты умный! Всё у тебя просто и ясно.
- Жизнь научила. Столько мне пришлось пережить. Вот судьба преподнесла мне, видимо, последний подарок. Тебя. Я ждал этого подарка. И дождался. Всё решил его величество случай. Ты обратилась к Козлову, Козлов направил тебя ко мне. И вот мы теперь с тобой вместе. Всё у нас будет хорошо. Дочь тебя поймёт и простит. Ты только её не воспитывай слишком активно. Девчонки этого не любят. Придёт время, мы познакомимся. Если я, конечно, к тому времени жив буду.
- А как же я тогда буду без тебя? Ты уж живи, пожалуйста, ради меня долго-долго. И не вздумай умирать. Я тогда тоже помру сразу.
- Хорошо. Буду жить ради тебя. Это ведь так просто. Только захотеть. И между прочим, это очень верно. Надо только очень хотеть жить.
Потом мы ужинали. Ужин был лёгкий. Рюмочка коньяка, яблоки, колбаса, жареная картошка, пара кусочков сыра.
Время стремительно летело дальше. В конце апреля у Козлова была круглая дата - шестьдесят.
Ректорат наградил его целым окладом и вынес ему благодарность в приказе. Козлов собирал у себя дома самых близких друзей. Без родственников.
Мы сидели у Козлова и славили его. Он сидел в центре и принимал поздравления. Пил много, смеялся. Всё ему было нипочём.
- Спасибо тебе за Эмму! - сказал я тихонько Козлову, когда мы стояли на балконе. - Я теперь самый счастливый человек.
- За это с тебя полагается ящик коньяка! - сказал Козлов. - Готовь к концу учебного года. Посидим тогда как следует.
Веселье катилось дальше, все вдруг заговорили о политике. Мелькали всё те же фамилии: Ельцин, Гайдар, Явлинский, Жириновский, Зюганов, Грачёв, Лебедь, Шумейко, Рыбкин, правозащитник Ковалёв, Листьев. Все гадали, что же будет дальше с нашей Россией. Мнения разделились.
- Ельцин будет опять президентом! - сказал Козлов. - Народ в целом ему доверяет. А что его сильно критикуют, так это вполне нормально. В Америке тоже критикуют президентов. Пока Ельцину альтернативы нет. Гайдар и Явлинский - теоретики. Зюганов - это уже вчерашний день. Жириновский прошёл свой звёздный час. Так что Ельцин подведёт нас к третьему тысячелетию. Все говорят, что мир становится другим. Наверное, это так. Мы просто в нашей текучке этого не замечаем. Жизнь будет в России нормальной. И будут люди жить счастливо, и не вспоминать о нас. Мы своё дело сделаем, и тихо уйдём в землю. А наши дети и внуки продолжат строительство и обустройство России. Дай им Бог большого счастья!
Потом мы прогулялись по округе, вдохнули в себя свежего воздуха и сели опять за стол. И хотя я старался пить аккуратно, к концу торжества я понял, что мне надо поскорее двигать домой.
Юра Орлов провожал меня до дома. Он зашёл ко мне домой, мы с ним выпили ещё по рюмочке, я остался один. Только Тимофей тёрся о мои ноги и жалобно просил есть.
Захотелось позвонить Эмме. Но я понимал, что делать этого не надо. Я могу поставить её в неудобное положение в глазах детей. Ничего не поделаешь. Увижу завтра.
Я лёг с книгой на кушетку и заснул. Проснулся ночью. Сна не было. Остался я один на один со своими мыслями. Тимофей тоже вскочил.
Опять стал читать книгу фельдмаршала Манштейна “Утерянные победы”. Как теперь всё ясно. Автор показывал наглядно характер и поведение Гитлера. А он делал всё, что хотел. Господи! И когда же переведутся на этом свете диктаторы? И когда вообще не будет этих проклятых войн? И когда закончится эта война в Чечне? Ибо ей не видно конца. Завтра будет Первое мая. Матвею стукнет уже тридцать девять лет. Надо ехать.
Утром пришла Эмма. Мы стали заниматься.
- Хватит! - сказала Эмма, - У тебя усталый вид. Выпил много?
- Не очень. Но голова побаливает. Надо её подлечить.
Мы выпили с Эммой за здоровье Матвея.
- Когда теперь увидимся? - спросил я Эмму. - Я очень скучаю по тебе.
- Не знаю. Неудобно перед детьми. Надо что-то придумывать.
- Приходи второго вечером. Тебе же надо заниматься!
- Постараюсь. Ты там много не пей. Тебе нельзя много пить.
- Не буду. Я и сам понимаю. Я тебя очень люблю!
- Я тоже. Ты не врёшь?
- Таких женщин как ты нельзя не любить!
- Спасибо, Коля. Я всё время думаю только о тебе.
- Я тоже. И даже вижу тебя во сне.
- И я. Мне даже неудобно об этом говорить. Ну, я пошла. До завтра!
Я стал кормить Тимофея и собираться в Вешняки. В мои родные Вешняки.
Через час я был на Кузьминском кладбище. Я кладу цветы у всех могил моих близких людей: у Олега и родителей, у Веры, у Виктора с Ниной и Игоря. А потом иду пешком до своей школы. Долго стою около станции метро, смотрю на кипящую толпу, слушаю шум машин и толпы. Опять смотрю на окна, где учился в десятом классе. Сколько же лет пролетело с тех пор? Получается, почти сорок семь! Ничего себе! Сорок семь. Для истории это один только миг.
Матвей открывает мне дверь. Внучка и внук кидаются ко мне. Я вручаю им подарки. Потом дарю Матвею часы, Наде цветы.
Матвей звонит Лене. Она приводит всё своё семейство.
- Ну, как ты? - спрашивает меня Лена. - Как твоё давление?
- А я не позволяю ему повышаться! - отвечаю я. Лена улыбается и говорит:
- Всё такой же. Правильно! Так и надо.
Мы пьём за здоровье Матвея. Потом все пьют за моё здоровье. Погода стоит холодная. Вот тебе и май! А завтра обещают снег.
- Девятого мая приедешь? - спрашивает меня Лена. - Приезжай!
- Обязательно приеду! Я дома не усижу в такой момент. Но мне уже заранее грустно. Пятьдесят лет. Неужели это правда?
- Пятьдесят лет, - говорит грустно Лена. - Всё верно. Пятьдесят лет назад мы учились в восьмом классе! Подумать только! И вся жизнь наша пролетела как один миг! А может, это и хорошо! Хорошо, что всё так стремительно пролетело. В этом тоже своя прелесть. Но всё равно очень грустно.
- Верно, Лена. Мы прожили не зря свою жизнь. Но мы ещё поживём. Лет десять. А больше и не надо.
- Нет, Коля. Я уже устала жить. Каждый день у меня всё одно и то же. Вот только праздники вносят разнообразие. А так серые будни. Тебе хорошо. Ты работаешь, общаешься с молодежью. А я всё с внуками. Работаю мало. А внуков надо растить.
Я смотрю на моего Матвея. Настоящий мужик. Совсем заматерел. Пошёл сороковой год. Если бы был жив Олег! Как бы я всему радовался в жизни! Семнадцатого мая исполнится два года, как ушёл от нас Олег. Лучше не думать на эту тему.
Потом мы поём песни военных лет. Нам становится грустно. И хочется плакать. Но не стоит расстраивать нашу молодёжь.
Я собираюсь домой.
- Может, тебя до дома проводить? - спрашивает меня Матвей.
- Доберусь один, сынок. Пока я ещё в силах.
Мы идём к станции, стоим около перехода, смотрим на купола нашей церкви, смотрим на пролетающие поезда и поворачиваем к Рязанскому шоссе. У метро мы прощаемся.
- Ждём девятого! - напоминает мне Матвей. - Как приедешь домой, позвони мне. А то я буду беспокоиться.
Я хочу спуститься в метро. Но выход около школы не работает. Перехожу на другую сторону. Как раз к тому месту, где упала в сорок первом году фугасная бомба.
В вагоне я дремлю и думаю о своей жизни. Надо жить на этом свете, пока тебя таскают ноги. Завтра я увижу Эмму. Дома покормлю Тимофея, а потом почитаю “Утерянные победы” Манштейна.
Тимофей уже караулит меня у двери. Он заждался меня и жалобно мяукает. Я беру его на руки. Он тянется к моим губам.
Тимофей жадно глотает куски рыбы, я пью чай. Дома тихо и уютно.
Каждое утро я теперь навожу чистоту в своей квартире. Неудобно перед Эммой. Да и память о Вере я тоже храню в своём сердце. Смутно вспоминаю, что жила здесь Лида. Неужели жила? Даже не верится. Но было и такое. Я уже почти забыл о ней! Я всё это вряд ли мог бы предположить раньше. Теперь у меня в душе только Эмма. Сложная штука - жизнь. Она отобрала у меня Олега и подарила Эмму. Я плачу по Олегу и радуюсь Эмме. Что же ждёт меня дальше? Этого мне знать не дано. Но я всё-таки надеюсь, что проживу эти годы в спокойной грусти по прошлому, радуясь настоящей жизни. Так я думаю. Наверное, так и будет. Меня выручат Эмма, книги, мой Тимофей, работа и все мои дорогие друзья. Жизнь уже почти прожита. Лучше бы мне умереть до гибели Олега. Может быть, моя смерть сделала бы его более серьёзным, и он бы не бросился просто так в ледяную воду. Судьба всё сделала наоборот. Ну что ж? Надо жить дальше, раз уж мы живём на этом свете.
Второго мая был зверский холод. Это был не май, а скорее март или октябрь.
Пришла Эмма. У меня в квартире была чистота.
- Надо сначала позаниматься немецким языком! - заявила Эмма.
Мы сели заниматься. Целых полтора часа я слушал, как Эмма говорила простые фразы по-немецки. Ошибок было совсем мало. Я радовался, что моя ученица так здорово продвинулась вперёд.
- Как у тебя со временем? - спросил я Эмму. - Не торопишься?
- Часа три у меня есть. Сказала детям, что поеду в гости к подруге. Вот приходится врать на старости лет.
- Тогда нам надо выпить за моего Матвея. И вообще за праздник весны и труда.
- Не возражаю! - смеётся Эмма.
На улице пошёл мелкий снежок. А мы сидим с Эммой за праздничным столом, и душа поёт от радости.
- За тебя! - говорю я Эмме.
- И за тебя! - предлагает Эмма.
Иногда звонит телефон. Кому-то что-то нужно узнать, кто-то поздравляет меня с праздником по старой привычке, спрашивает, как я живу. Мне совсем не хочется разводить ля-ля, мне хочется быть с Эммой.
- Что с нами будет дальше? - спрашивает со вздохом Эмма.
- Не ломай себе голову над этой проблемой, - говорю я Эмме. - Жизнь сама всё расставит по своим местам. Пока живи одним моментом. И вообще надо меньше переживать. Всё будет нормально. Многое зависит в основном от нас. Ясно?
- Ясно, Коля. А всё равно страшновато. Я очень побаиваюсь своей дочери. Она непредсказуема.
- Всё равно всё заранее не предугадаешь. Что ты будешь делать на день Победы?
- Поеду к родителям. Надо будет поздравить папу. Он у меня всю войну прошёл.
- А я опять поеду в Вешняки. Каждую минуту буду думать о тебе. Ты веришь мне?
- Верю. Это же сразу видно. Я тоже о тебе всё время думаю. Я счастлива, что встретила тебя. А был бы жив мой муж, то мы бы прошли мимо и не смогли ничего сделать. Как всё непросто в нашей жизни! А жить надо. Мне ещё растить и растить детей. С тобой мне было бы легче. Господи! Если бы мои дети приняли бы тебя! Неужели это невозможно?
- Всё будет нормально. Подуются и перестанут. У них свои интересы и своя судьба. Главное - чтобы мы были душой всегда вместе. Чтобы между нами не пробегали никакие кошки.
- Мне, кажется, пора, - говорит Эмма. - Уходить совсем не хочется. Но дети ждут маму. Ты меня отпускаешь?
- Отпускаю. Я всё понимаю. Не переживай. У нас с тобой всё впереди. Я мысленно с тобой. Завтра надо идти на работу. А потом начнётся празднование дня Победы. Ты только звони мне почаще. Мне же не совсем удобно звонить тебе. Всё у нас будет хорошо.
Эмма живёт от меня совсем недалеко. Не больше двух километров. Посередине пути я прощаюсь с Эммой и иду к дому. На душе спокойное настроение. Главное - я не один. У меня есть надёжный друг - женщина. Мне теперь всё нипочём. Я иду к рынку. Покупаю гречневую крупу и геркулес. Покупаю сахар. И возвращаюсь домой.
Я беру все газеты и журналы, ложусь на кушетку. Тимофей мгновенно прыгает ко мне на грудь, потом ложится в ноги.
Что творится в России? Страна готовится к юбилею Победы. “Известия” подвергает сомнению факт, что флаг над рейхстагом водружали только Кантария и Егоров. Оказывается, с ними был политрук Берест. А его фамилию в списке на присвоение звания Героя Советского Союза вычеркнул Жуков. Так ли это? Все эти люди умерли. Кто своей смертью, Егоров попал под машину двадцать лет назад. Берест погиб от удара паровоза, спасая человека.
Я засыпаю и вижу сон, который раза три или четыре в год снится мне. Я приезжаю из Москвы в Вешняки. Вроде, я ещё студент. Никого нет на улице. Я иду к своему дому, но знаю, что там никого нет. Я один. Я не знаю, что мне делать. Мне некуда идти, и никто меня не ждёт. Меня душит тоска. Я один в этом мире! И никто не ждёт меня. Кругом никого не видно. Такое впечатление, что я либо на луне, либо в вымершем городе. Как же я буду жить дальше? Господи! Как я буду жить дальше, и что будет со мной? Всё вокруг пусто. Я бреду, бреду к своему двухэтажному дому, а вокруг никого. Никто не ждёт меня. Где же мои друзья? Их тоже нет. Я один в этом пустынном мире, и страшная тоска душит меня…
Потом я просыпаюсь и смотрю на свою квартиру. Всё нормально. Я дома. Тимофей сладко спит у меня в ногах. И я не чувствую себя одиноким. Почему мне всё время снится этот странный сон? Какие-то процессы идут в подкорке головного мозга. И во сне это всё выплывает.
Я одеваюсь и выхожу на улицу. Уже вечер. Смеркается. Я прохаживаюсь по своей улочке. Туда и сюда. Здороваюсь со знакомыми соседями, которые выгуливают своих собак. А может, мне ещё и собаку завести? Нет. С этим я не справлюсь. Надо кормить и поить. Надо ходить гулять. Одному трудно. Я еле успеваю ухаживать за Тимофеем. А вообще с собакой было бы веселее. Завести бы себе красивую овчарку. Или лайку. Если будем вместе с Эммой, то обязательно заведём. Позвонить бы ей сейчас. Не надо. Зачем расплескивать радость раньше времени? Послезавтра она опять придёт на занятия. Это будут часы огромной радости. Почему мне так везёт с женщинами? Везёт, да не совсем. Первая моя неудача - это Галя. Это была самая сильная рана. Вторая рана - это Лида. Вернее не рана, а огромное разочарование и горечь, злость на себя, что я был так глупо ослеплен ею. Сталкивался я и с другими женщинами, о которых не могу сказать ничего хорошего. Неужели слабость толкает их на хитрости и подлые поступки? Лучше об этом не думать.
Надо подготовить себя внутренне к юбилею. Это ведь прыжок в годы войны. Это - воспоминания юности. Надо всё принять спокойно. Как жаль, что мне не полагается медали. Не оформил меня отец официально в гараже. А может, есть документы? Только я не буду их искать. Я был мальчишкой, и не имею морального права на эту медаль. Хотя и работал два сезона в колхозе. Но кто тогда думал о медалях? Формально не полагается. Жаль. С какой бы гордостью я носил бы несколько дней эту медаль. Опоздал я вовремя родиться. И многое потерял. Но мог бы и жизнь потерять, как мой брат Фёдор. Я живу и за Фёдора, а теперь и за Олега. А ведь я мог погибнуть в сорок третьем, когда убегал от контролёров. Мог погибнуть, когда заболел туберкулёзом. Мог погибнуть тринадцатого июня шестидесятого года, когда не глядя бросился к знакомой женщине, и водитель-майор сумел затормозить свою машину, а я потом выпил стакан коньяка, чтобы придти в себя. Были и другие случаи, но они были не такие страшные.
Придя домой, я достал свою картотеку по немецкому языку и стал выписывать новые примеры на отдельные карточки. Эта картотека была моим богатством. Я запоминал на всю жизнь все предложения, которые я писал на карточки. И значение каждого слова крепко держалось в моей голове. Но чтобы картотека не умирала, я читал много немецких книг, газет и журналов, и всё выискивал новые примеры и разносил их по карточкам. У меня получился свой собственный стилистический словарь. Надо бы ещё разок съездить в Германию. Освежить свои знания. А стоит ли? К чему всё это? Возраст есть возраст. Могут вежливо и на пенсию отправить. Я ведь не буду скандалить и доказывать, что я пока ни в чём не уступаю молодым. Пенсия - это смерть для меня. Я никогда не буду пенсионером. Я всё время в работе и в борьбе за своё место на земле. Говорят, что наша жизнь - это борьба. Я думаю, что жизнь - это война индивидуума с этим миром, со всеми опасностями, которыми насыщена наша жизнь. Только эта война идёт медленно, часто в течение всей жизни. Человек воюет в детстве с мальчишками, воюет в школе с другим классом, воюет за красивую девчонку, воюет за своё место в жизни, воюет с тёщей, если живёт с ней в одной квартире, иногда всю жизнь воюет со своей женой. И если он всегда начеку, то ему удаётся ускользнуть от многих опасностей, которые подстерегают в течение всей жизни: от ножа бандита, от водоворота в глубоком месте реки, от падения с крыши или дерева, от мести жены, если жизнь пошла вкривь и вкось, от жуткого мороза, от лобового столкновения с самосвалом, от коварной мести коллеги по работе. Да… Жизнь - это война. Только люди на этой войне умирают не сразу, а постепенно: от инсульта, от инфаркта, от язвы желудка, от тромба в сосудах сердца. Такая война не страшна на первый взгляд, но она тяжелее. Она изнуряет, подтачивает вкус в жизни. Но жизнь одновременно и наслаждение этим миром. Наслаждение работой, карьерой, красивой женщиной, природой, книгами, друзьями. Тут уж кому как повезёт. Есть мнение, что каждому человеку судьба даёт поровну и страданий и наслаждений. И если ты сразу зажил здорово и красиво, то жить тебе совсем недолго. Может, это как раз и коснулось моего Олега. Может быть. Ну а уж мне судьба действительно отпустила всего поровну: и горя, и радости. Это верно. Всего испытал вдоволь. На работе я старался не ввязываться в баталии, а просто делал свое дело. Не старался перевоспитывать взрослых людей. Лишь студентам давал осторожные советы. А когда видел, что человека уже не исправишь, я молчал.
Что ещё мне придётся испытать в моей жизни? Хватит мне горя. Хотелось бы только одной радости. Хотелось бы. Но вряд ли это получится. Болезни коварно и потихоньку подползают ко мне: давление, гастрит, ноют суставы. И что это будет за жизнь, когда все эти болезни набросятся на меня, а я буду стонать, просить о помощи и отравлять жизнь окружающим? Лучше об этом не думать.
21
Шестого мая я стоял около памятника вместе с участниками войны. Был митинг, посвященный пятидесятилетию Победы. Звучат речи. Выступает Дубов, который воевал в дивизии ополчения нашего района. Выступают студенты, выступают школьники нашего лицея
Я стою как раз около той скамейки, где я впервые увидел Веру. Было это в пятьдесят втором году. Двадцать первого июня. Учился я на третьем курсе. Сорок три года пролетело с тех пор.
Около дерева всего одиннадцать лет назад крутил своей головой мой Олег. Господи! Неужели все это было? Было и сплыло.
Я стою вместе с ветеранами, слушаю речи о нашей Победе, о том, что Россия выстоит. Я понимаю, что надо жить и работать. Нечего распускать нюни. Мне и так повезло, что я появился в этом мире. Кто я вообще такой? Пылинка в огромном мире? Может быть. Но пылинка все-таки значимая. Лишь бы Россия была жива. Мы всё вытерпим. Как в ту войну. Всё вытерпели, И Сталина вытерпели. А надо было восстать. Да испугались даже думать об этом.
Я смотрю на десять белых колонн нашего университета.
Хороший у нас вуз. И мы хорошие. И выпускников мы готовим хорошо.
Один из выступающих студентов желает нам встретиться у этого памятника через пятьдесят лет. Неудачная мысль. Никто из нас не доживёт до того времени. Мы же не в горах Кавказа живём. Зря он так сказал. А заманчиво было бы дожить до столетнего юбилея. И что будет тогда в мире? Что будет с Россией? Останется ли целой моя могила? Или заровняют все и сделают парк или ещё что-нибудь. Так тоже бывает. Так было в Осташкове, о чём мне жители со слезами рассказывали. Пятьдесят лет. Будет ли кто-нибудь из моих правнуков помнить меня? Если только останется целым наш семейный альбом. Надо бы портрет заказать. Но я ведь не князь и не маршал. И не академик. А хочется, чтобы память обо мне осталась. Как раньше я боялся смерти! А теперь я даже хочу умереть поскорее. Это Олег подкосил меня.
После митинга мы идём в актовый зал, наши студенты собираются давать концерт. А пока ветераны получают медали и ценные подарки.
Звучит моя любимая песня “Дороги” и ещё несколько песен. Мне хочется плакать. Слёзы катятся по лицу. Я тихонько их вытираю. Рядом со мной сидит Козлов и ничего не говорит.
Потом мы идём в столовую, где для нас накрыты столы. Много водки и закуска богатая.
- Так всегда, - говорю я Козлову. - Выпить хочется, не на что. Есть выпивка - пить уже нельзя.
- Сегодня не надо думать о здоровье! - сказал Козлов. - Сегодня мы должны отметить нашу Победу. Правда, рановато начинаем отмечать. Но так было запланировано.
Звучат тосты. Народ разговорился. И мне становится хорошо.
Наши ветераны сидят счастливые. Многие почти не пьют. Мы с Козловым не пропускаем ни одного тоста.
Начинаем петь песни военных лет.
Все потихоньку расходятся. Козлов и Сокол едут ко мне, я попросил их проводить меня до дома. Да и не наговорились мы ещё.
Дома я достаю бутылку хорошего коньяка, быстро ставлю на стол нехитрую закуску: шпроты, сало, колбасу, квашеную капусту, солёные огурчики, яблоки.
- Только по чуть-чуть! - предупреждает нас Козлов. - А то до дома не доедем. Давайте ещё раз выпьем за Победу и за участника войны, нашего друга Сокола. Он у нас молодец!
Сокол доволен. Скромный парень. Хотя какой он парень, если ему в августе будет семьдесят?
- Тяжело было на войне, - говорит Сокол. - Особенно первое время. Я пошёл добровольцем в сорок втором году. Плохо кормили в училище. Думал, что ноги протяну. На передовой было полегче. Там почти всегда кормили прилично. Выручил меня мой немецкий язык. Учил его до войны с преподавателем. Так хотели мои родители. Забрали меня в разведотдел. Думал, что не доживу до Победы. Но смерть проходила рядом. В каких только передрягах не был! А вот жив остался. Значит, я везунчик. Но первое время боялся страшно. Разведчики жалели меня. Приучали постепенно. Меня уважали за знание языка. И сейчас язык нас тоже кормит. Спасибо вам, ребята, за то, что вы меня поддержали, когда я пришёл сюда! В августе мне будет семьдесят. Приглашаю вас к себе. Не думал я, что доживу до таких лет. Один раз только меня на фронте и зацепило, А так Бог миловал. И жену мне толковую Бог послал. И дети меня не огорчают. Сын стал автомехаником, после окончания техникума учиться дальше не захотел. Это уже его дело. Он стоит твёрдо на ногах. Дочь закончила пединститут и работает в школе. У меня два внука и внучка. И с вами мне сильно повезло. После работы в КГБ. Тяжело там было работать, но зато и пенсия полковничья. Жить можно. Только вот годков многовато. В общем, мне грех жаловаться на жизнь. Я всем доволен.
- Плюнь три раза через левое плечо! - сказал Козлов. - А то ещё накаркаешь беду на свою голову,
- Тьфу-тьфу-тьфу! - сплюнул Сокол. - Жизнь уже прожита. Теперь и помирать не страшно. Жену только будет жалко. Привыкла она ко мне. Всё-таки опора. Давайте, ребята, пропустим ещё по одной и тронемся по домам.
Мы выпили по последней. Друзья удалились. Довольные, растроганные и сосредоточенные: как бы теперь добраться до дома.
Мы остались вдвоем с Тимофеем. Но тут же раздался телефонный звонок.
- Это я! - сказала Эмма. - Мои дети уехали к моим родителям. Мы могли бы сегодня встретиться, если ты, конечно, не возражаешь.
- Эмма! - крикнул я. - Сам Господь Бог посылает тебя ко мне! Тебя встретить?
- Если можно. Уже начинает темнеть.
Я шел встречать Эмму и радовался жизни. За что мне такое счастье? За то, что у меня было большое несчастье?
Я быстро накрываю на стол. Эмма помогает мне.
- За нас! - говорит Эмма, поднимая бокал с шампанским.
- За нас! - повторяю я, поднимая рюмку с коньяком.
- Ты веришь, что мы будем вместе? - спрашивает меня Эмма.
- Мы обязательно будем вместе! - отвечаю я Эмме. - Не сомневайся! Нас никто и ничто не разлучит. Ты послана мне судьбой.
- Это хорошо, - говорит Эмма. - А я побаиваюсь, что нас разлучат наши дети. Не дадут нам быть всё время вместе.
- Всё будет нормально. Я найду подход к твоим детям. Я же педагог в конце концов! Со мной не пропадёшь!
- Ты больше не пей! - просит меня Эмма. - Ты уже хорош.
- Как я могу не пить, Эмма? Ведь исполняется пятьдесят лет со дня нашей Победы! Тебя тогда ещё на свете не было! А мы ждали победу школьниками! Мы были в тот день на Красной площади, девятого мая! Мы верили, что на другой день начнётся счастливая жизнь. Но всё было не так, как мы ожидали. Всё равно время было прекрасное! И оно больше никогда не повторится! Ты понимаешь, Эмма! Больше никогда не повторится! Ведь я проживу ещё от силы лет десять. Если ты будешь рядом со мной, то я проживу и пятнадцать. Это так здорово! Рядом с тобой пробыть свои последние пятнадцать лет. Почему у меня такая судьба? Почему мне Бог почти всегда посылает хороших женщин?
- Ты, кажется, совсем опьянел, Коля. Не пей больше.
- Я должен быть пьяным, Эмма. Но я ещё не опьянел. Я пьянею от счастья, когда вижу тебя, моя красавица, моя королева, моя ненаглядная! Ты меня любишь?
- Люблю, Коля. Я очень тебя люблю. Сама на себя удивляюсь. Чем ты меня так приворожил? Я ничего не боюсь с тобой. У меня такое ощущение, как будто я нахожусь в огромном замке с крепкими и высокими стенами. А ты мой рыцарь Айвенго. С тобой легко и спокойно. Ты много знаешь, ты такой умный. Но главное - ты очень добрый. И порядочный. Вот сколько я сразу всего наговорила.
- Ты просто поэт, Эмма. Говори дальше! Я и не знал, что я такой замечательный человек.
- Ты действительно, замечательный человек, Коля. Только не зазнавайся и люби всегда только меня. И никогда мне не изменяй. Обещаешь?
- Обещаю, Эмма. Где уже мне изменять в моём возрасте? Не те года…
- Знаю я вашего брата. Ни одной юбки не пропустите.
- За нашу любовь! - сказал я, и поцеловал мою Эмму.
- Что будешь делать эти два дня? Завтра ты побудешь у меня. Схожу на рынок, куплю на последние деньги вкусных вещей, и мы будем веселиться с тобой дальше. Девятого я поеду в Вешняки. Как и обещал. Я почти всегда встречаю этот праздник в Вешняках. Да… Лена и я остались от нашей компании. Да и Матвея надо проведать. Они всегда ждут меня с нетерпением. И внуков надо побаловать,
- Я тоже поеду к родителям. Папа воевал всю войну. Надо его поздравить. Он будет рад. Хочу ему и тебя показать. Ты ему обязательно понравишься. Думаю, что летом я тебя отвезу к ним. Лишь бы ничего не нарушило наши планы.
- Все будет нормально, Эмма. Все будет хорошо. Ты только не волнуйся.
- Дай Бог! Как хорошо быть вместе! А мы не надоедим друг другу?
- Никогда! Как может такая красавица надоесть? Скажешь тоже!
- Мне тоже кажется, что у нас всё будет хорошо. А потом мы состаримся. Будем вместе разгадывать кроссворды, удить рыбу и играть в шахматы. Но всё время будем вместе. Это ведь так здорово, Коля! А ты будешь говорить со мной по-немецки?
- Конечно, буду! Ты у меня будешь говорить как настоящая немка. Я - толковый педагог. А теперь давай ещё разок выпьем. За наше счастье, за жизнь, за любовь, за прекрасный и яростный мир!
У меня было спокойно на душе. Эмма убиралась на кухне. Я смотрел телевизор. Что ещё нужно? Нужно, чтобы Эмма постоянно жила в моей квартире. Когда это случится? Когда-нибудь случится. Главное, что наши сердца бьются в унисон. Тогда нас ничто не разлучит. Похоже, что мы действительно созданы были друг для друга. Вот и хорошо. Значит, всё-таки бывает счастье на земле. Только очень редко.
На другой день я смотрел по телевизору, как открывали памятник маршалу Жукову около исторического музея. Дождался наконец этот герой и страдалец настоящей награды. Только нет его давно в живых.
Эмма поехала к родителям.
- Когда теперь увидимся? - спросил я Эмму. - Приходи скорее.
- Постараюсь. Я тоже этого хочу. Да и занятия мне запускать нельзя.
Остался я опять один в своей квартире. Только кот Тимофей играл с бумажным шариком. Чем мне теперь заниматься? Дома сидеть одному тоскливо. Надо куда-нибудь смотаться или кого-нибудь позвать. Один я не смогу просидеть весь день дома. Так можно и на стенку полезть. Надо что-то придумать
Я решил съездить на кладбище. Завтра это сделать будет некогда. А сегодня есть время.
И вот я еду на метро до станции “Кузьминки”, а потом на автобусе до кладбища.
Я один. Никто не помешает мне думать о бренности нашей жизни, о красоте нашей жизни, о жизненной суете, о своей судьбе. Я кладу цветы на могилу, где лежат мои родители и мой Олег. Долго стою у могилы, слушаю пение птиц, слушаю тишину. Гул машин сюда еле доносится.
Потом обхожу и другие могилы. Долго стою у могилы Веры. Потом иду к могиле где, похоронены Нина с Виктором. Потом иду к могиле Игоря. И вижу там Лену.
- Здравствуй, Лена, - говорю я тихо, чтобы не испугать её.
- Коля! Ты тоже приехал? Я не могла усидеть дома. Как хорошо, что мы тут встретились вдвоём. Можно спокойно поговорить обо всём. Скажу тебе честно, что у меня сердце разрывается от тоски! Вдвоём мы с тобой остались. Ты первый заболел. Мы переживали за тебя. Ты жив, а наших друзей и моего Игоря нет. Вот как бывает в жизни. Не хочется мне жить без Игоря. Какой он был рыцарь! Таких теперь не найдёшь. Это было другое поколение. Но жить надо. Внуков растить тоже надо. Ну а ты как? Отошёл от своего горя?
- Чуть-чуть отошёл. Нашёл новую женщину. Мне теперь стало намного легче. А там видно будет. Жить пока можно. Ты держись, Лена. Игорь просил ведь нас, чтобы мы не очень горевали.
- Это всё так. Но я не могу без Игоря. Раньше, когда он был жив, то казалось, что ничего особенного. Игорь как и многие другие. А вот он умер, и всё в сердце оборвалось. Жизнь почти потеряла свой смысл. Я как только впервые увидела его в классе, то сердце моё сразу ёкнуло. Смешно вспоминать об этом. Ладно. Надо жить, пока живы. Давай не будем нашим говорить, где мы были! А то они обидятся, что мы тут одни. Вроде как отделились от наших детей. У нас своё горе.
- Не будем рассказывать. Я дома один тоже не смог усидеть. Завтра я приеду ко второму параду, к двенадцати часам. До встречи у Матвея!
Я пытаюсь прогнозировать свою жизнь в ближайшие пять лет. Надо обязательно дотянуть и дожить до двухтысячного года. Надо хотя бы слегка заглянуть в третье тысячелетие. Если очень захотеть, то можно и дожить. Главное - поставить себе цель!
Дома я кормлю заскучавшего без меня Тимофея. Немного убираюсь. Отвечаю по телефону. С праздником Победы меня поздравляют мои выпускники и знакомые. Особенно я радуюсь, когда мои бывшие студенты звонят мне из далеких краёв: из Германии, Австрии, Швейцарии и других стран. Помнят ещё меня! А это так приятно. Просто здорово!
Звонит Матвей. Уточняет, когда я приеду.
- Парад ветеранов будет в десять утра. Я его посмотрю и сразу поеду к тебе.
- Только не задерживайся. Надя будет все готовить к двенадцати. Как ты себя чувствуешь? Как твоё давление?
- Нормально, Матвей. Старая гвардия всегда в строю!
Смотрю торжественное заседание, посвященное дню Победы. Небольшой доклад Ельцина. Потом праздничный концерт. Потом я смотрю фильмы военных лет. Слёзы то и дело появляются у меня. Снять бы фильм про наши Вешняки. Но теперь уже поздно. Старые Вешняки полностью исчезли. И где взять Косинские болота, где теперь стоят дома?
Перед сном выхожу на улицу. Всё-таки плохо быть одному. Один, один. Я к этому не привык.
Ночью мне опять приснился мой брат Фёдор. Я бросаюсь к нему. Обнимаю, целую. А он молчит почему-то. Говорит, что был в плену, а теперь живёт в Германии. Боялся писать, чтобы нам не повредить. И опять молчит. А я не свожу с него глаз. Но странно ведёт себя мой брат. Он какой-то чужой и слишком спокойный. Словно на минутку забежал к нам. Очень странно. А потом вдруг исчезает. И непонятно, придёт ли он опять.
Я просыпаюсь. Опять этот сон. Я смотрю на фотографию Фёдора. Шапка-ушанка. Звёздочка на ней. Детское лицо. Припухлые губы. И грустные глаза. Словно знает, что скоро погибнет. И похож на меня. А я на него. Девятнадцать лет. Но не один он погиб в ту войну! Таких было много. Как мог Гитлер оглупить всю нацию? Очень просто - стечение обстоятельств: кризис, позорный мир, репарации, угроза со стороны немецких коммунистов, ужасы гражданской войны и аресты в России, тоска по жизненному пространству. И вот результат: миллионы погибших юношей у нас, и у них, во всём мире. А в центре всего этого стоял один властолюбец с необыкновенным искусством оратора. Это многое решило. После каждого выступления Гитлера многие немцы записывались в его партию. И свершилась мировая катастрофа. Неужели люди не научатся жить спокойно и без войны? Неужели всегда будут делить эту землю и доказывать другим народам своё расовое превосходство и преимущество своего социального строя? Нет! Когда-нибудь это всё закончится. Хватит войн и грабежей. Пора уже жить по-человечески во всём мире. И такая жизнь настанет. И будет мир во всём мире. Но когда? Когда-нибудь.
Разве можно что-нибудь загадывать в нашем безумном мире? Придут новые и мудрые лидеры во всех странах. Наступит мир во всём мире. Но люди всё равно будут спорить, завидовать друг другу, влюбляться и страдать от неразделённой любви. Но это уже не так страшно. Страшно, когда люди погибают на войне неизвестно за что, а многим из них не больше двадцати лет. Молодые люди уходят из жизни, так и ничего толком не изведав. Пусть воюют лидеры агрессивных государств. Пусть берут в руки автоматы или садятся в танки и самолёты и воюют с лидером другого государства, как это было в древние времена. Пусть воюют, если им так хочется. И почему прогресс в нашем мире совершается голубиными шагами? Почему всё меняется так медленно? В России сто лет собирались отменить крепостное право и наконец отменили. После этой запоздалой отмены пошли всякие беды. Общество рванулось вперёд. На первом плане разночинцы, народники, террористы и анархисты. А потом пришли коммунисты, собрав в кулак всё коварство и зло политических приёмов.
Девятого мая я просыпаюсь как обычно в половине восьмого утра. Варю Тимофею рыбу. Звонит Матвей.
- Пап! Ты не забыл про парад ветеранов? Он начнётся в десять утра. Потом сразу к нам. Мы ждём тебя.
- Спасибо, сынок. Я всё помню, и сразу приеду к вам. Не волнуйся.
- Пап! Ты только не переживай там сильно один. Я ведь тебя знаю. Вспомнишь свою юность и расплачешься.
- Так и будет, сынок. Без слёз нельзя смотреть на такие вещи. Но я буду держать себя в руках. За меня не беспокойся.
Начинается парад ветеранов. Около мавзолея я вижу Клинтона. Американский президент ещё совсем молодой. Родился только через год после окончания войны. Кажется, он к нам хорошо относится.
Начинается парад. Идут офицеры при орденах, идут рядовые в серых костюмах и кепках. Всем им по семьдесят лет и больше. Идут чётко и торжественно, тесно прижавшись друг к другу. Идут монолитно, печатая шаг. Лица этих ветеранов как будто бы вырублены из гранита. Кажется, дай им в руки автоматы, и они сразу же бросятся в атаку.
Я начинаю плакать. Рыдания душат меня. Я наливаю рюмку коньяка и залпом выпиваю ее.
- За тебя, мой брат, - говорю я, обращаясь к портрету. - Прости нас всех. Ты один встал на защиту нашей семьи. Мы все перед тобою в долгу.
Заканчивается парад. Я быстро собираюсь и еду в Вешняки.
Через час я выхожу из метро и вижу мою старушку-школу. Смотрю на неё несколько минут. Смотрю на окна моего класса, где я учился в десятом классе. И вдруг вспоминаю припев известной песни, которую часто поёт Юрий Антонов:
Пройду по Абрикосовой,
Сверну на Виноградную
И на Тенистой улице
Я постою в тени.
Вишневые, грушевые,
Зеленые, прохладные
Как будто в детство давнее
Ведут меня они…
Потом иду к дому, где живёт Матвей и Лена. Большой пятиэтажный дом. Он вобрал в себя всех жителей нашего старого посёлка.
Матвей открывает мне дверь.
- Не опоздал! - говорит Матвей. - Все уже в сборе. Ждём только тебя.
За столом все свои: Надя, мои внуки, Андрей с Ариной и с детьми, а рядом Лена.
Начинается парад у Поклонной горы. Мы поднимаем первый наш тост за Победу.
- Чтобы никогда больше не было такой войны! - добавляет Лена.
Мы смотрим на войска, на боевую технику, на Ельцина, на Клинтона. Красиво. Чётко проходят войска. В воздухе летят вертолёты и самолёты. А по земле идут танки, ракетные установки.
Потом показывают новый памятник, посвященный этому юбилею. Хорош памятник. Надо посмотреть его и без телевизора.
Мы выпили по три рюмки. Помянули воинов, погибших и пропавших без вести. Помянули Виктора, Нину, Игоря, мою Веру, моего Олега и Галю, о которой я рассказал.
Как хорошо, что я не один в этот день! Как хорошо, что рядом со мной мои дети и мои друзья!
- Помнишь девятое мая сорок пятого года? - спрашивает меня Лена.
- Конечно, помню. Мы тогда ходили как пьяные, всё гадали, как дальше пойдёт наша жизнь. А на другой день опять были в школе занятия. И всё пошло как и в будни. Помню, как кричали “ура” на Красной площади вечером. Здорово там было! И ещё мы монеты в лучи прожекторов бросали, а они сверкали в этих лучах. Настроение было хмельное, восторженное. Здорово всё было! Потом шли пешком до Казанского вокзала и всё гадали в электричке, как прекрасно мы будем теперь жить. Всё хорошо помню. Как будто это было вчера…
Закончился парад. Я предложил спеть несколько песен военных лет. И мы спели эти песни: “В землянке”, “Священная война”, “Огонёк” и другие.
Потом пошли на улицу. И маршрут наш был всё тот же. Мы пошли на станцию. Не было больше тут кладбища, не было нашего маленького рынка. Только станция наша жила и дышала. Мы постояли. В который раз я вспомнил, как мы провожали Фёдора в ноябре сорок первого.
Спустились в подземный переход и пошли мимо церкви в Кусково.
Мы стоим на берегу пруда. Смотрим на величественный дворец на другом берегу. На остров, на водную гладь.
- Я опять вспоминаю сорок второй год и тех ребят, что тут готовились к Сталинградской битве, - говорит мне тихо Лена. - А ты помнишь?
- Конечно, помню, Лена. Разве такое забудешь. Только трудно представить, что мы тогда были совсем маленькие. Мне кажется, что мы уже тогда были почти взрослые. Только жизнь нашу сильно приукрашивали. Нам было тогда тринадцать лет. Мне сейчас хочется опять плакать. Я уже утром дома поплакал, когда смотрел марш ветеранов. Ты смотрела?
- Конечно, смотрела! Я тоже прослезилась. И гордилась нашими солдатами и офицерами. Какие молодцы! Почему жизнь такая грустная штука? И зачем человеку вообще знать о своей смерти? Получается, что никакого смысла нет в нашей жизни! Обидно всё это, Коля!
- Теперь мы с тобою знаем, что такое жизнь. В ней радость и горе перемешаны почти поровну. Так что нам надо радоваться и плакать, Но все равно лучше ходить по земле, чем лежать в ней. Нам надо прожить остаток жизни спокойно, не жаловаться на судьбу. Хотя в судьбу я не верю. И всё-таки здорово, Лена, что мы дожили с тобой до такого юбилея. Я вот сейчас хочу представить, что будет через пятьдесят лет! Жизнь может так измениться, что ничего мы реально и представить себе не можем. Как всё у нас изменилось за эти десять лет! Все старые ценности рухнули. И наш строй, и наша партия, и наши взгляды. Всё рухнуло и испарилось за несколько лет. Разве кто-нибудь мог предположить такое? Казалось, что идеи коммунизма будут ещё владеть миром лет сто, а может и больше. Давай, Лена, не будем тосковать и горевать о прошлом! Прошлое не вернёшь. А тоска нас просто быстрее сведёт в могилу.
Мы шли по берегу пруда, дошли до узкого и длинного канала, который врезался в глубину парка. Посидели на скамейке, повернули назад.
А дворец смотрел на нас словно тысячелетний сфинкс, отражаясь в воде.
Мы вернулись к Матвею. Выпили на дорожку, я стал собираться домой. Все пошли меня провожать.
У школы мы остановились. Я смотрел вместе с Леной на окна нашего класса, я смотрел на храм моего детства. Моя старушка-школа постарела и немного ушла в землю. Как бы Моссовет не продал её какой-нибудь коммерческой организации. Место здесь бойкое.
- Папа! - говорит мне Матвей. - Я провожу тебя до дома. Сейчас вокруг полно пьяных.
- Хорошая мысль, - согласился я. - Поехали!
- Как ты поживаешь, папа? - спросил меня в метро Матвей. – У тебя всё нормально?
- Всё у меня, сынок, нормально. Появился у меня хороший друг по имени Эмма. Я очень хочу, чтобы она тебе тоже понравилась. Если вы вдруг встретитесь у меня, ты уж будь с ней поласковее.
- Я всегда за тебя, папа. Лишь бы тебе было хорошо!
У нашего рынка сидел пожилой мужчина с орденскими планками. Он играл на гармошке песни военных лет. Перед ним лежала опрокинутая кепка. А народ кидал и кидал деньги в его кепку.
В поведении этого мужчины я увидел оскорбление нашего великого праздника. Ведь он явно не голодает. Просто решил спекульнуть на этом празднике. Нехорошо, солдат! Нехорошо!
У своего парадного я встретил соседа с третьего этажа, участника войны, академика.
- Как поживаете? - спросил я его.
- Живу помаленьку. Я по-прежнему заведую кафедрой. Платят мне за это триста тысяч, да пенсия двести тысяч, ещё за звание мне платят триста тысяч. Жить можно. Много ли нам надо с хозяйкой? Она сидит на даче.
- Академикам можно было бы заплатить и побольше! - сказал я.
- Да я не жалуюсь. Я переживаю за народ.
- Народ почти весь уже приспособился. Кто на двух работах работает, а кто и на трёх. А вот таких как Вы, надо поддерживать. От всей души поздравляю Вас с праздником! Может, выпьем по стопочке у меня?
- Спасибо! Не могу. Одну стопочку я утром выпил. хватит. Больше мне уже нельзя. На фронте пили стаканами. И ничего. Молодость бы свою вернуть назад. И начать всё снова! Но я на жизнь не жалуюсь. Мне много не нужно. Лишь бы Россия устояла.
- Устоит Россия. Самое трудное мы уже преодолели. Как хорошо отмечаем этот юбилей! Это тоже кое о чём говорит!
- Хочется в это верить. Наверное, Вы, правы!
Мы сидим с Матвеем у меня. Тимофей требует к себе внимания и мяукает во весь голос.
- Выпьем по рюмочке? - спрашиваю я Матвея.
- Только по одной. Уже поздно.
Я быстро собираю на стол.
- За тебя, папа! - говорит Матвей. - Чтобы ты не болел. И чтобы был всегда бодрый и весёлый. Я горжусь тобой. Впереди у нас ещё одна грустная дата. Мы семнадцатого все приедем к тебе. Только ты звони почаще. Чтобы мы не волновались за тебя.
- Спасибо, сынок. Ты мне здорово в последнее время помогаешь. Самое страшное я уже пережил. Теперь мне стало полегче. Но Олега так жалко. В мирное время - и так глупо погиб. Молодость и лихачество. А я теперь до конца своей жизни буду корить себя, что я где-то не досмотрел. Двигай домой, сынок. А то Надя будет беспокоиться. Как доедешь, позвони. Чтобы я не беспокоился за тебя.
Я один. Только Тимофей сидит в кресле и спокойно взирает на этот бренный мир. Надо мне брать пример с него. Всегда оставаться спокойным. Но как оставаться спокойным, когда со дня Победы пролетело пятьдесят лет? А мне жить осталось от силы лет десять. Сегодня необыкновенный день. Что будет завтра? Опять будни, мелкие заботы, звонки и обычная жизнь. Но у меня есть Эмма. А с Эммой я не пропаду. Эмма - это мне последний подарок от жизни. Но какой подарок! Как же прекрасна и жестока эта жизнь!
Я смотрю телевизор. Военные фильмы. Гремит салют. Я выхожу на балкон и любуюсь разноцветьем ракет. Вот уж действительно совсем как в войну. Но тогда залпы гремели по несколько раз за вечер. Но и этот салют тоже хорош.
Уходят последние минуты этого праздничного дня. И трудно в такие минуты оставаться одному. Но и подумать о своей жизни тоже надо. Есть проблемы. Надо оформить развод с Лидой. И поскорее. Нечего тянуть кота за хвост. А там можно будет расписаться с Эммой, если она не будет возражать. И тогда моя жизнь наладится. Я ещё поживу лет десять. Смерти я не боюсь. Жизнь почти прожита. Бояться уже нечего. Это тоже хорошо, когда человек не боится смерти. На душе намного спокойнее. Через неделю надо будет устроить поминки: два года исполнится, как погиб Олег. Два года! А потом работать, работать и не так грустить, как раньше. Толку от тоски и грусти совсем немного. А всё-таки грустно на душе. Через пятьдесят лет будут отмечать сотую годовщину со дня Победы, если будет цела наша планета, и не взорвётся над ней ни одна ядерная бомба. Этого не должно быть. Всё-таки человечество умнеет постепенно. Правда, никого из моих близких уже не будет на этой земле. Матвей ещё может дотянет. Всё может быть. Если медицина сделает рывок вперёд, то люди будут запросто жить лет по сто и больше. И тогда выступят очевидцы сегодняшнего праздника и расскажут, как мучительно боролась Россия за своё становление, как конфликты и разные бури разрывали нашу страну. А люди будут слушать, удивляться услышанному и сильно жалеть нас. А нас не будет. И я буду лежать рядом с Олегом и смотреть в Кузьминское небо, слушать гул самолётов и вертолётов, а люди будут проходить мимо нашей могилы и говорить про Олега: “Как рано погиб этот парень!”. А по моим датам жизни будут скользить равнодушным взглядом: ничего особенного. И не будут они знать, как я жил, страдал, любил, ошибался, плакал, пил водку, обнимал женщин, пел песни и радовался жизни. Это всё уйдёт со мной. А жаль. Жаль, что мой опыт уйдёт вместе со мной. Ведь моя жизнь во многом типична для моего поколения. И ещё неизвестно, напишут ли правдивые книги о нашем поколении. Чтобы всем было всё отчётливо ясно, что мы были за люди. На что надеялись. О чём мечтали. Как терпели нужду и сорок лет верили в наш строй. И как эта вера рассыпалась. И в душе осталась пустота. Нам всем, нашей России нужна спасительная большая идея. Мы должны следовать нашим предкам. И крепить нашу Россию. И тогда наступит у нас хорошая, простая и загадочная жизнь.
Ну что же? Надо мне ещё пожить. Потоптать эту землю. И не ныть, не плакать, не стонать. Я ещё многим нужен. Я многим ещё могу помочь. Я ещё поживу на этом свете.
22
На другой день началась обычная будничная жизнь. Пятьдесят лет назад, десятого мая, я пришёл со своими друзьями в восьмой класс. Но мы не могли тогда заниматься. Вместе с учителями школы мы говорили и говорили о нашей Победе. И верили, что теперь начинается прекрасная мирная жизнь.
А теперь я вошёл в аудиторию к своим студентам. Только я уже не был тогдашним наивным школьником. Теперь я был умудрённый жизнью преподаватель. И не ждал ничего прекрасного и светлого от будущих лет. Жизнь развивалась по спирали, и круги этой спирали поднимались вверх, повторяя жизненные ситуации на более высокой ступени.
Звенел звонок. Бегали студенты. Всё было как обычно. Жизнь продолжалась.
- Крепко вчера погулял, - сказал со вздохом Козлов. – Надо поставить маленькую точку на этом мероприятии. Всё-таки такое событие. Давай, Николай, посидим у тебя немного. Надо придти в себя после вчерашнего. У тебя найдётся выпивка? Или что-то подкупить?
- Лучше подкупить. У меня осталось на донышке.
- Договорились. Позвоню Соколу, и рванём к тебе.
Очень хорошо всё придумал Козлов. Надо поставить точку на этом юбилее. Надо вчерашний день обсудить. И поставить правильные акценты.
И вот мы у меня дома.
- За юбилей ещё раз! - предлагает Козлов. - Чтобы мы дожили до шестидесятилетия! А больше нам и не нужно.
- Хорошо всё вчера прошло, - сказал Сокол. - Только мне не понравились демонстрации оппозиции. Это уже слишком в такой день. Ничего не поделаешь - свобода.
- Всё было здорово! - поддержал его Козлов. - Молодец Ельцин! Сделал всё как надо! Есть чего вспомнить нашим внукам и детям. Особенно хорош был парад ветеранов. Молодцы ребята! Я чуть-чуть всплакнул. Они нас спасли от фашистского рабства и помогли Сталину присвоить себе все плоды этой победы. Обидно, что немцы живут лучше нас. Их вовремя клюнул в задницу жареный петух. Вот они и принялись за дело сразу. А мы?
- А мы делали атомную бомбу! - сказал Сокол. - Потом стали строить плотины и зелёные полосы. Потом начали выкорчёвывать космополитов и разваливать окончательно колхозы. А колхозников превратили в рабов.
- Вот именно! - откликнулся Козлов. - Но теперь со всем этим вроде покончено. Теперь надо строить нормальную жизнь. Ведь есть элементы нового. В электричке носят по вагонам всё что хочешь. Разве это было видано раньше? На рынке можно тоже всё купить. Только деньги надо иметь. А канцлер Коль не появился ни на одном из парадов. Оно и понятно. Они побеждённые, а мы победители. Клинтон сегодня выступает в университете. Молодец! Мне он нравится, только вряд ли его выберут на следующий срок. Немного он легковесный. Или это только кажется? А хорошо, ребята, посидеть вот так втроём! Никто тут тебе не мешает. Не лезет с поправками. Не смотрит в твою рюмку. И поговорить можно спокойно обо всём. А закуску ты, Николай, готовишь хорошо. Скоро на свадьбу позовёшь?
- Пока всё неясно. Хорошо, что вы пришли ко мне. Я тоже чувствовал, что надо нам всё спокойно обсудить. Но грустно как-то. Пятьдесят лет пролетело и понимаешь, что ты уже старик.
- Не думай об этом! - сказал горячо Козлов. – Главное - быть молодым в душе. А остальное всё чепуха! Ты на вид ещё мужик что надо. Поменьше грусти! Мы родились на этот свет, чтобы жить. Грустить будем на том свете. Наливай ещё по одной.
Позвонила Эмма.
- Мне сегодня приходить? - спрашивала Эмма. - У тебя там гости?
- Да это коллеги забежали на минутку. Они скоро уйдут. Заходи через часок. Я буду ждать.
- Всё ясно! - засмеялся Козлов. - Ты малый не промах! Так и надо. Мы потопали. А тебе желаем быть в постели молодым!
Эмма входит, и я обнимаю её.
- Как я тебе рад! - кричу я. - И какая ты молодец!
- Я вчера весь день думала о тебе. Мне тебя очень не хватало. Даже папа заметил. Он испугался, что я заболела или у меня большие неприятности. А мне нужен был ты. Чтобы ты был рядом со мной. Тебя рядом не было. И я грустила.
- А теперь мы вместе - и грустить не надо! Мы всегда будем вместе!
- Заниматься немецким языком будем?
- Сегодня не будем. Сегодня у меня ещё праздничное настроение. Если ты, конечно, не возражаешь. Давай просто посидим, поболтаем, посмотрим друг на друга, помечтаем о будущем. Не возражаешь? А в следующие дни будем говорить только по-немецки. Согласна?
- Согласна. Ты же мой учитель. Ты для меня образец во всём.
Мы сидели с Эммой за столом, пили коньяк. И молчали.
- Мы слишком часто встречаемся, - сказала мне Эмма. - Как бы я тебе не надоела!
- Ты мне никогда не надоешь! Я только всё больше и больше влюбляюсь в тебя. Ну как только можно быть такой красивой? Тебе бы играть первые роли в кинофильмах. Или в театре.
- У меня таланта нет. А в школе я об этом мечтала. Но мама отсоветовала. И я послушала. И не жалею об этом. Зато у меня есть двое детей. С ними трудно. Но я без них не могу.
- Что же будет с Россией дальше? - спросил я Эмму. Мне интересно было узнать, что думает она на этот счёт.
- Всё будет хорошо, - сказала спокойно Эмма. - Кажется, самый трудный момент мы пережили. Теперь стало немного легче. Дальше будет с каждым днём лучше. Надо только поскорее закончить эту войну в Чечне. И больше не ввязываться в войны. Да некоторым республикам надо объединиться. Как Солженицын предлагал.
- А ты молодец, Эмма, - похвалил я её. - Мыслишь по- государственному. Видно, что внимательно слушаешь последние известия. И оптимистка к тому же!
- Мы с тобой, Коля, хорошо проживём эти годы. Эти два дня я думала о тебе, о нашей жизни. И почувствовала, что всё у нас получится. Мы, наверное, действительно, созданы друг для друга. Это очень здорово! Верно?
- Конечно, верно. Я тебя не хочу отпускать домой!
- Нет. Меня ждут дети. С ними надо всё время заниматься.
- Ладно. Пусть будет по-твоему. Когда придёшь теперь?
- Послезавтра. Что мне приготовить к следующему уроку?
Я проводил Эмму почти до её дома.
- Дальше не надо! - попросила Эмма. - Там на скамейке старушки сидят. Я их очень стесняюсь. Всё им нужно знать. Всем они интересуются. До послезавтра!
Я шёл к дому. В голове было много мыслей. Наступает новое время. Многое меняется. Пришло другое поколение, и жизнь будет какая-то другая. И думать люди будут по-другому. И это естественно. Подступает третье тысячелетие. Жаль, что мы в нём не будем жить. Зато поживут наши дети, И внуки. И правнуки. Связь поколений не нарушится. Но новое время наступает. Россия становится другой: более трезвой, более деловой, более спокойной. Русские люди, видимо, многое возьмут в свой менталитет от Запада. Русские будут русскими, но немного будут смахивать на западных деловых людей. Пить будут по-русски, гулять по-русски. Будут добрыми и гостеприимными по-русски. Но всё это лишь мои предположения. Реальная жизнь внесёт свои поправки.
А пока мне надо устроить поминки в день второй годовщины гибели моего Олега. Тяжело всё это делать. Но надо. Придут друзья, придут мои родственники. Их надо усадить, накормить и налить по одной или две рюмки. Матвей, Надя и Лена мне помогут. Дима подбросит меня с утра на кладбище. В этот день надо будет положить на могилу Олега цветы. И денег надо достать. Придётся идти и снимать свою пенсию. Там уже набежало за три месяца. Не солить же мне эти деньги! Надо все истратить. И ещё неизвестно доживу ли я до следующего мая. За год было много положительных и отрицательных эмоций. Это всё сказывается на сердце.
Семнадцатого мая я отпросился у Козлова. Он обещал вечером приехать с Соколом.
Утром мы с Димой летим на Кузьминское кладбище. Вокруг ликует природа - май в разгаре.
Могила Олега. С памятника смотрит на меня Олег. Я плачу. Дима отворачивается. Я кладу цветы. Долго стою молча. Быстро обхожу могилы Веры и моих друзей.
После обеда приезжает Матвей с Надей и Леной.
Женщины хозяйничают на кухне, мы с Матвеем идём на рынок и покупаем картошку, зелень, и спиртное.
А время летит. Кто-то звонит мне с работы. Я коротко отвечаю.
Потом мы с Матвеем достаём с полатей ещё один обеденный стол. У соседей берем стулья. Пылесосим квартиру.
К шести вечера стол накрыт и женщины расставляют закуску. Я ставлю большой портрет Олега, а рядом стопку водки и кусочек чёрного хлеба.
В семь вечера прибывают первые гости. Через полчаса все уже в сборе.
Звучат печальные речи. А мне все кажется, что Олег ещё живой и вот-вот засмеётся за нашим столом.
- Не горюй так сильно, - говорит мне Лена. - Лучше выпей как следует.
Я пью рюмку до дна. Я понимаю, что мне надо держать себя в руках. Друзья Олега выступают один за другим и хвалят моего Олега. Я слушаю, и моё сердце готово разорваться на части. Ну почему так всё получилось? Почему? Кто в этом виноват? Судьба? Силы природы? Легкомыслие? Роковое стечение обстоятельств? Я понимаю, что с этими страданиями мне придётся жить до самой моей кончины.
Потом все пьют за моё здоровье. Все начинают расходиться.
- Держись, папа! - утешает меня Матвей. - Только позвони, и я сразу буду у тебя.
- Крепись, Николай! - говорит мне Козлов. - Крепись! Сокол молча пожимает мне руку.
- Мы поедем потихоньку. Уберёшься здесь один? - спрашивает меня Надя. - Или помочь?
- Уберусь. Поезжайте.
Я один. Доволен только мой Тимофей, что шумная компания удалилась. Ему это не очень нравилось.
Я мою посуду. Потом выпиваю ещё одну рюмку. Олега теперь не вернёшь. Надо держать себя в руках. Все там будем. Если бы я был уверен, что есть жизнь и на том свете, я бы хотел скорой смерти, чтобы увидеться с Олегом. Но я атеист с детства, и не верю в потустороннюю жизнь. И мне от этого ещё тяжелее.
Часть посуды я оставил на утро и решил лечь спать. Но мне не спалось. Какой тут сон? Тимофей устроился у меня в ногах и сладко спал. Ни горя ему, ни забот. Если бы Эмма была здесь, мне было бы легче. Она обязательно будет со мной. Пусть не сейчас. Но она будет со мной. Вырастет её дочь, подрастёт сын, и у них появятся свои заботы. А мы будем с Эммой вдвоём.
На другой день мою остальную грязную посуду, и вернув стулья соседям, я бегу на работу. Одному дома просто тошно.
Вхожу в аудиторию. На десять моих студентов стульев не хватает. Они бегают по другим аудиториям и кое-как находят себе эти стулья. В нашем университете появились крепкие скамейки - изобретение нашей хозчасти. Их не сломаешь и не утащишь.
- Денег сегодня давать не будут! - говорит грустно Козлов. - Может быть, привезут к вечеру. Будем ждать. Жена не велела приезжать без денег. Как ты себя чувствуешь после вчерашнего?
- Терпимо. Я пойду посижу около памятника. Отдохну немного после вчерашнего.
- Если что, то я пошлю за тобой. Иди, посиди.
Я сажусь на ту самую скамейку около старого тополя, где первый раз увидел Веру. А около тополя своей головой вертел Олег, когда он начинал свою учёбу в нашем университете.
Я смотрю на десять белоснежных колонн нашего университета, на этот печальный памятник народному ополченцу, на грустные строки, которые выбиты на камне. Мне очень нравятся эти слова:
Я с вами, равный среди равных
Я камнем стал, но я живу.
И вы, принявшие Москву
В наследство от сограждан ратных,
Вы, подарившие века мне,
Вы – все, кто будет после нас,
Не забывайте ни на час,
Что я смотрю на вас из камня.
Хорошо бы поставить такой памятник на могиле брата Фёдора. Но нет его могилы, и ставить негде. Но Фёдор будет жить в моём сердце и в сердце Матвея, Нади и моих внуков.
Я смотрю на студентов, которые быстро пробегают мимо меня. Одни здороваются. Другие меня не знают. Как я завидую их молодости! Но и я прожил жизнь не такую уж плохую. И ещё надеюсь пожить немного. Кажется, в России устанавливается какое-то равновесие. А может, это только обман зрения? В декабре пройдут выборы в Думу. Они могут преподнести новый сюрприз. Но всё равно, жизнь потихоньку упорядочивается.
Какие задачи стоят передо мной? Оформить развод с Лидой. Это надо сделать быстро, если я хочу быть вместе с Эммой. Надо продолжать писать свои мемуары. Потом их размножу и подарю всем друзьям. Пусть наша семейная хроника останется для потомства в качестве примера и назидания. Надо вывезти много лишних вещей на дачу. Видимо, буду жить на даче. Смотреть за внуками, поливать вечерами огород, ходить в лес, читать газеты и журналы. Время пролетит незаметно. А иногда видеться с Эммой. Если она никуда не уедет. Раз в месяц буду наведываться на могилы Олега, Веры и моих друзей. А там начнётся учебный год. И дни полетят один за другим. В родную деревню тоже надо смотаться. Хорошо бы поездить по городам России, где я ещё ни разу не был. Посмотреть бы Архангельск и вообще наш Север. Съездить бы на Дальний Восток и на Сахалин. Но это уже чистые мечты. Не завёл себе вовремя машину, вот теперь и кусай себе локти.
Я смотрел на наше старинное здание, построенное в восемнадцатом веке, на снующих студентов, и думал, думал, сколько мне ещё годков осталось прожить. Был бы рядом лес, я бы послушал кукушку. И она бы наверняка накуковала мне лет десять, а может, и пятнадцать. Если не будет рокового стечения обстоятельств, то лет десять я ещё поскриплю. А больше мне и не надо. А то будешь лежать на кровати парализованный. Все будут жалеть тебя и со вздохом ухаживать за тобой. Но Матвей меня не бросит. Да и Эмма, кажется, надёжная. Надо почаще делать зарядочку по утрам, гулять каждый вечер перед сном. Больше надо двигаться. Надо быть всё время в движении. И тогда я поживу.
И опять я вспоминаю двадцать первое июня пятьдесят второго года, мою первую встречу с Верой. Сорок три года назад всё и началось и закрутилось в моей жизни. Сорок три года. Сколько мытарств выпало на нашу долю? Вера тянула и тянула нашу семью. А я не всегда ценил и жалел её. Оттого, видимо, так рано и потерял. Но вечером придёт Эмма. И я буду на седьмом небе от счастья. Надо вставать и работать. Помогать Козлову. Он и так слишком жалеет меня. Везёт мне в жизни на хороших людей. А подлых я чувствую сразу, и ухожу в сторону. Их уже не переделаешь.
Нет! Их надо перевоспитывать. Но кто это будет делать? Коллектив? Не будет. Перевоспитывает сама жизнь, когда подлец мелко гадит, да тюрьма, когда он уже грубо нарушает закон.
Я вхожу в сводчатый вестибюль нашего здания. Этот вестибюль поразил меня в первый же день, когда я вошёл в это здание. И поражает до сих пор.
- Поехали ко мне домой! - сказал я Козлову. - Осталось много еды и спиртного. Надо это уничтожить. Ещё раз помянем Олега.
Мы сидим опять втроём. И нам хорошо. Спокойно течёт наша беседа. А беседуем мы всё о России.
- Жизнь нормализуется! - доказывал Козлов. - Вон с Белоруссией отменили таможенные границы. Демонстративно выкопают таможенный столб. Народ Белоруссии за союз с Россией. А там, глядишь, и другие подключатся. Вместе жить безопаснее. Меня только удивляет Украина. Никак не можем поделить Черноморский флот. Им всё кажется, что мы их принижаем. Ведь мы же славяне! Я верю, что украинцы одумаются и присоединятся к нам. А там и Казахстан будет с нами, и Грузия. Я в этом уверен. Грустный у нас повод, братцы, но сидим мы опять хорошо. Никто нам не мешает. Ты, Николай, скажи нам, когда надо трогаться. А то мы можем до самой ночи проторчать.
Козлов и Сокол вышли на балкон покурить. Я стал готовить чай.
Раздался телефонный звонок. Сердце моё ёкнуло.
- Я собираюсь к тебе! - сказала Эмма. - Ты там свободен?
- Тут у меня друзья с работы, но они минут через пятьдесят уйдут. Приходи обязательно. Я жду!
- Всё ясно! - прокомментировал Козлов. - Нам пора сматывать удочки! Тогда давай рванём на посошок. За твоё счастье, Николай!
- Вот и я, - сказала тихо Эмма. - Еле дождалась сегодняшнего дня. У тебя вчера было много народу? Наверное, замучился?
- Надя и Лена помогли. Да и Матвей всё время носился. Всё было нормально. Только Олега нет с нами.
Я замолчал. Эмма стала гладить меня по руке. Потом потекла наша беседа. Эмма рассказывала о своих детях. Я - о своей работе. Я понимал, что нам надо жить вместе. Но лучше не торопиться. Как всё воспримут дети Эммы? Я не мог жить у неё. А она не может бросить детей. Значит, не надо торопиться.
23
Нагрянула жара. Мой Тимофей лежал на ковре. Я протирал его влажной губкой. А жара набирала силу.
В воскресенье я поехал на дачу. Там лежал в тени яблони на раскладушке, Матвей налаживал душ.
Потом под яблоней обедали. Лёгкий ветерок обдувал нас. Но мне хотелось домой. Там был телефон, там была связь со всем миром. Там было много книг, там был телевизор.
Вечером мы с Матвеем поехали в Москву, а Надя осталась с детьми на даче. Когда-то я проводил на этой даче почти всё лето, даже иногда ездил на работу. Я надеялся встретиться с Эммой. Я соскучился и по Тимофею. Его надо покормить. Налить ему свежей водички. И поиграть с ним немного.
Но Эмма в этот вечер мне не звонила. Я остался наедине со своим одиночеством. Наверное, она поехала с детьми к своим родителям. Звонить самому неудобно: что подумают её дети?
Я смотрел телевизор. С Белоруссией контакты налаживались. Президент Лукашенко провёл референдум. Восемьдесят процентов населения проголосовали за контакты с Россией. Ельцин посетил Белоруссию. Подписан договор о снятии таможенных барьеров. Ура! Мы же с белорусами братья родные!
Я сел за перевод. Одна журналистка попросила мне сделать перевод статьи из немецкого журнала “Шпигель”. Обещала хорошо заплатить, если я сделаю перевод к понедельнику. Значит, надо садиться и работать. Где же моя Эмма?
,Эмма наконец позвонила. И пришла ко мне. Недаром я её так люблю.
- Скучал без меня? - спрашивает Эмма.
- Конечно, скучал.
- А сколько раз можно любить?
- Это зависит от человека, Эмма. Я любил первую свою девушку Галю. Любил Машу. Потом была Вера, моя жена. Потом Лида. Теперь ты. Тут ещё играет роль, чтобы тебя тоже любили. Тогда любовь набирает силу.
- Я надеюсь, что буду твоей последней любовью?
- Я тоже надеюсь. Возраст, Эмма. И такой как ты больше нет на свете. Но Веру мне очень жалко. Прожила всего пятьдесят пять лет. Последние два года не жила, а мучилась. И я страдал. Ужасное было время. Но вот всё пережил. Самый страшный для меня удар - гибель Олега. Я такого наказания не заслужил. А может, и заслужил. Несколько абортов сделали из-за меня женщины. Я в этом виноват. Нельзя делать аборты. Католики здесь правы. Надо рожать. А мы губим в зародыше новые жизни. Кто дал нам такое право? И мне пришла за это расплата. За всё в жизни надо платить. Вот и я заплатил свою цену. В семье должно быть много детей. В России падает рождаемость. А раньше на Руси в каждой семье было много детей.
- Я тоже сделала в молодости два аборта. Вот и меня Бог наказал. Осталась вдовой. Трудно мне, Коля, без мужа. Что бы я делала, если бы не ты? Ночами всё думаю и думаю, как мы будем с тобой. Но думаю, что всё со временем утрясётся. Сначала я подготовлю дочку, а сын ещё маленький. Он тебе только обрадуется.
- Где жить будем, Эмма?
- И у тебя, и у меня. Хорошо, что мы почти рядом живём. Я понимаю, что у тебя кот, книги, телефон. А у меня дети. Будем варьировать. Главное, чтобы мы были здоровы, и чтобы дети не восстали против нас. Ты постарайся им понравиться. Но оставайся самим собой. Ты меня любишь?
- Очень. Такую как ты нельзя не любить.
Я вспомнил Наташу. Она мне напоминала Эмму. Как она теперь живёт? Вспоминает ли обо мне? Жаль, что не смогла развестись с мужем. Но я её понимаю. Вся её жизнь была в ребёнке. А я бы всё разрушил. И если бы сын остался с отцом, то она умерла бы с горя. И всё это называется одним словом - жизнь, жизнь со всеми её сложностями.
- О чём ты думаешь? - спросила Эмма. И почему такой грустный?
- Да так. Вспоминаю своё прошлое. Много ошибок наделал. Но тогда бы я не увидел тебя. Верно? А так после всех моих мытарств и приключений я встретился с тобой. Всё у нас пока хорошо. Верь мне, Эмма. Я тебя никогда не подведу. Всё у нас будет хорошо. Только я уже старый.
- Не говори ерунды. Главное, чтобы душа была молодая. Зато ты такой умный и начитанный. Мне с тобой интересно. Мы с тобой две половинки. Понял?
- Понял. За это надо выпить.
По телевизору мы услышали о катастрофе в городе Нефтегорске на Сахалине. Там произошло страшное землетрясение. Погибли почти все жители. Идут спасательные работы.
- Господи! - проговорила Эмма. - Что творится на свете!
Диктор говорил о помощи, которая направлена в Нефтегорск. В конце диктор сказал замечательные слова: “чужого горя не бывает”.
- Вот так живёшь себе, а однажды ночью ты погибаешь, - сказала Эмма. - Но народ не бросит их в беде. И почему наша земля так трясётся и взрывается? Ведь у нас полно учёных. Могли бы многое предсказать заранее.
- Давай-ка выпьем по чуть-чуть, - предлагаю я Эмме. - Тебе надо успокоиться.
Телевизор передает всё новые подробности. Погибло свыше двух тысяч человек. И весь мир откликается на людскую беду.
- Когда же на свете будет мир и покой? - спрашивает Эмма.
- Наверное, никогда.
- Когда-нибудь люди, - говорит Эмма, - узнают все тайны нашего мироздания. Всё исследуют. И будем мы знать, когда на земле будет новый потоп. “Комсомолка” писала, что это будет в конце третьего тысячелетия. И все болезни будут моментально излечивать: СПИД, холеру, чуму и рак. Пора этот рак обуздать. Мы с тобой, Коля, ещё поживем. Ты поживи ещё лет двадцать. Такие люди как ты не должны рано умирать.
- Постараюсь только ради тебя, Эмма. Боль после гибели Олега немного утихает. Ты вливаешь в меня новые силы.
На другой день Ельцин выступил по телевизору в связи с катастрофой в Нефтегорске. Его речь была простой и по-человечески тёплой. Особенно хорошо он сказал, что это горе сближает весь наш народ. При этих словах у меня появились слёзы. Я стал теперь часто плакать, когда смотрел тяжёлые вещи по телевизору. Было очень жалко людей, которые погибли в Нефтегорске. А ещё люди погибали в Чечне.
Шестого июня я поехал на день рождения к брату Ивану. Одного годика не хватало ему до семидесяти.
- Молодец, что приехал, - сказал мне Иван. - Я что-то совсем ослабел. Ноги стали отказывать. Может, не доживу до своего юбилея. Таня звонит редко. У неё обнаружили диабет. Как и у меня. Попили, погуляли. Теперь надо собираться на покой.
- Не надо было раньше пить так много! - вмешалась Марина.
- А зачем тогда вообще жить на свете? - отпарировал Иван. - Давай-ка выпьем за мой день рождения. Ставь закуску на стол, Марина! Где твой знаменитый холодец? Николай его очень любит.
Марина метнулась к холодильнику. Подошли дети Ивана со своими детьми.
И пошло веселье. Марина не выдержала и запела песни военных и послевоенных лет.
- Сегодня день рождения Пушкина! - сказал Иван. - По радио слышал. Давайте выпьем и за Пушкина. Всё-таки великий поэт. Надо его помянуть.
Выпили за Пушкина. И забылись все болячки и неприятности. Тем и хороша выпивка, что всё дурное сразу улетает прочь. Остаётся одно безудержное веселье. Человеку надо иногда и разрядиться. Иначе можно и с ума сойти.
Я жалел, что не взял с собой Эмму. Да она бы и не поехала сюда. Рано нам ещё делать такие вылазки.
Брат начал рассказывать про тридцать третий год, когда отец перевозил семью под Москву. И как он испугался, увидев впервые поезд.
Я тоже смутно помнил тот день, когда я стоял на перроне и ждал поезда. А потом увидел высокие дома в Москве и крикнул:
- Ой, как много стёкол!
Потом Иван рассказывал, как мы бедствовали, живя под Москвой в купленной избушке. Приходилось собирать цветы и ягоды, и продавать всё это на вокзалах. Фёдор наловчился ловить капканами кротов и продавал шкурки. Потом мы переехали в поселок на станцию Силикатная, жить стало немного полегче. Потому что вскоре Степан забросил учёбу и пошёл работать к отцу в гараж.
Иван дошел до военных лет. И тут тоже было много рассказов.
- Хорошо посидели! - сказал Иван в конце вечера. - Спасибо, Коля, что не забыл про меня. Родню забывать нельзя. Приезжай почаще. В крайнем случае звони.
Я ехал домой с чувством исполненного долга. Повидался с братом. Когда теперь увидимся? Сейчас надо ценить каждый день. Остаются последние годы, месяцы и дни. Потом себе не простишь, что не побывал у брата.
И опять я поражался тому, как быстро пролетает время, как оно всё пережевывает в своём движении вперёд. А на нас уже мчатся какие-то другие события. Знать бы заранее!
Лифт в очередной раз сломался. Я медленно поднимался на свой этаж. И на каждом подоконнике подъезда лежала выброшенная жильцами литература. “Вопросы ленинизма” Сталина. Когда-то я конспектировал эту книгу. И тогда могли за эту выброшенную книгу дать срок. Рядом лежал знаменитый труд Ленина “Очередные задачи советской власти”.
Помню, как сдавал экзамен в аспирантуру по марксизму-ленинизму. Я должен был освещать эту работу. А я как раз не успел её прочитать. Я вертелся и изворачивался как уж, чтобы избежать двойки.
- Переходи ко второму вопросу! - сказал мне угрюмо доцент. - Плохо изучаете ленинское наследие.
Но пятерку он мне всё-таки поставил, потому что на консультациях я был самый активный.
В субботу, под Троицу, у меня сидели Козлов и Сокол. Они удрали из дома под предлогом, что им надо быть на работе. На работе они покрутились часика два и приехали ко мне.
- Давно не общались в узкой компании, - сказал Козлов. - Надо немного разрядиться. Побыть в спокойной обстановке.
Я приготовил салат и окрошку. Была ещё отварная молодая картошка и селёдка.
- А ты молодец! - крикнул Козлов. - Настоящая кухарка! Тебе надо официантом работать! Из тебя толк получится. Ну что? Поехали, братцы! Помянем родителей! Ведь сегодня родительская суббота!
Мы помянули родителей. Потом стали говорить обо всём.
- Сволочей хватает в нашем вузе! - пожаловался Козлов. - Часть из них удрала в фирмы за длинным рублем. А халтурщики остались. Да к тому же и демагоги. Беда мне с ними. Не хотят работать честно, но хотят получать большую зарплату. Я бы таких убивал на месте! А некоторые из них вообще не годятся в педагоги. Только мучают себя и студентов. И ведь понимают, что если пойдут на фирму, их там моментально вышвырнут.
- Но много и хороших, - вступился за университет Сокол. - Есть много талантливых преподавателей. Честно работают. Не за страх, а за совесть.
- На них и держится наш университет, - согласился Козлов. - Есть много талантливых преподавателей. Это верно. Они и создают славу нашему вузу. Иначе хоть вешайся. Есть у нас и женщины, которые весь учебный год болеют, сдают бюллетени, а как только наступает отпуск, они все вдруг здоровы. Чудно всё это и противно! Не накажешь и не докажешь. То ли у них врачи знакомые, то ли умеют гениально притворяться. Но болеют весь учебный год. Тяжело с такими работать. Студенты жалуются. Надо искать замену. Уроки ведь пропадают! А я люблю наш университет. Это - настоящий храм науки и практики иностранного языка. И мне не так важна моя зарплата - только бы прокормить семью. Хорошо, что мы стали университетом. Звучит теперь - лингвистический университет! Про тех, кто рванул за границу, я вообще говорить не хочу! Что о них говорить? Они решили, что Россия тонет, и они побежали как крысы с тонущего корабля. Туда им и дорога! Была бы моя воля, я не пустил бы их назад. Даже в гости. Пусть любуются зарубежными пальмами. Особенно я не понимаю наших поэтов и прозаиков. Ведь эти люди по духу творчества, по складу своей души, не могут и дня прожить без Родины. А они живут за границей, да ещё поучают нас, как нам надо жить. Один Солженицын спас писательскую честь. Взял и вернулся. Потому что он до мозга костей русский! Правильно сделал. Вот образец настоящего человека!
- Начинается, кажется, стабилизация в России, - сказал Сокол. - Цены, вроде, перестали расти. Кажется, устояла наша Россия. А в девяностом году было страшно. Магазины были пустые, и люди с ума сходили от страха. Теперь можно дух перевести.
- Это верно, - согласился Козлов. - Всё будет хорошо. Только вот жизнь наша катится к концу. Но это не так уж и страшно. Мы своё прожили. Видели и плохое, и хорошее. Пусть поработают теперь другие. А мы будем играть в домино, удить рыбку да пропускать по чарочке.
Мы вышли на балкон. Сокол и Козлов с наслаждением курили. А я смотрел на свою округу, и мне опять захотелось плакать: вспомнил старое, вспомнил Эмму. Тридцать лет я уже прожил в этом доме. Если бы я знал, что со мной случится позже. Но хорошо, что не знал. А то бы заранее умер от ужаса и горя. Надеюсь, теперь мне не придётся больше так страдать. Только бы рядом со мной была Эмма. А остальное всё преодолеем.
- Завтра Троица! - сказал Козлов. - Большой церковный праздник. Опять хороший предлог для выпивки. Но по воскресеньям я всегда дома. Ну что? По домам? Или как?
- Родителей помянули, - сказал Сокол. - Можно и домой. А то Николай опоздает на свой футбол.
И то правда! Я совсем забыл, что хотел посмотреть “Торпедо”. А противник был несильный – “Черноморец” из Новороссийска. Мне надо посмотреть, что сделал вернувшийся Иванов с “Торпедо”, которое в прошлом году чуть не вылетело в первую лигу.
Я сижу на стадионе “Торпедо” и вспоминаю былые годы, когда я часто приезжал сюда с Олегом. Я радовался, что он также болеет за “Торпедо”, не то что Матвей. И как мы уходили до конца игры, если наша команда играла плохо. Вернуть бы эти годы…
Я вспоминаю, что Вера жила недалеко от этих мест, и что мы часто ходили здесь пешком. И всё говорили, говорили, строили планы на будущее, и не могли себе представить, что у нас будут взрослые дети, а мы станем старыми-старыми. И вот я стал старым, а Вера ушла в мир иной почти молодой. Всего каких-то пятьдесят пять лет. Я сижу здесь один, а страсти в моей груди полыхают как и в молодости. И вспомнил я, что именно футбол и моё “Торпедо” спасло меня тогда от тоски, одиночества и отчаяния. Моё дорогое, моё неповторимое “Торпедо”.
Команда старалась и заработала пенальти. Команда очень старалась, а игроки - это было уже десятое поколение с сорок седьмого года - очень волновались, и больше никак не смогли забить гол. Ну и ладно. Главное - победили. А я как сейчас вспоминаю мощного и блистательного Александра Пономарёва, его брата Виктора, Сочнева, братьев Жарковых, испанца Гомеса, Чайко и Соломатина. А потом пришла мощная команда шестидесятых, но, к сожалению, без Стрельцова, который в то время был в заключении по сфабрикованному делу. Но что это была за команда? В полузащите блистали Воронин и Маношин. А в нападении создавали мощный вихрь атак Метревели, Иванов, нынешний тренер, Гусаров играл вместо затерянного в пермских лесах Стрельцова, мотор команды Батанов и стремительный Сергеев. Болельщики молились на эту команду. Откуда пришло тогда такое мастерство и вдохновение? Моя команда стала чемпионом и завоевала кубок страны. Сделала невероятное - дубль!
Где всё это теперь? Пока нет ничего подобного. Игроки теперь уезжают в другие страны искать свое счастье. А команда хиреет. Только заиграет игрок, как его уже покупают. И всё надо начинать сначала.
Я ехал домой и думал о жизни. Нет рядом Эммы. Без неё плохо.
Я ещё открывал дверь, как зазвенел телефон.
- Это я, - сказала Эмма. - Детей я отвезла к родителям, а сама вернулась, чтобы встретиться с тобой.
- Ты просто гений, Эмма! - кричу я, не в силах сдержать свою радость. - Жду тебя! Только у меня ничего не осталось выпить.
- Вот и хорошо. Будем пить чай. Я буду приучать тебя к трезвому образу жизни.
Мы пьём с Эммой чай. Я смотрю на неё, а она краснеет.
- Ты счастлив со мной? - спрашивает Эмма.
- Очень. Зачем ты спрашиваешь?
- На всякий случай. Сегодня я останусь у тебя. Ты не возражаешь?
- Что за вопрос? Оставайся совсем! И вообще я тебя не отпущу отсюда!
- Я бы осталась. Но дети. Что они подумают о своей маме? Стыдно даже. Всё будет хорошо, Коля. Потерпи немного. Тебе надо оформить развод. А то неудобно. Хожу к женатому мужчине. Что подумают старушки, которые уже давно рассматривают меня у твоего подъезда?
- Разведусь. Есть такой кооператив, который оформляет быстро разводы. Не могу я Лиде звонить и выпрашивать у неё справку с места жительства. И вообще я не могу ни видеть её, ни разговаривать с ней. Этот кооператив всё оформит, только надо деньги хорошие заплатить.
- Вот и сделай. И не тяни. Чтобы я не думала о тебе плохо.
- Всё сделаю. Поедем завтра к нам на дачу! Я познакомлю тебя с Матвеем и Надей. Пора уже входить в наш круг.
- Рано ещё. Дома полно дел: стирка, еду приготовить, убраться. Поезжай без меня. А то ещё успеем и надоесть друг другу!
- Сплюнь три раза через левое плечо! И не говори так больше!
- Извини, Коля! Неудачно пошутила. Язык мой - враг мой. Не обращай внимания на мою болтовню. Это у женщин бывает. Я тебя очень люблю. И разлучит нас с тобой только могила.
24
На другой день я еду на дачу. Сегодня большой праздник - Троица.
По пути я покупаю овощи и фрукты. Я схожу на станции “Авиационная” и лесом иду к садовым участкам. Хорошо.
А вот и наш участок. Настя качается в гамаке, а мой внук копается в песке.
- Приехал! - говорит радостно Матвей. - Сейчас будем делать окрошку. Квас стоит в холодильнике.
Надя накрывает стол под яблоней. Мы садимся обедать. Выпиваем с Матвеем по маленькой рюмочке водки. Жара. Много пить нельзя.
А вокруг тишина. Все отдыхают. Даже самолёты в это время не летают. Потом я ложусь в тени на раскладушке и засыпаю. Мне хорошо. Кажется, жизнь начинает налаживаться. С Эммой у меня всё хорошо. Только вот развод сидит у меня в душе как заноза. Как бы с этим делом поскорее разделаться? А ведь не думал о таком конце, когда впервые увидел Лиду. Всему виной этот проклятый санаторий. Жили на одном этаже. Времени свободного полно. И все мысли направлены на флирт. Вот и дофлиртовался. Хорошо что ещё так закончилось! А если бы я её прописал и она бы никуда не ушла? Лучше об этом не думать.
Потом я вспоминаю, что я делал в былые годы в этот день. Моя феноменальная память иногда мучает меня. В шестьдесят первом году тоже было воскресенье и, наверное, тоже была Троица. Но я ещё помню и пятьдесят шестой год. Когда я, проведя экзамены, мчался на такси из Калуги в Москву, чтобы увидеть Веру и маленького Матвея. Всё помню. Только кому и зачем всё это нужно? В шестьдесят шестом в это время умирал тяжело мой отец, в следующем году тоже было воскресенье и мы с Верой ездили на кладбище к отцу.
- В лес сходить не хочешь? - спрашивает меня Матвей. - Дети поиграют с мамой в бадминтон, а мы можем погулять.
Мы в лесу, где мне известна каждая тропинка. Мы идём с Матвеем всё дальше и дальше, пересекаем ветку железной дороги, а потом и шоссе, и выходим минут через сорок к краю леса. Видна деревня. Кругом полевые цветы. И тишина.
- Хорошо здесь! - говорит довольный Матвей. - Надо нарвать хороший букет.
Он рвёт ромашки, васильки и купальницы, которые дружно растут в сырой низине.
А мне опять хочется плакать от всего пережитого: от этой русской красоты, от этих цветов, от этой тишины и лесного запаха. Но я держусь. Матвей подумает, что мне плохо.
Мы идём назад.
- Нельзя так далеко уходить! - упрекает нас Надя. - Мы уже за вас стали волноваться.
Повезло Матвею с Надей. Я внимательно смотрю на неё, и на меня смотрят и Нина и Виктор одновременно. Все их черты слились в Наде.
Надя замечает мой пристальный взгляд и смущается.
- Извините, Николай Матвеевич. Это я только Матвея ругаю. Вас я не имею в виду.
- Всё правильно, Надя, - говорю я улыбаясь. - Я вот сейчас посмотрел на тебя и увидел, что и на маму и на папу похожа. Может же быть такое?
- Мне многие говорят, что я похожа на папу, - говорит Надя и умолкает. И я не рад, что завёл на эту тему разговор.
- Пятого июля будет уже пятнадцать лет, как они погибли, - говорит Надя. - Надо будет их помянуть. Вчера я поставила в церкви свечку в их память.
Мы пьём чай из самовара. И Вера, кажется, смотрит на меня из яблонь. Такое впечатление, что она где-то здесь рядом.
Поздно вечером Матвей провожает меня до станции.
- Оставался бы! - говорит мне Матвей. - Завтра день Независимости. Оставайся!
- А как же мой Тимофей? Он там скучает без меня. Надо его покормить, напоить.
Подходит электричка.
- Приезжай скорее! - говорит мне на прощание Матвей.
Электричка набирает ход и стрелой летит в Москву.
Я смотрю в окно. Пересекли Пахру. А вот уже и Расторгуево. В Коломенском я схожу с электрички и иду на троллейбус. Настроение у меня хорошее. Если бы Олег был рядом со мной! Всё бы отдал за это.
Я открываю дверь и сразу вижу своего Тимофея, который тут же начинает жалобно мяукать. То ли есть хочет, то ли соскучился без меня?
Завтра день Независимости России. Четыре года назад в этот день мы выбирали Ельцина на пост президента России. А потом пошла одна заварушка за другой.
Что же ждёт меня в будущем? Мне теперь откровенно говоря всё равно. Ничего я теперь не боюсь. Даже смерти. Лягу рядом с Олегом и буду спокойно спать многие миллионы лет. Если только не погибнет наша планета.
Шестнадцатого июня весь мир облетело слово “Будённовск”. В этом небольшом городке Ставропольского края группа чеченцев во главе с Шамилем Басаевым захватила городскую больницу и предъявила России ультиматум. Басаев загнал в больницу заложников. Три дня наш премьер Черномырдин вёл прямые переговоры с Басаевым. И три дня весь мир следил, затаив дыхание, за этими переговорами. Когда на второй день наш спецназ стал штурмовать больницу, то больные стали размахивать из окон белыми простынями, призывая наш спецназ прекратить штурм больницы во избежание лишних жертв.
Договорённость была достигнута. Черномырдин пообещал начать с Чечнёй мирные переговоры, а группа во главе с Басаевым поехала в Чечню, прихватив на всякий случай добровольных заложников.
Да… Чечня - это наша огромная боль. Как и когда эта проблема разрешится? Никто этого не знает и никто ничего предсказать не сможет.
Двадцать первого июня я выскочил из здания подышать свежим воздухом. Около входа стаи студентов. Одни жадно курят, другие весело болтают, третьи пьют сок.
Я подхожу к скамье, где когда-то впервые увидел Веру. И сажусь на неё. Двое студентов уходят, застеснявшись меня.
Я смотрю на эту скамейку. Та ли эта скамейка? Или уже другая? Какое это имеет значение? Главное, что было как раз на этом месте. Только всего сорок три года тому назад. Сорок три года. А я всё живу и живу. И буду жить дальше назло всем врагам и недругам!
Я пытаюсь представить себя в те годы. Худой юноша. С тетрадкой в руках. Проклятая история немецкого языка! Скорее бы её сдать! И вот подошла Вера с подругой. Моё сердце тогда сразу ёкнуло. Как хорошо, что я тогда не знал, что будет с нами потом! Вера тогда только скользнула по мне взглядом. Я стал болтать всякую ерунду, чтобы заинтересовать её, а она снисходительно улыбалась, слушая мой трёп. Я вспомнил, что болтал я о родной деревне, о зайчонке, которого накрыл своим пузом в картофельной ботве, о воробье, в которого попал яблоком. Слава Богу, что я тогда не заговорил на высокопарные и возвышенные темы! Тогда бы я окончательно упал в глазах Веры. И непонятно мне самому, хочу ли я вернуть те далекие годы. Нет! Пожалуй, не хочу. Потому что те годы - это конец правления Сталина, расцвет культа личности и жуткой демагогии! Нет! Не хочу. И вечно молодым я тоже не хочу оставаться.
Наше здание смотрит на меня своими окнами в три этажа. И белые колонны говорят о вечности, о том, что это здание стоит уже более двухсот лет, глядя на мирскую суету. И будут разбиваться людские страсти об эти колонны. А здание будет стоять и стоять ещё несколько веков и, может быть, тысячелетий.
Я смотрю на дерево, стоящее почти у самого тротуара. Около этого дерева стоял мой Олег на торжественной церемонии первокурсников одиннадцать лет назад. Теперь мне понятно, почему тогда вдруг расплакалась Вера. А наш ректор, узнав в ней свою студентку, всё спрашивала: “Что же ты плачешь. Вера? Радоваться надо! Твой Олег стал нашим студентом!”
Сердце Веры, видимо, уже тогда говорило ей о том, что и ей жить остается всего три года, и что за ней следом скоро покинет этот бренный мир и Олег. Она плакала и плакала. А я, дурак, ничего не понимал! Я озабоченно смотрел на свою колонну студентов, которую мне надо было провести в актовый зал на их первую лекцию. А звонок, приглашающий студентов на лекцию, всё звенел и звенел. Но я не слышал в этой трели ничего похоронного. Звонок как звонок.
- Побудь со мной! - попросила тогда меня Вера.
- Не могу, - бросил я кратко, и повёл своих студентов в актовый зал.
Я сижу на своей скамейке. Студенты проходят мимо меня и здороваются со мной, хотя многих из них я совсем не знаю. Догадываются ли они, что я переживаю в этот момент? Вряд ли. У них свои заботы: как сдать поскорее экзамен, как бы закадрить симпатичную девчонку или мальчика, где бы раздобыть нужную сумму денег. А остальное для них - семечки! И правильно. На то она и молодость.
Я сижу на своей скамейке, и мне не хочется идти в здание. Мне не хочется погружаться в ежедневные заботы об оценках, пересдачах и прочих делах. Мне хочется сидеть и сидеть тут долго-долго.
На другой день пятьдесят четвёртая годовщина начала войны с немцами. Мне не хочется работать в этот день. Но по календарю это рабочий день.
По дороге я вспоминаю этот день в сорок первом году. Я как я строил самолет из досок, и было видно, что никуда он у меня не полетит. И как вошла в сарай мать и сказала мне тогда, что Гитлер объявил нам войну. И как мы строили убежище. Как наклеивали бумажные кресты на стекла окон, чтобы они не вылетели от взрывной волны. Мне, глупому, всё было интересно. И ничего я не понимал в печальных сводках. А потом пошли первые бомбёжки. И отец отправил нас в деревню. Там было тихо.
- Сегодня начало войны! - сказал Козлов. - Кому как, а у меня на этой войне в сорок третьем году погиб отец. Сегодня надо обязательно выпить. Ты один дома?
- Один.
- Не возражаешь, если мы посидим у тебя?
- Какой разговор? Всегда рад. Я сам хотел предложить то же самое!
- Тогда надо найти Сокола. Больше никого звать не будем?
- Больше звать некого. Если только Дима да Юра подскочат. Но они нашу компанию не испортят.
- Тогда часика в четыре и рванём к тебе.
- Я уеду на час пораньше, чтобы всё купить и приготовить.
- Лады. Деньги мы тебе потом отдадим.
В пять часов мы сидим у меня за столом. Салат, окрошка, картошка и селёдка, редиска и малосольные огурчики. Всё стоит на столе. И водочка из холодильника.
- Живём плохо и бедно, а выпиваем часто! - пошутил Козлов. - Попробуй разберись в этих русских!
Сокол рассказывает нам о фронте. А мы слушаем его, не перебивая.
- Неважно кормили в училище, - говорит Сокол. - И все рвались на фронт, потому что знали - на фронте кормят нормально. Дураки были. Рвались поскорее погибнуть. Помню, как моего приятеля по училищу убило шальной пулей в первый же день. А один тип тайно жрал мыло, чтобы его отправили в госпиталь. Его сразу же расстреляли. Всякое бывало. Я ведь в разведке был. Отчаянные были ребята. Многие из заключения. Ножом орудовали здорово. Меня они как москвича жалели и уважали за знание немецкого языка. Звали меня сынком. А раз на мою голову играл один подонок, Но ему запретили это делать. Всякий народ попадался. Помню, как мы в сорок третьем вошли первыми в Ливны. Вокруг никого. Кругом всё валяется. Немцы спешно драпанули. Мы хватаем галеты, сигареты, шнапс. А у самих зубы стучат от страха. Так и кажется, что кто-нибудь даст по нам очередь из автомата. Чего только не бывало! Повезло мне крупно. А многие ребята остались там лежать навеки. Давайте помянем их!
Сокол вдруг заплакал. Мы молчали. - Извините! - проговорил он. - Жалко мне их всех. Вот мы сейчас ругаем нашу жизнь. И забываем, что пятьдесят лет нет никакой большой войны. А ведь эта заслуга всех людей, которые пережили эту войну. И если бы жил Брежнев, да Громыко, может, и война бы разразилась. Ведь вторглись они запросто в Афганистан! Ведь после войны всё время готовились к ней. Пока всё сложно. Потихоньку будем жить да жить. И всё у нас когда-нибудь будет путём. Надо нам ещё по одной выпить. Только не забудьте про мой юбилей шестого августа. Он падает как раз на воскресенье. Народу будет много. А вы у меня первые гости.
Я смотрел на портрет брата моего Фёдора. Девятнадцать лет он прожил. Пятьдесят три года скоро будет, как он пропал без вести. Интересно всё-таки, где и как он умер. То ли землёй его засыпало. То ли немцы, отбившие территорию, прикончили его. Никто теперь ничего не узнает. Упустил я время, когда ещё могли быть в живых его сослуживцы. А может быть, они все погибли вместе с ним? Кажется, я сделал для Фёдора, всё что мог. А может, и не всё. Скоро придёт время, когда о начале этой войны будут говорить лишь в круглые даты. Сто лет с начала войны, сто пятьдесят, двести.
Я стал вспоминать годы войны. Как пережил первую бомбёжку на Силикатной, как собирал осколки в Вешняках, как работал в Косино на грядках, как сидел при коптилке и керосиновой лампе всю войну. И как мы с друзьями ждали победы и верили, что после войны мы заживём как боги. Но не совсем всё так получилось. Не совсем. Потому что наша жизнь двигается по своим законам. Часто мы ждём одно, а получается совсем другое.
- Ну что пригорюнились? - крикнул Козлов. - Я предлагаю выпить за то, чтобы не было больше никаких войн! Ни больших, ни маленьких. Чтобы люди жили, любили, рожали детей и не знали горя. И чтобы мы были живы и здоровы! И чтобы мы никогда не вешали носа! Живём ведь на свете всего один раз! Выпьем тут, на том свете не дадут!
Если бы жив был Олег! Тогда мне было бы всё нипочём. А сейчас я как подбитая птица. И всё вызывает у меня слёзы. Но ничего. Эмма поможет мне пережить это тяжелое время. Главное - чтобы жила и процветала Россия.
- За Россию! - предложил я свой тост. - Чтобы Россия стала вновь великой державой!
- Вот это тост! - похвалил меня Козлов. - Вот это тост! За это надо обязательно выпить!
- Теперь я предлагаю тост за Николая! - загремел Козлов. - За настоящего русского мужика! Который стоит как скала! Несмотря на волны жизни, которые обрушиваются на него!
Я сидел, пил и закусывал. И думал о военных годах. Образы тех лет стали мелькать у меня перед глазами. Вот мои вешняковские друзья. Вот Валя. Вот Клава, а вот Соня. А вот и Маша. Вот наш директор. А вот и больница на Яузе. Вот Хвойная, вот Сукманиха, а вот и Павлищев бор с его потрясающими окрестностями и тоскливыми просторами русских полей. Вот Валя, а вот и Вера. А вот мои дети - Матвей и Олег. А вот станция Вешняки, вот и церковь на той стороне, а вот противотанковый ров, где у меня часто стучало сердце “тук-тук-тук” и где теперь Кузьминское кладбище, где лежат все мои близкие. Верно говорят, что жизнь - это уже сама по себе трагедия. Видимо, это так и есть. И вдруг я понял, что могу сейчас глядеть в прошлое. Я вижу, как мой дед по матери, бросив все крестьянские дела, едет хоронить Льва Толстого. А вот мой прапрадед сражается на Бородинском поле, и падает, проткнутый неприятельским штыком. Я гляжу дальше и дальше вглубь толщи веков. Я вижу своего предка в первом тысячелетии до нашей эры, как он сражается с древними кочевниками. А вот и совсем в глубине веков. Мой предок и пращур сидит у костра около хижины и разделывает тушу оленя. А рядом женщины и дети. И все одеты в звериные шкуры. И происходит это где-то у впадения Рузы в Москву…
- Что-то будет с Россией в двадцать первом веке? - спрашивает нас Козлов. - А ведь что-то будет, братцы! А? Как вы думаете?
- Многое изменится, - говорит Сокол. - И так изменится, что мы даже представить себе не сможем. Изменятся отношения между людьми, исчезнет демагогия, исчезнет обман. Люди будут трудиться, наслаждаться жизнью и с жалостью думать о нас, копошившихся в двадцатом веке. Замечательная будет жизнь!
- А я не согласен с тобой! - возражает Соколу Козлов. - Ничего не будет сразу. И обман будет, и подлость останется. Люди ведь, в сущности, те же животные, только они обладают более развитым мозгом. А этот мозг не всегда направлен на благородные дела. И повоюем мы ещё. Только не знаю с кем. Может, с украинцами, а может, опять с немцами или поляками. Бог ведь троицу любит. Конечно, жизнь и весь мир будут улучшаться, но медленно-медленно. И ещё пройдёт лет триста, прежде чем всё в нашей России и во всём мире наладится. Недаром Чехов говорил, что в России всё будет прекрасно, но через триста лет. Мы Чехова только сейчас начинаем понимать. Я больше всего боюсь ядерной войны. Это будет конец всему! Наш Чернобыль показал всему миру, что такое ядерное излучение. Оружие это появляется во многих странах. И я опасаюсь Китая. Уж больно много китайцев. А бомба у них уже есть.
- К тому времени мир поумнеет и образумится, - возразил Сокол. - Всё будет хорошо. И вообще в жизни надо быть оптимистом. Я и жив остался благодаря оптимизму. Сколько раз бывал в таких переделках, что уже прощался с миром. А вот жив до сих пор. Нет, братцы! Жизнь будет прекрасная. Не будет фактически никаких государств как сейчас. Люди будут перемещаться по всему миру. Как вольные птицы. Красота! И везде ближние будут приходить тебе на помощь. Все люди станут братьями! Вот это будет главным достижением цивилизации. Жаль, что мы с вами не доживём до того времени. А хотелось бы. Зато наши дети и внуки всё это уже успеют увидеть. Я абсолютно уверен в этом!
- Да…- протянул Козлов. - Мастер ты сочинять красивые истории. Вернее, сказки. А я гляжу на жизнь трезво. Будет ещё долго идти борьба за место на земле. И у нас на работе тоже идёт борьба. Каждый в первую очередь думает о себе. И каждый пытается свои взгляды навязать другому. Гармония придёт в наш мир, но очень не скоро. Не скоро. Только бы глупостей было поменьше. А их ещё хватает. Давайте выпьем просто так. Чтобы всё у нас было хорошо!
Мы выпили ещё. Потом ещё. Нам было хорошо.
25
Закончился июнь. А вместе с ним и учебный год. Но в деканате было как всегда полно дел: отчёты и подготовка к вступительным экзаменам.
Пятого июля я был в Вешняках. Все вместе мы поехали на кладбище. Пролетело пятнадцать лет со дня гибели Виктора и Нины. Кажется, всё произошло совсем недавно.
- Как им не повезло, - проговорила тихо Лена. - Не видят своих внуков. Неужели это судьба?
- Их теперь не вернёшь, - ответила Надя. - Пятнадцать лет уже пролетело. В школе их стали уже забывать. Старые ученики упорхнули. Некоторые учителя умерли, а другие ушли в коммерческие структуры. Пошла новая жизнь.
- Ничего! - сказала Лена. - Будем жить дальше. Раз уж нам так на роду написано.
Я обошёл могилы Олега с родителями, потом прошел к могиле, где лежала Вера вместе со старшей сестрой и родителями.
Потом мы сидели у Нади с Матвеем и поминали погибших.
Я заторопился домой. Кладбище подействовало на меня. Хотелось полежать и отдохнуть. Эмма может позвонить. А меня дома не будет.
Матвей провожал меня до метро.
- Ждём в воскресенье на даче, - сказал Матвей. - Приезжай. Отдохнёшь от городского шума. По лесу погуляешь один или со мной. Можно и костерок развести, и пивка попить.
- Постараюсь приехать. Дома в воскресенье сидеть скучно.
- Как себя чувствуешь? - спросил меня Матвей.
- Нормально. Не беспокойся за меня.
Я ехал в метро и думал о жизни. Было страшно думать о том, как быстро пролетает наша жизнь. Давно ли мы хоронили Виктора и Нину? А уже просвистело пятнадцать лет. А говорят, что всё двигается в нашей жизни медленно. Если вспомнить все годы после окончания войны? Целых пятьдесят лет просвистели в сущности тоже как один миг. Скоро наступит двухтысячный год. Совсем мало лет осталось. Наступит третье тысячелетие. Как бы глупые люди со своим прогрессом и злобой не загубили наш земной шар? Не дай Бог, если дело дойдёт до ядерной войны. Это оружие стало расползаться по многим странам. Тогда наш шарик действительно накроется. Останется мёртвая планета. И понадобится ещё миллиард лет, чтобы на нашей земле появились новые люди. Ну и зафантазировался я! Лучше не думать о плохом. Последние годы надо прожить спокойно - без зависти и злобы, без паники и страха. Авось десяток лет протяну.
Дома меня встретил у порога мой Тимофей. Он сразу жалобно замяукал и стал тереться о мою ногу. Я его погладил, взял на руки, прижал его к себе, и Тимофей мой сладко замер.
Ухо моё напряженно ждало звонка от Эммы. Она уже должна придти с работы. Дети живут у её родителей в военном городке. В крайнем случае позвоню сам. Ничего страшного.
Долгожданный звонок раздался.
- Это я! - сказала Эмма. - Что делаешь? Как у тебя настроение?
- Жду! - ответил я. - Приходи немедленно. Без тебя мне очень скучно.
- Скоро приду. Ты только немного приберись в квартире.
Я хватаю пылесос. Потом быстро убираюсь на кухне. Убираю со стола лишние книги. Ставлю кастрюлю с молодой картошкой на плиту.
Наконец приходит Эмма. По телевизору показывают футбольный матч. Мы с Эммой сидим за столом и пьём коньяк. У меня прекрасное настроение.
Тимофей сидит на кушетке и умывается. А я выхожу на свой балкон и смотрю на округу. Рынок, шпиль МГУ, недалеко шумит Ленинский проспект. Хорошо. Жить бы себе спокойно и ни о чём не думать.
- Что будем делать летом? - спрашивает меня Эмма.
- Буду встречаться с тобой. Отпуск у меня в августе. Иногда буду наезжать на дачу, Но там мне без тебя скучно. Надо отвезти на дачу Тимофея. Пусть он там погуляет. Побегает за кошками.
- Ко мне не хочешь зайти? - спрашивает опять Эмма. - Посмотришь на моё житьё-бытьё.
- Пошли.
- Только ты около моего дома приотстань. Я наших старушек боюсь.
И вот я у Эммы. Она быстро накрывает на стол. Ставит бутылку коньяка.
- Берегла на всякий случая, - говорит Эмма. - Выпьем за то, чтобы мы всегда были вместе и чтобы наши сердца всегда бились в унисон!
- Молодец! - хвалю я Эмму. - Надо нам с тобой поскорее расписаться.
- Надо сначала тебе оформить развод. А это не так просто. Твоя Лида будет затягивать развод.
- Всё сделаем, - говорю я Эмме. - Она же понимает, что жизнь у нас не сложилась, а искусственно её не склеишь. Разведёмся обязательно. Всё у нас с тобой будет хорошо. Это лишь вопрос времени.
- Как всё это воспримут мои дети? - вздыхает Эмма. - Я очень боюсь этого момента.
- Всё будет нормально, - успокаиваю я Эмму.
Наступили вступительные экзамены. Я вставал каждый день в шесть утра, быстро готовил еду Тимофею и летел в университет. А там дел хватало. Кроме вступительных экзаменов мы занимались восстановлением отчисленных студентов и переводом из других вузов. Вокруг здания стояли стаи родителей. Они переживали за своих детей. Я прикидывал, когда же отменят эти вступительные экзамены. Когда-нибудь отменят. Как это делается в большинстве стран мира. Например, в Германии.
На дачу вырвался только один раз. Тимофей мой бегал по участку. Я любовался нашим участком и возвращался в Москву.
Закончились экзамены, закончился июль месяц.
- Все! - сказал радостно Козлов, когда были подписаны все приказы и протоколы. - Отмучились! Теперь надо немного расслабиться. Поехали к тебе.
И опять мы сидим втроём у меня дома: я, Козлов и Сокол. На столе салат из свежих овощей, молодая картошка, малосольные огурчики, а потом будет ещё окрошка.
Мы никуда не торопимся. На улице чудная погода. Тишина. Многие на дачах или на юге. А мы в Москве.
- Хорошо-то как! - приговаривает Козлов. - Туды её в качель! Наливай, Николай! Не томи душу! За окончание учебного года!
- Шестого, в воскресенье, жду вас у себя, - говорит Сокол. - Мне стукнет ровно семьдесят!
- Ничего себе! - удивляется Козлов. - С виду и не скажешь. Ещё совсем орёл!
- Будут фронтовые друзья, - говорит Сокол. - И несколько человек с моей прежней работы. Посидим, выпьем, споём, вспомним старое. Грех не отметить такую дату.
- Обязательно придём, - говорит Козлов. - Хочется пообщаться с твоими фронтовыми друзьями. А вот сотрудников по КГБ опасаюсь до сих пор.
- Не бойся их, - успокаивает Сокол. - Все они на пенсии. Всё в прошлом. Ребята в основном были золотые. Ничего не жалели для Родины. Кто же знал, что так всё получится? Ещё неизвестно, что вас ждёт впереди. У меня в последние дни стало появляться в душе беспокойство за нашу Россию. Что-то у нас идёт не так. В Чечне мы увязли прилично. Примирение идёт трудно. Экономика наша никак не встанет на ноги. Впереди выборы президента. Уже сейчас видно, что рвётся к власти лидер коммунистов Зюганов. Как бы Ельцин не проиграл эти выборы. Зюганов только критикует, и ни за что не отвечает. А с Ельцина за всё спрашивают. Если придёт Зюганов, тогда мы запоём. Не приведи Господи. Что-то в аппарате Ельцина не ладится. Видимо, не тех людей он подбирает. С преступностью он не может справиться. Это совсем плохо. Не нашли убийц Холодова и Листьева. Как же так? Значит, наше государство совсем слабое? А это уже никуда не годится.
- Рановато пока делать такие выводы, - возражает Козлов. - Ещё всё может наладиться. Ельцина не так легко сломить. У него целый государственный аппарат. Он, правда, может снять свою кандидатуру. Вот что плохо. В общем, всё ещё не так ясно. Но я уверен, что Зюганов не будет нашим президентом. Не говоря уже о Жириновском. Давайте не будем горевать раньше времени, ребята! Лучше выпьем как следует. Впереди август. Отдохнём. Грибы будем собирать. А шестого погуляем. Россия наша не пропадёт. И не такие времена бывали. Всё потом приходило опять в норму.
Ушли друзья. И опять на меня навалилась тоска. Я открыл книгу Николая Бердяева “Самопознание”, в которой одна из глав так и называлась “Тоска”. И вот что вычитал: “Тоска, в сущности, всегда есть тоска по вечности, невозможность примириться с временем. В обращённости к будущему есть не только надежда, но и тоска Будущее всегда в конце концов приносит смерть, и это не может не вызывать тоски”. Вот так.
Я вышел на улицу и зашагал к нашему рынку. Там ещё суетились продавцы. Бабки продавали пакеты, хлеб, кефир и молоко. Моя тоска стала заволакиваться этой суетой.
Петом я пошёл до Ленинскому проспекту мимо ресторана “Гавана”, мимо немецкого культурного центра, держа курс на Внуково. Солнце уже заходило. А я шёл и шёл. И думал, что мне нельзя дома сидеть одному. Я к атому просто не привык. И кота моего Тимофея рядом нет. По телевизору показывают всякую ерунду. Смотреть всё это в летний вечер невозможно. Если бы рядом была Эмма, мир сразу стал бы прекрасным. Но она уехала к детям. Ничего. Перебьюсь.
Надо искать подходы к Лиде. Она пока и слышать не хочет о разводе. Она всё видит насквозь. Надо собирать кучу бумажек. Надо выклянчивать у неё справку с места жительства. Но она уже заранее сказала, что не пойдёт на суд. Значит, будет три заседания. Господи боже мой! И через все надо будет пройти. Надо поговорить с её подругой. Может, она уговорит мою Лиду пойти в Загс. Там надо только написать заявление. И всё. И через месяц нам поставят штамп о разводе. Тогда я буду свободен. Как всё странно складывается в этом мире. Как мы ворковали с Лидой в санатории “Энергия”! Как бродили по лесам и полям. Как жарко целовались. И как всё грустно закончилось. Кто во всём этом виноват? Кто? Наверное, мы оба. Глупые и наивные были. Хотели быть счастливыми. Но не получилось. Не всё мы заранее просчитали. Плохо друг друга узнали. А не получится ля у меня то же самое с Эммой? Брр! Что за глупые мысли лезут мне в голову! С Эммой у меня будет всё хорошо. Это будет моя последняя пристань. В противном случае я просто умру с горя. Должно же мне когда-то повезти в жизни.
26
Шестого августа, в воскресенье, мы сидим у Сокола и отмечаем его юбилей. Человек тридцать набилось в двадцатиметровую комнату. Были бывшие сотрудники Сокола по КГБ, было и трое фронтовых друзей. Они сидели рядом с Соколом, и он часто их обнимал и целовал.
- Скажи что-нибудь, Ваня, - обратился Сокол к одному из фронтовиков. - Мы же с тобой столько на пузе проползали за четыре года.
Ваня встал и начал:
- Я предлагаю выпить за моего боевого друга. Мы часто вместе смотрели в лицо смерти, часто выручали друг друга. И не думали и не гадали, что вернёмся живыми с фронта. Но вернулись. Хорошо пожили и дожили до позора России. Но горевать сильно не будем. Значит, во многом сами виноваты. Я из-за этого отказался от участия в параде на день Победы. Погибает наша Россия. И её надо спасать. Ты меня прости, Петя, что я говорю в такой день грустные вещи. Но мы же прошли с тобой войну. Россию надо спасать. Надо что-то делать. А что и как, я и сам не знаю. Староваты мы для настоящей работы. Но кое-что ещё сможем сделать. За тебя, Петя! Не думал я, что мы доживём до такой жизни. А помнишь, Петя, как мы сидели два дня в болоте, спасаясь от немецких овчарок? И ни одного насморка к нам не пристало.
- Всё помню, Ваня. Дай я тебя обниму.
Сокол вдруг заплакал. И два фронтовика стояли, обнимая друг друга.
Потом жена Сокола объявила перерыв. Мужчины потянулись на балкон.
- Ровно пятьдесят лет назад американцы сбросили атомную бом¬бу на Хиросиму! - сказал вдруг Козлов - Хорошо, что дело не дошло до атомной войны.
- Из-за этих бомб и ракет Россия осталась без штанов, - сказал Сокол. - Все вооружались на случай коварного нападения. Мы вынюхивали их секреты. А народ жил на сто рублей в месяц. И все надеялись на светлое будущее. Ну зачем нас так охмуряли?
- Теперь не поймёшь, - ответил Козлов. - Хотели отвлечь внимание от насущных проблем. Русский народ терпеть и ждать умеет. Приучен к этому со времён татаро-монгольского ига.
- Что же дальше будет? - спросил Иван. Наступило молчание.
- Честно говоря, не знаю, - сказал Козлов. - Никто не сможет точно предсказать, куда поползёт наша Россия, Всё может случиться. Тут столько факторов влияют сразу. Я думаю, что будем медленно-медленно налаживать новую жизнь. Если только на нас никто не нападёт. Вон в Чечне идут до сих пор бои. Когда там всё закончится? А деньги на эту войну летят и летят. Если бы Америка взялась нам помогать по-настоящему. Их не поймёшь. Уж больно много политических партий создаётся в России. Толку пока никакого. В общем, наша Россия будет болеть долго. Лет двадцать или тридцать. Пока всё не утрясётся. Еще неизвестно, как поведёт себя Китай в этой ситуации. Ясно одно - там у руля сидят умные люди. И зря рисковать они не будут. Пока у нас прочный союз с Белоруссией. Казахстан с нами хорошо контактирует, А вот с Украиной ничего не получается. Идёт какая-то вековая ненависть. И не совсем ясно, на чём эта ненависть и обида замешана. Ни один вопрос мы с ними не можем решить нормально. Ещё был СССР, а они уже тайком делали в Канаде свои деньги. Тайком! Вот вам и дружба. О Черноморском флоте и Севастополе и говорить не хочется. Тут может порох вспыхнуть моментально.
- Понятно, - сказал грустно Иван. - Попали мы в полосу невезения. И когда только будет порядок в России?
- Когда-нибудь будет, - сказал Сокол. - Надо в первую очередь обуздать преступность. На это надо бросить все силы. Тут пойдёт настоящая война. Кто кого. Если Ельцин не сумеет справиться с преступностью, ему нужно добровольно оставить свой пост. Одно дело - обещать, совсем другое дело - держать своё слово. Если государство не может защитить своих граждан - это уже не государство, а чёрт знает что. Тогда дело быстро дойдёт до анархии. России будет полный капут. И распадётся она на множество мелких государств. Как Римская империя в своё время. Грустно всё это, братцы. Пойдёмте лучше опять выпьем!
Выпили за Россию. Спели несколько песен военных лет. Гости стали потихоньку расходиться.
- Не торопитесь, - попросил нас Сокол. - Внизу сидит приятель с машиной. Он вас быстро доставит домой. Сегодня не будем никуда спешить. Не думал, что доживу до такого возраста. А вот дожил. Давайте выпьем за дружбу!
И опять мы стояли на балконе, потом опять пили за Россию и за дружбу.
- Нам пора, - сказал Козлов, когда наступила полночь. - Целый день пьём. Завтра голова будет трещать.
- Спасибо, что пришли, - говорит нам на прощание Сокол, обнимает и целует нас.
- Ложись спать, - говорит жена Соколу. - Хорош уже. Завтра будешь стонать и валидол глотать.
Друг Сокола подвозит меня к дому, я прощаюсь с Козловым, и сажусь на лавочку у подъезда. Надо отдышаться немного. Посидеть на свежем воздухе.
Тишина. Все москвичи сидят на своих дачах. Только я дома. Не хочу ехать на дачу. Может, позвонить Эмме? Уже поздно. Удобно ли? А если обидится? Нет. Звонить не стоит. Я совсем не в форме. Зачем Эмме слушать моё бормотанье? Ещё сумеем наглядеться друг на друга. Впереди у меня несколько лет жизни. Надо жить тихо, спокойно, без нервотрёпки, без шума. Всё будет у меня хорошо. Тимофея мне сейчас не хватает. Как он там на даче? Как бы не убежал, паршивец! Не дай Бог!
Я вхожу в пустую квартиру. И не знаю, что мне делать. Надо ложиться в постель. Завтра полежать, позвонить Эмме на работу и позвать её к себе. Сходить на рынок, купить овощей и фруктов, и пару бутылок пива. Почитать газеты и журналы. А когда придёт Эмма, жизнь моя сразу закрутится, завертится, и мир станет прекрасным.
Я беру с полки капитальный труд о Сталинградской битве и медленно читаю, как наши части с боями отходили к Сталинграду. И как двадцать третьего августа немцы бомбили город, нефть потекла в Волгу, и Волга тоже горела, а народ метался по городу и погибал. Казалось, этот город был обречён.
Какое было странное время, а вот выстоял наш народ. Потому что знал, за что он борется. А что творится сейчас? Полный беспредел. Кто же выведет наш народ из этого тупика? Или нам придётся влачить жалкое существование, превратившись в страну третьего мира? Невесёлые мысли. Когда в России началось всё это? После отмены крепостного права? Или ещё раньше? Ведь всё время накапливались какие-то изменения. А когда появились народники, стадо уже ясно, что в России назревают крупные события. Лишь один Столыпин пытался навести порядок в России. Но его убрали при таинственных обстоятельствах. Неужели нельзя было избежать первой мировой войны? Не надо было России лезть в эту мясорубку. А когда была окружена армия Самсонова, то это и стало началом краха России. И пошло, и поехало. Тут и слабовольный царь, и Распутин, и царица-немка, и неудачи на фронте. Гучков всё готовил заговор против царя, но не успел. Не нашлось в правительстве умного и решительного человека, чтобы удержать Россию от гибели. Керенский только умел красиво говорить. А большевики во главе с Лениным и Троцким готовили переворот. И всё сумели сделать. Ввергли страну на семьдесят лет в жуткое состояние. А что теперь? Ничего нельзя толком понять. Партии борются за власть. Нацелились на выборы в Думу в декабре этого года. Видимо, больше всех голосов наберут коммунисты. Но что это изменит? Ельцин не коммунист. Как он сумеет ужиться с коммунистами? Сплошные загадки. Только бы поскорее закончить войну в Чечне. А там всё постепенно образуется. Время работает на прогресс и на Россию.
На другой день позвонил Эмме на работу. Она пообещала заехать ко мне. Я принялся за уборку. Побежал на рынок и накупил овощей и фруктов.
- Ну, как ты тут проводишь отпуск? - спросила Эмма, входя в квартиру. - Скучаешь?
- Очень. Приезжай ко мне каждый день! Места себе один не нахожу!
- Ладно. Уговорил. До приезда детей. Заодно лучше узнаем друг друга. Как вчера погулял?
- Нормально. Обсудили положение в России. И пришли к выводу, что дела идут неважно. Временами даже страшно становится.
27
Быстро закончился август. Начался новый учебный год. Надо было разбираться с двоечниками. И ко всем подойти индивидуально. А вокруг пламенела листва деревьев. Хотелось отправиться в лес на шашлыки. Или собирать грибы. Впереди маячил мой день рождения. Мне уже не хочется отмечать мои преклонные года. Но народ всё равно приедет. Гостей надо угощать. Кто же мне поможет в этот раз?
- Поможешь? - спросил я Эмму.
- Мне неудобно как-то.
- Ерунда. Все уже знают, что у нас с тобой всё серьёзно. Помоги, Эмма.
- Только выполняй все мои команды.
Двадцатого сентября я взял отгул, и сновал по магазинам, а Эмма наводила порядок в квартире и готовила закуски.
После шести пожаловали первые гости. Козлов и Сокол. Потом и другие. Сестра Таня. Матвей со своим семейством. Лена с Андреем. Дима. Друзья покойного Олега. Юра Орлов.
Началось веселье. В соседней комнате раздавались телефонные звонки. Я то и дело подходил к телефону.
- Поздравляю! - сказала мне по телефону Лида. - Мириться не надумал?
- Нет. Не стоит, Лида. Всё в прошлом. Не стоит ворошить старое.
- Я ещё раз прошу у тебя прощения за всё. Забудь всё плохое, Коля.
- Не могу, Лида. Не стоит больше говорить на эту тему.
- Тогда я не приду на суд.
- Это твоё дело. Но я всё доведу до конца. Юрист мне сказал, что в случае моей внезапной смерти две трети имущества принадлежат тебе. Я тебе построил дачу. Надо что-то оставить Матвею и его семье.
Лида бросила трубку. Ну и пусть. Я ничуть не расстроился. Надо ли мне рассказывать об этом Эмме? Придётся рассказать. А пока не стоит забывать гостей.
Гости шумели. Появилась гитара. Потом был перерыв. Мы вышли на балкон.
- Хорошо гуляем, - сказал Козлов. - Торопиться домой не будем. На улице тепло.
- Как живёшь? - спросил я Лену. - Что-то ты грустная. Как здоровье?
- Особенно ни на что не жалуюсь. Я же врач, и стараюсь следить за собой. Только жить мне совсем не хочется. Живу по инерции, ухаживаю за внуками, работаю на полставки, чтобы совсем не закиснуть. Ну а ты как? Опять жениться надумал?
- Угадала. Только с Лидой никак не могу развестись. Звонила мне недавно и предложила помириться.
- Ну а ты? Не раскис?
- Поезд уже ушёл. Я долго терпел её художества. Потом вдруг разом всё надоело. Рубить так рубить.
- И правильно. Смотри с Эммой не ошибись. Не торопись.
- Постараюсь. Одному дома тяжело. Особенно в субботу и воскресенье. Не знаешь куда деваться. Хоть на стенку лезь.
- Это мне известно. Но ты мужик сильный. Эмма твоя вроде ничего. Только вот как её дети всё это воспримут?
- В этом главная загвоздка. Эмма переживает. И детей хочется сохранить, и меня не отпугнуть. Пока встречаемся потихоньку. Дети только догадываются. Надеюсь, что всё образуется.
- Когда заглянешь в Вешняки?
- Загляну. Вешняки меня держат за душу всю жизнь. Я без них жить не могу. Приеду скоро.
Потом поговорил с сестрой.
- Диабет у меня обнаружили, как и у Ивана. Стараюсь не переживать. Но трудно мне. Пенсия у меня как у медсестры около трёхсот тысяч. Живём вдвоём. Ты моего друга знаешь. Он никак с женой не разводится. Я переживаю. Но держусь. Ты почаще делай анализы. С диабетом шутить нельзя. Как у тебя анализ крови?
- Сахар в крови на пределе. Но в общем в норме. Сахар почти не употребляю.
- Редко мы с тобой видеться стали. Заехал бы ко мне как-нибудь. Здесь ведь толком не поговоришь.
- Заеду. Созвонимся, и я к тебе заскочу. Как тебе моя Эмма?
- Тебе с ней жить. Разве можно за час узнать человека? Смотри сам. Ты, я смотрю, остаёшься оптимистом. Правильно. Так и надо. Дочери мне немного помогают. К себе часто зовут. Иногда внуков подкидывают. Наше дело стариковское. Да ещё прежний муж замучил. Напьётся, начинает в двенадцать ночи названивать. Как он мне надоел! Был хам и остался хамом.
Я пошёл проводить Эмму. Она не стала ни с кем прощаться, чтобы не распугать гостей.
- Ты доволен? - спросила Эмма.
- Спасибо тебе. Всё отлично.
- Долго не сиди с мужиками. Много не пей. Твои приятели очень заводные.
- Нам главное душу отвести, поговорить обо всём. А выпивка - это дело второстепенное. Никто никого не заставляет.
- Дальше меня не провожай. Тут я сама добегу. Завтра созвонимся. Ещё раз поздравляю тебя.
Я быстро шёл к дому. Настроение было хорошее. Брат Иван не смог приехать. Диабет его совсем замучил. Надо его навестить.
- Где пропадал? - набросился на меня Козлов. - У нас уже горючее заканчивается!
- Горючее будет, - успокоил я Козлова.
Уехала Лена, уехал Матвей со своим семейством, уехала сестра Таня. Осталась тесная мужская компания.
- Двенадцать часов, - сказал Сокол. - Что будем делать? По домам? Или как?
- Будем гулять! - скомандовал Козлов. - Собрались вместе раз в году. Так погуляем как следует!
Никто никого не принуждал пить. Молча наливали и выпивали без тостов.
- Такси сейчас стоит дорого, да и не поймаешь, - продолжал Козлов. - Посидим часиков до шести и разбежимся. Спокойно доедем на метро. Надо только домой звякнуть. Чтобы не беспокоились
Несколько раз мы выходили на балкон. Юра Орлов задремал. Ушли друзья Олега. А мы всё говорили и говорили, как нам спасать Россию. И никто не знал, что делать.
- Сначала надо уничтожить мафию! - гремел Козлов. - И только потом можно браться за дело. Затем надо покончить с войной в Чечне. И возрождать экономику. Заводы останавливаются. Громадина ЗИЛ в Москве останавливается. Кто это всё допустил? Кто? И вообще смотрит кто-то в России за порядком, за экономикой? Или всё идёт как бог на душу положит? Боюсь, что всё у вас катится в пропасть. И нам уже не спастись. Страшно, братцы. Мы тут с вами выпиваем, закусываем, а Россия погибает. Надо ведь что-то делать.
- А что делать конкретно? - спросил Сокол. - Если надо воевать, я ещё смогу. Мы можем только наблюдать. Да во время выборов правильно проголосовать. И больше ничего.
- Это верно, - согласился Козлов. - Вот Черномырдин создал движение “Наш дом - Россия”. А можно ли этому движению верить? Все говорят правильные слова. А коммунисты между тем набирают очки. Всем уже ясно, что они наберут в декабре много голосов. И захватят они в свои руки руководство Думой. А что потом? Что будет делать наш президент? Он ещё не сказал, что выставит свою кандидатуру на президентских выборах.
- Конечно, он выдвинет себя, - сказал Сокол. - Кто же добровольно отказывается от власти? Обязательно выдвинет Ельцин свою кандидатуру. Только неизвестно, как пройдёт голосование. Провинция Ельциным сильно недовольна. Сумеет ли он переломить ситуацию в свою пользу? Результаты декабрьских выборов многое покажут.
- Будем голосовать за Черномырдина, - сказал Козлов. - Этот хоть на виду. А там посмотрим. Ну а если коммунисты захватят власть, то тогда начнётся в России катавасия. Но думаю, что до этого дело не дойдёт. В неудачное время мы родились. На войну не попали. Все молодые силы отдали на прогнившую систему. И верили всему как дурачки. Аккуратно ходили на все демонстрации, аккуратно проводили все партсобрания, готовя выступления заранее. Думали, что так всё будет продолжаться веками. А тут вдруг всё рухнуло. Вроде само собой. Теперь мы никому фактически не нужны, потому что уже старые, а мышление наше, якобы, подпорчено той системой. Мы теперь - отработанный материал. Годимся только на свалку. Теперь вот смотри телевизор, а дикторы вешают тебе лапшу на уши. Обрабатывают тебя как хотят. Обидно всё это. Сколько праздников я отдежурил в ректорате! А вдруг что-то случится? И никто не возражал. А возразишь, схлопочешь выговор. Или выгонят с работы. И всё это называется жизнь. Пролетела наша жизнь как дым, как утренний туман. Теоретики марксизма ввергли нас в этот исторический эксперимент, а мы были статистами. Ладно. Нечего травить себе душу. Всё-таки мы погуляли и попили вволю. И живы до сих пор. Не повезло нам с эпохой. Но не вешаться же нам из-за этого? Зато весь мир теперь будет знать, что такое строительство коммунизма. И никто не будет повторять наш путь. Единственное что мы совершили, так это разбили немцев. А то бы сидели теперь под немецким ярмом и думали бы, что только из-за них мы не сумели построить светлое будущее. Кто хочет со мной выпить?
Но пить уже не хотелось. Козлов выпил один. Поморщился и закусил огурчиком.
На улице стало светлеть.
- В десять быть на работе! - сказал мне грозно Козлов. - А я полежу, потому что пил сегодня за троих.
На столе была гора грязней посуды. Я всё прикрыл газетами и лёг спать. Через три часа проснулся. И поехал на работу. Надо подстраховать Козлова.
Перед выходом из дома выпил крепкого чая. Есть не хотелось. Итак, мне стукнуло шестьдесят шесть. Ничего себе! А хожу всё ещё гоголем.
Впереди день рождения Олега. Этот день буду обязательно отмечать. Ибо мой долг - не забывать Олега. Больше я ничего не могу для него сделать.
Надо заехать к брату. Потом надо будет навестить сестру. Что-то надо делать с разводом. Потолкую с подругой Лиды. Может, она как посредник мне поможет? Напрямую разговаривать с Лидой бесполезно, иначе я упущу Эмму. Этого допустить нельзя. Кстати, надо позвонить Эмме на работу.
- Когда увидимся? - спросил я Эмму.
- Можно сегодня, - ответила Эмма. - Ты же ведь ещё не убирался дома?
- Угадала. Надеюсь на твою помощь.
- Приеду после работы. Помогу тебе.
Вечером Эмма помогла убраться. Мы с ней выпили по рюмочке. Эмма заторопилась домой. Я её понимал! Ей неудобно перед детьми.
- Придётся тебе заглянуть к нам как-нибудь, - сказала мне Эмма. - Так будет лучше. Чтобы они знали о твоём существовании. Вдруг ты им понравишься?
- Я не могу не понравиться. С детьми у меня быстро налаживается контакт.
- Вот и хорошо. Я их приготовлю к твоему приходу. Скажу, что ты мне помогал по немецкому языку. А там видно будет.
- Приду. Всё будет нормально. Не надо ничего усложнять. Я обязательно подружусь с твоими детьми.
28
Моя жизнь тихо покатилась дальше. И всё в ней повторялось: встречи с Соколом и Козловым, поездки на работу, поездки в Вешняки, встречи с Эммой, сидение у телевизора. И только раз в два-три месяца происходило что-нибудь новое и значительное.
В воскресный день я навестил Эмму у неё дома. По лицу Эммы было видно, что она сильно переживала.
Дочь Алла, ученица одиннадцатого класса, встретила меня прохладно. Её глаза пытались сразу разобраться во мне. А сын Виктор, ученик седьмого класса, сразу повёл меня в свою комнату и стал показывать альбом с марками. Потом мы поговорили о Футболе. Витя, как и все подростки, болел за “Спартак”.
Меня Эмма представила как своего преподавателя немецкого языка, и даже сказала несколько фраз по-немецки. Потом мы сели обедать. Эмма поставила на стол бутылку водки. Я с удовольствием выпил пару рюмочек.
Мы вчетвером пошли погулять. Алла быстро покинула нас, сославшись на то, что ей надо зайти к подруге. А Витя всё время задавал мне разные вопросы, я старался ответить на них.
- Ну как тебе мои дети? - спросила Эмма, когда Виктор задержался у витрины.
- Хорошие у тебя дети, Эмма.
- Что будет с нами дальше? Как сложится наша жизнь?
- Всё будет хорошо, дети вырастут и упорхнут, а мы будем с тобой вдвоём.
- Я тоже надеюсь, что всё будет хорошо. Только бы с Аллой не испортились отношения. Она у меня очень гордая и обидчивая.
Дни полетели дальше. Наступил день рождения Олега. Пришли его друзья.
Выпили, пообщались и разошлись. Олегу было бы в этот день двадцать восемь лет.
Под ноябрьские праздники Козлов позвонил домой Максиму. Трубку взяла жена и сообщила, что Максим лежит в больнице.
- И зачем мы рождаемся на этот свет? - в который уже раз задал мне вопрос Козлов. - Все люди только звено в какой-то огромной космической цепи, - продолжал Козлов. - Раз уж нам повезло появиться на этом свете, то это счастье - жить на земле - надо работать как зверь, и делать только благородные поступки. Может, нам прекратить эти выпивки? И пить только чай с баранками?
- Я давно думаю об этом, - откликнулся я. - Сердце стало пошаливать, и давление тоже. И карман опустошают эти застолья. Недаром мужики в нашей деревне говорят: “Водка грудь мягчит, а карман легчит!”.
- Это верно, - захохотал Козлов. - А сумеем мы не пить? Трудно вот так сразу.
- А зачем сразу? Мы начнём трезвый образ жизни первого января. Примерно с двенадцати часов. А там посмотрим, у кого кишка тонка.
- Договорились, - согласился Козлов. - Только Сокол может нас не поддержать. А организму вредно не будет? Мы уже прилично проспиртовались.
- Посмотрим. Но попробовать надо. Сколько мы выдержим.
- А пока поехали к тебе и обсудим международную обстановку, предложил Козлов. - Но пить будем по чуть-чуть. Грамм по сто пятьдесят. Надо позвать Сокола.
Семнадцатого декабря я шёл в школу, где учились мои сыновья, голосовать. К школьному зданию шли в основном лица пенсионного возраста. Молодёжь ещё спала. Или вообще не собиралась на эти выборы. А старики шли дружно. Для них этот день был праздником. Их голоса решают судьбу той или иной партии.
Я проголосовал за партию “Наш дом - Россия”. Вечером долго не выключал телевизор, чтобы узнать результаты. Как и ожидалось, впереди шли коммунисты.
На другой день Козлов и Сокол приехали ко мне. Надо обсудить результаты выборов. Неужели Зюганов придёт к власти и станет летом президентом России?
- Путь Зюганову может преградить только Ельцин, - гремел Козлов. - Только он!
- Пока всё в тумане, - возражал Сокол. - Ельцин ещё не выдвинул свою кандидатуру.
- Если президентом станет Зюганов, то вспыхнет гражданская война! - крикнул Козлов. - Россия расколется на два лагеря. Потом Россия развалится на отдельные субъекты федерации. Надо всеми силами поддержать Ельцина. Только бы он согласился выдвинуть свою кандидатуру. Сможем ли мы в такой ситуации обходиться чаем с баранками?
- Какой чай, какие баранки? - спросил Сокол.
- Мы решили попробовать в Новом году пить только чай, и не капли спиртного, - сказал Козлов.
- Я как бывший фронтовик без водки не могу! - заявил Сокол.
- Посмотрим, - сказал Козлов. - Будешь пить один за троих.
- Я смотрю, вы оба тут рехнулись. Тогда наша компания развалится. Одному пить водку совсем неинтересно. Надеюсь, что вы надо мной пошутили. Давайте-ка выпьем за Россию. Чтобы она жила и расцветала назло врагам!
Новый год приближался. Куда мне податься? Эмма будет со своими родителями и детьми. Мне не хотелось никуда идти. Сидеть несколько часов на стуле. Спать в чужом месте. Лучше буду один в квартире. Со мной рядом будет мой верный Тимофей. А может, Эмма заскочит на часок. Главное - не вешать голову.
Тридцать первого было воскресенье. С утра я сбегал на рынок и купил все мри любимые продукты. Потом убрался.
После двенадцати дня начались звонки.
- Приезжай ко мне! - пригласил Козлов. - Последний раз выпьем! Давай приезжай! Только без обмана.
Я отказался. Эмма обещала вырваться ко мне. Буду её ждать всю новогоднюю ночь. А не приедет - ничего страшного. Часа два посижу - и в постель.
Как сложится девяносто шестой год? Кто станет президентом? И что вообще будет с нашей Россией? Как пойдут мои дела с Эммой? Тут не надо торопиться. Пусть Алла поступит в университет. А я буду крепить дружбу с Витей. Надо оставаться всегда оптимистом. Мы ещё походим по этой земле. Назло всем врагам и на радость всем близким.
Время было одиннадцать вечера. Надо проводить старый год. Где же моя Эмма?
В это время раздался звонок в дверь.
- Здравствуй! - поздоровалась Эмма. - Бросила родителей и детей. Еле вырвалась. Обещала утром вернуться назад. Ты доволен?
Ты у меня молодец! - похвалил я Эмму. - Настоящий друг. Садись за стол.
- Я тут привезла тебе пироги с капустой и тарелку с холодцом.
- Отлично! - обрадовался я. - У меня уже слюнки текут.
Мы проводили старый год. А Ельцин поздравил нас с Новым годом.
Мы пили и закусывали, глядя на экран телевизора. Опять зазвонил телефон. Пошли пьяные поздравления с Новым годом.
- Ты там, наверное, пьёшь чай с баранками? - поинтересовался Сокол.
- Начну с утра. Но мы с Козловым решили твердо соблюдать сухой закон. Будем заниматься зимними видами спорта. Присоединяйся к нам. Вместе будет полегче.
- Ладно. Только вместо чая я буду пить пиво и закусывать сухой воблой.
Мы сидели с Эммой, смотрели телевизор.
- Всё! - сказал я. - Последнюю рюмку водки выпил. Завязываю.
- Давно пора, - похвалила меня Эмма.
Утром Эмма поехала к своим, а я направился в Вешняки. Посидел часа четыре, пообедал, попил чайку. Пить меня никто не принуждал.
- Ты не заболел? - спросил меня Матвей. - Почему не пил спиртное?
- Всё нормально. Решил дать отдых организму. Не волнуйся за меня.
В январе заболел мой брат Иван. Диабет измучил его. Хирурги ампутировали ногу. Иначе ему угрожала гангрена.
Через две недели Иван скончался, не дожив четырёх месяцев до своего семидесятилетия.
Я был у него перед самой смертью, но он уже был без сознания. Я подумал, что когда-нибудь наступит и моя очередь.
Марина рыдала.
- Как я теперь буду без Вани? - спрашивала она нас.
- У тебя есть дети и внуки, - сказал я Марине. - Тяжело первое время, а потом станет полегче. Держись, Марина! Мы будем тебя часто навещать.
Были грустные похороны, грустные поминки.
- Остались только мыс тобой, - сказала мне плача сестра Таня.
В начале февраля я позвонил подруге Лиды Зое. И попросил её помочь мне с разводом. Пусть Лида придёт два раза в загс, а я ей этот приход компенсирую деньгами. Лучше я отдам эти деньги ей, чем платить в суде за всякие услуги. Зоя обещала поговорить с Лидой.
- А сам почему не хочешь позвонить ей? - спросила Зоя.
- Не могу. Да и разговор сразу перейдёт в очередную ссору. Первый раз в загсе мы подадим заявление, а второй раз нам поставят в паспорт штамп о разводе.
- Испортил ты ей жизнь, - упрекнула меня Зоя. - Мог бы и помириться.
- Не могу, Зоя. Мы оказались разными людьми.
- Надо было раньше думать. Развёл её с мужем.
- Поторопился я, Зоя. Разве я один такой?
- Ладно. Постараюсь убедить Лиду. А с тебя бутылка.
- Всё будет, Зоя. Только уговори.
- Куда ты так торопишься? Опять жениться собрался?
- Пока ещё не решил. Теперь я боюсь красивых женщин.
Лукавил я с Зоей. Но чего не сделаешь ради своего счастья? Я понял, что Зоя постарается выполнить мою просьбу.
В середине февраля Ельцин уехал в Екатеринбург, где он в своё время был секретарём обкома. Там он выступил в политехническом институте и заявил о выдвижении своей кандидатуры на пост Президента. Там же он намекнул о скором окончании войны в Чечне.
Земляки бурно приветствовали Ельцина. Многим в России стало ясно, что Ельцин может победить Зюганова. Слава Богу!
Началась предвыборная компания. Выдвинул свою кандидатуру как обычно Жириновский. Потом появились и другие. Горбачёв. Да, да! Горбачёв. Он заявил, что уверен в своей победе, забыв о старом политическом правиле: нельзя дважды войти в одну и ту же реку.
Потом заявил о себе Брынцалов, король по выпуску лекарств. Явлинский. Лебедь. Всего одиннадцать человек.
Жизнь моя текла по-старому. Раз или два раза в неделю у меня гостила Эмма. После посещения её квартиры я понял, что всё далеко не так просто, как мне казалось раньше. Всё не так просто. Пусть Эмма решает. Ей смотреть в глаза взрослой дочери и подростка-сына. Главное - она со мной. И лучше врозь, но вместе, чем вместе, но врозь.
Мы с Козловым пили чай с баранками, иногда с тортом, а Сокол пил со смаком пиво и стучал сушёной воблой о край стола. Мы с Козловым терпели его насмешки. Но нам тоже было неплохо. По утрам не болела голова, перестал ныть желудок, нормализовалось давление и повысилась работоспособность. По воскресеньям мы втроём отправлялись на лыжах в лес недалеко от Внуково. Иногда к нам присоединялся Сокол, но он сильно уставал и ругал нас за то, что мы убегаем от него. Он считал, что мы это делаем нарочно, чтобы позлить его. Но разве мы могли смеяться над бывшим фронтовиком? У нас просто было много сил. И мы резвились как дети.
В конце марта ко мне заехал Тарасов из Калуги.
- Забыл Калугу совсем, - ругал меня Тарасов. - У нас теперь есть моторка. Поднялись бы на ней на Угру. А там рыбы на всех хватит. Приезжай!
Я не знал, что мне делать. Если я не выпью с Тарасовым, он наверняка обидится. Мне пришлось с ним выпить. Я сослался на гастрит, пил совсем немного.
- Как там Романов поживает? - спросил я Тарасова.
~ Скрипит помаленьку. Годы берут своё. Недавно ему сделали операцию. Что-то с мочевым пузырём. Кажется, ходит с подвешенной бутылкой. В общем, радости мало. Плохо доживать до глубокой старости. Жизнь уже совсем не в радость.
- Ты за кого будешь летом голосовать? - поинтересовался я.
- Вся Калуга будет голосовать за Зюганова. С Ельциным Россия пропадёт. Особенно простые люди. Вся промышленность встала. Работы нет. Живём садовыми участками. А то бы давно ноги протянули. Ты, конечно, будешь голосовать за Ельцина? - спросил меня с усмешкой Тарасов.
- Почему ты так думаешь?
- Москвичи - публика особая. Они Ельциным прикормлены. Всё понятно. А мы в провинции никому не нужны. Кроме Зюганова. Хотя неизвестно ещё, что будет делать он, если станет президентом. Не обижайся на правду. Прикормлены вы тут все.
- Выходит, мы теперь с тобой идейные противники?
- Выходит, - легко согласился Тарасов. - Это жизнь. И она развела нас в разные стороны.
- А не дойдёт ли у нас дело до гражданской войны? ведь нация раскалывается.
- Всё может быть, - ответил грустно Тарасов. - Теперь в России всё может быть. Пока не будем унывать. Ни Ельцин, ни Зюганов не смогут сразу переделать жизнь в лучшую сторону. На это потребуются десятилетия. Давай выпьем с тобой за нашу Россию, пока есть что выпить. Скорее всего победит Ельцин. Но не в первом туре. Силы примерно равны. Во втором туре будут Ельцин с Зюгановым. А там всё решают остальные партии. За кого они отдадут свои голоса, тот и станет президентом.
Я слушаю Тарасова, на душе становится беспокойно. Неужели мы докатимся да гражданской войны? Тогда России будет хана. Раздерут её зарубежные друзья на клочки. И станет сто мелких государств, как в восемнадцатом веке в Германии.
- Не горюй! - усмехнулся Тарасов. - Не пропадёт наша Россия. Бывали у нас времена и похуже. Вспомни гражданскую войну. Ну ладно. Поеду к сыну, пока не опьянел. А в Калугу приезжай. Там тебя ещё помнят. Романов обрадуется. Ехать на электричке всего четыре часа. На машине два с половиной.
В начале апреля я отметил годовщину со дня смерти Веры. Под Пасху, тринадцатого апреля, у меня вдруг подскочило давление. Я перепугался. Где бы измерить мне давление? Ладно. Перебьюсь как-нибудь.
На другой день я поехал на кладбище. Было много народу. Я шёл по кладбищу, а голова у меня шумела. Что делать? Надо полежать дома.
Я обошёл все могилы. Долго думал, заходить ли мне к Матвею. Решил зайти, чтобы он обо мне не беспокоился.
- Позвони Лене, чтобы она аппарат для измерения давления захватила, - попросил я Матвея.
Пришла Лена и смерила давление. Двести на сто.
- Тебе надо лежать, ~ сказала Лена. - На работу не ходи. Потом вызови врача или сходи в поликлинику.
Бросил пить, а давление скачет, - пожаловался я Лене.
- Не переживай, - успокоила меня Лена. - Надо тебе подобрать хорошее лекарство. И всё пройдёт.
Мы посидели, поболтали. Я попил чайку. Матвей повёз меня домой на такси Мне вроде стало полегче. Такое давление у меня бывало и раньше, Пройдёт.
На другой день участковый врач выписала мне бюллетень и назначила много лекарств. Я позвонил Козлову и попросил купить мне эти лекарства.
Приехал Козлов. Мы пили с ним чай с баранками и чёрными подсоленными сухарями.
- Полежи недельку, - сказал Козлов. - Университет не рухнет. Надо сбить давление.
К концу апреля я был здоров и приступил к работе. А на работе я забыл и думать о своих болячках. Да и Эмма не забывала меня. Тимофей не отходил от меня Он лежал рядом и отгонял от меня болезнь. Мой верный друг. Что бы я делал без него?
29
Первого мая я поехал в Вешняки на сорокалетие Матвея. Неужели уже сорок? Народу было много. Друзья Матвея. Все родственники. А комната небольшая. Хорошо, что был открыт балкон, а то бы мы задохнулись от духоты.
Я не удержался и выпил рюмочку за здоровье Матвея. И опять я вспомнил тот день в Калуге, когда мой. Матвей появился на свет. Вера обязательно всплакнула, если бы была жива.
А гости шумели, выкрикивали тосты, часто выходили на балкон покурить. Я почувствовал усталость после трёх часов сидения. Но вставать и ломать компанию было неудобно. Я сидел и терпел. Надя догадалась и вызвала меня в детскую комнату, где я прилёг на кушетку.
- Мне пора домой, - сказал я Наде. - Я пойду? А молодёжь пусть гуляет.
В комнату вошла Лена.
- Домой собрался? - спросила меня Лена. - Если хочешь, я тебя провожу до метро.
С Леной мы тихонько покинули компанию. Пересекли улицу Паперника и остановились у нашей школы. Двор совсем обкорнали. Меньше половины старого двора, где мы после войны играли в футбол, где росли наши берёзки. А сейчас ни одной не осталось.
- Состарились мы с тобой, - сказала со вздохом Лена. - Совсем незаметно пролетела наша стремительная жизнь. Не буду нагонять на тебя тоску. Доедешь один?
- Доеду. Девятого приеду как всегда. В этот день я не могу оставаться дома. Кто бы мог подумать в сорок пятом году, что мы останемся с тобой вдвоём? А вот как получилось. Ты держись, Ленка. Мы должны жить за наших друзей. Как у тебя со здоровьем? Только честно.
- Врачи не болеют, не жалуются на свои болячки. Они падают стоя, чтобы уйти навсегда в сырую землю. Ладно. Поезжай. И звони почаще. С Эммой у тебя всё нормально?
Всё нормально. Только с детьми проблема. Из-за них не можем соединить наши жизни.
- Не торопитесь. Время, всё исправит и всё приведёт в правильное русло.
Дома я покормил Тимофея, включил телевизор. Но меня потянуло на улицу. Я весь вечер пробродил по округе. На ходу легче обдумать свою жизнь на ближайшие десять лет, если я их только проживу.
Как всегда наш университет отмечал праздник Победы у нашего памятника. Я боялся, что после пятидесятой годовщины всё потихоньку заглохнет. Но нет! Так же стояли наши студенты с нашим знаменем. Состоялся митинг. Звучали взволнованные речи ветеранов и звонкие голоса студентов. Всё было как в последние годы. Победа в страшной войне была огромным подвигом нашей страны, и забывать этот праздник нельзя.
Потом в столовой университета был банкет. Посидели, я выпил полстопки - и домой.
Заехала Эмма. Она побыла часа три и убежала домой. Сегодня с детьми она едет к родителям. А я поеду в свои Вешняки.
Девятого мая я поехал в Вешняки. Мы посидели у Матвея, а потом двинулись к станции и мимо церкви в Кусково.
Мы гуляли по берегу пруда, любовались дворцом, вспоминали с Леной годы войны и медленно возвращались домой. И опять я пытался мысленно угадать, что здесь будет лет через сто. За пятьдесят лет здесь почти ничего не изменилось.
Вечером Матвей провожал меня до метро и спрашивал о здоровье. Я успокоил Матвея. Потом долго ехал в метро до своего дома. Дома кроме Тимофея никого не было. По телевизору показывали военные фильмы. Мне стало тоскливо, и я быстро ушёл на улицу. Там было движение. Там было веселее. Когда же Эмма будет жить у меня? Трудно сидеть одному в пустой квартире. Всё будет хорошо.
На другой день я уже крутился в деканате, решал много важных и второстепенных вопросов.
Семнадцатого мая пришли ко мне друзья Олега. Приехал Матвей с Надей, Лена. Помянули Олега. Уже три года пролетело. А боль в сердце не утихает. Каждый месяц я езжу на могилу к Олегу. Что ещё я могу сделать для него? Со стены на нас смотрел улыбающийся Олег. Я вспомнил, как он любил рассказ Толстого про Филиппка, который я пересказывал ему в детстве перед сном. Всё унеслось в небытие.
Я проводил друзей до остановки, а потом долго ходил около дома, смотрел на звёзды, и внушал себе, что меня не так легко сломать. Что я ещё поживу на этом свете, сделаю много добрых поступков, и не раз порадуюсь счастливым моментам в моей жизни. Главное - Эмма должна быть со мной. Чтобы она не вздумала бросать меня. И чтобы меня в скором времени на работе не отправили на заслуженный отдых. Без работы мне будет совсем плохо. Я тогда от тоски буду лезть на стену. Студенты заряжают меня своей бодростью и юным задором. Вернуть бы мне юный возраст.
Всё это время я ждал звонка от Зои или от Лиды. Пора уже подавать заявление в загс.
Я позвонил Зое. Она сказала, что Лида пока обдумывает моё предложение. Так что мне надо потерпеть. Ну что ж? Я потерплю. Бог терпел и нам велел.
Приближалось время выборов президента. Большую активность после Ельцина и Зюганова развил генерал Лебедь. Он многим нравился своей решительностью и твёрдым характером. Как всё сложится?
В воскресенье, шестнадцатого июня, все пошли выбирать президента. Многим было ясно заранее, что в первом туре никто не наберёт пятьдесят процентов. Всё решится во втором туре, где скорее всего окажутся Ельцин и Зюганов.
Я голосовал за Ельцина. Может, он успеет сделать что-нибудь хорошее?
Я не спал до трёх утра, слушая сводки из всех регионов России.
Утром предварительные итоги были таковы: Ельцин набрал сорок процентов, Зюганов - тридцать, Лебедь - пятнадцать.
Будет второй тур. Он назначен на третье июля, на среду, когда все вместо работы направятся на избирательные участки.
Состоялась встреча Ельцина с Лебедем. Лебедь был назначен секретарём Совета безопасности. Всем было ясно, что голоса, поданные за Лебедя, получит Ельцин. Молодец Ельцин! Сумел преградить путь Зюганову. И Лебедя сумел привлечь на свою сторону.
В это время в Англии шли игры на первенство Европы по футболу. Наши футболисты попали в сильную группу и не смогли пройти в следующий тур. Меня разрывало на несколько частей: работа, Эмма, выборы, футбол и дача.
Третьего июля Ельцин набрал свыше пятидесяти процентов, и стал президентом на второй срок. Слава богу! Теперь на душе стало спокойнее.
Закончился учебный год. Мы с Козловым готовились к проведению вступительных экзаменов. Эмма теперь навещала меня почти каждый день. Сын был на даче у её родителей, Алла сдавала экзамены на биофак МГУ, зубрила день и ночь.
Эмма готовила мне вкусные щи из свежей капусты, а я - свой фирменный салат из свежих овощей. В жару мы ели окрошку. Иногда вечером мы садились на такси подъезжали к Десне. Там у нас было уютное место, где можно было спокойно искупаться. Потом мы возвращались на автобусе домой.
Я отвёз Тимофея на дачу. Пусть там погуляет и половит мышей, подышит свежим воздухом и погоняет соседских котов.
Каждое воскресенье я отправлялся на дачу. Ставил любимое кресло около стола под яблоней и читал газеты, смотрел поставленный здесь же телевизор, кормил Тимофея, если он вдруг неожиданно появлялся, а потом ел холодную окрошку. Тянуло выпить стопочку, но мы решили держаться с Козловым до первого августа, а потом принять кардинальное решение: не пить или сделать себе поблажку и пару месяцев побаловать себя водочкой под малосольные огурчики.
Начались вступительные экзамены. Мы с Козловым пропадали в университете с восьми утра до семи вечера. Сокол ждал очередного отпуска и приглашал нас к себе на дачу.
Первого августа был подписан приказ о зачислении абитуриентов на первый курс.
- Всё! - сказал торжественно Козлов. - Уходим оба в отпуск до конца августа. Оставляем только одну лаборантку дежурить в деканате. Где там Сокол? Надо бы выпить по такому случаю. Ты как?
- Я не против. Можно погулять до первого сентября или октября.
- Там видно будет. Звони Соколу!
- Давно пора! - обрадовался Сокол - я весь исстрадался. Бросили меня одного. У меня от пива уже брюхо стало расти. Куда пойдём?
- Поехали к Николаю домой! - предложил Козлов. - У него хорошо. Тихо и свободно. На рынке закупим всё необходимое. Вперёд! Не будем терять время!
Мы сидим втроём в моей квартире. Никто нам не мешает. И телефон молчит: летом все на юге или на даче. Достаём из холодильника водочку и пропускаем первую стопку, закусывая овощным салатом.
- Как у тебя дела с Эммой? - спрашивает Козлов. - Почему не женишься? Упустишь хорошую бабу. Потом будешь локти кусать.
-Решил не торопиться, - говорю я смущённо. - Боюсь, чтобы не получилось как с Лидой. Лучше немного подождать. У неё двое детей. Они меня стесняются, а я при них тоже чувствую себя скованно. Пусть повзрослеет Алла. Да и Виктору надо подрасти маленько.
- Тебе, конечно, виднее, - говорит Козлов. - Но смотри не упусти. Моё дело - предупредить.
- Что-то наш Ельцин нигде не показывается, - говорит Козлов, меняя тему разговора. - Не болеет ли он? России нужен здоровый и энергичный президент. Видимо, готовится к инаугурации. Это дело ответственное. Вся Россия будет за ним наблюдать. Что скажет президент и как скажет. Но тишина вокруг президента кажется мне подозрительной. Что-то тут не так.
-Ему надо отдохнуть как следует, - вмешивается Сокол. - Мотался полгода по всей России. Тут и здоровый свалится. Всё будет хорошо.
- Неспокойно у меня на душе, - продолжает гнуть своё Козлов, - Пора наводить порядок в России. Такие вещи нельзя откладывать. Как ему станет помогать Лебедь. Тот ещё фрукт. Немного смахивает на молодого Бонапарта. Будем надеяться, что всё будут хорошо. Но на душе у меня неспокойно. Надо, ребята, выпить нам за Россию!
Мы дружно пьём за Россию. Делаем перерыв и выходим на балкон. Недалеко шумит Ленинский проспект. Вдали сверкает шпиль МГУ. До чего же хорошо! Впереди отпуск, дача, прогулки по лесу, чтение хороших книг и встречи с Эммой.
Завтра поеду на дачу, а Матвей уедет с семьёй в Крым. Мне надо будет смотреть за Тимофеем и караулить дачу. Через пару дней туда прикатят мои друзья. Погуляем всласть на природе.
На другой день мы с Эммой собираемся на дачу. Дима согласился подбросить меня.
Мы мчимся по шоссе к аэропорту “Домодедово”. Перед нами распахнулись русские дали около Пахры. Красота необыкновенная. А вот и сама Пахра, вся закрытая старыми ивами. Перед аэропортом поворот к нашим участкам. Авиагородок. Ещё поворот. И вот участки завода ЗИЛ. Шуршит шлаковое шоссе под колёсами машин.
- Как тут здорово! - восхищается Эмма. - А сколько яблок у всех!
Мы садимся с Димой за стол под нашей старой яблоней. Дима пьёт чай, а я водочку.
Дима уезжает. Мы остаёмся вдвоём с Эммой.
- Здорово здесь! - восхищается Эмма. - Главная красота - это яблоки. Куда же мы будем девать эти яблоки?
- Всё съедим. Будем питаться только яблоками.
- Всё шутишь, - смеётся Эмма. - Я сейчас сделаю салат и сварю молодой картошки. Потом пойдём в лес. Не возражаешь?
- Обязательно пойдём. Сейчас я поставлю наш самовар.
Мы обедаем за нашим столом под старой яблоней. На душе легко и спокойно. Холодная водочка хорошо идёт на свежем воздухе.
- Мне тут очень нравится, - говорит Эмма.
Мой Тимофей сидит на пороге нашего домика и умывается.
После обеда мы лежим в тени около дома, потом идём в лес. В лесу кое-где уже начинают желтеть листья. Начался последний месяц.
- Я счастлива, - говорит мне вдруг Эмма. - Мне так хорошо с тобой. Если бы ещё тут были мои дети, было бы совсем хорошо.
- Всё будет как надо. Не беспокойся, Эмма. Всё у нас будет хорошо. Жаль, что жить мне осталось не так уж много. А так хочется заглянуть в третье тысячелетие. Что нас там ожидает?
- Обязательно доживём. Я продлю тебе жизнь на двадцать лет. А может, и больше.
- Хорошо бы. Хотя я уже немного стал уставать от этой жизни. Многое повторяется. И если бы не ты, я бы совсем заскучал. Бог послал тебя мне. Да и Козлов помог. А ведь могли и не встретиться. Что бы тогда было?
- Сама судьба свела нас. Я в этом уверена. Я верю в Бога, и он не забыл про нас. Всё в жизни происходит совсем неслучайно.
Мы долго бродим по лесу. Я думаю о Матвее. Как он там в Крыму? Всё ли у него в порядке? Надо съездить в Москву. Матвей должен позвонить. Может, надо что-то сделать для него.
Вечером мы долго сидим под нашей яблоней. В небе пролетают самолёты. Но они не мешают нам думать и радоваться жизни.
- Как здорово здесь! - опять восторгается Эмма. - Какой воздух!
Тимофей прибежал поесть и убегает в темноту.
Мне придётся жить на даче, пока не вернётся Матвей из Крыма. Надо присматривать за котом. В крайнем случае попрошу соседа, если уеду на день в Москву. Эмма обещала приезжать через день. Телевизор есть, книги есть. Магазины в Авиагородке. А фрукты и овощи на участке. Друзья вот-вот подъедут. Живи и радуйся.
Девятого августа состоится инаугурация президента. Она проходит на удивление быстро. Почему так? В чём дело? Не ясно. И не видно, чтобы Ельцин брался за дела. А ведь пора. Народ ждёт от Ельцина дел. Ладно – подождём.
Десятого августа я встречаю на станции “Авиационная” Козлова и Сокола.
Подходит электричка из Москвы. И я сразу вижу своих друзей.
- Всё нормально! - говорит мне Козлов. - Шашлык я приготовил. Теперь его надо будет повертеть над костром.
Быстро разводим костёр, Козлов нанизывает куски мяса на шампура. По даче разносится аппетитный запах.
- Выпьем пока по стопочке! - предлагает Козлов.
Мы сидим за нашим столом. Вокруг тишина и покой.
- Хорошо! - говорит довольный Козлов. - Просто здорово! Теперь попробуем наш шашлык. Должно всё получится. У меня опыт богатый. Всё сделал на совесть.
Куски мяса тают у нас во рту.
- Благодать! - радуется Сокол. - Просто замечательно! Хватит ли горючего?
- Хватит, - успокаиваю я Сокола. - В крайнем случае сбегаем в авиагородок. Там всегда можно купить.
- Ну как у вас впечатление об инаугурации? - спрашивает нас Козлов. - Всё нормально? Или нет?
- Что-то всё прошло не очень торжественно и быстро, - говорю я.
- Вот именно! - подхватывает Козлов. - До меня дошли слухи, что у Ельцина проблемы со здоровьем. Никак не может придти в норму после тяжёлой предвыборной кампании. Наобещал он много.
- Будем надеяться, что всё будет в норме, - успокаивает нас Сокол. - Он мужик, кажется, крепкий. В крайнем случае, врачи его подлечат.
- Нам нужен здоровый президент! - кричит вдруг Козлов. - А если ты болен, то не выдвигай свою кандидатуру!
- Тут всё не так просто, - возражает Сокол. - Только Ельцин мог победить Зюганова. А другой бы на месте Ельцина наверняка проиграл. Не всё так просто.
- Жалко мне Россию, - вздыхает горестно Козлов. - Никак она не выберется из ямы.
- Выберемся когда-нибудь, - отвечает Сокол. - До нас люди жили несколько тысячелетий, и после нас люди будут жить ещё миллионы лет. Всё устаканится. Мы, русские, привычны к трудностям. Терпение у нас огромное. Лет десять ещё побарахтаемся, а потом жизнь постепенно наладится. Дезертиры и предатели покинут Россию, а честный народ спасёт её. Только вот на лидеров нам не везёт. Может, Лебедь под руководством Ельцина сделает что-нибудь дельное?
- В Чечне опять идут бои! - кричит Козлов. - Чеченцы опять вошли в Грозный! Куда это годится? Опять воевать по-новой? Сколько можно? Ведь молодые ребята гибнут!
- Вот Лебедь там всё и обговорит. Он генерал боевой, ему и карты в руки.
- Мне плакать хочется, - говорит грустно Козлов, - Из одной беды вылезем, попадаем в другую. И так постоянно. Уже шесть лет трясёт Россию. Как бы она не развалилась на мелкие государства. Тогда нам будет конец.
Мы пьём водочку, едим ароматный шашлык.
- Не будем расстраиваться, - успокаиваю я Козлова. - Всё равно мы ничего существенного не можем сделать. Будем так переживать, заработаем себе инфаркты.
После шашлыков мы долго бродим по лесу. Козлов собирает букет из лесных цветов. Он немного успокоился.
На даче мы пьём на посошок. Потом я провожаю друзей до станции. Скоро должна подъехать Эмма.
- Хорошо отдохнули, - говорит на прощание Козлов. - Спасибо тебе, Николай. Когда теперь встретимся?
- Созвонимся, - говорю я. - Я буду приезжать в Москву. А вы можете опять ко мне заглянуть.
Я гуляю около станции. Гудит электричка из Москвы. Выходит Эмма с двумя сумками.
- Заждался? - спрашивает Эмма. - Раньше приехать не могла. Как твои друзья?
- Уехали только что. Хорошо посидели, поспорили о России. Всё нормально.
- Как у тебя с давлением? Много выпил?
- Голова лёгкая. Пил совсем мало.
- Воздух здесь совсем другой, - говорит Эмма. - Я вчера съездила к детям. А сегодня вырвалась к тебе.
Мы идём по вечернему лесу к даче. Пахнет дымком. Кто поставил самовар, кто сжигает мусор, а кто жарит шашлык.
Наш Тимофей сидит у калитки. Как бы не убежал злодей! Я тогда просто умру с горя.
Но Тимофей, задрав свой пышный хвост, бежит впереди нас к дому. И сразу начинает мяукать. Надо его покормить.
Эмма быстро убирает грязную посуду со стола и готовит салат.
- Выпьешь или не будешь? - спрашивает Эмма. - Может, хватит на сегодня?
- Обязательно надо выпить. На воздухе стопка водки что слону дробинка.
Шумит самовар, мы с Эммой едим салат из помидор и огурцов. Потом едим яблоки, которые падают прямо на наш стол.
- Аллу надо готовить к учёбе, - говорит Эмма. - Девочку надо одевать. Чтобы она не чувствовала себя ущербной. Да и Вите надо покупать одежду. Парень растёт как на дрожжах.
Мы гуляем по нашему садовому массиву. Здесь много тенистых улочек. Они почти все одинаковы. Пламенеют гроздья красной рябины. Играют детишки. Мужчины ходят в трусах и без рубашек.
- А в городе сидишь весь день на работе или дома, - говорит Эмма. - Так и состаришься незаметно. Надо нам больше двигаться. Как у тебя настроение? Что-то ты молчишь?
- Когда ты рядом, у меня всегда прекрасное настроение.
- За словом в карман не лезешь, - смеется Эмма. - Почему-то мне на даче и хорошо и немного грустно. Наверное, потому что здесь тихо и детей нет рядом. Да и природа заставляет задуматься о вечности.
- Наверное, ты права. У меня тоже такое состояние. Я вспоминаю свою покойную жену и Олега. Как он маленький играл здесь в песочек. Время летит и летит, а мы пока живы и помирать не собираемся.
- Отметим твой день рождения, - говорит Эмма. - Позови всех своих родных и друзей.
- Верно. Ты как всегда права. Я счастлив с тобой. Ты веришь мне?
- Верю. Я всё вижу по твоим глазам. Как ты на меня смотришь. А ведь мы могли не встретиться с тобой. Это всё Козлов. Пошли ему Бог долгих лет жизни.
- Козлов мужик что надо! Мне повезло с ним. Да и Сокол. Учились вместе, расстались надолго, а теперь опять вместе. Он меня сильно выручал и поддерживал, когда мы учились. Кажется, что это было совсем недавно.
Дни полетели дальше. Лебедь добился перемирия с Чечнёй. Он подписал соглашение с Масхадовым. И вроде оказался нужным человеком в нужном месте. Авторитет Лебедя вырос.
Вернулся Матвей со своей семьёй из Крыма. Загорелый и очень довольный. Особенно он хвалил отношение персонала к отдыхающим, которых теперь мало. Много санаториев закрылось. Крым стал другим.
В конце августа мы с Козловым вышли на работу. Дел как всегда было много. Главное - это задолжники. Кого-то надо было спасти, кого-то отчислить, а кого-то по уважительной причине оставить на второй год. Расписание занятий, подготовка к началу учебного года и много разных мелочей – всё это надо было утрясти.
Второго сентября, в понедельник, я стою со студентами первого курса. Звучат торжественные речи. Новый учебный год начался. Я вспоминаю тот далёкий день первого сентября сорок девятого года, когда я вошёл без всяких торжественных церемоний на первое занятие в этом здании. Вся жизнь лежала передо мной. Я не знал тогда, что встречу Веру, что буду работать в Калуге, что стану аспирантом, а потом стану работать здесь же. Многого я тогда не видел и не предполагал. Если бы всю жизнь начать сначала!
- Я ещё погуляю пару недель, - говорит мне Козлов. - А потом ты погуляешь.
Я потихоньку готовлюсь к своему дню рождения. Закупаю спиртное. Продукты куплю в последний день. Чтобы они не испортились.
Девятнадцатого сентября выходит на работу Козлов. Я в этот день остаюсь дома. Приказ о моём втором отпуске уже подписан. Завтра мне исполняется шестьдесят семь. Господи! Как много! Или не так много?
- Ты ещё совсем молодой, - утешает меня Эмма. - Не переживай. Мы с тобой будем вечно молодыми…
Двадцатого сентября я принимаюсь за уборку. Эмма берёт на работе отгул. Работа кипит. Подходит Алла. И помогает на кухне маме. Она немного стесняется меня. Но я всё время шучу, рассказываю последние анекдоты, Алла звонко хохочет.
Мы с Витей идём в магазин, чтобы подкупить закуски и минеральной воды. И несколько банок пива. А вдруг кто захочет?
В семь часов вечера в большой комнате набилось человек двадцать. Тут все мои родные и близкие.
- За юбиляра! - предлагает тост Козлов. Потом поминаем моих покойных родителей. Пьём за детей. Делаем перерыв и выходим на наш тесный балкон. Кое-кто выходит на лестничную площадку.
Я вспоминаю свои школьные годы, когда я со своими друзьями стоял у костра около нашего дома. Мы ели печёную картошку и запивали её кагором. Неужели всё это было?
Женщины садятся в маленькой комнате пить чай, а мужчины пьют коньяк, водочку, и начинают говорить о политике.
- Ельцину предстоит операция на сердце, - сообщает Козлов. - Скоро он это сам объявит по телевизору. Вот такие дела, братцы.
Все замолкают. Этого ещё не хватало! А как же теперь без Ельцина? Кто же будет управлять Россией? Черномырдин с Чубайсом и Лебедем? Господи! Спаси ты нашу Россию!
- Как у тебя дела? - спрашивает меня на балконе Лена. - Ты, я вижу, ещё малый хоть куда! Совсем не стареешь. Молодец!
- Живу потихоньку. А как ты, Лена?
- Жить мне надоело. Хочу к Игорю. Каждый день одно и то же. Тоска смертная. Часто вижу во сне Игоря.
- Держись, Лена. Ты же у нас всегда была смелая и решительная. Это не в духе Игоря. Мы должны поддерживать друг друга.
- Это всё громкие слова, Коля. Никому я теперь не нужна. Надоело мне всё!
- Ты меня сильно расстроила, Лена.
- Говорю, что думаю. Притворяться не хочу на старости лет. Не думала я, что мы останемся с тобой вдвоём. Вот как судьба с нами распорядилась.
- Приеду к тебе в Вешняки, мы ещё раз обо всём поговорим.
- Нам пора домой, - говорит мне Матвей. - Ты нас, папа, не провожай. Найдём левака и доедем вместе с тётей Леной.
Козлов, Сокол. Юра и Дима остаются до часу ночи. Но вот и они уходят. Всё. Теперь можно и расслабиться.
Алла ушла давно домой. Витя остаётся у нас и ложится в маленькой комнате, где жили раньше мои сыновья.
- Ну всё, - говорит Эмма, - Провели мероприятие. Ты доволен?
Конечно, доволен. Спасибо тебе. Ты у меня как всегда молодец.
Я выхожу на улицу, чтобы немного освежиться. Тяжело мне стали даваться эти мероприятия. Не те года. Два часа могу просидеть за столом, а потом всё тело начинает разламываться.
Я сижу на скамейке, где обычно сидят наши старушки. Кругом тишина. Лишь редкая машина прошумит за домом. Шестьдесят семь. Конец мой приближается. А может, я ещё поживу? Эмма обещала продлить мою жизнь. Если я буду всегда весёлым, то всё возможно. Лучше не думать об этом.
Наступил октябрь. Я ещё в отпуске. Мне вдруг дико захотелось съездить туда, где пропал без вести мой брат Фёдор. Во сне стал видеть его очень редко. Надо съездить. Пока я могу ещё двигаться.
Я подговариваю Диму, чтобы он свозил меня туда. Подговариваю Матвея, чтобы он поехал с нами и захватил с собой кинокамеру.
В дождливое октябрьское утро мы отъезжаем от моего дома. Путь неблизкий - больше двухсот километров.
Едем по новому Рижскому шоссе. Проезжаем то место, где я сворачивал в Манихино, когда был вместе с Лидой и мучительно соображал, как бы мне побыстрее построить эту проклятую дачу.
Дача построена, а меня там нет. Лиду я почти не вспоминаю. А как был ею увлечён!
Погода никак не хочет меняться. Всё так же моросит надоедливый мелкий дождь. Но раз решили ехать, то надо ехать дальше. В солнечную погоду было бы намного спокойнее и приятнее на душе.
Проезжаем Волоколамск. Погорелое Городище. По пути останавливаемся отдохнуть и размять ноги.
Мы с Матвеем выпиваем по глоточку водки, чтобы на душе было повеселее. А дождь всё шелестит и шелестит.
В первом часу дня мы подъезжаем к Зубцову.
Матвей с Димой идут в военкомат, а я подхожу к мемориальной доске около центрального парка. Смотрю на списки захороненных. Нет здесь моего Фёдора. Я не надеюсь на чудо. Я давно знаю, что его нет в этих списках.
Подходят Матвей с Димой. И предлагают пойти на Московскую горку, где похоронено несколько тысяч наших воинов.
Мы идём назад и останавливаемся около огромного памятника погибшим воинам. Красивый памятник.
Матвей снимает всё на свою камеру. Мы идём к кладбищу, где высятся белые плиты с фамилиями погибших. Здесь захоронено свыше одиннадцати тысяч солдат и офицеров.
На всякий случай мы медленно просматриваем тысячи списков. Но не находим нашего Фёдора.
Мы пересекаем железную дорогу, проезжаем через водохранилище, которое здесь построили. Мы не можем отыскать то место, где раньше была деревня Михеево, которая после войны не была восстановлена. Сворачиваем направо, увидев небольшую деревеньку. Здесь есть несколько новых домов. Видим небольшое кладбище. Стоят деревянные пирамиды. Рядом лежат прострелянные каски. На пирамидах нет никаких фамилий.
Матвей с Димой заходят в один из домов, чтобы узнать, как нам проехать к тому месту, где была деревня Михеево.
Женщина подробно им объясняет, как нам свернуть. Для этого надо вернуться назад. Матвей спрашивает, почему нет фамилий на пирамидах.
- Были раньше, - говорит женщина. - Но со временем стёрлись. Старые жители умерли, приехали новые. Так всё и осталось.
Мы возвращаемся назад. Я думаю с горечью о нашей русской расхлябанности. Были фамилии погибших воинов, да стёрлись. Вот так…
Около одинокой берёзы мы видим могилу погибшего танкиста. Видимо, постарались родственники погибшего.
Потом сворачиваем направо. Дорога заканчивается метров через двести. Площадка, посыпанная мелкой галькой. Видны следы стоявших здесь домов. Наверное, здесь и была деревня Михеево. И где-то здесь был ранен мой Фёдор. Что же с ним случилось потом? Время упущено. Теперь этого никто не расскажет. Или землёй засыпало, или разорвало на куски. А писари (мне это известно) писали тогда: пропал без вести.
Мы открываем багажник, раскладываем наши припасы. Надо помянуть Фёдора. И мы поминаем его. Даже Дима выпил немного. Дождь немного перестал, но дует холодный ветер. Плохо нас встретила Зубцовская земля.
Я смотрю ещё раз на эту округу. От Зубцова километра четыре. Недалеко пролетают машины. Так пусто и голо. И в сорок втором году, когда немцы шли лавиной на Сталинград, здесь наши ребята, молодые и пожилые, шли вперёд, отвлекая силы немцев от Сталинграда. Было моему Фёдору всего девятнадцать лет. Я смотрю на его фотографию, которую я на всякий случай захватил с собой, и мне больно смотреть на его юное лицо. Ведь почти совсем не жил этот мальчик! Но он отдал жизнь за нашу Родину. Знал бы он, что станет с его Родиной в наше время. Наверное, перевернулся бы несколько раз в своей могиле. Он был убеждён, что борется за самый справедливый строй. А наш строй был ничуть не лучше фашизма. Но мы защищали тогда своё отечество.
Бутылка пуста. Пора трогаться в обратный путь. Но я никак не могу двинуться домой. Не могу. Потому что знаю, что вряд ли выберусь сюда ещё раз. Наверное, это похоже на моё прощание и с Фёдором и с самой жизнью. Знала бы Эмма мои мысли. Она бы отругала меня. Я рад, что оказал последнюю память своему безвременно погибшему брату. Конечно, он погиб здесь. И кости его где-то здесь.
Наконец мы медленно трогаемся назад. Я смотрю в последний раз на это поле, на небольшую рощу вдали, где видимо кончалась эта деревня. Почему же её тогда не восстановили? Да потому что некому и не на что было восстанавливать. Время тогда было тяжёлое.
Я смотрю на Зубцов, который остается позади. Прощай, Зубцов. Почему-то ты медленно растёшь, хотя и расположен на большой дороге в Прибалтику. Что-то не сложилось в твоей судьбе. Но чуть подальше расположен древний Ржев. Надо бы туда съездить, да нет времени.
- Ну что? - спрашивает Дима. - Поехали?
- Поехали, - говорю я. Мне хочется поплакать. Но нельзя этого сейчас делать. Рядом Матвей. Он сильно расстроится, увидев мои слёзы. Я думаю об Олеге. И он ушёл совсем рано из этой жизни. Не было никакой войны. А вот судьба забрала его на вечный покой. Мне придётся жить и за погибшего брата, и за погибшего Олега. Ещё поживу. Ну что ж? Значит, так надо. Нет теперь у меня страха перед неминуемой смертью. Наверное, это удел стариков. Жизнь фактически прожита. Нового я почти ничего не увижу. А жить надо. Рядом со мной Эмма. И Матвея надо иногда поддержать. Хотя бы морально. Я бываю ему иногда нужен. Поживу. Посмотрю, что будет нового в мире и в нашей России. Что ещё выкинет эта таинственная жизнь? Неужели существуют какие-то таинственные и внутренние законы мирового развития? Наверное существуют.
30
Россия была в шоке. По телевизору выступил Ельцин и сообщил, что врачи предлагают ему операцию на сердце.
Россия заволновалась. Операция на сердце. Как же так? А зачем же он тогда согласился избираться в президенты? Всё у нас не как у людей. Когда же он сможет выполнять свои обязанности?
Заволновалась Россия. Пошли другие потрясения. Неожиданно выступил Куликов и обвинил Лебедя в бонапартизме и формировании особого легиона. Получается, что Лебедь готовил заговор? Против кого?
Ельцин выступил по телевизору и объявил об отставке Лебедя. Вместо него Секретарём Совета Безопасности назначили Ивана Рыбкина.
Потом появились две страшные статьи в “Московском комсомольце” о полном упадке нашей экономики. Выходило, что пять лет пропали впустую. В данный момент нет денег, чтобы выплачивать зарплату и пенсии. Что же будет дальше?
После этих статей я сидел как оглушённый. Весь мой оптимизм испарился.
Хотелось просто горько плакать. Выходит, что Россия погибает? Куда же смотрел наш президент и наше правительство? Какой же вывод?. Они ничего не понимают или ничего не хотят делать? Народ зря им поверил? Господи! За что же ты так наказываешь Россию?
На день рождения покойного Олега пришли друзья и родственники. Отмечали без шума. Олега с нами нет. Потихоньку обсуждали последние события.
- Впереди операция Ельцина, - говорил Козлов. - Как она пройдёт? А если он не перенесёт эту операцию? В Думе уже пошли разговоры на всякий случай о новых выборах президента. Сколько будет длиться это безвластие? Плохи наши дела.
- Каждый может заболеть, - защищал Ельцина Сокол. - Все мы люди, все там будем.
- Тогда нужно уходить в отставку! - ответил Козлов. - Он президент! Он отвечает за всю Россию! Уже до операции в России начинаются разборки. К чему всё это приведет? Одному Богу известно. Я уже давно подозрительно относился к Ельцину. Как он только появился в Москве. Слов много, а дела мало. Крут с людьми. Сталинский стиль руководства. Надо больше головой работать и лучше разбираться в людях. А это сложнее. Бедная Россия. Плакать хочется.
Настроение было скверное. Боль в душе не проходила. Иногда мне казалось, что не надо теперь отмечать дни рождения Олега. Но тогда исчезнет память о нём. А это никуда не годится. Олегу было бы сегодня двадцать девять лет. Я вспомнил сразу все дни рождения Олега. Тогда мне казалось, что ещё много пройдёт времени, прежде чем Олег обзаведётся собственной семьёй. Как мы с Верой радовались, когда мы отмечали первые дни рождения! Сколько подарков дарили ему. Если бы Вера была жива, она бы не перенесла гибели Олега. А я вот живу и ношу эту боль в сердце.
Жизнь наша бежала дальше. Время ни минуты не стояло на месте.
Каждый день газеты сообщали о состоянии здоровья Ельцина. Вот-вот должна была состояться операция. Приехал уже во второй раз американский профессор для консультаций.
Вечером пятого ноября радио и телевидение сообщают, что Ельцину сделали на сердце операцию. Операция прошла успешно.
- Нас бы так лечили как Ельцина, - говорит мне на работе Козлов. - Лежи сколько хочешь. Любые врачи, любые лекарства.
- Для этого надо быть президентом, - говорю я Козлову.
- Нет равенства на земле и никогда не будет, - говорит печально Козлов, - Все мы разные, и права у нас разные.
- Будем отмечать завтрашний праздник? спрашиваю я Козлова.
- Надо просто посидеть и выпить, - предлагает Козлов. - Душу слегка отвести. Только вот где?
- У меня, - отвечаю я, - Никто нам не помешает.
- Уговорил, - сдается Козлов. - Звони Соколу.
- За что выпьем? - спрашивает нас Козлов. - Что-то у меня муторно сегодня на душе.
- Надо выпить за Россию! - говорит Сокол. - Она у нас одна. И её надо спасать. Только мы лично ничего особенного сделать не можем. Голосовали за Ельцина и думали, что всё делаем правильно. А теперь выходит, что мы поторопились с нашим выбором. Надо было голосовать хотя бы за Явлинского. А мы не подумали как следует. Сами во всём виноваты.
- Это верно, - согласился Козлов, - Попробуй, разберись. Перед выборами Ельцин разъезжал как молодой. А потом из него словно воздух выпустили. Сплошной обман. Ладно. “Всё проходит” - сказал царь Соломон. И у нас всё это пройдёт. Я всё-таки надеюсь, что всё образуется. Только сколько времени понадобится? Вот в чём вопрос. Уже двенадцатый год идёт, как началась вся эта бодяга у нас. А порядка всё нет. Ничего. Мы терпеливые. Подождём. Давайте выпьем за наше терпение!
- Обыватели мы все! - сказал вдруг Козлов. - Больше думаем о своём личном благополучии. Видели, что в России дела идут под уклон. А что мы с вами сделали? Да ничего. Ворчали за столом. Сказать лишнего боялись. Полетишь с работы, исключат из партии, семья подохнет с голоду. Нет у нас борцов. Семь человек вышло на Красную площадь во время чешских событий. А нам эта мысль даже в голову не приходила! Сидели и выжидали, делали вид, что ничего особенного не произошло. Вот и досиделись. Рухнуло всё. Как карточный домик. Но я не жалею, а только радуюсь, что вся эта демагогическая система приказала долго жить. Сами во всём виноваты. Значит, надо работать, терпеть и ждать. На носу двадцать первый век, третье тысячелетие. Жизнь меняется на глазах. Молодёжь пошла совсем другая. Без романтики, которой были забиты наши головы. Теперь всё решают деньги. Жаль, что всё так повёртывается. Но без денег жить нельзя. Раньше был праздник. Люди спокойно пили водку, отдыхали. А теперь что? Поминки по прошлому? Ладно. Не будем посыпать голову пеплом. Всё проходит. И всё образуется. Может, нас тогда уже в живых не будет. Но это не самое главное. Только бы не погибали понапрасну люди. Может, Ельцин встанет на ноги и заработает как молодой. Может, Америка с Германией нам помогут по-настоящему. Может, мы, наконец, возьмёмся за ум. Надежда умирает последней. Что-то я сегодня много говорю. Видимо, старею, братцы. К новой этой жизни не могу привыкнуть. Хотя старой тоже не приемлю. Давайте лучше выпьем за нашу дружбу! Все за одного и один за всех!
- Берёзовский появился в Совете Безопасности, - сказал Сокол. - Зачем там нужны банкиры?
- Значит так надо, - отрубил Козлов. - Кто же ещё подкинет Чечне деньги? А Берёзовский на эти дела мастак. Только пусть вопрос с израильским гражданством утрясёт. Нехорошо получается. Занимает такой пост и является подданным Израиля.
- Может, выпьем за здоровье Ельцина? - предложил я. - Всё-таки у него серьёзная операция.
- Выпить можно, - согласился Козлов. - Только пусть он больше думает. И в людях ему надо получше разбираться. Поставил министром обороны Грачёва, а его в армии никто не уважает. Нельзя так решать кадровые вопросы. Это не обком партии и не стройка. Грустно у меня на душе, братцы. Самому даже стыдно. Никогда я так не грустил. Всегда был оптимистом. А теперь что-то наехало.
- Пора трогаться по домам, - напоминает Сокол. - Спасибо этому дому, пойдём к другому. Спасибо тебе, Николай, за всё. Хорошо посидели. И душу отвели немного.
- Это верно, - согласился Козлов. - Душу отвели. Больше ничего и не надо.
На другой день я еду в Вешняки. По дороге заезжаю на Кузь минское кладбище, кладу цветы на могилу Олега, обхожу остальные могилы и еду к Матвею. Останавливаюсь у родной школы. Смотрю, как она с каждым годом становится всё ниже. Стареет наша школа. И превратились мои Вешняки в обычный район города Москвы. Только наша школа осталась единственным ориентиром на этом перекрёстке. Пока. А что будет потом?
Я прохожу мимо площадки, где мы танцевали, поднимая пыль под песни эмигранта Лещенко. Вернуть бы то время. Но всё проходит. В мире совершается вечное движение. И нам не дано знать, куда же мы плывём и что нас ждет там впереди, в туманной дали.
Матвей открывает мне дверь. Настя и Витёк бросаются ко мне. Я вручаю им подарки. Надя быстро собирает на стол.
- Тётя Лена скоро подойдёт, - говорит мне Матвей. - Я уже ей позвонил. А пока выпьем за Октябрьскую революцию! Если не возражаешь.
- Выбрался всё-таки к нам, - говорит мне Лена, входя в квартиру. – Молодец. А где твоя Эмма? Почему она тебя одного отпустила?
- Устала сильно. Хочет немного отдохнуть.
Мы отмечаем праздник. Я с удовольствием пью водочку и забываю о своём давлении. Смотрим на телевизор. Там показывают демонстрацию коммунистов, которые идут с красными флагами по Тверской улице. Это всё, что осталось от грандиозных демонстраций. На что же надеются теперь коммунисты? Нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Пора им менять название своей партии. Программу тоже надо менять. Эх, Россия! И куда ты только летишь? Никто этого не может знать. Но летит куда-то наша Россия. Летит.
- Как жизнь? - интересуется Лена. - Как здоровье? Как Эмма?
- Всё нормально. Духом не падаю. Работаю. Кручусь помаленьку. С Эммой всё хорошо.
- Ты у нас герой, - говорит Лена. - Молодец. Так и надо. А я вот совсем расклеилась. Тоскую, всё думаю об Игоре. Кажется, он забрал мою душу с собой.
- Нам не так уж много осталось жить, - говорю я тихо Лене. - Надо держаться. И не унывать. На тот свет всегда успеем. Держись, Лена.
По дороге домой мы останавливаемся около школы. Смотрим на тёмные окна.
- Как себя чувствуешь? - спрашивает Матвей. - Может, тебя до дома проводить?
- Не беспокойся. Доеду.
Я сижу в вагоне и думаю о жизни. Пока жить можно Но годы берут своё. Всё чаще мне хочется полежать, поспать, почитать книгу. А раньше всё время куда-то спешил, делал много дел и всегда был весел. Ничего. Я ещё поживу на этом свете. Рано меня списывать. И поработаю. Старый конь борозды не испортит.
Короткие ноябрьские дни побежали дальше. Страна жила в напряжении. Ельцин лежал больнице, потом его перевели в санаторий. Показали по телевидению. Он после операции в парке около больницы. Рядом жена и внучка. Это уже был другой Ельцин. Другой взгляд, другая улыбка, всё другое.
Декабрьские дни тоже полетели стремительно, приближаясь к концу года. Впереди был Новый год - девяносто седьмой. Как стремительно летит время!
Я сновал как челнок на работу и обратно. И каждый день было в сущности одно и то же. С утра было темно, и после обеда тоже быстро ложилась темнота. Жизнь в стране становилась всё напряжённее. Почти везде задерживали зарплату. Пенсионеры жили кое-как без пенсии. Армия тоже не получала денег. Это уже совсем плохо. Это агония нашего государства. Куда смотрит Черномырдин и министр финансов Лифшиц? Видимо, они тоже ничего не могут сделать! Куда же смотрели раньше? О чём думали? Или ни о чём не думали, надеясь на русский “авось”?
- У нас пока аккуратно выплачивают зарплату, - говорит Козлов. - Сейчас мода на иностранные языки. Вот наш университет и старается заработать деньги. А то бы тоже сидели без денег. Убирать надо наше правительство. Везде идут забастовки. Как бы гражданская война не началась. Если вдруг народ поднимется, тогда все погибнем. Нельзя доводить народ до такого состояния.
- Русский народ терпелив, - возразил я Козлову. - Вся история России доказывает этот факт. Может, всё обойдётся?
- Я тоже на это надеюсь. Но боюсь, что будет взрыв.
Двадцать пятого декабря Ельцин вышел на пару часов на работу. Слава Богу! Теперь он что-то предпримет. Наведёт элементарный порядок.
На носу был Новый год. Надо было готовиться к встрече. Покупать ёлку, горючее и продукты.
Тридцатого декабря в нашем университете везде отмечали по-походному наступление Нового года, ибо тридцать первого декабря никто не собирался выходить на работу.
- Не нравится мне отмечать на работе, - рассуждал Козлов. - Ни выпить, ни закусить толком. Такие дела надо делать либо дома, либо в ресторане. Предлагаю завтра встретиться на часок у Николая. Мне как раз надо съездить на рынок за мясом и овощами. Не возражаешь?
- Отличная идея! - крикнул я. - Посидим спокойно, в домашней обстановке.
В отделах и на кафедрах женщины пили шампанское и ели пироги, принесённые из дома.
- Россия погибает, а народ веселится, - констатировал Козлов. - Это типично по-русски. Может, в этом есть какая-то сермяжная правда? – заметил я.
- Унывать - самое последнее дело, - ответил Сокол. - Помирать собрался - сей рожь! Не пропадёт наша Россия. В сорок первом всё держалось на ниточке. А не пропали.
- Тогда все верили в наш строй, - возразил Козлов. - И мы сражались за Родину. Тогда всё было ясно. И народ был другой. Жулики сидели в тюрьме и просились на фронт. А теперь кто в лес, кто по дрова.
Тридцать первого декабря Козлов и Сокол сидят с утра у меня дома.
- Год был дурной и суматошный, - говорит Сокол. - Пролетел как пуля. Я его почти не заметил. Вот так и пролетает наша жизнь.
- Верно, - заметил Козлов. - Что такое семьдесят лет на фоне миллиардов лет нашей планеты? Сущий пустяк. А мы копошимся, волнуемся, горюем, расстраиваемся по мелочам. От нас потом останется могильный холмик или горсть пепла.
- Я отпросился только на полтора часа, - напомнил Сокол. - Жена ждёт меня с рынка. Так что надо пить и закусывать в темпе.
- Успеем, - говорит Козлов. - За полтора часа можно усидеть несколько бутылок. Дело в закуске и настроении. Ну как вам, братцы, наш Лебедь? Выступает за рубежом и ведёт себя как будущий президент.
- Он от скромности не помрёт, - говорит Сокол. - Зачем ему надо лезть в политику? Сидел бы себе в армии. Так нет. Захотелось стать президентом. Пятнадцать процентов на июньских выборах - это ещё ни о чём не говорит. У партии Жириновского тоже вначале было двадцать семь процентов в декабре девяносто третьего. А потом опустился до шести процентов.
- Не нравится мне этот Лебедь, - говорит задумчиво Козлов. - Скромности ему не хватает. Может, политик и должен быть таким. Но он меня своими речами раздражает Что теперь будет? Когда Ельцин выздоровеет окончательно? А пока Россия остаётся без хозяина. И неясно, что будет с Чечнёй. Отделится она от нас или всё наладится? Сплошные вопросы и догадки. Ладно! Поживём - увидим.
Ушли мои друзья, я стал убирать со стола.
Телефон разрывается. Все поздравляют с Новым годом. Я тоже звоню по заранее составленному списку, чтобы никого не забыть. А время бежит и бежит. Скоро наступит Новый год. Что ждёт нам там впереди? Как бы не случилось в Москве новой заварушки как в девяносто третьем году? И расколется наше общество на два или три лагеря. Тогда Россия опустится в бездонную яму. Как при татарском иге. И некому тогда будет спасать Россию. Будем надеяться, что до этого не дойдёт. Но всякое может случиться. Очень сложная обстановка в армии. Люди обозлены до крайности.
Приходит Эмма и быстро накрывает на стол.
- Год был неплохой, - говорит Эмма, - Алла поступила в МГУ. Мы с тобой часто вместе. Пока не голодаем. И слава Богу. Ельцин перенес тяжёлую операцию. Может, всё станет получше?
За пять минут до наступления Нового года по телевизору выступает Ельцин. Говорит он мало. Сразу видно, что человек перенёс операцию. Ничего радостного и существенного Ельцин не говорит. В основном общие слова. Тепло отозвался о своей семье. Но нам ведь тоже надо что-то пообещать! Но нет никаких конкретных обещаний.
Гремит музыка. Начинаются по всем программам концерты. Включай, что хочешь. Раньше концерты были посодержательнее. Но это не самое главное.
Телефон опять стал трещать. Звонили мои друзья и те, кто ещё не успел поздравить нас до наступления Нового года.
К двум часам мы выдыхаемся и ложимся спать.
- Лишь бы не было никакой войны, - говорит Эмма
- Афганистан и Чечня будут для нас хорошим уроком, - говорю я Эмме. - Не должно быть никаких войн.
- Что будем делать завтра? - спрашивает меня Эмма. - Я хочу навестить Аллу. А ты?
- Ещё не решил. Если позвонит Матвей, то съезжу в Вешняки.
- Так и сделаем, - решает Эмма. - Пообщаемся со своими детьми, а вечером встретимся дома.
Утром позвонил Матвей. И пригласил к себе.
Эмма поехала к родителям и детям. А я поехал в Вешняки. По дороге заезжаю на кладбище. Кладу цветы на могилу Олега и родителей. Быстро обхожу могилы друзей и родных. И везде кладу по гвоздике. А вокруг тишина. Ярко светит солнце. Я стою один, в этой тишине. И мысли у меня грустные. С болью в душе я уже живу четвёртый год.
У Матвея я праздную Новый год. Потом мы заходим к Лене. А потом гуляем по округе. Долго стоим около станции. И мне почему-то думается, что я теперь буду заезжать сюда очень редко, Поездки стали меня утомлять. А Вешняки заставляют меня вспоминать школьные годы, брата Фёдора, мою болезнь и все мои невзгоды. Жить надо настоящим. Дожить бы до семидесяти. И на том спасибо.
Матвей не отпускает меня одного. Мы едем вместе ко мне домой.
Я быстро собираю на стол. Надо же выпить с сыном в спокойной обстановке.
- Как твоё давление? - спрашивает Матвей. - Может, тебе бросить выпивку совсем?
- Не ожидал от тебя таких слов, - упрекаю я Матвея. - Одна-две рюмки мне никогда не повредят. Рюмка водки улучшает на двести процентов моё настроение. И рассасывает известь в сосудах. Так что склероз мне совсем не грозит.
Матвей позвонил Наде и сказал, что вернётся на такси.
Я провожаю Матвея до остановки такси. Нам подворачивается левак. Матвей обнимает меня и исчезает в темноте.
Сразу после Нового года стало известно, что Ельцин простудился. Общественность заволновалась. Что за простуда? А может, это следствие операции? Оказалось у Ельцина воспаление лёгких. Это уже совсем плохо. Дума тоже зашумела. Страна осталась опять без президента.
И Дума нашла выход. Освободить президента от занимаемой должности по состоянию здоровья. Начались споры между фракциями Думы.
Двадцать седьмого января в Чечне прошли выборы президента. Выбрали Масхадова. Тот заявил, что он приложит все силы, чтобы Чечня как можно скорее стала самостоятельным государством.
В ряде газет появились статьи, критикующие Ельцина и его правительство. Теперь стало ясно, что кредит доверия Ельцин исчерпал. Прошло пять лет, а результатов нет. Дела в России идут всё хуже и хуже. О Чечне даже не стоит говорить. Расстрел Белого дома тоже не красит Ельцина. В “Литературной газете” появилась статья, в которой подвергнута критике вся политика правительства. Ничего не сделано для народа, исчезли деньги, направленные на помощь Чечне. Пенсионеры, учителя и врачи голодают. Правительству надо срочно уходить в отставку, не дожидаясь народного бунта.
Что же теперь будет? Уйдёт ли Ельцин добровольно в отставку? Или будет править до двухтысячного года? А Россия будет опять гнить на корню? Всё может быть. Или Дума примет решение об отставке Ельцина. А вдруг вспыхнет мятеж? Тогда что? Тогда будет чёрт знает что! Господи! Спаси Россию!
Двадцать первого февраля я стал выбрасывать макулатуру из ящиков своего стола. Увидел старую “Правду”. Посмотрел на дату и вздрогнул: двадцать первое февраля 1980 года! Случайность или какая-то внутренняя закономерность?
О чём же писала старая “Правда” семнадцатилетней давности? “Знаменосцы ударной вахты” - так озаглавлена передовица и посвящена победителям социалистического соревнования. Отрывки из этой статьи: “Превратить завершающий год пятилетки в год ударной работы, работы по-ленински!”, затем: “Встречи избирателей с М.А. Сусловым”, “Топтание на месте или отход назад?”, “О социальной политике правительства США”, “Решение VIII съезда ПОРП”, “О визите в СССР члена ЦК СЕПГ, министра иностранных дел Германской демократической Республики О. Фишера”, “Умножая силу нивы” и т.д.
Господи Боже мой! Неужели всё это было? Выло! Я всё это прекрасно помню. И не находил тогда в этом ничего особенного. Казалось мне, что всё идёт как надо. И думалось мне тогда, что лет сто эта система продержится. А может, и двести.
А потом я прочитал в “Известиях” интервью с писателем Григорием Баклановым. Он написал несколько прекрасных повестей об Отечественной войне. Оказывается Бакланов написал роман “И тогда приходят мародёры”, который я не успел прочитать. Горькие слова Бакланова в этом интервью врезались мне в душу: “И на всём пути за людьми, которые что-то делают, которые воевали и погибали, за ними всегда шли мародёры, которые пользовались чужими результатами”. Потом Бакланов сказал и о военных годах: “Да, но мы были молоды. И, к счастью, слепы. Я вам скажу, к счастью, мы многого не знали. Мы шли на фронт добровольцами, но мы же думать не думали, что этим укрепляем ту власть, которая ничуть не лучше власти, против которой мы воевали”.
Я подумал о новых русских. Как быстро они стали сказочно богатыми. Откуда у них такое богатство? То ли наворовали, то ли помогли родственники из-за рубежа, то ли помогла фортуна? Но разве к этому мы стремились, когда потихоньку гробили ненавистный партийный режим? Диссиденты старались, а у власти оказались самые ловкие и проворные, самые наглые и хитрые. За что же погибли люди в той страшной войне, за что терпели нужду после войны? Чтобы на гребне жизни оказались эти хамы и ловкачи? Обидно всё это видеть. Но мародёры были всегда. У нас они тоже вынырнули вовремя. И ничего с ними не сделаешь. Когда же будет правда и справедливость на земле? Когда? А пока рвут нашу Россию в клочья эти проклятые мародёры.
Мне хочется рыдать, скрипеть зубами от своего бессилия. Почему же наше государство такое слабое и беспомощное? Где же мудрые и смелые правители?
Оскудела наша Россия талантами. И медленно погибает. Только чудо может её спасти. Но придёт ли это чудо?
Сегодня день защитника Родины. Меня поздравляют по телефону. Но звонков маловато. Забыли постепенно меня бывшие друзья Олега. Я их понимаю. Прошло почти четыре года. Сколько можно помнить? Я не обижаюсь на них. Лишь бы были сами счастливы. И ходили бы ногами по нашей земле.
А Ельцин за это время окреп. Стал появляться на экранах телевизоров. Значит, будет ещё некоторое время оставаться президентом. Не лучше ли будет, если он уйдёт в отставку? Или будет разгонять в очередной раз Думу, а потом опять стрелять из пушек по Белому дому? Всё может быть в нашей многострадальной России.
Приходит Эмма и готовит обед. Я ставлю на стол напитки. Надо достойно отметить День защитника Родины.
Я смотрю на фотографию брата Фёдора. Вон он защитник отечества, погибший в девятнадцать лет. Каждый год я выпиваю в память о Фёдоре стопку водки в день его рождения второго марта и в день ранения под деревней Михеево двадцать третьего августа. Он всегда в сердце моём. Как жаль, что он не знает, что о нём думают и не забывают ни на минуту. Перед смертью я накажу Матвею не забывать Фёдора. Чтобы память о нём продолжалась и в двадцать первом веке.
Я смотрю на мою Эмму. Не бросит ли она меня, если меня вдруг хватит жестокий инсульт, и я буду лежать как живой труп? Не должна. А там кто знает. Не надо впадать в уныние. Надо всё-таки оставаться хотя бы средним оптимистом в этом загадочном, неповторимом, прекрасном и жестоком мире.
Мне не хватает Козлова и Сокола, с которыми я бы поговорил от души за жизнь под звон наших бокалов. Мы ещё успеем всласть наговориться.
- Пошли на улицу! - просит Эмма. - Все дни сидишь на работе и дышишь чёрт знает чем.
Мы шагаем по Ленинскому проспекту. Переименуют ли этот проспект со временем? Кто его знает. Ленин - это наша история. Раз мы пошли за этим человеком, то надо на всё реагировать спокойнее. Сами строили коммунизм, сами во всём виноваты.
Вечером я смотрю телевизор. Показывают Ельцина, который возлагает венок у могилы неизвестного солдата. Всё это смахивает на популизм. Ельцин заявляет журналистам, что он полностью выздоровел и сумеет дать сдачи всем своим критикам, в том числе и Думе, особенно блоку коммунистов.
Мне не нравятся эти угрозы. Не так должен реагировать на критику президент. Но ничего не поделаешь. Сами голосовали за Ельцина. Что это? Характер или следствие тяжёлой операции, которая могла отразиться на психике? Только время ответит на этот вопрос.
Становится грустно. Никак не налаживается жизнь в России. Всё время идёт борьба. И не видно этому конца и края. Значит, впереди будет борьба, стычки, различные потрясения. Надо быть готовым ко всему.
Звонит Козлов и сообщает, что они заскочат ко мне с Соколом на часок, если я не возражаю. Мы с Эммой не возражаем.
За окном вспыхивает праздничный салют. Я смотрю на эти разноцветные гирлянды ракет и сразу вспоминаю годы войны, когда в один вечер бывало по четыре и даже пять салютов. Ракеты переливаются всеми цветами радуги. А на душе грустно. Нет радости. Скорее бы приезжали мои друзья.
Они вскоре на пороге. У нас накрыт стол. Козлов ставит две бутылки на стол и извиняется за позднее вторжение.
- Мы всегда рады гостям, - смеётся Эмма.
- Ну что? - начинает Козлов. - Жизнь продолжается, туды её в качель! Выпьем за нашу Россию! Президент наш выздоровел. Так что не будем горевать. За Россию!
Мы пьём за Россию.
- Как жить будем дальше? - спрашивает нас Эмма. - Страшновато что-то. Ельцин сегодня грозил Думе. Наверное, кое-кого снимет со своего поста. И получится, что все виноваты. Кроме Ельцина. А он всегда прав.
- Всё верно, - соглашается Козлов. - Начальство никогда не ошибается. Неудачи он приписывает подчинённым, а заслуги только себе.
- Может, всё и наладится со временем в нашей России? – говорит Сокол. - Может быть. Ну что ж? Подождём. Не будем так сильно горевать, братцы. Жизнь наша пошла под уклон. Не пропадём. Мне лично осталось жить от силы пяток лет. А Россия будет существовать ещё долго-долго. Лет пятьсот, пока будут существовать на земле государства. И будет тогда на земле одно земное братство. Одно государство. Если земля вообще будет ещё существовать. Я верю в Россию. Не пропадёт она. Всё перемелется со временем. Всё будет хорошо. Только мы уже этого не увидим. Вот что обидно. Давайте ещё врежем по одной - и по домам. Пора и честь знать.
31
Второго марта, в воскресенье, мы сидим с Эммой за обеденным столом. Поминаем моего брата Фёдора. Сегодня ему исполнилось бы семьдесят четыре года.
- Я помню тебя, Федя! - говорю я, обращаясь к портрету. - Только могилу твою не нашли. И на месте деревни Михеево я уже был. И сына своего попрошу съездить туда ещё разок. Такая уж судьба у тебя сложилась. Двадцать третьего августа я ещё раз выпью за тебя. Спи спокойно, брат. Все мы живём на этом свете только один раз.
- Ты очень похож на него, - сказала Эмма. - Сколько замечательных ребят погибло. И все молодые.
- Как лето будем проводить? - спрашивает Эмма. - Может, съездим куда-нибудь?
- Можно в Бердянск съездить, - предлагаю я. - Там было совсем неплохо. Снимем комнату. Будем пить сухое вино, купаться в море. Море там ласковое. Особенно на косе. Фруктов поедим вволю. Только денег надо будет взять с собой побольше.
- Тогда я буду планировать отпуск в августе. Может, прогуляемся?
Мы идём к зданию МГУ. И гуляем там по аллеям. Сейчас бы в зимний лес на лыжах. И гонять бы по лыжне до вечера. А можно и у костра посидеть. Красота. Но всё это осталось далеко позади. Впереди старость со всеми болячками. Давление. Суставы. Левый глаз плохо стал видеть. И зависишь ты теперь от врачей. Тут болит, там болит. Что это за жизнь? Выпьешь стопочку, и сразу все болячки куда-то исчезают. И настроение хорошее появляется. Как жаль, что так поздно мы встретились с Эммой. И вообще мы могли не встретиться. Спасибо Козлову. А так бы куковал один. Что я буду делать, если меня вежливо попросят освободить место на работе? Буду давать уроки, буду жить на скудную пенсию. Не пропаду. Устроюсь ещё куда-нибудь. Я вспоминаю этот день в пятьдесят втором году. Был я тогда студентом третьего курса, и присутствовал на открытии памятника Гоголю. Сорок пять лет тому назад. Так же светило холодное мартовское солнце. А я всё искал свою девушку-судьбу. Вера встретилась мне двадцать первого июня того же года. И покатилась с тех пор моя жизнь вместе с Верой. Я вспоминаю второе марта восьмидесятого года. Воскресенье. Я, Вера, и оба сына едем в турпоездку по Подмосковью. Мы едем в пушкинские места под Голицыно. Стоим у разрушенной церкви. Экскурсовод говорит и говорит нам о Пушкине, а кругом ничего нет. Ничего не осталось от пушкинских времён. Я тогда не понимал, что это и есть семейное счастье. Потом в автобусе мы ели бутерброды, запивая их чаем из термоса. Не предполагал я тогда, что заболеет Вера во второй раз, и покинет этот мир. За Верой уйдёт её сестра Дарья, а за ними уйдёт и мой Олег. Не я один такой. Всех нас бьёт жизнь. Только каждого по-своему. Разве я мог предполагать в сорок седьмом году со своим пневмотораксом, что доживу до конца двадцатого века? А может, ещё загляну одним глазком и в двадцать первый век? Всё может быть. Главное - не впадать в отчаяние. И всё время работать, работать как вол.
- О чём задумался? - спрашивает меня Эмма. - У нас ведь сейчас всё хорошо. Верно?
- Верно, - соглашаюсь я. - Всё верно. Только что-то грустно стало. Не могу смотреть на Москву-реку. Здесь недалеко погиб мой Олег. Тяжело мне.
- Это я привела тебя сюда. Пошли отсюда в другую сторону. Извини, Коля.
Около станций метро “Университет” мы покупаем продукты. Я покупаю все газеты за субботу. И “Московский комсомолец” за воскресенье. Новое время пришло на смену старому. Меняется наша жизнь на глазах. “Интернет” появился. Глобальная информационная система. А я не знаю толком, что это такое. У меня даже нет персонального компьютера. Двадцать первый век стучится в окно. Надо быть готовым к новой жизни. Я понимаю, что всё это уже не для меня. Пусть этим делом занимается молодёжь. Им и карты в руки. А мы будем доживать свой век по-старому. И не пойму я по-настоящему, чего я жду теперь от жизни. Вроде ещё хочется походить по этой земле. Хочется посмотреть, что станет с нашей Россией. Должна же она выбраться из трясины.
Дома я читаю газеты. Много пишут о кончине Дэн Сяо Пина. Сумел он спасти Китай от голода и разрухи. И компартию свою сохранили. Молодцы китайцы. А мы? Мы стали всё разрушать и вредить самим себе. У китайцев надо бы поучиться.
Эмма подзывает меня к телефону. Звонит сестра Таня.
- Как ты там? - спрашивает Таня. - Меня замучил диабет. Еле хожу. Мне в этом году в апреле стукнет шестьдесят. Приезжай. Вдвоём мы теперь с тобой остались. Сегодня день рождения Фёдора. Ты, конечно, не забыл? Ты всё у нас помнишь. Ну ладно. Не забывай про меня. Надо почаще видеться.
Я вспоминаю, как Фёдор в письмах из военного училища писал, чтобы мы растили Танюшку. А теперь Таня давно уже бабушка. И на пенсии. А я вспоминаю тот апрельский день в тридцать седьмом году, когда наша мать вдруг уехала в Москву. И не вернулась к вечеру. Родила она Танюшку в вагоне пригородного поезда. Господи! Было это шестьдесят лет тому назад. Я ещё тогда не умел читать. Фёдор лежал со мной на кровати и читал мне рассказы о бароне Мюнхгаузене, которые мне тогда очень нравились. Вернуть бы тот апрельский выходной день. Тогда ещё были шестидневки. Что-то накатили на меня сегодня грустные воспоминания. Надо мне сбросить эту грусть. Я включаю телевизор и окунаюсь в политическую жизнь России. Шестого марта Ельцин выступит в Думе с докладом о положении в стране. Наверное, кое-кого снимет. И назначит других людей. Но что это даст? В Москве каждый день совершаются убийства. Убийц почему-то не находят. Почему? Одному Богу известно. Я теперь стал побаиваться вечером далеко отходить от дома, когда совершаю свой моцион. Бережёного Бог бережёт. Как бы не взбунтовался Зюганов. Как бы анархия не захлестнула Россию. Как бы не вымерли жители России. Некоторые уже уехали в другие страны. Куда ехать нам с Эммой? И как я брошу родные могилы? Нам ехать некуда. Да и не могу я жить без России. Я просто там помру от тоски. Я должен лежать после смерти в родной земле. Рядом с моим Олегом и родителями.
Я смотрю на книжные полки. Сколько книг и журналов. А что же можно взять из этого книжного богатства, если мне придётся улетать на другую планету? Возьму всех русских классиков, которые творили до семнадцатого года. А потом надо посмотреть как следует. Сколько было написано! Кого же можно из них взять? Бунина возьму. Возьму Бабеля, Булгакова, Платонова, Гроссмана. Пастернака, Шолохова, Есенина, конечно. Зощенко. Пришвина, а брать ли мне Горького? Не могу ему простить его фразу: “Если враг не сдаётся, его уничтожают”. Как много оказалось макулатуры. Многие неплохие книги были испорчены советской идеологией. Безнадежно испорчены. Что может наделать вредная идеология и рабское преклонение перед этой идеологией! Как я любил Маяковского! И как я верил ему! Теперь мне понятно, почему он застрелился в тридцать семь лет. Мне здорово навредили и другие писатели советского времени. Потому что я верил им, а они доказывали довольно талантливо, что наш строй самый справедливый строй в этом мире. И за этот строй надо бороться. Вся моя жизнь была исковеркана этой жуткой эпохой. Я внушал эту идеологию студентам, а они верили мне. Ещё во мне всегда сидел страх перед КГБ, перед возможным арестом, перед исключением из партии. Этот страх сковывал все мои действия. Я старался забывать об этом страхе. Но люди из партийного аппарата КГБ всё время мелькали передо мной. Уполномоченный КГБ в нашем здании всегда внушал мне страх, когда он сладко мне улыбался и пытался выудить из меня сведения о студентах и преподавателях. Я вертелся как чёрт на сковородке, отвечая на вопросы. Это время давило меня и не давало свободно вздохнуть. И вот пришла свобода, а юность улетела. Теперь только наблюдать за жизнью, да кое-что делать на работе. Да ждать своего последнего часа. Всех нас изломал этот двадцатый век. Он проехал по нашим телам и душам. Значит, такая наша судьба. А судьбу не выбирают. Мне грех жаловаться на судьбу. Могло всё сложиться и похуже. Мог погибнуть в тоннеле, когда убегал от контролеров. Мог погибнуть от туберкулёза. Мог попасть под машину в Калуге, когда перебегал дорогу напротив пединститута. Мало ли было случаев. А вот жив до сих пор. Пока жив. И на этом спасибо. Что же будет всё-таки дальше с Россией? Что? Не сможет Ельцин продержаться до двухтысячного года. Значит, придёт кто-то другой. Что будет тогда?
Я принялся листать “Литературную газету”. Когда я прочитал статью об экономическом положении России и перспективах на девяносто седьмой год, мне стало дурно. Захотелось горько заплакать от бессилия. Автор статьи убедительно доказывал, что мы скатились в глубокую яму. Мы скатились на сороковое место в мире по уровню производительности и эффективности труда. Мы ввозим теперь продовольствия более 54 процентов. А это уже катастрофа. Лекарств мы ввозим до 77 процентов. Мы полностью зависим от внешнего мира. В стране осталось только 10 регионов-доноров. Мы выпускаем квазиденьги. Внешний долг России за последний год увеличился на 10 миллиардов долларов и перевалил в целом за 140 миллиардов. Впереди нас ожидает новая денежная реформа. Ещё две беды, которые поджидают нашу Россию. Рост преступности и рост безработицы. Мы почти ничего не производим. Мы только вывозим сырье. Девяносто седьмой год, год Красного быка, может стать ужасным для России.
Что же делать? Понимает ли это Ельцин? Понимает ли это правительство? А если понимают (а они не должны не понимать), то надо что-то срочно делать! Но что? По мысли правительства, обмен старых денежных знаков на новые поможет эффективно собирать налоги. А НАТО тем временем приближается к границам Белоруссии, а значит и России. Сотрудничество и интеграция в рамках СНГ остается по-прежнему на низком уровне. Идёт топтание на месте. А нам ещё нужно восстанавливать разрушенное войной хозяйство Чечни. Господи! Но почему падают на Россию такие напасти? Почему? Видимо, это наказание за все прошлые грехи, за порочный прошлый тип мышления. Старая советская система творила безобразия на протяжении 70 лет. А мы теперь за всё должны расплачиваться. Жили себе и думали, что так будет продолжаться ещё долго-долго. А вышло совсем по-иному. Вот такие пироги. Что же будет конкретно в этом году? Международный Валютный Фонд не даёт нам теперь денег, потеряв в нас веру. Что же будет? Кто и что может спасти нашу Россию? Понимает ли всё это Ельцин? Должен понимать. Иначе поднимется наш народ и сметёт всё на своём пути. И всё будет окончательно разрушено. Тогда нам будет полный капут. Растащат Россию на мелкие кусочки. Сибирь оттяпает Китай. Среднюю Азию - Иран и Афганистан. Юг России может совсем отделиться от России. Собчак уже давно говорил, что в случае прихода Зюганова Ленинград сразу отделится от России. Кто же спасёт Россию в самый трудный момент? Кто? Спасти может только Америка, если она захочет спасать. Мы ведь спасали мир от фашизма в годы второй мировой войны! Положили двадцать шесть миллионов человек. И нас должны спасти. Нельзя загубить Россию! Это может отразиться на развитии всего мира в третьем тысячелетии. Не исключено, что тогда столкнутся Америка с огромным Китаем. Да мало ли что может случиться? Ядерное оружие есть не только у нас и в Америке. Есть в Китае, есть в ЮАР, есть во Франции. Господи! Кто же спасёт нашу Россию? Неужели всё так плохо у нас? Куда же смотрели, начиная с девяносто первого года? Ведь народ доверился Ельцину с Гайдаром. Потом пришёл Черномырдин. Почему не слушали как следует Явлинского? Ведь он же хорошо разбирается в нашей экономике. Что делают Чубайс, Ясин и Лифшиц? Неужели им на всё наплевать? Недаром в народе болтают, что у них на личных счетах огромные капиталы в зарубежных банках. Что же будет с нами? Кто нас хотя бы чуть-чуть успокоит? Почему так окрепла и обнаглела преступность? Неужели нет никаких сил бороться с преступной мафией? Зачем же мы держим нашу милицию, наш ОМОН? Пока у нас ещё есть армия. Столько народу! А толку пока никакого. Где же выход из этой ситуации? Неужели Ельцин ничего не понимает, или ему врут на каждом шагу? Кто же тут прав? Автор статьи из “Литературной газеты” или наш президент? Кто прав? Кому верить? На что надеяться? Вот и Солженицын пишет, что старое правительство Горбачёва и теперешнее правительство Ельцина ничем не отличаются друг от друга. Значит, нужны крутые меры? Нужна крепкая рука? Выходит, надо ставить во главе России Лебедя? Разве тут разберёшься? Нам всё равно умирать. Но как будут жить наши дети и внуки? Что скажет Ельцин шестого марта? Сможет ли он успокоить народ? Или опять польются общие слова, от которых ни жарко, ни холодно? Где правда, а где вранье? Нет порядка на Руси. Не можем мы жить без твёрдой руки. Но и второй Сталин нам тоже не нужен. Неужели пришёл конец России? Не могу я в это поверить. Надо успокоиться и дождаться шестого марта. Осталось всего четыре дня. А пока я не буду волновать Эмму и выпью ещё раз. Помяну брата Фёдора. Он лежит себе где-то в братской могиле. И нет ему дела до наших тревог. Нет у него больше радостей, но нет и горя. За что же он сражался? За что отдал свою юную жизнь? За наше счастье. Чтобы мы жили, влюблялись, дерзали, заводили детей и шагали дальше, в бескрайнее и загадочное будущее.
Как жить мне дальше? На что надеяться? Или сунуть голову под крыло, прижаться к Эмме и забыться долгим и сладким сном. А как же Россия? Что я могу сделать? Что? Да в сущности ничего. Покричать вместе с другими пенсионерами на демонстрации протеста? Или написать гневную заметку в газету? Не могу я спокойно смотреть, как гибнет моя Родина! Надо что-то делать. Надо подождать до шестого марта. Выступит Ельцин и немного успокоит всех нас. И на том спасибо. А там, может быть, Америка подбросит нам ещё один заём. А мы будем опускаться всё ниже и ниже. И превратимся постепенно в колонию западных держав. Кто бы мог подумать раньше, что Германия, которую мы победили, будет помогать нам, будет нас немного жалеть и презирать? А мы? А что нам, дуракам, остаётся делать? Или жить, протянув шапку, или взять и повеситься над входной дверью. А может, мы ещё выберемся из этой долговой ямы? Но как? Когда всем уже заправляет преступный мир, всё коррумпировано, все махнули на всё рукой, а в душе не осталось ни капельки гордости. Главное сейчас - выжить. Оглядеться. Приспособиться. Пораскинуть мозгами. А гордость свою надо спрятать глубоко в карман. Какая уж тут гордость? Сиди и не возникай. И стой с протянутой ручкой. Авось, добрый дядя тебя пожалеет. Что будет потом? А потом суп с котом. Потом может быть ещё хуже. Где же выход из этого положения? Где выход? Ведь были на Руси страшные времена, когда на Руси почти не оставалось населения. Но выжили, всё перенесли. Но тогда было совсем другое время. А сейчас? Сейчас сиди и не питюкай. Слушай, что тебе скажут богатые дяди. И мотай себе на ус. О Господи! За всё в жизни надо платить. Вот и мы теперь расплачиваемся за нашу глупость, за нашу трусость, за нашу подлость, за нашу красивую демагогию, за наше неумение смотреть вперёд. О Господи! Почему такое страшное наказание? Кто во всём этом виноват? Кто виноват, того уже нет на этом свете. И потому взятки гладки. Можно, конечно, кое-что спросить с Горбачёва. Кое-что с не умерших членов Политбюро. С бывших секретарей обкомов и членов ЦК. Спросить надо как следует и с Ельцина. Но он болен. И видимо, не понимает до конца, что сейчас происходит в России. Финита ла комедиа.
32
Шестого марта Ельцин выступил в Думе с докладом о положении в стране. Его выступление транслировалось по телевидению. Он критиковал правительство и пообещал навести порядок. Много Ельцин говорил о налогах. Создавалось впечатление, что президент не говорит о главных причинах, которые привели страну к катастрофе.
Депутаты временами шумели. Пять лет показали, что президент не справляется с возложенными на него обязанностями. И хотя Ельцин выглядел неплохо, это уже не имело никакого значения. И перестановки в правительстве, которые пообещал провести президент, вряд ли принесут ожидаемый результат. Легко красиво говорить и щедро обещать, но как все эти обещания выполнить?
Уже вечером Зюганов раскритиковал Ельцина. К нему присоединился Горбачёв. На другой день Явлинский тоже критиковал Ельцина. А газета “Московский комсомолец” едко высмеяла президента. Ельцин валит всю вину на правительство, а себя виновным ни в чём не считает. Как мы все в него верили, когда у него начались стычки с Горбачевым, как надеялись на него, когда он возглавил сопротивление в Белом доме против ГКЧП! И вот результат. Ничего у него толком не получилось. Не тот образ мышления. Нет настоящей подготовки. Что же будет теперь?
На другой день мы сидим с Козловым в деканате. Мы поздравили наших женщин. Подарили многим цветы. Выпили по бокалу шампанского с нашими лаборантками.
- Давай посидим у тебя пару часиков! - предложил Козлов. - Надо обсудить речь нашего президента. Ты не против? Мы будем недолго. И Эмму твою заодно поздравим. По дороге подкупим спиртное и закуску.
- Я сам вас хотел позвать. Звони Соколу.
У метро и на рынке - море цветов. Мужчины покупают не торгуясь. Хотя бы раз в году надо показать свою любовь и уважение. Женщины - самое главное в нашей судьбе. Женщин надо лелеять, любить и носить на руках.
- Как будем жить дальше? - спрашивает нас Козлов. - Я очень расстроился после речи Ельцина. Выступил он на уровне бывшего секретаря обкома. Плохо наше дело. Наведёт ли он порядок?
- Ничего у него не получится, - ответил Сокол. - Зюганов хочет поднять в знак протеста всю Россию двадцать седьмого марта. А что это даст? Пошумит наш народ и разбежится.
- Всё может случиться, - говорит Козлов. - Иногда от одной искры бушует пламя. Явлинский отказался сотрудничать в этом правительстве. И правильно сделал. Вся надежда на Клинтона. Может, Америка нам поможет деньгами. Иначе мы не выберемся из этой ямы. И Германия может нам помочь. Если Россия развалится, то неизвестно, кто будет распоряжаться нашими ракетами. Опасная ситуация. А тут ещё армия обозлилась на Ельцина. Если армия сидит без денег, то дальше некуда.
- Трынков объявился, - говорит мне Сокол. - Звонил вчера вечером. Ушёл из разведки. Работает кадровиком в каком-то банке. Хочет с нами встретиться. Ты как?
- Можно и встретиться, - соглашаюсь я. - Только нет особого желания. Где он был раньше? Если бы захотел, то нашёл бы нас давно. Решай сам, Пётр.
Приходит Эмма. Козлов бросается к ней с букетом и коробкой конфет.
Эмма довольна. На работе ей тоже подарили цветы. Сегодня её день.
Эмма подносит нам закуски. Мы принимаемся за вторую бутылку.
- Одно утешение - Белоруссия с нами, - говорит Козлов. - Вместе воевали, вместе будем вкалывать дальше. Лукашенко - настоящий мужик! А ведь был простым директором совхоза. Время в критические минуты выдвигает своих героев. Просто молодец. А вот с Украиной дружба не складывается. Не любят нас украинцы. За что? За ошибки Сталина? За голод в тридцать третьем году? За Чернобыль? Но мы же славяне! Нам надо держаться вместе, Ельцин тут тоже виноват. Нет у него широты души, нет правильных слов и правильного подхода. Не могут поделить Черноморский флот. Ради дружбы надо идти и на жертвы! На то и государственный деятель. Ладно. Давайте врежем ещё по одной. Помирать - так с музыкой. Может, всё ещё наладится? Как вы думаете, братцы? Не должна погибнуть наша Россия. Все ещё можно поправить. Или уже поздно?
- Трудно сказать, - размышляет Сокол. - Многое будет, по-моему, зависеть от случая. Ельцин может опять заболеть. Народ может взбунтоваться. Или появится выдающаяся личность вроде Петра Первого. Всё может случиться. Всего не предусмотришь. Может и погибнуть наша Россия. Сейчас надо навести в стране порядок и строгую дисциплину. Народ должен болеть за Россию. А у нас - кто в лес, кто по дрова. Сплошной разброд и шатание. Ничего нельзя предсказать. Интуиция мне подсказывает, что Россия выстоит. Мы - особая страна. В трудные минуты мы можем собраться и удивить весь мир. Я верю, что Россия выстоит. Ей Богу!
- Хорошо сказал! - похвалил Сокола Козлов. - Не пропадём. Прорвёмся! Выпьем за Россию! И по домам, а то жёны на нас крепко обидятся. Нет, ещё один тост за наших женщин! За женщин, без которых мы не можем жить, и из-за которых делаем много глупостей!
Я пошёл проводить моих друзей. На остановке трамвая мы обнялись. Я остался один. Можно чуть-чуть погулять.
Я стою у своего парадного. Смотрю на свой двор. Всё забито машинами. И откуда их столько? А что будет, когда на земле не останется нефти? Может, тогда воздух станет почище?
Дома я вижу Эмму и Аллу с Кириллом. Мы садимся за стол. Я пью за женщин.
Эмма раскраснелась. А Алла сидит строгая и молчаливая. Может, она обижается на меня, что я украл у неё маму? Всё может быть. Ничего. Время всё сгладит. Позже.
Я провожаю Эмму и её детей до дома. Когда же Эмма поселится у меня? Не надо торопиться. Тише едешь – дальше будешь.
На другой день я еду в Вешняки. А по дороге заезжаю на кладбище. Вот оно, Кузьминское кладбище, где проходил когда-то глубокий противотанковый ров.
Я смотрю на портрет Олега и мне хочется плакать. Хотя я уже выплакал все свои слёзы.
Я кладу цветы, обхожу другие могилы. И везде кладу по гвоздике. Долго смотрю на портрет Веры. И почему ей так не повезло? Когда же победят учёные этот проклятый рак? Наверное, в третьем тысячелетии…
Я смотрю на портреты Нины и Виктора, на портрет Игоря. И сразу вспоминаю наши встречи и вечерние прогулки по Вешнякам. Выходит, что у каждого из нас своя судьба.
Около метро я долго смотрю на свою старую школу. Вокруг шум и суета. Бойко идёт торговля. Почти все покупают цветы. И хотя жизнь в России не налаживается, все стараются отметить этот день. Помирать, так с музыкой!
У Матвея я поздравляю Надю и Настю. Она стала совсем большая. Скоро закончит школу. Когда же она успела вырасти? Как же стремительно летит это загадочное и неумолимое время!
Подходит Лена со своей семьёй.
- Всё-таки выбрался, - говорит мне Лена. - А я уже не надеялась. Совсем забыл нас со своей Эммой. Где же она?
- С детьми.
- За женщин! - предлагает тост Матвей. Мы дружно выпиваем.
- За прекрасную половину человечества! - предлагаю я свой тост.
- Как хорошо, что мы собрались вместе! - говорит Лена. - Просто здорово! Давайте погуляем! А потом вернёмся опять к столу.
Мы идём к станции, подземным переходом минуем железную дорогу, проходим мимо нашей церкви и идём в Кусково.
А вот и пруд, занесённый снегом.
- Помнишь сорок второй год? - спрашивает меня Лена. - И красноармейцев?
- Всё помню.
- Мы теперь не можем загадывать больше чем на год. Дожить бы до конца двадцатого века, и хватит. Больше ничего нового мы уже не увидим и не узнаем. Хочу встретиться со своим Игорем поскорее.
- Выбрось ты эти упаднические мысли, - говорю я Лене. - Мы посмотрим ещё на двадцать первый век. На том свете ничего нет. Там - пустота.
- Ты как всегда оптимист. Молодец. А я не могу больше радоваться жизни. Вот увидела тебя сегодня, вспомнила наши прогулки по Вешнякам. Господи! Почему наша жизнь так быстро пролетает?
Мы идём назад.
- Как себя чувствуешь? - спрашивает меня Матвей. - Не устал?
- Всё нормально. Я люблю эти прогулки. Только вот прошлое не выходит из головы. Все эти места исхожены были нами сотни раз. Вернуть бы молодость…
Мы опять садимся за стол. Женщины пьют чай, а я, Матвей и Андрей пьём водочку. Она хорошо идёт после такой прогулки.
- Ну как тебе речь Ельцина? - спрашивает меня Матвей.
- Детский лепет, - отвечаю я. - Не годится Ельцин на роль президента. Чем раньше он уйдёт, тем лучше для России.
- Верно, - соглашается со мной Андрей. Что-то в Андрее проглядывает от Игоря. - Всё верно. Он остался в том времени, когда был секретарём обкома.
Пора трогаться домой. Путь у меня не такой уж близкий. Матвей и Лена идут меня провожать до метро. Мы останавливаемся у нашей школы. Долго смотрим на тёмные окна.
- Неужели мы тут учились? - спрашивает меня Лена. - Неужели копали этот двор? Неужели сажали этот сад? Вроде этого ничего и не было. Как ты думаешь, Коля?
- Всё было, Лена. Всё было. Только осталось далеко-далеко. Когда-нибудь люди научатся разматывать время, и будут смотреть, как мы тогда жили. Жаль, что всё пролетает так быстро. Но ничего не поделаешь. Остаются наши дети, внуки и правнуки. Пожили себе семьдесят лет - и пора на покой…
- Когда теперь приедешь? - спрашивает меня Матвей. - Может, тебя до дома проводить?
- Доеду. Не беспокойся за меня, сынок. Мы ещё поработаем и побродим по белому свету.
- Оптимист, - говорит Лена. - Молодец. Не забывай нас, Коля. Ты для меня как свет в окне. Приезжай почаще.
Я бросаю последний взгляд на свою школу, обнимаю Лену, Матвея, спускаюсь в метро.
И опять, сидя в вагоне метро, я думаю о своей жизни. Грустно и сладко у меня на душе. Эти Вешняки разбередили мне душу. И вся прежняя жизнь, начиная с сорок первого года, встаёт перед моими глазами. Шестнадцатое октября сорок первого года, шлаковое шоссе в нашем посёлке, бомбежки, первый приход в нашу школу и мои друзья. Четыре года войны, потом Победа, военные лагеря и болезнь. Катастрофа с Галей. До этого была поездка в Германию. Потом футбол. Другие женщины. Учёба в институте. Встреча с Верой. Мои сыновья. Защита диссертации. А ещё жизнь в Калуге. Потом пошло всё по накатанному пути. И казалось, что жизнь так и будет катиться без изменений. Но многим было уже ясно, что наша система совсем прогнила. Горбачёв. Перестройка. Болезнь Веры. Смерть Веры. Гибель Олега. Несколько лет рядом со мной была Лида. Но мы расстались, потому что плохо понимали друг друга. Встретил Эмму.
Что нового ждёт меня впереди? Долго ли я проживу на белом свете? Никто этого не знает. Вдруг я буду жить долго, как моя бабушка? До девяноста лет? Нет. Этого счастья мне не надо. Я уже начинаю уставать от этой бешеной жизни. Всё летит куда-то в загадочную пустоту. И мне там делать нечего. Лет пять я бы ещё пожил. И хватит. Зачем быть обузой для близких? Лучше вовремя покинуть этот мир. Тихо, без слёз и проклятий. Спасибо судьбе, что я появился на этом свете. А мог бы и не появиться.
33.
Жизнь медленно, а иногда быстро катила свои волны вперёд
В марте кто-то забрался в мою квартиру, забрал деньги, которые лежали в ящике письменного стола. Заодно прихватили фотоаппарат. Я сильно расстроился. Но не стал никому жаловаться. Кто-то вычислил, когда меня нет дома. А на работе в это время кто-то названивал мне, и клал трубку, ничего не говоря. Получается, что это был кто-то из близких знакомых. Но кто? Разве угадаешь…
Пришлось ставить железную дверь с двумя замками. Пришлось взять один урок, чтобы как-то перебиться до лета.
Я сказал о пропаже только Козлову и Соколу.
- Воруют в России - утешил меня Козлов. - Такой уж мы народ - русские. Говорят, что это наследие татарского ига. Не переживай. Деньги - навоз, сегодня нет, а завтра воз. Выше голову и твёрже шаг.
Теперь у меня была железная дверь. Теперь жулики не заберутся, хотя и красть У меня фактически нечего. Живу как и все от зарплаты до зарплаты.
Наш университет отметил пятьдесят вторую годовщину со дня окончания войны. А девятого мая я как всегда поехал в Вешняки. И провёл там весь день. Как всегда ходили в Кусково и вспоминал с Леной военные годы и тех солдат, которые готовились к отправке на фронт.
Лена крепилась, но видно было, что она с трудом двигается по земле. И об Игоре думает каждую секунду.
Дима подбросил меня в мае на дачу, я помог Матвею посадить картошку. Деревья только собирались распустить свои цветы. На даче было тихо. Здесь хорошо думалось. И совсем не хотелось возвращаться в шумную столицу.
В июне стало жить полегче: закончились занятия, студенты сдавали экзамены. Эмма забегала ко мне раза два в неделю. Она готовила мне первое и второе, устраивала небольшую стирку. Мы с ней ужинали, вечерами мы гуляли по нашей округе. Иногда она оставалась у меня ночевать. Мы прикидывали, когда нам расписаться. Всё упиралось в развод. Лида пока не собиралась давать мне развод. Я надеялся осенью уладить с Лидой все формальности.
Наступил июль. После вручения дипломов мне вдруг стало плохо. На радостях я выпил со студентами в нашей столовой. Дома меня стошнило. Дико колотилось сердце.
Утром я вызвал врача.
- Надо сдать анализы, - сказала врач. - А вообще я бы положила вас в больницу. Похоже на воспаление печени.
Я пообещал сдать анализы, а в больницу ехать отказался.
Чувствовал я себя плохо. Наступила лёгкая паника. А вдруг это конец? Я пил чай и лежал на кушетке. Надо кого-то попросить купить мне лекарства. Я позвонил Козлову. Он послал ко мне нашу секретаршу Лену.
Через сорок минут Лена была у меня дома. Через час она принесла мне лекарства и несколько бутылок боржоми.
Мне стало полегче. Вечером приедет Эмма, и все дела возьмёт в свои руки. Не пропаду. Только не надо падать духом.
На другой день я пошел сдавать анализы. Участковый врач ещё раз предложила мне лечь в больницу. Я опять отказался.
Кое-как я добрался до дома. Эмма взяла отгул. У меня подскочило давление. Не было аппетита. Я лежал и смотрел в потолок. Иногда включал телевизор. Рядом положил стопку книг. Но как назло не было в этот момент хорошей книги, которая бы отвлекла меня от мрачных мыслей. Не было и трансляции футбольного матча. Эмма отварила мне кусок свежего мяса. Я съел несколько кусочков. Потом заснул. Что же мне делать? Ложиться в больницу? Там меня могут продержать недели три, а то и целый месяц. Надо кончать эти выпивки. Пользы от них никакой. Хорошо бы попасть к толковому врачу. Я решил съездить в поликлинику, к которой прикреплён наш университет.
- Отвези меня завтра в нашу поликлинику, - попросил я Эмму, - а назад я доберусь сам. Мой врач там меня хорошо знает.
С помощью Эммы еду на такси в нашу поликлинику. Через час мой врач Елена Николаевна осматривает меня. Она долго щупает мой живот. Осматривает мой язык.
- Надо полежать дома, соблюдать диету. Вы чем-то отравились. Всё пройдёт. Не паникуйте. Вы какой-то кислый. Я вас просто не узнаю. Всё пройдёт. Загляните ко мне дня через три.
Я приободрился. Что это я так раскис? Выше голову, Коля!
Дома я лёг на свою кушетку около открытого балкона. Лето было в разгаре, а я разболелся не ко времени. Скоро начнутся вступительные экзамены, Козлову будет тяжело без меня. Надо к семнадцатому июля встать на ноги.
Позвонила Эмма с работы. Потом позвонил Козлов. Посоветовал мне отлежаться, он пока справляется без меня. На днях они с Соколом заскочат ко мне.
Лежать дома было тоскливо. Во всём теле разлилась слабость. При ходьбе кружилась голова. Даже читать было трудновато. И не было рядом родного рыжего кота Тимофея. Сейчас он носится по дачному массиву. И наслаждается жизнью. Но ничего. Вечером забежит Эмма.
Потом началось медленное выздоровление. Потихоньку я наводил порядок в своих книгах и бумагах.
В один из дней приехали навестить Козлов и Сокол.
- Ну как ты тут? - спросил Козлов. - Пора выходить на работу. - Мы тут бутылку прихватили, но тебе не нальём. Ты ещё болен. Пока потерпи.
- Потерплю. Приехали меня соблазнять. Я сейчас сварю молодую картошку. Буду пить боржоми.
- За твоё выздоровление! - сказал Козлов. - Скоро будем пить втроём. А вообще не торопись. Как почувствуешь себя в форме, так и приходи. Ну, поехали.
И потекла у нас неторопливая беседа о жизни в университете, о событиях в России.
- Пока всё тихо в России. - сказал Сокол. - Но долго так не будет продолжаться. В сентябре отметим юбилей Москвы. Семьсот пятьдесят лет. В августе надо будет нам как следует отдохнуть. Я буду на даче. В этом году будет много яблок. Приезжайте ко мне. Трынков зовёт к себе. Надо его навестить.
Ушли друзья. Но тут подъехала Эмма. Мы сидели за столом и обсуждали наши планы на будущее.
- Надо бы нам иметь свою дачу, - сказала Эмма. - Я понимаю, что это трудно. Но участок можно было бы купить. А то нам негде отдыхать вместе.
- Денег у нас кот наплакал, - ответил я с грустью. - Без денег мы ничего не сделаем. Может, купить дом где-нибудь на границе Московской области? Тогда нам понадобится машина. Опять нужны деньги. Не будем падать духом. Что-нибудь придумаем, если будем здоровы.
- Я сбегаю домой, - сказала Эмма, - а потом вернусь. Алла собирается на юг со своей группой. Надо помочь ей собраться. Витя у бабушки с дедушкой. Август поживём вместе.
Я позвонил Зое, лучшей подруге Лиды. Попросил Зою ускорить дело с разводом. Зоя обещала помочь.
- Жениться собрался, - не удержалась Зоя.
- Собрался, - признался я. - Только не говори Лиде. А то она не придёт в загс. Придётся тогда затевать судебную волокиту. Помоги мне, Зоя.
На работу я вышел в конце июля, когда вступительные экзамены закончились и началось зачисление. Я впрягся в работу. Выверял все списки. Просматривал личные дела. Беседовал с родителями, чьи дети не поступили.
Второго августа был подписан приказ о зачислении. А через час мы сидели у меня дома. На столе стояла бутылка водки, малосольные огурчики, варилась молодая картошка. Я быстро приготовил салат из помидор и свежих огурцов.
- Разрешаю тебе выпить одну рюмку за окончание сессии и твоё выздоровление, - сказал Козлов. – Ну, братцы! Поехали!
- Хорошо сидим! - сказал довольный Сокол. - Впереди месяц отпуска! Чего ещё надо? Весь месяц буду сидеть на даче, смотреть футбол, жарить шашлыки. Красота! Приезжайте ко мне. Я вас захвачу на машине, чтобы вы не заблудились. Назад поедете своим ходом. Можно и заночевать. Всё зависит от нас.
- Приедем, - пообещал Козлов.
- Тогда позвоните мне по мобильному телефону, - сказал Сокол. - Приезжайте в следующую субботу. Вернее, встретимся около нашего университета в десять утра. И я вас повезу за Звенигород. Не пожалеете.
На другой день я еду на дачу. Все деревья на нашем участке усыпаны яблоками
Я сажусь за наш стол под яблоней. Рядом появляется из-за кустов мой Тимофей и начинает жалобно мяукать.
Матвей вынес на улицу маленький телевизор. Мы пьём с ним водку и закусываем огурцами, которые он вырастил сам. Надя ставит на стол свежий квас. И я забываю о Москве, о своей работе, о бедах России. На столе закипает наш старинный самовар. Мы пьём чай с баранками. Потом идём в лес.
Вечером мы долго сидим за нашим столом, смотрим “Вести”, смотрим в который уже раз “Холодное лето пятьдесят третьего”. Я хожу по улицам нашего массива, гляжу на садовые домики, и дышу чистым воздухом. Болезни как будто не бывало. И я понимаю, что всегда в жизни надо смотреть вперёд. И надеяться на лучшее. Только на лучшее. И грустные и упаднические мысли будут вылетать из головы. Я думаю о нашей жизни с Эммой. Нельзя долго тянуть. А то Эмма может подумать, что я не хочу с ней быть вместе. Трудно сказать, какие у ней мысли в самой глубине души. Конечно, она откровенна со мной не до конца. Но я ей верю. Где-нибудь в декабре или январе надо с ней расписаться. Алла уже совсем взрослая. А Виктора мы можем взять к себе. Только не слишком быстро. Надо всё делать плавно и постепенно. Я буду во всём полагаться на Эмму. Ей виднее, как будут на всё реагировать её дети.
Отпуск пролетал стремительно. В конце августа я вышел на работу. В это время вся Москва готовилась отметить юбилейную дату. Семьсот пятьдесят лет со дня первого упоминания о Москве в наших летописях.
На Красной площади было организовано театрализованное представление. Над площадью извивался огромный дракон. Часто мелькал мэр Москвы Лужков.
Я вспомнил, как пятьдесят лет назад, в сорок седьмом году, я стоял с новыми одноклассниками на Манежной площади и любовался салютом. Тогда всё отмечалось скромнее: прошло только два года после конца войны. Я опять ходил в десятый класс и думал о Гале, о Маше, о Клаве. Господи! Эти пятьдесят лет пролетели слишком быстро. Где же жили в то время мои предки? Видимо, где-то в верховьях Оки. А может, ещё где-нибудь. И мимо них проносились татарские орды к Москве. Может быть, учёные придумают что-нибудь, чтобы заглянуть в прежние времена. Сейчас наука творит чудеса. А может, они жили постоянно в том месте, где стоит моя деревня? Что же станет с нашей Москвой через триста или пятьсот лет? Как она изменится? Построят ли небоскребы в сто, двести и триста этажей? Или разрушит этот огромный мегаполис встреча с астероидом или ужасное и коварное землетрясение? Или морские волны затопят Москву? Ведь утверждают учёные-пессимисты, что каждые три тысячи шестьсот лет земля поворачивается на девяносто градусов вокруг оси.
А какое мне до этого дело? Ведь меня на этом свете к тому времени не будет. Вот и наше солнце должно погаснуть через шесть миллиардов лет. Чему быть, тому не миновать. Слишком мало мы знаем о нашей Галактике. Нас больше интересует наша земная жизнь. Главное - чтобы люди жили счастливо на этой земле.
Двадцатого сентября я отметил свой день рождения. Всё было почти как и в былые годы. Только рядом со мной сидела не Галя, не Вера, не Лида, а Эмма. Всё течёт, всё изменяется. Жизнь не стоит на месте.
Мы опять выпили с моими друзьями и родными. Хотя из родных сидел только сын Ивана, мой племянник, да сестра Таня.
- Не уйдём, пока не выпьем всю водку! - гремел Козлов. - Гулять так гулять.
В начале октября я встречаюсь с Лидой около загса. Мы пишем заявления о разводе. Лида молчит, но чувствую, что ей хочется о многом поговорить. А мне совсем не хочется. Что было, то сплыло. Прошлого не вернёшь.
- Зачем тебе нужен развод? - спрашивает Лида, когда мы стоим на остановке троллейбуса.
- Так будет лучше, - отвечаю я. - Не стоит ворошить старое вновь. Я всё обдумал и другого выхода не нашёл.
- Опять жениться собрался, - прошипела моя милая Лида, и пошла прочь от остановки.
Я смотрел Лиде вслед. А как здорово мы проводили время в санатории! Как гуляли в осеннем лесу, как пировали у костра. Куда всё это подевалось? Где же романтика, которая меня тогда опьянила? Осталась пресная и уродливая проза. Что же поломало наши прекрасные отношения, которые были вначале? И не объяснишь всё сразу. Просто у меня постепенно стали раскрываться глаза и я видел её отрицательные стороны. Как я не увидел многое вначале? Забыть надо всё это. Придёт ли Лида в загс через месяц? От неё можно ожидать любой выходки.
Через месяц мы встречаемся в нашем загсе. Работник загса шлёпает печати в наши паспорта. Всё. Мы разведены. Я кладу Лиде в сумку конверт с деньгами. В конверте два миллиона рублей. Да, да! Тогда нам платили в получку миллионы. Но потом провели очередную денежную реформу. И одна тысяча стала одним рублём.
Мы сухо прощаемся. Лида на этот раз ничего не спрашивает. И молча уходит. Я понимаю, что вряд ли когда её увижу. Если только случайно. Но такие встречи в мегаполисе вряд ли возможны. Я не жалею, что встретил Лиду. Были у нас и хорошие дни. Но оказались мы слишком разными. И чувство моё быстро испарилось. Разве я в этом виноват? Если бы у нас были общие дети, тогда всё оказалось бы сложнее.
Я поехал на работу. Пообщался с Козловым. Обсудили неотложные дела. Поговорили с неуспевающими студентами. А потом решили немного расслабиться.
Захватили с собой Сокола. Купили по дороге спиртное и закуску.
- Наливай! - скомандовал Козлов. - Душа горит! За твой развод! Теперь ты свободен! А завтра иди в загс с Эммой. А то она упорхнёт. Не тяни резину. Женщины очень обидчивы. Будь смелее и решительнее.
- Пусть сам решает, - вмешался Сокол. - Чего ты его пугаешь? У них и так всё нормально.
Я помалкивал, не обижался на то, что они затрагивают наши с Эммой отношения. Ведь благодаря Козлову я познакомился с Эммой. Это он свёл меня с Эммой. Потерплю. На то они и друзья, чтобы болеть и переживать за меня. Только староват я для третьей женитьбы.
Мы уже выпили по три рюмки, когда в квартиру вошла Эмма.
- О, кто пришёл! - закричал в восторге Козлов. Он вскочил и поцеловал Эмме руку. Сокол тоже подскочил к Эмме и тоже поцеловал ей руку.
- Ну как вы тут без меня? - спросила Эмма. - Закуска-то у вас есть?.
- Купили по дороге, - сказал я.
- Сейчас я вам что-нибудь приготовлю, - пообещала Эмма.
Вскоре мы сидели за столом вчетвером. Эмма раскраснелась. А я подумал, что всё-таки мне сильно везёт в этой жизни. Если бы был жив Олег, то я был бы самым счастливым человеком на свете.
- Желудок стал побаливать, - пожаловался вдруг Козлов. - Врачи хотят положить меня на обследование. Лучше бы я не ходил к ним. Предлагают мне сесть на диету. Как же я тогда буду существовать? С ума можно сойти.
- Желудок - дело серьёзное, - сказала Эмма. - Врачей надо слушаться. Нельзя запускать болезнь.
Долго мы сидели в этот вечер. Друзья ушли в двенадцатом часу. Я проводил их до трамвая.
- Завтра опять пойду в поликлинику, - сказал мне Козлов. - Ты меня там подмени.
Дня через три Козлов лёг в больницу. Надо как следует обследоваться. Мы с Соколом его подбадривали, но Козлов вдруг загрустил.
- Старость пришла, а с ней и все болячки, - жаловался нам Козлов. - Недельку-две полежу, а там убегу. Лекарства я могу принимать и дома. Что я буду делать в этой больнице? Решать кроссворды? А ты, Николай, приходи ко мне почаще и информируй меня о жизни на факультете. Без работы я могу зачахнуть. И пузырёк с собой прихвати. Я рвану перед ужином.
И остался я один в деканате. И было мне совсем невесело. За Козловым я был как за широкой спиной. Он принимал все ответственные решения. Я лишь старался их выполнить как можно лучше. Теперь многое надо решать самому. Но я никогда не отличался трусостью. Отчислил двух нахальных лодырей. Постоял пару раз у входа перед началом занятий. Студенты мои слегка подтянулись. Они хитрые, и давно поняли, что человек я очень добрый. И почти не боялись меня.
Вместе с Соколом мы навестили нашего больного. Мы подгадали в то время, когда закончился тихий час, и больные бродили по коридорам.
Козлов лежал на кровати и читал детектив. Мы ему тоже притащили пяток детективов. Пусть отдыхает.
- Водочки принесли? - спросил нас Козлов.
- Принесли, - ответил Сокол. - Где будем пить? Тут или в туалете?
- Не к лицу декану факультета пить в туалете как выпускнику средней школы после получения аттестата. Закуску захватили?
- Буженина и солёные огурчики, - ответил опять Сокол.
- Молодцы! - похвалили нас Козлов. - А чем будем запивать?
- Мы принесли несколько бутылок боржоми.
- Правильные вы ребята. - похвалил нас Козлов. - А стаканчики?
- Захватили, - успокоил Козлов Сокол.
- Бутылку держите в сумке, - приказал Козлов. - Вдруг сестра войдёт? Вообще они ко мне хорошо относятся. Я им всё время анекдоты рассказываю. Они не донесут.
Сокол разлил грамм по сто “Смирновской” и протянул каждому по огурчику.
- Хороша водочка! - сказал довольный Козлов. - Вообще-то, братцы, не всё у меня в порядке. Я боюсь только рака. Вы тогда мне намекните, чтобы я знал, что со мной на самом деле происходит. Чтобы я не суетился, а знал точно, что я подошёл к финишу.
- Всё будет нормально, - сказал я Козлову.
- Ты меня не успокаивай, - огрызнулся Козлов. - Просто так в больницу не кладут. Ладно. Наливай, Пётр, по второй! Скоро ужин. Надо выпить для аппетита.
- Денька через два мы придём, - сказал на прощание Сокол. - Ты читай детективы и о грустном не думай.
- Неужели у него что-то серьёзное? - спросил я по дороге Сокола.
- Всё может быть, - сказал Сокол. - Будем надеяться, что обойдётся.
Я загрустил. Что же станет с факультетом? Мне будет очень трудно без Козлова. У меня нет такого опыта. Но делать нечего. Надо работать за двоих.
И опять мы пошли с Соколом к Козлову. От жены Козлова мы уже знали, что врачи что-то скрывают. И ей не говорят ничего определённого.
И всё повторилось как в первый наш визит. Но Козлов немного побледнел и осунулся. Неужели рак? Не может этого быть.
- Со мной что-то происходит, - сказал нам печально Козлов. - Врачи темнят. Боятся сказать мне правду. Ну и хер с ними. Меня не так легко сломать. Намекают на операцию. Им виднее. Они врачи, им и карты в руки. Я операции не боюсь, Как дела на факультете? Меня уже позабыли?
- Тебе все передают привет. На факультете всё пока нормально. Сессия всё покажет. В общем, всё идёт по-старому.
- Доставай бутылку, - приказал Козлов Соколу. - Чего ты мнёшься? От водки ещё никто не умирал. Огурчики захватил?
- Захватил, - ответил Сокол. - Я даже мисочку холодца захватил. Жена вчера сварила. Чесночку положила.
- Соловья баснями не кормят, - сказал Козлов. - Наливай по сто грамм. Водка убивает все микробы. Водка - самое главное лекарство.
Мы пьём водочку. Сокол часто оглядывается на дверь.
- Не трусь и не вертись! - говорит ему Козлов. - Сёстры меня не продадут. Пей и закусывай спокойно.
Бутылка быстро опустела.
- Хорошо! - говорит довольный Козлов. - Здорово вы меня поддержали. Надо до Нового года выбраться отсюда. Стал себя получше чувствовать. Спасибо вам, ребята!
34
Новый год я встречал с Эммой и Виктором. Алла ушла в свою компанию.
- Что нас ждёт в Новом году? - спросила меня Эмма.
- Всё будет хорошо, - успокоил я Эмму. - Самый трудный период Россия уже прошла. Теперь жизнь будет постепенно улучшаться.
- Ты неисправимый оптимист.
- Привет! - звонит мне Козлов. - Второй день как дома! Отпустили меня на месяц. А там будет видно. Самочувствие пока терпимо. С Новым годом!
Мы смотрим телевизор. По всем программам идёт веселье. Виктор тянет нас на улицу. И вот мы на морозном воздухе.
Мы гуляем по нашей короткой улице. Взлетают ракеты. Взрываются петарды. Виктор доволен. И он ни о чём не грустит.
- Витя полюбил тебя, - говорит мне Эмма. - Ты молодец!
- Стараюсь. Парень толковый. Им надо постоянно заниматься.
- А я почему-то опасаюсь этого будущего. Как бы опять какая беда не приключилась в России. Ты как думаешь?
- Всего не предусмотришь. Мы же не владеем всей информацией. Будем надеяться на лучшее. Но мне кажется, что всё будет хорошо в нашей России.
И побежали январские дни. Отметили Рождество. Потом старый Новый год, Козлов вышел на работу. Но он стал немного другим. Шутить стал поменьше. И мне казалось, что внутри у него что-то его беспокоит, какой-то орган побаливает. Словом, пришёл Козлов немного другой.
Потом побежал февраль. Солнце стало подниматься всё выше и выше. Весна была не за горами. Оглушительно шумели воробьи. Всё больше луж было на тротуарах, всё сильнее лила с крыш капель и со звоном падали сосульки. Весна была совсем рядом. А там нежная зелень. Работа на даче. И отпуск.
В марте Ельцин снял с должности премьер-министра Черномырдина. И назначил Кириенко. Ему было всего тридцать восемь лет. Дума утвердила его только с третьего раза.
Ельцин объяснил Черномырдина в инертности, в отсутствии перспективы.
Кириенко смело взялся за работу. Но чувствовалось, что государственная машина стала скрипеть. Что-то было не так.
Мы с Козловым трудились на факультете. Давали уроки и сами. Козлов вёл уроки газетной лексики. На уроки он ходил серьёзный и молчаливый. Он говорил мне, что серьёзно готовится к этим занятиям. Иногда даже признавался, что на своих уроках он отдыхает. Но и на уроки проникали секретари и приглашали к телефону.
Апрель пролетал стремительно. На Пасху я съездил на кладбище и зашёл как всегда к своим. Посидел у Матвея, зашёл к Лене. Выпили, спели несколько песен. И опять Лена и Матвей провожали меня до метро, мы стояли около нашей школы, вздыхали, расставались.
В конце апреля мы собрались втроём у меня.
- Молод этот Кириенко, совсем мальчишка, - сокрушался Козлов. - Ничего он хорошего не сделает. Ему надо помогать и помогать.
- Один он, конечно, не справится, - соглашался Сокол. - Но парень он головастый. Видно сразу.
Мы выходили на балкон. Козлов закуривал. А внизу была видна нежная и яркая зелень.
- Сейчас бы махнуть на природу, - сказал мечтательно Козлов. - Развести костёр и сидеть себе целый день. А мы тут сидим в четырёх стенах. Дома и на работе. И снуём как челноки с работы домой, а утром из дома на работу. И так каждый день. Так и вся наша жизнь пролетает. Дом - работа, работа - дом. Почти все так живут. Ладно. Нечего травить себе душу. Пошли ещё примем на грудь. Чтобы мы делали в жизни без водочки. Только она, родимая, спасает нас.
- Давайте выпьем за мужскую дружбу! - предложил Сокол. - Давайте выпьем за нас. Посидишь вот так спокойно вместе, и с души сто камней падает. Намного легче становится. Такие разрядки раз в месяц надо делать обязательно.
Я проводил друзей до трамвая. И сразу пошёл к дому, чтобы не волновать Эмму.
На праздники Эмма поехала с детьми к родителям. Я сидел дома и разбирал свои книги и бумаги.
Первого мая я поздравил по телефону Матвея. Сказал, что приеду девятого. Мне хочется отдохнуть.
Девятого мая, в день Победы, я еду в Вешняки. Заезжаю на кладбище. А потом иду к Матвею. Подходит Лена. И начинается наше веселье. В середине дня идём как всегда к станции, а потом мимо церкви в Кусково.
Мы с Леной вспоминаем военные годы, вспоминаем красноармейцев, которые в сорок втором году готовились к отправке на фронт. Вспомнили первый день Победы. И наше ликование на Красной площади. Как мы были молоды и полны надежд.
- Живу по привычке, - говорила Лена. - Дети и внуки меня отвлекают от тоскливых мыслей. А ты как всегда молодец. Кто бы мог в сорок пятом подумать, что останемся жить только мы с тобою? Такого нельзя было представить.
Поздно вечером возвращаюсь домой. Грустно на душе. Но нельзя поддаваться тоскливым мыслям. Надо жить, работать и радоваться жизни.
Семнадцатого мая я отметил печальную дату: прошло пять лет, как погиб Олег. Пришли его друзья. Выпили. Помянули. И разошлись.
Уже давно меня стал беспокоить левый глаз. Мне посоветовали сходить в глазной институт. Находился он совсем недалеко от нашего университета.
Целую неделю я ходил по разным кабинетам. Врачи-окулисты изучали мой глаз. А потом вынесли приговор: надо делать операцию левого глаза. Диагноз был нехороший: глаукома, а по-русски это означало омертвление нерва.
Я не стал горевать. Чего горевать на склоне жизни. Ещё неделю собирал анализы. Бегал в своей поликлинике.
Второго июня я уже лежал в больничной палате. Меня готовили к операции.
На другой день сделали операцию. Теперь левый глаз прикрывала повязка. Два раза в день ходил на процедуры. На мой вопрос, будет ли видеть мой левый глаз, врачи отвечали неопределённо.
Через восемь дней меня выписали. Регулярно приходить на консультацию. Четыре месяца не употреблять спиртного. Не поднимать тяжестей. А там будет видно.
Дома я высидел только пять дней, а потом вышел на работу. Надо выручать Козлова. Началась экзаменационная сессия, пошли незачёты и неуды. Надо было организовывать пересдачи, надо было серьёзно беседовать со слабыми студентами и направить их на правильный путь. Кого отругать, кому пригрозить, кому дать правильный и дельный совет, а кого сразу отчислить или дать последний шанс в конце августа.
- Наконец-то! - обрадовался мне Козлов. - Я тут совсем запарился. Родители атакуют, преподаватели жалуются на бездельников-студентов. Совещания замучили. Заседания ректората, конференции разные, защиты диссертаций, поседеть можно. Поесть некогда. Даже в туалет не успеваешь заскочить. Всё время надо смотреть, как проходят государственные экзамены. Отличники получают вместо пятёрок четвёрки и слетают с красного диплома. А пересдачи этих экзаменов запрещены. Приходится ловчить. Мука сплошная. А тут у двух студенток украли в коридоре сумочки. Они, дурёхи, пошли сдавать, а сумочки свои оставили на стуле в коридоре. Ну, как ты? Как твой глаз?
- Я смирился со своим несчастьем. Проживу как-нибудь с одним. Осталось прожить лет восемь-десять. Дотяну и с одним глазом.
- Посети парочку экзаменов. Впрягайся!
Быстро пролетела вторая половина июня. Двадцать второго июня германисты Москвы отметили столетие со дня рождения Ремарка. Мне очень нравился этот писатель. Ремарком зачитывалась вся страна в шестидесятых годах. Теперь его стали забывать. Молодёжь увлекалась другими вещами. Читали многие студенты мало. А что будет дальше?
Тридцатого июня мы вручили нашим студентам дипломы. Студенты благодарили нас, засыпали цветами. Мы целовались друг с другом и обещали часто встречаться.
А в вестибюле нового корпуса уже десять дней трудилась приёмная комиссия нашего университета. Многие девчонки подходили с родителями. Они ещё боялись подать документы самостоятельно. Ребята шли в основном на переводческий факультет. Но находились смельчаки, которые не боялись поступать на наш факультет. Отдохнуть было некогда. Мы всё-таки выбрались ко мне в один из вечеров. Надо было сбросить напряжение.
Мы сидим в моей квартире. На столе летняя зелень, молодая картошка.
- Хорошо! - восторгается Козлов. - Наливай, Николай! Не томи душу. Водка стынет!
Молча закусываем.
- Надо обсудить планы на лето, - говорит Козлов. - В августе все пойдём в отпуск. В сентябре начинаем новый учебный год, а там посмотрим, кто ещё погуляет. Можно будет встретиться у кого-нибудь на даче.
- Что делается в мире? - спросил я друзей. - Совсем мало читал газеты и смотрел телевизор. Какое-то затишье стоит.
- Затишье перед бурей, - заметил Сокол. - Слышал я от своих знакомых по прежней работе, что по нас может ударить инфляция. Этого ещё нам не хватало!
- Я уже ничему не удивляюсь, - сказал грустно Козлов. - Не одно, так другое. И когда Россия выберется из этой финансовой ямы? Выпрашиваем деньги у Запада. А возвращать нечем. Но почему так России не везёт? Я многого не могу понять.
- Пока мы плохие финансисты, - усмехнулся Сокола. - Воровства много в России. И работать как следует мы не умеем. Законов не уважаем. А заработанные капиталы утекают за границу. Разве это порядок?
- Страшно за наших детей, - сказал Козлов. - Неужели им придётся жить в такой Россини? Просто рыдать хочется. Поэтому давайте выпьем за нашу Россию. Чтобы она выпрямилась поскорее во весь рост.
Быстро пролетел июль со своими вступительными экзаменами. В конце месяца в деканат забежала недавняя выпускница Аня Назарова. Я знал, что она с мужем уехала в Америку. Он работал по контракту программистом около Сан-Франциско. Аня переживала за свою сестру, которая училась у нас на вечернем отделении и из двоек не вылезала. Она попросила меня подействовать на сестру. Чтобы она наконец взялась за дело.
- Я приглашаю вас в Сан-Франциско, - сказал вдруг Аня. - Только это никак не связано с сестрой. Она уже взрослая и сама должна понимать, что ей делать. Приезжайте. Вы купите только билет на самолёт туда и обратно. А всё остальное мы берём на себя. Мы вам покажем всю округу. Вам понравится.
Я сидел и думал. Аня затронула моё давнее желание поглядеть на эту страну, которой многие восхищались. Почему не посмотреть?
Аня пообещала мне сразу выслать приглашение, как только прибудет в Америку. Договорились, что я прибуду в Сан-Франциско примерно в середине октября. Мне не верилось, что я увижу Америку. А вдруг получится?
Мне ещё нельзя было выпивать, и я злился на своих врачей. Правда, пару раз я чуть-чуть выпил. Но лучше совсем не пить, чем пить по чуть-чуть.
Настало семнадцатое августа, когда в России грянул дефолт. Была паника. Цены подскочили. Многие предприятия и банки лопнули. Кириенко пришлось оставить свой пост. Стали искать ему преемника.
Ельцин, который к этому времени упал в глазах народа, предложил на пост премьера опять Черномырдина. Но Дума возмутилась и провалила эту кандидатуру. Явлинский предложил на пост премьера министра иностранных дел Примакова. С этой кандидатурой Дума согласилась.
Примаков не обещал быстрых улучшений, но обещал во всём разобраться.
Я в это время ехал на машине во второй раз в те места, где пропал без вести мой брат Фёдор.
Я разговорился с родителем студентки, у него в тех местах жил тесть, там же он строил себе дачу.
Мы приехали на дачу которая стояла на берегу Вазузского водохранилища. Там нам местный рыбак уже наловил рыбы. С этой рыбой мы поехали в Ржев к тестю.
Мы выпили у тестя, а потом поехали к нему на дачу. Дача была на Волге чуть выше Ржева. Я увидел довольно неширокую и быструю Волгу, которая мчала свои воды с Валдайской возвышенности. Вода была кристально чистая.
Мы искупались, а потом тут же выпили и закусили ухой. Всё было хорошо, но тень брата стояла рядом со мной, не было веселья и восторга былых времён. И водка совсем не веселила меня. В этих краях шли жестокие бои. Мой брат лежит в этих краях, сложив свою голову в девятнадцать лет. А я вот живу, работаю, провожу неплохо свой отпуск.
На другой день мы подъезжаем к тому месту, где я был два года тому назад. И вижу я опять эту утрамбованную площадку, где можно поставить машину, выпить стакан водки, помянув брата. Нет тут памятников. Вокруг пустое место, да следы от фундаментов стоявших здесь домов. Здесь были страшные бои.
Здесь мне подарили книгу участников боев под Ржевом. Бои были страшные, и продолжались они полтора года. С обеих сторон погибло свыше миллиона человек. Особенно мне запомнилось то место, где описываются бои двадцать третьего августа сорок второго года. Именно в этот день был ранен мой брат и пропал без вести. Один из участников пишет, что снаряды часто при взрыве разрывали человека на куски. И тогда писари писали о разорванном на куски человеке, что он пропал без вести. Как же так? Человек только что был, сражался, и исчез, разорванный на куски и засыпанный землёй. Как определишь в горячке боя, чья это нога или рука? Пропал без вести. Всё просто и ясно. А мать моя ждала Фёдора всю войну. И я ещё надеялся, что может быть мой Фёдор остался жив и живёт в Германии, и боится подать нам весть. Иначе у нас могли возникнуть неприятности.
Я долго стоял, пил водку и смотрел во все стороны. Тихое и печальное место. Надо бы здесь поставить какой-нибудь скромный памятник. Нехорошо всё-таки, что тут ничего нет. Ни скамейки, ни посаженных цветов, ни памятного камня.
Я стоял и думал о том, сумею ли я ещё раз приехать сюда. Если очень захочу, то приеду. Если, конечно, жив буду. И сколько их здесь полегло, таких молодых как мой Фёдор? Миллион или полтора. Атаковали часто в лоб. Людей, как теперь пишут исследователи, не жалели. Жалели технику. А людей в России было много. Я в это время ходил в школу, влюблялся, переживал, мечтал о красивом будущем. Всё ли я сделал, чтобы не забыть Фёдора? Правильно ли я жил? А кто его знает, Вроде особенно не ловчил. Старался честно работать. Не воровал, никого не убивал, старался помогать другим, старался не падать духом, когда становилось невыносимо тяжело. И брат мой покойный часто помогал мне. В такие минуты я смотрел на его мальчишеское лицо в шапке с красной звездочкой. И мне становилось стыдно своего малодушия. Я понимал, что на меня нашло временное отчаяние. Беда пройдёт, а жизнь продолжается. Я ведь хожу по земле, а это самое главное.
Наши “Жигули” летели в Москву, я цитировал стихи Твардовского:
Я убит подо Ржевом,
В безыменном болоте,
В пятой роте, на левом,
При жестоком налете.
Я не слышал разрыва,
Я не видел той вспышки, -
Точно в пропасть с обрыва –
И ни дна ни покрышки.
И во всем этом мире,
До конца его дней,
Ни петлички, ни лычки
С гимнастерки моей.
Я - где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я - где с облачком пыли
Ходит рожь на холме;
Я - где крик петушиный
На заре по росе;
Я - где ваши машины
Воздух рвут на шоссе;
Где травинку к травинке
Речка травы прядет, -
Там, куда на поминки
Даже мать не придёт.
Пришло приглашение от Ани из Сан-Франциско. Можно оформляться. Отпечатал объективку. Получил новый загранпаспорт. Разузнал, как получать визу. Надо становиться с семи утра или пораньше в очередь у американского посольства. И ждать, когда с тобой поговорят. Надо заплатить пошлину сорок пять долларов.
В это время начался новый учебный год. Десятки дел обрушились на нашу голову. Я долго не мог выбраться в посольство. Собрался только перед своим днём рождения.
И вот я внутри узкого и длинного помещения. Многие пишут объективки и заявления. А у меня уже всё готово. Я подаю в окошечко свои бумаги, плачу сорок пять долларов и жду, когда меня вызовут.
Я подхожу к другому окошечку, мне задают несколько вопросов: к кому я еду? На какой срок? И велят придти снова к четырём часам.
Я еду домой, завтракаю и отправляюсь на работу.
После четырёх я вхожу в это же помещение, мне выдают мой загранпаспорт с американской визой. Ура! Теперь можно брать билет и лететь в Америку. Но сначала надо завершить дома все неотложные дела.
Я отмечаю свой день рождения. Мне совсем немного - только шестьдесят девять лет. Совсем немного. За столом сидят все свои. Эмма, Матвей с Надей, Лена, Козлов и Сокол.
Мне не нравится сегодня Козлов. Он мало шутит и мало пьёт. И немного грустит. Что с ним? Спросить или не надо? Надо подождать. Сам скажет, если захочет.
Звонит из Америки Аня. Говорит, что у них днём двадцать пять градусов тепла. Мне не верится. Аня просит меня поторопиться. Позже могут зарядить дожди.
Я провожаю друзей до остановки. Сестра моя не приехала. Её мучает диабет. Я обнимаю Матвея, Надю, Лену, своих друзей.
- Ну, как ты? - спрашивает меня Эмма. - Всё в порядке? Не перепил?
- Всё нормально. Придем домой, ещё выпьем.
- Когда полетишь в Сан-Франциско? Не берёшь меня с собой.
- Неудобно вдвоём. У неё маленький ребенок. Я не знаю, как она будет уделять мне время. Её сыну только полтора года. Надо посмотреть, что и как. А потом можем слетать вместе.
- А как глаз? Можно ли тебе лететь на самолёте?
-Хирург разрешил. Из-за этого не стал мне пока снимать швы с глаза.
-Ты молодец. Если что задумал, обязательно сделаешь.
- Очень хочется посмотреть на Америку. Хотя бы одним глазом.
Я купил билет на первое ноября. Всё. Теперь надо потихоньку собираться. Купил новый чемодан. Купил спортивный костюм. И много разных мелочей.
В середине октября у меня с Козловый происходил важный разговор. Мы сидели вдвоём в деканате. Было поздно. И никто к нам уже не заглядывал.
- Говорю тебе пока одному, а ты молчи, - начал Козлов. - Не всё нормально у меня со здоровьем. Наверное, мне сделают операцию. Где-нибудь в начале января. Тогда тебе придётся одному везти наш воз. Не боишься? Выдержишь?
- Если надо, выдержу. Делай спокойно свою операцию. Зря не сказал раньше. Я бы отложил свою поездку.
- Врачи сами еще не решили, когда делать. Время пока терпит.
- Ты держись, - посоветовал я Козлову. - Не раскисай. Всё будет хорошо.
Я не спросил его о диагнозе. И так всё было ясно.
Дни летели быстро. Незаметно подошёл день отъезда.
Матвей заезжает за мной рано утром на машине, и мы едем в Шереметьево.
Мы приехали рано, и целый час ждём, когда нас пригласят на посадку.
Наш самолет отлетает в II утра. Мы летим через Северный полюс. Так ближе.
Я вхожу в огромный салон самолёта, где стоят девять кресел в ряд. Вот и моё место. На сиденье лежит одеяло. Это если будет холодно, когда мы будем пролетать над полюсом. Можно утеплиться.
Самолет взревел, и мы в воздухе. Лететь будем долго.
Я достаю свой детектив, но читать не могу. Я слишком взволнован. Мне не верится, что через двенадцать часов я буду в Америке.
От волнения я всё время что-то жую и что-то пью: чай, пиво, кофе. Нас кормят три раза. И это отвлекает от полёта, время тянется не так быстро. Я лечу на ИЛ-86. Это огромная машина. Высокий потолок. Свежий воздух. Только немного прохладно. Остаётся часа полтора до прибытия. Самолёт начинает сильно швырять из стороны в сторону. Мы летим над Тихим океаном. Мне становится не по себе. А вдруг мы рухнем в океанскую бездну? Брр. Красивый тогда у меня будет финал.
Мы долго кружим над Сан-Франциско. Я вижу огни на земле. Наконец приземляемся. Все хлопают пилотам. Молодцы ребята! Доставили нас целыми и невредимыми.
У выхода меня ждёт молодой человек. Он держит в руках картонку, на которой написана моя фамилия. Это Боря, муж моей Ани.
Мы садимся в машину, которая стоит в подземном гараже аэропорта, и едем в город Сан-Хосе. Это тридцать километров от Сан-Франциско.
На улице темно и ничего не видно. Вижу только четыре колеи в одну сторону и четыре колеи в другую. По дороге обмениваемся впечатлениями о погоде, о полёте. Мы подъезжаем к дому, где живут мои друзья. Это двухэтажные коттеджи на много квартир. У Ани квартира в два этажа.
Мы садимся не то обедать, не то ужинать. Разница с Москвой во времени одиннадцать часов. В Москве глубокая ночь, а мы только обедаем. Аня не советует мне сразу ложиться спать. Надо втянуться в этот временной пояс.
Утром Аня берет своего сына Данила и сажает его в кресло в машине.
- Куда поедем? - спрашивает меня Аня.
- Всё равно куда, - говорю я. - Я здесь впервые. Мне всё интересно.
Мы ездим по Сан-Хосе. Обычный город. Небоскрёбов здесь нет. Мы проезжаем мимо кладбища. Я прошу Аню посмотреть это кладбище. Всё-таки интересно, как тут выглядит кладбище. Как у нас или по-другому.
Мы вступаем на территорию кладбища. Оно больше похоже на парк. Аккуратно постриженный газон. Надгробные плиты лежат почти вровень с землёй. Кое-где стоят небольшие памятники.
Недалеко происходит захоронение. Рядом с выкопанной могилой стоит машина с краном. Она поднимает тяжёлые плиты и накрывает ими могилу. Это хорошо. Трудно вручную сдвинуть такие плиты. Умно придумано.
Мы видим над скромными могилами вертящиеся хлопушки. Что это такое?
К нам подходит молодой директор кладбища и объясняет нам, что хлопушки означают, что это могилы бедняков. Я задаю много вопросов директору. Он подробно рассказывает об истории кладбища. Оно возникло в 1850 году. Вот это да! Место на кладбище стоит три-четыре тысячи долларов. Узнав, что я из России, директор говорит, что напротив находится украинское кладбище.
Мы покидаем кладбище. И видим напротив нас на другой стороне огромное кладбище, где стоят сплошь белые кресты. Ярко светит солнце, в лучах которого отливают белизной эти белые кресты. Очень хочется посмотреть на это кладбище, но пора обедать. Маленький Даниил начинает капризничать.
Мы подъезжаем к овощному магазину. Меня ошеломляет обилие овощей и фруктов.
Аня набирает свертки с овощами и фруктами.
А на улице восемнадцать градусов тепла.
После обеда мы едем в большой магазин, где продаётся всё. Я покупаю путеводитель по Сан-Франциско. Двадцать два доллара. Дороговато. Поражает чистота. Пластиковый пол ярко блестит. И его всё время протирают. Нигде не видно мусора. Я сразу покупаю много ручек. Дома пригодится. Разговорились с продавщицей книжного отдела. Она изучает в университете немецкий язык. Я беседую с ней по-немецки. Время летит незаметно.
Дома мы ужинаем, смотрим последние известия. Аня мне переводит. С Борей пьём пиво. Обсуждаем жизнь в Америке. Боря здесь уже третий год работает программистом. Он многое видел. Ему платят семь тысяч долларов в месяц. Из этой суммы он платит налог двадцать девять процентов. За своё жильё около сто квадратных метров они платят тысячу триста долларов. Дорого. Аня и Боря мечтают купить свой домик в рассрочку. Первоначальная плата - десять процентов от стоимости дома, это примерно сорок пять тысяч долларов.
Вся стенка большой комнаты уставлена книгами. В основном русскими. Раз привезли так много книг, значит собираются остаться здесь навсегда. Так теряет наша Россия много прекрасных людей. А они могли бы трудиться дома, если бы там была работа и прилично бы за эту работу платили. Я подумал о нашем факультете. Много девчонок выходят замуж за немцев. И уезжают в Германию. Что же будет с Россией? Кто будет рожать детей? А не опустеет ли наша Россия лет через двадцать? Господи! Помоги России!
На другой день мы едем с Аней и Борей в Сан-Франциско. Город лежит на холмах. Есть ода улица, где спуск идёт извилистой линией. Много миниатюрных двухэтажных домиков. В центре города несколько небоскрёбов в сорок-пятьдесят этажей. Некоторые подъёмы и спуски очень крутые, градусов в пятьдесят. Но бухта очень удобная. Стоит пасмурная погода, мы возвращаемся. Я вижу огромное кладбище на окраине Сан-Франциско. Сотни одинаковых крестов. Это могилы солдат, погибших во Вьетнаме. За что отдали жизнь эти ребята? Кто виноват в их гибели? Мне кажется, президент и глупые политики.
В ближайшее воскресенье мы едем в Напу, где растёт виноград и делаются вина. Мы заходим в несколько винарен, пробуем вина. Наконец, останавливаемся в самой большой винарне. Покупаем вина. Пробуем. Продавец узнал, что я из России, хвалит нашу “Столичную”. . Мы располагаемся за деревянным столом на улице и пьём вино, закусывая чем Бог послал. Пригревает солнце. Наверное, градусов двадцать тепла есть. А в России зима, мороз и снег.
На другой день мы едем в горные места, где растут огромные секвойи. Я увидел гигантские деревья, несколько метров в диаметре и страшно высокие. Дышалось легко и свободно. Хотелось бы пожить в этих местах пару месяцев, чтобы насладиться сполна этой красотой и мощью.
Вечером после ужина Аня и Боря рассказывают мне о жизни в Америке. В начальных класса первый урок начинается с клятвы верности Америке, которую ученики произносят хором. Не мешало бы и у нас ввести нечто подобное.
Меня поразила чистота на улицах и в магазинах. Не ожидал такое увидеть в Америке. Но одновременно не видно газетных киосков, которые у вас на каждом шагу.
Но больше всего меня поражают американские дороги. Особенно дороги федеральные. Четыре полосы с одной и четыре полосы с другой стороны. Эти дороги тянутся на сотни километров, и таких дорог в Америке около тысячи. Каждая дорога имеет свой номер. И не видно нигде ни консервных банок, ни пустых бутылок и пакетов. Все здесь приучены к чистоте и порядку. Если ты выбросил на дороге из машины мусор, а полицейский заметил, то надо платить большой штраф. Если ты протянул на шоссе полицейскому деньги, то он сразу надевает на тебя наручники за оскорбление.
И туалеты. Где бы мы ни останавливались на несколько минут, мы видели туалеты. Даже в глухом месте, где мы любовались причудливыми скалами. И там стоял деревянный туалет. А у нас? А у нас грязь мусор, фекалии.
Аня ведёт меня в японский ресторан, где я ем кушанье суши. Что-то рыбное.
Мы едем опять в Сан-Франциско, пересекаем залив Золотые ворота по висячему мосту без единой опоры.
Я смотрю с высокой горы на Сан-Франциско, который уступами спускается к заливу. Я вспоминаю, что напротив Сан-Франциско в городе Окленд родился знаменитый писатель Джек Лондон. В этом заливе он мотался на своей лодке, тут прошло его детство и вся дальнейшая жизнь. Не остаётся времени, чтобы посетить музей Джека Лондона.
Вокруг много китайцев. Они живут здесь издавна. Я ем китайский бульон, который подают в выдолбленной булке. Ничего особенного. Кругом кричат чайки. На солнце уже переливается всеми цветами наряженная рождественская елка. Американцы заранее готовятся к празднику.
По пути мы вворачиваем на территорию Стенфордского университета. Много капитальных зданий, много студентов. Подходим к высокой башне Гувера. Здесь находится русский центр. Тут много рукописей и материалов. Но башня почему-то закрыта. Многое странно в этом мире. Почему русские рукописи находятся здесь, а не в РОСсии? Говорят, что здесь хранятся несколько подлинных документов, которые свидетельствуют о договорённости Ленина и Правуса в Швейцарии. Эти документы подтверждают версию о том, что Ленин получил финансовую помощь от германского генерального штаба на проведение революции в России, после которой должен был быть сразу заключен мир с Германией.
Время моего пребывания подходит к концу. Я звоню Эмме, и через минуту разговариваю с ней. Просто не верится. Эмма моя далеко-далеко и одновременно рядом.
Я брожу один по округе. Вижу инвалидов, едущих по тротуару на электрических инвалидных колясках. Я брожу по супермаркетам, где есть всё и где нет очередей. Но меня уже тянет в Россию. Хочется поболтать с американцами, но я слабо знаю английский и ругаю себя за это. Меня всё время выручает Аня. Но я не понял душу американца. Для этого здесь надо прожить много лет и изучить язык. Зачем мне всё это на старости лет?
Наступает день отлёта. Аня целует меня, а Боря везёт меня в аэропорт. Мне не верится, что через четырнадцать часов я буду в Шереметьево, а через полтора часа дома.
Мы обнимаемся с Борей. Я ещё раз благодарю его за прекрасный приём, и иду, на посадку. Душой я уже дома. А в самолёте подремлю, попью пива, поем и подумаю о том, как мне жить дальше. Пребывание в Америке навело меня на многие грустные мысли…
Мы взлетаем. Делаем промежуточную посадку в Сиэтле. Ко мне обращается молодой парень, но я обьясняю, что говорю по-русски и по-немецки. Он начинает говорить по-немецки. Оказывается, он учился пять лет в Вене. Парень сообщает, что летит в Москву, чтобы найти себе русскую невесту. Меня это удивляет.
- А почему тебе не нравятся американские девушки? - спрашиваю я. - И сколько у тебя времени на поиски невесты?
- У меня три недели. В Москве меня встретит русский парень. Он поможет мне поселиться в огромном общежитии, где живёт много девушек. За деньги комендант устроит мне отдельную комнату. Американские девушки сложные натуры. А русские невесты все хорошие, добрые, без выкрутас.
- А не боишься ошибиться? - интересуюсь я.
- Не боюсь, - отвечает парень. - Русские девушки не избалованные. Всё будет хорошо.
Я ужинаю, пью пиво. Немного сплю, а потом думаю о том, что меня ждёт в России. Работа, работа и работа. Встречи с друзьями. И боль за мою страну. Почему она такая несчастная? Почему Россию кидает из одной беды в другую? То ли у нас сплошь жулики, дураки и авантюристы. То ли ещё что-то. Мне очень хочется всё это понять. Но у меня мало знаний в области экономики, истории и политики. Но ведь должны быть люди в России, которые всё понимают и знают, как можно спасти Россию. Ельцин не годится в президенты. Он тасует премьеров. Но пока ничего хорошего не получается. В чём дело? Кто во всём виноват? Неужели Россия оскудела талантами? Ведь во время войны Сталин безжалостно снимал генералов, которые не оправдывали его доверия. И находились другие генералы, которые делали невозможное. Почему мы не можем жить так же хорошо, как в Америке? Почему у них к власти не подпускает дураков и блатных? Почему безжалостно карают за ошибки? А у нас? У нас всё идёт через пень-колоду. Куда идут деньги, которые мы получаем от Запада? Надо спасать Россию Но как? И кто? Придёт такой человек. Обязательно придёт. Россия богата талантами. Придёт такой человек.
Самолёт пошёл на посадку.
35
Дома я отсыпался трое суток и входил в прежний режим. Я рано ложился и вставал в пять утра.
Аня сделала небольшой фильм о моём пребывании в Америке. Его посмотрели мои друзья. Я много рассказывал о своей поездке. И у всех вставал один вопрос. Почему у них так хорошо и почему у нас так плохо? Точного ответа никто не находил.
Козлов мне не понравился. Он был печален и больше помалкивал. После Нового года он ложился опять в больницу. Скорее всего он будет делать операцию.
Мы посидели втроём накануне Нового года. Говорили обо всём: об учёбе, вернее, о работе факультета, о России, о здоровье.
- Что нас ждёт в Новом году? - спросил Сокол. - Пора России браться за ум. Примаков пока ничего хорошего не сделал. Лужков рвётся к власти. Народ его может избрать президентом. Создал движение “Отечество - вся Россия”. Но это не та фигура. Немного он староват для президента. Большая страна а человека не найдёшь, чтобы поставить во главе России.
- Все они одинаковы! - сказал грустно Козлов. - Ну их всех к чёрту! Надоело! Николай, берись сразу за дела на факультете. Постарайся ради меня. Я тебя очень прошу.
- Всё будет нормально, - успокоил я Козлова. - Лечись и не переживай.
- На следующие год тебе стукнет семьдесят, - сказал мне Сокол. - Надо будет эту дату отметить. Ты как?
- Раз надо, значит надо. За мной не заржавеет.
Новый год я встречал у Эммы. Она меня попросила об этом. Эмме я отказать не мог.
От Эммы я звонил своим знакомым: Козлову, Соколу, Матвею, Лене. Чувствовал я себя у Эммы не в своей тарелке. Меня сковывала Алла. Но она в одиннадцать убежала в свою компанию. И я немного раскрепостился. С Виктором у меня отличный контакт.
Ельцин поздравил россиян с Новым девяносто девятым годом. Мы выпили, посмотрели концерт по телевизору и легли спать.
- Как у тебя настроение? - спросила меня Эмма. - Ты сегодня немного скованный.
- Ты права. После Америки я сильно задумался о будущем. Страшно становится за Россию. Как бы она не развалилась. Десять лет идёт пере стройка, реформы, а толку пока никакого. Как будут жить наши дети? Если ещё придёт деятель типа Ельцина, Россия погибнет. Извини, что говорю такие грустные вещи.
- Ты преувеличиваешь, Коля. Всё наладится постепенно. Ельцин скоро уйдёт. Осталось полтора года. Как-нибудь перебьёмся. Найдётся хороший, умный и честный человек. Бог не оставит Россию.
- Может, ты и права. Может, я перегибаю палку. Но я не могу забыть, что я увидел в Америке. Там люди живут по-человечески. Там всё организовано, там порядок, там уважают власть. А у нас? Как мы можем так жить дальше?
- Время пройдёт, и ты успокоишься, - шептала мне Эмма. - Не переживай. И у нас в Россини будет хорошая жизнь. Но не скоро. Лет через двадцать, а может, и через тридцать. Но в Россию надо верить. Вспомни стихотворение Тютчева. Мы же цивилизованная страна. Не грусти, Коля. Тебе это не идёт. Ещё я хотела сказать тебе одну важную вещь. Ты только пойми меня правильно. С ЗАГСом нам надо повременить. Алла очень нервничает. Она считает, что я её бросаю. Да и Вите надо подрасти. Подождём немного. Будем только крепче любить друг друга. Время работает на нас.
- Хорошо, - согласился я. – Я тебя понимаю.Как скажешь, так и будет.
- Я знала, что ты меня поймёшь, - прошептала Эмма. – Какой ты молодец!
Утром я пошёл к себе домой.
Тимофей встретил меня у двери. Он жалобно мяукал и тёрся о мои ноги. Ему не понравилось одному ночевать в пустой квартире.
Я сварил рыбу и порезал мясо. А потом прилёг на кушетку. Тимофей пристроился рядом и стал активно умываться. А я незаметно задремал. И даже видел сон, как будто я даю урок, а мои студенты шумят и не слушают меня.
Позвонила сестра. Она ещё раз поздравила меня с Новым годом и стала рассказывать про близких и дальних родственников.
Я решил пообедать. А после обеда пошёл на улицу. Зима ещё продлится больше двух месяцев. Метель, морозы. Надо одевать тёплое пальто, зимние ботинки, Как всё это надоело. Но это Россия.
Дома взял новый детектив. Детективы я стал почитывать в последнее время. Они успокаивали нервную систему, хотя вранья в них было с избытком. Хорошо бы посмотреть футбол. Но матчи будут в конце марта. Плохо быть одному. Эммы нет. И звонков тоже нет. Работать придётся много без Козлова. Но мне не привыкать. Работу деканскую я знаю. Надо сидеть всё время в деканате и держать руку на пульте. А дела тебя найдут сами.
После Нового года Козлов сразу лёг в больницу. Я остался один. Не было больше широкой спины Козлова, которая укрывала меня от ректоратских разносов. Надо было с ходу принимать серьёзные решения и не показывать моим педагогам ни тени растерянности.
Я сидел с утра и до конца рабочего дня. Потом летел домой и грел обед. Перед едой принимал сто грамм, чтобы снять стресс. И постепенно приходил в себя.
Я смотрел последние известия по телевизору. У Аллы появился жених. Эмма вздыхала. Она боялась, что Алла может не закончить учёбу. Витя ходил в десятый класс и кажется, старался как мог.
Перед операцией Козлов позвонил мне.
- Ну как ты там? Справляешься?
- Пока справляюсь. А ты как? Что нового?
- На днях будут меня резать. Как бы мне копыта не откинуть. Немного боюсь.
- Держись! Раз делают операцию, то всё будет хорошо.
Я позвонил лечащему врачу Козлова.
- Всё должно быть хорошо, - успокоил меня врач. - Мы надеемся на успех.
На другой день после операции я пробился к хирургу, который делал операцию.
- Рака у него нет, - сказал мне хирург. - Ему надо отдохнуть месяца три. Посидеть на диете. Вы его на работе первое время не загружайте сильно.
Потом я прошёл к Козлову. Он лежал весь осунувшийся. Рядом сидела жена Козлова. Она раскладывала в тумбочке еду и напитки.
- Ну, как ты? - спросил я Козлова.
- Пока жив. Хирург велел мне больше смеяться. Лежать на спине тяжело. Хочется походить. Но пока рано. Месячишко пролежу в больнице.
Я поехал на работу. Слава Богу! Козлов выкарабкается. Духом он не упал.
На работе ко мне заскочил Сокол. Мы решили посидеть вдвоём. Традицию нарушать нельзя.
Я быстро накрыл на стол.
-За выздоровление Петра! - сказал Сокол. Мы выпили, молча закусили.
- Жизнь не стоит на месте, - сказал Сокол. - Никого не щадит матушка-природа. Надо принимать каждый день жизни на земле как большой подарок.
- Это верно, - согласился я. - Я еле успеваю отбиваться от болезней. То давление, то суставы, то глаз. И откуда всё это берётся? Возраст. Организм слабеет и не может активно сопротивляться. И не знаешь, как жить дальше. То ли пить и гулять, то ли сесть на диету и не дышать. Каждому - своё.
- Что будем делать летом? - спросила меня Эмма по телефону.
- Пока не знаю. В нашем возрасте загадывать надолго опасно. У нас будет только один август. Что-нибудь придумаем
Дни побежали дальше. Через месяц Козлова выписали домой. И мы навестили его дома.
- Бутылку привезли? - спросил Козлов.
- Привезли, - ответил Сокол. - Как же можно без бутылки?
- Себе наливайте по сто грамм, а мне только на донышко. Больше врач пока не разрешает. Выпьем, братцы за моё возвращение домой. Честно говоря, я боялся, что не вернусь я больше сюда. А вот обошлось пока. Мы ещё поживём на этом свете!
- На работе пока всё в порядке, - сказал я. - Лежи и отдыхай.
- Дома отдыхать скучно, Николай. Полежу с месячишко, а потом пойду на работу. Тут можно с тоски сдохнуть. Немного оклемаюсь и буду тебе помогать. А там будет видно. Ты пока тяни наш воз. Тебе не привыкать. Трудно одному?
- Иногда бывает трудновато, - признался я. - Но дело знакомое. Наши дела в основном повторяются. Студенты, заседания, конфликтные ситуации, подписание документов. И так каждый день. Да ещё свои уроки. К концу дня полностью выдыхаешься.
- Надо нам просить у ректора еще одного зама, - сказал Козлов. - Работы всё время прибавляется. А мы уже на пределе. На Западе в нашем возрасте уже давно на пенсии. А мы всё вкалываем, потому что на нашу пенсию не проживёшь. Ничего! Будет и на нашей улице праздник. Я верю, что в России тоже наладится жизнь. Меня интуиция никогда не подводит.
Наступил март, и сразу повеяло весной. Вокруг много воды, с юга тянул тёплый ветер. А дни становились всё длиннее.
Мы с Эммой иногда по вечерам гуляли по нашим улицам. Эмма заглядывала во все магазины и палатки. И всегда покупала что-нибудь для дома.
Домой приходили усталые. Эмма готовила ужин. И сразу убегала домой.
Перед сном я немного читал, играл с Тимофеем, который в конце дня начинал носиться по квартире.
По ночам мне часто снилась моя Вера, погибший Олег. Утром я просыпался весь растревоженный.
- Надо поставить свечку в церкви или сходить на кладбище, - предлагала мне Эмма. – Хочешь, я схожу в церковь.
И опять я увидел сон про моего погибшего Фёдора. Он вдруг входил в нашу квартиру в вешняковском бараке, я бросался к нему и спрашивал, где же он был все это время. А мой Фёдор странно как-то молчал, а потом тихо растворялся. Я просыпался и начинал думать, что возможно Фёдор жив. Живёт себе где-нибудь в Германии. Но понимал, что Федор, будучи живым, обязательно бы нашёл нас. Не мог он сидеть долгие годы и молчать. Конечно, его нет в живых.
Наступил апрель. Снег быстро стаял. На Пасху я поехал на кладбище. На все могилы положил цветы. Долго смотрел на портрет Олега. Олег, Олег! Как же рано ты ушёл из жизни.
Подошёл к своей школе. Вокруг крутились людские толпы. А моя школа, низкая и тихая, печально смотрела на этот людской водоворот; школа помнила довоенные годы, и годы войны, и послевоенные годы. А сейчас она превратилась в вечернюю школу. Позади её давно уже красуется современная трёхэтажная школа. Годы летят, время свистит, прошлое кануло в вечность. Сколько ещё простоит моя старушка-школа?
Матвей уже ждёт меня. Надя быстро собирает на стол.
- Редко стали у нас бывать, - говорит Надя. - Почему Эмму не взяли с собой?
- У неё много дел, - объясняю я. - Дети, родители. Но у нас с ней всё хорошо.
Приходит Лена. Она сильно постарела.
- Тебя время совсем не берёт, - говорит мне Лена. - Ты ещё проживёшь лет двадцать. Молодец! Так держать и дальше.
- Давление у меня скачет, - жалуюсь я Лене.
- У всех давление, - шутит Лена. - Лекарств сейчас много. Только успевай глотать.
Мы пьём с Матвеем водочку. Потом поём песни. Матвей ставит на видео фильм про битву за Москву. Мы с Леной смотрим жадно этот фильм. У Лены на глазах слёзы. И я готов расплакаться.
- Надо выпить, - говорю я Лене и Матвею. - Этот фильм сильно растревожил меня.
Мы пьём родную водочку. Молчим.
- Будем жить дальше, - говорит Лена. - Не будем горевать, пока ходим по этой грешной земле. Надо жить за тех, кто покинул нас в этом мире.
Я собираюсь домой. Матвей провожает меня.
- Как здоровье? - спрашивает меня Матвей. - На работе вкалываешь за двоих?
- Пока держусь, Матвей. Тьфу, тьфу, тьфу! Козлов уже вышел на работу. Всё пока о‘кей. А ты как? Как у тебя на работе?
- Тружусь на одной фирме. На хлеб пока хватает. А там будет видно. Тесно стало жить в маленькой квартире. А на большую денег нет. Но что-нибудь придумаю. Ты за меня не волнуйся. Редко мы стали видеться.
- Ничего. Главное, чтобы всё у нас было хорошо. И чтобы все мы не болели.
-Я буду звонить тебе, папа, - обещает мне Матвей. Мы расстаёмся у входа в метро. Я оглянулся на двор перед школой. Господи! Неужели я тут ходил в сорок первом году, когда над головой летали немецкие самолёты? Неужели я тут копал землю под картошку в мае сорок второго? Было это ровно пятьдесят лет тому назад. И всё это кануло в вечность. А ведь пройдёт ещё сто лет и пятьсот лет и тысяча. Что же будет здесь к тому времени? Не погибнет ли наша земля от столкновения с другими планетами? Не сожжёт ли её ядерная война? Не затопит ли нашу землю новый всемирный потоп?
Я пошёл в вестибюль, сел в вагон и стал покачиваться на мягком сиденье. Я думал о будущем. Осенью мне стукнет семьдесят. Надо эту дату отметить. А потом наступит двухтысячный год, а за ним третье тысячелетие. Надо жить, не падать духом и радоваться этой жизни. Всё будет у меня хорошо. Я ещё поживу на этом свете.
Закончился апрель, наступил нежно-зеленый май. Дышалось легко, хотелось петь при виде яркого солнца.
Мы работали опять вместе с Козловым. Он становился с каждым днём всё активнее и веселее. Уже не раз я слышал его выражение “туды её в качель!”
Наш университет отметил у памятника день Победы, а потом все ветераны встретились в столовой, и помянули всех погибших. А я на другой день поехал в Вешняки. Там я пообщался с сыном и его семьёй, а потом мы все пошли в Кусково. Рядом шла Лена. Шли медленно. Погода была идеальная. Мы с Леной вспоминали годы войны. На душе было печально и спокойно. И я знал, что приду на берег этого пруда ещё не раз.
Семнадцатого мая я устроил поминки по Олегу. Четыре года пролетело с тех пор. А душа до сих пор ноет. И будет ныть до конца моих дней.
Потом опять мы впряглись с Козловым в работу. Сокол часто забегал к нам. В один из майских дней стало известно, что Ельцин отстранил с поста премьера Примакова и назначил Степашина. Когда народ узнал, что Степашин имел отношение к пожарному ведомству, то многие стали подшучивать над новым премьером.
- Надо обсудить текущий момент! - потребовал Сокол. - Давно мы не встречались втроём. Нехорошо.
- Я теперь плохой собутыльник, - заметил Козлов, - но компанию ломать не буду.
Мы сидим в моей квартире. Но дороге купили у кавказцев на рынке молодой картошки, зелени и солёных огурчиков. Есть и свежие. Есть отварное мясо для Козлова. Есть и селёдочка.
- Наливай! - командует Козлов. - Нечего тянуть кота за хвост.
- За что пьём? - спрашивает Сокол. - Первый тост самый важный
- Пьём за Россию, - предлагает Козлов. - Чтобы в ней пореже Степашины становились премьерами.
- Хорошо, - говорит Сокол. - Опять мы вместе. Броня крепка и танки наши быстры!
- Хорошо, да не очень, - говорит Козлов. - Пока хорошего ничего не вижу. Грустно всё это. Никак не может Россия найти достойного человека. Уж лучше бы оставили на этом посту Кириенко. Молодой, умный и энергичный. Но нашему президенту виднее.
- А по-моему ему на всё наплевать, - сказал Сокол. - Настоящий царь. Что хочу, то и ворочу.
- Пошли покурим на балкон, - предложил Козлов.
Мы стоим на балконе, смотрим на деревья внизу. Они уже покрылись зеленью.
- Хорошо-то как! - восторгается Козлов. - Надо бы нам втроём в лес рвануть. Хорошо бы ещё прихватить человека с машиной. Чтобы он нас забросил подальше от Москвы. Мы бы там часика три у костра посидели и немного расслабились. И забыли на это время наши грустные будни.
- Найдем такого человека, - пообещал Сокол. - Через неделю всё организуем.
- Я запомню, - говорит Козлов. - Смотри, не обмани!
Мы опять садимся за стол. Козлов больше не пьёт. Не тот теперь Козлов.
- Куда теперь пойдёт Россия? - спрашивает Сокол. - Я что-то ничего не понимаю.
- У нас нет нужной информации, - усмехается Козлов. - Мы ничего толком не знаем. Куда идут заграничные займы? Что мы дальше собираемся делать? Как будем возрождать нашу промышленность? Как будем спасать наших бюджетников? Ничего мы не знаем. И ни одна газета не даёт нам на это чётких и ясных ответов. Мы можем только доверять или не доверять нашему правительству. За кого голосовать? Кому верить? Разве здесь разберёшься. Все мы бредём как в тумане. Все друг друга критикуют. И вроде, все правы. Нет у нас информации.
- Я думаю, Степашин долго не просидит на этом посту, - говорит Сокол. - Это временная фигура. Только до осени. Всё равно нам надо во что-то верить. Без веры нам никак нельзя.
- Будем трудиться на благо нашей Родины, - говорит Козлов. - Будем делать то, что мы умеем. Политики пусть ищут выходы из трудной ситуации, если они, конечно, честные и порядочные люди. А нам не надо падать духом. Россия включена в мировой процесс. Куда всё это развитие пойдёт, нам пока знать не дано. Только поскорее бы убрался со своего поста Ельцин. Я думаю, что он и сам давно понял, что это не его уровень. Не пропадёт наша Россия. В этом я твёрдо уверен. Татаро-монгольское иго пережили, в Смутное время выстояли, в сорок первом и сорок втором году всё висело на ниточке, но тоже выстояли. Выстоим и сейчас. Вопрос только времени. Ещё лет десять прокувыркаемся, а может и двадцать. Для мировой истории это мизерный срок. В Германии полыхала тридцатилетняя война. Польша ждала восстановления государства сто двадцать девять лет. Всё будет хорошо и у нас когда-нибудь лет через пятьдесят.
Просвистел июнь. За ним появился июль с вступительными экзаменами абитуриентов. Мы зачислили на первый курс новых студентов. Наступил долгожданный отпуск.
- Ну, Николай, приглашай к себе! - крикнул мне радостный Козлов. Всё! Впереди месяц отпуска. Что будем делать, братцы?
- Поедем к Николаю, по пути заскочим на рынок, а потом всё и обсудим за рюмочкой, - резюмировал Сокол.
Я устал за эти семь месяцев после Нового года. Видимо, сильно сказывался мой возраст. Всё время думал, как отметить свой юбилей. Надо всё провернуть тихо и скромно. Увильнуть от юбилейной даты не удастся. Надо отмечать. Мы сидим в моей солнечной квартире. Эмма раз в неделю убирается. Быстро накрываю на стол. Достаю из холодильника домашний квас. Эмма постаралась и здесь.
- Стол отличный, - говорит Козлов, покидая балкон. - И помидоры, и огурцы, и зелень. И мясо отварное. И картошечка. Что ещё нужно русскому человеку? А где Эмма?
- Скоро забежит. Она любит, когда у нас компания.
- Ты меня ещё за Эмму не отблагодарил полностью, - подшучивает Козлов. – Должок за тобой остаётся. Наливай! Душу не томи, туды её в качель!
Мы принимаем по первой рюмке. Пьём холодный квасок и бросаемся на еду.
- Захотелось повторить, - нарушает тишину Сокол. - Хороший разговор начинается только после второй стопки.
Пьём по второй и молча едим. Никто не хочет говорить первым.
- Как будем отпуск проводить? - спрашиваю я друзей.
- На своих дачах, - отвечает Козлов. - У нас же нет вилл на море или за рубежом. Будем сидеть на участках. Читать газеты. Смотреть телевизор. Жарить шашлыки и ходить в лес за грибами. Иногда вместе встречаться. Вот и все наши планы.
- Может, в гости к кому-нибудь смотать, - предлагает Сокол. - Где-нибудь у реки. Покупаемся, побродим, рыбу половим.
- Нет у нас таких знакомых, - говорит Козлов. - А набиваться в гости в наше время неудобно. Все крутятся как могут. Лишние деньги у воров и взяточников. А с такими людьми нам встречаться нельзя. Так себя замараешь, потом не отмоешься. Нам главное побыть в тишине и придти в себя после всей этой городской суеты с её телефонами, совещаниями и телевизорами. Надо посидеть спокойно в тишине, подумать о жизни, о будущем страны, о планах на будущее. Встретимся по очереди у каждого на даче. Всё ясно?
- Абсолютно, - согласился Сокол. - Да и месяц этот пролетит как один миг.
Друзья уходят. Вечером заходит Эмма. Мы говорим об августе. Дети Эммы у её родителей на даче. Она туда ездит раза три в неделю.
- Хорошо бы нам иметь свой участок, - говорит Эмма. - Ты как считаешь?
- На новый участок у меня сил нет. И сил нет, и денег нет.
- Ладно, - соглашается Эмма. - Обойдёмся тем, что есть. А будущее покажет, что нам делать дальше.
Я приезжаю на дачу. Вечером организуем с Матвеем шашлык. Медленно садится солнце. Рядом лежит под кустом Тимофей. Здесь он блаженствует.
Надя ставит самовар. На столе салат и холодный квас. Мы садимся за стол и пьём холодную водочку. Шумит самовар. Мы едим шашлык и слушаем, что говорят по радио. Что-то неспокойно в Дагестане. Туда срочно выехал Степашин.
В понедельник шестнадцатого августа, сообщение по телевизору. Ельцин сместил с поста премьера Степашина и назначил Путина. В чём дело? Степашин в последнем интервью говорил, что мы можем потерять Дагестан.
Я еду в Москву. Могут позвонить друзья. Надо срочно обсудить эту ситуацию. Тут всё не так просто. Главное - вторжение чеченских боевиков в Дагестан. Как поведёт себя Дагестан? И как поведут себя наши войска?
В час дня я входил в свою квартиру. Сразу включил телевизор. В Дагестане шли бои. Дагестанцы не поддержали чеченцев. Это хорошо.
Позвонил Сокол. Он был в Москве. Я пригласил его к себе. И побежал на рынок. Надо кое-что подкупить к приезду гостя. А там, может, и Козлов заглянет.
Дома поставил на газ картошку. Стал готовить мой фирменный салат. Раздался телефонный звонок.
- Я к тебе собираюсь, - сказал Козлов. - Ты не против?
- Я всегда только - за. Давай подгребай скорее. Сейчас подъедет Сокол. Надо всё обсудить.
Мы сидим за столом, как и две недели назад. Пьём водку, закусываем, смотрим телевизор.
- Где наш Ельцин разглядел этого Путина? - удивляется Козлов. - Такой молодой. Был председателем Федеральной службы безопасности. А до этого работал с Собчаком. Этого парня вокруг пальца не проведёшь. Посмотрим, как он за дело возьмётся. Как он с Чечнёй справится. Надо подождать. Не будем унывать, братцы! Наши войска вместе с Дагестаном вышибают чеченских боевиков с занятых территорий. А что дальше делать с Чечнёй? Одному богу известно.
- Разъезжаемся по дачам! - скомандовал Сокол. - У нас ещё две недели отдыха.
Двадцать второго августа, в воскресенье, Путин выступил по телевизору с обзором событий в Дагестане. Он дал резкую оценку чеченским боевикам. Его слова о том, что в Чечне был совершён геноцид русского народа, понравились многим. Путин этими словами завоевал сердца большинства россиян.
В конце августа мы вышли на работу. Надо было готовить начало учебного года. Мы с Козловым крутились по трём зданиям.
Первого сентября мы стояли около нашего памятника ополченцам Фрунзенского района. Вокруг ряды послушных первокурсников. Звучали речи ректора, преподавателей и студентов. А потом прозвенел первый звонок. Занятия начались.
Девятого сентября прогремел страшный взрыв на улице Гурьянова. Был разрушен целый дом. Погибло много людей. Через три дня прогремел ещё один взрыв на Каширском шоссе. А потом взрыв в городе Волгодонске. Много жертв. Никто не сомневался, что это чеченский след.
Наши войска, изгнав после трёх вторжений чеченских боевиков, перенесла свои действия на территорию Чечни. Началась вторая чеченская война.
Приближался мой день рождения. Козлов сказал мне, что ректорат решил отметить банкетом мою юбилейную дату. Я опешил.
- Давай составим список лиц, которых мы пригласим. Не стесняйся. Пиши всех, кого хочешь видеть.
Мы сели с Козловым составлять этот список. Получилось около шестидесяти человек. В этот список я внёс Эмму. Я уже заранее волновался. Не привык, когда моей персоне уделено столько внимания.
Двадцатого сентября я еду с Эммой в наш университет. В столовой накрыты столы. Мы садимся с Эммой около ректора. И начинается веселье.
Звучат речи. Говорит ректор. Выступают проректоры, деканы других факультетов, заведующие кафедрами и просто преподаватели. Рядом на столе складывают подарки. Много цветов Я взволнован. Наши военные посвящают мне песню “Три танкиста”. Много шуток. Выступают мои бывшие студенты, которые работают в нашем институте. Они рассказывают смешные истории. Обстановка непринуждённая. Встаёт Козлов. Он даёт мне лестную характеристику. Подчёркивает мою доброту, мою порядочность, мою эрудицию, мою огромную работоспособность.
Я спокойно реагирую на эти комплименты. Что верно, а что преувеличено. Банкет есть банкет. Научились, видимо, у кавказцев проводить такие банкеты.
Веселье заканчивается. Мы собираемся домой. Ректор выделяет мне микроавтобус. Козлов и Сокол помогают мне грузить сувениры. Мы едем ко мне домой.
Дома Эмма быстро накрывает на стол, праздник продолжается.
Я всё-таки взволнован. Университет оценил мою работу. Я доволен. Только возраст меня совсем не радует. Слишком много мне лет. И почести эти приходят слишком поздно. Хочется быть молодым и здоровым. А у меня куча болячек. Я стараюсь не обращать на них внимания. Но они всё время напоминают о себе. Сколько я ещё проживу? Теперь это уже не имеет особого значения. Не думал я в сорок шестом году, что доживу до таких лет.
На другой день ко мне приезжают мои близкие. Матвей со своим семейством, сестра с дочками, Лена, а также Козлов и Сокол.
Отмечаем до 12 ночи, потом все расходимся.
- Ты доволен? – спрашивает меня Эмма.
- Очень! – отвечаю я. – Всё было отлично. Буду жить до восьмидесяти лет.
- И доживёшь, - соглашается Эмма. – Ты человек весёлый. Доживёшь.
- Теперь надо трудиться, - говорю я Эмме. – Дел много. Надо ремонт в квартире сделать. А денег нет. Придётся отложить до весны.
- Витя заканчивает школу, - вздыхает Эмма. – Надо его куда-то готовить.
- Всё будет нормально, - успокаиваю я Эмму. – Он у тебя технарь, обязательно поступит. Не волнуйся.
Дни побежали дальше. Путин всё больше нравился народу. Он говорил дельные вещи. Но его сильно критиковали за войну в Чечне. Особенно за рубежом.
Наши части вошли в Чечню и продвигались к Грозному. Были жертвы. Но войны без жертв не бывает. Наверное, Путин станет нашим президентом.
36
Тридцать первого декабря ко мне забежали по пути на рынок мои Козлов и Сокол. Завтра уже будет на дворе двухтысячный год. Это звучит. Но это ещё не конец тысячелетия. Наступит только последний год второго тысячелетия. А новый миллениум начнётся ровно через год.
Мог ли я предполагать на первом курсе, когда встречал пятидесятый год, что ровно через пятьдесят лет буду сидеть вместе с Соколом, своим однокашником, у себя в квартире, обременённый болячками, но по-прежнему весёлый и бодрый, с верой в счастливое будущее. И вот всё это свершилось. Эти пятьдесят лет пролетели словно как один миг.
Эмма поставила на стол закуску и побежала к детям, извинившись перед моими друзьями.
Мы остались втроём, и нам было хорошо. Изредка позванивал телефон - это спешили меня поздравить мои бывшие студенты.
Что-то толкнуло меня включить телевизор.
- Зачем включил? - сказал недовольно Козлов. - Надоело слушать предновогоднюю трескотню.
Но что это? Ельцин ушёл со своего поста? Вот это да! Исполняющим обязанности президента оставил Путина.
- Вот это да! - проговорил Сокол. - Не ожидал от Ельцина такого шага. Молодец! Ушёл вовремя. И хорошего человека вместо себя оставил. Если Путин выдвинет свою кандидатуру, его обязательно выберут. Соперников у него практически нет. Я буду голосовать за Путина. Выпьем, братцы по такому случаю!
Выпили и закусили. Немного помолчали.
- Я с тобой согласен, - заявил Козлов Соколу. - Правильно поступил Ельцин. И красиво! Накануне двухтысячного года сделал такой шаг. Молодец! Вот за это я люблю Ельцина. Как он этого Путина откопал?
- Путин работал с Собчаком в Петербурге, - сказал Сокол. - Там он себя хорошо проявил. Помог Собчаку улететь в Париж, когда у него возникли сложности. Деловой парень. Ничего не скажешь.
- Жизнь не стоит на месте, - проговорил Козлов. - А мы, братцы, состарились. Но ничего! Мы ещё попьём водочки. А за Путина отдадим свои голоса.
-Я сильно надеюсь на Путина, - продолжал беседу Сокол. - Сразу показал себя энергичным и деловым. Он сможет переломить ситуацию в России. Если только подберёт хорошую команду единомышленников. И тогда Россия выберется из болота, в котором пока барахтается. Надо кончать с этими международными займами! Сидим в долговой яме. Надеяться надо всегда только на себя. А Запад и Америка нас не пожалеют. Зачем они шумят по поводу Чечни? Чтобы расколоть Россию на мелкие кусочки. Сильная Россия им не нужна. Они только радуются нашим бедам.
- С Чечнёй не всё так просто, - заметил Козлов. - Мы можем там надолго увязнуть. Мы с этим народом никогда ни о чём не договоримся. Чечня - это часть России. Уступать им нельзя. Взрывы домов - это их рук дело. Больше некому. И правильно Путин сделал, что продолжает наступление на Грозный. Чеченцы надеются на международную помощь. Со всего мира текут к ним доллары. Мы всего не знаем. Война там может сильно затянуться и может превратиться в партизанскую. Чеченцы сами вторглись в Дагестан, никто их не звал. Решили, что Россия настолько ослабла, что им всё сойдёт с рук.
- Интересно, что нас ждёт в Новом году, - сказал Сокол. - Будут выборы Путина. Потом всё видится в густом тумане. Трудно ему придётся. Но он должен справиться. А что с нами лично будет?
- Будем стареть, - ответил Козлов. - Появятся новые болячки. Будем скитаться по больницам. И ждать своего последнего часа.
- Невесёлая картина, - усмехнулся Сокол. - Будем готовы ко всему. Главное - не унывать. Прорвёмся. Все там будем. Только в разное время. А пока будем надеяться, что Россия не пропадёт, и мы с ней тоже. Будем работать, пока есть силы, будем встречаться, пить водочку, ездить на дачу, смотреть футбол, читать интересные книги, голосовать за Путина и растить внуков. Умирать будем стоя. И молча. Чтобы никому не быть в тягость. Ладно. Выпьем ещё по одной и по домам. А ты, Коля, проводи нас до трамвая да зайди на рынок. Подкупи продуктов на Новый год.
Мы идём к трамвайной остановке. Середина дня. Люди снуют около рынка. Старушки продают пластиковые пакеты. Имеют небольшой навар от этого. Некоторые торгуют сигаретами или хлебом. Эх, жизнь! Ничего не поделаешь. Повсюду мелькают лица кавказкой национальности. Они торгуют фруктами. И захватили почти весь рынок. Здесь они чувствуют себя как дома. Они всегда при деньгах. Ничего. Придёт время, и всё изменится. А пока пусть торгуют. Простые люди у них ничего не покупают, а новые русские берут сумками. Им денег девать некуда. Где же на свете справедливость? И будет ли она вообще когда-нибудь на земле? Трудно сказать.
- Желаю встретить хорошо Новый год, - прощается со мной Сокол.
- Я тоже желаю тебе всего хорошего, - говорит Козлов. - За Эмму тебе пора со мной расплатиться. Я много не требую. Ящик водки меня устроит.
Я брожу по рынку. Чего бы такого купить, чтобы душа пела, когда буду пить первую рюмку? Была не была! Куплю-ка я холодца в палатке. А к нему хренку! Авось не помру!
Я прихожу домой и делаю лёгкую уборку. Эмма поехала с детьми к родителям. Виктор останется там на Новый год, а Алла уйдёт в свою компанию. Ближе к вечеру Эмма приедет.
Телефон всё время звонит. Все меня поздравляют. Утомительно, но приятно.
Матвей приглашает меня первого января к себе в Вешняки. Я обещаю приехать. А пока ложусь на кушетку с книгой. Немного читаю, потом проваливаюсь в сон.
- Всё спишь? - будит меня Эмма. - Так и Новый год проспишь. Вставай! Будем обедать. Потом будешь без еды до одиннадцати часов.
Мы обедаем. Я пропускаю стопочку. Звенит телефон. Я отвечаю. А время неумолимо двигается к полуночи.
В одиннадцать мы провожаем с Эммой старый год.
- Тебе не скучно со мной? - спрашивает Эмма. - Может, надо было пойти в компанию?
- Всё нормально! - успокаиваю я Эмму. - Мне с тобой хорошо. Спокойно. Я всё время любуюсь тобой. За что мне такое счастье на склоне лет?
- Потому что ты хороший человек. Я рада, что тебе хорошо. Мне тоже хорошо. Только дети меня беспокоят. Как у них всё сложится? Витя заканчивает школу. Он ещё не знает, куда ему поступать. Подумывает об автодорожном. Поступит ли? А вдруг провалится? И его заберут в армию? Я тогда сойду с ума.
- Поступит. Он парень правильный. Сейчас в технические вузы конкурс совсем небольшой. Поступит. Зря себя не терзай. Всё будет нормально. И Алла выйдет замуж. Всё будет хорошо. Надо верить в удачу.
-Тебя прямо заслушаешься. Всё у тебя так складно получается. Спасибо тебе за моральную поддержку.
Приближается полночь. Выступает Путин и поздравляет всех россиян с Новым годом. Хороший у нас будет президент. Молодой. Умный. Энергичный. Его не проведёшь. У него есть приличный опыт работы.
Мы ещё не знаем, что этой же новогодней ночью он вместе с женой полетит в Махачкалу, а оттуда на машине на передовую, где будет поздравлять наших солдат и вручать им подарки. Последние просто оторопели от такой неожиданности. Ай да Путин! Знай наших!
Мы пьём шампанское. Эмма развеселилась. Опять затрещали телефонные звонки. Мы водим пультом по всем программам. Везде идут праздничные концерты.
У меня торжественное настроение. Всё-таки дожил до двухтысячного года. В сорок шестом году, когда почти умирал в новогоднюю ночь, я и не мечтал об этом. Меня спас тогда волшебный сон и слова невидимого волшебника: дин-дон! дин-дон! Мне хочется прожить ещё десяток лет в новом миллениуме. Получится? Всё может быть. Главное - не падать духом и держать хвост пистолетом. Оптимизм и терпение, вера в свои силы часто выручали меня. С Эммой я могу дожить и до ста лет. С ней я могу горы своротить. Теперь только жить да жить. И ждать, когда наконец Россия встанет уверенно на ноги. А она обязательно встанет.
Первого января Эмма сразу после завтрака поехала к родителям, а я двинулся в Вешняки. Маршрут давно накатанный. Не успеешь прочитать половину детектива, как уже появляется станция “Рязанский проспект”.
Я стою минут пять около станции метро и смотрю на свою школу. Она низкая, серого цвета. Её и не сразу разглядишь. Скользнул взглядом по окнам второго этажа. Вон они крайние окна, где я заканчивал десятый класс. Первые годы после окончания, когда был студентом, да и позже, я равнодушно проходил мимо этого здания. И ничто меня не царапало по сердцу. А теперь совсем другое дело. Особенно последние лет пятнадцать. С нежностью вспоминаю, как носился по школьному двору, как с замиранием сердца шёл на последние экзамены в десятом классе. Мысли были восторженные, верилось, что меня ждёт прекрасное будущее, что я достигну больших высот. Дело только за тем, чтобы выбрать нужную профессию. Мне нравилось многое. Хотелось быть историком, журналистом, знатоком иностранных языков, врачом, автомобилистом, агрономом. В голове был полный винегрет. Случай в нашей жизни играет большое дело. Ин‘яз сразу покорил меня колоннами своего величественного здания. Я сразу почувствовал запах двух столетий, который кидали в лицо прохожим эти колонны. Только я не подозревал в себе страсть обучать других. Вот так всё и получилось. Прошмыгнул в ин‘яз и покатился я по этой дорожке. И ни о чём я теперь не жалею.
Я иду через парк, где когда-то была наша танцплощадка, тогда она называлась простым и ёмким словом “пятачок”. Вокруг пятиэтажные дома. Пересекаю улицу Паперника. Здесь раньше мы гоняли футбольный мяч, когда здесь был пустырь. Ладно! Хватит терзать себе душу далекими воспоминаниями. Надо жить настоящим.
Матвей открывает мне дверь. За столом сидит Лена. Они поджидают меня.
- За Новый год! - говорит Матвей. - Надя сварила специально холодец. И домой тебе дадим.
- Как живёшь? - спрашивает меня Лена. - Одни мы с тобой остались, Коля.
- Живу, хлеб жую. Не жалуюсь. Всё пока нормально. Работаю. По стопочке после работы пропускаю. А ты как?
- Как всегда. Тоскую. Думаю всё время об Игоре. Живу по инерции. Нехорошо всё это. Но что есть, то и говорю. Без Игоря жизнь моя сильно померкла. Буду доживать потихоньку. Не руки же на себя накладывать.
Слова Лены мне не нравились. Плохо ей. Чем её утешить? Практически нечем. У каждого своя судьба. Или нет никакой судьбы. Человек сам делает себе судьбу.
Я смотрел на Матвея и Надю и радовался. Настя стала взрослой. Подрос и Виктор. Хорошая семья у Матвея. В меня пошёл Матвей. Или не в меня?
Стало темнеть. Пора и домой.
- Я провожу тебя до дома, - сказал Матвей. - Поговорим по дороге. Редко мы с тобой видимся. Ты не возражаешь?
- Поехали, - соглашаюсь я. - Поговорим. Вдвоём будет веселее.
Я обнимаю Лену, Надю, Настю и Виктора. До следующей встречи. Пора домой.
Быстро добираемся до “Профсоюзной.”. А там и дом рядом.
- По стопочке? - предлагаю я Матвею.
- Можно, соглашается Матвей. - Только по стопочке.
- Ну, как ты в целом живёшь? - спрашивает меня сын. - Всё нормально?
- Всё нормально. А как у тебя дела?
- Работа не очень хорошая. Фирма у меня не очень солидная. Как бы она не лопнула. Но без работы не останусь. Пока держусь.
- Если деньги будут нужны, скажи. Я постараюсь подкинуть.
- Пока не надо. Но если подопрёт, то скажу обязательно. Ну, я поеду, папа. Ты только не болей.
- Я провожу до трамвая?
- Не надо. Отдыхай. Время ещё детское. За час доберусь.
Дни побежали дальше. Путин набирал предвыборные очки. Он выдвинул свою кандидатуру. Народ его поддерживал. Пока Путин не сделал ни одной ошибки.
Приближались его выборы. Серьёзных соперников у Путина не было.
Двадцать шестого марта состоялись выборы президента. Москва проголосовала за Путина не очень активно. Не было даже пятидесяти процентов. Но родной город Петербург дал шестьдесят четыре процента голосов. Это была существенная поддержка. Набрав по стране в целом около пятидесяти трёх процентов, Путин победил своих соперников. Инаугурация должна была состояться седьмого мая.
Оппозиция выступила с критикой Путина. Они подчёркивали его прошлое, а именно: работу в аппарате КГБ. Все предрекали полицейский режим при новом президенте. Но народ не слушал оппозицию. У него было своё мнение.
Жизнь в Россия, кажется, стала налаживаться. Слава Богу! Путин пробил прибавку к пенсии. И притом довольно существенную. Только война в Чечне принимала затяжной партизанский характер. Погибали наши омоновцы, попадая в хитрые засады. Погибали даже генералы. Но другого выхода не было: надо было окончательно сломить сопротивление боевиков.
В это время появилась книга о Путине. Я сразу купил её и мгновенно прочитал, вернее проглотил. Книга была умно составлена. Сам Путин немного рассказал о себе и своей семье. Потом о нём говорили его друзья по учёбе и работе, его тренер по дзюдо, его жена. Это было страшно интересно. Было ясно, что России сильно повезло с Путиным. Он вытащит Россию из болота. Это честный и прямой человек.
Первого мая я поехал с утра в Вешняки. Надо было поздравить Матвея с днём рождения. Ему исполнилось сорок четыре года. Эмма убежала к детям.
И опять мы собрались вместе. Пили за здоровье Матвея, за его жену Надю и за детей. Потом пели песни военных лет. Говорили немного о политике. Все хвалили Путина. От него ждали только хорошего.
С Матвеем и Леной мы немного побродили по Вешнякам. Постояли около станции. Посмотрели на купола и кресты церкви. Дошли до школы. А вокруг современные дома. На другой стороне даже шестнадцатиэтажные. Шумело Рязанское шоссе. Всё было переиначено. Не осталось старых названий улиц. Да их и нельзя было оставлять: Советская, Коммунистическая. А Детская улица вообще исчезла. Но одинаковые коробки пятиэтажек, девятиэтажек и двенадцатиэтажек раздражали. Всё вокруг стало одинаковым. Такое время пришло. Сплошная нивелировка.
Вечером я возвращался один домой. Я отговорил Матвея провожать меня до дома. Сам доберусь. Теперь я пью в гостях, да и дома очень аккуратно.
На другой день я поехал на дачу. Там мы с Матвеем немного подышим воздухом. Было прохладно. Я сидел около дома за старинным дубовым столом. Матвей разложил бутерброды, поставил бутылку водки. Мы выпили на свежем воздухе.
Матвей стал копать землю под лук и редиску, а я пошёл в ближайший лесок.
Деревья только распускаются. Но птички поют громко и радостно. Весна. Мне почему-то грустно. Всё, вроде, у меня хорошо. Пришла настоящая старость. Надо готовиться к финишу. Успеть бы сделать все неотложные дела. А там можно и на вечное молчание.
Я вернулся на участок и тоже стал копать, чтобы развеять грустные мысли.
Часов в семь мы пошли на станцию. Придётся стоять в вагоне. Слишком много людей на платформе. Нужна машина. А Матвей всё никак не заведёт.
Я успел соскучиться по дому, по своему Тимофею. Как он там без меня? Сегодня я буду дома один. Эмма наводит порядок у детей. Так и мучается она на два дома. Ничего. Всё придёт в свою норму. Время многое сглаживает. А завтра на работу. Оно и лучше. А то лезут на досуге грустные мысли. А на работе тебя захватывает карусель, и ты несёшься вместе со всеми в будущее. И ни о чём не думаешь кроме текущих дел. И так до самого вечера. Это хорошо. Здесь чувствуешь пульс жизни. Здесь молодеешь на глазах. Значит, ты ещё поживёшь на этом свете лет десять и побольше.
Седьмого мая состоялась инаугурация Путина. Он произнёс слова клятвы, а потом произнёс небольшую речь. В конце речи он пообещал беречь Россию. Как всегда Путин вёл себя просто и с достоинством. Потом был торжественный марш воинов Кремля. Затем был торжественный приём, который телевидение не показало.
Наш университет накануне провёл торжественный митинг у памятника воинам-ополченцам в честь 55-летия Победы.
Девятого мая на Красной площади состоялся парад Победы. В нём принимали участие фронтовики, как и пять лет назад.
Я сидел с утра у Матвея в Вешняках. Не мог я в такой день сидеть один дома. Фронтовики торжественно проходили мимо мавзолея. Они крепко печатали шаг. На то они и фронтовики.
А мы сидели в Вешняках, и пили за день Победы. И опять я вспомнил сорок пятый год и нашу поездку на Красную площадь. Держись, Коля. Надо жить дальше и не распускать слёзы.
Мы пели военные и послевоенные песни. А что нам ещё остаётся делать? Лена не выдержала и заплакала. Мы делали вид, что не замечаем. Всё понятно: думает о своём Игоре. Думает о военных годах, как мы гуляли по Вешнякам, как мечтали о счастливой жизни. Где они, эти военные годы?
Я думаю о том, как сохранить своё здоровье в эти годы. Чтобы не лежать на кровати пластом и просить близких о стакане воды. Умирать надо на ходу. Но как это сделать? Лучше не думать об этом. Пока хожу и работаю. Да ещё водку пью. Спасибо и за это.
Мы идём медленно в Кусково. Наш обычный ритуал. А природа ликует. Где наша молодость? Как мы этого не понимали тогда! Вернуть бы те годы.
Мы идём берегом пруда, смотрим на задумчивый дворец.
- Помнишь тех красноармейцев? - спрашивает меня тихо Лена.
- Хорошо помню, Лена. Как будто это было вчера, жаль тех мальчишек.
Я думаю о том, что завтра начнутся обычные будни, и всё станет серым и скучным. Люди будут суетиться, спорить и волноваться по пустякам, забывая о том, что человек смертен, что всякие опасности могут подстерегать его на каждом шагу. И только вот такие праздники заставляют нас оторваться от наших будничных мыслей и задуматься о величии жизни, о таинственности этого мира, о ходе времени. А потом опять будни, опять работа, волнение, дела, суета, споры. И так почти каждый день. Так и протекает наша жизнь - в мелких заботах, в редких праздниках. Как бы построить свою жизнь так, чтобы ты каждый день совершал великие дела, и твоё имя навсегда входило в историю. Кому как повезёт. Кто пытается совершать великие дела, тот чаще и погибает. Юрий Гагарин погиб случайно, или это было закономерностью? Опасная профессия. С каждым может случиться.
И опять Матвей едет со мной до дома. Он опасается, что мне вдруг станет плохо в душном метро, или ко мне кто-то пристанет на улице.
У меня дома мы ещё сидим вместе полчасика, выпиваем по рюмке, я остаюсь с моим Тимофеем.
Эмма поздравляет своего отца-фронтовика. Тут я её понимаю. Но завтра она будет здесь, и всё оживится и заулыбается в моей квартире.
Я думаю о своих планах на лето и осень. Что мне ещё надо сделать? Дел много. Сейчас на факультете куча дел. Отпуск будет в августе и в сентябре. Пора бы сделать ремонт в квартире. Но это обойдётся очень дорого. Можно немного и порождать. Или сделать самому? Не справлюсь. А пока мой Тимофей оттачивает свои когти на обоях квартиры.
Август буду с Эммой и на даче. Надо будет расслабиться. Забыть о работе и других делах. Съездить бы в родную деревню? Нет машины. Просить знакомых не хочется. Да и расходы будут большими. Куда девать Тимофея? Отвезу его на дачу. Там за ним присмотрит Надя и Настя. Тимофей их хорошо знает. В библиотеке наберу книг на август. Почитаю, спокойно лёжа в гамаке. На даче буду ставить самовар, заправляя его сосновыми шишками. Надо будут купить летние брюки. А может, рвануть куда-нибудь вместе с Эммой? Но куда? Вроде никто нигде меня особенно не ждёт. Старею я сильно. Привык к одному месту. А надо больше двигаться. Была бы машина, я бы поехал на наш Север. Говорят, что там живут очень приветливые люди. Юрий Казаков своими рассказами влюбил меня в этот “проклятый” Север.
Наступили будни, и дни полетели стремительно вперёд: зачёты, экзамены, вручение дипломов, приёмная комиссия. И были эти дни похожи один на другой. Даже в субботу проходили экзамены. Нам с Козловым приходилось тяжело. Много заседаний, много неожиданных вопросов. Хотя при Брежневе заседаний было намного больше. Одни партсобрания и заседания партбюро, заседания трудового коллектива делали жизнь невыносимой.
На улице стояла великолепная погода, а мы сидели в аудиториях и только наблюдали, как летит тополиный пух, как появляются на деревьях птенцы и как от жары начинают желтеть листья.
В начале июля мы сдавали отчёты, зачисление на стипендию, переводные приказы. В приёмной комиссии наши лаборанты принимали документы у абитуриентов. Университетский конвейер работал беспрерывно. Одних выпускал, других принимал, кое-кого отчислял. Кое-кого отправлял за рубеж. Студенты удалились на летние каникулы, по коридорам бродили толпы абитуриентов, с интересом прочитывая все объявления на стендах.
С начала вступительных экзаменов надо было приезжать к восьми часам. Я не высыпался. Хорошо, что я успел отвезти Тимофея на дачу: не надо было готовить ему еду.
Домой возвращался измотанный. Надо было приходить в себя. Прибегала с работы Эмма и угощала меня холодной окрошкой. А потом мы шли с ней погулять, когда спадала жара. Москва немного опустела. Москвичи уехали на дачи или куда-нибудь подальше.
Второго августа приказы о зачислении были подписаны. Теперь можно и отдохнуть.
- Приглашай, Николай, в гости! - крикнул мне Козлов. - Надо чуть-чуть расслабиться Я больше не могу тут сидеть. Поехали к тебе. Ты не против? Надо позвать Сокола. Позвони ему!
Через полтора часа мы сидим у меня в квартире. Всё как всегда. То же время, та же компания. Тот же стол с водкой и закуской.
- Поехали! - говорит Козлов. - За окончание учебного года и вступительных экзаменов! Всё закончилось нормально. Теперь разъедемся по нашим садовым участкам. Будем грибы собирать, на солнце загорать, купаться в пруду и водку пить.
Говорим обо всём сразу. В мире отпускное затишье. Ничего особенного нигде не происходит, и на этом спасибо!
- Путин ведёт курс правильно, - сказал Сокол. - Держится уверенно. Молодец! Авторитет у него большой. Выберется постепенно Россия из долговой ямы. Всё будет хорошо, только нас к тому времени не будет на этом свете.
- Мы ещё поживём! - возражает Козлов. - Никто не знает, сколько ему жить на этом свете. Один бегает по врачам, стонет, а сам доживает до девяноста лет. У всех по-разному.
- Как будем связь держать? - спрашивает Сокол.
- У меня мобильный телефон, - говорит Козлов. - Он всегда со мной. Приезжайте ко мне на дачу.
Мы расстаёмся. У меня чувство пустоты. Нет работы. Нет Эммы. Она с работы уехала к родителям. Витя её сдал экзамены в автодорожный институт и поступил. Эмма плакала от радости. И у меня от сердца отлегло. Матвей тоже купил мобильный телефон. Мне можно позвонить на дачу. Как легко стало жить на свете! Звони в любой момент и сразу найдёшь нужного человека.
Позвонила Эмма от родителей. Завтра она заедет ко мне. Тогда и решим, что будем делать в августе.
Вечером я прогуливаюсь около дома. Тихо. Машин почти не видно. Дом полупустой. Надо мне ехать на дачу. Подышать дымком от костра. Поиграть с Тимофеем. Я уже соскучился без него. Попью чайку из самовара под яблоней. Посижу в плетёном кресле, почитаю газеты, посмотрю телевизор, который Матвей выставляет на улице.
Началась моя дачная жизнь. Восьмого августа вдруг раздался страшный взрыв в подземном переходе у памятника Пушкину. Погибло и обгорело много людей. Милиция искала преступников. Но не находила никого. Люди добровольно сдавали кровь жертвам, получившим сильные ожоги.
Через шесть дней страну потрясло другое страшное сообщение: затонула атомная подводная лодка “Курск”. Все надеялись, что экипаж будет спасён. Но проходили дни, а результатов не было. На Путина обрушилась сильная критика. На свою беду, Путин давал интервью в Сочи на отдыхе, одетым в тенниску. Кое-кому показалось, что наш президент ведёт себя легкомысленно и не понимает ужаса трагедии. Особенно старался Немцов, критикуя президента. Путину пришлось ехать в Видяево, где проживали семьи погибших подводников. Состоялся трудный разговор. Путин признал, что впервые увидел, как ужасно обстоит дело с материальной частью флота. Куда-то подевались глубоководные аппараты. Одни списали, другие продали за ненадобностью. Он подчеркнул, что несёт ответственность за все дела в России только с момента своего избрания в президенты. Единственное, что мог сделать президент - это назначить для каждой семьи материальную помощь, которая составила семьсот двадцать тысяч рублей. Кроме того, Путин пообещал обязательно в следующем году поднять лодку на поверхность и понять, что же с ней всё-таки случилось. Был ли это взрыв внутри лодки, или это был удар извне. Все подразумевали две американские подводные лодки, которые базировались всего в пяти милях от места катастрофы.
Нелегко быть президентом, даже если тебя поддерживает народ. Надо за всё нести ответ.
Тридцатого августа состоялось расширенное заседание Учёного совета университета. Местный поэт прочитал пронзительные стихи о гибели “Курска”. Потом пошло обсуждение предстоящих задач.
Мы с Козловым впряглись в нашу работу. В октябре будет много дел. Придёт комиссия из министерства. Успевай только поворачиваться. В конце октября надо провести вечер встречи выпускников. В ноябре, если всё пройдёт удачно, можно выпросить отпуск. А пятнадцатого декабря состоится праздник в Колонном зале - университету исполняется семьдесят лет. Приглашались министры и депутаты. Потом банкет. Билетов хватает далеко не на всех. Опять много работы.
Весь сентябрь мы с Козловым освобождались от задолжников. Двадцатого числа я скромно отметил свой день рождения. Были только, свои. Мне пошёл восьмой десяток. Неужели я доживу до восьмидесяти лет? Страшно подумать. На душе было не очень весело. Пойдут с возрастом новые болячки, уколы, процедуры, ограничения в еде. А если брошу работу, то закисну совсем.
Девятого октября появилась комиссия. К нам на факультет пришёл строгий профессор, который, кажется, вообще не мог улыбаться и шутить. Мы послушно клали ему на стол горы отчётов и папки с ведомостями. А он листал и ничего не говорил.
Так продолжалось десять дней. А затем состоялось заседание Учёного Совета. Комиссия доложила членам Совета результаты проверки. Оценка было высокая, но были отдельные недостатки.
Все облегченно вздохнули. Слава Богу! Пронесло.
Ректор на радостях устроила приём в нашей столовой. Всем было очень весело. Спало это идиотское волнение. Теперь можно и расслабиться. А что мы так боялись? Работали честно и хорошо. Документация кое-где подкачала. Но разве дело в документации?
- Может, потом заскочим к тебе домой? - спросил меня Козлов. - Тут ведь спокойно не выпьешь. Вдруг что-то скажешь не то. Или выпьешь лишнее? Сидишь как на сцене.
-Буду рад, - говорю я. - Ты только отпусти меня отдохнуть в ноябре. Я уже сильно устал.
- Посмотрю, как будешь меня дома угощать. Может, и отпущу. И Сокола прихватим. Вон он сидит со своими фронтовиками.
Дома я ставлю на стол закуску. Мы тянем потихоньку водочку.
- Через два с половиной месяца начинается новое тысячелетие! - объявляет Козлов. - Вы понимаете? Третье тысячелетие! Ничего себе! Везёт нам. Надо подготовиться к встрече миллениума. Встречать будем вместе. Ясно? Так будет веселее. И весомее.
В конце октября мы проводили встречу с нашими выпускниками за все годы. Актовый зал был полон. Я многих не узнавал. А некоторых узнавал сразу, потому что внешне они совсем не изменились. Глядя на них, я вспоминал все эти пролетевшие годы. Сколько было хорошего?! Выступления нашего хора. Вечера самодеятельности. Встречи с писателями, поэтами артистами и спортсменами. Вечера отдыха, когда молодые люди из других вузов проникали любыми способами в наше здание. Студенты взрослели на наших глазах и покидали нас, вырывая из нашего сердца его частицу. Нам было грустно, но новые потоки первокурсников помогали нам справиться с этой грустью. Вся наша жизнь вложена в этих выпускников. Они нас помнят, раз пришли сюда. Значит, невидимые нити не порвались. С некоторыми я обнимаюсь. После торжественной части мы идём в столовую, где накрыты столы. Ректор приказал принять выпускников как следует. Вся толпа человек в триста разбивается на группы. Все рады. Такой случай! Мы увидели многих выпускников, которых не видели много лет. Многие чокаются с нами. И мы говорим, говорим.
Так проходит три часа. Пора расходиться. Сверкают вспышки фотоаппаратов. Расходиться совсем не хочется. Зачем расходиться? По старой привычке сейчас пройти по Москве из конца в конец… Да стало опасно бродить по Москве поздно вечером. Лучше разъехаться по домам.
Козлов и Сокол едут ко мне. Не можем мы просто так разбежаться по домам и спокойно смотреть телевизор. Это мероприятие надо капитально обсудить и сделать нужные выводы.
- Хорошо всё получилось, - говорит счастливый Козлов. - Хороший у нас учится народ. Не забыли нас. Это и есть наше преподавательское счастье, братцы!
- За это надо выпить, - предлагает Сокол, - но по чуть-чуть. Мы уже хороши.
- Что будет с нашей Россией? - спрашивает нас Козлов. - Наладится у нас жизнь? Или так и будем припухать?
- Сначала надо закончить войну в Чечне, - говорит Сокол. - Увязли мы там прилично. И денег на эту Чечню уходит прорва. Без штанов можем остаться.
- Чечня - это наш российский крест, - говорит Козлов. - Но всё равно мы правильно сделали, что вошли в неё снова. Не было у нас другого выхода!
- Ты меня в отпуск отпустишь? - спрашиваю я Козлова.
- Вот человек! - возмущается в шутку Козлов. - Мы болеем за Россию, а ему подавай отпуск! Эгоист ты, Николай, типичный обыватель. Ладно. Пристал с ножом к горлу. С первого ноября можешь отдыхать! А обо мне ты думаешь мало. Как я останусь без тебя? Цени такого начальника. Отдыхай на всю железку. Только не пропадай совсем. Иногда приглашай нас к себе домой, чтобы мы могли у тебя оттянуться. Что будешь вообще делать? Расскажи откровенно нам.
- Книги буду читать, футбол смотреть, новые упражнения составлять, гулять в гости ходить. Иногда буду забегать в поликлинику. Время пролетит быстро.
Отпуск я проводил хорошо. Читал, спал, смотрел футбол по телевизору, ходил на рынок, ездил в поликлинику и в глазной институт. Много болтал по телефону. Время летело незаметно. Пару раз заскакивали Козлов с Соколом. Всё было хорошо.
Но когда я днём оставался один, а телефон молчал, на меня вдруг наплывали мысли о том, что впереди финиш.
Я пытался поговорить на эту тему с Матвеем, но он каждый раз отмахивался и стыдил меня за такие пораженческие настроения. И я решил всё подробно написать.
Во-первых, чтобы похоронили меня на Кузьминском кладбище и не вздумали сжигать. Это - самое главное. Мемуары, которые я надеялся в ближайший год закончить, надо где-то издать. В крайнем случае, изготовить экземпляров десять в виде рукописи и раздать ближайшим друзьям. Я надеялся, что кто-то из моих потомков лет через сто будет с жадностью проглатывать мои воспоминания и сравнивать мои Вешняки с тем, что будет в будущем. И чтобы по праздникам посещали могилу и клали несколько цветочков у памятника, который поставит мне мой Матвей.
И когда я обо всём этом думал, мне становилось очень грустно, но я брал себя в руки, наливал сто грамм и заглушал эти упаднические мысли. Я ещё немного поработаю. А там будет видно. Как позволит здоровье. Пойду на пенсию. Буду ездить на дачу, читать мемуары, дописывать свои. Буду давать частные уроки, если найдутся ученики. Голодать не придётся. Да много ли мне надо? Эмма пока зарабатывает прилично, но у неё свои дети. Надо мне всё точно рассчитать. Когда на пенсию, когда сделать ремонт квартиры, когда построить на даче баньку, чтобы попариться вволю. Главное - не унывать и держать хвост пистолетом. И Эмму надо всё время морально поддерживать, а то она переживает, что живём на два дома. Скоро Алла, а она очень красивая, выскочит замуж, а Виктор почти взрослый мужик, раз стал студентом. Только не сидеть без дела. Всё время суетиться и двигаться. Семпер ин моту: вечно в движении.
Закончился мой сладкий отпуск, я снова впрягся в дела факультета. А Козлов пару деньков отдохнул. Но впереди юбилей университета в Колонном зале. Желающих присутствовать на юбилее много, билетов на всех не хватает.
Комиссия по проведению юбилея собирается по два раза в день. Работа кипит. Телефон в деканате трещит непрерывно: все хотят иметь пригласительный билет. Козлов измучился.
Неожиданно приходит полковник в штатском из ФСБ. Он протягивает мне диплом об окончании нашего факультета в шестьдесят пятом году. Надо ему помочь. Рождается план - провести его под видом артиста. Другого выхода нет. Всем хочется помочь. Но Колонный зал не резиновый.
Я сижу с Козловым и Соколом в первом ряду. Выступает наш ректор. Я помню её студенткой нашего факультета. Она кратко рассказывает об истории нашего университета. Потом выступает наш министр, за ним бывший премьер-министр Примаков, известный политик Боос, ректоры московских и зарубежных вузов. Начинается концерт. Всех покоряет военный ансамбль песни и пляски. Покоряет нас русская удаль. Ребята и девушки носятся вихрем по сцене. Это Россия. Это наша родина. До чего же хорошо!
После концерта был приём. Мы стояли за столами и пили водку за процветание нашего университета, известного пока больше как славный ин‘яз.
- Немного погодя рванём к тебе! - шепнул мне Козлов. - Тут весёлая братва будет стоять, пока всё не сметёт со столов.
Публика начинает расходиться. Мы едем ко мне.
- Ну что? - начинает Козлов. - Свалили последнее мероприятие в этом году. Уф! Ну, набегался я. За наш университет, за наш бессмертный ин‘яз?
Мы дружно опрокидываем наши стопки.
- Будем пить сегодня, пока не свалимся под стол- говорит Козлов.. Не страшно?
- Не страшно, - отвечаю я. - Гулять так гулять! Выпивка и закуска есть. Я всё просчитал заранее.
Мы долго сидим за столом. Пьём, закусываем и говорим, говорим, словно нам расставаться на долгие годы. В общем, нам придётся расставаться навсегда, и лет через семь или десять нас уже не будет на этой земле. Мы, конечно, не говорим об этом: это подразумевается само собой. И лучше не думать об этом жутком и пронзительном расставании. А пить и гулять, пока твои ноги несут тебя по этой загадочной, непредсказуемой и прекрасной земле.
- Скоро наступит третье тысячелетие, - напоминает Сокол. - Как и где будем его встречать? Надо всё продумать заранее. Не упустить бы чего.
- А я ничего тут особенного не вижу, - говорит вдруг Козлов. - Третье тысячелетие. Звучит. А в сущности это не так уж значительно. Подумайте только. Потом будет и четвёртое, и пятое, и шестое, и седьмое, и десятое, и двадцатое. Ничего особенного, если принять во внимание, что жизнь на земле будет продолжаться миллион лет. Кто мы такие вообще на земле? Мелкие пташки. Полетали и в землю легли. Потом новые пташки. Извините, что я так примитивно рассуждаю. Но на вещи надо смотреть реально. Всё хорошо и значительно, пока мы ходим по этой земле. А что будет потом, нас это не должно так уж сильно волновать. Я не прав? Тогда возразите. Я готов послушать.
- Конечно, ты не прав, - возмущается Сокол. - В тебе вообще от твоей деканской работы в душе накопилось много цинизма. Жизнь - это неповторимый акт Вселенной. И жизнь каждого человека создаёт и наполняет содержанием эту Вселенную. Мы ещё многого не знаем и не поняли до сих пор, как далеко простирается наша Вселенная, есть ли край этой Вселенной. Мы не знаем, когда появилась наша Вселенная и когда ей придёт конец, и придёт ли он вообще. Всё вырисовывается так величественно и необозримо. Но человек не должен растворяться бесследно в этой Вселенной, ибо он разумное существо и пытается до конца разгадать все тайны нашего мироздания. И я уверен, что с каждым годом многое для нас прояснится. Я, между прочим, с детства ломал голову над этими вопросами, да война помешала. Хотел изучать всю жизнь астрономию, но не получилось. Недавно слышал по телевидению, что наш спутник уже влетел на одиннадцать миллиардов километров вглубь Вселенной. Жутко и сладко становится на душе, когда слышишь эту цифру. Мы не должны чувствовать себя пигмеями. Мы должны дерзать. Но главное, конечно, это никогда не терять совести. Оставаться всегда порядочным человеком. Вот так, братцы-кролики! Всё понятно?
- Ты прав, - согласился Козлов. - Извините, ребята, что меня сильно приземлило. Это у меня иногда бывает от нашей пока ещё безалаберной жизни. Иногда тоска нападает. Самые хитрые рвут когти из России. Любыми путями удирают в другие страны. Бросают Родину и считают себя очень умными и удачливыми, а мы, дураки, остаёмся в России. Мы не можем дышать вне России, не можем спокойно жить, не видя наших берёзок, полей, перелесков, гусей, пастухов, русских изб в три окна, наших стогов на полях, наших разбитых дорог и бескрайних просторов. Не будем переживать из-за этих перекати-поле. Меня вот что ещё волнует. Надо нам вплотную заняться воспитанием нашей молодежи. В нашем университете мы можем сделать очень много. Было бы желание. Надо вспомнить, как много мы делали раньше. Самодеятельность! Газеты стенные на каждом факультете! Диспуты по литературе. Диспуты по политике. Вечера отдыха с хорошими концертами. Куда всё это только подевалось? В чём дело? Ссылаемся на финансовые трудности. Ерунда всё это! Сами мы успели закоснеть и закиснуть. Надо нам больше шевелиться. Привыкли заниматься всякой халтурой, чтобы семью прокормить. Молодёжь надо серьёзно воспитывать. В первую очередь в духе патриотизма. Это - самое главное. Молодёжь уже толком не знает, когда началась вторая мировая война, как проходила Великая Отечественная война. Знают события весьма приблизительно. А тут ещё появились в “Известиях” подленькие статьи о подвигах наших прославленных героях войны. Вроде, и не было этих подвигов. А они были. Мы на этих подвигах воспитывали много поколений. И вдруг - ничего не было! С ума можно сойти. Нам надо крепко подумать о перестройке нашей воспитательной работы. Иначе Россия наша пойдёт ко дну. Много людей расползётся по всему миру. Россия может развалиться на несколько территорий. Мы за это в ответе перед будущими поколениями. Прав я или нет?
- Абсолютно прав! - гремит Сокол. - Дай я тебя поцелую. Башковитый ты мужик! Молодёжь - это наше будущее. Мы обязаны её воспитывать ради тех, кто погиб в этой страшной войне.
- Сколько времени? - спрашивает Козлов. - Уже час? Что будем делать? Я предлагаю посидеть спокойно до шести утра. А там двинем домой. Гулять - так гулять. Кажется, почти всё обсудили. И на душе стало полегче. Может, чайку попьём. Давай, Николай! Заваривай чай. Попьём чайку, а потом опять ударим по водочке.
Мы пьём чаёк, а потом опять переходим на водочку. Вяло закусываем. Нас клонит ко сну.
- Пора в путь! - командует Козлов. - Встречаемся теперь тридцать первого декабря, чтобы вступить достойно в третье тысячелетие.
Быстро бегут последние декабрьские дни. Жизнь идёт своим ходом и всё течёт как обычно. Работа - дом, дом - работа. Телефонные звонки звенят постоянно и дома, и на работе.
Кончается второе тысячелетие, а ничего необычного не наблюдается. Идёт поток жизни. Человечество шагает бодро в третий миллениум. Но ведь до начала эры было много тысяч лет, когда на земле жило человечество и делало вначале свои робкие шаги. Людей тогда на земле было очень мало. И жили они в среднем до тридцати лет. Как всё изменилось за прошедшие известные нам двенадцать тысяч лет. И почти везде люди живут хорошо, кроме нашей невезучей России, где обитают люди с загадочной славянской душой. Неужели так будет происходить и в будущем? Не дай Бог! Хочется верить, что люди в России научатся жить по-человечески. Научатся у Запада быть практиками и меньше предаваться мечтаниям. Надо учиться у других государств устраивать свою жизнь достойно. Должно всё получиться. Надо быть оптимистом в этой жизни.
Жизнь моя с Эммой протекает нормально. Она снуёт между родителями, детьми и мной. Я к этому привык. Не так часто видимся, а когда мы вместе, то не надоедаем друг другу. Вешняки я тоже не забываю. Часто звоню Матвею. Разговариваю с внуком и внучкой. И на душе у меня становится так сладко, что иногда наворачиваются слёзы. А слёзы - это уже признак старости. Ну что ж? Всё правильно. Пора бы и мне на покой. Но тогда я совсем закисну. Нет, я ещё побегаю, поработаю и попью водочку в компании своих друзей.
Потихоньку пишу свои мемуары. Матвей потом их размножит и раздаст моим близким и знакомым. Они потом почитают, и будут вздыхать, качать головами и жалеть нас. Ведь нам пришлось много пережить. Но мы выжили, делая честно своё дело.
Конечно, нас сейчас критикуют и будут критиковать за то, что мы послушно хлопали на собраниях и голосовали за всё, что нам предлагали. Виноваты. Но не так сильно. Все наши промахи идут от психологии толпы. Я делаю всё вместе с другими. Ну и страх тоже играл свою роль. Троцкий прав, когда утверждал, что историю творят личности. Вместе с Лениным они многое сделали, проведя Октябрьский переворот, закончили успешно гражданскую войну. У нас был лидер: Сталин. Его имя звучало во всём мире. Кто мы такие в сравнении с ним? Пигмеи. Наше дело - вкалывать. И мы послушно вкалывали. Иметь собственное мнение не полагалось. Трудное было время. Погибали люди не только во время войны. Непослушных, разговорчивых уничтожали до второй мировой войны и после неё. А мы помалкивали. И выражали свое мнение в кругу друзей только после пятой рюмки водки. Это и был наш протест и наша смелость. Вот такие пироги.
Тридцать первого декабря у меня дома собираются гости. Их очень много. И это очень хорошо! Здесь присутствуют все, кто мне очень дорог. Мои друзья с жёнами, Матвей со всей своей семьей, Лена тоже со своей семьёй.
Мне стоило многих усилии, чтобы они приехали ко мне. Во дворе с часу ночи Нового года дежурила машина Димы, который мне многим обязан. Он будет развозить моих гостей всю ночь. И хотя он не взял с меня денег, я знаю, что он сделает всё, о чём я его просил.
Мы все взволнованы: всё-таки новое тысячелетие. Не каждый раз бывает такое. Надо обдумать всю свою прошлую жизнь и решить, как же каждому из нас жить дальше. Как нам жить дальше? На что надеяться? Или примириться с той жизнью, которая катится в нашей стране сейчас. И всё может остаться так, как оно есть? Нет! Всё по-другому должно быть. И будет по-другому! Только так. А иначе зачем мы коптим это небо? Суетимся. Надеемся. Молимся. Терпим. Гремим. И ждём своего смертного часа.
Велик мир. А мы очень малые создания. Как нам здесь всем ужиться. Как каждому получить по своему кусочку счастья? Как всё это сделать? Для этого нужен большой человек. Большой общественный деятель, который бы как горьковский Данко отдал всю свою жизнь для всех нас. Не стоит село без праведника. Не стоит Россия без великих личностей. Сейчас это Путин. С виду очень простой. Но весь для людей. Потом придут и другие богатыри земли русской. Они спасут Россию и выведут её на райскую дорогу. Во всяком случае, надо на это надеяться.
Приближается Новый год. Мы бурно провожаем старый год, который в общем неплохо прожили. День прошёл, и слава Богу! А что будет там впереди? Неужели всё будет нормально? Так хочется во всё это верить. Без надежды мы просто зачахнем. Должна же когда-то наша Россия стать страной благополучия, страной, где все помогают друг другу, прощают взаимные промахи, и всё это освещает любовь к людям. В семьях будет много детей. Люди опять бросятся в Сибирь и на Крайний Север. И никто никому не будет наступать на пятки. Все будут жить нормально, и наши девчата не будут бросаться в объятия иностранцев, чтобы покинуть эту загадочную и невезучую Россию. Всё должно быть хорошо.
Путин поздравляет жителей России с новым тысячелетием.
Мы дружно кричим ура и осушаем наши бокалы. Минуту молчим, а потом говорим, говорим, перебивая друг друга.
- Пожить бы ещё лет десять, - говорит мечтательно Сокол. –Кажется, уже многое в жизни повидал, пора бы отправляться в Землянск, но очень любопытно, как мы будем вставать на ноги.
- Встанем ли? - спрашивает всех нас Лена. - У меня голова идёт кругом от телевизора. Все критикуют Путина, орут, разоблачают воров, а на душе становится так муторно. Должны же мы когда-нибудь зажить по-человечески. А?
- Заживём! - говорит Козлов. - Обязательно заживём. Только каждый должен честно работать на своём месте. Не воровать. Не подличать. И работать, работать, стиснув зубы, не надеясь на богатую Америку и на сытый Запад. Заживём. Зря что ли мы выиграли страшную войну. А как было всем трудно? Всё перенесли. И если бы не кучка фанатиков во главе со Сталиным, а потом бездарности во главе нашего государства, мы бы уже жили по-людски. За всё в жизни надо платить. Мы все виноваты перед нашими детьми и внуками. Попали в сталинскую мышеловку, а смелости не хватило, чтобы сбросить это ярмо. Не нашлось авторитетного лидера, за которым бы пошёл одурманенный и запуганный народ. Вот и расплачиваемся до сих пор.
Дети давно задремали в соседней комнате. А мы пили и говорили, строили планы на будущее, вздыхали. И на душе у многих из нас было грустно. Что нам принесут ближайшие годы? Вот и президент Буш грозит России и ругает её за все прошлые и настоящие грехи. Ругает безжалостно. Но может так и надо? Иначе мы не проснёмся от нашей затянувшейся спячки. Говорит Буш о России неуважительно, словно мы не люди, а экземпляры из каменного века. Но как он не может понять русскую душу, которая думает не о деньгах, а о совести и справедливости. Русский человек отдаст последнюю рубаху ради счастья на нашей грешной земле. А ему надо, как западному бюргеру, спрятать свою сентиментальность глубоко в душу, и подсчитывать с блокнотом в руках, сколько он истратил за день и сколько заработал, и прикинуть, во сколько ему обойдётся приём друзей. А может, не стоит общаться с друзьями, а делать свой ежедневный бизнес, чтобы оставить детям солидный капитал? Вот и думай, как жить дальше. Как человек или как деловой партнёр.
После двух часов ночи разъезжаются мои гости.
Дима забирает в свою машину часть гостей из Вешняков. Мы ловим ещё одну машину. Потом уезжают Козлов и Сокол с жёнами. Я возвращаюсь домой.
- Выпьешь ещё? - спрашивает меня Эмма.
- Конечно. Вместе с тобой. Выпьем за нашу счастливую жизнь в третьем тысячелетии.
-Я не жалею, что связала свою жизнь с тобой, - говорит Эмма. - Дети заведут свои семьи, а мы будем с тобой жить-поживать и добра наживать. Мне кажется, что всё у нас будет хорошо. Самое трудное осталось позади! Перестройка, путчи и волнения, денежные реформы. Всё будет хорошо.
Эмма уходит спать, а я сижу один за праздничным столом, на котором ещё много водки и закуски. Только жаль, что я один за этим столом.
Я пью водочку, закусываю капустой и огурчиками, холодцом и жареной картошкой. Смотрю машинально на экран телевизора. Там выступают артисты. Жизнь не остановилась ни на секунду. Третье тысячелетие бодро шагает вперёд, в неизвестное будущее.
Я вспоминаю скрипача, который стоял в переходе метро “Университет”, играя зажигательные мелодии. Люди торопились, но некоторые останавливались и кидали в коробку монеты. Значит, они не очерствели. Искусство трогает их за душу. Я. вспомнил старушек, которые продают пластиковые пакеты у метро и около нашего рынка.
А летом те же женщины продают цветы, грибы, дубовые и берёзовые веники. И мне подумалось, что такой же дух выживания был и в годы войны, когда народ напрягал все силы, чтобы выстоять и выжить в такое страшное время.
Значит, и сейчас народ приспосабливается, кто как может. Народ терпит, народ борется, народ надеется, что счастье придёт в Россию. Хочешь жить - умей крутиться.
Я машинально смотрел на телевизор и думал о прошлом, перебирал тени умерших друзей и близких мне людей. Вера и Олег, Игорь, Виктор и Нина, Галя. Маша со станции Хвойной. Отец и мать. Брат Фёдор, пропавший без вести под Ржевом. Брат Иван, Брат Степан. Как их много ушло в мир иной. А я должен жить и за них, раз у меня такая судьба. Жить и не плакать, не ныть. И помогать всем, кому нужна моя помощь. А Россия выживет? Не распадётся на десятки мелких государств?
Избави Бог! Не должно случиться такого. Не пропадёт Россия. У неё особая судьба. Может быть, Россия - это совесть всего мира. Поэтому она так и страдает.
Ладно! Хватит истязать себя! Впереди дела. И их надо успеть переделать, пока я шагаю по этой земле. И я обязательно успею! Надо быть постоянно в движении. Как же хочется пожить ещё лет десять, а лучше двадцать.
Что же будет с нашей непредсказуемой Россией? Когда закончится война в Чечне? Когда придёт мой смертный час?
Иногда мне становится тоскливо и тяжко, несмотря на Эмму, несмотря на любимую работу. И я гоню эти мысли, загружаю себя делами и бегу, бегу в таинственную даль. Надо всё время бежать. А то упадёшь и не встанешь. Надо жить и делать своё дело, которое у тебя получается. А иногда, особенно по утрам, хочется остаться в постели и лежать, лежать, давая уставшему телу отдых.
Но усилием воли я встаю, принимаю душ, кормлю Тимофея, который уже давно не отходит от меня, завтракаю и лечу на работу. Там я забываю о своих болячках и тоске. Там я вгрызаюсь в дела, и всё катится часов до пяти. И только по дороге домой ощущаю, как я за день устал. Домой, домой! Там подойдёт Эмма, там Тимофей.
Вот так я и живу свой последний отрезок жизни. Стараюсь не думать о неизбежном конце. А если он наступит, то не плакать, не стонать, а уйти тихо и достойно. Как и подобает мужчине.
Но я ещё поживу. Меня не так легко сломать!
37
Я заканчиваю своё повествование. Я выплеснул на бумагу всё, что меня мучило все эти десятилетия. Теперь мне стало легче. Может, кто-нибудь наберётся терпения и прочтёт эти строки. И поймёт, как люди жили в годы войны, как жили после войны. Как ждали наступления светлого будущего и так и не дождались его. Какими мы были наивными и доверчивыми. И как мы всего боялись. Гениальный палач Сталин заполнил нашу душу страхом. Мы не были способны на открытую борьбу. И только иногда за праздничным столом и в тесной компании позволяли себе критиковать нашу жизнь.
Я вспоминаю всех людей, которые шли вместе со мной по жизни. Многие из них ушли в мир иной. Нет моих родителей, нет моих братьев. Нет Игоря, Нины и Виктора. Нет моего Олега. Я даже не знаю, жив ли наш директор. Кажется, ещё жив, но ему очень много лет.
Я вспоминаю дорогую Веру Ивановну, которая так помогала мне в годы войны, и я помню всех женщин, с которыми меня сталкивала судьба. Была неверная Галя. Была Клава. Была Маша из Хвойной. Была Лариса. Была Соня из библиотеки. Была Валя из институтской группы. А потом была Вера, которую я так долго ждал. Была Лида. И наконец Эмма.
Я думаю о своих ошибках. Ошибок было много. Говорю только о главных. Наверное, мне и моим друзьям надо было быть понастойчивее в годы войны. Фактически мы не сделали ни одной попытки, чтобы попасть на фронт. Даже в сорок втором году. Ведь немцы были тогда всего в ста двадцати километрах от Москвы. А если бы я попал на фронт, то жизнь моя могла сложиться совсем иначе. Я, конечно, мог бы там погибнуть. Но я уверен, что служил бы тогда в разведке или в разведотделе. Не хватило нам тогда решимости.
После войны я узнал, что на фронте было много подростков, которые дошли до Берлина.
Были и другие ошибки. Я до сих пор толком не пойму, почему я поторопился вступить в партию. Что на меня тогда нашло? Единственное объяснение - всё это случилось до доклада Хрущёва о культе личности. А если бы я услышал доклад Хрущёва раньше, я бы тогда как следует подумал, прежде чем сделать такой ответственный шаг. А я поторопился. Хотелось стать настоящим взрослым, захотелось быть на партийных собраниях, слушать секретные доклады, принадлежать к ответственным работникам института. Это всё произошло в Калуге. После вступления я потом давал рекомендации студентам для вступления в партию. Здесь я виноват.
Позже я почему-то продолжал верить, что страна наша идёт правильным путём и рано или поздно мы построим коммунизм, если не для себя, то для наших детей и внуков. И только постепенно эта наивная вера стала испаряться. Но процесс этот шёл медленно. И я послушно ходил на собрания, тащил общественные нагрузки, давал рекомендации для вступления в партию, делал правильные доклады на собраниях, часто шёл против совести. Есть мне в чём каяться. Есть…
И придётся мне сознаться, что в глубине моей души сидел страх. Откуда он был у меня? Видимо, от родителей, которые были напуганы тридцать седьмым годом. Ряд сотрудников отца получили по восемь лет за антисоветские разговоры и анекдоты. И я не смог преодолеть этот страх. Вот Игорь преодолел, если и не до конца. И поэтому я не так далеко отошёл от обыкновенного советского обывателя. Получал зарплату, встречался с друзьями по праздникам и просто так. Жил как и другие люди. И если бы не наши всемирно известные правозащитники Сахаров, Солженицын, Щаранский, Буковский, генерал Григоренко, Марченко, Богораз и другие, то всё бы катилось в Россия по-прежнему, медленно и тихо. Всё бы покрылось плесенью, всё бы гнило потихоньку ещё лет пятьдесят.
Теперь мне кажется, что каждому мужчине, каждому парню в жизни нужен мудрый и строгий наставник, особенно, когда он выбирает свой жизненный путь, выбирает правильную и единственную профессию. И такой наставник здесь нужен как глоток воздуха. Он всё видит с высоты своего жизненного опыта, он отругает за ошибки и подскажет, как жить дальше. Он предупредит о дурных друзьях. Он защитит, когда станет очень плохо. И нельзя сказать, что у меня не было таких наставников. Меня учил жизни отец, мне помогал наш директор школы, меня тихонько наставляла Вера Ивановна. Но потом я практически остался сам с собой. Мои друзья были такие же наивные. Игорь был поумнее и решительнее. А потом были старшие друзья в Калуге: Романов, Тарасов и Сидоров. Они все трое вступили в партию на фронте и не предостерегли меня от вступления в партию. Видимо, они сами верили в эти идеалы. Хотя Сидоров уже тогда был настроен очень критично. И опять я вспоминаю его любимую фразу: “С криком человек рождается, со стоном умирает”. И он действительно умер со стоном от рака желудка. А настоящего наставника у меня не было. Но была на плечах голова. Был инстинкт жизни. Надо было самому шурупить мозгами
Подлостей я не делал. Это я хорошо понимал. А прочитав аспирантом книгу Льва Толстого “На каждый день”, я ещё активнее стал делать добро всем людям, которые окружали меня. Помог многим студентам удержаться в институте. Я не жалел времени для консультаций слабым студентам. Я никогда не был рвачом. Я не был жмотом, хотя в детстве вырос в нужде.
Есть у меня угрызения совести, когда я думаю о Маше со станции Хвойная. Почему я не женился тогда на ней? Были бы у меня тогда другие дети. И было бы много детей. И каждое лето я бы ездил в Хвойную, бродил бы вдоль Песи, ловил бы рыбу или плыл на байдарке вниз по течению до пересечения с другой железной дорогой. Струсил я. Испугался жизненных трудностей. Или не любил по-настоящему Машу. Наверное, это так и было. Ибо потом бы начались в нашей жизни ссоры, потом развод, потом разбирательство моего аморального поведения на партбюро и на партсобрании. Так что не надо мне себя так истязать.
Я ругаю себя, что не всегда был нежен и внимателен с Верой. Чаще, чем это было нужно, приходил домой навеселе. Отсюда ненужные ссоры. И с тёщей я вёл себя грубовато. Лишние ссоры, которые чуть не привели нас с Верой к разводу.
Ещё я немного ленился. Я мог бы написать несколько монографий о преподавании немецкого языка. У меня было много хороших мыслей в голове. Оставалось только посидеть в библиотеке, пожертвовать несколькими отпусками, и я был бы теперь профессором, доктором наук. Но особенно об этом не жалею.
И наконец, стоит сказать в этой связи несколько слов об Олеге. Хотя Олег был у нас с Верой вторым ребенком, я его сильно баловал, старался избавить его от любых трудностей. И вырос мой Олег избалованным, немного капризным, хотя и хорошим парнем. И когда в России началась перестройка, Олег почувствовал себя вольным казаком. Перестал строго относиться к себе. Любил посидеть в компании, отлынивал от работы после окончания института. Это всё я начинаю понимать только сейчас. Когда Олега нет на земле. Не привык мой Олег добывать хлеб свой насущный в поте лица своего. Он ругал советский строй. Часто кидал и в мой адрес колкие замечания. А я терпел и не спорил с ним особенно. Часто давал Олегу деньги на дискотеки и гулянки. И жил мой Олег свободным художником. И всё это сошлось в одной точке семнадцатого мая, когда он сидел на берегу Москвы-реки и решил искупаться в майской холодной воде. А держать Олега надо было мне в ежовых рукавицах. Задним числом всё становится понятным. А вот когда ты видишь своего сына, когда его любишь безмерно, хочется делать ему только приятные вещи и уберегаешь его от малейших неудобств и неприятностей. Не подготовил я своего Олега к суровой жизни. Не тот у меня характер. Думал, что его жизнь будет усыпана сплошными розами. Он, видимо, и девушек побаивался, видя в женитьбе очередные трудности, когда надо принимать нелёгкие решения. И оставил он меня без внука или внучки. И корю я себя, ругаю, и не нахожу себе прощения. Теперь начинаю понимать, почему раньше наши аристократы отдавали своих детей в закрытые учебные заведения, где не было им особых поблажек и где воспитывали их суровые и опытные воспитатели. А мы сами с усами. Вот и получается у нас некачественная продукция. Задумали было создать школы-интернаты, да не получилось у нас ничего путного, потому что воспитатели за скромную зарплату должны были три раза вывернуться наизнанку. И разбежались они из этих интернатов, которые постепенно захирели. Ничего мы не можем довести до конца. Таковы мы уж русские. Как-нибудь, да побыстрее.
Я пытаюсь угадать, сколько я ещё проживу на нашей грешной земле. Лет пять я ещё протяну. А может, и побольше, если не буду нервничать, если буду много бродить по нашей округе, если буду чаще ездить на дачу и очень редко выпивать со своими друзьями.
А когда наступит мой смертный час, то похоронят меня рядом с Олегом и родителями. И будем мы уже вместе с Олегом лежать рядом и смотреть в Кузьминское небо, и слушать гул машин со стороны Рязанского шоссе. А рядом, вернее под нами будет лежать прах моих родителей. Я буду спать спокойно, никуда не торопясь, ни о чём не волнуясь и ничего не желая. Вечный сон. Как жаль покидать этот прекрасный и яростный мир. Но покидать его надо, чтобы освободить в жизни место для детей и внуков. Как жаль молча лежать под Кузьминским небом и недвижно взирать на жизнь России. А что же будет с нашей Россией через тысячу лет? Что от неё к тому времени останется? Не исключено, что не будет к тому времени никаких государств и национальностей, а будет одно государство землян. Будет всеобщее благоденствие. Только по-прежнему редко будет встречаться взаимная любовь. И люди будут также страдать от неразделённой любви, будут добровольно уходить из этой прекрасной и мучительной жизни, будут встречаться нечестные люди, будут предатели, и всех их будут ссылать на другие планеты. Чтобы они поняли, что такое людское братство. А может, предсказываемое наводнение затопит наше полушарие через восемьсот лет, и мы будем лежать под толщей океанской воды и не будем видеть голубого неба? Это не так страшно. Главное, чтобы наши потомки остались в живых.
Кто же будет навещать нашу могилу? Матвей со своим семейством, Лена, Козлов и Сокол, сестра Таня иногда, пока будет жива, некоторые мои студенты. Больше и не надо. Нам спать вечно, а живым надо жить, двигаться, куда-то торопиться, растить детей, бегать на работу, бегать по врачам.
Я думаю о своей старушке-школе. Как бы её “новые русские” не сломали и не построили на этом бойком месте какой-нибудь офис или торговый центр? Я надеюсь на Козлова, надеюсь на Матвея и Надю, что они напишут письмо мэру Москвы Лужкову, чтобы он сохранил нашу школу. Она заслужила этого. Не исключено, что среди наших воспитанников появится лауреат Нобелевской премии или выдающийся академик. Нельзя ломать нашу школу. Она ещё постоит пару веков, а может, и побольше.
Я думаю о Лене. Она долго не протянет. Потому что ей не хочется жить. А там кто его знает. Всё может быть.
Я думаю о своей сестре. Замучил её диабет. И я ничем не могу ей помочь.
Я думаю вообще о женщинах. После жизни, которую мы так любим и ценим, женщины есть самое ценное и дорогое на нашей земле. Их надо любить, лелеять и носить на руках. Настоящих женщин, но не тех фурий, которые превращают жизнь мужчин в сущий ад. Женщины продолжают нашу жизнь на земле. Женщин надо любить той рыцарской любовью, которая описана в мировой литературе. Вся красота жизни идёт от женщин. Мы это не всегда понимаем и делаем всякие глупости и мелочные поступки. И я рад, что в моей жизни попадались настоящие женщины. Потому что я всегда их искал и стремился к ним. И я очень благодарен Эмме.
Через несколько лет я покину этот мир, и мне хочется сказать о многом.
Я всегда восторгался хорошими, настоящими людьми. Мне везло на этих людей. Это не значит, что не попадались мелкие, подлые и жадные людишки. Были и такие. Я их сразу чувствовал и старался обходить стороной. И почти никогда не боролся с ними, не вступал в ожесточённую борьбу. Наверное, потому, что понимал, что эти люди обладают дьявольской ловкостью, хитростью и всегда имеют рядом таких же союзников.
Что я мог сделать с нашим физиком в школе? Робкий и старательный ученик.
Я остро возненавидел новых и наглых учеников, которые пришли в наш класс в сорок четвёртом году. Сначала разгорелась борьба, а потом утихла сама собой. Мы просто не общались с этим кланом. И мы понимали, что их уже ничто не переделает. Так и пойдут они по жизни, стараясь ухватить свой кусок добычи. Они будут топтать безжалостно слабых, и робко отступать перед сильными и смелыми.
Я видел настырных девчонок в своей учебной группе в институте. Я видел, что их интересуют выгодные и перспективные ребята. Хорошо, что в группе было трое ребят, которые это поняли и заняли определённую дистанцию, не сближаясь с ними, но и не опускаясь до бесполезных ссор. Пятницкая была среди этих девиц наиболее противная. Она быстро стала комсомольским лидером, сумела стать членом комитета ВЛКСМ, а потом осела где-то во Внешторге, выйдя замуж за перспективного работника, уезжавшего на длительный срок в ФРГ. Видел я и активных мальчиков-студентов, которые крутились в профкоме института и других общественных организациях. Они всё время были на виду, и после окончания получили хорошее распределение. Некоторые из них стали потом солидными боссами в партийно-государственном аппарате. С ними я старался не общаться. Я чётко понимал их внутренний мир. Это была порода гончих, стремящихся к жизненному успеху любой ценой. Кое-кто из них выгодно женился на богатых невестах.
В Калуге всё было почти то же самое, только масштаб был помельче. Я старательно выполнял все свои нагрузки. Хорошо, что рядом со мной работали фронтовики Романов, Тарасов и Сидоров. С ними я мог откровенно говорить обо всём, что накипело на душе. Я старался не распускать свой язык. Только поспешил вступить в партию, и институтская элита зачислила меня в свой клан, нагружая меня общественными делами, не интересуясь, на что я живу, хватает ли мне на питание и угол, который я снимал тогда. Я знал, что рано или поздно уеду из Калуги, и поэтому не лез в местные разборки.
В Москве же мне пришлось потруднее. Пока я был аспирантом, ко мне никто не приглядывался. Но когда кое-кто с факультета понял, что меня могут оставить на работу в институте, многие стали приглядываться ко мне.
Сразу же зачастили гости на мои уроки. Они оставляли подробные критические отзывы о моих уроках. Но я не роптал и соглашался с критикой. Молодым полагается правильно реагировать на критику. Я работал и присматривал себе друзей из мужчин, которых было не так много в нашем институте. И на первых парах мне было тяжело в женском обществе. Но уроки я проводил на хорошем уровне. Старался никому не переходить дорогу. И когда многие увидели, что я не собираюсь писать докторскую диссертацию и не представляю для них реальной опасности, ко мне потеряли интерес. Я стал для многих рабочей лошадкой, которую можно нагружать до предела. Я видел и мужчин, которые стремились стать хотя бы маленькими начальниками. С такими я старался не общаться. А потом я познакомился с Иваном, с Василием, с Козловым. И мне стало легче. Я старался отказываться от постов председателя профбюро, секретаря партбюро, ибо эти посты забирали массу времени и ничего взамен не давали. Мне сильно не нравился Нуждин. Но с ним надо было ладить, иначе получишь массу неприятностей. А надо было бы ругаться с ним каждый день. Но я этого не делал, потому что знал, что эта борьба кроме зуботычин мне ничего не принесёт.
Я всё время льнул к хорошим, порядочным людям. А плохие жили по закону своей стаи. Между этими двумя лагерями находилась нейтральная масса. А поскольку в огромном мегаполисе после работы все сотрудники разъезжались в разные концы огромного города, то и сплетен почти не было. Не то что в Калуге, когда все знали всё про всех. Острые конфликты в Москве возникали, когда кто-то из молодых пытался стать доктором наук. Тут старая гвардия быстро объединялась и давала по носу молодому выскочке. Грустно было всё это, но эта была реальная жизнь, и что было, то было. Люди рождаются всё-таки разными, и у каждого свои мысли, свои цели, свои методы борьбы. Советская система толкала людей на всё, чтобы иметь кусок хлеба, крышу над головой и одного или двух детей. Человек и силён и слаб одновременно. Он хочет справедливости, но и пожить по-человечески тоже хочется. Таким был и я.
Пора заканчивать моё повествование. Но никак не могу поставить последнюю точку. Ведь это прощание с небом, с людьми, со Вселенной. А потом я буду только молчать, глядя в Кузьминское небо. А надо мной будут шуметь деревья, щебетать птицы, да люди будут иногда всхлипывать, навещая своих близких.
Я хочу напоследок сказать огромное спасибо литературе. Как спасали меня в трудные минуты книги! Но книги настоящие, глубокие, весёлые и грустные. Я перечитал русскую классику, упивался рассказами Бабеля, учил наизусть стихи Есенина, восхищался Булгаковым, Гроссманом, Платоновым, Пастернаком, со слезами читал последние строки эпопеи Рыбакова о Сергее и Варе, которые погибли на Курской дуге. Книги спасали меня в трудные минуты. А когда я был готов от тоски лезть на стену, то брал хороший детектив и забывал об этом мире, где иногда так трудно живётся. Я преклоняюсь перед Солженицыным за его прекрасные книги. Особенно меня потрясает его “Красное колесо”. Как горжусь я Россией и её богатырями. Не пропадёт моя Россия. Переболеет всеми болезнями, а потом расцветёт. Нет лучше на свете России. Люди в ней живут замечательные. Только пусть наши россияне не забывают ту страшную войну, когда Россия отстояла свою независимость и спасла мир от фашистской чумы. Мир не должен этого забывать. И должен помочь России. А она за добро всегда отплатит добром.
В последние годы мне часто снится один и тот же сон. Я стою один где-то в Вешняках или около Черёмушкинского рынка, я не знаю куда мне идти, я умираю от тоски и одиночества, я чувствую, что никто меня не ждёт. Я не знаю, чем мне заняться. Я не знаю, как мне жить дальше. А вокруг ни одного близкого человека. И тоска тисками сжимает мне сердце. Как жить дальше? Так жить невозможно. А потом просыпаюсь и долго думаю, почему мне приснился такой страшный сон. Теперь я многое начинаю понимать. Эта тоска и пустота предстоит мне на том свете. И сны заранее подготавливают меня к вечному покою.
Мне не нравится, что у меня получается такой грустный конец. Но я не хочу приукрашивать эту сложную современную жизнь. К сожалению, в ней многое пугает нас. Как бы не загубили люди нашу землю. А это будет ужасным концом, когда мы будем задыхаться от недостатка воздуха, когда не станет нормальной питьевой воды. Люди! Не загубите нашу прекрасную землю! Это сейчас главная задача. Я боюсь, что опять может вспыхнуть большая война. К маленьким войнам мы привыкли. Неужели история так и ничему не научила людей?
Люди мне напоминают большую массу, состоящую из маленьких мелких камешков, которые перекатываются, меняя своё место. И встречи людей друг с другом почти всегда случайны. Случайно я встретил Галю, потом Машу, Случайно увидел Соню. Случайно оказался в одной группе с Валей. Случайно оказался в Калуге. Случайно сел на скамейку напротив института, где сидела Вера со своей подругой. Но все эти случаи сцементированы глубинной закономерностью.
Устал я от этой жизни. Как жаль, что приходится покидать этот мир. Я не увижу, когда станет матерью моя внучка Настя, каким богатырём станет мой внук Виктор. Мне ещё раз хочется посмотреть на мою школу около Рязанского шоссе, ещё раз увидеть Кусковский пруд, Белое озеро в Косино, пруд в старых Кузьминках, и съездить ещё разок в Калугу, чтобы посмотреть на Оку, на тёмный бор, на церковь в Ромоданово.
Как жаль, что люди не могут жить двести лет. Но может, так всё и нужно? А мир будет удаляться в бесконечную вечность, в бескрайнюю Галактику, потому что всё в нашей жизни находится в вечном движении. Всё пульсирует, всё двигается, всё рождается, живёт и умирает.
Вечное движение. Вечное движение. Вечное движение
И нет ему ни начала, ни конца.
Вечное движение часть 7
© Copyright: Валентин Косов, 2009
Свидетельство о публикации №209080400544
Свидетельство о публикации №209080400544
Рецензии