ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
1
На другой день я еду в институт и встречаюсь с заведующей кафедрой Ивановой. Она запомнила меня ещё со студенческих времён.
От неё я узнаю, что моим руководителем будет профессор Полякова Ольга Ивановна.
Я сразу же звоню Поляковой домой. Она приглашает меня к себе.
Я сижу в рабочем кабинете Поляковой. Все стены в её кабинете уставлены стеллажами. А на этих стеллажах книги, книги…
После продолжительного разговора мы определяем тему моей диссертации: восклицательные предложения. Полякова называет мне несколько книг и статей. Я записываю. На ближайшем заседании кафедры тему мою надо утвердить. Полякова советует мне прямо сейчас ехать в Ленинскую библиотеку. У меня всего два года. И мне надо работать ежедневно не менее восьми часов.
Я вхожу в здание Ленинской библиотеки. В нос ударяют запахи столовой. В третьем научном зале я сажусь за стол. Передо мной полочки и настольная лампа. В зале царит мёртвая тишина. Здесь мне придётся провести целых два года. А может быть, и больше. Выдержу ли я всё это? Должен выдержать. Другого выхода у меня просто нет.
На следующее воскресенье мы едем с Верой в район метро “Ботанический сад”. Там, в Банном переулке, можно снять или сдать жилплощадь.
Женщина лет сорока предлагает нам комнату в конце деревни Хохловка. Мария просит четыреста рублей в месяц. Мы едем с нашей хозяйкой к ней домой. Простой деревянный дом. Никаких особых удобств. Печка, воду надо приносить из колонки. Через год дом должны ломать. Нас с Верой в первую очередь устраивает район. Хохловка находится как раз посередине между Вешняками и Дубровской улицей.
Мы даём Марии задаток и решаем завтра же привезти сюда наши вещи. Вера привезёт постель и посуду, а я книги и свою одежду.
На другой день с утра мы привозим на такси наши вещи. Я сразу еду в библиотеку, а Вера остаётся. Как быть с деньгами? Мне надо обязательно найти хотя бы один частный урок. Иначе мы умрём с голоду.
Мне как аспиранту платят стипендию тысячу рублей. И ещё тысячу рублей в год дают на книги. Жить можно, но особенно не разгуляешься.
- Будет у нас когда-нибудь своя жилплощадь? - спрашивает меня Вера. - Я уже не говорю об отдельной квартире.
- Обязательно будет! - уверяю я Веру. - Хрущёв принялся активно строить дома. Это первый ключ к сердцу человека. Придёт когда-нибудь и наш черёд. Только не надо унывать. Всё у нас будет хорошо.
- А жизнь-то проходит, - говорит жалобно Вера.
- Зато мы с тобой опять вместе. И ничто нас теперь не разлучит.
Вера получила в университете ставку. Она теперь там штатный работник. Как-нибудь перебьёмся. Москва не сразу строилась.
На факультете состоялось первое партсобрание. Рядом сидели мои бывшие преподаватели. Новый декан, солидный мужчина, делал доклад об успеваемости на факультете. Мой старый декан стала проректором. На партсобрании, как и в Калуге, много говорили об учёбе, о нерадивых студентах, которых надо метлой гнать из института. Говорили и о дисциплине, о грязных аудиториях и туалетах. Обо всём говорили. Наговорились досыта. Приняли деловую резолюцию. А я потерял полдня. Придётся иногда пропускать эти собрания, иначе я не напишу в срок диссертацию.
На первом же заседании кафедры я докладывал план моей диссертации. Профессора накидали мне замечаний, но тему утвердили. Я очень волновался. Кто я такой? В сущности тот же студент, только проработал несколько лет в Калуге. Мне надо работать и работать. Полякова велела мне подать ей вводную главу к Новому году. Я должен изложить историю вопроса и постановку задачи.
- Посмотрю, как Вы пишете, - сказала мне Полякова. - Заранее настройтесь на то, что первый блин будет комом. Но Вы не бойтесь, я Вам всё время буду помогать. Если не будете лениться, то напишете в срок.
Мы жили у Марии и немного скучали по дому. Вера по своему, а я по своему.
Седьмого ноября мы сидели у моих стариков. Пришёл Иван с Мариной. Степан, видимо, ещё не протрезвился. Андрей и Таня тоже сели вместе с нами. Мы пьём водку, смотрим парад и демонстрацию на Красной площади.
По площади везут огромные ракеты.
- И зачем эти ракеты показывают? - возмущается мой отец. - Мало нам одной войны? Ведь все люди погибнут!
Марина запевает звонким голосом любимые песни, потом пускается в пляс.
Отец мой оттаивает. Он любит слушать русские песни. Я провожаю Веру до дома и захожу к ней на несколько минут. Матвей бросается ко мне. Николай Николаевич усаживает меня за стол. Мы выпиваем.
- Коля, если тебе нужны деньги, ты мне сразу скажи, - говорит мне Николай Николаевич. - У нас с Ниной Фёдоровной есть немного на сберкнижке. Ты только не стесняйся.
- Будет туго, скажу. Пока хотим перебиться своими силами.
Около одиннадцати часов я уже в Вешняках. Захожу к Нине. Может, мои дорогие друзья ещё не разошлись?
- Наконец-то! - кричит Игорь, - ждём тебя весь день! Я уже забегал к тебе. Но опоздал. Ты только что с Верой уехал. Давай-ка выпьем за встречу. За праздник мы уже пили.
Потом мы выходим на улицу. Скоро выпадет снег. И будет долгая-долгая зима. Мы идём к станции, потом сворачиваем к школе.
Я смотрю на свою школу. Здесь нас воспитывали. Здесь мы читали стихи Некрасова и Маяковского. Здесь обсуждали романы Тургенева и Толстого. Здесь осталась частица нашей души. Здесь мы писали во время уроков записки девчонкам. Здесь танцевали на наших вечерах. И где же всё это? Всё кануло в бездну небытия. Зачем же мы живём на этом свете? Чтобы умереть через несколько десятков лет? Нет. Мы появились на этот свет, чтобы продолжить эстафету жизни. Мы живём на этом свете, чтобы сделать много хороших и нужных дел. Чтобы взять от жизни все, что только можно, мы умрём, а после нас останутся наши дети и внуки. Останется на некоторое время память о нас. Мы не уйдём бесследно. Но всё равно, всё это очень грустно. Потому что рано или поздно нам придётся покинуть этот бренный мир. И в этом заключается главная трагедия нашей жизни.
Мы стоим у нашей школы и молчим.
В войну мы ждали красивой жизни после войны. А жизнь в целом оказалась почти будничной со всеми её мелкими заботами. Жить, конечно, мы стали лучше. Вдоволь едим хлеба, пьём по праздникам водочку, поём наши песни и стараемся не унывать. А если верить Хрущёву, то мы уверенно идём к коммунизму. Хотя бы наши дети увидят эту прекрасную жизнь. А впереди нас ждут радости и горести. И надо быть готовыми ко всему.
Быстро пролетел ноябрь, а за нам просвистел и декабрь. Я подал свою вводную главу Поляковой. Она сразу же всё прочитала при мне и сильно раскритиковала. Оказывается, я не умею сжато излагать чужие точки зрения. Надо всё это написать ещё раз. С учетом её замечаний.
А мы с Верой привыкали к совместной жизни в доме Марии. Она к нам не придиралась. Деньги мы платили вперёд. Я пилил и колол дрова для печки, таскал воду. Иногда и печь растапливал. Туго было только с деньгами. Но тут Полякова предложила мне частный урок с сыном одного профессора. Андрей предложил мне вести занятия по немецкому языку у него на заводе. Слушатели этого кружка собирались сдавать кандидатский минимум по иностранному языку. Жить сразу стало полегче.
Днём тридцать первого декабря мы поздравили родителей Веры, потом поехали в Вешняки. Там мы поздравили моих родителей, а потом пошли к Нине.
- Будет денежная реформа с первого января, - сказал Игорь. - Цены сократятся в десять раз. И зарплата тоже. Хрущёв считает, что так будет удобнее для населения и государства.
Мы выпили за Новый год, а потом стали смотреть концерт по телевизору.
- Кроме Олимпийских игр в Риме ничего интересного не было в прошлом году, - сказал Игорь. - И вообще стало нам как-то скучно жить. Ничего нового. Каждый день одно и то же. Я даже в командировки стал ездить с большим интересом. Всё-таки видишь что-то новое. Меня, правда, повышают на службе. А я тяну за собой Виктора. И зарплата у нас тоже растёт. Надо нам с Виктором купить машину. Тогда можно поездить по нашей огромной стране. Хорошо бы побывать на нашем Севере. В Одессу махнуть. И просто поездить по исконно русским местам, посмотреть старинные русские городки. Такие как Суздаль, Переяславль-Залесский, Ливны, Ефремов. Да мало ли на Руси таких городков? И в каждом есть своя изюминка. Надо нам, Витя, копить на машину.
- Я всегда за, - сказал Виктор. - Но тогда нам надо бросать наши посиделки. Не пить ни грамма и все деньги откладывать на машину.
Сестра моя с Андреем уехали к его матери. Мы ночевали в их комнате.
- Что нас ожидает в будущем году? - спросила меня Вера. - Наверное, всё останется по-старому. Ты будешь писать диссертацию. Я буду работать, а Мария нас скоро попросит, потому что дом её пойдёт на слом.
- Снимем в другом месте, - утешаю я Веру. - Не предавайся греху уныния. Всегда надо быть оптимистом. Главное - мы вместе. Напишу диссертацию. Останусь в нашем институте. Буду получать приличную зарплату. Что ещё нужно?
- В Москве появились жилищные кооперативы. Только очень дорогие. Нам бы с тобой вступить в такой кооператив! Вот было бы счастье!
- Придёт время, и вступим. Не всё сразу. Всё у нас будет, Вера. Ты только поменьше переживай. Самое главное для меня сейчас - это диссертация. На неё я должен бросить все свои силы. А потом сразу станет полегче.
- Пиши, Коля, поскорее. Пора нам вставать на ноги. А то так вся жизнь пролетит.
2
Весь январь я писал опять своё введение. А вечерами выписывал из книг нужные мне примеры для диссертации.
На этот раз Полякова скупо меня похвалила.
Я раскладывал эти примеры по проблемам. Стала вырисовываться общая концепция. Работа пошла поживее. Иногда я засиживался в Ленинке допоздна. Скоро привык к работе здесь. Я садился на свободное место и забывал о всех своих неприятностях. Днём шёл обедать. Одновременно отдыхал. Проходил мимо курительной комнаты. Там стоял дым столбом. Все курильщики о чём-то спорили. Но Полякова предупредила меня, чтобы я не занимался болтовнёй в библиотеке.
- Болтовня - это наша главная болезнь, - сказала мне Полякова. - Ни с кем не болтай в библиотеке. Уйди в свою проблему.
И я обходил всех своих знакомых, если они мне там попадались. Сейчас только читать и писать. Болтать буду потом.
Вечером ехал в Хохловку. Вера уже поджидала меня.
После работы она заезжала к себе домой. Занималась с Матвеем. А потом летела в Хохловку. Тут ей ехать - всего ничего. По Рязанскому шоссе неслись автобусы и троллейбусы. Домой можно всегда позвонить из автомата.
Я редко бывал у родителей, редко забегал к друзьям. Жил в основном диссертацией.
По воскресеньям я навещал сына, чтобы он меня не забывал. Да и отдыхать тоже нужно было.
Несколько раз я сходил на защиты диссертаций. Всё шло по накатанной колее. Самый опасный момент был, когда диссертанту после вступительного слова задавали неожиданные вопросы.
- Эти вопросы можно заранее предвидеть, - успокоила меня Полякова. - И если вопрос трудный, не надо молчать. Надо хоть что-то говорить. А стенограмму защиты потом можно и подправить. Не волнуйся.
В марте мы отметили день рождения Веры. Жизнь катилась дальше.
Двенадцатого апреля я вышел из дома в Хохловке и услышал громкий голос по радио: “В космосе советский лётчик майор Гагарин”.
Меня охватил восторг. Надо же! И тут мы утёрли нос американцам!
В этот же день на факультете было партийное собрание. Все только и говорили об этом полёте! Ай да мы!
Четырнадцатого апреля Москва встречала во Внуково первого космонавта. Хрущёв крепко обнял и расцеловал Гагарина. Потом они ехали в открытой машине из Внуково до Кремля. Затем поднялись на мавзолей, а москвичи проходили и проходили мимо мавзолея. Счастливый и красивый Гагарин улыбался москвичам.
Жизнь катилась дальше. Первого мая мы отметили день рождения Матвея. Ему исполнилось пять лет. Он сидел на диване и перебирал свои подарки. И не было счастливее его никого на свете.
Девятого мая я сидел у Нины. Мы отмечали годовщину нашей Победы. Утром я послал телеграмму в Калугу своим друзьям. Чтобы они меня не забывали.
- Шестнадцать лет пролетело, вернее просвистело! - сказал Игорь. - Сколько воды утекло с тех пор? А день пока остаётся рабочим. Пора бы объявить этот день праздничным и нерабочим.
- Когда-нибудь так и будет, - говорит Нина. - Я в этом уверена.
- Будем надеяться, - сказал Игорь. - Надо бы имена всех погибших и пропавших без вести занести в особую книгу. Чтобы они остались на века.
Потом мы выходим на улицу. Проходим станцию, идём мимо нашей церкви и доходим до Кусково.
Вокруг ликует природа. Кое-кто уже купается. А на нас смотрит дворец. Сильно тут всё изменилось с сорок второго года.
- Сорок второй год помните? - спрашивает нас Лена. - Как тут наши красноармейцы готовились к боям.
- Всё помним, - сказал Игорь. - Разве можно забыть такое?
Мы идём к дому.
- Опять намечаются у нас с Виктором командировки, - говорит Игорь. - Ни одно лето мы толком не отдохнули. Работа, работа, работа. Так и пролетит вся наша жизнь. И будем мы помнить только одну нашу работу.
- Ты мрачно смотришь на жизнь, - не соглашается с Игорем Нина. - Мы встречаемся, говорим о многом, спорим. Гуляем. Нормально мы живём, Игорь!
Закончился май, начался июнь. Теперь по воскресеньям я ездил на дачу и помогал Николаю Николаевичу ремонтировать фундамент дачного домика. Потом мы чинили с ним крышу. Много гулял с Матвеем в лесу. А потом шесть дней сидел в библиотеке, либо в нашем институте в кабинете филологии.
От своих студентов из Калуги я получил приглашение. Они заканчивали институт в этом году.
Тридцатого июня я еду на электричке до Малоярославца, а там на автобусе до Калуги.
Останавливаюсь у Сидорова. В тот же вечер мы собираемся у Романова.
- Как диссертация? - спрашивает меня Романов.
- Пишу. Дело двигается.
На другой день я присутствую на вручении дипломов и на торжественном вечере. Я чувствую, что уже отвык от Калуги. А ведь я тут проработал шесть лет.
На другой день мы заходим за Михаилом Ивановичем, тянем лодку вверх по Оке, ловим рыбу, варим уху, а поздним вечером возвращается в Калугу.
Но мысленно я в Москве. Оторвался я от Калуги. И кажется она мне теперь тихой и провинциальной. Как же я тут раньше жил и работал? Вроде ничего этого и не замечал.
Мы собрались на другой день у Романова. Я прочитал им вслух из журнала “Юность” поэму Роберта Рождественского “Реквием”. Всем понравилось. Романов даже прослезился.
- Приезжай к нам почаще, - сказал Романов. - Нельзя забывать нашу дружбу.
Я еду на вокзал. Друзья сажают меня на поезд. Прощай, Калуга!
Дома всё по-старому. Отец возится на своём огороде, но уже близко подступают пятиэтажные дома.
- На тот год не будет у меня огорода, - говорит грустно отец. - Чем мне тогда заниматься? Буду телевизор смотреть.
Вера с Матвеем и родителями на даче. Я езжу к ним раз в неделю. А комната у Марии стоит пустая, но мы платим аккуратно деньги. Дом пока не ломают.
Шестого августа взлетел в космос второй космонавт. Титов. Он летал целые сутки. А потом его приветствовали москвичи. Титов вместе с женой стоял рядом с Хрущёвым. Америка теперь, наверное, скрипит от зависти зубами. А мы пока впереди! Так и надо! Знай наших!
Тринадцатого августа в Берлине за одну ночь сложили стену, которая теперь отделяла Западный Берлин от Восточного. Многие в нашей стране затаили дыхание. А вдруг начнётся из-за Западного Берлина война между нами и американцами? В Восточной Германии полмиллиона наших войск, в Западной Германии находятся американские войска. Тут одной искры будет достаточно.
Но обошлось.
В конце августа собрались в Вешняках все мои друзья. Мы сидим у Нины, обсуждаем международные события. А потом идём бродить по Вешнякам.
- Жаль наши Вешняки, - говорит Игорь. - Москва наступает на нас. Вокруг Москвы строят кольцевую автомагистраль. Это и будет граница новой Москвы. Москва нас тогда проглотит и превратится в огромный Мегаполис. И останется от Вешняков только церковь, станция, наша школа да Рязанское шоссе. А нужно ли так расширять Москву? Сколько земли пропадает. Лучше бы строили высотные дома как в Америке. И всё было бы компактно. Я понимаю Хрущёва. Ему надо поскорее обеспечить народ жильём. Пятиэтажки можно строить быстро. Да ещё придумали эти блочные дома. Те же бараки, только со всеми удобствами.
В начале сентября я сдал Поляковой первую главу. И решил чуть-чуть отдохнуть.
Перед самым моим днём рождения Вера принесла радостную весть. В университете создаётся уже второй по счёту кооператив. Она записалась на двухкомнатную квартиру. Первый взнос составляет около четырёх тысяч.
- Какая ты у меня молодец! - сказал я Вере. - Теперь нам сразу станет легче жить. Подождём года два или три, а там у нас будет своя квартира.
- Надо набирать деньги, - напомнила мне Вера. - Мои родители дают мне тысячу рублей. Остальные придётся доставать тебе.
Тысячу рублей мне снимает с книжки отец.
- Это последние! - говорит отец. - Я откладывал на наши похороны. Хоронить будете нас с матерью на свои деньги!
- Спасибо, папа! Ты у меня золотой человек! Когда ты успел накопить?
- Редиску продавал, соседям машины чинил. Себе во всём отказывал. Бери и покупай квартиру. Хватит вам мыкаться по чужим комнатам. А где остальные достанешь?
- Сейчас пойду к друзьям. Буду просить у них.
Я сижу у Нины и рассказываю о кооперативной квартире. Прошу помочь. Мне очень неудобно. Но что делать? Лучше вопросить у своих друзей, чем выпрашивать у своего научного руководителя.
- Мы дадим тебе тысячу рублей! - говорит Игорь. - Больше не можем. Это наши сбережения на всякий пожарный случай.
- И мы дадим тысячу, - говорит Нина. - Ты не против, Витя?
- О чём ты спрашиваешь? - возмущается Виктор. - Ты командуешь деньгами. Тебе и карты в руки.
Я готов расплакаться. У меня вдруг появляются слёзы.
- Ты что это? - удивляется Игорь. - Не знал, что ты такой сентиментальный.
- Спасибо, дорогие мои! - говорю я.
- Ну как? - спрашивает меня отец, когда вернулся.
- Они у меня молодцы, папа. Дали мне две тысячи рублей.
- Друзья у тебя хорошие, - говорит отец. - Дорожи ими.
Двадцатого сентября мне исполняется тридцать два года. Мы сидим у моих родителей. Народу набивается много. Мои друзья, братья с жёнами, Таня с Андреем.
Степан сразу пьянеет, начинает ко всем приставать, и Зоя уводит его домой.
Андрей тоже выпить не дурак. Он тоже быстро пьянеет и начинает говорить, говорить.
Я ухожу с друзьями на наш огород.
- Последний раз мы здесь, - говорю друзьям. - На тот год тут уже будет огромный котлован.
Мы разводим костёр и печём картошку.
- Хорошо! - говорит Игорь. Годы бегут, а мы по-прежнему отмечаем тут твой день рождения. Всё у нас идёт пока неплохо.
Я уезжаю с Верой к Марии. Мы уже знаем, что жить нам здесь только до Нового года. И на том спасибо.
- Где будем жить дальше? - спрашивает меня Вера.
- Перебьёмся как-нибудь. Не будем горевать раньше времени.
- Ты всегда такой оптимист?
- Почти всегда. Иначе можно десять раз повеситься.
- Вот за это я и люблю тебя в первую очередь. Стареем мы с тобой. А что с нами будет лет через десять?
- Будем счастливо жить и детей заводить.
- Нам нужна ещё девочка, - говорит мечтательно Вера.
- Можно и девочку. Но сын второй тоже не помешает.
3
В начале октября в институте состоялось институтское партсобрание.
Первый секретарь райкома взволнованно говорил нам о том, что на двадцать втором съезде, который откроется семнадцатого октября, будет принята программа строительства коммунизма. И рассчитана будет эта программа на двадцать лет. Зал загудел. Через двадцать лет у нас будет коммунизм! Вот это да!
Я тоже задумался. Раз Хрущёв заявляет так уверенно, значит, в этом что-то есть. Транспорт будет бесплатным. Работать будем по четыре часа в день. И у всех будет нормальное жильё через двадцать лет? Вот это здорово!
Вечером я встретился в Вешняках с друзьями. Надо было обсудить проблему коммунизма.
- Я в этом коммунизме сильно сомневаюсь, - сказал Игорь. - Много звона и шума. Слишком всё просто у Хрущёва получается. Двадцать лет - не такой ух большой срок. К тому времени Хрущёва в живых не будет. И отвечать за его слова будет некому. Вон Сталин натворил дел и умер. А мы теперь разбирайся во всём.
- Нельзя так, Игорь! - возмущалась Нина. - Надо верить в наши идеалы!
- Слишком много этих идеалов, - проворчал Игорь. - Голову надо иметь на плечах, и не всё принимать на веру.
Перед самым съездом я сделал свой первый доклад на кафедре. В целом мою работу одобрили.
Начался двадцать второй съезд партии. Хрущёв сделал оптимистический доклад. Этот доклад вселял в нас веру. С Хрущёвым мы не пропадём. Дай Бог ему здоровья!
Я стал приглядываться к людям, которые окружали меня на факультете. Мой бывший декан Степанова стала проректором. На её место пришёл декан Кузнецов. У Кузнецова работал заместителем недавно окончивший переводческий факультет Козлов.
Старый ректор нашего института ушла на пенсию. В институт пришёл новый ректор Петров. Он воевал в Сталинграде и всем нам очень понравился. Он заканчивал институт международных отношений и знал немецкий язык.
Мне очень нравился и парторг нашего факультета Хитров. Он прошёл фронт, преподавал философию и говорил всё, что думал. У него было много друзей и много врагов.
На собрании я сидел рядом с молодым преподавателем Коротковым. Он был моложе меня, но после окончания проработал четыре года в Германии, прекрасно знал язык, любил погулять и выпить. Он получал сто пять рублей. Денег ему не хватало.
- Не могу я заниматься теорией языка как ты! - говорил мне Коротков. - Тебя вовремя клюнул в задницу жареный петух. Вот ты и пишешь свою диссертацию. А что мне делать? Мне тоже хочется выпить и погулять с молоденькими девчонками. А на что? Приходится давать частные уроки. Эти уроки выматывают из меня все жилы.
- А если жена узнает, что ты гуляешь с девчонками, и в парторганизацию пожалуется? - спросил я.
- Никто ничего не узнает. У меня жена своя в доску! Волков бояться - в лес не ходить!
В Ленинской библиотеке я часто встречался с аспиранткой нашей кафедры Лидой Китаевой. Мы оба были на втором курсе, а теперь уже на третьем, и помогали друг другу советами.
Я прикидывал, оставят ли меня на факультете? Мужчин старались брать в первую очередь. От кого это будет зависеть? Наверное, от Ивановой. Она заведует кафедрой, ей и решать. А если не оставят? Тогда куда? Не хотелось бы мне идти в технический институт, где студенты еле читают тексты. Но самое главное - мне надо в срок положить диссертацию. Чтобы я не числился в отстающих.
Мы с Верой пока жили у Марии. С деньгами было туговато, но надежда на квартиру делала нас стойкими.
Седьмого ноября я шёл вместе с институтом на демонстрацию. Хитров попросил меня придти.
Уже не было той строгой регистрации, которая была при Сталине. Я нёс свой металлический стяг. Такой же был, когда я ходил на демонстрацию студентом.
Коротков поманил меня в нашем переулке во двор, и вынул плоскую флягу с коньяком.
- Только два глотка, - сказал Коротков. - Нам сегодня придётся долго мёрзнуть.
Но мы быстро прошли свой путь мимо райкома партии на Кропоткинской улице, мимо бассейна, где раньше был фундамент для Дворца Советов, мимо Ленинской библиотеки и здания старого университета.
На трибуне мавзолея мы увидели в центре трибуны Хрущёва. Все кричали “ура”.
После демонстрации мы сдали у моста наше оформление.
- Надо отметить праздник, мужики! - сказал Коротков. – Негоже сразу после демонстрации разбегаться по домам.
Мы идём в ту же столовую, где я раньше часто бывал с Соколом и Трынковым. Где они теперь? Сокол мог бы послать хотя бы открытку. Трынков сидит в каком-то африканском государстве под крышей МИДа. А где моя Валя Волкова? Тоже куда-то пропала. Вся наша группа рассыпалась как горох.
- Водку или коньяк? - спрашивает нас Коротков. Заказали по сто пятьдесят коньяку и закуску.
- Ты у нас на факультете работать не собираешься? - спрашивает меня Хитров.
- Если Иванова оставит, - отвечаю я
- Сергей! - обращается Хитров к Козлову. - Поговори и ты с Кузнецовым, чтобы Николая оставили на факультете. Нам толковые мужики на факультете очень нужны.
- Ты сам поговори, - отвечает Козлов. - Ты же парторг факультета. А я пока на побегушках у Кузнецова.
После демонстрации я еду в Вешняки. Надо поздравить и родителей, и друзей. Вера обещала подъехать.
Дома все уже были в сборе. Братья с жёнами и детьми. Вера тоже была тут. И Таня с Андреем.
- Пропусти рюмочку с мороза, - предложил мне отец. Степан уже был пьян. Когда он только успел? Марина стала петь песни. Всё было как и раньше. Степан к нашему облегчению заснул.
- Видел я по телевизору ракеты на Красной площади, - сказал отец. - Вот куда уходят наши денежки. А народ живёт пока неважно. Неужели нельзя жить мирно?
- Когда-нибудь всё у нас будет хорошо, - успокаиваю я отца.
- Когда? - спрашивает меня отец. - Я-то скоро загнусь, а вам надо пожить нормально. Всё ждём-ждём. Надо бы договориться с американцами и не мешать друг другу. И бросили бы делать эти страшные ракеты. И о чём они там думают наверху?
Вечером мы идём с Верой к Нине.
- Теперь мы все в сборе! - говорит довольный Игорь. - Давайте выпьем за нашу дружбу! И чтобы мы всегда были вместе!
- Что-то у меня плохие предчувствия, - жалуется Нина. - Как бы какой беды с нами не случилось?
- Не надо никогда думать о плохом. - перебивает Нину Игорь. - Живём всё-таки только один раз на свете! И надо быть всегда оптимистом! Я тоже часто критикую нашу жизнь. А жизнью в целом почти доволен. Витя! Когда мы купим наконец себе машину? Надо нам становиться в очередь.
- Пока рановато, - говорит Виктор. - Надо немного подождать. Нам скоро опять ехать в командировку.
- Пошли на улицу! - предлагает Лена. - Надоело сидеть в помещении.
Мы идём к станции. Вешняки стремительно меняются на глазах. Почти все наши двухэтажные бараки сломаны, а на их месте растут как грибы пятиэтажки с маленькими комнатами, крошечными кухнями и с очень низкими потолками. Но и такому жилью народ безумно рад. Своя квартира без соседей. Это же предел мечтаний простого человека.
Иван мой скоро переберётся в Кузьминки. Их дом тоже скоро сломают. Степан уже получил однокомнатную квартиру в районе Вязовки.
Мы идём к станции. Потом сворачиваем к нашей школе. И тут тоже везде ломают потихоньку старые дачи. Мегаполис медленно пожираем московские пригороды. Скоро мальчишкам негде будет гонять футбольный мяч. Всё это называется “прогресс”.
Мы стоим у школы.
- У меня есть ключ, - говорит Нина. - Может, зайдём?
Нина открывает входную дверь, зажигает свет. Сторож то ли упился, то ли ушёл ужинать домой. Мы идём по коридору в наш класс.
- Здесь я учился, - говорю я Вере. - Это мой храм. Сюда я буду всегда приходить. У нас были хорошие учителя. А директор и сейчас ещё работает. Мы его очень любим.
- А я много школ поменяла, - говорит Вера. - И вспомнить толком нечего. Десятый класс я заканчивала в Москве. У меня плохо шла математика. Воспоминания у меня о школе неважные.
Нина садится за стол и делает вид, что листает журнал. Обводит нас строгим взглядом.
Мы смеёмся. Игорь достает из кармана плоскую бутылку с коньяком, отпивает и протягивает мне. Я передаю остальным.
- За нашу школу! - говорит Игорь.
- Что с нами будет лет через двадцать? - спрашивает Нина. - Неужели ничего не изменится в нашей жизни? Так же будем встречаться по праздникам и заходить в нашу школу? Ведь годы полетели стремительно!
- Никто ничего не может сказать, - ответил Игорь. - Наше будущее всегда таинственно. Лучше ни о чём не загадывать.
4
Дни летели как вихрь. Я сидел в библиотеке и писал вторую главу.
Теперь библиотека стала для меня вторым домом.
Под Новый год мы распростились с Марией и разъехались по своим домам.
- Дай вам обоим Бог большого счастья! - сказала нам Мария и перекрестила нас.
Новый год я отмечал вместе с Верой у своих родителей. Сестра с Андреем уехали в гости. Мы могли никуда не торопиться.
- Что нам принесёт шестьдесят второй год? - спросил отец. - Лишь бы войны не было. А на хлеб нам пока хватает.
В час ночи мы пошли с Верой к Нине.
- Как хорошо, что вы к нам забежали! - обрадовалась Нина. - Вас тут очень не хватало!
- Тебе уже хватит! - говорит мне строго Вера.
- Мы только по одной рюмочке! - успокаивает Веру Игорь.
- За наш автомобиль! - говорит Игорь. - И за то, чтобы Вера с Колей поскорее получили квартиру!
Мы веселимся до четырёх утра.
Утром Вера тянет меня к себе домой.
- Надо поздравить моих родителей! - говорит Вера. - А то они обидятся.
Матвей бросается мне на шею. Нина Фёдоровна накрывает на стол. Дарья где-то в гостях.
- С Новым годом! - говорит Николай Николаевич. - Чтобы у вас всё было хорошо!
Матвей сидит у меня на коленях.
- Папа! - говорит мне Матвей. - Ты редко меня навещаешь. Так нельзя!
Мы берём с Верой Матвея и идём на улицу. Матвей бросается в сугробы и громко смеётся. Мы тоже улыбаемся, глядя на него.
- Не могу дождаться того момента, когда мы получим нашу квартиру, - говорит мне Вера.
- Время пролетит быстро, - утешаю я Веру. - Как будем жить дальше без своей комнаты?
- Что-нибудь снимем на оставшееся время. Надо будет опять съездить в Банный переулок.
Вера достала две путевки в дом отдыха в Красновидово. Я отпрашиваюсь на двенадцать дней у Поляковой.
- Не возражаю, - говорит мне Полякова. - Но первого октября Вы должны положить на стол готовую диссертацию. Успеете?
- Постараюсь. Приложу все силы. У меня просто нет другого выхода. А в доме отдыха я буду по утрам немного работать.
В середине января мы едем с Верой с Белорусского вокзала в Красновидово. Едем долго. В Можайске садимся на местный автобус и долго едем по шоссе. А вот и деревня Красновидово. Тут наш дом отдыха. На берегу Московского водохранилища.
Нам дают отдельную комнату.
Мы сразу подбираем себе лыжи. После обеда едем кататься. Как же тут хорошо! Редкие деревеньки. Вокруг леса. И тишина.
Мы катаемся до темноты. После ужина смотрим кино. Потом я ещё играю в настольный теннис. Так бы отдыхать всю жизнь.
На другой день после завтрака мы уезжаем далеко в лес. Лыжня хорошо накатана и мы заезжаем очень далеко. Еле успеваем к обеду.
- Ну как тебе тут нравится? - спрашивает меня Вера.
- Я бы здесь пожил месяца два.
- Я тоже, - говорит Вера.
После обеда я немного читаю, а потом сплю.
После ужина идём на танцы. Много подвыпивших мужчин. Некоторые из них приглашают мою Веру танцевать. Я еле сдерживаюсь. А потом у нас организуется маленькая компания из трёх супружеских пар.
Но всему хорошему приходит конец. Дни пролетели стремительно. Пора уезжать домой. До свидания, Красновидово! Когда я ещё появлюсь здесь?
Теперь мы живём врозь: Вера у своих родителей, а я у своих. Я опять вгрызаюсь в свою диссертацию. Заканчиваю вторую главу и передаю её Поляковой. Она возвращает мне эту главу с исправлениями.
Наступает март. У Веры родители поссорились из-за какого-то пустяка. Николай Николаевич обедает в столовой. Нина Фёдоровна переживает.
День рождения Веры мы отмечаем скромно. Николай Николаевич разговаривает только со мной. Нина Фёдоровна молчит. Я быстро уезжаю домой.
В понедельник я приезжаю к Вере за пишущей машинкой.
Вера открывает мне дверь. Вид у неё заплаканный.
- Папа сегодня ночью умер в больнице!
Постепенно я узнаю, что случилось. Николай Николаевич съел в столовой рыбу. И подавился костью. Он поехал в больницу. И там ему кость удалили. Он приехал домой и оживлённо разговаривал на кухне с соседями. Ночью ему стало плохо. Вызвали скорую помощь. Его забрали в больницу. В больнице заметили, что у больного сильный понос, отправили его в инфекционную больницу на Соколиной горе. Было воскресенье. И ещё были выборы. Николай Николаевич лежал один. С каждой минутой ему становилось все хуже. Врач вызвал в больницу Нину Фёдоровну. Вера и Дарья тоже поехали.
Лечащий врач вызвал хирурга. Николай Николаевич был уже без сознания. Лечащий врач ничего не предпринимал. В три часа утра Николай Николаевич скончался.
Врачи после вскрытия сообщили диагноз. Рак сигмовидной кишки. Мы не понимали, что это такое. Получалось, что человек сразу умер от этого рака.
Были похороны. Вся семья была убита горем. Собрались родственники. А человека уже не вернуть.
Я написал от имени Нины Фёдоровны жалобу в министерство здравоохранения. Скоро пришёл ответ. Лечение было правильным, больница не виновата. Как хочешь, так и понимай.
Похоронили Николая Николаевича на Кузьминском кладбище. Половина территории кладбища ещё пустовала. Но вокруг было много свежих могил. Было Николаю Николаевичу всего шестьдесят два года. Прошёл всю войну, вышел из окружения, где командовал Власов, а вот споткнулся дома на ровном месте. Я не верил ответу министерства. Просто врачи вовремя не сообразили. А потом уже было поздно. Что мы понимаем в медицине? Остаётся только верить официальным ответам.
Эта смерть потрясла меня. Был человек - и нет человека. Как всё ужасно! Теперь я боялся за своего отца. Он очень плох в последнее время. Сколько ещё лет он протянет? Изломался он за свою долгую и трудную жизнь. Эмфизема теперь не даёт ему покоя. Но старик пока держится. Дай Бог ему здоровья!
Я часто ездил к Вере. Гулял с Матвеем. Нина Фёдоровна лежала и смотрела молча в потолок.
А время летело, не останавливаясь.
В конце апреля я сделал доклад по второй главе на кафедре. Всё прошло нормально.
- В конце июня сделаете доклад по третьей главе диссертации, - сказала мне Иванова. - А в начале октября сделаете доклад по всей диссертации, но до этого с диссертацией ознакомится рецензент. Успеете?
- Постараюсь, - ответил я.
Первого мая я был у Веры. Мы отмечали день рождения Матвея. Ему исполнилось шесть лет. На следующий год он пойдёт в школу. Как летит наше время!
Матвей опять перебирал подарки и счастливо улыбался. А мы пили за здоровье Матвея и поминали Николая Николаевича. И только теперь я понял, что он был сильно привязан ко мне. Кажется, он меня любил. И тосковал по мужскому обществу.
Второго мая я, Вера и Матвей поехали в Вешняки. Посидели с моими родителями. А потом пошли к Нине. Там Матвей познакомился с Надей. Мы сидели и пили за встречу.
- Девятого обязательно приходи! - напомнил Игорь.
- Обязательно приду, - пообещал я.
Девятого мая мы сидим у Нины. Отмечаем семнадцатую годовщину со дня Победы. Вспоминаем сорок пятый год и Красную площадь.
- Семнадцать лет пролетело! - говорит Игорь. - И ещё много лет пролетит. Слава Богу, что мы все живы и здоровы! И чтобы дальше всё было у нас хорошо.
Мы идём на улицу и долго бродим по нашим Вешнякам. Нина говорит, что уже начинают строить метро от метро “Таганская” до станции Косино, и около нашей школы будет станция метро. Остановка будет называться “Рязанский проспект”. Всё это она узнала от нашего директора школы.
- Не соврал наш географ, - сказал Игорь. - Жив ли он?
- Пока жив, - говорит Нина. - Стал совсем старый.
В мае я несколько раз езжу на дачу. Помогаю привести в порядок дачу. Но у меня совсем мало времени. Мне надо торопиться с диссертацией. Дел у меня впереди очень много.
Нина Фёдоровна переселяется с Матвеем на дачу. Я часто бываю вечерами у Веры. Её сестра мотается по командировкам. Она - радиоинженер. И всё не замужем. Женихи её погибли на фронте. Да и уродилась она не красавицей. Она совсем не похожа на Веру. Характер у неё дурной, меня она просто не выносит.
- Не обращай на неё внимания, - говорит мне Вера. - Все старые девы такие. Её надо понять.
Начинается июнь. Я работаю как одержимый. В конце июня я делаю доклад на кафедре по третьей главе.
Мне делают несколько замечаний.
- Готовьте доклад по всей диссертации, - говорит мне Полякова. Придётся Вам для рецензента отпечатать диссертацию. Сумеете?
- Сумею, - говорю я бодро. А сам печатаю неважно. Но у Веры есть машинки с русским и латинским шрифтом. Как-нибудь отстукаю. Другого выхода у меня нет.
Вера собирается с мамой и Матвеем на Азовское море.
- Матвею надо набраться сил перед школой, - говорит мне Вера. - И маме тоже надо немного забыться. Поедем в Бердянск. Там очень ласковое море. Покупаемся в морской водичке. Ты не возражаешь, Коля?
- Езжайте. Всё равно мне придётся работать день и ночь.
5
Я проводил свою семью на Курский вокзал, помахал им на прощание рукой и поехал в библиотеку.
Дня два я печатал дома, а потом ехал в Ленинку и уточнял некоторые моменты в диссертации. Печатать на двух машинках было трудно. Нужно было оставлять пустые места для латинского текста, вынимать страницы из русской машинки и впечатывать текст на немецком языке. Дело шло медленно.
Вечером, чтобы не мешать родителям, я устраивался на кухне и печатал до поздней ночи. Дело потихоньку двигалось. Всего мне надо было отпечатать свыше трехсот страниц. Но часто не хватало нужного примера. Иногда приходилось обдумывать ещё раз какое-то место. Я работал как машина. Хорошо, что мои друзья жили на дачах. Мне никто не мешал. Вечерами я прогуливался один по Вешнякам и мечтал, когда у меня закончится эта каторжная жизнь. Когда-нибудь закончится! Конец уже виден.
В июле в стране произошло важное событие. Хрущёв сильно повысил цены на мясо и сливочное масло. На целых тридцать процентов! Народ роптал!
И лишь через тридцать лет я прочитал, что в Новочеркасске были сильные волнения. Зачинщиков приговорили к расстрелу, но делалось всё это за закрытыми дверями.
Я послушал зарубежное радио. Там предсказывали падение Хрущёва. Это повышение цен означало, по мнению зарубежных обозревателей, крах политики Хрущёва.
Но моя голова была забита диссертацией. Да ещё я думал о своей семье.
Вера мне прислала восторженное письмо. Всё у них хорошо. Они купаются каждый день по три раза. Едят много фруктов. Только меня им не хватает.
Я приехал в библиотеку и увидел свободное место. Рядом со мной сидела ослепительная блондинка. Ей было лет двадцать пять, а может, и чуть больше. Заговаривать здесь с ней неудобно. Надо это сделать в столовой.
Когда моя соседка вышла, я помчался вслед за ней. В столовой я сел рядом с ней. Я понимал, что надо обязательно с ней заговорить. И чем скорее, тем лучше. Была не была!
- Мне кажется, мы с Вами коллеги? - спросил я блондинку.
- Я занимаюсь литературой, а Вы? - спросила блондинка.
- Я занимаюсь германистикой, а точнее немецким языком.
- Вы поможете мне перевести статью с немецкого? - спросила она.
- Буду рад помочь девушке моей мечты!
- Мне Вас, видимо, послал сам Бог!
- Только я могу в Вас влюбиться.
- Не советую. Я замужем. А мой муж очень ревнивый.
- Я тоже женат, но это не мешает нам разговаривать друг с другом.
- Это верно. А вообще Вы смелый человек. Как Вас зовут?
- Меня Николаем. А Вас?
- Катей. Живу на Ленинском проспекте. Коренная москвичка. Заканчивала педагогический институт имени Ленина. Пишу диссертацию о творчестве Томаса Манна.
- У нас с Вами много общего. Пойдёмте в парк! Погуляем. Поедим мороженого.
- Сначала Вы переведите мне статью.
Я перевёл Кате статью, потом мы пошли в парк культуры имени Горького. Выпили вина, съели по мороженому.
- А где Ваша жена? - спросила Катя.
- Отдыхает на юге с сыном и со своей мамой. Приедет в середине августа.
- А мой муж в командировке. Он никогда не говорит мне, когда приедет. Ревнует меня страшно. Если Вы не возражаете, мы могли бы посидеть у моей подруги. Она живёт на Комсомольском проспекте.
По дороге я купил вина и закуски.
Подруга оказалась дома. Она нас приветливо встретила. А потом куда-то исчезла. Сказала, что вернётся поздно вечером.
Мы остались с Катей одни. Я поцеловал её. Катя не отстранялась.
А потом мы лежали в постели.
- Не думала, что лингвисты такие смелые, - сказала мне Катя.
- Ты такая неотразимая, что я потерял голову. Я сейчас ни о чём не думаю.
- Не вздумай жене во всём признаваться, - сказала мне Катя. - Что было, то было. Будем знать только мы вдвоём.
- Не вздумай жене во всем признаваться, - повторил я задумчиво.
- А может нам пожениться? - спросил я вдруг.
- Не дури мне голову! Такие как ты жён с детьми не бросают. Я же вижу тебя насквозь. Истосковался без жены. Вот и потерял голову. Со всеми так бывает. Жаль, что мы не встретились с тобой раньше. Москва - большая деревня. Тут можно жить рядом и ни разу в жизни не встретиться. Я буду вспоминать о тебе.
- Может, встретимся ещё разок? Жена приедет не скоро.
- Если подруга пустит. Ты бы нашёл ей приличного мужика.
- Приличные мужики на дороге не валяются. Но я подумаю. Есть у меня Вася, но он тоже женатый. Но я познакомлю. Если твоя подруга не возражает.
- Она хорошая баба, а муж её пил как сапожник.
- Жизнь пошла дурная. Много вранья и фальши. Мужчины переживают. Им надо встретиться и всё обсудить. Вот и топят свое бессилие в водке. Не надо их за это сильно винить. Пустота сейчас вокруг. И платят мало.
- Всё это понятно. Но должны же быть какие-то границы.
- Мужику надо иногда встряхнуться. Не в петлю же лезть от такой жизни?
- С тобой трудно спорить. Ты слишком оправдываешь мужчин. Ладно. Мне пора домой. Там меня поджидает свекровь. А потом муж будет звонить. Проверяет меня, гад. Я бы развелась с ним. Но боюсь, что он меня просто убьёт. Он мне уже несколько раз грозил.
- Как же ты за него выскочила?
- Дура была, вот и выскочила. Каждый вечер дарил мне цветы, подарки делал. Вот и купилась. Был такой ласковый и нежный. А теперь настоящий зверь! Ненавижу я его! И не знаю, как буду жить дальше. Сбежать бы от него куда-нибудь. Но он меня и на дне морском найдёт. Страшный человек. Погорела я с ним. И, наверное, пропаду. Чувствую, что добром дело не кончится.
Мы встретились с Катей ещё пару раз.
- А теперь давай прощаться! - сказала мне Катя в начале августа. - Всё! Приезжает мой благоверный. Если вдруг он что-то заподозрит, ни в чём не сознавайся. В библиотеке не вздумай ко мне больше подходить. Погуляли, и хватит!
- Катя! Мне хочется плакать. Я не могу без тебя.
- Не будь бабой! У тебя семья. И ты глава этой семьи. Погулял, и до свидания! А если будешь погуливать, то делай это аккуратно! Понял? Ну, всё! Будь здоров и не кашляй. На свете много хороших людей. И это самое главное. Жаль, что отдельные гады нам мешают жить. Дай я тебя на прощание поцелую! Будь счастлив, Коля!
В середине августа я встречал Веру, Матвея и Нину Фёдоровну на Курском вокзале.
Они вышли из вагона счастливые и загорелые.
Я довёз их на такси до дома. Помог внести вещи. Посидел с сыном, послушал их рассказы о Бердянске. Договорились, что на следующий год поедем все вместе опять туда.
Я заторопился домой. Сказал Вере, что мне надо срочно печатать мою диссертацию. Обещал позвонить на другой день.
На другой день я позвонил Вере из Ленинки. Сказал, что мне надо ещё пару дней, чтобы закончить печатать. Останется тогда у меня ещё третья часть диссертации, которую надо отпечатать.
- Тогда я поеду со своими на дачу, - сказала мне Вера. - Через два дня я вернусь. А ты там работай как следует.
Мне было неловко и стыдно перед Верой. Хорошо, что она не видела моего лица. Как трудно обманывать близкого человека. Это мне будет наукой.
Через два дня я встретил Веру. Мы сходили в ресторан и отметили годовщину нашего бракосочетания, которая была в июле. Лучше поздно, чем никогда. Вера рассказывала мне о Бердянске. Я ей о своей работе над диссертацией.
- Ты стал какой-то суетливый, - сказала мне вдруг Вера. - Что с тобой? А ну посмотри мне в глаза! Что-то у тебя глазки бегают. Признавайся!
- День и ночь работал, - сказал я Вере. - И всё время думал только о вас.
- Жаль, что тебя там не было, - сказала Вера. - Было так здорово. Море в Бердянске такое ласковое и красивое. Просто плакать хотелось. На тот год надо обязательно поехать вместе.
- Если успею защитить диссертацию, - сказал я. - На защиту выстроилась большая очередь. Всего один Совет на три языка. Да ещё приезжие. Как своему мне, может быть, помогут.
Тридцатого августа было первое заседание кафедры. Я попросил Иванову дать мне ещё пять дней. Осталось допечатать библиографию и заключение.
- Хорошо, - согласилась Иванова. - А сейчас мы пойдём с тобой к ректору. Я за то, чтобы Вы остались работать в нашем институте. Нам нужны мужчины, к тому же члены партии. Вы нам подходите. И нам бы не хотелось отпускать Вас в другой институт.
Мы вошли к ректору в кабинет. Здесь я всего во второй раз. В первый раз меня здесь распределяли в год окончания института. Это было восемь лет назад.
- Мы хотим Вас, товарищ Лугин, оставить работать у нас на заочном отделении, - сказал ректор. - Как Вы на это смотрите? Говорите прямо!
- Я бы хотел поработать на нашем факультете. Здесь я учился. Всех хорошо знаю. Мог бы начать на вечернем отделении.
- Согласен, - сказал ректор. - Из ректорского фонда я выделяю для Вас ставку. Вы довольны?
- Огромное Вам спасибо! Я Вас не подведу.
Я вышел, а Иванова осталась у ректора. О чём они там говорят?
- Вы понравились ректору, - сказала мне Иванова, выходя из кабинета. - Вам повезло. Будете работать под моим руководством. Готовьтесь серьёзнее к занятиям! Я на Вас надеюсь. В начале октября мы Вас выпустим на кафедре. Потом месяц отпуска. А с первого ноября на работу. Защита будет где-нибудь в мае или июне. Диссертацию привезёте мне домой. Запишите мой домашний телефон.
Все эти дни я работал по двенадцать часов. А пятого сентября я работал весь день. Потом печатал всю ночь. В семь утра я закончил печатать. Всё! Диссертация моя закончена! Ура!
Я везу диссертацию Ивановой домой. И хотя я знаю, что у меня будет много замечаний, это всё уже пустяки. Где-то что-то добавить, что-то убрать. Мне выдадут деньги на перепечатку моей диссертации. И тогда я смогу немного вздохнуть. Только немного. А там уже навалятся на меня другие дела. Там надо преподавать. Надо привыкать к новой аудитории. Надо привыкать к коллективу. И надо что-то делать с жильём. Пока неизвестно, когда будет готов наш дом.
От Ивановой я вернулся домой. По дороге купил бутылку водки. Надо мне это дело отметить с отцом. А с остальными потом. И матери тоже налью рюмочку.
- Готовь, мама, закуску! Я закончил свою диссертацию!
Мы сидим с отцом за столом. Мать ставит на стол жареную картошку, селёдку и огурцы. Нарезала дешёвой колбасы. Больше нам ничего не надо.
- Слава Богу! - говорит моя мать. - Сколько времени мучился! А сегодня всю ночь печатал!
- За твою диссертацию! - говорит отец.
Мы выпиваем. Я возбуждён. У меня на душе огромное облегчение. Я всё-таки сделал диссертацию! Полякова мне сильно помогала. Но я работал как вол. Мне себя не в чем упрекнуть. Теперь осталось доложить кратко на кафедре. Потом учесть все замечания, сделать поправки и отдать перепечатывать. А там можно переплетать. И войдёт мой труд в анналы германистики. А там будет видно, чем буду заниматься дальше. Отдохну немного в сентябре и октябре. Надо обсудить все дела с Верой. Где мы будем жить этой зимой? Надо снимать комнату. Но для начала надо её найти. Цены всё время растут. Ладно. Не будем огорчаться заранее.
- Надо по второй! - говорю я отцу. - Я хочу выпить за вас, мои дорогие! Чтобы я делал без вас? Я вас обоих очень люблю!
Мать моя вдруг начинает вытирать слёзы.
- Ты что, мама? Что с тобой?
- Я Фёдора нашего вспомнила. Не дожил он до наших дней. Где лежат его косточки? А вернулся бы живой, жил бы рядом с нами. И собирались бы мы вместе на праздники. Значит, у него судьба такая.
Мы помянули Фёдора.
- Мне хватит, - говорит отец. - А то завтра не поднимусь. Ты допивай и ложись спать.
Вечером я встречаюсь с Верой. Мы гуляем вместе с Матвеем около её дома. Решаем, что я опять поеду в Банный переулок и буду искать комнату.
Но моя поездка не принесла ничего хорошего. Комнаты были нам не по карману.
Двадцатого сентября мне исполнилось тридцать три года.
И опять мы сидим в комнате моих родителей. Пришли мои братья с жёнами. Пришли мои друзья.
Мы долго гуляем. Потом идём на пустырь, где был наш огород. Скоро тут построят пятиэтажный дом. Мы разводим небольшой костёр. И я кидаю картошку в огонь. Попробуем печеной картошки как в старые годы. У меня прекрасное настроение. Диссертация написана. Впереди ещё целый месяц отпуска. За это время найду комнату. И всё у нас с Верой будет прекрасно.
Мы пьём портвейн из бутылки по очереди. Я много смеюсь. Теперь можно и погулять. Потом идём к Игорю. И гуляем у него на кухне.
Вера остаётся у меня, потому что ехать уже поздно. Да и я уже пьян.
Утром я провожаю Веру домой. Гуляю с Матвеем. Жду Веру с работы. Потом мы с ней идём в кино. Вера сообщает, что дом ещё не начали строить. Идёт борьба за участок. Пока его Моссовет не отдаёт. Только не надо унывать. Выше голову и твёрже шаг!
6
Матвей с Ниной Фёдоровной жили ещё на даче. И я поехал к ним. Стояла прекрасная осенняя погода. Мы гуляли с Матвеем по лесу, где шуршала под ногами листва. Мы делали с ним кораблики, а потом пускали их в соседнем прудике.
Через три дня я уехал в Москву. Встретился с Верой. Поехал в Банный переулок. Но ничего найти не мог. Цены были слишком высокие. Или комнатушки были просто чуланами.
Я зашёл в Ленинскую библиотеку, чтобы уточнить некоторые места своей диссертации. Мне ведь нужно было исправить двести десять замечаний Ивановой.
В зале я сразу завидел Катю, мою красавицу-блондинку. Я сел рядом с ней.
- Как поживаешь? - спросил я Катю.
- Только что подумала о тебе, а ты тут как тут. Устала я от своего мужа. Промахнулась я с ним. Что мне делать дальше? Сижу и думаю. Разведёшься с этим, налетишь на другого прохвоста. Может оказаться ещё хуже. А он чувствует, как я к нему отношусь, и звереет с каждым днём. А ты как поживаешь?
- Диссертацию закончил и отчитался на кафедре. Теперь надо готовиться к защите. Сейчас у меня отпуск. С первого ноября приступаю к работе.
- Лучше бы мы с тобой не встречались. Теперь мне ещё тяжелее стало с мужем. Видимо, ничто в жизни не проходит бесследно. Часто сравниваю его с тобой. Плохо, что у меня нет детей. А может, это и лучше? Быстрее разведёмся. Я не хочу от него иметь детей.
- Встретиться со мной не хочешь?
- Не стоит. Тебе это всё даётся легче. А я после каждой встречи долго прихожу в себя. Ты же не бросишь семью из-за меня?
- Не знаю.
- Не юли! Я же вижу тебя насквозь. Тебе только со мной переспать. А на другой день ты всё позабыл.
- Жизнь-то у нас только одна. И она быстро проходит.
- Не дури. И береги свою семью. С жильём у вас всё образуется. А то наломаешь дров, а потом будешь горько жалеть.
- Наверное, ты права. Катя. Я учту твои слова.
Опять я съездил на дачу. Был в Банном переулке. Комнаты были, но очень дорогие. А мы были в долгах как в шелках. Чем будем отдавать долги, и когда их сумеем отдать? Правильно люди говорят, что долги укорачивают жизнь. Эти долги точат мне душу почти каждый день.
И только позже я узнал, что в это время Хрущёв завёз на Кубу ракеты, и могла вспыхнуть третья мировая война.
До нас дошли лишь отголоски этих событий. Мы толком не поняли, что случилось на Кубе. Ну и Хрущёв! Как легко он мог играть судьбами мира на земле. Рисковый он мужик!
Первого ноября я вышел на работу. Меня принял декан Кузнецов. Он сразу навязал мне в качестве общественной работы контроль за студенческим общежитием. Мне неудобно было отказываться.
Моя педагогическая нагрузка была на вечернем отделении. Фактически я пропадал в институте с утра до позднего вечера. Я быстро стал забывать свою диссертацию. А мне надо было исправлять все замечания Ивановой. Но теперь я подбирал упражнения для студентов. Факультет наш занимался за парком “Сокольники”, где раньше находился институт востоковедения. Это здание передали нашему институту. Ездить туда было далековато. От метро “Сокольники” надо было ещё ехать семь остановок на трамвае.
Однажды я посмотрел с пятого этажа нашего здания на равнину за Яузой и понял, что совсем недалеко находится моя больница, где я лежал когда-то. Пролетело шестнадцать лет с тех пор. Странно получается. В этих местах болел, в этих местах теперь работаю.
Седьмого ноября я уже шагал на демонстрации. И вместе с Козловым помогал Кузнецову следить за порядком в нашей шеренге.
Я шёл и думал, где мне провести сегодня вторую половину дня. Решил поехать к жене и сыну. Негоже их оставлять одних на праздник.
Рядом со мной шёл Коротков и подговаривал меня пропустить по сто грамм после демонстрации. К нам подошёл заместитель декана Козлов. Он приглашает Хитрова.
После демонстрация мы зашли в столовую, где я часто сидел с Соколом и Трынковым. Всё опять повторяется в моей жизни. Та же столовая, только я стал старше на десять лет.
- С праздником! - сказал Хитров. - В нашем полку прибыло. Будь здоров, Николай, Ты что-то сегодня грустный!
- Жить негде, - говорю я Хитрову.
- Понятно, - кивает Хитров, - Это проблема трудная. Всё равно держись.
После того как мы посидели часик, я еду к Вере. По дороге покупаю бутылку водки. Там теперь одни женщины. Надо с ними посидеть.
Матвей бросается ко мне. Вера собирает на стол. Дарья косится на меня. Она демонстративно показывает, что совсем не рада моему появлению.
- Не обращай на неё внимания, - говорит мне Вера. - Она скоро уйдёт к своей подруге.
Мы сидим за столом. Поминаем Николая Николаевича. Вера с Матвеем провожают меня до Абельмановской. Я хочу ещё сегодня увидеть своих друзей. Живу в Вешняках, а вижу их редко. Возвращаюсь поздно с работы. Или они в командировке.
- Приезжай поскорее, папа, - говорит мне Матвей и целует меня
- Звони, - говорит мне Вера.
В Вешняках сразу захожу к Нине.
- Наконец-то! - кричит мне Игорь. - Где ты всё время пропадаешь? Совсем отбился от рук! Давай-ка выпьем за наш праздник.
Всем нам идёт уже четвертый десяток. Но в душе мы совсем юные.
- А жизнь-то пролетает! - говорит грустно Игорь. - Вот мы с Витей мотаемся по стране. Видим много прекрасных людей. А жизнь у нас пока неважная. Но люди терпят. Всё измеряют войной. То и дело говорят, что в войну было тяжелее. Грустно всё это. И по стране мы ещё не поездили. А этот мудак Хрущёв чуть войну с Америкой не развязал! Авантюрист он порядочный! И куда смотрели военные, когда он завозил эти ракеты на Кубу? Ладно. Пошли на улицу! Подышим свежим воздухом. Как в старые времена. Исчезают наши уютные Вешняки. Ломают все старые дачи. Возьмут и школу нашу сломают. Участок бойкий. Метро около школы года через три появится. Уже роют это метро открытым способом. Поле перед парком застраивается жилыми домами. Жизнь не стоит на месте.
На другой день я опять поехал к Вере. Надо было нам обсудить, как и где будем жить дальше.
- Не знаю, - сказала грустно Вера. - Просто не знаю. Я спрашивала всех своих знакомых о комнате. Никто не сдаёт. А ты что думаешь?
- Надо искать комнату, - говорю я Вере. - Дом построят не так скоро. Года два пройдёт наверняка. Я приложу все силы, чтобы что-то найти. Давай пока не будем падать духом.
На этом и порешили.
Почти весь день я проводил в институте, в здании своего факультета на берегу Яузы.
Полякова подгоняла меня, чтобы я учёл замечания и отдал перепечатывать диссертацию.
Мне приходилось разрываться на несколько частей. Работа с учебными группами отнимала много сил. Мне очень нравилась эта работа. Но диссертацию надо было добить до конца и защитить.
Иванова предупредила меня, что защита может стать реальной в апреле-мае.
А ещё надо было искать комнату. Дорога забирала много сил. Электричка, метро и трамвай. И везде надо подождать. Но главное - это жильё, это моя семья, с которой я жил врозь.
Пятого декабря был день Конституции. Именно в этот день к нам в квартиру пришёл участковый и заявил, что моя временная прописка как аспиранта закончилась, и мне надо что-то делать с пропиской.
Начались мои хождения по милициям. Мне везде говорили, что мне надо прописываться у жены, у которой была постоянная прописка в Москве.
Я попросил Веру узнать у её мамы, не пропишет ли она меня до получения нашей квартиры. Но Нина Фёдоровна отказалась это делать.
Участковый пришёл ко мне второй раз. Мать моя горько заплакала. А участковый увидел у меня книги на немецком языке и попросил меня сделать ему контрольную работу, так как он учился в заочном юридическом институте. Я, конечно, согласился. Участковый пообещал меня пока не трогать.
А у меня в душе росла обида на Нину Фёдоровну и на Дарью. Почему они отказались прописать меня? Неужели я им враг? Что же мне теперь делать?
Я пошёл на Петровку тридцать восемь. Там мне сразу отказали. Был я в паспортном столе города Москвы на Ленинградском шоссе. И там мне отказали.
И тогда я написал письмо в ЦК КПСС. Описал все свои мытарства.
Вскоре я получил открытку от инструктора ЦК, который пригласил меня к себе на беседу. Он быстро переговорил со мной и позвонил в Моссовет.
- Всё будет нормально, не волнуйтесь, - сказал мне инструктор. - Мы это дело уладим.
У меня пропало желание ездить к Вере. Не мог я больше видеть ни её матери, ни её сестры. Что же это за люди? Я попал в беду и вправе ждать от них помощи. А они отнеслись ко мне как к бродяге. Вера чувствовала моё настроение и плакала.
Отношения наши портились.
Наступило тридцать первое декабря. Я позвонил Вере и пригласил её к себе в Вешняки. Она отказалась приехать к нам. Я не стал уговаривать. Раз человек не хочет, зачем его уговаривать?
Новый год я начал с родителями, Таней и Андреем, а потом ушёл к друзьям.
- Не горюй! - утешала меня Нина. - Всё у тебя образуется. Это началась полоса невезения. Она быстро пройдёт. Лучше выпей водочки.
- Держись, Коля! - подбадривал меня Игорь. - В жизни бывает всякое. Главное - мы вместе. А неприятности все перемелются. И всё потом забудется.
Я ушёл в работу. Ездил в библиотеку. Отдал перепечатывать свою диссертацию. Искал в зале глазами Катю. Но она куда-то пропала. Что с ней? Не случилось ли чего? Жива ли она вообще?
В деканат позвонила Вера и попросила меня встретиться у метро Таганская…
- Ты почему перестал мне звонить? - спросила меня Вера. - Я здесь ни в чём не виновата! Я не могу отвечать за маму, она старый человек, а тем более за сестру. Ты же знаешь, какая она вредная. Зачем ты меня объединяешь с ними? Надо скорее искать комнату. Иначе может случиться непоправимое. Поругаться и разбежаться легче всего. Но у нас растёт сын. О нём мы должны думать в первую очередь. Ты это понимаешь? О чём ты вообще сейчас думаешь?
- Как же мы будем жить дальше, если твоя мать и твоя сестра так плохо поступили со мной? Разве я им чужой человек? Я вообще их не хочу больше видеть!
- Но я тоже не могу отказаться от них. Мама вырастила нам Матвея. Получим квартиру, тогда можешь не обращать на них внимания. Возьми себя в руки, Коля. Если мы не будем вместе, всё у нас тогда рухнет. Ты это понимаешь?
- Постараюсь ради тебя и сына. Но этой обиды я никогда не забуду.
И опять побежали дни. Я редко звонил Вере. Чаще она звонила мне в деканат. За это время я сблизился с Коротковым, Козловым и Хитровым. Пару раз мы зашли в стеклянную шашлычную в парке Сокольники. Текли наши бесконечные мужские разговоры о работе, о Хрущёве, о политике вообще, о женщинах.
Вечерами бродил перед сном по зимним Вешнякам. И думал о своей жизни. Всё у меня было хорошо и вдруг тупик. Всё-таки я не сумел найти комнату. А при желании смог бы. Что-то сломалось у нас с Верой. Нет уже прежнего доверия друг к другу. Наступило отчуждение. Видим друг друга редко. Нет у нас больше доверительных и откровенных разговоров. К чему всё это приведёт?
В конце февраля я позвонил вечером Вере. К телефону подошла Нина Фёдоровна.
- Веры нет, - сказала Нина Фёдоровна. - Она ушла в кино.
Мне это не понравилось. Вера знает, что я вечером часто ей звоню. А её нет дома. И почему она в кино без меня? А может, она не в кино?
Я медленно шёл к дому. Ярость душила меня. Что же это такое? И так жизнь не ладится, а её нет дома. Где же она? Что мне делать дальше?
Я словно окаменел. И не стал больше звонить Вере. Работал, читал, гулял, но не звонил. Вера мне тоже не звонила.
Наступило восьмое марта, а я не звонил. Наступил день рождения Веры. И я опять не позвонил. Я понимал, что сжигаю мосты, и что всё это может кончиться плохо. Но ничего не мог поделать с собой.
Через три недели Вера позвонила мне на работу и предложила встретиться.
- Я решила подать на развод, - сказала мне сухо Вера. - Почему ты молчишь?
- Мне все равно.
- Тогда до встречи на суде, - сказала сухо Вера.
- Не запугивай меня, я уже пуганый, - ответил я, и молча пошёл к станции метро.
Вот и всё. Была Вера, и нет Веры. Значит, я просто невезучий человек. Не справился с жизненными обстоятельствами. Они просто оказались сильнее меня. Я переоценил свои силы. Кто я такой? Пока просто полунищий преподаватель. Без жилья, но с пропиской. Теперь у меня не будет и Веры. И Матвея я буду видеть только изредка. Ладно. Не надо растравлять свою боль. Надо жить на этом свете, как бы мне трудно ни было. Я всё-таки не слабак. Я и этот удар перенесу, только что потом после меня останется? Будет видно. Сейчас надо взять себя в руки. Загрузить себя по горло делами. Полякова советовала мне сразу написать статью, а потом вторую, тогда можно ставить вопрос о присвоении мне звания доцента. Вот я и займусь этим. А сейчас мне надо немного выпить. Только где и с кем? С родителями не хотелось бы. Отец и мать сильно расстроятся из-за меня. С друзьями мне тоже не хочется говорить сейчас на эту тему. Они тоже будут сильно переживать. Лучше я поеду на работу и посижу потом с кем-нибудь в нашей шашлычной. Хорошо, если бы это были Коротков, Хитров и Козлов. Сейчас не надо пороть горячку. Сгоряча можно наломать много дров. И Вера может одуматься, и я могу найти какой-то выход. Просто наши отношения накалились. И нервы мои не выдержали. Сейчас надо ехать на работу. Потолкаться на кафедре и в деканате, а потом сколотить мужскую компанию. Если только получится. Надо все время двигаться и что-то делать. Движение спасёт меня. Тогда боль немного утихнет. И дома надо вести себя спокойно. Чтобы родители за меня не так сильно переживали. Ничего! Дин-дон, дин-дон! Я ещё поживу на этом свете! Только время расставит всё по своим местам. Только время проверит мои чувства и чувства Веры. А если у нас всё остыло, и в сердцах наших остался только холодный пепел, то нечего тогда и огород городить! Лучше разбежаться пораньше, чем потом пилить друг друга и тратить все свои душевные силы на мелкие ссоры и выяснение отношений. Дин-дон, дин-дон! Не пропаду я на этом свете. Руки-ноги есть, голова есть, не дурак, не урод. Не пропаду. Какая-нибудь краля приголубит и пожалеет меня. А мне пока больше ничего не надо. У меня ещё много дел впереди: мне надо отыскать следы Фёдора, надо защитить диссертацию, надо найти себе где-то жильё, надо съездить в Германию, надо поездить по Советскому Союзу, надо вообще взять от этой жизни как можно больше. На свете много изумительных людей. Надо всё изведать в этой неповторимой и таинственной жизни. Дин-дон, дин-дон!
7
Диссертация моя была перепечатана. Я отдал её переплетать. Теперь надо определить сроки защиты.
Иванова пошла к проректору по научной части и долго с ним разговаривала. Вышла она сияющая.
- Говори, Лугин, мне спасибо! Я выбила дополнительную защиту первого июля! Все профессора придут в этот день за отпускными деньгами и заодно посидят на твоей защите! Но мне это стоило большой крови. За это проректор заставил меня написать ещё две рецензии на докторские диссертации. Мне пришлось согласиться. Просто так в нашей жизни ничего не делается.
- Огромное Вам спасибо!
- Не подводи только меня на работе и всегда будь готов заменить заболевших преподавателей. Не подведешь?
- Не подведу.
Я готовился к защите. Каждый день пропадал на работе. И домой мне ехать не хотелось. Дома было тихо и скучно.
Первого мая я пошёл на демонстрацию. Я думал о Матвее. Ехать ли мне к нему? Или не ехать? Сам расстроюсь, и Матвей будет переживать. Я решил не ехать. Отложу эту встречу на лето или осень.
После демонстрации я вместе с Козловым, Хитровым и Коротковым зашёл в нашу столовую на углу Метростроевской улицы. На душу давила тяжёлая тоска.
- Ты что-то сегодня не в себе! - сказал Хитров.
- С женой неприятности.
- Не переживай особенно, - утешил меня Хитров. - Если вы любите друг друга, то всё равно будете вместе. А если любовь умерла, то только будете мучить себя и детей. Наберись мужества и терпения. И тогда всё у вас прояснится.
Хитров был прав. Только тяжело болтаться одному на этом свете! И хуже всего эта неопределённость. То ли думать о Вере, то ли её забыть.
В плохом настроении я еду домой. Дома сидят мои братья с жёнами, поют песни. Как мне всё это выдержать.
- Штрафную! - кричит пьяный Степан. - Шибко грамотный! Не хочет уважать своих братьев!
Я смотрю на Степана. Господи! Сидел в тюрьме за хулиганство. Покалечился там. Не попал на фронт из-за этого. Остался в живых. И как же он ценит эту жизнь? И нужна ли ему эта жизнь! Я думаю о Фёдоре. Чистый мальчик. Ему только исполнилось девятнадцать лет. Ничего он не видел в этой жизни. За что он погиб? За нас всех. А понимает ли это Степан? Иногда, наверное, понимает. Но не очень часто. Фёдор погиб, а мы вот сидим, гуляем, страдаем, и не ценим по-настоящему эту жизнь. Переживаем из-за пустяков. И вообще слишком много внимания уделяем этим пустякам. А жизнь ведь даётся человеку один раз. Муторно у меня на душе.
Я молча выпиваю штрафную порцию и ухожу к Тане. Там ложусь на кровать. И мне наплевать, что там кричит Степан в мой адрес. Стоит ли обращать внимание на пьяного человека? Как я буду жить дальше? А жить надо. Надо работать. Надо ставить и дальше перед собой цели и добиваться этих целей. Ладно. Не надо копаться в душе. Вечером заскочу к друзьям. И мне станет полегче.
Ушли мои подвыпившие братья. Я захожу к Нине. И застаю всех друзей в полном сборе.
Обсуждаем нашу жизнь. Всё вроде идёт в нашей стране неплохо.
- Девятого обязательно встречаемся! - говорит Игорь. - Прошу не забывать.
Мы долго гуляем по Вешнякам. С грустью смотрим, как наш посёлок разрезает новая широкая улица. Улица Паперника. Он погиб под Сухиничами во время атаки в феврале сорок второго года. Был наш посёлок, и нет нашего посёлка. Зато у многих отдельные двухкомнатные квартиры. И это здорово. Народ, правда, уже успел прозвать эти квартиры с низкими потолками “хрущобами”. Но и за это спасибо. Мне бы иметь такую квартиру. И я бы жил вместе с Верой.
Девятого мая мы встречаемся у Нины.
- Восемнадцать лет пролетело со дня Победы ! - говорит Игорь. - Подумать только! И никто не может остановить это быстротекущее время. И как это понять, что у времени нет ни начала, ни конца? Я себе этого представить не могу. С пространством то же самое получается. Нет у пространства никакого конца. Вот и пойми после этого, где мы живём и зачем мы живём. Поневоле будешь думать о Боге. Как же это так? У времени нет никакого конца. Во всех делах бывает начало и конец. Тут ещё угроза ядерной войны. А если она разразится? Что тогда от нас останется? Одна ядерная пыль?
- Не каркай в такой день, как старый ворон, - остановила Игоря Нина. - Хватит тебе. Игорь! Мы сегодня празднуем годовщину Победы. И поминаем всех погибших. Войны не будет. Вся логика нашей жизни подсказывает это.
- Я согласна целиком с Ниной, - вмещалась Лена. - Не будет большой войны. Люди теперь поумнели. Хватит убивать друг друга!
- Огромные деньги расходуем на оборону, - сказал Виктор. - Мы с Игорем мотаемся по стране и видим всё время новые военные заводы. Новые танки, пушки. О ракетах я уже не говорю. Новые самолёты. Это всё народные денежки. А если бы все эти деньги потратить на людей? Сколько бы для них квартир построили? Сколько бы счастья принесли в каждый дом? Но нет. Надо вооружаться. Почему мы вдруг решили, что американцы обязательно нападут на нас? А может, мы сами собираемся нападать на них? Мы же не знаем, какие доктрины разрабатываются в высших штабах.
- Оружие нам нужно, - не согласилась Нина. - В первый год войны не хватало на всех винтовок. А немцы между прочим были около Речного вокзала на мосту через канал. Лучше уж жить поскромнее, но чтобы страна наша была защищена от всяких случайностей. Если бы у нас сразу было много самолётов и танков, было бы много автоматического оружия, мы бы не потеряли так много людей в этой войне. За все наши промахи платили людской кровью.
- Нам пора уже договориться по-хорошему с американцами и перестать заниматься гонкой вооружения, - сказал Игорь. - Нельзя же бесконечно вооружаться. И зачем всё время пугать друг друга? Не доверяем друг другу. В каждой стране должны быть выдающиеся лидеры. Этого нельзя сказать о нашем Хрущёве. Ему не хватает ни дипломатии, ни образования. Жаль. Так мы скоро останемся без штанов. Деревня полностью развалилась. Особенно в нечернозёмной зоне. На Украине дела идут получше. Там богатая земля, и народ живёт веселее. Климат к тому же играет большую роль. Боюсь, что нашу страну лет через двадцать ожидает катастрофа. Буду рад, если я ошибусь.
- А я верю, что у нас всё будет хорошо! - возражает Нина. - Человеческий разум обязательно победит! Когда в Японии сбросили первые бомбы, то ещё толком не понимали, какое это страшное оружие. А теперь всем ясно, что в будущей войне победителей не будет.
- Время покажет, - сказал Игорь. - Может, ты и права. Я не настаиваю на своём мнении. Ладно. Айда на улицу!
Наш бывший посёлок исчез. И нет нашего шлакового шоссе. И нет гаража. Всё исчезло. А над железной дорогой будут строить мост. Но это будет ещё не скоро. И кладбище около рынка тает на глазах. Его урезают со всех сторон. Скоро от него ничего не останется.
Мы долго стоим у станции. Попадается много подвыпивших мужчин. Это, конечно, бывшие фронтовики.
Я вспоминаю военные годы. Всё кануло в вечность. Наша жизнь стремительно летит вперёд. Куда же она летит? Какие законы управляют этим движением?
Мы подходим к нашей школе. Долго стоим около неё. Вокруг детские голоса. Девчонки играют в классики, ребята носятся с мячом. Рядом шумит Рязанское шоссе. А во дворе школы стоят в белых цветах наши вишни.
Скоро будет здесь метро. Вырастут другие многоэтажные дома. И от Вешняков почти ничего не останется.
Уже закрыли чугунолитейный завод. Построили под линией железной дороги туннель. Всё летит вперёд.
Игорь пригласил меня и Виктора к себе на посошок.
У Игоря пьём водочку и ведём неторопливую беседу.
- Боюсь я за нашу страну, - говорит с горечью Игорь. - У меня такое впечатление, что наши правители не знают, как живёт наш народ. Или им на это просто наплевать. И сами не ведают, куда они идут и куда ведут наш народ. Если бы у нас была настоящая критика! Критиковать можно только домуправов, продавцов и дворников. А начальство критиковать нельзя. Особенно, если этот начальник секретарь райкома или обкома. А без критики нам смерть. Нет критики, нет и анализа обстановки. Я на работе часто критикую наши недостатки, а меня всё время повышают. Говорят, что я смелый и принципиальный. Замминистра меня всё время хвалит. Не знаю, чем это всё кончится. Боюсь, что однажды вытурят меня с работы. Но пока держусь. Сердце болит, когда видишь бардак и бесхозяйственность. Всё-таки от жизни я ожидал большего. Если бы я стал моряком, я бы так не приглядывался к нашим недостаткам. Увидел бы весь мир. И был бы, наверное, счастлив. А теперь меня из-за секретной работы даже в соцстрану не выпускают. Езжу только по нашей стране. А ты, Коля, поездишь по миру. У тебя другая специальность. Посмотришь за нас многое в этом огромном мире.
Сидим долго. Кажется, обо всём поговорили. Выплеснули свои души. Немного успокоились. Что же мне делать со своей семьёй? Чего ждать и на что надеяться? Надо всё обдумать. Либо разводиться, либо мириться.
8
В июне я готовлюсь к защите. С Поляковой мы предусмотрели все возможные вопросы. Только был бы кворум. Первого июля у преподавателей начинается отпуск. Кое-кто может и не придти. Тогда зашита сорвётся.
Двадцать первого июня в газете “Вечерняя Москва” появилась публикация о моей защите. Все защиты диссертации предварительно объявлялись в газетах.
Иванова лично обзванивала знакомых профессоров, чтобы они после зарплаты не убегали домой, а пришли в зал заседаний Учёного совета. Профессора обещали обязательно придти.
Встал вопрос о банкете. Почти все аспиранты устраивали после защиты банкет. Так было принято.
Я решил посоветоваться с Поляковой.
- Такое событие бывает раз в жизни, и его надо обязательно отметить, - сказала мне Полякова. - Потом будете вспоминать это событие вою жизнь. Чем Вы хуже других аспирантов?
Вместе со мной защищалась другая аспирантка. Её муж был большим начальником. Мы договорились устроить банкет на двоих. Расходы пополам. Этот большой начальник сумел выбить зал в ресторане “Арагви”. Ресторан славился своими цыплятами-табака.
Придёт ли на защиту Вера? Я решил, что в данной ситуации она, конечно, не придёт. Я не собирался её приглашать.
Наступило первое июля.
Я немного волновался. Пораньше выехал из Вешняков, чтобы исключить всякие случайности.
- Не волнуйся, Лугин, - сказал мне учёный секретарь. - Главное, чтобы был кворум. А остальное пройдёт как по маслу. У всех членов совета отпускное настроение. Наверняка не будут задавать тебе много вопросов. Всё будет хорошо.
За полчаса до защиты я сидел в зале. И вдруг я вспомнил, что именно в этой аудитория было моё первое занятие на первом курсе четырнадцать лет тому назад. Это случайность или закономерность?
В зал входили профессора. Они шутили, говорили об отпуске. Для них это было рядовое заседание. А для меня это было событие, которое можно было сравнить с битвой при Ватерлоо.
Учёный секретарь начинает зачитывать мои автобиографические данные. Потом предоставляет мне вступительное слово.
Я поднимаюсь, начинаю кратко излагать содержание своей диссертации. И волнение куда-то вдруг пропадает.
Потом было несколько вопросов, на которые я, волнуясь, ответил. Кажется, самое трудное позади.
Я сел на свое место, а учёный секретарь стал зачитывать отзыв коллективного оппонента. Потом выступил первый оппонент, а за ним второй. Я ответил на их замечания. Потом два профессора поддержали меня. Мне дали заключительное слово. Я всех поблагодарил. Защита закончилась.
Я сел. И не верил, что все уже позади. Но надо ждать результатов голосования, которые объявит только после второй защиты.
Идёт голосование, я дико волнуюсь. Как бы не провалиться. Счётная комиссия объявляет результаты голосования. Единогласно. Ура! Я победил! Долгожданная цель достигнута. В эту минуту мне захотелось, чтобы рядом со мной была Вера. Всегда в жизни чего-то нехватает.
Я приглашаю членов Совета и членов моей кафедры на банкет. Я могу пригласить двадцать человек. И другая аспирантка тоже двадцать.
Игорь и Виктор были на защите, но я старался не глядеть на них. Мы едем в Вешняки. Время до начала банкета ещё есть.
Я сообщаю радостную весть родителям, мы выпиваем по рюмочке. Мать начинает плакать от радости.
В пять часов я еду со своими друзьями в “Арагви”. Нина и Лена волнуются.
- Боюсь я ваших профессоров, - говорит Нина. - Они все такие важные.
- Ерунда! - успокаиваю я Нину. - На банкетах много шума и веселья, много анекдотов. А потом потанцуем. Не робей, Нина!
Банкет идёт по накатанной колее. Звучат тосты, шутки, анекдоты. Потом мы танцуем. После цыплёнка мы пьём кофе с мороженым и собираемся расходиться.
Я ещё раз благодарю всех гостей. Особенно Полякову и Иванову.
В Вешняках мы сидим часок у Нины, подводим итоги моей защиты и моего банкета.
- А ты молодец! - хвалит меня Игорь. - Добился своего. Будешь докторскую писать?
- Подумаю. Это очень тяжело. Наверное, всё-таки не буду. Докторские диссертации пишут очень одарённые люди. Надо пока в себя придти.
- Тебе виднее, - говорит Игорь. - Ещё раз мы тебя от души поздравляем!
Дома я валюсь на свой диван. И сразу засыпаю.
На другой день еду оформлять документы для Высшей Аттестационной Комиссии. Куй железо, пока горячо.
Около недели я оформляю все документы. Наконец секретарь везёт все документы в ВАК.
Чем же мне теперь заняться? До первого августа я свободен. Первого августа я должен участвовать в проведении вступительных экзаменов. Впереди у меня целых три недели. Хорошо бы съездить в Калугу. Но ждут ли меня там? Надо написать письмо или послать телеграмму. А если поехать прямо так? Рискованно. Вдруг все мои друзья ушли в отпуск?
Но на другой день рано утром в нашей квартире появился Сидоров. Как он меня разыскал?
- Кто ищет, тот всегда найдёт, - говорит улыбаясь Сидоров. - Собирайся! Поедем в Калугу! Уже два года не был у нас.
В Калугу теперь ходят электрички. Мы едем с Сидоровым после обеда. И через три с половиной часа мы в Калуге. В тот же вечер собрались у Романова. Слава Богу! Все оказались на месте. Послали и за Михаилом Ивановичем.
- Приехал, греха тяжкого! - обрадовался мне Михаил Иванович. - Завтра поедем на Оку рыбу ловить. И Заливая возьмём с собой.
Романов ругает Хрущёва за совнархозы, и за раздел райкомов и обкомов на сельские и промышленные.
- Запутался наш Хрущёв, - сокрушается Романов. - Я ему первое время так верил! А он всё мечется и мечется. Видимо, не хватает ему кругозора, да и хороших помощников нет рядом. И с кукурузой у него ничего не получилось.
На другой день мы тянем по очереди нашу лодку вверх по Оке. Калуга остаётся позади.
Мы останавливаемся на нашем месте и начинаем налаживать перемёт. Тарасов успел купить свежей рыбы у проплывающих рыбаков. Он сразу начинает варить уху. Михаил Иванович пошёл на поиски сена и вскоре притащил две больших охапки.
Около нас дышит Ока. С лугов накатывает аромат луговых цветов. Ярко полыхает костёр. На нём булькает наша уха. Романов расстилает скатерть на земле и раскладывает наши припасы.
- Ну что? - говорит Романов. - Надо бы принять по маленькой. За нашего дорогого москвича, который нас не забывает.
Начинает темнеть. От воды плывёт туман, мы хрупаем свежими огурцами, едим селёдку и варёную картошку со свежим луком.
- Сейчас ушица будет готова! - говорит торжественно Тарасов. – А хорошо-то как, братцы! Под уху надо принять по маленькой.
Ложками черпаем уху из котелка, потом едим куски рыбы. Заливай сидит около нас и не сводит глаз с хозяина. Михаил Иванович кидает ему кусок колбасы. Заливай отходит в сторону и тихо съедает свою долю.
- Моему Заливаю цены нет! - заявляет вдруг Михаил Иванович. – Мне за него большие деньги предлагали. А я не польстился. Мне Заливай дороже жены!
- Может, в Калугу вернёшься? - спрашивает вдруг меня Романов. - Дадим тебе как кандидату наук двухкомнатную квартиру. Хватит тебе мыкаться в Москве! Подумай об этом! И с Верой надо тебе мириться. Все ссорятся. Но надо уметь мириться! Поссорились и помирились. Поссорились и опять помирились. Зато после ссоры как всё в доме идёт гладко! Не дури, Николай! У тебя сын растёт. Найдёшь другую женщину, а она тоже такой же окажется. Все бабы на одну колодку. Женщину ценить, уважать, но не распускать.
На другой день всё повторяется как и в былые годы. Мы рано встаём, выбираем из перемёта рыбу, варим уху, пьём водку, купаемся, загораем, а поздно вечером медленно плывём по течению в Калугу. Она медленно вырастает перед нами. Хороша Калуга, но и Москва тоже хороша. Моя душа теперь в Москве. Везде есть хорошие люди. Отдохнул, и пора домой.
Я хожу по зданию института в Калуге, где проработал шесть лет. Мне немного грустно. Прекрасные были годы. Был я молод и надеялся на своё счастье. Теперь я кандидат наук, буду получать хорошую зарплату, но нет рядом со мной Веры, нет Матвея. Кто я и зачем я на этом свете? Где-то и что-то я сделал не так. Поторопился. Романов во многом прав. Надо мне в Москве обо всём подумать.
Днём мы ещё раз купаемся на городском пляже. Калуга над на¬ми. А мы резвимся. Потом пьём пиво в павильоне.
- Вечером сегодня уеду, - говорю я друзьям. - Отец у меня сильно сдал. Надо денег подхалтурить. Да и статью пора писать. Надо уже думать о звании доцента.
- Когда теперь приедешь? - спрашивает Романов. - Подумай о моём предложении. Нам хорошие кадры нужны. Студенты тебя ценили. Ты и сам это хорошо знаешь.
- Приеду когда-нибудь. В нашей жизни опасно загадывать. Я теперь не знаю, как сложится моя жизнь. С Верой надо решить вопрос. С жильём надо что-то делать. И по работе надо расти. Дел много. Я к вам обязательно приеду. Я без Калуги теперь тоже не могу.
Вечером друзья провожают меня. Я ещё успел забежать к Михаилу Ивановичу. Заливай радостно завилял хвостом, увидев меня.
- Пришёл, греха тяжкого! - обрадовался Михаил Иванович.
- Уезжаю сегодня вечером, Михаил Иванович. Но я ещё приеду.
- Выпьешь на дорожку?
- Не буду, Михаил Иванович. Вчера хорошо приняли. Надо организму давать отдых.
- Ну, будь здоров, - говорит мне Романов на вокзале, и обнимает меня.
Тарасов и Сидоров тоже обнимают меня. Мы всё-таки выпили перед отъездом у Сидорова. Надо было поставить последнюю точку.
Я вхожу в вагон, мои друзья машут мне рукой, поезд трогается. Калуга остаётся позади.
9
Дома я сразу поехал в Ленинку. В библиотеке было пустынно. Многие отдыхали. Я поискал глазами Катю. Но она куда-то пропала.
Я бы ей поплакался в жилетку.
Стал обдумывать тему будущей статьи. Скорее бы меня утвердили. Тогда у меня сразу будет другая зарплата. Намного больше моих ста двадцати рублей.
Я поехал в институтскую поликлинику, где когда-то Фадейкин делал для меня оправку. Надо было запломбировать два зуба. А то потом будет некогда. Рядом со мной села женщина моих лет. Симпатичная. Я спросил, где она работает. Оказывается в радиокомитете. Переводчик монгольского языка.
Меня вызвали к врачу. На столе я увидел карточку моей соседки. Зовут её Раиса Ивановна.
- Идите, Раиса Ивановна, - сказал я ей, выходя из кабинета.
Я дождался, когда Раиса Ивановна выйдет из кабинета. И приклеился к ней.
- У меня много времени, - сказал я. - Можно я Вас немного провожу?
- Можно, - ответила Рая.
Мы зашли в магазин. Она купила продукты, а я бутылку коньяку. На всякий случай.
Жила Рая за Соколом.
- А у Вас муж есть? - спросил я.
- Разведена.
- Я тоже собираюсь разводиться.
- Собираться можно десять лет, - почему-то сказала вдруг Рая.
- А дети у Вас есть?
- Сын. Он сейчас в пионерском лагере.
У Раи была двухкомнатная кооперативная квартира. Она только что въехала в неё. Ещё пахло свежей краской.
Мы сели за стол, выпили.
- Можно я останусь у Вас? - спросил я.
- Я Вас совсем не знаю. Прошёл час, как мы увидели друг друга.
- Вот мой партбилет, - сказал я, и протянул Рае свой партбилет.
- Я коммунистов терпеть не могу, - сказала Рая. - Почти все они карьеристы.
- Я не такой. Я очень положительный человек.
Мы выпили ещё. Я рассказал Рае о своей семейной жизни. О работе. О родителях. И остался ночевать.
Утром я поехал домой. Рая дала мне свой рабочий телефон. Договорились через пару дней встретиться.
Я ехал домой. И думал о своей жизни. Что-то у меня идёт не так. Как же я буду жить дальше? Не разведён и не женат. Сколько я так промыкаюсь? Вера тоже не подаёт на развод. Чем всё это закончится?
Первого августа я принимал вступительные экзамены в паре с другим преподавателем. Мне было жалко бедных абитуриентов, которым приходилось ставить плохие оценки. А ведь когда-то я сам сдавал этот экзамен. Всё течёт, всё изменяется. Студенческие годы остались далеко-далеко. Теперь я солидный педагог со стажем.
Наши встречи с Раей повторялись с интервалами в три-четыре дня. Но скоро должен вернуться её десятилетний сын из лагеря.
- Постарайся с ним подружиться, - попросила меня Рая. - А то я буду сильно переживать. Если вдруг внезапно появится мой бывший муж, то ты не дёргайся. Он теперь для меня абсолютно чужой человек.
Вернулся сын Дима. Хороший мальчик. Мы с ним сразу подружились. Я ему рассказывал шпионские истории. Мы ходили гулять по округе.
- Хоть бы раз пообещал жениться на мне, - сказала мне как-то Рая.
- Я слов на ветер не бросаю.
- Всё ясно, - сказала Рая. - Покрутишься около меня, а потом тихо слиняешь. Все вы мужики одинаковые. Вам нужно только одно.
- Я не такой, - пытался я защищаться.
- Молчи лучше! Ты такой же, как и все остальные.
Тридцать первого августа наш ректор делал традиционный доклад перед началом учебного года.
- Надо срочно зайти к ректору тебе и Козлову, - сказал мне после доклада декан Кузнецов.
Мы с Козловым входим в кабинет ректора.
- Здравствуйте, орлы! - говорит нас весело ректор. - Значит так, Лугин. Кузнецова мы ставим проректором заочного отделения. Деканом выдвигаем Козлова. А тебе мы предлагаем быть заместителем декана. Как ты, Лугин?
- Это всё для меня неожиданно. Мне надо бы написать ещё пару статей для получения звания доцента. Надо подумать.
- Нечего думать, Лугин! Я подписываю приказ. Ты же не откажешься уважить просьбу ректора? Мы тебя с таким прицелом и оставляли, чтобы выдвинуть на одну из должностей.
- А если я не справлюсь? - спросил я. - Неудобно получится.
- Справитесь, - отрезал ректор. - Всё! Я подписываю приказ.
Первого сентября начался новый учебный год. Я сидел с Козловым в деканате.
- Не робей, Николай! - подбадривал меня Козлов. - Слушайся меня и не халтурь. И всё у тебя получится. Я тебе всегда помогу, мы знаем друг друга, и обязательно сработаемся.
Я сидел в деканате и думал о Матвее. Сегодня он пошёл в первый класс. Господи! Ну почему так всё глупо получилось? Почему я не проводил Матвея в школу? Я понимал, что мне не стоило появляться около школы, куда пошёл Матвей. Сначала надо прояснить свои отношения с Верой. Надо подавать на развод. Раз такая ссора, то делать больше нечего. Оба мы упёрлись. Оба не хотим уступать друг другу. Значит, буду подавать на развод. Значит, у меня такая судьба. А Матвея буду навещать два раза в месяц. Вот как всё получилось. Толчок нашей ссоре дала всё-таки эта чёртова прописка и этот участковый, который хотел меня выселить. Вот я и завёлся. Если бы был жив Николай Николаевич, он бы не допустил такого безобразия. А мне надо было снять комнату во что бы то ни стало. В крайнем случае надо было ещё подзанять денег. А что теперь? Теперь - развод.
Двадцатого сентября мне исполнилось тридцать четыре года. В тесной комнатушке моих родителей набилось человек двенадцать. Мои друзья, братья с жёнами, Таня и Андрей.
У меня было грустное настроение. Радоваться в общем было нечему. Семья распалась. Но жить всё-таки надо, раз я появился на этом свете.
Потом все мы вышли на улицу. Братья с жёнами пошли по домам, а я с друзьями стал бродить по округе.
- Половину своей жизни мы уже прожили, - сказал Игорь.
- У нас всё ещё впереди, - сказала весело Нина. - Тридцать четыре года - это совсем мало. Мы ещё поживём на этом свете.
В этот вечер Игорь пригласил меня и Виктора посидеть у него.
- Давайте пропустим по маленькой, - предложил Игорь. - По-маленькой, по-маленькой, чем поят лошадей!
- Что-то мы сегодня немного грустные, - сказал Виктор. - Нехорошо.
- Я за Колю переживаю, - ответил Игорь. - Хорошая, кажется, была семья, а вот всё развалилось. Всё зло идёт на этом свете от женщин. Сбивают они Веру с истинного пути. Был бы отец, так бы не случилось. И ты, Коля, тоже виноват кое в чём.
- Что случилось, то случилось, - сказал я. - Не у одного меня рушится семья. Сейчас полно разводов.
- А может, помиритесь? - спросил меня Игорь. - Не надо вам торопиться с разводом.
- Там будет видно, - ответил я уклончиво. - Всё в жизни не предусмотришь.
- Это верно, - согласился Игорь. - Но ты всё-таки, Коля, не торопись с разводом.
- Ладно.
Мы выпили ещё и разошлись по домам. Впереди лежит незнакомая и загадочная жизнь. Что она принесёт мне нового? Посмотрим. Надо только поменьше переживать. Всё у меня будет хорошо, только не сразу. Скорее бы утвердили мою диссертацию. Тогда у меня будет приличная зарплата. И я начну возвращать долги.
В стране начались перебои с хлебом. Пришлось закупать его за границей.
- Допрыгались! - резюмировал мрачно Игорь. - Развалили деревню, а теперь хлеб покупаем в Америке. И никто ни за что не отвечает. Это просто так Хрущёву не пройдёт.
Я продолжал ездить к Рае. Она мной была недовольна. Мне казалось, что она видит меня насквозь.
- Ты очень хитрый! - говорила мне Рая. - Получил своё, и до свидания! А мне как жить дальше? Если у меня ребёнок, так это не позор. Тебе надо на мне жениться! Давай решай. Или женишься, или отваливай!
Мне не нравилась её грубоватая манера. Меня надо брать лаской. А она давит на меня.
Хитров, Коротков, Козлов и я часто заходили в стеклянную шашлычную в Сокольниках. Мы брали по шашлыку, потом по цыплёнку. Выпивали грамм по триста коньяка. За два-три часа успевали обсудить все острые проблемы.
Наш коллектив на факультете в основном состоял из женщин. И тут ничего не поделаешь. Мы были с ними вежливы, делали им комплементы и не ввязывались в ссоры. Их больше, и они всё равно будут правы.
Мне нравилась только Лида Китаева. Она работала со мной на одной кафедре. Она была чуть старше меня. Не выпендривалась.
Но Щукину я органически не выносил. И как только Господь Бог создаёт такое отродье? Она была умна, эрудированна, но издевалась над студентами. И с ней было опасно связываться. Это был страшный человек. Её можно было победить только всем коллективом. Особенно мне было жаль студентов. С ней я старался не общаться. Она это чувствовала. Метала в мою сторону злобные взгляды и ехидные замечания. Но я не обращал внимания. Бой надо принимать на выгодных позициях. Этой мудрости учил президент Рузвельт. А я только начинал работать на факультете. Я знал, что Щукина выпытывала у студентов, как я веду уроки, не болтаю ли лишнего, хорошо ли знаю немецкий язык. Пусть выспрашивает. Я пока подожду. Мне торопиться некуда. А придёт час, и я дам ей решительный бой. Если, конечно, такой час придёт. Я подумал о том, что плохо у нас набирают педагогов. Не смотрят на человеческие качества. Смотрят в первую очередь на оценки, на наличие учёной степени. А можно ли такого человека подпускать к студентам, об этом как-то не задумываются. И лишь когда вспыхивают конфликты, начинают присматриваться к этому человеку. А уволить у нас с работы почти невозможно.
Теперь я сидел в деканате в Сокольниках на берегу Яузы. Козлов часто ездил на совещания в главное здание. Мне приходилось заниматься самыми разными делами. Но я рад был этому. Лишь бы не сидеть дома одному и не бродить по Вешнякам. Я работал в деканате, потом давал уроки на вечернем отделении, беседовал с двоечниками, которые всё никак не могли ликвидировать свои двойки. Но временами в душу закрадывалась тревога. Правильно ли я живу? Где-то и что-то я сделал не так. И как я теперь буду жить дальше? Институт закончил, диссертацию защитил, а жену и сына потерял. Выходит, что я приплыл к разбитому корыту? Теперь я сильно начинал жалеть, что встретился с Раей. Зря только время теряю с ней. Зря. А если я встречусь с хорошим человеком и захочу жениться? Но я не смогу этого сделать, потому что я пока не разведён. Выходит, что я уже подпорченный кадр. Нельзя мне останавливаться на полпути. Раз Вера не подаёт на развод, то тогда я подам! Зачем тянуть резину дальше? Раз случилась такая сильная ссора и мы до сих пор не помирились, то ждать уже больше нечего. Надо разводиться. А с сыном мне надо тогда регулярно встречаться. Иначе он совсем забудет меня. Надо подавать на развод. Только не надо говорить на эту тему с Раей. Незачем ей всё это знать. Она тогда совсем озвереет. Такие у меня дела. Допрыгался. Что ж? Жизнь наша состоит не только из приятных минут. После болезни у меня фактически не было больших неприятностей. Теперь надо держать себя в руках и довести задуманное дело до конца. После Нового года подам на развод.
10
Седьмого ноября я шагал в колонне нашего факультета. Рядом шли Козлов, Хитров и Коротков. Погода была прохладная, но всё-таки осенняя.
После демонстрации мы единодушно отправились в нашу столовую на углу Метростроевской. Выпили. Поговорили о Хрущёве. Совсем его дела плохи. Но и добрые его дела забыть нельзя: освободил заключённых, настроил много жилья, осудил Сталина.
Говорили о Китае. Плохо, что у нас с Китаем не получается дружбы. Такой могучий сосед. А поссорились. Не нашли подхода к Мао-Цзе-Дуну. Ясно, что Китай хочет стать независимой и великой державой. Хрущёв, видимо, где-то переборщил.
Потом мы разошлись. Я думал, куда же мне ехать. К Рае? Что-то неохота. Я поехал в Вешняки. Там сидели мои братья с жёнами, Таня с Андреем. Они уже выпили прилично. Мне пришлось тоже принять. Но не было у меня настроения. Ничего не поделаешь.
Марина уже пела свои песни, остальные подпевали. А потом Марина весело плясала, выбивая дробь каблуками и распевая озорные частушки.
Я потихоньку ушёл к Нине. Там все были в сборе.
- А мы решили, что ты не придёшь, - сказал Игорь. - Стал теперь начальником.
- Настроение у меня неважное, - ответил я. - Не хотел вам портить. Ладно. Давайте выпьем за нашу дружбу. Не ладится у меня семейная жизнь. Придётся подавать на развод.
- Не торопись, - сказал мне Нина. - Подать всегда успеешь. Может быть, ещё помиритесь. Всякое бывает в семье.
Мы вышли на улицу. Нет нашего посёлка. Стоят пятиэтажные дома. Всё стало чужим. И зачем Москва так жадно проглатывает пригороды? Сколько было зелени! А теперь одни каменные коробки. Мегаполис всё пожирает на своём пути.
- Хочу в школу зайти, - сказал я Нине.
Мы подошли к школе. Нина открыла дверь. Сторож узнал нас и опять задремал.
А мы ходили по коридорам, читали стенгазеты, потом зашли в наш класс, где мы заканчивали нашу школу. Пятнадцать лет пролетело, как я получил свой аттестат. Сколько книг я перечитал за это время? Сколько сдал экзаменов? А счастья своего так и не нашел. Не надо только отчаиваться. Мне только тридцать четыре года. Это так мало для мужчины. Многое ещё может случиться в моей жизни. Неужели это я сидел тут пареньком и дрожал, когда плохо знал урок? А время летит. Надо торопиться со своими планами. Жизнь коротка. Не успеешь оглянуться, как тебе стукнет сорок, а там и пятьдесят. Надо торопиться. Пока есть силы и здоровье.
На другой день с утра я всё-таки поехал к Рае. А то и её могу потерять. Она - человек капризный. Привыкла к успеху у мужчин, и говорит мне об этом постоянно. Если она пристанет с ножом к горлу, то придётся с ней расстаться.
Я сижу у Раи. Её сынишка рисует что-то, высунув язык.
- Почему не приехал вчера? - спрашивает меня недовольно Рая. - Я тебя ждала. У всех людей праздник, а у меня неизвестно что. Плохо ты себя стал вести.
- Неудобно оставлять родителей одних, - оправдываюсь я. - Братья пришли со мной повидаться. Вот и закрутилось всё. Потом заснул, а когда очнулся, уже десять. Куда же ехать так поздно? Жила бы рядом, я бы подскочил. Не ругай ты меня, Рая.
- Соседи спрашивают про тебя. А что я могу им сказать? Они и так криво улыбаются. И перед сыном тоже неудобно. Не крути ты мне шарманку. Надо играть со мной по-честному.
- Согласен, - говорю я. - Но пока я на перепутье. Так всё сразу не решишь.
- Всё прикидываешься простачком! - оборвала меня Рая. - Ты должен мне чётко сказать, что ты намерен делать дальше.
- Скажу к Новому году, Рая. Дай мне всё как следует обдумать.
- Ладно, - согласилась Рая. - До Нового года подожду. А там надо что-то делать. Или ты со мной, или до свидания!
Двадцать второго ноября в Далласе был застрелен президент Америки Кеннеди. Стрелял Освальд, который до этого три года жил в Минске.
Весь мир затаил дыхание. А потом Освальда застрелил Руби. Всё перемешалось. По телевизору показывали похороны Кеннеди. Далеко шагнуло наше телевидение.
Освальд в Минске женился на русской девушке. Потом уехал в Америку вместе с женой Мариной. Почему он стрелял в Кеннеди? Кто его нанял? Не замешаны ли здесь русские? Но Освальд погиб от пули Руби. И тайна была похоронена.
Мне нравился президент Кеннеди. Нравилась его улыбка. Его педагогичность. Его огромный талант, выдающиеся способности отмечали все американцы. Кому мог помешать Кеннеди? Кому-то и в чём-то помешал.
Гибель американского президента заставила меня задуматься о человеческой судьбе. Если даже президент такой могучей державы может запросто погибнуть, что же тогда говорить о простом человеке? Он вообще пылинка в этом безбрежном мире.
В Америке президентом стал бывший вице-президент Джонсон. Как всё это отразится на мировой политике? Удержится ли Хрущёв на своём посту? Наломал он кое-где дров. Хотя хотел сделать для народа только хорошее. Не хватает ему ни острого ума, ни эрудиции. А жаль. Такая огромная страна. Ей нужен выдающийся лидер. Но нет пока. Сталин хотя был и палач, но был всё-таки умён и хитёр. Даже Гитлер признавал выдающиеся способности Сталина, называя Чемберлена и Даладье политическими нулями. И откуда у Сталина была такая жестокость? Влияние Востока или трудное детство, унижения, которые он испытывал потом, включая насмешки Троцкого. Он со всеми расправился, кто его обижал, и кто его боготворил. И ушёл в могилу безнаказанно. Современный Чингисхан.
Незаметно наступило тридцать первое декабря. Рая просила подъехать к ней. А мне хотелось встретить Новый год с моими вешняковскими друзьями. Я разрывался на части.
Сразу же после работы со своими друзьями по работе я направился в шашлычную. Мы уже называли её стекляшкой. Нам там очень нравилось: не надо раздеваться, народу не так много. Цены доступные.
- Ну, что? - начал Хитров. Он был старше нас на десять лет. Прошёл войну и пользовался у нас уважением. - Проводим старый год!
Мы проводили старый год, заказали ещё по шашлыку и по сто грамм коньяка.
- Что нас ждёт в будущем году? - спросил всех нас Коротков. - Будет всё то же самое. Я коренных изменений не жду.
- Ну не скажи! - возразил Хитров. - Может произойти всё что угодно. Хрущёв может не удержаться на своём посту. Вон был Кеннеди - и нет Кеннеди.
- Как же он не удержится, когда у него под рукой партия, армия, КГБ и милиция? - не согласился Коротков. - Будет сидеть, пока не помрёт.
- Не спорь со старшими, - сказал Хитров. – Поживём - увидим.
- Народ недоволен, что с хлебом были перебои, - сказал Козлов. - Муку теперь дают в домоуправлении только по спискам. Разве это дело?
- Всё правильно, - согласился Хитров. - Поскользнулся наш Никита. Посмотрим, как будут дальше развиваться события.
- Пора по домам, - напомнил Козлов. - Жёны ждут.
Я всё-таки решил сначала заскочить к родителям, а потом уж к Рае.
Сказано - сделано. Я мчусь на электричке в Вешняки. Сажусь за стол. Выпиваю с родителями, Таней и Андреем. И бегу к Нине.
Мы опять провожаем старый год. Немного говорим о политике. Но я вскакиваю. Мне пора. До Сокола ехать полтора часа. Пока электричка придёт, пока пробегу длинный подземный переход на Охотном ряду. А там ещё от метро надо проехать несколько остановок на автобусе.
Всю дорогу я перебираю события прошлого года. Надо мне сохранять спокойствие. В общем-то, мне не стоило ехать к Рае. Но я сам привязался к ней. Сам приучил её к себе. И теперь она почувствовала, что я могу уйти в сторону. Забеспокоилась. Она права по-своему. Нескладно всё получается. Но я уже давно понял, что Рая - это не тот человек, с которым бы я провёл остаток своей жизни. Мы с ней какие-то разные. У неё на уме своё, а у меня своё. А может, её сын стоит между нами? С Раей мне надо заканчивать. Но Новый год ей портить я не должен.
Около одиннадцати часов я был у Раи.
- Что так поздно? - сразу спросила меня Рая. - Где был?
- С родителями провожал старый год. Поздравил их - и к тебе. А до этого был на работе. Кручусь весь день.
Мы сели за стол. Выпили. Сын Раи уснул, так и не дождавшись Нового года.
- С Новым годом, товарищи! - прозвучало по телевизору. Мы выпили за Новый год.
- Как у нас этот год сложится? - гадала Рая. - На тебя надежда слабая. Ты всё время отводишь глаза. Не хочешь, чтобы я к тебе в душу заглянула. Хитрый ты, Коля! С виду такой простой и ласковый. А на самом деле себе на уме. Но меня не проведёшь. Я тебя насквозь вижу!
- А мне нечего от тебя скрывать, Рая. Что думаю, то и говорю. Собираюсь подавать на развод. А что будет дальше, пока не решил. Не такой уж я и хитрый!
Мы немного посмотрели концерт по телевизору, а потом легли спать. Утром я придумывал причины, как бы мне побыстрее уехать домой. На меня вдруг навалилась тоска. Эта тоска меня просто душила. Мне хотелось поскорее очутиться в Вешняках. Там мой дом. А тут я чужой. И Рая для меня тоже чужая. Слишком мы разные с ней. И она это хорошо чувствует. Надо под любым предлогом мотать домой.
- Пошли погуляем немного, - сказала Рая. - Ты что-то всё время молчишь. В чём дело?
- Что-то голова побаливает. Как бы грипп ко мне не пристал.
Мы выходим на улицу. И молчим.
- Ты что-нибудь говори, - злится на меня Рая. - А то идём и молчим.
- Голова болит, - оправдываюсь я.
- Тогда поезжай домой, - говорит Рая. – Может, и правда заболел? Поезжай и отлежись. А третьего позвони мне на работу. Я буду беспокоиться.
Я лечу домой, в мои родные Вешняки, к моим дорогим друзьям. Увижу их - и мне сразу станет полегче.
Уже в электричке я ощутил дыхание Вешняков. В вагоне увидел знакомые лица.
В Вешняках заскакиваю домой. Дома мои братья с жёнами. Молодцы они всё-таки! Каждый праздник заходят к нам. Они уже раскраснелись. Идут горячие споры о том, кто убил Кеннеди, а также о том, сколько ещё будет править Хрущёв.
Я сижу за столом, и мне сразу становится легче на душе. Тут все свои. Пропала моя тоска. Я полон оптимизма. И море мне теперь по колено! Я решаю завтра же написать письмо Вере, что хочу встречаться с сыном. И буду собирать документы на развод. Рубить - так рубить!
Посидев часа два, я прошу отпустить меня к моим друзьям. Братья меня милостиво отпускают.
- Ты у нас очень грамотный! - говорит мне Степан. - Наверное, нас, простых работяг презираешь? Но мы тоже не голодаем. Одну гайку подкрутил, и бутылка в кармане. Что бы вы делали грамотные без рабочего класса? В следующий раз я тебе как следует прочитаю политграмоту!
Иван хохочет, очень довольный речью Степана. Что я им сделал? Вся моя вина в том, что я всё время учился, а они бросили школу, не закончив семилетки. Ладно. Братьев надо принимать такими, какие они есть. Всё же родные.
- Пришёл! - крикнул радостно Игорь. - Пришёл наш Коля. Ура! Игорь уже подвыпил. И был весьма доволен собой.
- За нашего Николая! - крикнул Игорь, поднимая рюмку.
- Игорь! Тебе хватит! - крикнула Лена.
Но Игорь только отмахнулся. Мы выпили. Пошёл разговор обо всём помаленьку. 0 Хрущёве, о деревне, о нехватке муки, о делах на работе.
- Я влюблена в свою работу! - заявила Нина. - В школе вся моя жизнь. Вот и Надя моя бегает уже в первый класс. Как быстро всё-таки летит наше время. Скоро будет станция метро около нашей школы.
- Да, - протянул Игорь. - Время летит быстро. Я уже начальник треста. Начальник главка хочет перетянуть меня к себе в замы. Летит время. И молодость наша почти пролетела. Жизнь наша проходит. Здоровье тоже идёт на убыль. Надо нам торопиться в жизни. Чтобы ничего не проморгать. Торопиться. Верно я говорю, Витёк?
- Конечно, верно, - кивнул согласно Виктор. - Мы же с тобой всегда думаем одинаково. Ты всегда можешь на меня положиться.
Я сижу с друзьями, мне тут хорошо. Тут я живу, тут я дышу, тут я существую. В новом году у меня будет много дел. Надо оформить развод. Боль будет ужасная. Но что делать, раз уж так получилось? И надо мне порвать с Раей. Тоже трудновато. Что будет делать Рая при прощании? Плакать? Или ругаться матом в мой адрес? Разве можно разобраться в этих женщинах?
Мы выходим на улицу. Жадно глотаем свежий воздух. Снег поскрипывает под ногами.
Идём к станции. Долго там стоим, провожая глазами пролетающие скорые поезда и пригородные электрички.
Бродим по вешняковским улицам. Они ещё пока существуют. Но скоро все тут застроят новыми домами и пропадут старые улицы: Коммунистическая, Советская, Пионерская, Детская, Герцена, Пушкина, и другие. Ну и пусть пропадают. Лишь бы люди были счастливы на этой земле. А полного счастья пока ни у кого нет. У кого нет жилья. У кого нет жены. К примеру, у меня. У кого нет детей. У кого нет своей машины. У кого нет дачи. У каждого свои болячки. На этом и построена наша жизнь. А если бы всё у всех было, то люди бы стали вешаться от тоски и скуки. А так есть проблемы, есть цели. И надо эти проблемы решать. Мне придётся долго решать все свои проблемы. И я их обязательно решу. Дин-дон! Дин-дон!
11
Я написал письмо Вере, в котором просил о встрече с Матвеем. Вера сразу ответила, что не возражает. Я поехал на эту встречу. Матвея я не видел около десяти месяцев. Какой он теперь стал? И как он ко мне отнесётся?
Вера выходит во двор, ведя за руку Матвея. Тот смотрит на меня робко, не зная как себя вести.
- Довести до квартиры, - сказала мне Вера. - Куда вы пойдёте?
- Сходим в детский театр, а потом домой.
- Не покупай ему много мороженого, - предупредила Вера.
Мы едем с Матвеем в театр. Матвею хочется со мной поговорить, но он не знает как начать.
- А почему ты поссорился с мамой? - спрашивает меня вдруг Матвей.
- Ты ещё маленький и многого не поймёшь, - сказал я Матвею.
- А бабушка мне сказала, что ты не отец, а подлец.
- Бабушка старая, и говорит разную ерунду, потому что злится на меня. Не обращай на её слова внимания.
- А ты зайдешь к нам, когда мы вернёмся из театра?
- В этот раз не зайду. А там будет видно.
В театре Матвей впился в сцену и не отводил от неё глаз.
В антракте я купил Матвею мороженое. Спросил его про учёбу. Матвей сказал, что у него всё в порядке.
- Зайди к нам на полчасика, - просил меня Матвей по дороге к дому.
- Не могу, Матвей, - объяснял я Матвею. - Бабушка станет на меня кричать. Лучше в другой раз.
- А ты в следующее воскресенье ко мне приедешь?
- Приеду. Достану билеты в кукольный театр и приеду.
Я позвонил в дверь квартиры, в которой раньше так часто бывал, и передал сына Вере.
Вера меня не пригласила. Это был чужой человек. Но почему она не подаёт на развод? Не хочет? Боится? Надеется?
Придётся это делать самому. А то она ещё подумает, что моя встреча с сыном - это просто попытка к примирению. Я не хочу, чтобы моя жизнь состояла только из одних ссор.
Я шёл до Абельмановской заставы и думал о жизни. Сколько раз я шёл сюда радостный и окрылённый! И мне временами хотелось петь от счастья. А вот теперь надо всё сжигать. Ну что ж? Надо срочно собирать документы.
Я собрал документы, оплатил объявление о разводе. Написал Вере письмо, что я подал на развод.
До этого мы успели с Матвеем побывать в кукольном театре. И всё у нас проходило хорошо. Матвей оттаивал.
Но когда я в конце января позвонил Вере и попросил о встрече с Матвеем, то сначала взял трубку Матвей и сказал, что я плохой человек, потому что бросаю его вместе с мамой. И поэтому он больше не хочет встречаться со мной.
- Я хочу с тобой встретиться, - сказала Вера. - Надо уточнить кое-какие детали.
Мы встретились с Верой во дворе и сели на скамейку. Матвей рядом лепил снежную бабу.
- Я много думала после твоего письма, - начала Вера. - И виню себя в том, что я в какой-то степени пошла на поводу у мамы и сестры. Не проявила настойчивости, чтобы снять комнату. Я прошу у тебя за всё это прощения, предлагаю забыть наши прошлые ошибки и начать нашу жизнь сначала. Оформить развод не так трудно, а сохранить семью намного труднее. Я поняла, что я в сущности одна в этом мире. Я сама должна решить, как мне жить дальше. Через год будет готова наша квартира. Ты подумай, прежде чем говорить. Мне не нужны подачки. Если ты твёрдо решил развестись, то разводись.
- Мне действительно надо подумать, - ответил я. - Вопрос слишком серьёзный.
- Только не думай очень долго. Мне тоже нужна какая-то определённость.
- Хорошо.
Я погулял с Матвеем и поехал домой.
Опять шёл к Абельмановской заставе, опять думал о своей жизни. Предложение Веры было для меня слишком неожиданным. Как мне теперь поступать? Я так настрадался за это время. Теперь Вера вместе с сыном ждут моего решения. Вера первой дала руку для примирения. Мне надо думать и думать. Если бы не было Матвея, я бы, конечно, ни о чём не стал думать. Но Матвея очень жалко. Да и Веру тоже. Что они будут делать одни? Особенно сын без отца.
Пока я встречался с Матвеем. И думал. Рае я позвонил и коротко сказал, что я больше к ней не приеду.
- Всё ясно, - сказала Рая. - Я к этому была готова. Желаю тебе счастья! Я на тебя зла не держу. И всё понимаю. Вспоминай меня иногда…
Работа засасывала меня по самое горло. Козлов вдруг уехал за границу на целый месяц. Все дела обрушились на меня. Заседания, партсобрания, беседы с прогульщиками.
Полякова предложила мне вместе с ней сделать новый сборник упражнений по грамматике. Я, конечно, согласился.
- Выйдет сборник, и Вы сразу получите звание доцента, - сказала мне Полякова.
Вера приставала ко мне с ответом. Почему я не говорю ничего определённого?
- Я должен всё как следует обдумать, - отвечал я Вере. - Речь идёт о нашей дальнейшей жизни. Меня смущают твоя мама и сестра. Они всё время будут вмешиваться в нашу жизнь.
- Но мы будем жить отдельно от них, - говорила мне Вера. - Я их слушать больше не буду. Матвей уже большой. Всё у нас будет хорошо.
Восьмого марта, в понедельник, мы встретились вместе с Верой у метро “Таганская” и пошли по Воронцовской улице пешком. Как в былые студенческие годы.
- Ну что ты решил? - опросила меня Вера. - Что ты молчишь? Говори же, Коля! Я не могу так больше.
- Будем жить вместе, - сказал я Вере. - Я всё обдумал и понял, что мы оба погорячились. Мы не должны дальше делать глупости. У нас растёт сын. А у сына должны быть родители. Только избавь меня от лишних контактов с мамой и сестрой, иначе опять будет ссора.
И Вера вдруг заплакала. Слёзы текли у неё по лицу.
- Ты что, Вера?
- Это я от радости, - ответила мне Вера, - Я так рада, что готова напиться. Зайдём куда-нибудь и выпьем вина.
Мы зашли в кафе. Заказали бутылку портвейна.
- За наше счастье! - сказал я, поднимая стакан.
- Давай дадим друг другу слово больше никогда не ссориться! - сказала Вера.
- Давай, - согласился я. - Хорошая мысль. А мы и так не будем ссориться. Ничто нас теперь не разлучит.
- Верно, - согласилась Вера. - Ты только не обращай внимания на маму и сестру. Они считают, что имеют право решать всё за меня. Чуть было не оставили сына без отца. Налей мне ещё! Я хочу выпить за тебя. Я счастлива, что встретила тебя. И уверена, что теперь у нас всё будет хорошо. Я буду тебе верной женой. И дома у нас всегда будут мир и согласие.
Потом мы долго гуляли с Верой у дома. И говорили, говорили о том, как будем жить в нашей новой квартире.
- Мама заметит, что я выпила, - сказала Вера. - А я скажу, что мы сидели с тобой в кафе и мирились. Пусть переваривает эту новость. Матвей будет очень рад. Ты теперь заходи к нам. Но лучше, когда Дарьи не будет дома.
И опять я иду к Абельмановской заставе. Душа моя поёт! Зачем же я страдал целый год? А затем, что теперь мне ясно, что Вера любит меня и никогда не оставит меня в беде. Она - золотой человек. Мы будем жить вместе долго-долго. А потом я умру, потому что всё-таки выпиваю. И Вера будет провожать меня в последний путь. Но это будет не скоро. Где-то в начале третьего тысячелетия. К тому времени у нас будет двое или трое детей. И много внуков. Что тогда будет с нашей страной? Наверное, наступит хорошая жизнь. У всех будет своё жильё. В деревне, наконец, воцарится порядок. У многих появятся личные машины. Они и сейчас есть, но лишь у немногих. Дальше моей фантазии не хватает. Потом у меня будут болезни. Но о них лучше не думать. Может, обойдётся и без болезней?
В Вешняках я зашёл домой, поужинал и побежал к Игорю. Он был дома.
- Что случилось? - спросил меня Игорь.
- Я прихожу к тебе только с радостью. Помирился с Верой.
- Ну слава Богу! - обрадовался Игорь. - Лена! Быстрее собирай на стол. У Коли радость огромная!
Мы пропускаем по рюмочке. Игорь рассказывает мне о своих командировках, от которых он очень устал. Уже несколько раз он выпивал с замминистра. И тот обещал посылать его пореже. Скоро Игорь будет заместителем начальника главка. Это большой пост. Но и работы будь здоров.
Незаметно мы приканчиваем бутылку.
- Пошли на улицу, - предлагает мне Игорь. - Надо подышать свежим воздухом перед сном. Полюбуемся остатками старых Вешняков.
Мы долго гуляем. И всё говорим и говорим о политике, о нашей жизни. Обо всём на свете. Есть ли жизнь на планетах. И где конец нашей галактики.
- Хрущёв сильно шатается, - сказал мне Игорь. - Против него настроены многие.
- Кто же тогда будет вместо него? - спрашиваю я. - Народ, кажется, уже привык к Хрущёву. Придёт другой и наломает ещё больше дров.
Этого я не знаю. Но Хрущёв вряд ли усидит в своём кресле.
В марте мы опять посидели с Верой в кафе и отметили её день рождения.
Первого мая я шёл в своей колонне по направлению к Красной площади. Сегодня Матвею исполняется восемь лет. Подарок я уже купил. И отдал его Вере. Она его спрятала. После демонстрации надо ехать к сыну.
На Красной площади я махаю рукой Хрущёву, не предполагая, что вижу его на мавзолее в последний раз.
Друзья всё-таки затаскивают меня в нашу столовую. Я выпиваю свои сто пятьдесят и прошу отпустить меня на день рождения сына.
- Конечно, иди, - говорит Хитров. - Спасибо, что разделил с нами компанию.
И вот я у Веры дома. Тёща и Дарья прохладно здороваются со мной. Я дарю Матвею танк, который сам ездит и стреляет.
Матвей счастлив. Он дико рад, что его папа рядом с ним. Часа через два мы идём на улицу. Долго гуляем. Вера приглашает меня на следующий день к себе. Она будет дома одна. Матвей уезжает на дачу с бабушкой и с тётей.
В тот же вечер я ещё успеваю забежать к друзьям в Вешняках.
- Давно поджидаем, - говорит Игорь. - Мы тоже были на демонстрации и устали как черти. А у тебя довольный вид. Значит, всё у тебя хорошо. Девятого чтобы был здесь как штык!
Мы ещё успеваем погулять с часик по нашей округе. Потом идём спать. День выдался слишком тяжёлый.
На другой день я еду к Вере. Она дома одна. Мы отмечаем вдвоем майский праздник. Нам никто не мешает.
- Я заходила на стройку, - говорит мне Вера. - Дом наш растёт на глазах. Строители стараются. А наша председатель кооператива там днюет и ночует. Говорит, что можно будет заселяться даже к Новому году. Это так здорово! У нас будет своя квартира. И мы ни от кого не будем зависеть. Я буду стоять одна на кухне. И никто не будет мне мешать или что-то под руку бубнить. Надо уметь ждать. И я дождалась. И тебя, и квартиры. И сын у нас есть. И ещё один будет. А потом поедем на юг. Покупаемся там в тёплом море. Поедем в Бердянск. Там хорошо.
- Я на море ни разу ещё не был. Но в этом году, наверное, не получится. Поедем в следующем году. Мне надо обязательно к осени сделать с Поляковой сборник упражнений. Я ей обещал.
- Как нам быть с мебелью? - спрашивает Вера. - Она такая дорогая. Не хочется опять занимать деньги. Ребята не требуют долги?
- Пока не требуют. Но отдавать надо. После утверждения в ВАКе моей диссертации мне повысили зарплату. Скоро дадут звание старшего преподавателя. Тогда я буду получать свыше трёхсот рублей.
- Это здорово! - радуется Вера. - Будем жить экономно. Сначала купим стол, кушетку. Матвею кровать и письменный стол, шесть стульев. Нужна ещё посуда. Денег уйдёт много. Но это на всю жизнь.
- Всё у нас будет хорошо, - говорю я Вере. - На ошибках люди учатся. Теперь мы будем беречь нашу семью. И никто нас не разъединит больше.
- Правильно, - соглашается Вера. - Скорее бы въехать в дом. Время пролетит быстро. Летом будем ездить на дачу. Будем купаться в Пахре. Проедем две остановки, и рядом речка. Там есть мелкое место. Матвей тоже покупается. Всё у нас будет хорошо.
Вера провожает меня до Абельмановской заставы. Завтра мне надо поработать над моим сборником. Свободного времени почти нет. Деканат пожирает всё время. И зачем я только влез в эту работу? Но разве откажешь ректору, да ещё фронтовику? Неудобно. Свой мужик. И ко мне он относится хорошо. Теперь поздно рассуждать.
Я сажусь в свой сорок шестой автобус и еду в Вешняки. Как я буду навещать Вешняки, когда перееду на Юго-запад? Было бы желание, а такси всегда домчит минут за сорок. Кажется, жизнь повернулась ко мне счастливой стороной. Надолго ли?
12
Девятого мая мы сидели у Нины и отмечали день Победы.
- Уже девятнадцать лет пролетело! - говорит Нина. - Летят наши годы. Пролетает наша жизнь. А мы по-прежнему вместе. Это самое главное.
Мы недолго сидим в помещении, и выходим на улицу. Идём по пихтовой аллее в Кусково. А вот и пруд, с другой стороны пруда на нас смотрит дворец.
- Скоро машину получу! - говорит вдруг Виктор. - Тогда я вас всех покатаю.
- Поездим по Подмосковью, - говорит мечтательно Игорь. Шашлыки будем жарить где-нибудь у речушки в глухом месте.
- А я вспоминаю тех ребят, - сказала Лена, - которые тогда тут готовились к отправке на фронт. Кто теперь их помнит? Только родные. Да и те уже почти все померли. Столько лет прошло после войны.
- На тот год будет двадцатая годовщина со дня Победы, - сказал Игорь. - Может, наше правительство отметит как-то особо этот день?
- Будем надеяться, - сказала Нина. - Время идёт. Что нас всё-таки ждёт впереди? Все стало повторяться из года в год. И годы мелькают, как страницы календаря. Так скоро и вся наша жизнь пролетит.
- Не догуляли мы сегодня, - ворчит Игорь. - Надо ещё немного посидеть. Не возражаешь, Нина?
Мы опять сидим у Нины и отмечаем день Победы. Пьём водочку под хорошую закуску. Расходимся поздно.
- Хорошо отметили праздник, - говорит довольный Игорь. - И выпили хорошо, и закусили, и поговорили обо всём. Теперь надо дожить до следующей годовщины. Год пролетит незаметно. Тогда мы отпразднуем двадцатилетие на всю катушку!
На другой день я собрался к Вере. Но у меня разболелся живот. Приходилось часто бегать в туалет. Было воскресенье. Я позвонил Вере, что у меня расстроился желудок и мне надо полежать дома.
К вечеру поднялась температура. Утром мне стало совсем плохо.
- Иди-ка ты, сынок, в поликлинику, - посоветовал мне отец. - Что ты тут будешь заниматься самолечением. Не в деревне же живём.
Кое-как я доплелся до поликлиники. Терапевт сразу принял меня. Услышав мои жалобы, он дал мне стеклянную банку и велел сходить в неё.
А когда я пришёл из туалета с этой банкой, он сразу же вызвал “скорую помощь”.
- У Вас скорее всего дизентерия, - обрадовал меня врач. - В больнице Вас быстро поставят на ноги. И не думайте возражать.
“Скорая помощь” быстро доставляет меня в инфекционную больницу на Соколиной горе. Именно здесь умер Николай Николаевич. Но я спокоен. Всё у меня здесь пройдёт. Полежу, почитаю, посплю. Погуляю по больничной территории. Мне ведь не впервые лежать в больнице.
Меня помещают в огромную палату на двенадцать человек. Сначала нас было двое. Потом быстро навезли ещё.
На столе у меня огромная бутыль с розоватой водой. Эту воду я должен пить как можно больше. Плюс четыре таблетки фталазола. И пока никакой еды. Таблетки принимаю каждые четыре часа.
Я умоляю медсестру позвонить Вере на работу.
Открываю шкаф в тумбочке. Вяжу там моток верёвки. Зачем это? Неужели вешаться? Потом догадываюсь: это для подъёма передач с улицы.
Вскоре подъезжает Вера. Она привозит мне туалетные принадлежности, газеты и пару книг.
Мне сразу становиться легче на душе. С Верой я нигде не пропаду. Надо покориться своей судьбе и не рыпаться. Дней через десять я обязательно выпишусь.
На другой день мне дают немного вермишели. И всё. Маловато. В туалете у меня номерной горшок. Врач каждый день осматривает содержимое горшка. И делает свои выводы.
- Пульс у Вас частит! - говорит мне пожилой врач.
- Когда примерно я выпишусь? - робко спрашиваю я.
- Если всё будет нормально протекать, то недели через две, - говорит мне врач.
- Здорово, дристуны! - говорит самый активный больной по фамилии Пахомов. - Водочки не желаете? Ха-ха-ха!
Из разговоров нам становится ясным, что в основном все заболели после того, как закусили салом. А может, это просто совпадение?
В палате бушуют споры. Сначала обсуждаем политику Хрущёва. Считаем, что он в общем мужик ничего. Потом говорим долго о женщинах и любовницах. Можно ли сразу иметь и жену, и любовницу. И приходим к выводу, что это редко кому удаётся. Или семья рассыпается, или жена сама начинает тоже погуливать.
Ко мне приходят Хитров с Коротковым. Мне уже можно выходить на улицу. Погода стоит тёплая. Мы долго гуляем по аллеям больницы.
- Скорее выписывайся! - говорит мне Коротков. - Смотаемся в нашу шашлычную, рубанём по шашлычку, а потом по цыплёночку. Под коньячок.
- Не трави душу! - прошу я Короткова. - Кроме вермишели ничего я здесь не вижу.
Приехали Игорь с Виктором.
- Ну как ты тут? - спросил Игорь. - Может, врежем грамм по сто? Быстрее пойдёшь на поправку.
- Боюсь, - признался я. - Хочу отсюда поскорее выскочить. А то вдруг опять понос потечёт. С ума можно сойти.
- Насиловать не будем, - согласился Игорь. - Тогда и мы не будем. Выпьем после выписки.
Приехала мать. Не вытерпела и решила посмотреть на меня.
- Ну, как ты тут, сынок?
- Скоро выпишут, мама. Тут много таких как я. Съел я что-то не то. Попала эта дизентерийная палочка. Всё пройдёт.
Ровно через две недели меня выписывают. Наконец-то. Я прощаюсь со своими соседями по палате. Обмениваемся адресами. Но я понимаю, что никто никому писать не будет. Побыли в одной палате десять дней, и хватит.
Я выхожу на улицу в своей одежде. Жив и здоров. Надо теперь поаккуратнее закусывать.
На другой день я уже на работе и сразу окунаюсь во все факультетские дела. Козлов облегчённо вздыхает. Он без меня совсем замучился.
В первое же воскресенье мы с Верой едем смотреть наш дом.
Мы поднимаемся на девятый этаж. Вот и наша квартира. Вместо пола мы видим пока насыпанный шлак. Потом сверху будут доски, а потом паркет. Похоже, что к Новому году всё будет готово.
- Осталось совсем немного ждать, - говорит Вера. - Лето пролетит быстро. А там и дом будет готов.
Заканчивается июнь. Козлов отпускает меня в отпуск. Позабыта больница. Я опять ем всё подряд. Часто бываю с Верой на даче, где живёт наш Матвей. Нина Фёдоровна, всё ещё не простила меня. И разговаривает со мной весьма прохладно. Я не обращаю внимания. Я буду жить в своей квартире. И постараюсь поменьше контактировать с ней.
Мы часто берём с собой Матвея на Пахру.
Мы сидим на берегу, Матвей возится в песке, а я любуюсь нашей русской природой. Хорошо тут.
А иногда ходим в лес. Забираемся в укромное место, разводим костёр и долго сидим, наслаждаясь тишиной.
Время летит незаметно.
Отец мой слабеет.
- Жить мне остаётся недолго, - говорит мне отец. - Но ты не горюй. Я свою жизнь прожил. Похороните меня как полагается на Кузьминском кладбище. Это совсем рядом. А мать не бросайте одну. Она всю жизнь свою положила на вас. Ясно?
- Ты ещё поживёшь, - утешаю я отца.
- Поживу год или два, - соглашается отец. - Ну что это за жизнь? Кашель меня совсем замучил. Еле хожу. Кому я такой нужен? Такая жизнь мне уже не в радость. Хватит. Пожил, попил вдоволь водочки, погулял, поработал. Шестьдесят лет - это мужской век. А остальное - подарок от Бога. Больше я с тобой на эту тему говорить не буду. Но ты имей всё это в виду.
Дни летят себе дальше. Слишком быстро они пролетают, В августе в лесу появляется море грибов. А яблони гнутся от богатого урожая. Иногда мы с Верой ездим на стадион. Я продолжаю болеть за своё “Торпедо”. Хорошо играет моя команда. Игроки подобрались что надо. Но лучше всех, конечно, Иванов. Да и Воронин ему не уступает. Оба играют за сборную страны.
Начинается учебный год. За лето я накопил много сил и помогаю Козлову во всех делах. Мы с ним пропадаем на работе до позднего вечера. Даём свои уроки, а потом наваливается масса других дел. Только успевай поворачиваться.
Двадцатого сентября мне исполняется тридцать пять лет. Комната моих родителей набита до отказа.
Я получаю кучу подарков. Следующий день рождения буду отмечать в своей новой квартире.
Поздно вечером мы собираемся с Верой на нашу Дубровскую улицу. Провожу её - и назад в Вешняки.
Мы проходим мимо нашей школы.
- Как наш директор? - спрашиваю я Нину.
- Работает. Ему только пятьдесят четыре года. На пенсию не собирается.
Мы стоим у нашей старенькой двухэтажной школы и смотрим на тёмные окна.
- Скоро тут будет метро, - говорит Нина. - Осталось ждать совсем немного.
Мы едем с Верой в автобусе.
- Как у тебя настроение? - спрашивает меня Вера. - Ты доволен?
- Всё нормально. Скоро будем жить в своей квартире.
Я дохожу с Верой до её дома и еду назад.
У дома гуляют Игорь с Виктором.
- А мы тебя поджидаем, - говорит Игорь. - Редко стали встречаться. Давно не говорили по душам. Пошли ко мне. Посидим на нашей кухне.
Мы сидим втроём на кухне. Лена ставит нам закуску. Игорь распечатывает бутылку водки.
- Ещё раз за тебя! - говорит Игорь. - Слава Богу - мы пока все вместе! А там будет видно. Уедешь на свой Юго-запад, будем редко видеться.
- Что-нибудь придумаем, - утешаю я Игоря. - На работе у нас есть телефоны. Всегда можно договориться.
- Скоро и дома у нас будут телефоны, - говорит Виктор. - Всё идёт к этому.
- Живём, вроде, ничего, - говорит Игорь. - А душа просит другого. Не могу примириться с тем, что мы теперь закупаем хлеб в Америке. Это же такое унижение! Допрыгались! Где же умные головы? Надо что-то делать с этими колхозами и совхозами! Иначе помрём все с голоду! Бросили все силы на промышленность. А в деревне нет проезжих дорог. Всё тонет в грязи! Они должны и об этом думать. Душа у меня сильно болит, братцы! Добром всё это не кончится.
В начале октября я стою на Калужской площади и провожаю со студентами Хрущёва на юг, где он собирается отдыхать. Хрущёв стоит в своей машине и машет нам рукой. И кто только всё это придумал? Сколько людей стоит вдоль Ленинского проспекта с двух сторон? Сколько потеряно рабочих часов? Зачем всё это?
Через две недели газеты и радио сообщают, что Хрущёв добровольно ушёл со всех своих постов. Хрущёва обвиняют в авантюризме, в ненужной шумихе. Первым секретарём становится Брежнев. Председателем Совета Министров назначают Косыгина.
Хитров, Козлов, Коротков и я сидим в нашей стеклянной шашлычной в парке “Сокольники”.
- Слышал я поговорку, - говорит нам грустно Хитров. - Всё будет по-прежнему, сказал Косыгин Брежневу! Ничего я хорошего от нового правительства не жду. За что мы воевали на фронте? Тяжело мне, ребята! Куда-то не туда мы идём. Как бы нам не свалиться в пропасть.
- А что же нам надо делать, Иван? - спрашиваю я Хитрова.
- На этот вопрос ответить очень трудно, - говорит Хитров. - Надо что-то делать. Я пытался пару раз выступить с критикой на собрании. Так мне в парткоме поставили на вид за критиканство. А если вы станете выступать, то могут из партии исключить. Тогда вы просто погибнете. Нигде вас не возьмут на работу. А у вас дети, жёны. Получается мышеловка. Лучших людей уничтожили в тридцать седьмом году. Остальная часть погибла во время войны. Смелых людей осталось совсем мало. Некому выступить против. А без критики наше общество погибнет. У нас всё правильно только на словах. А дела иногда совсем другие. Нам надо, ребята, думать, как спасать нашу страну. Во-первых, не делать подлостей и не лезть на высокие должности. Больше критических выступлений на собраниях. Не сидеть и молча поднимать руку. Больше всего я боюсь войны с Америкой. Тогда нам всем будет крышка. С Америкой мы просто не выдержим напряжения нашей экономики. Если будут падать ядерные бомбы, то это конец человечества! Мы живём в ответственное время. Я решил выступать на собраниях. Меня к этому призывают все мои погибшие товарищи. А вы смотрите сами. Я смерти в глаза смотрел. И после этого мне бояться какого-то бюрократа? Я буду бороться до конца своей жизни! Иначе и жить не стоит на этом свете. Доклад Хрущёва о культе личности нанёс сильный удар партийным бюрократам. Но один Хрущёв сделать ничего не смог. Вот его и убрали. Думаю, что теперь будут облагораживать Сталина. Но народ теперь не обманешь. Может, лет через сто и будет у нас хорошая жизнь. Если не будет ядерной войны. А если война, то это будет вершина человеческой глупости. Хочу надеяться, что до этого всё-таки не дойдёт.
Некоторое время мы молча ели свой шашлык и думали. Думали, как нам жить дальше. Молчать и ни во что не вмешиваться? Или лезть и ругаться, если будет какой-то повод? Ясно одно: жизнь не стоит на месте, она всё время подбрасывает проблемы, которые надо решать. Надо прислушиваться к Хитрову. Он многое видит, и его на мякине не проведёшь.
- А вообще, ребята, духом не падайте, - продолжал Хитров. - Но думайте о жизни, читайте. Мы перед нашими детьми в ответе за нашу страну. Нам нельзя вести жалкую жизнь обывателей. Слишком много людей положили мы в этой войне! И отдать после таких жертв нашу страну в руки бюрократов, карьеристов и обывателей - это преступление перед будущими поколениями! Будем всё время бороться. И не бояться за свою карьеру!
13
Седьмого ноября мела пурга. Мороз был градусов десять. Как в сорок первом году во время парада на Красной площади.
Коротков прихватил с собой плоскую флягу. По дороге мы успели забежать в шашлычную на улице Герцена и принять по сто грамм, быстро проглотив шашлыки.
И хотя мы тепло оделись, мороз нас всё-таки пробирал.
После демонстрации все поехали по домам. Слишком много сил забрала эта демонстрация.
Дома, как всегда, сидели за столом мои братья, тут же была Таня с Андреем.
- А где твоя жена? - кричал пьяный Степан. - Не уважаете рабочий класс!
Я посидел часок, потом поехал к Вере. Но по дороге заскочил к друзьям.
- Давно ждем, - сказал Игорь. - Выпей стопочку!
Я принял сто грамм и поехал к Вере.
Мой Матвей уже учился во втором классе. Совсем большой.
Втроём мы гуляем по Москве, любуемся иллюминацией и гадаем, когда мы въедем в нашу квартиру.
- Въезжать будем тридцать первого декабря! - говорит радостно Вера. - Мне председатель кооператива поклялась. Нужны деньги на мебель. У меня немного отложено. Стулья и стол надо сразу купить. И кушетку, а то спать придётся на полу.
- Даже не верится, что Новый год будем в своей квартире, - говорю я Вере.
- Мне тоже временами не верится. Но в доме идут отделочные работы. Пока, правда, с газом не утрясли дела. А так всё почти установлено. Скоро пойду получать ордер.
Я провожаю Веру и Матвея до парадного и еду в Вешняки. Нашим мучениям скоро конец. Мне уже тридцать пять. Но ничего. Если считать, что я проживу до ста лет, то вся жизнь у меня ещё впереди. Мы ещё поколобродим на этом свете!
На другой день я отдыхаю, навещаю друзей и продумываю, что мне купить в новую квартиру. Сплошные проблемы. Но проблемы приятные.
Покупаем с Верой кушетку, письменный стол, несколько табуреток, и ставим всё это у меня в коридоре.
Вера получает ордер. Мы опять заглядываем в нашу квартиру. Почти всё готово. Нет только газа.
Игорь дарит мне приличный приёмник.
- Друзья есть друзья! - говорю я Игорю.
Мы с Верой подгоняем дни.
Тридцать первого декабря я ловлю грузовик. Со мной Игорь и Виктор. Мы грузим нашу скудную мебель и заезжаем к Вере. Забираем там много нужных в хозяйстве вещей и едем к Черёмушкинскому рынку, где находится мой дом. Там я буду принимать своих друзей.
Мы быстро всё расставляем по местам. Квартира нам кажется очень просторной. Вера разогревает на электроплитке котлеты. Игорь ставит на стол спиртное и холодные закуски.
- Надо чуть-чуть обмыть этот уголок, да и за старый год тоже не мешает выпить. За ваше счастье! - заканчивает Игорь.
А Вера вдруг начинает плакать. Слёзы тихо скатываются по щекам. Она их молча вытирает.
- В чём дело, Вера? - спрашиваю я встревоженно. - Что-то не так?
- Всё хорошо, - говорит Вера. - Я плачу от счастья. Нервы не выдержали. Извините, ребята. Я больше не буду плакать.
- Нам пора, - говорит Игорь. - А то дома на нас обидятся. Ехать до вас больше часа.
Я провожаю друзей до метро “Профсоюзная”. Они доедут до “Октябрьской”, потом до “Таганской”. А там родной сорок шестой автобус быстро доставит их в Вешняки.
- Ну, всего тебе хорошего! - говорит Игорь. - Приезжай завтра к нам. Поздравишь родителей, а потом мы все вместе посидим.
- Я не против. Надо Веру уговорить. Матвея мы пока оставили у тёщи. Заберём его к себе попозже. Постараюсь завтра приехать.
Я возвращаюсь в свою новую квартиру.
- Коля, - говорит Вера. - Давай дадим клятву друг другу больше никогда не ссориться. А то вся жизнь пролетит в этих глупых ссорах.
- Согласен, - говорю я, и целую Веру. - Повезло мне с тобой в жизни. Не даром я тебя так долго искал.
Приближается Новый год. Мы налили бокалы и сидим за обеденным столом в большой комнате.
- С Новым годом, товарищи! - раздаётся голос диктора по радио. Мы чокаемся с Верой, пьём шампанское и целуемся.
- Я так счастлива! - говорит мне Вера. - Мне всё ещё не верится, что мы у себя дома. Теперь не будут мне мешать соседи на кухне. И я сама себе хозяйка. Ой, как много вещей нам ещё надо купить!
- Всё купим! - успокаиваю я Веру. - Друзья пока подождут с долгами. Да и отец тоже. Надо купить книжный шкаф. Матвею кровать. Обязательно нужен телевизор. Денег понадобится много. Но мне теперь платят прилично. Теперь нам ничего не страшно. Теперь будем жить как у Христа за пазухой!
Из приемника льётся танцевальная музыка, и я приглашаю Веру на танец.
Мы кружимся по нашей большой комнате. Мы безумно счастливы! Господи! Бывают же такие минуты в жизни, когда все вокруг хорошо!
Утром Вера собралась к своим, а я поехал в Вешняки.
Сначала я забежал к родителям.
- Когда будет новоселье? - пристал ко мне пьяный Степан. - Или ты нас не позовёшь? Так мы сами приедем. Просто так от нас не отделаешься.
Я незаметно убегаю к друзьям. Они уже поджидают меня.
- Что нам принесёт шестьдесят пятый год? - спрашивает нас Нина. - Как поведёт себя новое руководство страны? Пока они ведут себя осторожно. Лишь бы не было войны.
- Я скоро получу свой “москвич”! - говорит радостно Виктор. - Будем ездить в гости к Николаю. А летом объездим всё наше Подмосковье.
Мы выходим на улицу. Долго кружим по нашим Вешнякам. Но от старых Вешняков почти ничего не осталось. Новые дома. Улица Паперника прорезает наш посёлок. Нет ни шлакового шоссе, ни гаража, ни нашего футбольного поля. Скоро около школы будет станция метро “Рязанский проспект”. Сбываются слова географа.
- Только бы не превратиться нам в обывателей, - вздыхает Игорь.
- Обывателями мы никогда не будем, - сказала уверенно Нина. - Мы не так воспитаны.
- Надо что-то делать, - говорит грустно Игорь. - Нельзя нам молчать и всё терпеливо выносить. А что мы можем с Виктором в нашем почтовом ящике? Нет там никакой гласности. Ладно. Надо как следует подумать. Иначе этот режим загубит страну.
Мы разошлись. Я поехал к себе домой. Путь неблизкий. Но зато это мой дом.
И побежала наша жизнь дальше. В институте было всегда полно дел. После выхода сборника Полякова велела мне написать статью. А тогда уже можно будет подавать на звание доцента. Приходилось сидеть в читальном зале основного здания. Почти все мои книги лежали у родителей. Их тоже надо было перевозить.
Не хватало дома телефона. Вера часто бегала на Ленинский проспект, чтобы позвонить из телефона-автомата. Она беспокоилась, как там без неё Матвей. Надо было его переводить к нам. Школа была рядом.
В нашем институте состоялось институтское партсобрание. И на этом собрании дерзко выступил молодой доцент-философ Чижиков. Он сказал, что руководство нашей страны никто не имеет право критиковать. А такая критика обязательно нужна. Тогда не будет той политики, которую проводили почти бесконтрольно Сталин, а за ним и Хрущёв. Фактически они подотчётны только господу Богу!
Зал загудел. Кое-кто стал ему хлопать. Назревал скандал.
Сразу же выступили два члена парткома и назвали выступление молодого коммуниста Чижикова очень незрелым. А кто-то питался защитить Чижикова.
Через неделю состоялось специальное заседание парткома. На это заседание пришёл сам секретарь райкома партии. Все ругали Чижикова за политическую незрелость.
- А разве я не прав? - защищался Чижиков. - Сталин совершал преступления, но все молчали и только хлопали в ладоши. Был Хрущёв, и тоже многие молчали. А надо было его все время критиковать. Тогда бы он погасил свой пыл.
- Прежде чем выступать с таким заявлением, надо было посоветоваться в парткоме! - сказал Чижикову секретарь райкома. – Везде должна быть дисциплина! А так можно договориться неизвестно до чего. Это уже чистая анархия! О Вашем выступлении знают в горкоме партии. Пока мы Вас строго предупреждаем. А там посмотрим, как Вы себя поведёте дальше. Советую Вам отнестись к самому себе критически. Иначе в вашей организации начнётся разброд и шатание. И Вам придётся расстаться с партбилетом.
В первое воскресенье февраля мы устроили с Верой небольшое новоселье.
Набрали у соседей стульев, тарелок, вилок и рюмок. Взяли взаймы ещё один стол.
Были мои родители, мои братья с жёнами, Таня с Андреем, друзья из Вешняков. Мать Веры и сестра приехать не пожелали. Видимо, не хотели знакомиться с моими родителями.
Пришли Козлов, Хитров и Коротков тоже с жёнами.
Родители мои быстро уехали домой. Я их проводил до метро. А потом мы гуляли до двенадцати ночи. Выпили всё спиртное. В соседней комнате танцевали под радиолу. Коротков был на седьмом небе.
Нам принесли много полезных вещей. Но главное - мы все веселились от души.
Потом мы провожали гостей до такси.
- Здорово всё прошло! - сказала счастливая Вера.
- Я буду часто к вам забегать! - сказал пьяный Коротков. - Мне тут до вас совсем близко.
- Всё хорошо! - сказала мне на прощание Нина. - Только далековато ты живёшь. Скорее ставь себе телефон.
- Пока не готова ещё телефонная станция! - сказал я. - Но телефон у меня обязательно будет.
Мы остались с Верой вдвоём.
- Теперь надо привозить сюда Матвея, - сказала Вера. - Мне тут до работы близко.
У меня было радостно на душе. Всё у меня наладилось в жизни. Теперь только жить да жить. Зря я влез в деканат. Надо ездить на работу каждый день. И хотя мне приплачивают за мою работу тридцать процентов, всё равно не надо было мне соглашаться на это. Но как было отказать ректору, которого сильно уважаешь? А Полякова всё время меня подгоняет. Требует, чтобы я всё время работал, писал статьи и сборники упражнений. А я ещё и член партбюро факультета. У меня полно общественных нагрузок. Когда тут работать над собой? Ничего. Как-нибудь справлюсь. Теперь у меня налажен быт. Заведём второго ребенка. И заживём как боги! А Нина Фёдоровна поможет нам вырастить и второго ребенка. Надо с ней быть поласковее.
В конце марта мы привезли к себе Матвея, и он пошёл в новую школу. У нас часто бывала Нина Фёдоровна и присматривала за Матвеем.
Наступило Первое мая. Я был на демонстрации. После демонстрации я немного посидел с друзьями в нашей столовой, и поехал домой.
- Куда отправимся? - спросила меня Вера. - К твоим родителям или к моим?
- Сначала к моим, - сказал я. - Отец себя неважно чувствует.
- А как же мой день рождения? - спросил Матвей.
- А мы сейчас заедем к бабушке и там отметим, - сказала Вера. Она протянула наши подарки Матвею. Ему исполнилось девять лет.
Мы заходим на Дубровскую улицу. Там Матвей получает ещё два подарка. Он доволен.
Через час мы едем в Вешняки. Берём такси, чтобы приехать побыстрее.
Дома у отца все мои братья с жёнами. Тут же Таня с Андреем.
Отец наш совсем плох. Он выпивает с нами только одну стопочку. А мы пьём и поём песни. И говорим о политике.
Потом идём к Нине. Там уже все в сборе.
- Ждём вас давно! - встретил нас Игорь. - Радость-то какая! Вся страна будет отмечать двадцатилетие Победы. Будет нерабочий день! Наконец-то дождались!
Девятого мая мы сидим сначала у отца, а потом у Нины.
- За день Победы! - говорит Игорь. - Двадцать лет пролетело. А было как будто вчера! Помните, как мы гуляли в тот день? Как стояли на Красной площади и бросали в воздух монеты? И всё это пролетело. Но ничего. Мы ещё поживём на этом свете!
Мы смотрим по телевизору парад на Красной площади. Идут фронтовики.
- Хорошо отмечаем эту годовщину, - говорит опять Игорь. - Хорошо. А жизнь наша пролетает. И сердце у меня уже начинает слегка покалывать.
- Слишком много работаешь! - не выдержала Лена, - Не жалеешь себя совсем! И эти командировки чёртовы!
- Не волнуйся, - говорит Игорь. - Ничего страшного.
Мы выходим на улицу. Идём к станции. Потом к церкви, а потом по пихтовой аллее идём в Кусково.
Дышим полной грудью. Настроение у нас обалденное.
- Что-то грустно мне немного, - признаётся Игорь. - Потому что уже двадцать лет пролетело. Только теперь становится ясным, что молодость наша позади. Но не будем грустить. Это самое последнее дело. Будем работать и никогда не унывать.
- А я на днях должен получить машину, - говорит Виктор. - Уже заждался.
- Скоро мы получим в Фаустово участок, - говорит Нина. - Будем туда часто ездить.
Мы стоим на берегу пруда. Смотрим на старинный дворец. И вспоминаем тот сорок второй год, когда мы тут видели молодых красноармейцев. И было это двадцать три года назад.
- Надо поменьше думать о прошлом, - говорит Лена. - А то можно расплакаться. Стареем мы все, братцы. Лучше об этом не думать.
Возвращаемся назад. Я ещё раз захожу с Верой к отцу. Ему плохо. Но он бодрится.
- Я ещё поживу, - говорит мне отец. - Когда будет плохо, я дам знать. Не беспокойся за меня. Таня мне делает уколы, когда надо. Я тут не один.
Мать провожает нас до автобуса и жалуется, что отец совсем плох. Мы её утешаем как можем.
А жизнь летит дальше.
После праздника ректор позвонил Козлову и попросил выделить переводчика для сопровождения австрийской делегации.
Козлов просит меня взять на себя эту ношу.
В делегации три человека: композитор, крупный чиновник и профсоюзный деятель.
Сначала мы осматриваем Москву, а потом вдруг едем в совхоз “Косино”.
Наша машина летит по Рязанскому шоссе. Мимо моей школы. Мимо косинских болот и грядок, где я ползал во время войны.
Я волнуюсь, мне очень хочется плакать. Я слишком эмоциональный. Как женщина. Нельзя так.
В совхозе мы осматриваем теплицы, потом девичье общежитие. Но тут уже многое изменилось. Появились пятиэтажные дома. Всё здесь стало другим.
Краем глаза я вижу Белое озеро, где мы часто купались. Всё в прошлом. Всё кануло в вечность.
Вечером мы едем на поезде в Ленинград. Этот город меня потряс и ослепил. Весь город наполнен таинственной аурой, которая обволакивает и очаровывает человека. И кажется, что в этом городе живут только хорошие люди.
Пискарёвское кладбище меня совсем выбивает из колеи. Мне хочется просто напиться. Но надо переводить. Надо работать.
Мы возвращаемся в Москву, а вечером едем в аэропорт “Домодедово”. Оттуда мы летим в Иркутск. С нами в самолёте летит большая делегация немцев.
Я первый раз в своей жизни лечу на самолете. Мне страшновато. Но вокруг все спокойны. Немец-старик из ГДР протягивает мне рюмку с коньяком. Я жадно её опрокидываю.
В Иркутске пасмурно. Я вижу на окраине одноэтажные домики со ставнями. В центре появляются старинные каменные дома. Нас угощают омулем и дарят коробки с кедровыми орехами.
После отдыха мы едем на Байкал. Справа бежит Ангара. А вот и Байкал. Мы поднимаемся на высокий берег, выходим из машины и замираем от восторга. На другой стороне Байкала видим покрытый снегом хребет Хамар-Дабан.
Спускаемся вниз и едем на катере по Байкалу. Кидаем в воду монеты. Есть такая примета: кто бросает монеты, тот обязательно ещё раз приедет сюда.
На нашем катере много иностранцев. Всем хочется полюбоваться Байкалом.
На другой день мы летим в Братск. Я смотрю вниз и вижу тайгу, поля, реки. А вот и Братск. Он, оказывается, состоит из восьми посёлков. Мы осматриваем вместе с директором электростанции Князевым мощное сооружение. Рассматриваем старые снимки. А потом начинается банкет, где я перевожу и перевожу. И поесть и выпить мне совсем некогда.
На другой день мы осматриваем все посёлки Братска и летим назад в Иркутск.
Под Иркутском мы осматриваем алюминиевый комбинат, который расположен далеко от города.
Опять небольшой банкет с руководством города. Наконец мы летим в Москву. Летим шесть часов. И видим под собой море огней. Это - наша Москва.
Ещё два дня я вожусь со своими австрийцами. На прощание они дарят мне книги, альбомы.
И когда они уходят в Шереметьево на посадку, я с облегчением вздыхаю. Всё! Отмучился. Ну и работа! Врагу своему не пожелаешь. По шестнадцать часов, говорить и говорить. Адская работа.
14
В конце июля я еду с Верой и Матвеем на Азовское море. В Бердянск.
Украина встречает нас жарой. Тянутся бесконечные украинские степи и море жёлтых подсолнухов. На станциях нам предлагают абрикосы.
Бердянск. Мы стоим с вещами около вокзала. К нам подходит мужчина и предлагает комнату у самого моря. Вера идёт с ним смотреть комнату, а мы стоим с Матвеем около наших вещей.
Вера возвращается и кричит:
- Такой вид с пятого этажа! Закачаться можно! Пошли скорее!
На квартире мы раскладываем наши вещи и бежим на городской пляж. Там мы смываем с себя дорожную пыль. Потом гуляем по Бердянску. Много малоэтажных домиков. Много пыли, много акации. И много вина на каждом углу.
На следующий день мы едем на Бердянскую косу.
Я замираю от восторга. Голубое море, солнце, чистая вода и мало людей. Мы купаемся, едим фрукты, а потом возвращаемся. Обедаем в столовой. Готовят тут неплохо. Идём к себе домой и валимся на пол. Жара.
Под вечер идём опять купаться недалеко от дома.
Через неделю к нам приезжают Коротков и Хитров с жёнами. И начинается у нас весёлая жизнь. Вместе купаемся, вместе обедаем, вместе гуляем вечером по городу.
Иногда ходим в кино.
Иногда говорим о жизни.
- Как будем жить дальше? - спрашивает нас Хитров. - Будем на собраниях послушно поднимать руку или что-то делать?
- Будем возражать, где только можно, - говорит Коротков. - Ненавижу всё наше лицемерие! Боюсь, что тогда меня вышвырнут из партии и с работы. Не пропаду! Буду в крайнем случае вкалывать грузчиком. Да и друзья не бросят в беде. Верно я говорю?
- Не бросим, - говорит серьёзно Хитров. - Я тоже буду выступать. Для виду буду вносить разные предложения по улучшению работы, а на самом деле критиковать наши недостатки. Только, братцы, опасайтесь стукачей. Этих сволочей давить надо.
Но всё прекрасное быстро заканчивается. В конце августа мы возвращаемся в Москву. Мне страшно выходить на работу. Я знаю, что там масса дел. Козлов один замучился без меня. В начале сентября поедет отдыхать он. А я останусь один.
В Москве я сразу еду к родителям. Отец задыхается. Проклятая эмфизема не отпускает его. С утра ему нужно два часа, чтобы откашляться. Сон у него почти пропал.
У меня сразу портится настроение. Я забегаю к Нине. Игорь и Виктор в командировке. Она крутится в своей школе.
Первого сентября Вера повела Матвея в третий класс. Я только обнял его и поехал на работу.
- Наконец-то! - говорит Козлов. - А я тут один офонарел! Давай впрягайся!
Я работаю весь день. Вечером мы идём пешком через парк Сокольники.
- Отдохну на юге и покупаюсь, - говорит мечтательно Козлов.
Побежали сентябрьские дни. Мне было трудно. На меня обрушивались телефонные звонки, студенты, преподаватели и родители студентов, когда речь шла об отчислении. Надо было мгновенно принимать правильные решения и ничего не забывать. Помогала парторг факультета Лида Китаева. Помогал студенческий актив. Но основная нагрузка падала на меня.
И когда я совсем вымотался, я решил покупаться в бассейне “Москва”, где собирались строить Дворец Советов. И где теперь сделали бассейн.
Я спокойно плыву и вдруг вижу свою студентку с третьего курса.
Я почему-то хватаю студентку за плечо, она узнаёт меня, раскрывает рот и захлёбывается водой.
- Вы как сюда попали? - спрашивает меня студентка.
- Купил билет и вошёл. А как Вы сюда попали во время занятий?
- Виновата. Никогда не думала встретить здесь Вас! Сейчас же еду на занятия.
- От меня нигде не скроетесь! - шучу я.
Двадцатого сентября мне исполняется тридцать шесть лет. Ко мне приезжают друзья из Вешняков, приходят Коротков и Хитров.
Я получаю много подарков. Мы весело гуляем, шутим, произносим зажигательные тосты.
Потом женщины уходят в маленькую комнату пить чай, а мы потихоньку попиваем водочку и коньяк, рассуждая о политике.
- Косыгин предложил новую экономическую политику, но ему не дают её проводить, - говорит Хитров.
- А что же будет дальше? - спрашивает Игорь. - Ведь бесконечно так не может продолжаться!
- Так и будем медленно ползти к пропасти, - отвечает Хитров. - Всё будет зависеть от ряда факторов. Угроза войны, смена правительства, положение в странах народной демократии, волнения в нашей стране. У нас не пишут об этом. Но у нас тоже есть выступления. Мы только мало знаем об этом. А нам надо чаще выступать с критикой. Только не молчать!
- А что это даст? - спросил опять Игорь.
- Даст что-то, - отвечает Хитров. - Капля камень долбит. На карту поставлена жизнь всей нашей огромной страны. Мы должны думать о нашем поколении. Только опасайтесь доносчиков. Они есть в каждом коллективе. Вы можете даже не подозревать такого человека. Мы живём в очень ответственное время. Трусить нельзя. Дети нам этого не простят.
Мы выпиваем в очередной раз, вздыхаем, думаем, что нам делать дальше, как нам жить дальше, и нам немного страшновато.
- Прогресс в жизни двигается голубиными шагами, - говорит Хитров. - Пройдут десятилетия, прежде чем что-то изменится. Грустно всё это. Но надо жить честно, и исполнять свой долг перед страной и человечеством.
Мы опять замолкаем. Что нам приготовит жизнь в ближайшие годы? Как бы не сгорел наш Иван Хитров? Не посмотрят, что он был на фронте. Тридцать седьмой год всем показал, как жестоко может обходиться с нами наша власть. Тут пощады не дождёшься. Как тяжёло бороться, когда у тебя дети.
Вернулся Козлов. Работать стало полегче. Полякова заставляла теперь меня писать ещё одну статью.
- Вам надо стать доцентом! - говорила она мне. - Нужно иметь несколько статей. Иначе Вас могут прокатить в ВАКе.
Я кряхтел, сидел иногда в читальном зале. Но текучка не выпускала меня из своих объятий. Временами приходилось разрываться на несколько частей.
Я всё ещё любил смотреть футбол. Любил почитать интересную книгу. А времени было в обрез. Дорога занимала минимум два часа в оба конца. Добираться до Сокольников было совсем не близко.
В восемь утра седьмого ноября мы уже стояли у входа в наше здание. Потом построились в переулке и разобрали по факультетам оформление. Потом стояли и ждали полтора часа, пока нас не выпустят на Кропоткинскую улицу.
Коротков поманил нас в соседний двор и налил каждому по стопке коньяка. И дал по маленькому яблоку.
- Пейте и цените мою заботу! - ворчал Коротков. - Пока дойдёшь до Красной площади, упадёшь в обморок. Не дай Бог, если ещё придётся бежать!
Машинально мы прошли Красную площадь, помахали Брежневу и Косыгину, и сразу разбежались по домам. У всех были дома дела.
Я заехал домой, и мы поехали в Вешняки.
Мои братья с жёнами, сестра Таня с Андреем в сборе. Шумят их дети. Отец сидит за столом. Видно, что он выпил рюмочку.
- Не знаю, доживу ли я до Нового года, - говорит отец. – Вы только не горюйте, да мать не бросайте. Поддерживайте её без меня. Смерти я не боюсь. Жизнь мне теперь уже не в радость, дети мои. Кашель проклятый меня замучил. Вы на меня не глядите! Пейте и веселитесь!
Марина поёт свои песни. А мне грустно.
Потом мы идём к друзьям. Без Матвея можно и посидеть. Он пока отдохнёт у тещи. А мы тут немного расслабимся.
- Редко стали видеться, - говорит грустно Игорь. - А жизнь-то наша пролетает, братцы! Заедает нас текучка и однообразие. Каждый год в сущности всё повторяется. Хотя бы одним глазком заглянуть в будущее. Что там ждёт нас в конце двадцатого века? Неужели будем топать по-прежнему на эти демонстрации? И будем послушно поднимать руки на собраниях? Не верится. Что-то изменится к тому времени. Обязательно изменится. Жизнь не стоит на месте. Всё течёт, всё изменяется.
- Будет другая жизнь, - говорю я.
- А почему ты так думаешь? - спросил Игорь.
- Я это просто чувствую, Игорь. Возьми всю предыдущую историю. Государства возникали, а потом исчезали. Возьмём Гитлера. Они громко кричали, что их рейх просуществует тысячу лет. А история отвела им всего двенадцать лет. И нападая на нас, они были уверены в своём успехе. Они всё подсчитали. Но все их расчеты были опрокинуты нами. Так и у нас. Недовольство в народе растёт. У интеллигенции особенно. Пока протест идёт стихийно. Рабочие и крестьяне плохо работают и топят свое недовольство в водке. Но процесс идёт. И ни на минуту не останавливается.
- Согласен, - говорит Игорь. - Но сколько времени всё это будет продолжаться?
- А это зависит от внезапных толчков истории, - отвечаю я. - Где-то забастуют рабочие. Где-то милиция выстрелит в толпу. Я слышал, кстати, что погибли рабочие в Новочеркасске. Но это только слухи. А там может возникнуть заварушка у наших соседей на Западе. Польша очень настроена против нас. Система будет всё время расшатываться. Война может где-то возникнуть. Америка начала войну во Вьетнаме. И неизвестно, когда она закончится. А народ недоволен. Всё может произойти неожиданно. У нас плохо освещена в литературе февральская революция. Она тоже началась неожиданно. И всё сразу рухнуло. У царя было под рукой двенадцать миллионов. Так и у нас может всё неожиданно рассыпаться.
- А может, нам писать листовки и незаметно их раскидывать? - предлагает Виктор.
- Не очень эффективно, - возражает Игорь. - Зарубежное радио делает это лучше. Но радио всё время глушат. Листовки - это в самом крайнем случае. Тут торопиться опасно. Сразу могут сцапать.
Мы едем с Верой на Юго-запад. Вера молчит. Она устала. А я думаю о своей жизни. Правильно ли я живу в данный момент? Всё у меня теперь есть, о чем я мечтал. Нет только второго ребёнка. Но он будет, как только мы немного обставим квартиру и придём в себя. Жизнь у меня всё-таки однообразная. Дом, метро, деканат, занятия, дорога домой, работа над статьями, составление упражнений и редкие встречи с друзьями. Фактически я почти стою на одном месте? А может, мне начать работу над докторской диссертацией? А стоит ли? Работа неимоверно трудная. Кафедра увидит во мне соперника и претендента на заведование кафедрой. Начнётся закулисная борьба и нервотрёпка. Накалится обстановка. Мне нравится работать в аудитории со студентами. Нравится придумывать интересные упражнения. Нравится спорить и общаться со студентами. Да и в деканате иногда тоже бывает интересно работать с живыми людьми. А докторская – это систематическая работа зимой и летом в библиотеке и дома. И так лет десять. А жизнь одна. Административная карьера меня тоже не прельщает. Я ненавижу все эти собрания и заседания, которые пожирают уйму времени. Что же мне делать дальше? Буду писать статьи, буду писать новый учебник, буду совершенствовать своё педагогическое мастерство, буду немного жить для себя и для семьи. Я мало вижу Матвея и почти не занимаюсь с ним. Надо мне побольше читать. Раньше я прочитывал все новинки в толстых журналах, а сейчас отстал немного. В журналах появляются интересные вещи. Большое впечатление на меня произвела повесть Солженицына “Один день Ивана Денисовича”. Надо больше работать над собой. Надо бы съездить в Германию. Но всё не подвёртывается случай. Мне не хочется уезжать надолго от семьи. Вот на месяц съездить было бы неплохо. Надо думать и о своей стране. Ведь я же интеллигент. Только не превратиться в обывателя. Тогда мне будет просто смерть.
Эх, жизнь! И куда ты так стремительно летишь? Что нас всех ждёт впереди? Только бы не было войны. Война с Америкой - это гибель цивилизации. Войны быть не должно. Наши руководители действуют бесконтрольно и могут пойти на авантюру. Брежнев не внушает большого доверия. Вся надежда на умных военных.
15
Наступило тридцать первое декабря. Как быстро пролетел этот год! Мы встречали Новый год у себя дома.
Я купил Матвею большую ёлку. Он наряжал её вместе с Верой. Как жаль, что нет у нас телефона. Живём, как на острове. Позвонить бы сейчас в Вешняки.
Ничего. Завтра поедем туда и всех увидим.
К вечеру приехала Нина Фёдоровна и Дарья.
Мы провожаем старый год. Потом встречаем Новый. Посидели, выпили. Поговорили. Скучновато без друзей. Зато вместе с семьёй.
Что принесёт мне Новый год? Я заранее готовлю себя к неприятностям. Главная забота - это отец. Надо обдумать планы на лето. Наверное, опять поедем в Бердянск.
Утром мы едем в Вешняки. Матвей остаётся дома с Ниной Фёдоровной.
Отец мой натужно кашляет. Эх, отец, отец! Изломался ты за свою жизнь. И ничем тебе помочь нельзя.
Подъезжают братья с жёнами и детьми. Таня с Андреем накрывают на стол.
Отец выпивает рюмку водки и говорит:
- Скоро я умру, дети мои. Осталось уже недолго. Не бросайте мать!
Мы успокаиваем отца. Мать вытирает слёзы. Не получилось у нас веселья.
Таня и Андрей обещают сразу сообщить, если отцу станет совсем плохо.
Мы идём с Верой к Нине.
- Скоро получу машину, - сообщает нам Виктор. - Будем почаще теперь приезжать к вам в гости. Права я уже получил. Надо продумать, куда поехать летом.
- Стареем мы, братцы, - вздыхает Игорь. - Стареем.
- Нам ещё и сорока нет, - возражает Виктор. - Мы ещё поживём на этом свете!
- У всех своя судьба, - говорит Игорь. - Я, правда, в судьбу не верю. Но каждому в жизни отпущен свой срок. Один живёт до пятидесяти, а другой - до девяноста лет. Годы летят и летят. И бег всё убыстряется. Меня повышают на работе. Виктор мне здорово помогает. Мы с ним в одной упряжке. Уже намекают мне, что в будущем я могу стать начальником главка. Если буду по-прежнему хорошо работать. Слышали бы они мои речи здесь. А сердце стало покалывать.
- Много нервничаешь, - говорит Лена. - Но пока у тебя ничего серьёзного нет.
- Раньше девяти домой не прихожу. Ругаюсь со всеми. А дело двигается. Многие думают, что у меня есть сильная рука. Уж больно смело я всех критикую. Называют принципиальным человеком. Меня уже и деньги не радуют. Просто хочется отдохнуть как следует. Не знаю, что будет дальше.
Выходим на улицу. Смотрим на звезды. Слушаем гул машин с улицы Паперника и от Рязанского шоссе.
Друзья провожают нас до автобусной остановки. Ехать нам почти полтора часа.
- Я буду теперь часто приезжать, - говорю друзьям. - Отец у меня совсем плохой.
- Живёшь-живёшь на свете, - рассуждает в дороге Вера, - но приходит старость, и ты уходишь в мир иной. А что там? Наверное, пустота…
Полетели январские, а затем и февральские дни. Я теперь каждую неделю ездил навещать отца. Часто заходил к друзьям.
Отец умирал. Мы вызывали врача, но тот ничего утешительного уже не говорил нам. Отец заканчивал свой жизненный путь.
Пятнадцатого марта мы отметили день рождения Веры. Нина Фёдоровна часто бывала у нас, потому что нельзя было оставлять на целый день Матвея одного.
Первого мая я не пошёл на демонстрацию. С утра я поздравил нашего Матвея с днём рождения, вручил ему подарок и поехал в Вешняки.
Посидел около отца. Пришли братья с жёнами. Выпили по рюмочке. Отец сел за стол, улыбнулся нам через силу.
- Живите дружно, дети мои! - сказал отец. - Помогайте друг другу. Налейте мне рюмочку! Хоть чокнусь с вами перед смертью. Устал я от этой жизни. Не поминайте меня лихом!
После обеда я забежал к друзьям.
- Ну как дела с отцом? - спросил Игорь.
- Плохо.
- Девятого приедешь? - спрашивает меня Игорь.
- Конечно, приеду. Я теперь тут буду почти каждый день. Жалко отца. Если бы не он, я бы не смог закончить институт. Ему ведь только шестьдесят восемь. Мог бы ещё пожить лет десять.
Девятого мая я с утра поехал в Вешняки. Вера с Матвеем уехали на дачу.
Отцу всё хуже и хуже. Полдня я сижу около него. Мать и Таня тоже рядом. Потом иду к друзьям.
- Двадцать один год пролетел со дня Победы, - говорит Игорь. - Грустно. Зачем мы вообще рождаемся на этот свет? Ведь человек должен прожить долгую и красивую жизнь. Он должен реализовать полностью все свои способности. А на деле что получается? Лишь небольшая часть людей достигает чего-то в жизни. Многие живут не больше пятидесяти лет. И когда люди научатся любить и уважать друг друга? Когда все люди станут братьями? Всё это только на словах. А на деле готовы сожрать друг друга. Как людоеды. Медленно развивается прогресс. Наша страна вообще в стороне от мировых событий. Отгородились железным занавесом, и занимаемся враньём. Хвалимся, что здорово живём, что у нас всё идёт отлично. Будет всё в нашей стране хорошо, но только не скоро. Лет через сто. Выпьем за всех погибших на этой войне! Помянем их не чокаясь. И чтобы не было у нас таких страшных войн.
Мы идём на улицу. Долго стоим у станции. Гуляем по Советской улице, стоим около нашей школы. А потом я сажусь в автобус и еду к себе на Юго-запад.
Отец умер пятого июня, в воскресенье.
Иван выбивает место на Кузьминском кладбище, ибо оно уже всё захоронено.
Под звуки гимна Советского Союза, который играет оркестр, гроб опускается в могилу. Тук-тук-тук! - стучит вдруг моё сердце. О чём оно меня предупреждает?
Потом мы поминаем отца. Андрей сообщает, что ему на заводе дали квартиру. Мать совсем растеряна.
- Как же я буду теперь тут одна? - спрашивает она нас. Мы молчим.
- Сделаем обмен жилплощади и ты будешь жить у меня, - говорит Степан. - Не горюй, мама! Мы тебя не оставим!
Не успел я придти в себя после смерти отца, как заболела Нина Фёдоровна. У неё разболелся желудок. Её положили в больницу. Диагноз страшный: рак желудка. Нине Фёдоровне срочно делают операцию.
Вера в отчаянии.
- Только стали жить нормально, - говорит Вера, - как опять беды посыпались на нас.
Козлов предложил мне съездить в сентябре на учёбу в Вену. Я согласился. Козлов предупредил, что поездка может состояться, а может и сорваться. Но я документы подал. На всякий случай.
В начале июля Нину Фёдоровну выписывают. Вера с Дарьей везут её на дачу.
- Что нам делать летом? - спрашивает меня Вера. - Не знаю что делать?
- Поезжайте в Бердянск! - говорит Нина Фёдоровна. - Никуда я не денусь. Даша за мной присмотрит. Матвею надо покупаться и окрепнуть к новому учебному году.
Я еду в Вешняки, утешаю как могу, мать.
- Тоска меня загрызла! - жалуется мне мать. - Каждый день хожу к отцу на могилу. И жить мне не хочется.
- Не надо так, мама! - уговариваю я мать. - Ты же не одна.
- Боюсь я со Степаном съезжаться, - говорит мне мать. - Он дюже сильно пьёт.
- Одной тебе тут будет тяжело, ты подумай, - говорю я матери.
Затем навещаю друзей. У Виктора радость. Он получил свой “москвич”.
Мы садимся в его машину и едем в Кузьминки. Там выходим, стоим под старыми липами.
- Как быстро стали лететь наши годы, - говорит Игорь. - Надо торопиться. Не успеешь оглянуться, как помрёшь. Живёшь, как заведённый механизм. Я собой в последнее время недоволен. Может, листовки стану писать. Административная карьера меня не устраивает, даже если мне предложат пост замминистра. Я хочу жить так, как мне хочется, хотя понимаю, что это почти невозможно.
- Тебе надо быть в правительстве, - говорит Игорю Виктор. - У тебя государственная голова.
- Может быть, - говорит Игорь. - Но я не могу смотреть на наши безобразия спокойно! Кто-то должен за это отвечать. Особенно меня убивает деревня. Да и в городе всех посадили на оклад, и ты никуда не рыпнешься. Всякий сверчок знай свой шесток. Ладно, ребята. Я всё-таки в душе оптимист. Пока дышу, надеюсь. Мы ещё что-нибудь придумаем.
В конце июля я еду с семьёй в Бердянск. Матвей уже заранее радуется, как он будет нырять в Азовском море.
Мы останавливаемся на старой квартире. Сразу едем на Бердянскую косу. Она протянулась на семнадцать километров. Народу совсем мало.
Но нам что-то плохо отдыхается. Вера беспокоится за маму. Я тоже беспокоюсь за свою мать. Как она там одна? Коротков и Хитров не приехали в этот раз. Они смотрят первенство мира по футболу. Но я уже немного отошёл от футбола. Меня заразили мысли Игоря. Надо что-то делать в нашей стране. Хотя бы не молчать. А жизнь засасывает. Теперь я получаю хорошую зарплату - больше трёхсот рублей. Жить можно. Только хорошую мебель мы не можем купить. Впереди у меня поездка в Австрию. Там мне придётся провести целый месяц, повышая свои знания в Венском университете.
Дни идут медленно. Вера звонит в Москву, пытаясь узнать что-нибудь о здоровье мамы от соседей.
- Надо бы пораньше уехать, да билетов нет. Я вся исстрадалась, - говорит Вера.
День отъезда настаёт, и мы возвращаемся в Москву. Я соскучился по русским берёзкам, по лугам и полям, по нашим оврагам. После Белгорода я начинаю узнавать Россию. Слава Богу! Мы скоро будем дома!
Вера в Москве сразу едет на дачу, чтобы узнать, как дела у мамы. Я еду в Вешняки.
Мать плачет и ходит каждый день на кладбище.
- Тоска меня заела, - жалуется мне мать. - Надо мне съезжаться со Степаном, хоть он и буянит, но я потерплю.
Я говорю, что первого сентября вечером уезжаю в Вену.
- Как я тут буду без тебя? - плачет моя мать.
- Через месяц вернусь, - успокаиваю я мать.
Дома я почувствовал, что заболеваю. Где-то я простудился. Или это от смены климата? Кажется, у меня ангина. Вот это да! Как же я теперь поеду в Вену?
До отъезда остаётся всего три дня. Утром я бегу в поликлинику и прошу врача поставить меня на ноги.
- Вам нельзя ехать в таком состоянии! - говорит мне молодой врач.
- Полечите меня! - умоляю я молодую врачиху, - я Вам принесу сувенир.
- Лежите дома, полоскайте горло, больше питья, а я Вас буду навещать.
Вера собирает мои вещи. Я полоскаю горло, глотаю лекарства, но температура не хочет опускаться.
- Это всё Ваш юг, - говорит врач. - Перемена климата. Ехать можно, только там первое время полежите, и принимайте лекарства регулярно.
Первого сентября Матвей пошёл в четвёртый класс. А я лежал. И мысли у меня были грустные. Но Вера быстро вернулась домой и стала хлопотать около меня.
После обеда ко мне нагрянули гости: Козлов, Хитров и Коротков. Они выложили на стол водку и закуску.
- Приехали тебя лечить! - сообщил мне Коротков. - А ну хлопни полстакана и закуси как следует! Ты мужик или не мужик? Сразу полегчает.
И мне стало легче. То ли от водки, то ли от прихода друзей.
Вера повеселела и выпила рюмку портвейна.
- Ты никогда не поддавайся простуде! - учил меня Коротков. - Ты её должен гнать от себя всеми способами. И она отстанет от тебя!
Ушли друзья, пожелав мне счастливого пути. Вера уложила мой чемодан. Я встал и начал одеваться. Слабость ещё осталась. Но не надо об этом думать.
В Вену едут со мной две женщины с нашего факультета и ещё один преподаватель-мужчина.
Я обнимаю Веру и поднимаюсь в вагон. Сразу ложусь на своё место.
Утром мы уже в Бресте. Я не выхожу. Слабость не проходит. Надо мне перед Веной отлежаться.
После Бреста начинается Польша. Стоит тёплая погода. И вновь, как и в сорок пятом году, я вижу распятия Иисуса Христа, вижу крестьянские наделы и телеги на резиновом ходу.
А вот и Варшава. Она почти восстановлена. Мы выходим на улицу. Потом едем по Польше, сворачивая на юг.
Утром мы в Вене. Нас встречает советник посольства по культуре и везёт нас в католическое общежитие университета. Даёт нам на два дня взаймы шиллинги. Занятия начинаются только в понедельник, а нам надо ещё прожить два дня.
Мои коллеги бродят по Вене, а я отлёживаюсь. Меряю температуру. Около тридцати восьми. Плохо. Надо пить чай. Я вынимаю кипятильник и грею себе чай. Глотаю лекарства. Надо мне обязательно выздороветь.
В понедельник начинаются занятия. На этих международных курсах можно найти студентов из разных стран мира. Мы знакомимся. Все говорят по-немецки, но по-разному.
- Как вы могли терпеть такого тирана, как Сталин? - спрашивает меня молодой француз.
Как ему всё это понятно объяснить? Он же не жил в нашей стране и не знает нашего менталитета.
Я пытаюсь всё-таки ответить французу.
- Многие ничего не могли понять. Все знали, что Сталин - продолжатель дела Ленина. И верили ему безгранично. Арестованные подписывали под пытками любые показания. Формально всё было чисто. Сталин всё время употреблял правильные лозунги. Мы верили Сталину как родному отцу. И я верил. Только после доклада Хрущёва я многое понял. Народ не поддержал бы ни одного человека, кто бы пошёл против Сталина.
- Мы бы сразу сбросили его, - возразил француз. - Чудные вы какие-то русские. Такую революцию совершили, а потом позволили уничтожать себя. И вообще, в вашей стране творится беззаконие. А вы всё терпите. Мы вас так уважали во время войны. У вас сейчас крепостное право. Неужели вы такие трусы?
- Легко рассуждать со стороны, - ответил я. - А вы побыли бы в нашей шкуре. Тогда заговорили бы по-другому. У каждого народа своя судьба. Не надо сравнивать Россию с Францией. Вы без боя отдали Францию Германии, а мы сражались за каждый метр нашей земли.
- Разные мы нации, - сказал со вздохом француз. - Нам трудно понять друг друга.
Время катилось вперёд. Мне сразу захотелось в Москву. Но надо было ждать до конца месяца. Сам согласился ехать. Никто меня не неволил.
На одном из семинаров зашёл разговор о свободе. Многие участники семинара стали критиковать порядки в нашей стране. Зашла речь о книге Пастернака “Доктор Живаго”.
Мои коллеги смотрели на меня. Я знал, что они не читали эту книгу. А я её читал, но только по-немецки. Кто-то из моих знакомых привёз эту книгу из Германии. Наверное, был не очень хороший перевод. Книга произвела на меня сложное впечатление. Я не мог сначала понять, что хочет сказать нам Пастернак.
Я ввязался в спор об этой книге. Оказалось, что лишь немногие читали эту книгу. Но я поддержал честь нашей делегации. И сказал, что книга читается с трудом. Несомненно автор талантлив. Но я не могу судить о том времени, когда меня не было. И некоторые моменты меня поражали. Например, как матросы грабят женщин в поезде. И что командир партизанской бригады наркоман. Создаётся впечатление, что автор подбирал определённые факты.
Спор наш заглох. Мы оставались на своих позициях. Я решил дома перечитать эту книгу.
После занятий мы много бродили по Вене. Однажды работники посольства завезли нас в Венский лес. И мы увидели под собой глубоко внизу всю Вену. Было очень красиво. Внизу протекал Дунай, и был он не голубым, а желтоватым.
Я написал открытку австрийцу, который был в составе моей делегации в прошлом году, а я был переводчиком. Он моментально приехал на машине из Граца. В посольстве меня отпустили на два дня.
Мы едем на юг, а по обе стороны возвышаются Альпы. Где-то высоко в горах белеют роскошные виллы и рыцарские замки.
Мы едем вдоль реки Мур и наконец прибываем в Грац.
Там мы осматриваем музей рыцарских доспехов, осматриваем замок, а потом едем в горы.
В горах мы посещаем крестьянина, которого хорошо знает мой австриец. Мы сидим в саду и пьём молодое вино.
И только тут до меня доходит, что сегодня двадцатое сентября и мне стукнуло тридцать семь лет. Вот где пришлось мне отмечать мой день рождения. Но я ничего не говорю своему австрийцу.
Подходит пожилой крестьянин. Он по национальности словак и воевал против нас.
- Где воевали? - спрашиваю я словака.
- Под Калугой меня ранило, и я лежал в госпитале в Калуге, - отвечает словак.
- А где находился госпиталь? - спрашиваю я.
- В центре города, в здании бывшей гимназии.
Я поражён, я убит наповал! Получается, что госпиталь находился в здании пединститута, где я работал?
Чего только не бывает на свете?
Я пью лёгкое вино. Вокруг горы. Мне хочется домой. И куда меня занесло на мой день рождения?
Вечером того же дня я еду поездом в Вену. В купе ко мне привязывается австриец, который воевал на юге нашей страны, и который мне доказывает, что Гитлер вынужден был начать с нами войну, чтобы упредить наше нападение.
- Не оригинально, - говорю я. - Мы тогда не были готовы к войне. И Сталин боялся войны с Германией. Почему Вы верите в эту чепуху?
Австриец обижается на моё замечание и замолкает. А потом, по прибытии в Вену, пишет мне свой телефон и приглашает меня к себе в гости. Я почему-то думаю, что он созовёт на эту встречу своих знакомых, и будет спорить опять о войне. Я сразу решаю, что не буду ему звонить.
В конце сентября наши курсы заканчиваются. Австрийский доцент, который вёл с нами занятия по немецкому языку, приглашает всю группу к себе домой.
Мы взяли с собой две бутылки водки и две баночки красной икры. Доцент сразу налил себе водки в фужер и залпом выпил. А потом выпил ещё один фужер, не закусывая. А вскоре он сидел на полу и хватал за ноги танцующих дам. Потом стал шёпотом приглашать меня с собой в одно весёлое заведение. Всё ясно: наш доцент окосел.
Настал день отъезда. Работники посольства, которых мы теперь хорошо знали, провожали нас до поезда.
Ми обнимаемся, обмениваемся телефонами и адресами. Прощай, Вена! Когда я попаду сюда в следующий раз?
16
В Бресте мы бежим в ресторан, заказываем борщ и котлеты с картошкой.
Наконец-то мы дома! Хотя до Москвы ещё ехать целую ночь. Но мы уже на родине.
Рано утром я смотрю на смоленские леса и деревеньки, и жду момента, когда поезд подойдёт к Белорусскому вокзалу.
А вот и вокзал. На такси я быстро добираюсь до дома. Всё ли там в порядке? Не случилось ли чего?
Вера открывает мне дверь и бросается мне на шею. Рядом стоит Матвей.
Я быстро открываю чемодан и раздаю венские сувениры. Потом звоню на работу Козлову.
- Приезжай! - говорит Козлов. - Я еле жив. У меня уже билеты в Сочи.
Я еду на работу. А оттуда через пару часов еду к матери.
- Скоро перееду к Степану, - говорит мне мать. - Не хочется, но тут я больше не могу. Гложет тоска. Может, он меня будет стесняться, и станет пить поменьше. А может, мне переехать к тебе?
- У Степана однокомнатная квартира, мама. Ему надо помочь.
- Ну ладно. Так и сделаю. Отец тоже говорил мне, чтобы я жила со Степаном.
Я забегаю к Нине. Передаю ей сувениры для друзей и лечу на такси к себе на Юго-запад. Соскучился я по своей семье.
Опять полетели дни один за другим. С утра до вечера я сидел в деканате и работал за себя и за Козлова.
Незаметно подошли ноябрьские праздники.
Я шагаю со своей колонной к Красной площади. Коротков как всегда угостил нас коньяком, чтобы мы не продрогли. Потом мы забегаем на часок в нашу столовую на углу Метростроевской.
- Выпьем за дружбу! - говорит Хитров. - Всё-таки намного легче бывает, когда мы вместе. Когда-нибудь в России всё будет хорошо. Но будет это не скоро.
Дома решаем с Верой, куда нам поехать.
- Хочу встретиться с друзьями в Вешняках, - говорю я Вере.
- Завезём Матвея к маме, а потом поедем в Вешняки, - предложила Вера.
В Вешняках мы идём к Нине. И там говорим о жизни, о том, что наша страна топчется на одном месте.
- Всё-таки человек должен сам делать свою судьбу, - говорит Игорь.
- Громкие слова! - возражает Виктор. - Каждый из нас двигается по своему желобку. А чуть высунешься, сразу сгоришь как бумажный солдат в песне Окуджавы.
- Всё равно, надо что-то делать, - говорит Игорь. - Создать группу сопротивления? Но нас мало, а будет больше, то обязательно найдётся предатель. Всё равно надо что-то делать. Нельзя нам сидеть сложа руки! Был в Новочеркасске расстрел мирных жителей. И всё сошло с рук нашему правительству. Хорошо бы иметь своего человека в КГБ. Чтобы он нас информировал и вовремя предупреждал о грозящей опасности. Но это вряд ли осуществимо. Слишком мы разобщены. Боимся своей тени. Бороться в одиночку - верная гибель. Надо создавать сначала свою группу, а потом и целую партию. Главное - начать. В стране много думающих людей, недовольных этой жизнью. Надо действовать, время работает на нас. Я в этом уверен. Больше тридцати лет этот режим не продержится. Я всё ещё как следует обдумаю. Может, будем листовки писать. А может, с острой критикой на собраниях.
Моя Вера смотрит на меня со страхом. Она уже видит меня в тюрьме. Или в Магадане.
Виктор везёт нас домой. По дороге мы забираем Матвея.
- Игорь - отличный человек, - говорит вдруг Виктор. - Он для меня пример во всём. Я всё время тянусь за ним. И пойду за ним в огонь и в воду.
Мать съехалась со Степаном. У Степана теперь трёхкомнатная квартира в том же доме.
Я заезжаю к нему. Мать, вроде, довольна. У неё своя комната.
- Каждый вечер приходит домой пьяный, - жалуется мне в своей комнате мать. - Иногда поест и сразу спать. Часто буянит. Сладу с ним нет никакого. Тяжело мне, сынок. Жить совсем не хочется. Нет мне покоя. Только вот схожу на кладбище, поклонюсь могилке, где лежит отец, поплачу, и мне, вроде, полегче.
Я утешаю мать. Приглашаю её погостить у меня.
- Зачем я вам буду мешаться? Я уж буду тут жить. Мне теперь недолго осталось до смерти. Как-нибудь доживу. Ты за меня не беспокойся, сынок.
На автобусе я доезжаю до нашей школы. Тут уже вырос вестибюль станции метро. Скоро пустят линию от Выхино до станции “Таганская”. Сбылись слова нашего географа. Но для этого потребовалось целых двадцать четыре года.
Тридцать первого декабря мы с Верой готовимся к встрече Нового года. Мы решили остаться дома. И никого не приглашали. Я звоню Игорю, он намекнул, что они могут к нам заскочить первого января.
- Надо покупать телевизор, - говорит мне Вера. - Плохо без телевизора. Я займу денег. Матвею тоже скучно без телевизора. Всё время бегает к соседям.
- С Новым годом! - поздравляет диктор по радио.
Мы чокаемся с Верой. Матвей сидит рядом с нами. Всё-таки скучновато отмечать праздник одним.
- Что будем делать завтра? - спрашиваю я Веру. - Мои друзья могут приехать.
- Будем дома, - решает Вера. - Надо отдохнуть немного.
В час дня раздаётся звонок. Входят мои друзья из Вешняков.
- Машина куплена, - говорит Виктор. - Надо на ней куда-то ездить.
Мы садимся за стол и начинаем отмечать Новый год.
- Очень боюсь ядерной войны, - говорит вдруг Игорь. - Наши политики и такую авантюру могут затеять. Тогда погибнет вся наша планета. Этого допустить нельзя. Я решил написать первую листовку. Вы не бойтесь. Я не дурак, и буду действовать осторожно. Печатать на машинке или писать от руки? Наверное, буду писать от руки. Иначе застукают по почерку машинки. Надо тормошить людей, чтобы они не дремали. И чтобы правительство тоже знало, что есть силы, которые их не боятся. Вообще не надо нам унывать! Это самое последнее дело. Жаль, что редко видимся. Ты, Коля, далеко поселился от нас. Скоро будут у всех телефоны. Будем поддерживать связь друг с другом по телефону. Только не болтайте нигде лишнего. КГБ знает о таких беседах и ведёт свою слежку.
В конце февраля Вера говорит мне, что ждёт ребёнка.
- Давно пора, - говорю я радостно. - Родишь мне ещё одного сына. Я буду самым счастливым отцом.
Я счастлив. Всё в жизни у меня идёт неплохо. На работе у меня пока всё нормально. С Козловым мы сработались. Скоро получу звание доцента. Надо мне писать ещё что-то. Надеюсь на своего бывшего руководителя. Она что-нибудь придумает. Только в стране нашей нет порядка. Ничего толком понять нельзя. Почему у нас много недостатков? Неужели всё дело в нашей системе? Об этом мне несколько раз говорили в Австрии. Да и во время работы с австрийской делегацией я не раз слышал об этом. Если система не годится, то зачем тогда делали революцию? Эту революцию кто-то готовил или она сама внезапно разразилась? Попробуй разберись во всём этом. Но надо мне в этом постепенно разобраться. Иначе дальше будет очень трудно жить с путаницей в голове.
Хитров приглашает нас всех к себе на день рождения. Он живёт в районе метро “Щёлковская”.
Мы дружно пьём за все предложенные тосты и быстро пьянеем.
- Карьеристов и лизоблюдов не люблю! - кричит Коротков. - Все бросились писать диссертации. Многие пишут ради высокой зарплаты. А сколько в нашей партии карьеристов? Выступают с правильными речами, а сами думают только о своём кармане. И мечтают поскорее выехать за границу, чтобы приобрести там машину. Как же нам жить дальше, братцы?
- Потише, - говорит Хитров. - Ты перепил сегодня, Вася.
- Ничего я не перепил, - огрызается Коротков. - Многие из нас трусы! Боитесь лишнее слово сказать. А я плевал на всех! Могу я высказаться в своём кругу?
Короткова уводит жена. Стало чуть потише.
- Как бы не дошло до начальства, - сокрушается Хитров. - Один скажет другому, другой третьему. И так слушок доползёт до парткома или нашего кагэбэшника. Будем надеяться, что всё обойдётся.
- Как бы не попало Короткову, - говорит мне Вера, когда мы едем домой.
- Обойдётся, - успокаиваю я Веру. - Мало ли что болтал пьяный человек.
Но через неделю меня вызывает наш уполномоченный КГБ. Это молодой капитан в штатском. У него свой маленький кабинет.
- Что там болтал Коротков у Хитрова на дне рождения? - спрашивает меня капитан. - До меня дошли слухи, то он назвал наших членов партии карьеристами.
- Ничего не помню, - сказал я, улыбаясь. - Перемешал водку с шампанским. И получился ёрш. Два дня голова болела. Все орали в комнате. И Коротков тоже что-то кричал. Но я ничего не помню. Полностью вырубился.
- Так-так, - сказал задумчиво капитан. - Значит, ничего не помните?
- Не помню, - повторил я. - Все мы были в дымину пьяные. Там ещё старка была, я её плохо переношу.
- Ну что ж, - сказал мой капитан. - Извините, что оторвал Вас от дел. В следующий раз поменьше болтайте в компании. Вас могут неправильно понять или исказить весь ваш разговор.
- Стоит ли обращать внимание на пьяную болтовню? - спросил я капитана. - Мужики выпили и хотят выговориться в своём кругу.
- Мы знаем, что делать и на что обращать внимание, - сказал мне строго капитан.
Я шёл к себе в деканат и думал, как он всё узнал, этот капитан. Кто мог ему всё доложить? Там же были все свои! Вот так. Все свои, а просочилось. Впредь надо быть осторожнее. Хорошо, что крики Короткова не приняли всерьёз. А то бы полетел Коротков из партии и из института.
Мой бывший декан факультета стала ректором института, а бывший ректор уехал в Германию на дипломатическую работу. Что-то у него было с одной студенткой: такие слухи пошли по институту.
Я думал о Козлове. Так и он со временем выберется в ректоры. Если, конечно, всё у него будет идти нормально. Меня административная карьера не привлекала. С Козловым я ещё работать могу. Да и то надо было бы уйти с этой работы. Пропадаю на ней целыми днями. Веру вижу мало. Не говоря уже о сыне.
Пятнадцатого марта Вере исполнялось тридцать пять лет. Мы решили отметить эту дату шумно. Вера пригласила своих женщин с кафедры, а я позвал своих мужчин. Получилась приличная компания.
Пили, танцевали и веселились до упаду. Завязались интересные знакомства.
Юбилей получился на славу.
Разошлись только после двенадцати.
Виктор пил мало и увёз моих друзей в Вешняки. Остальных я посадил на такси.
- Я так счастлива! - сказала Вера и поцеловала меня. - Никогда я ещё так шумно не отмечала свой день рождения. И спиртного хватило, и закуски было вдоволь. И повеселились хорошо. Будем надеяться, что этот год будет более счастливым, чем прошлый. А ты, Коля, у меня молодец! Спасибо тебе за всё! Я с тобой так счастлива! Рожу тебе сына, как ты хочешь. Как ты его назовёшь?
- Надо сначала родить.
Дни бежали дальше. Быстро пролетели март и весь апрель. В газетах запестрели заголовки: пятьдесят лет советской власти.
Первого мая Матвею исполнилось одиннадцать лет. А я рано утром, когда мои ещё спали, поехал на демонстрацию.
В метро ехали огородники на дачи. Они везли рассаду, саженцы, черенки лопат. Я им завидовал. Отдыхают люди на свежем воздухе. А мне надо идти правофланговым часа четыре.
Парторг и его заместитель бегали вдоль колонны и выискивали чужаков. Некоторые студентки приводили в колонну своих женихов или родственников из провинции. А это был непорядок! Таких пришельцев парторг удалял из шеренги, не обращая внимания на плачущих студенток. Поговаривали, что было какое-то покушение, когда встречали космонавтов. С тех пор и пошли строгости. Не продавали больше на тротуарах водочку и пиво с бутербродами. Демонстрация, как нам объявляли на партсобраниях, это большое политическое мероприятие.
Коротков поманил нас во двор, и мы торопливо приняли свою норму. А потом шагали и шагали. И надеялись в двенадцать дня или в половине первого пройти Красную площадь.
На мавзолее стояло всё наше Политбюро. Мы кричали “ура”, нас подгоняли, чтобы мы не задерживались.
После демонстрации мы зашли в кафе “Крымское” и приняли по сто пятьдесят коньяка. Быстро выпили, закусили, и по домам.
Дома Матвей отмечал свой день рождения вместе со своими одноклассниками. Они пили чай и лимонад, ели конфеты, и были очень довольны.
В этот день мы никуда не поехали, потому что надо было ехать на дачу, копать землю, сажать всё, что скажет Нина Фёдоровна.
- Летом буду отдыхать на даче, - сказала Вера, - Там хорошо. Хватит нам ездить по югам. И деньги надо поберечь.
Девятого мая после обеда я сидел у Нины. Подошёл Игорь с Леной.
- Двадцать два года пролетело! - сказал Игорь. - Время идёт неумолимо вперёд. А мы стареем с каждым годом. В чём же смысл нашей жизни? Я работаю с Виктором на оборону нашей страны. Готовлюсь к войне. А зачем нам эти войны? Ведь жизнь нам даётся лишь один раз! Её надо пить глотками как свежую воду. А мы иногда толчём воду в ступе, делаем каждый день одно и то же, и не видим ничего значительного и интересного. Время летит и летит себе вперёд. Ведь у времени тоже должны быть свои законы?
- Законы времени нам неподвластны, - говорит Нина. - И ход времени ничем не остановишь. Оно течёт и течёт, всё переваривая на своём пути. Может быть, это и хорошо. Недаром так много высказываний о времени. “Время лечит всё”. Мы должны подчиниться времени, и лишь иногда предугадывать, куда мы плывём вместе с этим временем.
- А я до сих пор помню, как мы плакали и смеялись в сорок пятом году, - говорит Лена. - Как стояли на Красной площади вечером того же дня. Как светло и радостно было на душе. Но я лично ни о чём не жалею. Только страна наша идёт куда-то не туда.
- Вот именно! - подхватил Игорь. - Идёт к катастрофе. Когда она произойдёт? Знать бы, где и когда мы приземлимся. Пошли на улицу!
На улице бушует весна. Нежная зелень покрывает деревья. Оглашенно кричат воробьи. А на душе грустно. Мы ждали большего от нашей жизни. А жизнь бьёт нас по физиономии.
Долго стоим около станция. День нерабочий. Слышны песни военных лет. Живы ещё фронтовики. И всю жизнь будут помнить военные годы.
- Хочу заглянуть в нашу школу, - говорю я Нине. - Давно туда не заходил.
- Пошли, - приглашает нас Нина. - Вы помните, как грохнула бомба в том месте, где сейчас второй выход метро?
- Конечно, помним, - ответил Игорь. - Тогда мы в первый раз увидели Колю. А Виктор Николаевич отводил нас в подвал. Почти двадцать шесть лет пролетело с тех пор.
Нина открывает входную дверь. Мы идём медленно по коридорам, вдыхаем жадно запахи школы, завидуя школьникам, у которых всё впереди.
Заходим в класс, где всегда занимаются десятиклассники.
- Неужели я когда-то сидел в этом классе? - спрашиваю я вслух.
- Все мы тут сидели, - говорит Нина.
- Как наш директор? - спрашивает Игорь. - Хорошо бы встретиться с ним. День сегодня особенный.
- Я сейчас зайду к нему и всё узнаю, - предлагает Нина.
Нина возвращается вместе с нашим директором.
- Рад вас всех видеть! - здоровается с нами директор. - Пойдёмте ко мне. Посидим и поболтаем. Я сегодня один дома, так что не стесняйтесь.
Директор быстро собирает на стол. Нина и Лена помогают ему на кухне.
- За день Победы, за всех погибших и пропавших без вести! - говорит директор.
Мы выпиваем и молчим, не зная о чём говорить.
- Я очень рад, что вы вспомнили обо мне, - говорит директор. - Я всех вас хорошо помню с сорок первого года. Время летит. Но мы ещё поработаем. Хорошо, что вы не забываете этот день. День Победы нам надо отмечать лет сто, а там будет видно. А тогда жизнь нашей страны висела на волоске. Ещё бы чуть-чуть, и немцы могли бы взять Москву. И война бы тогда затянулась надолго. Япония могла бы напасть на Дальний Восток. Да и Турция тоже бы вторглась на Кавказ. Всё могло быть. Но мы выстояли. И в жизни надо всегда намертво стоять, как бы трудно тебе ни было. Давайте ещё по одной. Хорошо, что жены дома нет. Она меня ругает, когда я выпиваю. За вас, ребята! Вы мне сегодня украсили праздник. Приходите ко мне почаще. А Нина у меня - главная опора.
Быстро полетели майские дни.
В июне Козлов предложил мне поработать с немецкой делегацией. В июле надо будет сопровождать семью немецкого коммуниста из Западной Германии. С ним будут отдыхать жена и дочка. Поездку оплачивает наш Центральный Комитет партии.
Я нахожусь в здании ЦК, иду длинными коридорами. На кабинетах фамилии референтов: Соколов, Иванов, Сидоров, Петров…
Мой референт долго наставляет меня, чтобы я был всё время с этой семьёй. И, чтобы вёл себя корректно. Никаких лишних высказываний.
Вера с Матвеем отдыхают на даче, а я первого июля с немецкой семьёй на юг. В город Сочи.
Немца зовут Хорстом, жену Мартой, а дочку Евой. Хорст мне нравится. Умный мужик. Чуть постарше меня. Я расспрашиваю его о жизни в Западной Германии. Он мне всё подробно рассказывает. Одновременно я записываю интересные обороты в его речи.
В Сочи нас помещают в закрытый санаторий ЦК. Меня поражает роскошь. К обеду подносят поднос со спиртными напитками. Питание потрясающее. В холодильнике в номере чешское пиво. Жить можно. Но я тут в золотой клетке. Весь день я с семьёй на пляже. Потом в столовой, а вечером в кино или на концерте. Иногда выезжаем на дальние экскурсии. На озеро Рица, в совхоз. И везде выпивки. Хорст пьёт охотно. Я рассказываю наши анекдоты. Хорст заразительно смеётся.
Я выспрашиваю у Хорста, как велика германская компартия. Получается, по его подсчетам, около пятидесяти тысяч. Маловато для такой большой страны.
- Англия насчитывает ещё меньше, - говорит мне Хорст. - А в Америке всего четыре тысячи.
- А почему так мало? - спрашиваю я Хорста,
- Много причин, - говорит Хорст. И я понимаю, что он не хочет углубляться в эту тему.
- Америка такая огромная страна, - говорю я, - а коммунистов так ничтожно мало. Значит, американским рабочим наша партия не нужна?
Хорст пожимает плечами.
Через три неделя мы летим из Сочи в Волгоград. Там нас встречают на высоком уровне. Меня поражает статуя женщины с мечом на Мамаевом кургане. И фамилии погибших в зале под курганом.
Я долго смотрю на статую женщины с мечом в руках. В Москве бы такой памятник водрузить. Чтобы все помнили о той страшной войне…
Потом осматриваем разрушенную мельницу, дом Павлова. А потом - здание гидроэлектростанции, которую строила вся страна. Выше плотины раскинулось огромное водохранилище.
Меня тянет домой. Всё мне надоело. И каждый день принимаю спиртное.
Мы садимся в самолёт и через час приземляемся во Внуково. На другой день едем в Шереметьево. Я обнимаю всех по очереди и облегчённо вздыхаю, когда самолет выруливает на взлётную полосу. Отмучился! Душа моя стремится к семье.
На другой день еду на дачу. Вера располнела. Но терпит жару. Много ходит. Матвей гоняет на велосипеде.
В конце августа выхожу на работу.
- Я еле жив! - жалуется мне Козлов. - Помогай, а то помру от этого напряжения.
И я помогаю. Занимаюсь расписанием, двоечниками. А Козлов собирается уходить в отпуск.
Надвигается пятидесятая годовщина октября. Составляются списки на награждение.
Двадцатого сентября мне исполняется тридцать восемь лет. Пока ещё молодой. Пока мне нет ещё сорока лет. Всё впереди…
В этот день почтальон приносит открытку с извещением, что нам скоро установят телефон. Вот это подарок ко дню рождения!
С утра приезжает мать. К вечеру приезжают друзья из Вешняков, приходят Хитров и Коротков. Приезжает Таня с Андреем.
Таня жалуется мне на кухне, что Андрей стал сильно пить.
- Сейчас не пьёт одна сова, - шучу я. - Днём она спит, а ночью магазины закрыты.
- Тебе всё шуточки, - обижается Таня, - а он приходит пьяный домой и буянит. Дочкам спать не даёт.
- Разводись! - говорю я.
- У нас же двое детей, - говорит Таня. - Легко сказать! Тут надо всё как следует взвесить. Замучилась я с ним.
- Потерпи пока, - говорю я сестре. - Сейчас многие мужики пьют. Твой Андрей не умеет пить.
После нескольких тостов женщины уходят в другую комнату, а мы, мужики, сразу заводим разговор о политике.
- Если судить по газетам, - говорит Хитров, - то у нас в стране всё прекрасно. На деле ничего хорошего пока нет.
- Идём к катастрофе, - говорит Игорь. - В деревне не видно никаких особых улучшений. Огромные потери при уборке урожая. Губим везде природу, строим огромные заводы. А нужны ли они нам?
- Мы только болтаем тут всё! - вмешивается Коротков. - И больше ничего. Сотрясаем воздух! Всё топим в разговорах!
- Ничего мы пока дельного сделать не сможем, - отвечает Игорь. - Надо искать пути. Всё не так просто. Хотя бы остаться в этой обстановке порядочными людьми - это тоже достижение.
- Не будем унывать! - говорит Хитров. - Свободы у нас в стране нет. Но мы будем её завоёвывать. Время работает на нас. Правда, не так быстро.
17
Получил телеграмму от матери. Она уехала в деревню, а теперь просит забрать её из деревни.
Я прошу Виктора. И тот едет со мной в мою родную деревню. Я не был там с сорок восьмого года.
Рано утром в субботу мы летим мимо Подольска на юг. Вот уже и Серпухов остался позади. Мы едем по увалам Среднерусской возвышенности. Машина то карабкается вверх, то мчится вниз. И так постоянно.
Проезжаем Плавок. А после Черни сворачиваем направо, пересекаем железную дорогу, реку Снежедь, Тургенево. А вот и деревня.
Деревня почти такая же. Только гремит динамик на всю округу. Да рядом пролегло бетонное шоссе, которое уходит куда-то в лес.
Посреди деревни два пруда. Утки и гуси. Да старые ракиты. А дома все те же: с маленькими окошками, все из красного кирпича.
На меня пахнуло родным и близким. Ведь я здесь родился. И так редко бываю.
Тётка суёт мне деревенские гостинцы: яблоки, картошку, яйца.
Мать довольна. Она уже здесь истосковалась. Ей хочется вернуться в Москву.
Через три часа мы выезжаем. Впереди триста километров пути.
- Как машина? - спрашиваю я Виктора.
- Всё нормально, - говорит Виктор. - Моя машина не подведёт.
Виктор молча ведёт машину, мать смотрит вперёд, а я думаю о своей жизни.
Скоро Вера родит мне сына. Я в этом уверен. Как мы будем справляться с домашними делами? Нина Фёдоровна нам немного поможет. И моя мать может подскочить. Не пропадём. Зато у меня будет двое детей. Идеальная семья. Скоро поставят телефон. Всегда можно будет позвонить домой. С деньгами стало полегче. Долги я уже вернул.
А вот и Москва. Мы завозим сначала мать, потом Виктор едет ко мне. Он сильно устал, и сразу уезжает домой.
- Ты здорово меня выручил, Витя, - говорю я ему.
- Мы же друзья! - отвечает Виктор.
Двадцать второго октября я везу Веру в роддом. Вечером того же дня она рожает мальчика.
Я посылаю Вере записку и цветы. Я счастлив.
Дома у меня хозяйничает Нина Фёдоровна. Я посматриваю за Матвеем. Ему уже идёт двенадцатый год. Может в крайнем случае и посидеть с братом.
Первого ноября Веру выписывают. Медсестра вручает мне сына.
На улице гремит музыка. Началось празднование пятидесятилетия Октябрьской революции. Я смотрю на сморщенное лицо сына и думаю о том, что с ним будет через пятьдесят лет. Меня к тому времени в живых не будет. А он может дожить до столетия Октябрьской революции. Поздно мы спохватились с Верой. Надо бы и третьего ребёнка завести.
- Я решил назвать сына Олегом, - говорю я Вере. - Ты не возражаешь?
- Не возражаю, - говорит Вера. Видно, что она замучилась за эти дни.
Мы сразу идём с Матвеем в “Детский мир” и покупаем деревянную кроватку для Олега.
Ночью Олег просыпается. Вера пеленает его. Олег засыпает у Веры на руках. Трудновато нам придётся, но мы народ закалённый. Вырастили Матвея, вырастим и Олега.
Седьмого ноября я иду на демонстрацию. Сначала я хотел было отпроситься, но Козлов попросил меня помочь ему во время демонстрации. Нас предупредили в парткоме, что могут быть провокации со стороны враждебных сил.
Во время демонстрации мы всё время начеку. Изгоняем незнакомых людей из наших шеренг, мимо прохаживается наш уполномоченный КГБ. Он всё замечает.
Но не случилось ничего необычного. Мы даже разочарованы. Ждали провокаций, а до нас нет никому никакого дела.
После демонстрации выпиваем в кафе “Крымское” по сто пятьдесят граммов коньяка и расходимся по домам.
Дома мы впервые вывозим Олега на улицу. На улице гремит праздничная музыка. Наш Олег сладко спит на морозном воздухе. Мы проехались по Ленинскому проспекту и вернулись домой. На первый раз хватит.
Мне хочется увидеть вешняковских друзей. Вера это сразу замечает.
- Поезжай, если хочешь, в Вешняки, - говорит Вера. - Мы тут с мамой управимся.
По дороге я заезжаю сначала к матери. Степан уже упился и спит крепким сном.
- Тяжело мне здесь, сынок, - жалуется мне мать. - Прямо не знаю, что мне делать.
- Если будет совсем трудно, переедешь ко мне, - говорю я матери.
Через полчаса я захожу к Нине.
- Приехал всё-таки! - говорит радостно Игорь. - А мы уже надежду потеряли увидеть тебя. Какой ты молодец!
- Вера меня поняла и отпустила. Всем вам от неё горячий привет.
- Сколько ещё просуществует эта советская власть? - задаёт нам вопрос Игорь.
- Лет пятьдесят, - говорит Виктор,
- Многовато, - не соглашается Игорь. - Многовато.
- Сколько же тогда? - спрашивает Нина. - Никто этого точно сказать не сможет.
- К двухтысячному году всё будет закончено, - говорит Игорь. – Я уверен. Топчемся всё время на месте. Можем делать только спутники да ракеты. Тут мы мастера. А в сельском хозяйстве ничего у нас не получается. Появились диссиденты. Генерал Григоренко, например. Писатель Солженицын. И некоторые другие. Были волнения в ГДР, были в Венгрии, будут и в других странах. Начинают возрождать культ личности Сталина. Это вообще гнусная акция! Оправдывают палача! С ума можно сойти!
Мы выходим на улицу. Мне пора домой. Сначала мы идём на станцию, а потом к школе, где находится станция метро “Рязанский проспект”. Наша школа смотрит на нас своими тёмными окнами.
- В сложное время живём, - говорит Игорь. - Будет впереди много разных событий. Нам всё время надо быть вместе и начеку. И не унывать. Жизнь-то у нас одна.
Я сижу в вагоне метро и думаю о своём Олеге. Какая судьба ожидает его? Кем он станет? Будет ли он счастлив? Сплошные вопросы. И на них нет пока ответа. Только время расставит всё по своим местам. Значит, надо набраться терпения и ждать, ждать, ждать. Ну что ж? Подождём. Впереди у меня долгая жизнь. Будет у меня и хорошее, и плохое. Надо всё перенести, ибо такова наша жизнь. Всё у меня пока идёт нормально. Это хорошо. Лишь бы беды никакой не было. Будем надеяться, что всё у меня будет хорошо.
Олег забирает всё свободное время. Пока Вера дома, всё идёт хорошо. А что делать, когда она должна будет выходить на работу? Вся надежда на Нину Фёдоровну.
Наступает тридцать первое декабря. Я покупаю большую ёлку. Матвей сам наряжает её.
Новый год встречаю в семейном кругу: Вера, мои дети, Нина Фёдоровна и Дарья.
Мне немного скучновато. Но Новый год есть Новый год. Полагается отмечать этот праздник в семейном кругу.
Первого января Вера отпускает меня в Вешняки. Я заезжаю к матери. Выпиваю со Степаном по сто грамм, потом еду к друзьям.
- С Новым годом! - говорю я друзьям. - С новым счастьем!
- Как Олег? - спрашивают меня друзья.
- Олег мой растёт как богатырь. Скоро будет бегать.
Мы пьём за Новый год. Вспоминаем военные годы. Потом долго гуляем по улицам Вешняков.
- Улетает наша жизнь, - говорит грустно Игорь. - И ничем не остановишь это время. Хочется быть всё время молодым. А старость уже подкрадывается к нам.
- Рано ты заговорил о старости, - говорит Лена. - Нет ещё и сорока никому.
- Скоро и сорок стукнет, - говорит Игорь. - Немного осталось ждать.
- Сильно наши Вешняки изменились, - говорю я. - Почти ничего старого её осталось.
- Осталась церковь, да наша школа, - говорит Нина. - Ещё станция, и то её теперь не узнать. А что тут будет лет через сто? Не угадаешь. Дома вокруг растут как грибы. За нашей старой школой собираются строить современную новую школу. Что будет с нашей старой? Как бы её не сломали.
Мы стоим у станции метро “Рязанский проспект”. Мне пора ехать домой.
- Когда теперь увидимся? - спрашивает меня Виктор. Наверное, теперь до первого мая или до дня Победы?
- Трудно сказать, - говорю я. - Но скорее всего так.
- Мы будем тебе позванивать, - говорит Игорь. - Скоро и у нас тут поставят телефоны. Тогда будем звонить друг другу каждый вечер. И видеться станем реже, раз есть телефон. Это я просто шучу. Что-то жизнь у нас пошла, братцы, однообразная: почти каждый день всё одно и то же. Скучно. Ладно! Поговорим в следующий раз. Ты поезжай, Коля. И не пропадай!
Дни опять полетели стремительно вперёд.
Вскоре Вера вышла на работу. Нина Фёдоровна оставалась с Олегом. И за Матвеем присматривала.
Пятнадцатого марта я поздравил Веру. Ей уже исполнилось тридцать шесть.
Иногда позванивали друзья. Чаще всего Нина. В школе был телефон. Игорь тоже не забывал меня.
Тридцатого апреля мы готовились с Козловым к майской демонстрации. Отвезли в главное здание берёзовые ветки, украшенные бумажными цветами. Проверили всё оформление. Ещё раз предупредили правофланговых, чтобы все были в восемь утра у здания института.
Рано утром я положил около постели Матвея подарок. Ему исполнилось двенадцать лет.
Потом мы шагали к Красной площади. Долго стояли около бассейна “Москва”. Потом побежали. Потом опять стояли.
После Красной площади облегчённо вздохнули. Зашли в кафе. Вчетвером распили бутылку. Показалось маловато. Добавили ещё немного. И по домам.
Дома Вера суетилась на кухне. Матвей пригласил несколько одноклассников. Они пили чай и кричали как воробьи.
Неожиданно подъехали вешняковские друзья. Что значит своя машина!
И опять заговорили о жизни, когда женщины ушли в другую комнату пить чай.
- Недоволен я своей жизнью, - проговорил Игорь. - Фактически мы превращаемся в обывателей! Радуемся получке, думаем о даче, о машине, о своей карьере. Я понимаю, что грань между гражданином и обывателем весьма условна. Но всё-таки. Надо что-то делать. Выступает часто на работе какой-нибудь хорёк и произносит красивые и правильные лозунги. А сам в это время думает только о себе. А как его прихватить? Дать бы ему в морду, чтобы не болтал. Но нельзя. Это хулиганство. Катимся мы в пропасть. А ведь у нас дети. Позже они могут спросить нас, что же мы смотрели и ничего не делали. А мы будем в ответ лепетать о терроре, об арестах и стукачах? Надо что-то делать. Нельзя ограничиваться кухонными разговорами. Иначе нам не будет прощения. Надо сколотить группу единомышленников и наметить программу действия. Сначала будем выступать с резкой критикой на собраниях. А там можно писать и листовки. Надо нам всем думать, ребята. Волков бояться - в лес не ходить.
- А если влипнем? - спросил Виктор? - Что тогда?
- Живём один раз на свете, - ответил Игорь. - Постараемся не влипнуть. Я буду набрасывать листовку.
Девятого мая я заезжаю за матерью, и мы едем с ней на кладбище. Кладём цветы на могилу отца.
Тук-тук-тук! - стучит моё сердце. О чём оно меня предупреждает? Какие-то беды ждут меня впереди. Знать бы заранее.
- Тоска меня заела, сынок, - жалуется мать. - После смерти отца места себе не нахожу. Схожу в церковь, помолюсь, и мне становится полегче. Ты уж похорони меня по-людски, когда я помру. Обязательно занеси меня в церковь, чтобы батюшка отпел меня. И предал земле. Деньги-то у тебя найдутся?
- Не волнуйся, мама. Всё сделаем как надо. Ты ещё поживёшь.
- Не хочу я больше жить, сынок. Разве это жизнь? Степан каждый вечер приходит пьяный. И пристаёт ко всем.
Я еду к друзьям.
- Двадцать три года пролетело, - говорит Игорь. - Хорошо, что мы держимся вместе. Через год нам уже будет по сорок лет. Пока мы ещё молодые. Это самое главное. Выпьем за всех погибших и пропавших без вести!
Мы идём на улицу. От кладбища нашего остался совсем маленький кусочек земли. Тут же поставили памятник жертвам революции пятого года. А где остальные могилы, которые я видел в сорок первом году? Время проглотило их. Ничего не осталось от этих могил. Вот так и с нами случится в двадцать первом веке. И ничего не останется от наших холмиков. А может, и вся планета погибнет? Никто не может знать, что нас ждёт впереди.
Мы долго стоим у станции. Доходим до Кусково. Смотрим на дворец и возвращаемся назад. Долго стоим около школы. Я собираюсь нырять в метро.
- Надо бы в Суздаль съездить, - говорит Виктор. - Многие там бывали, и в восторге от этого места. Давай съездим в следующую субботу?
- Можно, - соглашается Игорь. - Россию надо знать досконально. А мы сидим на одном месте.
- Поезжайте одни, - говорит Нина. - У меня в школе дела.
- Мне тоже некогда, - говорит Лена. - Поезжайте без нас. И места в машине мало. Надо было, Виктор, сразу “Волгу” покупать.
В следующую субботу мы едем втроём в Суздаль. По дороге я вдруг вспоминаю, что мой брат Фёдор учился во Владимирском пехотном училище. Мы поедем как раз через Владимир. Надо обязательно посмотреть это училище. Отдать дань памяти.
Во Владимире мы сразу сворачиваем на Суздаль. Владимир решили осмотреть на обратном пути.
Перед нами Суздаль. Создаётся впечатление, что этот город спит уже несколько веков. Мы осматриваем все церкви. Забираемся на высокую колокольню и видим, что Суздаль невелик. Тут были татары. Тут творилась русская история. Потом едем в Кидекшу. Осматриваем древнюю церковь, построенную в двенадцатом веке.
Уже поздно. Мы остаёмся на ночлег у местного жителя. Наливаем мы ему полный стакан водки. Он с жадностью ест московскую колбасу.
Осматриваем местное кладбище на берегу Нерли. По рассказам жителей здесь хоронят со дня основания Кидекши. Да и дом, в котором мы остановились, насчитывает около трёхсот лет.
На другой день мы во Владимире. Подъезжаем к зданию военного училища, где учился мой Фёдор.
Я смотрю на здание училища и ругаю себя за то, что так и не съездил на Ржевскую землю, где был ранен мой Фёдор. Там, видимо, он и лежит без креста и могилы. Одно утешение, что отдал он свою жизнь за нашу Родину. Такой ему выпал жребий. Мне становится очень грустно. Мы осматриваем знаменитые места Владимира. Храм Покрова на Нерли меня поражает своей красотой.
Возвращаемся домой. Виктор быстро ведёт свой “москвич”. Я думаю о своей жизни.
Что же ждёт меня теперь впереди? Однообразно будут проходить дни дома и на работе. Дети мои будут расти, а я буду стареть. Нет у меня полного удовлетворения от этой жизни. Как-то всё катится не так. Человек всегда недоволен своей жизнью. И я не исключение. Чего же мне не хватает? Сам не знаю. Что-то надо делать. Речь Игоря крутится у меня в голове. Надо бороться. А вдруг нас посадят? Что будет тогда с моей семьёй? И выдержу ли я тогда тяжёлые испытания? Бороться, конечно, надо. Игорь прав. Нельзя превращаться в тихого и послушного обывателя. Иначе потом себе этого не простишь. Об аресте лучше не думать. Надо быть всегда оптимистом.
18
Через несколько дней Игорь с Виктором приезжают ко мне. Мы пьём водку, закусываем свежим салатом из редиски. Вера уходит с детьми на улицу.
Игорь достаёт лист бумаги и читает проект первой листовки. “- Товарищи! - читает он. - Наша страна постепенно двигается к новой и большой войне с Америкой. Все деньги уходят на вооружение и на огромную армию. А народ прозябает в нищете. Деревни почти полностью опустели. Наша страна уже несколько лет ввозит из-за границы хлеб и другие товары. Мы продаём нефть, газ и лес. А живём плохо. У нас нет никакой свободы. С тридцать седьмого года мы боимся сказать лишнее слово. Так дальше жить нельзя! Нам надо устранить эту систему. Никакого коммунизма у нас никогда не будет. Это сказано для дурачков. Партийная и государственная верхушка живёт в роскоши. А мы живём от зарплаты до зарплаты. И кроме хлеба и кусочка мяса ничего не имеем. Но и мясо есть только в Москве и Ленинграде, да на закрытых объектах. Пора кончать с этой властью! Надо бороться с этой системой! И перестать бояться тех, кто нами командует. Нельзя так дальше жить! Стряхните с себя страх! Надо открыто выступать против прогнившего режима! Посмотрите, как живут люди в капстранах! У них свои дома или просторные квартиры, дачи, машины, большая зарплата и свобода. Они могут поехать куда угодно, их никто не притесняет. А у нас боятся выпустить простого человека за рубеж. Ибо тогда наш человек увидит, как там живут простые люди. Товарищи! Пора вам подумать и о себе, и о своих детях. Они заслуживают лучшей жизни. Мы рискуем, когда пишем эти слова. Но терпеть дальше нельзя. Если дело дойдёт до войны, то мы все погибнем. Боритесь всеми силами против власти. Другого выхода у нас нет. Да здравствует демократическая республика, которую мы должны завоевать! Наше дело обязательно победит! Но для этого надо бороться. Прочти и передай другому!”
- Нужна подпись, - сказал я. - Надо написать название организации. Например: “Союз борьбы за освобождение народа”. Или что-то другое.
- Верно, - согласился Игорь. - Это только первый вариант. Ну как?
- Хорошо написано, просто и ясно, - сказал я. - Мне нравится. Надо бы напечатать на машинке. Так лучше действует на сознание людей. А от руки - это по-детски.
- Только надо прятать пишущую машинку, - сказал Виктор. - По машинке всегда определят, где печатали.
- Как и где будешь распространять эти листовки? - спросил я Игоря.
- Буду бросать в почтовые ящики или расклеивать на улице.
- На какой эффект ты рассчитываешь?
- Эффект будет, - ответил Игорь. - Одно дело, когда мы слушаем сквозь помехи “Голос Америки”, а другое дело, когда ты видишь эту листовку у себя дома. Америка - это другое государство, и наш народ этой Америке не очень-то верит. А тут мы с нашими бедами, с нашими проблемами. Все поймут, что началась борьба у нас дома, и что есть люди, которые борются и ничего не боятся. Надо нам постепенно расширять нашу группу. Людей надо отбирать очень тщательно. Если я попадусь, то всю вину возьму на себя.
- Нам тоже обломится, - сказал Виктор. - Волков бояться - в лес не ходить.
- Вот именно, - оживился Игорь. - Давайте выпьем за то, чтобы не попадаться. Не так уж всесильно наше правительство. Да и КГБ наш тоже не так силён. Будем надеяться, что всё кончится хорошо.
Я смотрел на Игоря и восхищался им. Он занимает уже приличный пост, но думает о стране, о своём народе. Настоящий боец. Он, конечно, прав, что надо рисковать. Надо смотреть вперёд. Неужели наше правительство ничего не понимает? О чём они вообще думают? Неужели им наплевать на простой народ? Наверное, так и есть. Наплевать им на то, что будет потом. Они не верят ни в Бога, ни в рай, ни в ад. Живём на свете только один раз! После смерти все взятки гладки. Им главное, пожить в этой жизни. А после них хоть потоп!
- Сейчас люди разъезжаются в отпуска, - говорил Игорь. - В конце августа я кину первые листовки. Каждый месяц надо менять содержание и вводить больше конкретных фактов. Народ нам будет верить. Хотя бы задумается о нашей жизни. Заглянет в свою душу. И огрызнётся своему начальству.
В конце мая Козлов предложил мне поехать в качестве переводчика с технической делегацией одного министерства в ФРГ. Я согласился и стал оформлять документы. Волокита возникла с медицинской справкой. Но моя студентка познакомила меня со своей сестрой, которая работала терапевтом в московской поликлинике. Звали её Наталья Ивановна. Она оказалась молодой и очень красивой. Наталья Ивановна выдала мне справку за десять минут. В нашей же поликлинике у меня ушёл бы целый месяц. Надо было бы сдать анализы и пройти всех врачей.
- Как мне Вас благодарить? - спросил я Наталью Ивановну. - Только скажите, и всё будет у Ваших ног.
- Не хвалитесь, - ответила, улыбаясь, Наталья Ивановна. - Останемся хорошими друзьями. Вы там приглядывайте за моей сестрой. Она у меня любит погулять.
- Будет сделано. Вы опасная женщина. Если на Вас долго глядеть, то можно потерять голову.
- Все мужчины одинаковы, - сказала Наталья Ивановна. - Перед каждой женщиной пускают слюни. Не смотрите на меня долго. Я замужем.
В июне я стал себя неважно чувствовать. Часто болела голова. Из носа вылетала вонючая жидкость.
Зубной врач, у которого я лечил свой зуб, сказала мне, что у меня, видимо, гайморит. Это осложнение после гриппа.
Я пропустил это замечание. Надо работать. Надо помогать Козлову. Надо готовиться к поездке.
Двадцать второго июня, в субботу, когда Вера с детьми уже отдыхала на даче, у меня подскочила температура. Я не знал, что мне делать.
Ко мне заскочил Коротков. Увидев моё состояние, он посадил меня в такси и повёз в приемный покой Первой Градской больницы. Он там уже бывал и знал, что со мной быстро разберутся.
Терапевт отвёл меня в отделение отоларинголога. Мне сразу сделали прокол. У меня потёк гной. И меня сразу положили в больницу.
- Не горюй, - утешил меня Коротков. - Тут тебя быстро поставят на ноги.
Я переживал за поездку в ФРГ. Успею ли я выписаться вовремя?
Всё воскресенье я лежал с температурой, но она уже была поменьше: прокол мне сильно помог.
Вера ждёт меня на даче. Надо ей как-то дать знать, и друзья мои тоже ничего не знают.
Я позвонил Игорю. Позвонил соседке, чтобы она на двери повесила записку, где я нахожусь.
Игорь сказал, что они с Виктором съездят на мою дачу и всё расскажут Вере.
В понедельник мне сделали ещё один прокол. Мне стало ещё легче.
- Вам надо делать операцию, - сказал мне молодой врач Савчук.
В тот момент я не предполагал, что наши пути с Савчуком надолго сомкнутся.
Я попросил Савчука поскорее сделать мне эту операцию, потому что в середине июля я должен лететь с делегацией в ФРГ.
На другой день меня навестила Вера. Она успокоилась, когда увидела, что ничего опасного у меня нет.
- Неудобно подводить делегацию, - сказал я Вере. - Как они полетят без меня?
Вечером приехали Игорь и Виктор. Мы погуляли по территории больницы.
- Проси своего врача, чтобы он поскорее сделал тебе операцию, - посоветовал мне Игорь.
В начале июля Савчук вместе с ассистентом сделал мне операцию. Они продолбили мне стенку в гайморову полость и вычистили весь гной. А туда заложили тампон, чем-то пропитанный.
После операции температура поднялась только до тридцати восьми.
Савчук зашёл ко мне вечером. Он как раз дежурил в этот день.
- Десятого июля мне надо обязательно выписаться, - сказал я Савчуку. - Неудобно подводить людей. За мной сувенир.
- Постараемся, - пообещал мне Савчук.
Щека моя раздулась после операции. Но я гулял по парку и считал дни, когда я вернусь отсюда.
Десятого июля я еду на троллейбусе домой. Из дома звоню в министерство, от которого мы летим в ФРГ. Меня просят срочно приехать. Там я получаю загранпаспорт и билет на самолёт туда и обратно.
В тот же вечер еду на дачу. Олег растёт с каждым днём. Он тянется ко мне и запускает свои пальцы ко мне в рот.
- Как ты полетишь в таком состоянии? - беспокоится Вера. - А вдруг тебе там станет плохо? Что будешь делать?
- Не волнуйся, - успокаиваю я Веру, - Всё будет нормально.
Моя делегация вылетает пятнадцатого июля. В вестибюле я вижу членов своей делегации. Их всего четверо. Начальник главка министерства, а также три директора завода. Все они связаны с химическим машиностроением. Едем в ФРГ набираться ума и опыта.
Члены делегации чуть постарше меня. У нас быстро завязываются дружеские отношения.
Летим через Брюссель, потому что пролетать над ФРГ нам пока не разрешают. В Брюсселе долго ждём самолёта в Кёльн. Наконец мы в Кёльне.
Я жадно осматриваю Германию. Попал я сюда лишь через двадцать три года. Бросается в глаза огромное количество машин. Сотрудник торгпредства СССР привозит нас в гостиницу.
На другой день наше торгпредство созванивается с нужным нам заводом, за нами приезжает машина, и мы мчимся в Рурскую область. Я вижу великолепные автострады. Машины летят на огромной скорости. Кругом чистота, кругом порядок. Это не Россия.
В городе Бохуме мы ходим по большому заводу. Нас принимает директор завода. Мы осматриваем рабочую столовую. Кругом всё блестит.
Директор завода приглашает нас к себе домой.
В его “Мерседесе” мы летим со скоростью сто девяносто километров. Мне становится страшно.
Мы осматриваем его двухэтажную виллу. За столом директор рассказывает нам, что он воевал в России, попал в плен и провёл несколько лет на Урале. Вспоминает уральские морозы. Говорит, что русские им в плену не мстили. У немцев была тёплая одежда, и они получали свой паёк целиком.
Директор разволновался. Мы ставим на стол нашу водку и икру. Со мной болтает дочь директора. Она студентка местного университета. Удивляется, как я свободно говорю по-немецки.
На другой день мы едем в Кёльн, и тут я вдруг вспоминаю, что сегодня годовщина моего бракосочетания с Верой. Господи! Четырнадцать лет назад мы шли с Верой глухим лесом в Покровское, надеясь, что добрый председатель нас распишет. А сегодня я лечу по автостраде в ФРГ. Далеко-далеко от дома.
Потом мы едем в город Маннгейм и колесим по местам, которые связаны с именами Гёте и Гейне. Я проезжаю город Ветцлар, который Гейне описывает в своей книге “Путешествие по Гарцу”. Вот она, настоящая Германия. Большая страна. И зачем немцы полезли к нам? Сколько людей погибло зря? Не было бы войны, был бы жив мой брат Фёдор, которого я так любил, которого мне недостает до сих пор.
В одном из городков мы сидим в местном ресторане. Нас туда пригласило руководство завода. Напротив меня сидит немец. Он - мой ровесник. Я спрашиваю его, читал ли он книгу Манфреда Грегора “Мост”. Там идёт речь о том, как юнцы пятнадцати лет защищали мост, отражая наступление американских войск.
Мой собеседник вдруг заплакал.
- Это поймёт только тот, кто тогда воевал в таком возрасте. Я тоже держал в руках фаустпатрон. И чуть не погиб. Зачем мы тогда убивали друг друга?
- Оставайтесь у нас в Германии, - сказал мне вдруг он. - Будете работать на нашем заводе переводчиком. Ни в чём не будете нуждаться.
- Не обижайте меня, - ответил я как можно мягче. - Родина у меня одна, я без неё жить не могу. Как можно такое предлагать!
- Извините! - сказал мой собеседник. - Я хотел Вам сделать приятное. Ещё раз извините.
Перед отъездом мы бегали по магазинам. Долго поднимались на Кёльнский собор. Смотрели сверху на Кёльн. Красивый город. И очень старинный. В городе нам показали кусок стены. Якобы это остаток от стены, которую тут сооружали римляне две тысячи лет тому назад.
Пора ехать домой. Все сувениры куплены. Двадцать седьмого июля мы летим из Кёльна в Амстердам, а там через пару часов летим в Москву. Господи! Неужели через три с половиной часа я буду в Москве? Просто не верится.
Вера с детьми, к счастью, дома. Они поджидают меня. Я раздаю сувениры. Вере вручаю две красивые кофточки. Детям игрушки и жевательную резинку.
В понедельник я еду в больницу и вручаю Савчуку бутылку “Мартеля”. Этот коньяк пока в Москве не продаётся. И ещё я дарю Савчуку зажигалку, так как он всё время курит.
- Надо бы посидеть где-нибудь, - предлагает мне Савчук. - Вы бы мне там рассказали, что видели в Германии. И вообще надо о многом поболтать.
Я польщён. Савчук для меня что-то вроде господа Бога. Мы договариваемся посидеть дня через два. Савчук записывает мой телефон, я записываю его телефон.
Через два дня мы сидим с Савчуком в ресторане на Казанском вокзале. Мы смотрим на высокий потолок, расписанный синими цветами. Пьём коньяк, едим бефстроганов. Заказываем ещё бутылку. А потом выходим на улицу. И бродим долго по ночной Москве. Савчук рассказывает мне, как он работал три года по распределению на Камчатке в глухом районном центре. Я понимаю, что там он был и царь и Бог. Я влюбляюсь в него окончательно. Савчук хочет где-нибудь порыбачить. У него начинается отпуск. Хорошо бы посидеть где-нибудь в тихом месте.
На другой день я даю телеграмму двоюродному брату Веры. Он живёт в Рошале за Шатурой. Там совсем глухие места. Он давно приглашал меня к себе.
Я получаю на другой день ответную телеграмму с приглашением приезжать.
Где-то во второй половине августа мы едем с Савчуком на автобусе от Казанского вокзала в город Рошаль.
Едем долго. Поздно вечером подъезжаем к вокзалу в Орехово-Зуево. И я вспомнил военные лагеря на окраине этого города. Было это в сорок пятом году. Как всё странно складывается в жизни? Сколько воды утекло за эти двадцать три года. И вот только теперь я попал сюда.
Мы едем в Рошаль. Прибываем в двенадцать ночи. Семён, двоюродный брат Беры, шофёр по специальности, встречает нас на конечной остановке.
Мы выпиваем по стопке водки и ложимся спать.
На другой день утром мы едем на старенькой “волге” Семёна. Машина загружена спиртным, продуктами, палаткой и рыболовными принадлежностями. За нами едут два друга Семёна на мотоцикле с коляской.
Мы едем совсем глухими местами. Раньше здесь было много деревень. Но потом все эти деревни выселили, потому что собиралась создать военный полигон. Но полигон так и не сделали, а деревни исчезли.
Леса кончаются. Мы подъезжаем к Клязьме. Видим остатки большой деревни. Остался только один дом, где живёт старая бабка.
Семён показывает на старую липу. И говорит, что тут стоял раньше их дом. В его глазах грусть. Ему жалко этих мест. И огромная церковь величественно царит над нами. Мы заходим в неё. Дорогой пол, выложенный изразцовыми плитками. На полу лепёшки коровьего помёта. Остатки костра.
- Тут прячутся пастухи от дождя, - сказал Семён.
На потолке церкви видна роспись, покрытая копотью от костров.
Странно всё это видеть - эту глухомань, это безлюдье, эту огромную церковь, коровьи лепёшки и копоть на летящих ангелах.
Мы едем по цветущему заливному лугу. Подъезжаем к Клязьме. Вода в Клязьме чёрная-пречёрная. От болот и торфа, наверное. Звенящая тишина. И ни души. Вокруг ликует природа. Так красиво, что заходится сердце.
Семён выбрасывает из машины мешок с картошкой, огурцы, помидоры, колбасу, хлеб и водку.
Мы разводим костёр, расстилаем клеёнку, ставим бутылки и закуску. Самое время принять сто грамм.
Мы взяли в руки стаканы с водкой, но тут Семен вдруг крикнул:
- Постойте, братцы! А где же салют? Нужен обязательно салют в честь нашего прибытия.
И Семён выстрелил из обоих стволов.
Ми с наслаждением выпили и стали жадно поглощать закуску.
В этот момент к нам подошёл мужчина лет пятидесяти.
- Привет, ребята! Я тут работаю перевозчиком через Клязьму. Угостите водочкой! Давно не пробовал!
Семён налил ему полстакана.
- Рыба в реке есть? - спросил Савчук.
- Есть. У меня тут верши стоят. Налейте ещё, ребята!
- Нальём, когда рыбы нам принесёшь, - ответил Семён.
Через полчаса перевозчик притащил нам двух здоровых ЩУК.
- Вот это другое дело! - сказал Семён и дал перевозчику бутылку водки. Тот пообещал принести ещё рыбы.
После трапезы мы бросаемся в воду, и я сразу теряю свои очки. Долго ищу их, но не нахожу. Ничего. Как-нибудь проведу эти дни и без очков.
Семён варит уху, а мы пока стреляем по мишени из охотничьего ружья. Савчук снимает всё это своей кинокамерой.
Вечером Семён включает в машине радиоприёмник. Оказывается, в Чехословакии происходят волнения. Эти волнения начались уже давно. Сейчас наше правительство ввело в Чехословакию свои войска. Это серьёзно. Надо бы вернуться домой. Но так хочется отдохнуть на Клязьме.
Отдых наш протекает чудесно. Мы купаемся, пьём водку, стреляем по пустым бутылкам, рассказываем неприличные анекдоты, загораем, слушаем радио.
Что-то не то происходит в Чехословакии. Но тут, на лоне природы, понять всё это трудно. Вернёмся домой и во всём разберёмся.
Перевозчик-рыбак каждый день подносит нам рыбу и помогает нам уничтожать наши спиртные запасы. Рассказывает нам, что зимой тут шастают волки.
Все запасы спиртного выпиты. Пора возвращаться домой.
Мы трогаемся в обратный путь. И тут ломается наша машина. Семён едет на мотоцикле в город за нужной деталью.
После обеда Семён подбрасывает нас на станцию, и мы едем на электричке в Москву. Всю дорогу дремлем.
Только я вхожу в квартиру, как раздаётся звонок.
- Ты где пропадаешь? - спрашивает меня Игорь. - В мире происходят такие события, а ты где-то загораешь! Стыдно, Коля! Через час будем у тебя.
Я кидаюсь к холодильнику. Бутылка водки есть. Есть и кое-какая закуска.
Я чищу картошку, разделываю селёдку. Надо посидеть как следует с друзьями.
Входят мои друзья. Начинаем разговор о Чехословакии.
- Весь мир теперь презирает нас! - говорит с болью Игорь. - Я пишу вторую листовку. Сегодня ночью приклею где-нибудь по дороге в Вешняки. Куда мы идём? Один только Бог знает, куда мы идём, и чем всё это закончится. Такая огромная страна и такое бездарное руководство!
Я выходу на работу. Вижу в туалете надпись мелкими буквами, написанную карандашом: “Вон из Чехословакии!” В деканат заходит работник КГБ, прикомандированный к нашему вузу, и просит нас наладить слежку в туалете и подловить этого негодяя. Хорошо бы подключить к этой работе коммунистов. Мы с Козловым обещаем всяческое содействие.
- Пошёл он куда подальше! - говорит Козлов, когда сотрудник КГБ выходит из деканата. - Пусть сам и ловит. Он за это деньги получает. Любит чужими руками рыбку ловить. Он побольше нас зарплату получает. Чего они так напугались карандашной надписи? Очень уж нервные. Значит, не верят в силу своего режима. Мне всё едино. Пусть пишут, раз хочется. Наверху хотят творить безобразия, а мы бы все молчали. Так на свете не бывает. Я должен торчать в туалете. У меня есть свои дела. Обнаглели совсем. Придёт время, и полетят все эти работники партии и КГБ вверх тормашками. В соцстранах ничего не боятся и идут на всё. А мы пока дрожим и боимся собственной тени.
19
Я думаю о человеке, который не испугался написать эту фразу в туалете. Кто он? Как жаль, что я не знаю его. Но я преклоняюсь перед ним. Боремся мы все в одиночку. Надо создавать свою партию. Делать это надо срочно. Иначе будет очень плохо. Дети наши проклянут нас за нашу трусость.
Я, Козлов, Хитров и Коротков идём в нашу кафе-стекляшку, чтобы обсудить международную обстановку.
- Закабалили народ, - говорит Хитров. - Но наступают другие времена. Народ просыпается.
- А что же делать нам? - спрашиваю я Хитрова.
- Если честно сказать, то не знаю, - говорит мне Хитров. - Не знаю! Когда шла война, я знал, что мне надо делать. А теперь не знаю. Все мы запуганы нашим режимом. Все мы ворчим потихоньку и поодиночке. Но коллектива организованного нет. Если организацию создашь, то неизбежно наступит провал. На днях на Красную площадь вышли с протестом семь человек. У них был плакат “Вон из Чехословакии!” Их моментально арестовали. Они, конечно, герои. Но другие-то не поддержали их! Надо искать реальный выход. Иначе наша страна погибнет. Нам, мужикам, в институте надо сплотиться. Наш уполномоченный КГБ рыскает по институту, ищет крамолу. Нас уже четверо. Если каждый из нас привлечёт ещё по два-три человека, то можно сотворить что-то реальное.
- Игорь пишет и расклеивает листовки! - выпалил я. - Это хорошо или плохо?
- Это здорово! - сказал Хитров. - Это реальный протест. Для начала и это неплохо.
Коротков слушает молча. А вдруг спьяну где-нибудь проболтается? Не должен.
- Самое главное, - говорит Хитров, - это не падать духом и не думать, что мы такие слабые. Мы совсем не слабые. Сила за нами. И будущее за нами. Придёт время, и вся эта аппаратная система рухнет. Только не могу сказать точно, когда это произойдёт. Но произойдёт обязательно.
- Неужели так будет? - спрашивает Коротков. - Ох и напьюсь я тогда!
- Придёт это светлое время, - говорит мечтательно Хитров. - Обязательно придёт. Наступит такое время. Только вряд ли наши правители понесут наказание. Уйдут они от наказания. На это они мастера. Пока нам надо искать связь с другими группами. Но дело это очень опасное. Сгореть можно в один миг.
Я опять пытаюсь предугадать наше будущее. Когда же произойдут в нашей стране кардинальные изменения? Всё в тумане. Всё будет идти очень медленно, а потом вдруг сразу стремительно. Но когда? Видимо, где-то в начале третьего тысячелетия. Не раньше. Ну что ж? Придётся подождать. А жизнь-то пролетает…
Двадцатого сентября я отмечаю свой день рождения. Мне уже тридцать девять! Грустно. Но ничего не поделаешь. На следующий год будет сороковник.
Когда женщины ушли в другую комнату, мужчины, остались в тесном кругу.
- Как будем жить дальше? - спрашивает нас Игорь. - Надо думать о стране, ребята.
- Брежнев пытается вернуть нас к сталинским временам, - ответил Хитров. - А я до сих пор не могу забыть доклад Хрущёва о зверствах Сталина. Тяжёлые времена надвигаются на нас. Только бы не было войны.
- Вся Восточная Европа недовольна нами, - сказал Игорь. - И у нас тоже много недовольных. Надо нам объединяться и делать что-то реальное.
- Давно пора, - соглашается Хитров. - Сразу договоримся, братва! Если кого схватят, то ни слова о наших разговорах. Ясно?
- Всё ясно, - отвечает Игорь. - Я уже две листовки расклеил в Москве. Но темы надо менять. И находить что-то острое.
- Смотри не попадись! - предупреждает Хитров.
- Пока всё прошло нормально, - говорит Игорь. - Но было страшновато. Надо бы заиметь своего человека из КГБ. Но где его найти?
- Найдём со временем, - обещает Хитров, - Но надо думать и о связи с другими городами. Только тогда можно рассчитывать на успех. На это понадобится много времени.
- Это лучше, чем воздух сотрясать, - сказал Игорь. - Нельзя нам сидеть сложа руки. Иначе это будут мечты интеллигента под одеялом.
- Это верно, - согласился Хитров.
- Да, - проговорил Игорь. - Знать бы, чем закончится наша борьба. Мой Андрей пошёл на первый курс энергетического института. И ничего его не волнует. Девочки, музыка, да пикники. Молодость есть молодость. А у нас какая была молодость! Лучше не вспоминать. Была война, были надежды. Чем всё обернулось? Результаты победы присвоили себе чиновники и бюрократы. А мы опять работали и помалкивали.
Уходят мои гости. Я остаюсь один на улице. Жизнь в Москве замирает. Народу совсем мало.
Я гуляю по своей улочке, которая выходит на Ленинский проспект. Там постоянный гул, потому что Ленинский проспект ведёт в аэропорт Внуково.
Я люблю Москву. Я не пойму за что. Наверное, за то, что она большая. Или за то, что в Москве есть всё, что хочешь увидеть. Есть старые улицы, есть новые улицы, есть река, есть горы, есть мосты, есть переулочки, есть старые особняки. И есть Кремль. Когда мне тяжело, я брожу по нашим улицам. И успокаиваюсь.
Почему-то у меня грустное настроение. Я понимаю, что в будущем будет у меня и хорошее и плохое. И надо быть готовым ко всему. Меня беспокоит наша борьба с режимом. Наверху сидят не дураки. Рано или поздно они могут накрыть нашу организацию. И потопаем мы на Север или на Колыму. Значит, такая у нас судьба. А может, всё обойдётся? Не так уж всесильно наше государство. Вон чехи! Не испугались, выступили. Правда, слабовато. Но прозвучало на весь мир. А потом ещё кто-нибудь выступит. Ладно! Пора спать. А то Вера уже начинает переживать. До чего же сложна наша жизнь! И до чего же она прекрасна, таинственна и неповторима! Надо жить, пока ты ходишь по этой грешной земле!
Двадцать второго октября Олегу исполняется год. Ему приносят много игрушек. Он радуется, прыгает у меня на руках и кричит от восторга.
Какая судьба ждёт моего Олега? Наверное, самая обычная. Но ему ещё расти и расти.
Нина Федоровна начинает прихварывать. Всё понятно. Остались метастазы. Теперь уже Нине Федоровне нельзя ничем помочь. Вера часто украдкой плачет. Опять горе надвигается на нас.
Седьмого ноября я шагаю со своей колонной к Красной площади. Коротков угостил нас коньячком.
Проходя мимо райкома на Кропоткинской улице, мы громко орём “ура”.
Дует холодный ветер. Мы долго стоим, потом бежим, потом идём, потом опять стоим.
Заканчивается демонстрация, мы сдаём наше оформление и идём в нашу столовую на углу Метростроевской. Где теперь мой Сокол? Где Трынков? Сколько раз мы тут “причащались”? И опять я в этой столовой, только другие люди, но главное - это тоже люди хорошие.
- Ещё одну демонстрацию отмотали, - говорит грустно Хитров. - Ведём себя как оловянные солдатики. Когда всё это мудозвонство закончится?
- До двухтысячного года походим, - говорит Козлов, - А там уже бабушка надвое сказала.
- Наверное, ты прав, согласился Хитров. - Но к тому времени половина из нас уйдёт в мир иной.
- Я, наверняка, не доживу, - говорит Коротков. - Пью, курю, погуливаю с женщинами, да и студенток не пропускаю. Уроки даю частные каждый день и изматываю себя до изнурения. Из трёх мужских грехов - водка, женщины и курение - мужчина должен предаваться только двум грехам. А я предаюсь сразу трём. Сердечко моё уже пошаливает. К врачам идти боюсь. Глотаю разные таблетки. Рано или поздно всё равно подыхать.
- Сложный и жестокий этот двадцатый век, - сказал со вздохом Хитров. - Выпьем за то, чтобы дожить до двадцать первого века! В сорок первом году всё в нашем государстве висело на волоске. Да и в сорок втором, летом, тоже. Если бы немцы с ходу взяли Москву, то неизвестно когда бы эта война закончилась и на каких условиях. Япония могла бы напасть на нас после взятия Москвы, и Турция после взятия Сталинграда. Спасли нас огромные российские пространства, русское бездорожье, русский мороз, да презрение нашего народа к врагу и безмерная храбрость. Народу загубили понапрасну - будь здоров! До сих пор точных цифр не говорят. Свыше двадцати миллионов. А сколько свыше? Попробуй угадай. Жизнь наша шагает дальше. Никто не может точно предугадать, что у нас будет через двадцать пять лет. Никто. Идут сейчас глубинные процессы, а предвидеть и понять их мало кто сможет. Будем жить и надеяться, что когда-нибудь вся эта наша махина рухнет. Декабристы подняли восстание в 1825 году, а царизм развалился только в 1917. Через девяносто два года. Медленно развивается наша история. Счёт идёт на века. Только не надо унывать, ребята! Не надо нам предаваться греху уныния. Всё будет у нас хорошо. Надо только набраться терпения и надеяться, что это произойдёт ещё при нашей жизни. У нашего поколения страх в каждой клетке нашего организма. Но появится молодёжь. Умная и смелая. Она себя покажет.
- Ох, не скоро всё это будет, - сказал Козлов. - Ты, Иван, оптимист. Спасибо тебе за это. Только не отрывайся от реальности. Наше государство ещё долго будет стоять на этой земле. Такое вооружение и такая сила. Организованная партия. Простой народ не пойдёт сам на баррикады.
- Ты прав только отчасти, - не сдаётся Хитров. - Без надежды жить нельзя. Прекрасные, но ложные истины нам не нужны. Многие поймут всё это со временем. Пока у нас мало настоящих лидеров. Но они будут. И победа будет за нами.
Мне часто звонит Савчук. Мы встречаемся с ним в кафе или у меня дома. Савчук любит выпить и поговорить. Он отрывает у меня много времени. Но он выручил меня в трудную минуту. И я не могу ему ни в чём отказать. Вере он не нравится.
А время летит и летит. Вот уже тридцать первое декабря. У нас появился телевизор. Теперь можно посмотреть и хоккей, и другие передачи.
Новый год я встречаю в кругу своей семьи. Олег давно спит в своей кроватке, Матвей сидит с нами.
- С Новым годом, товарищи! - раздается голос Брежнева.
Что принесёт мне этот год? Наверное, ничего особенного. Надо растить Олега и помогать Вере. Нина Фёдоровна чувствует себя неважно. Больше двух лет она не протянет.
На другой день мне звонит Игорь. Он говорит, что они через час приедут ко мне в гости с вином и закуской. И чтобы мы сильно не суетились.
Я рад. И Вера тоже. Немного повеселимся. И поговорим как следует по душам.
А вот и мои друзья. Сразу становится шумно и весело. Я чувствую себя счастливым человеком. И семья тут, и друзья рядом.
- Чтобы всё у нас было хорошо! - произносит Игорь первый тост.
- Были бы здоровы, - говорит Лена, - а остальное мы всё купим. Только здоровье купить нельзя.
- Хорошо бы на север съездить, - говорит мечтательно Виктор. - Многие в восторге от нашего севера. Старые иконы, хорошие простые люди, нетронутая природа.
- Продумай маршрут, - говорит Игорь. - На недельку всегда можно вырваться.
Я спрашиваю тихонько Игоря про листовки.
- Расклеиваю помаленьку, - отвечает Игорь.
- Веди себя поосторожнее, - говорю Игорю. - Опасное это занятие.
- Знаю. Бывает порой очень страшно. Но я не могу сидеть сложа руки. После совсем другое настроение, потому что сделал что-то полезное, нужное и опасное.
Мне захотелось проехаться с друзьями до Вешняков. Вера отпускает меня, видя мои умоляющие глаза.
Мы летим по Ленинскому проспекту, проезжаем мимо метро “Таганская” и Абельмановской заставы.
Боже мой! Сколько раз я дожидался здесь автобуса? А сорок первый год! Когда девушки с лопатами на плече кричали нам вслед обидные слова? Когда же всё это было? Когда? Очень давно. Почти тридцать лет назад. Нет у времени ни начала, ни конца.
- Хочу заглянуть в школу! - говорю я Нине.
Мы останавливаемся около нашей старушки-школы. Нина открывает входную дверь. Мы заходим в наш класс и садимся за парты. Я вынимаю плоскую бутылку коньяка, и мы пьём прямо из горлышка.
- За нашу школу! - говорю я. - Второй такой школы нет нигде! И такого директора. А какой дух в школе? - спрашиваю я Нину. - Что-нибудь сохранилось от старых лет? Или всё новое?
- Многое сохранилось, - говорит Нина. - Мы с директором стараемся сохранить память о военном поколении. Пишем историю школы. И если в шкоду приходит преподаватель-халтурщик, мы его быстренько выпроваживаем.
- А как? - спрашиваю я опять Нину.
- Ходим к нему часто на уроки. Делаем замечания. Он устаёт от этой нервотрёпки, и уходит.
Выходим во двор. Смотрим на большие деревья.
- Где наш сорок второй год? - спрашивает нас Нина. - Даже не верится теперь, что мы копали тогда каменистый грунт в этом дворе и сажали картошку. А около нас прохаживался наш географ и говорил, что рядом со школой будет метро.
- Он жив ещё? - спрашивает Игорь.
- Жив, но очень плохой.
На несколько минут я захожу к Нине. Мы пропускаем по рю¬мочке, закусываем. И я еду домой.
- Когда увидимся? - спрашивает меня Игорь. - Ты звони. Не пропадай.
- Увидимся, - отвечаю я Игорю. - Куда я денусь?
В вагоне метро я думаю о своей жизни. Я собой недоволен. Работа в деканате высасывает все соки. Мне, между прочим, идёт сороковой год. Пришла пора подводить некоторые итоги. Что я сделал за двадцать лет после окончания школы? Закончил вуз, защитил диссертацию, написал в соавторстве сборник упражнений и пару статеек. Завёл двух сыновей. Не так уж и мало. Что мне делать дальше? За докторскую диссертацию я браться не собираюсь. И без меня хватает претендентов. Напишу-ка я лучше учебник немецкого языка для начинающих. Постараюсь его сделать как можно интереснее. Придётся работать вечерами.
Я думаю о своих студентах. Некоторые из них обращаются ко мне за рекомендацией в партию. И это неплохие ребята. Но и черты карьеризма у них тоже имеются. А как им отказать? Приходится им писать рекомендации. Ведь они верят во все эти красивые идеалы. Не могу я им сказать, что всё это мура. В своих заявлениях они пишут одну и ту же фразу: хочу принять активное участие в строительстве коммунизма в нашей стране. Приём в партию для интеллигенции ограничен. Потому что рабочие не хотят вступать в партию. Это им ничего не даёт кроме партийных взносов. Не надо бы мне давать эти рекомендации. Это было бы честнее. Но не хватает мне твёрдости. А студенты добиваются своей цели и становятся членами нашей коммунистической партии. Тогда они смогут выехать за рубеж и заработать на машину.
Я вспоминаю о своём вступлении в партию в Калуге. Никто меня тогда в партию не загонял. Сам пошёл, и был очень горд, когда подучил партийный билет. Зачем торопился? Молодой и глупый был я тогда. А теперь приходится давать другим рекомендации, жизнь зажала меня в тиски. И плыву я в этом мутном потоке куда-то вперёд. А что нас ждёт там впереди? Разве угадаешь заранее? Ясно одно: дело идёт к распаду нашего строя. Но когда это произойдёт? Когда? Надо ждать, терпеть и надеяться. И не проклинать эту будничную жизнь. Накапливаются изменения, что-то меняется в структуре общества, а потом в дело включается какой-то катализатор и происходит взрыв. А рекомендации мне надо давать поменьше.
Пролетает январь. Мы с Матвеем часто катаемся вечерами на лыжах недалеко от нашего дома. Тут ещё много пустырей.
Иногда с нами выбирается Вера.
Перед кольцевой дорогой сохранились ещё деревеньки, а в поле стоят стога сена.
Мы фотографируемся около стога, потом с трудом забираемся наверх и скатываемся вниз. Матвей в восторге.
В начале марта начинается конфликт с китайцами на острове Даманский на Амуре.
Там гибнут люди. Китайцы в Пекине терроризируют наше посольство. Восьмого марта мы идём с протестом мимо китайского посольства. Студенты бросают чернильницы, и они оставляют фиолетовые пятна на здании. Видимо, кто-то инструктировал этих студентов. Если чернильниц были приготовлены заранее. Некоторые ребята швыряли камни. И громко свистели.
Мне всё это не нравилось. Страшно было при мысли, если вдруг начнётся война из-за этого кусочка земли.
Вечером вешняковские друзья приехали ко мне. Мы в напряжении. А вдруг начнётся война?
Я опять тихонько спрашивало Игоря о листовках.
- Расклеиваю, но редко, - говорит Игорь. - Страшно бывает временами. И за себя и за вас всех. Несколько листовок оставил в электричке. Но это уже след. КГБ может догадаться, что человек ездит в этом направлении. Вот только какой эффект от моей работы? Думаю, что всё-таки люди начинают думать о нашей жизни после моей листовки. Что-то в душе человека остаётся. Иногда снится сон, что меня хватают. Я просыпаюсь, сердце колет. Иду на кухню и выпиваю рюмку коньяку. Нервы у меня немного расшатались. Но другого выхода нет. Нет у нас большой организации. Всё делаем кустарно. Но хотя бы это делаем. Иначе вся эта система будет давить нас ещё очень долго. Капля камень долбит. И Римская империя распалась. И царизм рухнул! И наша система тоже рухнет. Это только вопрос времени.
20
Козлов предлагает мне съездить в конце мая в круиз. Я буду в составе дирекции круиза и также переводить с немецкого или на немецкий. Увижу сразу семь стран. Срок круиза - три недели.
Я советуюсь с Верой. Как быть? Вера говорит, что такую поездку упускать нельзя.
Соглашаюсь и начинаю оформление. Опять еду к Наталье Ивановне и беру у неё справку, что я здоров.
- Редко у меня бываете, - говорит Наталья Ивановна. - Появляетесь, когда Вам нужна справка.
- Но Вы же замужем. А лишние разговоры нас могут завести не туда, куда надо. И будут у нас дома ссоры и скандалы, которые неизвестно чем закончатся.
- Вы уже заранее всё просчитали. Может, Вы и правы. Но скучно жить на свете, когда заранее всё взвешиваешь. Иногда надо давать волю чувствам.
- Каждому - своё. Как вернусь, завезу Вам сувенир.
- Не надо мне сувенира. Приходите просто так. Мне бывает очень тяжело дома. Иногда хочется просто выговориться.
Двадцатого апреля, в воскресенье, мы проводили Ленинский субботник.
Мы моем полы, моем окна, выбрасываем в деканате и на кафедрах старые бумаги. Уборка идёт и во дворе здания. Там полыхает огромный костёр. Горят бумаги, доски, тряпки. И всё вокруг становится чище. Польза всё-таки есть от этого мероприятия. Очистились от старого хлама. Вот если бы организовали беседы о том, что у нас получилось, а что не получилось из того, что завещал Ленин. Почему у нас жизнь не ладится? Почему недоволен народ? Об этом вскользь, видимо, скажет Брежнев на юбилейном заседании в Кремле. Такие торжественные заседания проводятся ещё со времен Хрущёва. Ленин предстаёт перед нами теперь божеством, который никогда и ни в чём не ошибался, только Сталин многое напортил своим культом. И если бы не Сталин, мы шагнули бы далеко вперёд. Так ли это? Или не так? Попробуй разберись во всём этом. Я уже спрашивал некоторых старых коммунистов, что представлял из себя Ленин на деле. Полной ясности я не получал. Говорили, что он был умён, резок с противниками, не терпел возражений, и был, в общем, фанатиком. Многие ему верили.
Теперь это не так уж и важно. Но жизнь в стране идёт куда-то в сторону, а вернее в тупик. Говорят, что мы уже построили развитой социализм. А что это такое? Вся провинция едет в Москву за мясом и колбасой. Где же коммунизм, который нам обещал Хрущёв? Хрущёв не у власти и спрашивать не с кого. И хлеб мы по-прежнему покупаем в Америке. А почему? Климатические условия. Так ли это?
К двенадцати часам дня субботник заканчивается. Задор улетел, захотелось отдохнуть.
Вчетвером мы идём по парку “Сокольники”. Весна. Кругом всё уже подсохло. Белеют сережки на вербах. Хорошо.
мы заходим в нашу шашлычную. Заказываем шашлыки и берём сразу две бутылки коньяка. Чтобы не бегать лишний раз.
- Почему я должен в свой законный день тащиться на работу и подметать пол? - возмущается Коротков. - И все эти унижения за нищенскую зарплату!
- Вот так мы выражаем протест, - говорит грустно Хитров. - Или на кухне, или в кафе. За рюмкой и в своём кругу. И никого это не колышет.
- А что я могу один сделать? - протестует Коротков. - Я не Дон Кихот. У меня дети. Если бы все пошли с оружием, я бы тоже пошёл. Против танков с голыми кулаками не пойдёшь. Тяжело стало жить. Одно утешение - выпью немного и забудусь. Да ещё с женщиной хорошей пересплю. Но сколько так всё это безобразие будет продолжаться?
- Надо поменьше пить и побольше думать, - говорит Хитров. - Набраться терпения и ждать. В стране не ты один такой. Есть люди, которые уже начали бороться против всей этой идеологии. И надо по-умному разоблачать все наши официальные лозунги. Поменьше лизать задницу начальству, никого не уговаривать вступать в партию. У нас с вами создалась трагическая ситуация. Мы сами оказались в партии и хотим бороться против этой партии. Как всё это осуществить? Можно с критикой выступать на наших собраниях. Приводить факты, а выводов не делать. Пусть их делают те, кто слушает вас. Некоторые бегут за границу. Но это не выход. Надо тут бороться. Народ уже никому и ничему не верит. Настроен против интеллигенции, а значит против нас с вами. Страна идёт к катастрофе. Только когда она наступит? Через двадцать лет? Через сорок? Тут будут решать факторы, которые сольются в одну цепь. Придёт умный мужик в правительство. Придёт смелый диссидент. Всё может быть. Надо ждать и надеяться, ребята. Мы можем всего этого не дождаться, зато наши дети увидят хорошую жизнь.
Первого мая Матвею исполняется тринадцать лет. Он просит взять его на демонстрацию. Беру его с собой.
- Да здравствуют дети наших преподавателей! - кричат студенты.
Я даю Матвею красный стяг. Он гордо шагает рядом со мной.
Господи! Уже тринадцать лет моему Матвею. А Олегу идёт второй год. Как летит время! И ничем его не остановить.
На шее у Матвея красный галстук. На следующий год его будут принимать в комсомол. Школа будет воспитывать его совсем в другом духе. А мне потом придётся его перевоспитывать? Трудное дело. Тут можно только надеяться, что наша жизнь быстро отрезвит его.
Строгий секретарь парткома сказал мне, что я зря взял с собой Матвея. Райком это не приветствует. Ибо я должен смотреть за порядком в колонне, а я вынужден теперь заниматься сыном. Я еле сдерживаюсь. В душе посылаю его куда подальше.
После демонстрации я оставляю своих друзей и еду с Матвеем домой. Надо отметить его день рождения.
Раздаётся звонок. На лестничной площадке вешняковские друзья.
Матвей пьёт в своей комнате чай со школьными друзьями. А мы сидим в большой комнате и пьём водку под хорошую закуску.
Потом делаем перерыв и идём в Воронцовский парк, который совсем недалеко от меня. Там мы стоим у полуразрушенной церкви. Смотрим на старое кладбище. Гуляем по круговой аллее.
- Приедешь на девятое мая? - спрашивает меня Игорь.
- Куда же я денусь? Конечно, приеду. Для нас это святой день.
- Завтра надо ехать на дачу, - напоминает мне Вера. - Надо вскопать участок. И всё посадить: картошку, овощи и цветы.
Вечером провожаю друзей. Виктор немного выпил, но садится за руль.
- А если милиция? - спрашиваю Виктора.
- Откуплюсь. У меня приготовлен червонец. Надо будет, дам и побольше.
На другой день мы копаем с Матвеем на даче землю, Олег возится в песке. Вера сажает цветы. Она безумно любит дачу.
Вера сказала, что ей предложили в июле съездить на месяц в ГДР на курсы. Нина Фёдоровна её отпускает. Да и я тоже ей помогу. К тому времени я вернусь из круиза.
- Хорошо на даче! - говорит Вера, когда мы идём к станции. - Надышалась как следует кислородом. А на девятое мая я тебя отпускаю. Дел на даче осталось немного. Справлюсь одна.
Девятого мая Вера поехала с сыновьями на дачу. А я сначала заезжаю к матери. Мы едем с ней на могилу отца.
- Редко тебя вижу, сынок, - говорит мать. - Вот сходим с тобой на могилку, и мне полегче.
- Тук-тук-тук! - стучит моё сердце. О чём предупреждает меня мое неспокойное сердце? Что-то тревожное предстоит мне испытать.
- Степан дюже шибко пьет, - жалуется мне мать. - Придёт домой и безобразничает. Достаёт бритву и пугает Зою. Девчонка его стала нервной. Или выйдет на балкон и говорит, что сейчас спрыгнет. Пьяный он дюже нехороший. Руки у него золотые, а рот поганый. И за что мне послал Господь такое наказание?
- Приезжай к нам почаще! - приглашаю я мать.
- Зачем я там буду мешаться? У тебя своих забот хватает. И ехать к тебе далеко. Полтора часа в один конец. Мне уже трудно стало ездить на транспорте.
Я еду к друзьям, а мать к себе.
- Ты за меня не переживай, - говорит мать. - Мне теперь всё равно помирать. Как-нибудь проживу. Восьмой десяток пошёл. Коленки у меня болят. И давление мучает. Зоя даёт мне таблетки.
- К врачу надо сходить, - говорю я.
- Кому я теперь такая старая нужна? Мне одна теперь дорога - на кладбище. Ну, прощай. Друзья тебя заждались.
Я у Нины. Выпиваем по первой стопке.
- Двадцать четыре года пролетело, - говорит Игорь. - Время ничем не остановишь.
- В этом году нам будет по сорок, - говорит Нина. - Пролетела наша молодость. Но душой мы совсем молодые. И это самое главное.
- Летит время, - вздыхает Игорь. - Я уже первый замначальника главка. А счастья полного нет. Хотя и не голодаю. А жизнь пролетает. Уходят самые плодотворные годы. Остаётся надежда на будущее. Без надежды жить никак нельзя.
- Скоро я еду в круиз, - говорю я. - Польша, Дания, Германия, Голландия и Скандинавия. Посмотрю на Европу.
- Тебе уже пора профессором становиться, - говорит мне Игорь. - А вообще-то я тебе завидую. Ездишь по Европе. Видишь новые страны. А мы с Виктором сидим, и нас не выпускают никуда, потому что работаем в секретной промышленности. Словно мы болтуны какие. Обидно. А ведь мечтал в своё время посмотреть весь мир. Мечты - одно, а жизнь совсем другое дело.
Мы выходим на улицу, и май оглушает нас своим ликованием. Кричат птицы, шумят дети, подвыпившие мужики поют военные песни.
Идём к станции. Переходим железную дорогу, идём мимо церкви в Кусково.
- Хорошо бы пожить ещё лет двадцать или тридцать, - говорит Игорь. - Просто интересно посмотреть, что нам принесёт далекое будущее. Я уверен, что лет через тридцать многое у нас изменится. А сейчас жить тяжело. Думаешь одно, а делаешь другое. Всё время мучает эта раздвоенность. Так можно с ума сойти.
Мы подходим к пруду. Смотрим на дворец. Кругом гуляют и шумят праздничные толпы народа.
- Пойдём назад, - говорит Нина. - Здесь очень шумно.
Мы подходим к школе. Цветут вишни и яблони. Красиво и почему-то грустно.
- Пойдёмте внутрь, - приглашает Нина, - Уже семнадцать лет я здесь работаю. Скоро старушкой стану. У меня предчувствие, что-то плохое с кем-то из нас случится. Только с кем?
- Не надо, Нина! - просит её Виктор. - Не стоит говорить о плохом и грустном. Надо быть нам оптимистами несмотря ни на что! Все мы знаем, что рано или поздно умрём. Ну и что? Значит, надо нам быть весёлыми я жизнерадостными. Другого выхода нет. Жить надо на полную катушку!
Мы заходим в наш класс. Садимся за наши парты. И замираем. Хорошо посидеть в нашем старом классе. Помечтать о будущем. Вспомнить старое. И набраться сил, чтобы дальше сражаться с этой прекрасной, яростной и запутанной жизнью.
Я опять думаю о себе. Горюет моя мать об умершем отце. Пьёт Степан. Плачет Таня, потому что её муж пьёт тоже как сапожник. Скоро отдаст концы моя тёща. Вера уже сейчас сама не своя. Но жить всё равно надо. Надо помогать всем окружающим. Надо выстоять, когда тебе очень тяжело. И надо ободрять других, хотя тебе самому тоже не так легко в этой жизни. Ничего. Наступят ещё светлые времена. Только надо в это сильно верить. А пока борьба, разочарования и редкие счастливые моменты.
21
Двадцатого мая я обнимаю Веру и сыновей, киваю Нине Фёдоровне, которая часто бывает у нас, и еду поездом в Ригу.
В Риге сбор участников круиза. Этот круиз посвящен миру на Балтийском море и прилегающих странах.
На конференции я перевожу синхронно с немецкого языка на русский. С моего перевода переводят на другие языки.
Попутно осматриваю Ригу. Красивый город. Я любуюсь оперным театром, любуюсь Даугавой. Но город, конечно, особенный. Чувствуется сразу, что это не Россия.
Через три дня мы отплываем из Риги в наш круиз. Стоит великолепная погода. Мы бродим по палубе. На пароходе триста советских туристов. Я прикреплён к Рязанской делегации. И мы быстро находим общий язык. Рязанцы сразу приглашают меня в гости, когда узнают, что я ни разу не был в Рязани.
На другой день утром мы прибываем в город Гданьск. Нас встречает делегация города Гданьска. Но нет сердечности в наших отношениях. Гид-поляк рассказывает нам в автобусе о городе. Он делает ошибки в русском языке. Его ошибки вызывают смех. Мы возлагаем цветы у братской могилы наших воинов. Потом мы встречаемся с рабочими города. Нет душевного тепла. Вежливое внимание. И за что эти поляки нас так не любят? Пройдёт несколько лет, и я узнаю, почему они нас так не любят. Но всё-таки обидно. Мы же их освобождали от германского ига. Ведь мы славяне, чёрт возьми!
Вечером берём курс на Копенгаген. В порту мы видим на скале золотую статую нимфы, которая готова прыгнуть в воду. На шее девушки мы видим шрам. Это местные хулиганы отпилили ей золотую голову, и пришлось приделывать новую.
Мы совершаем поездку по городу, осматриваем парк “Тиволи”, видим ряды игральных автоматов, за которыми стоят и молодые, и пожилые люди. Другая страна, другие обычаи.
На другой день едем по стране. Подъезжаем к проливу, который отделяет Данию от Швеции. А потом долго осматриваем старинный замок, который Шекспир изображает в своём “Гамлете”. Долго стоим у пруда и старой ивы, где, по преданию, утонула Офелия. Всё красиво и необычно. Туристы щёлкают фотоаппаратами, делают записи.
Но всему приходит конец. Вечером мы отплываем в Германию. Утром мы плывём по Кильскому каналу. По обе стороны видны луга и стада коров. Красиво, но почему-то душа тоскует по дому. Наш пароход медленно скользит меж полей и лугов.
Поздно вечером подплываем к Гамбургу. В порту нас встречает оркестр.
Мы встречаемся в зале, пьём пиво и обсуждаем нашу программу пребывания. Немецкие коммунисты приглашают нас к себе домой. На меня большой спрос. Потому что немецкий язык знают лишь несколько человек.
Среди нас крутится маленький человечек. И мы знаем, что он из КГБ. Он отвечает за нашу безопасность. Он советует нам не ходить на квартиры к немцам, слегка нас запугивает неприятностями, которые могут возникнуть дома. Некоторые мнутся, робеют, а некоторые смело идут к немецким коммунистам.
Я сажу с группой наших туристов в одной из таких квартир. Немцы угощают нас кофе. Спрашивают наше мнение об их борьбе в Германии. Мои туристы что-то мямлят. Ничего они толком не знают. Я подправляю в своём переводе их туманные ответы. Потом мы приглашаем немцев к себе на пароход, ведём в наш бар и угощаем нашей водкой. Из кают приносим икру. Немцы в восторге. Начинаются эмоциональные тосты, обмен адресами.
На другой день мы совершаем поездку по земле Шлезвиг-Гольштиния. Сначала мы едем на север. Вокруг леса и много озёр. Вдали мы видим огромное озеро Плён. Оно огромное. Потом видим около дороги кучу огромных валунов. Гид нам говорит, что это гуннское погребение. Я чувствую, как на меня дышит тысячелетняя история Германии.
Вокруг стерильная чистота. Я этому уже давно не удивляюсь. Так они приучены, чтобы нигде не валялась ни одна консервная банка, старая газета, пустая бутылка или какая-то деталь от автомашины. Не видно ни одной старой раковины, ни одного унитаза. Не так, как у нас.
Наши туристы восторгаются и вздыхают. Дома бы навести такую чистоту. Чтобы радовался глаз и трепетала душа. Но нет этого в России. Не приучены мы к такой чистоте. Повсюду у нас грязь, помойки, ржавые кровати, автомобильные покрышки и прочая ерунда.
Мы останавливаемся в придорожном ресторане. Там уже всё готово к нашему приезду.
Я вдруг вспоминаю, что сегодня первое июня, воскресенье. Я отчётливо помню этот дождливый воскресный день сорок первого года. Нам нужен был керосин, и я иду с матерью по Варшавскому шоссе к Подольску. Идём долго. Керосин нам нужен, потому что готовим еду на примусе и на керосинке. Я только что закончил четыре класса. Получил похвальную грамоту, которой очень гордился. Меня приняли в школу номер три в городе Подольске. Школа была рядом с вокзалом. Рядом с домом, где родилась моя мать. И мне хотелось поскорее пойти в эту школу.
Мы шли с матерью по Варшавскому шоссе, и я не думал, что ровно через три недели разразится страшная война, и что вся моя жизнь пойдёт совсем по-другому. Мог ли я тогда предполагать, что через двадцать восемь лет, первого июня, буду находиться в той самой Германии, которая так коварно напала на нас? Ни о чём таком я тогда и думать не мог. Я даже не знал, кем мне хочется стать в будущем. Лётчиком или моряком. Просто не думал, радовался жизни и летним каникулам.
И теперь обидно смотреть, что немцы, которых мы победили, живут себе как люди, а мы пока прозябаем. Но главное даже не в том, что у нас нет такого благополучия как у них. Главное в том, что они живут свободно и раскованно, а мы же должны постоянно оглядываться на этого маленького полковника КГБ, который не даёт нам покоя, вмешивается в нашу жизнь и постоянно запугивает. Когда это только всё кончится? Когда-нибудь закончится. Не может это безобразие продолжаться вечно.
Мы едем дальше и осматриваем город Любек. Осматриваем дом Томаса Манна, лауреата Нобелевской премии. Его книгу “Будденброки” я читал с восхищением, и не понимал, как мог человек в двадцать пять лет написать такую книгу.
Вечером мы по автобану возвращаемся в Гамбург и осматриваем ночной город.
Немецкие коммунисты, чтобы доставить нам острые ощущения, ведут нас в злачный район Репербан. Это переулок, куда не пускают подростков. А внутри переулка по обе стороны огромные окна. И там сидят девушки с потухшими глазами. Они сидят в купальниках, а вокруг горланит пьяная матросня. Идёт торг.
Я смотрю на этих несчастных девушек. Как они попали сюда? Мне безумно их жалко. Мне хочется поскорее уйти отсюда. Они смотрят не на нас, а как-то сквозь нас. Да… Вот это Гамбург. У нас, кажется, такого нет. А может, и есть, только я мало вижу.
На другой день мы поплыли в Голландию. Плывём целый день. Мы болтаемся по палубе, сидим в баре, трепемся. Я начинаю тосковать по дому. В кают-компании организуется концерт самодеятельности. Но меня тянет домой.
В порту Амстердама я вижу на кирпичной стене огромную надпись мелом: “Русские! Ву нашу врагу!” Вот так. И всё это называется борьбой за мир.
Около нашего парохода снуют торговцы луковицами тюльпанов. У нас нет денег. Но эти торговцы быстро наладили обмен на нашу водку. И им выгодно, и нам хорошо. Я тоже приобретаю для Веры кулёк этих луковиц. Я знаю, что она безумно обрадуется этому подарку. Как там мои мальчики? Ждут ли они меня? Конечно, они ждут меня с нетерпением. Надо и им что-то купить. Но что купишь на нищенские карманные деньги? Обидно. И ничего тут не поделаешь.
Мы едем на автобусе по стране. Она ровная как стол. Зелёные поля, коровы, отделённые проволокой, через которую пропущен слабый ток. Коровы съедают всю траву, потом их переводят на другой участок. Одинаковые дома с красными черепичными крышами стоят длинными рядами. Не хватает на этих полях нашего русского пастуха с длинным кнутом и в оборванной одежде. Это Европа. Тут продумана каждая мелочь.
Мы осматриваем домик Петра Первого, где он жил в молодые годы и обучался корабельному делу.
Изнутри весь домик изгажен надписями на русском языке: “Новиков из Орла”, “Иван из Москвы”… А некоторые нацарапали чем-то острым и твёрдым свои автографы даже на стекле. Знай наших!
На столах навалены груды наших путеводителей. Зачем они тут? Здесь мы сразу чувствуем нашу родную Россию.
Долго осматриваем Амстердам. Здесь много каналов. Много лодок. Все улицы одинаковы. Легко можно заблудиться.
Вечером я со своими спутниками заблудился. Все заволновались. Но я спокойно спросил прохожего, где находится наша пристань, и получил чёткий ответ.
Что значит знать хотя бы один иностранный язык! Мои спутники смотрели на меня как на спасителя.
Мы осмотрели музей Рембрандта. Долго стояли перед самой знаменитой картиной “Ночной дозор”.
А потом мы увидели на небольшой площадке в миниатюре всю Голландию под названием “Мадюрадам”. Мы увидели Голландию с одинаковыми домиками, полями, замками, городами и ветряными мельницами. Один голландец, у которого погиб во время войны сын, построил в его память эту маленькую Голландию.
Вокруг благоухали деревья с жёлтыми висячими цветами. Я не удержался и спросил, что это за дерево. Оказывается, оно называлось “золотой дождь”.
Наконец мы покидаем Голландию и плывём целые сутки в Норвегию. Уже при подходе к Осло я стал влюбляться в эту страну. Много каменистых островков, много фиордов. Много цветущей сирени. Как в России.
По улицам Осло ходили спокойно норвежцы. Они почему-то никуда не бежали, как мы в Москве.
На кладбище мы возложили венок у братской могилы наших солдат и офицеров. Вот где хорошо отдыхать летом.
Из дома на пароход мне приходит телеграмма: “Дома всё в порядке. Жарко. Ждём тебя. Целуем”.
Это было как раз то, в чём я сейчас остро нуждался. Но теперь уже мы двигаемся к дому. Через неделю уже должны быть в Ленинграде. А это уже почти родной дом.
Отплываем в Швецию. Опять плывём целые сутки. Кое-кого тошнит. А вот и Стокгольм. На борт поднялись русские эмигранты. Они сразу набросились на нашу водку, которую им предложили.
Мы стали осматривать город. Какой-то суровый. Гранитные стены. Улицы над головой. Много машин и много выхлопных газов. Весь город лежит на островах.
Мы вернулись к нашему пароходу. У трапа какой-то мужчина в тёмных очках совал нам в руки свою газету. Мы брали и поднимались на пароход.
А около палубы ваш злой полковник КГБ выхватывал у нас из рук эту газету и кричал:
- Что вы берёте? Это же антисоветчина! Разуйте глаза!
А мужчина кричал снизу:
- Вы нарушаете демократию! Я напишу о вас в газете!
Потом мы узнали, что этот мужчина был членом известного нам Национально-трудового союза. Это была организация русских эмигрантов в Европе.
Я пожалел, что не сумел утаить для себя эту газету. Игорь бы почитал её с удовольствием.
И никто из нас не возразил нашему маленькому полковнику. За ним стояла сила. Мы были пигмеями, потому что сами считали себя такими. Мы умеем только разводить ля-ля на кухне за бутылкой водки. Как же мы будем жить дальше? Как? Остаётся только надеяться на время, которое всё поставит на свои места. Но когда всё это будет? Когда?
Мы ездим на автобусах по Швеции. Осматриваем на открытом воздухе музей шведской деревни. Совсем другие дома. А мне захотелось смотаться в родную деревню. Как там поживает моя тётка? И хотя я там прожил всего чуть более трёх лет и почти ничего не помню, но тётку родную забывать негоже. Она ведь спасла нас в сорок втором году от голода.
Но всему приходит конец. Мы отплываем из Стокгольма. И мне запомнился на всю жизнь один русский эмигрант.
- Эх вы! - кричал он нам, когда мы начали медленно удаляться от причала. - Вы даже не знаете, какие вы счастливые! Вы умрёте, и вас похоронят в родной земле! И вы будете себе лежать спокойно, вашу могилу будут навещать близкие, класть на неё цветы и крашеные яйца на Пасху. А мы? А нас закопают в чужой земле! И никто не будет ходить на наши могилы, и зарастут они травой, а потом сравняются с землёй. Так и останемся мы навеки в чужой земле! А вы едете домой. Будьте счастливы и свергайте поскорее ваш проклятый сталинский режим!
- Вот гад! - возмущался наш маленький и вертлявый полковник. - Вот гад! Раздавил бы эту гниду сапогом! Начал с могилы, а закончил антисоветской пропагандой!
Я с омерзением смотрел на нашего цербера. И почему таких сволочей подбирает КГБ? Там нужны только такие? Или это закон жизни? Я бы с удовольствием раздавил бы этого плюгавенького полковника. Больше всего меня бесила его наглость и уверенность, что он всегда и во всём прав.
На другое утро мы приплываем в Хельсинки. Финские борцы за мир встречают нас в порту. Обе стороны произносят речи о мире. О дружбе. О сотрудничестве.
Мы знакомимся со страной. Озёра, валуны. Дикая и красивая природа. Мы почти дома. Дома!!!
Колесим по Хельсинки, по стране. Видим русских эмигрантов. К нам бросилась русская женщина и заплакала. Она после революции вместе с Репиным оказалась в Финляндии, в его “Пенатах”.
Она рассказывала о себе и заливалась слезами. Сразу было видно, что ей тут жилось несладко.
Вечером, перед отплытием, на корабль набивается много финских борцов за мир. Они очень любят русскую водку. Мы угощаем их водкой и даём по бутылке с собой.
Но бдительные финские полицейские тут же у трапа отбирают у них эту водку. Ничего не поделаешь: сухой закон.
Мы отплываем в Ленинград. Всех нас охватывает волнение. Мы обмениваемся адресами, много пьём на прощание.
Рано утром мы в Ленинграде. Таможня обходит все каюты и дотошно всё проверяет.
Наш поезд отходит только вечером. Мы бродим по Невскому проспекту. Я звоню домой. Слышу голос Веры и Матвея.
- Завтра утром мы встретим тебя на вокзале, - говорит мне Вера.
Наш поезд отходит в Москву. В купе устраивается дирекция круиза. Достаём коньяк и закуски. Наш человечек из КГБ суетится больше всех. Он доволен. Всё обошлось без происшествий, никто не удрал за кордон.
А мне противно на него смотреть. Какая-то мелкая гадина внушает нам страх и отвращение. А все мы, простые смертные люди, боимся этих кагэбэшников. А зря. Не надо их уж так бояться. Надо почаще ставить их на место. Но как?
Потом я лежал на полке, слушал стук колёс и сладко потягивался, заранее радуясь встрече со своими.
На Ленинградском вокзале я сразу увидел Веру и Матвея. Мы обнялись, успели схватить такси и помчались на Юго-запад.
Дома мы завтракаем и едем сразу на дачу. Я соскучился по Олегу. Какой он теперь?
На даче я увидел Олега. Он сидел около кучи песка и что-то старательно строил. Увидев меня, он бросился мне на шею.
Мы сразу отправились в лес, захватив с собой корзину с провизией.
В лесу нашли уютную поляну, подкатили старое бревно, на которое и сели.
Потом развели костёр. Олег с восторгом бросал хворост в костёр. Вера делала бутерброды, разливала по стаканчикам фруктовую воду. Потом мы бросили в костёр картошку и ждали, когда она испечётся.
Я отходил от заграницы в этом берёзовом лесу. Здесь был дом, здесь была моя родная Россия. И зачем я только мотаюсь за границей? Чтобы лучше понять, как прекрасна наша страна? Наверное, и так.
Я рассказываю Вере о своём круизе. О людях, с которыми мне пришлось встретиться. Особенно подробно я рассказал Вере о Кате Михайловой, которая воевала в Дунайской флотилии, и о которой писала “Правда”. Эта женщина совершила массу геройских подвигов. А осталась простым и скромным человеком, ныне врач в детской поликлинике. Когда я разговорился с ней на пароходе, то образ её двоился в моей голове. Я говорил с простым скромным человеком, а в мыслях проносились её подвиги. Она выступала на пароходе, и рассказывала нам о своей жизни во время войны. Меня поразил один эпизод, когда в Крыму моряки послали её за водой. Она подошла, положила автомат, набрала воды, а когда обернулась, то увидела вооружённого немецкого солдата.
- Не бойся, - сказал неизвестный солдат. - Мы в женщин не стреляем. Мы знаем о тебе. Иди и не бойся.
Всё это немецкий солдат сказал на ломаном русском языке.
Катя Михайлова рассказывала нам, что она искала этого солдата после войны, но тот не отозвался. Наверное, погиб, а может, не знал, что его разыскивают.
- Интересно всё это, - сказала Вера, - но мне совсем не хочется ехать на курсы в Веймар. Успокаивает, что только на один месяц. Помогай здесь маме. Ей тут трудно придётся.
22
Первого мюля Вера уехала в Веймар. А когда я заехал домой, то увидел телеграмму: “Умер Михаил Иванович, похороны третьего. Сидоров”.
На другое утро я ехал в Калугу на электричке до станции Калуга-2.
Эх, Калуга, Калуга! Нет такого второго города в России. Нигде нет такого глубокого оврага как Березуйский, дна которого с моста почти не видно. А по дну журчит ручеёк из калужской бани, распугивая в Оке рыбные стаи. А как красиво звучат посёлки вокруг Калуги: Малинники, Грабцево, Секиотово, Ромоданово. А сколько церквей в Калуге? Правда, работает только, кажется, одна.
В Калуге я захожу к Сидорову.
Мы едем в дом Михаила Ивановича. Здесь я жил первый год и платил за комнату двести рублей из своей скудной получки. А ведь я мог тогда требовать жильё как молодой специалист. Но не потребовал: не знал, да и побоялся бы.
Мы хороним Михаила Ивановича на старом Калужском кладбище. Потом идём в его дом на поминки.
А потом собираемся у Романова.
- Помираем понемногу! - сокрушается Романов. - Уходят бывшие фронтовики. Постепенно перемрут все, и некому будет вспомнить о нас. Как мы защищали Родину, как отдавали свою жизнь за неё. Но ничего. Мы ещё поживём на свете! Поживём. И кто теперь организует нам рыбалку, греха тяжкого?
- Сами выберемся, - говорит Сидоров. - Но без Михаила Ивановича это уже будет не то. Только он умел так здорово варить уху.
Мы сидим, пьём водку, поминаем Михаила Ивановича, говорим о жизни. Мы понимаем, что жизнь улетает, что хотим мы большего, что нет в нашей стране справедливости. Жить можно, если будешь покорен этой власти. Мы думаем о наших детях. Ради них мы должны многое изменить в стране. А если мы ничего не сделаем, то пройдёт много лет, пока наши дети разберутся, что к чему, пока осмелятся что-то предпринять.
На другой день мы бродим с друзьями по Калуге.
Сидоров разошёлся с женой. Сына она забрала к себе.
- Не грусти, - утешаю я Сидорова. - Всё ещё образуется.
- Трудно мне в Калуге, - жалуется Сидоров. - Тебе хорошо в Москве. Ушёл с работы и растворился в море людей и зданий. А здесь все на виду, наговорят на тебя такое, что диву только даёшься. И люди везде знакомые: на работе, в магазине, в кино, на вокзале. Вся жизнь Калуги крутится в одном месте. И в ресторане, и в театре, и на стадионе - везде знакомые рожи. Надоело всё это. Одно утешение - отпуск. Рванёшь куда-нибудь на родину или на юг. На работе надоели семинары агитаторов, политбеседы, партсобрания раз в месяц. И зачем я только на фронте вступал в партию? Дурак был порядочный. “Уходя в бой, прошу считать меня коммунистом”. А там всех принимали, никакой бюрократии. Только грудь под пули подставляй. Эх, жизнь! Когда же на свете будет справедливость? Наверное, никогда. Видимо, несправедливость - это закон нашей жизни.
Вечером перед моим отъездом, мы опять собираемся у Романова.
- Как там жизнь в Москве у вас протекает? - спрашивает меня Романов. - Расскажи, о чём там думает интеллигенция. И своё личное мнение тоже скажи.
- Блата много стало в Москве, - сказал я. - Всё делается по блату.
- Блат и у нас процветает, - вздохнул Романов. - Этим ты нас не удивишь. Я боюсь думать о будущем. Как бы мы не ввязались в какую-нибудь войну. Либо с Америкой, либо с Китаем. А тыл у нас некрепкий. Теперь не будут воевать как в прошедшую войну. Молодые инженеры, учителя, врачи получают по сто рублей. Как ещё наш народ терпит? Хотя простому народу легче. Он послал своего начальника куда подальше и пошёл на другое место. Он и партию может обругать. Он же несознательный. Ему прощается всё. Лишь бы тянул свою лямку. А в деревне становится всё хуже и хуже. Остались одни старики. Деревни вымирают, стоят вокруг лишь пустые дома. Кто же будет кормить нашу страну?
- Америка прокормит, - усмехнулся Тарасов.
- А как мы на фронте мечтали о мирной жизни! - вздыхает Романов. - Верили, что всё будет как в сказке. А что получилось? Крепостное право в деревне, а в городе полуголодная жизнь, если не воруешь и не берёшь взятки. И главное - слово не скажи! Сразу запишут тебя в диссиденты или посадят в психушку. Куда же двигаемся, братцы?
- К катастрофе, - ответил быстро Сидоров. - Вся эта лживая система развалится, а потом в муках будет строиться что-то новое. Но сползаем в пропасть мы постепенно. А наши лидеры к тому времени помрут и спрашивать будет не с кого. Много людей может погибнуть. Республики поднимутся. Некоторые из них нас здорово не любят. Особенно Прибалтика.
- Болтаем мы здесь вчетвером, - сказал Романов. - А толку от этой болтовни с гулькин нос. Надо что-то делать. Но честно говоря, я не знаю, что надо делать. Один в поле не воин. С голыми руками не пойдёшь против этого режима. А они сверху на словах говорят правильные лозунги. Всё по-честному. Только не говорят о том, как они там живут. А у них всё своё: и больницы, и магазины, и санатории, и кладбища. Они давно оторвались от народа. Им возят из-за границы всё, что нужно: одежду, лекарства, автомашины, даже врачей. Им всё можно. Они получают всё. А наш брат живи от получки до получки и радуйся, если разок сто грамм опрокинул.
- Не горюйте, ребята! - утешил я их на прощание. - Я не могу вам много сказать. Но в Москве такие же настроения. Я в группе друзей, и мы кое-что делаем. Расклеиваем листовки, в которых пишем правду о нашей жизни. Мы не сидим сложа руки. Пока мы разобщены. Хорошо бы объединить группы сопротивления в Москве и в ряде областей России. Хотя бы у вас, в Туле, в Рязани, в Смоленске, в Калинине, во Владимире, в Ярославле, в Ленинграде. Но делать это трудно и опасно. Может случиться катастрофа. Нет гарантии, что в какой-то из этих групп не внедрён провокатор. Тогда мы все сгорим. Но надо действовать. Вам в городе надо создавать свою группу единомышленников. Нельзя сидеть нам, сложа руки. Потомство, наши дети, нам этой трусости не простят.
Ребята проводили меня до вокзала. Там мы выпили в буфете на прощание ещё по сто грамм, и я покатил в Москву.
В Москве я каждый вечер после работы езжу на дачу: надо помочь больной тёще.
Мы часто гоняем с Матвеем на велосипедах. В одно из воскресений мы пересекаем Павелецкую железную дорогу и доезжаем до Рожайки. Там мы делаем привал на высоком берегу. Внизу санатории и дома отдыха. Русское приволье. Что может быть красивее нашей природы!
Мы разводим костёр, бросаем сырую картошку, я достаю бутерброды, минеральную воду и лимонад.
До чего же вкусна еда на свежем воздухе!
Матвей всё время подтаскивает дрова. Он у меня костровой.
Я смотрю на него и думаю. Таким я был во время войны. Но я, конечно, был взрослее. Тогда и жизнь была другая. И голодали, и в бомбоубежищах дрожали, и о мирной жизни мечтали. А теперь совсем другие заботы.
Кем он у меня будет? Учится ни шатко, ни валко. Вроде, тянется к технике. А там будет видно. Лишь бы был порядочным человеком. Это - самое главное.
Хорошо сидеть у костра. На душе спокойно. Ты на фоне этой природы - мелкая песчинка, правда, думающая. А природа хороша. И речка, и поля, и берёзы, и эти деревенские дома.
Я думал о Вере. Это хорошо, когда супруги иногда разлучаются. Начинаешь больше ценить свою жену. Без неё чего-то не хватает. Ребятам без неё тоже скучно.
А вообще-то здорово, что у меня двое пацанов. Как задумал, так и получилось! Возни с ними больше. Но это не девчата, которых надо всё время встречать и провожать, и покупать кучу нарядов. А чуть прикрикнешь, то сразу море слёз.
Скоро мне исполнится сорок лет. Юбилей. Народу будет много. А некоторые придут и без приглашения. Надо отметить как следует.
Вечерами на даче я много занимался с Олегом. Он любил, когда я его сажал на раму велосипеда и возил по дорожкам садового кооператива. Парень рос на глазах.
Наконец приехала Вера. Мне стало полегче. И я смог уехать на пару дней к своим рязанцам, которых опекал во время круиза.
Они меня повезли на родину Есенина.
Больше всего меня поразил высокий и крутой берег Оки, за которым простирались бескрайние тёмные лесные дали. Я сразу вспомнил его строчки: “Люблю до радости и боли твою озёрную тоску”. Сказано было точно.
Потом мы поехали в Солотчу. Там осматривали старый монастырь, а потом устроили пикник под огромными соснами. Мимо убегала узкоколейка в Спас-Клепики, где учился Есенин после начальной школы.
Мы долго бродили по Рязани. Город показался мне сочетанием старого и нового. Было много заводов. Много домов культуры. Хорош был краеведческий музей.
Но надо ехать и домой. Там Вера и мои сыновья.
23
Мой день рождения выпал на субботу. И это очень хорошо: никому не надо торопиться домой. А на такси можно будет уехать в любое время.
С Матвеем пришлось бегать на рынок несколько раз. Рынок был завален овощами и фруктами.
Мне сорок лет! Даже не верится! Я уже почти старик.
Народу собралось много. Друзья из Вешняков, Хитров и Коротков, оба брата с жёнами, сестра с Андреем.
Мне подарили несколько рубашек, бутылок коньяка, электрических бритв и других нужных вещей.
Все поздравляли меня с юношеским возрастом и все веселились от души.
Тамадой я попросил быть Хитрова. И он превзошёл себя.
Мы так разошлись, что решили веселиться до шести утра, когда откроется метро.
- Гулять, так гулять! - крикнул Коротков. - Давно не сидели капитально!
Женщины несколько раз пили чай. Уснул Степан. Андрей пил как бездонная бочка. Только пошучивал и приговаривал:
- А ну ещё по одной!
Я шепнул Игорю и Хитрову, чтобы меньше говорили о политике. Я не был уверен в Андрее. Да и Степан мой мог болтать спьяну везде и обо всём.
К шести утра мы еле стояли на ногах.
Гости стали разъезжаться. Я провожал их. Кого до такси, кого до метро.
Вернулся домой. Батарея пустых бутылок.
- Хочешь ещё выпить? - предложила Вера.
Она достала последнюю резервную бутылку, и я налил себе и ей по стопке.
- Ещё раз поздравляю тебя! - сказала мне Вера. - Живи до ста лет!
- Спасибо тебе за праздник. Вера. Было всё здорово. Только грустно, что мне уже пошёл пятый десяток. Всё. Жизнь покатилась на вторую половину.
- Для мужчины это не возраст, - утешала меня Вера. - Сорок лет - это самый расцвет! У тебя ещё всё впереди. Мальчиков надо поставить на ноги. Они у нас хорошие. И вообще у нас теперь почти всё хорошо. Вот только с мамой неважно.
- Может, ещё поживет? - пытался я успокоить Веру.
- Нет. Врач мне всё объяснил. Надежд никаких, метастазы делают своё дело.
Я лёг отдохнуть и проспал часа четыре. А потом мы с Матвеем поехали в Картмазово, по дороге во Внуково. Недалеко от шоссе мы развели костёр и стали печь картошку.
Матвей увлечённо искал дрова для костра, а я всё думал о жизни. Итак, мне сорок лет. Пора уже браться за ум. Надо продумать свою жизненную программу на двадцать лет. Двадцать лет я ещё должен прожить, если, конечно, ничего не случится. Не задавит автомобиль, не заболею раком, не попаду под нож бандита, не свалюсь пьяный с балкона, не замёрзну пьяный в зимнюю стужу в сугробе.
Игорь работает со своими листовками. Видимо, Романов будет делать то же самое в Калуге. Значит, надо объединить наши группы. Романов установит связь с Тулой. А там будет видно.
На работе буду писать учебники и сборники упражнений. Надо мне ещё получше подучить английский язык, чтобы свободно читать литературу на английском языке. Мало ли что может быть. А я пока в английском не силён. И вообще, традиция нашего института - знать не много языков, а один, но в совершенстве. Все силы и талант уходят на один язык. Что ещё? Надо мне больше читать. Я проглатываю всё, что печатается в центральных толстых журналах. Но там мало интересного. Почти ни один роман не касается политики, не касается нашего строя, а всё вертится вокруг производства или личной жизни. А какая у нас система, - это, вроде, никого не интересует. О чём вообще думают писатели, когда пишут свои романы? Думают ли они о народе, о смысле жизни, или они думают о цензуре и гонораре, на который им приходится жить? Интересно было бы с ними поговорить. Да вот всё не приходилось. Переводчиков я встречал. Но они перепахивают чужие мысли. Они скованы. Они своего не создают, они борются за то, чтобы точно передать смысл оригинала и по возможности сохранить форму произведения. И всё. Надо бы потолковать с настоящим писателем. Но где его найти?
Поспела наша картошка. Я вынул маленький пузырёк с водкой из внутреннего кармана и сделал пару глотков, закусив солёным огурчиком. Сразу стало хорошо на душе. Картошка была хороша. И квашеная капуста тоже была превосходна. Чай из термоса был ароматен.
Да. Что там впереди ждёт меня? Хорошо бы знать заранее? А может, лучше не знать? Вдруг будет что-то плохое? Лучше спокойно принимать поток жизни, со всем плохим и хорошим. В жизни так и бывает: то плохое, то хорошее. И никуда от этого не уйдёшь. Весной придётся хоронить тёщу. А там и мать может загреметь. Ей уже пошёл девятый десяток. Надо торопиться. Надо успеть сделать всё намеченное.
Знать бы заранее, куда нас несёт этот поток жизни, это слепое и безжалостное время. Куда? А никуда. Ибо наш мир будет существовать и сто, и тысячу, и миллионы лет. А что мы такое в этом безбрежном пространстве? Песчинки. Была песчинка - и нет её. Так и нас не будет через тридцать или сорок лет. Мы приговорены судьбой покинуть рано или поздно этот мир. А раз так, то мы просто обязаны жить красиво, бережно относиться друг к другу и не жалеть себя ради добра и справедливости. А злых и дурных людей слегка жалеть, не позволяя им творить злые дела. Надо жить весело, раскованно и быть всегда готовым совершить во имя добра героический поступок. Расставаться с жизнью надо достойно, без слёз, нытья и страха, без проклятий в адрес живущих. Для этого надо постоянно учиться искусству жизни и учить этому наших детей. Хоронить усопших надо на просторном, красивом и величественном кладбище, без унылых оград. А на могилах должны стоять красивые памятники с мудрыми словами. И так со временем будет.
В конце сентября мы едем с Козловым под Волоколамск, чтобы посмотреть, как в совхозе работают наши студенты.
Они нас окружили, засыпали жалобами. Их плохо кормят. Едят одну картошку. Негде просушить мокрую одежду. А некоторые их сокурсники раздобыли себе справки и отсиживаются дома, либо валяют дурака в хозчасти института.
Мм пообещали во всём разобраться. А сами были не рады, что приехали сюда.
По пути осмотрели Волоколамск. И тут мне стукнуло в голову, что именно по этой дороге двигался мой Фёдор к фронту. И где-то за Волоколамском их, видимо, выгрузили, и они уже шли походным маршем к Волге, к городу Зубцову.
Мне стало грустно и стыдно. Ну чего я тяну? Уже давно мог съездить в этот Зубцов. Найти то место, где стояла деревня Михеево. Мог бы найти ещё жителей этой деревни. А я чего-то жду и всё откладываю. Может, у меня уже зачерствела душа?
Придётся просить Виктора. И поедем мы втроём: Виктор, Игорь и я. Всё спокойно посмотрим. Друзья в такой просьбе не откажут.
Мы поехали к Москве и искали по дороге место, где бы могли спокойно отдохнуть и принять по стопочке.
У шоссе за густыми елками мы развели костёр, расстелили скатерть. Козлов достал шампура, мясо, и в воздухе аппетитно запахло шашлыком.
- Хорошо-то как! - сказал восторженно Козлов. - И не надо мне никакой Германии, Франции и Америки. Где ещё найдёшь такое спокойствие и красоту? Только у нас. Наливай, Коля, по второй. Надо отдохнуть перед дорогой. И забыть на время все наши дела и заботы.
Наш доцент Морозов (он был намного старше нас) попивал из термоса крепкий чай. Он за рулём, и ему пить нельзя. Да он и не стремился к этому.
- Ну как шашлык? - спросил меня Козлов.
- Великолепно!
- Вот так нам надо жить, - рассуждал Козлов. - Поработал, погулял, выпил, поел, поспал, с женой переспал и поменьше переживать. В одно ухо впустил, а в другое выпустил. Живешь ведь на свете только один раз. Значит, надо спешить и стараться брать от жизни как можно больше. И не гнаться за званиями и большими окладами. Жить надо чуть потише и поспокойнее. И дольше проживёшь. Главное - поменьше суетиться. А кому очень надо, пусть кричит о справедливости, если ему так хочется. Скорее сломает себе шею.
Я совершенно не согласен с этими мыслями Козлова. Но спорить мне с ним не хочется. Это бесполезно. Я помню, что уже студентом старшего курса он стал секретарём комитета комсомола всего института. И был у начальства на виду. Он часто выступал, и говорил правильные вещи. Его сразу оставили в институте после окончания. Направили в аспирантуру. С трудом он защитил диссертацию и стал деканом факультета. Со временем может стать проректором и даже ректором. Не стоит с ним сильно откровенничать. Он не заложит. Но бережёного Бог бережёт. Разве докопаешься, что у него в глубине души? В самом внутреннем слое. Он совсем не так прост, как хочет казаться. Хитрый мужик. Из простой семьи. Отец у него погиб на фронте. Он всего достиг собственным горбом. Многих из нас он видит насквозь. Почему-то ценит меня. Но я пашу на него тоже будь здоров. И всё делаю как надо. Никогда не вру и не подвожу. Меня он совсем не опасается. Считает меня идеалистом и мечтателем. Значит, я ему не опасен. Зама подбирать себе тоже надо уметь.
Мои мысли опять возвращаются к погибшему Фёдору. Неужели добили раненого? Разве теперь узнаешь? Время было тяжёлое. Решалась судьба нашей Родины. Недаром писал Твардовский: “Было страшное время, было всё на кону”. Надо мне обязательно смотаться в Зубцов. Откладывать не стоит. Время-то так и свистит. И уже где-то впереди брезжит конец жизненного туннеля. Финиш приближается. Немного страшно становится на душе. Всё-таки не хочется умирать. Надо поставить на ноги моих мальчиков. Да и самому ещё надо попрыгать. Всё намеченное надо осуществить. Надо добиваться в нашем кооперативе трёхкомнатной квартиры. Нам уже стало тесно. Только не унывать. Всё у меня должно быть нормально. Я же оптимист. И нигде я не пропаду. Закалка прошедших лет даёт мне силы оставаться оптимистом. Я знаю, что я ещё могу кое-что сделать в этой жизни. И обязательно сделаю.
Двадцать второго октября Олегу исполняется два года. Он уже знает, что на день рождения получит много подарков. Он знает наизусть книгу “Доктор Айболит”. Особенно любит разрисовывать цветными карандашами картинки.
- Редко стали видеться, - пожаловался Игорь, - Работа и командировки совсем меня заели. А время-то пролетает. Ладно! Не будем падать духом.
- Как твои листовки? - спрашиваю я Игоря на лестничной площадке, куда мы вышли подышать.
- Раскидываю пока. Но сердце у меня пошаливает. Лена стала замечать. Ругает меня. Надо что-то делать. Ищу новые темы. Одну приклеил недалеко от места работы. Наш кагэбэшник забегал. Водит носом. Раза два посматривал на меня. А у меня сердце упало куда-то вниз. Чуть в обморок не упал. Но потом взял себя в руки. Пишущая машинка у меня дома. Если найдут, то мне сразу вмажут лет десять. Надеюсь, что до этого не дойдёт. Не такой уж я дурачок. А сердце надо лечить.
- Те пока сделай перерыв, раз сердце болит, - сказал я Игорю. - С этим шутить рискованно. А то разволнуешься и дашь дуба. Ты нам всем очень дорог, Игорь.
- Я знаю, но иначе не могу. Ладно! Не будем об этом. Я ещё поживу на этом свете!
24
Перед ноябрьскими праздниками, в воскресенье, я иду на рынок. Это моя слабость. Походить по рынку, поглядеть на людей из области, поторговаться, купить нужную вещь по сходной цене, и просто подышать свежим воздухом. А вокруг снуёт народ, в основном кавказской национальности.
Вдруг меня что-то ударило и пронзило. Я увидел моложавую и красивую женщину. Что-то в ней показалось мне знакомым. Она подняла голову и увидела меня. Взгляд её тоже дрогнул. Так мы смотрели несколько секунд друг на друга.
- Коля! Это ты? Или я ошиблась?
- Я Коля. А ты Галя? Или я ошибся?
- Ты меня не узнал, Коля? Я сильно изменилась?
- Двадцать три года не виделись. Но глаза и голос у тебя прежние.
- А что ты тут делаешь, Коля? Неужели ты тут рядом жив`шь?
- Да. Чуть выше рынка. Уже пятый год я тут живу. И вот только встретились.
- А я живу в доме, где зоомагазин. В этом доме ещё диетическая столовая и нотариальная контора.
- Я мимо этого дома каждый день проезжаю на трамвае. И ни разу не встретились. Надо обменяться нам телефонами.
- Надо бы спокойно посидеть и поговорить. Столько накопилось. Ты как?
- Да я не против. Только когда и где?
- А приходи ко мне прямо сейчас. Занеси домой свои покупки и приходи. Четвёртое парадное. Четвёртый этаж. Дверь будет открыта, чтобы ты не заблудился. Муж с сыном на даче. И мы спокойно можем часок обо всём поговорить. Если ты, конечно, не против.
- Идёт. Я только занесу свою картошку и скажу жене.
Дома я сказал Вере, что встретил на рынке одноклассницу и хочу к ней забежать на часок. Пусть они обедают без меня.
- Только не долго, - просит меня Вера. - Ты обещал погулять с Олегом.
Я беру зачем-то альбом с фотографиями и иду к Гале. Разве я предполагал раньше, что мы можем встретиться на нашем рынке? Я не искал её адреса раньше. И думал, что мы никогда не встретимся. И не стремился к этой встрече. Наверное, это судьба так распорядилась. О чём же мы будем с ней говорить? О старом? О новом? О семьях? Да обо всём помаленьку. Надо же!
Встретились лишь через двадцать три года. А ведь мы могли ещё несколько лет или всю жизнь проходить или пробегать мимо, не замечая и не узнавая друг друга. Но вот жизнь столкнула.
Это потому, что мы рядом живём. А так бы ни за что не встретились. Москва - это огромное море домов. Здесь может утонуть любой человек. Здесь океан людей, здесь снуют толпы приезжих, и в этом - тайная прелесть Москвы. Тут хорошо людям, которые хотят затеряться. Тут не деревня, где видишь каждый день одних и тех же людей. Можно ходить весь год, но так и не исходить всех московских улиц. А мы вот встретились. Помогла старая любовь. Какие-то биотоки пронзили нас. Всё дело в них.
Я вспоминаю нашу любовь. Как я хотел поскорее жениться на Гале! И если бы всё это произошло, то тяжёлый быт мог бы убить и разрушить нашу любовь. Всё могло тогда случиться. И судьба нас разлучила. Может, это было и к лучшему? Я перестал задирать перед девчонками нос. Стал скромнее. И проще. И понял, что жизнь пройти - не поле перейти. Но лучше не ворошить прошлое.
Я поднимаюсь на четвёртый этаж. Галя стоит около открытой двери. Она ведёт меня в большую комнату. На стене висит портрет её умершего отца.
Я листаю Гале свои альбомы. Она всё жадно разглядывает.
- Ты счастлив? - спрашивает меня вдруг Гадя. - Только честно.
- Счастлив. У меня отличная жена и двое сыновей. Жаловаться грех. И работа у меня интересная. Я преподаю в ин-язе. Одновременно работаю заместителем декана. А как ты живёшь?
- Кажется, неплохо. Муж у меня замечательный. Только не захотел учиться дальше, и тут я его не совсем понимаю. На фронте он был два раза ранен. У меня хороший сын. Ему четырнадцать лет.
- А почему один? Где дочка?
- Здоровье у меня пошаливает. Давление у меня иногда подскакивает. После окончания биофака я защитила диссертацию. Работаю учёным секретарём в НИИ по нашей специальности. Ты тоже кандидат наук?
- Иначе не проживёшь. После института я работал шесть лет в Калуге. У меня такая же квартира. Только кооперативная.
- Коля! Ты простил меня за прошлое? Только не ври.
- Простил. Может, это было всё к лучшему. Ты, видимо, не любила меня по-настоящему. И позже мы бы всё равно разбежались. Я бы не смог жить, если бы заметил, что ты меня не любишь. И болезнь тоже сыграла свою роль. Я стал немного мнительным. Ты ни в чём не виновата. Виновата жизнь, которая всё расставила по своим местам. Иначе бы я не встретил свою Веру. Значит не судьба нам быть вместе. Чего теперь об этом говорить?
- А я тебя часто вспоминала. Но Костю я тоже люблю. Двадцатого сентября я даже хотела разыскать тебя и поздравить с круглой датой, а потом раздумала. А ты сам мне встретился. Я хочу тебя иногда видеть, Коля. Можно?
- А стоит ли это делать? Зачем ворошить прошлое? Костя будет переживать. Он же знает обо мне, надеюсь.
- Знает. Я ему рассказывала.
- Посмотрим, как дальше пойдёт наша жизнь. Живём рядом. Можно и встретиться. Мне иногда кажется, что если бы ты тогда не уехала в Москву, мы бы поженились. Разлука нанесла нам смертельный удар. И твой Костя. И моя болезнь. Всё сложилось в одну кучу. И отец твой сыграл свою роль. Ладно. Не береди мне больше душу. Я живу сейчас спокойно. Я заработал себе этот покой.
- А в Вешняках бываешь?
- Очень часто. Почти каждый праздник. И друзья ко мне часто приезжают. У Игоря и Лены растёт сын Андрей. У Нины и Виктора дочь Надя. Каждый праздник мы встречаемся.
- Какие вы молодцы! Одна я нарушила эту дружбу. Так сложилась жизнь. Ты позови меня, когда они приедут к тебе. Позовёшь?
- Позову, если ты хочешь.
- А докторскую диссертацию ты не пишешь? Сейчас многие кандидаты хотят стать докторами. И зарплата, и престиж, и любовь к науке…
- Не пишу. Для этого надо потратить десять лет жизни. И ещё неизвестно, что получится. А врагов себе наживёшь много. Да ещё и провалят на защите, чтобы не был соперником в большой науке. Самый страшный враг - внутривидовой.
- Какой ты умница, Коля! - сказала Галя. - Я обязательно приду к тебе в гости с Костей. Ты меня пригласишь?
- Буду рад. В любое время дня и ночи.
- Коля! Я часто о тебе думала. Мучилась, что ты меня проклинаешь. Я виновата перед тобой. Прости меня, если можешь!
- Это было так давно, что я уже об этом и не думаю. Я так люблю жену и сыновей, что даже рад, что всё так вышло. Я нашёл себе то, что искал. Ты не обижайся. Всё правильно. Жизнь всё расставила по своим местам. Давай всё прошлое просто забудем.
В то время заскрипела дверь, и в комнату вошёл Костя с сыном. Он немного удивился, увидев меня. И вопросительно посмотрел на Галю.
- Костя! - засуетилась Галя. - Это мой одноклассник Коля. Я тебе рассказывала о нём. Оказывается, он живёт рядом с нами. Мы сегодня случайно встретились на рынке. Еле узнали друг друга.
- Очень рад! - сказал Костя и крепко пожал мне руку. - А почему у вас на столе нет ничего существенного? Разве так встречают дорогих друзей? Это дело надо исправить, Галя! Срочно накрывай на стол! Сейчас будем обедать!
- Мне надо позвонить домой, - сказал я. - А то они будут ждать меня. Я обещал через час вернуться.
- Позвони! - разрешил мне Костя. - Но я тебя не отпущу. Ты извини, что я говорю с тобой на “ты”.
- Вера! - сказал я. - Меня тут оставляют обедать. Я задержусь ещё на часок.
- Не пей там много! - ответила Вера. - Как дойдёшь домой?
- Да тут рядом. В доме, где зоомагазин. В крайнем случае позвоню тебе. Да меня Костя проводит. Не волнуйся.
А на столе уже стояла бутылка водки и закуска: солёные огур¬чики, капуста, селёдочка, колбаска.
- За встречу! - сказал Костя. – Надеюсь, видимся не в последний раз.
А я думал о Гале, о Вешняках, о своей прошлой жизни. И в голове закрутилась симфония слов и мыслей, воспоминаний и старой печали. Мне не верилось, что это Галя, что я действительно тут сижу и, что она живёт рядом со мной.
- Я думала, что такие встречи бывают только в кино, - сказала Галя. - А тут с нами произошло такое. Как в сказке.
- И на фронте такое бывало, - сказал Костя. - Отец встречал сына, а брат брата. Иногда земляки из одной деревни тоже встречались. Это - жизнь.
Только сейчас я разглядел на лице Кости следы ожогов. Я уже слышал раньше, что он горел в танке.
- За Вешняки! - предложил я тост.
Мы выпили за Вешняки. Галя подкладывала закуску. Но сама пила мало. Сын её, длинный парень, и очень похожий на Галю, сидел молча.
Мне стало немного грустно. Но я теперь не жалел ни о чём. Что было, то было. И было это слишком давно. Хочется немного поплакать и пожалеть самого себя. А может, это водочка во мне грустит и плачет? Всё может быть. Лучше поменьше думать на эту тему. Лучше выпить и не растравлять себе душу. Всё в прошлом. А у меня есть моя Веруня и мои мальчики. И я их всех очень люблю. И вообще я очень счастливый человек.
Галя листала мой альбом. И долго разглядывала вешняковские фотографии.
- Боже мой! - сказала Галя. - В этой школе мы учились в восьмом классе. После войны мы были такие наивные и смешные. Коля! Оставь мне этот альбом на недельку! Я тебя очень прошу!
- Разрешаю, - согласился я.
Бутылка, однако, закончилась. Костя задумался.
- Нам надо ещё выпить на посошок, - сказал Костя. - И вообще бутылки маловато. Я что-нибудь придумаю.
Он вышел из квартиры и через пять минут вернулся с бутылкой водки.
- Сосед-фронтовик выручил! - сказал счастливо улыбаясь Костя. - Я его тоже иногда выручаю. Иначе нельзя. Сам пропадай, а товарища выручай!
- Вам, наверное, уже хватит на сегодня? - спросила нас робко Галя.
- На сегодня ещё не хватит, - ответил Костя.
- Заходите ко мне в гости, - пригласил я Костю и Галю.
- Придём обязательно, - пообещал Костя. - За этим дело не станет.
А потом мы запели с Костей военные песни: “Эх, дороги!”, “Тёмная ночь”, “Солнце скрылось за горою”, “Барон фон дер Пшик” и другие.
Костя рассказал несколько случаев из фронтовой жизни.
- Не думал, что вернусь живым, - говорил мне Костя. И вдруг заплакал. - Жалко ребят. На Курской дуге много сгорело в танках. Да и под Берлином и в самом Берлине тоже многие сложили свои головы. А я вот уцелел. И Галю мне Бог послал. Ты на меня не в обиде? Только говори честно.
- Не в обиде, - ответил я. - Тут всё решает женщина. Всё правильно. Сердцу не прикажешь.
- Правильно. А ты молодец, Николай. Ты мне нравишься. Давай выпьем за дружбу! Это самое святое дело на свете - мужская дружба!
- Вам уже хватит, - напомнила опять Галя.
- Моя норма, когда я в форме, - литр! - заявил Костя. - Ты же это знаешь.
Наконец, я собрался домой.
- Я провожу, - сказал Костя. - Доведу до парадного.
- Звони, Коля, - попросила меня Галя. - Не забывай нас.
- Обязательно позвоню, - пообещал я. - Теперь мы соседи. И будем, надеюсь, часто встречаться.
А глаза Гали говорили очень много. В этих глазах стояло всё прошлое, настоящее и будущее. И немая просьба о прощении.
Костя шёл со мной к моему дому. Мы говорили о жизни, о том, что жизнь наша хреновая, но жить всё равно надо, потому что никуда не денешься.
- Зайдём ко мне на минутку? - предложил я Косте. - Можно ещё принять по стопочке.
- В следующий раз, - сказал Костя. - Я уже хорошо принял. Неудобно первый раз приходить в таком состоянии. Извини. Не могу. Ещё увидимся.
Мы обнялись с Костей, потом расцеловались. Я тоже хотел проводить Костю, но он не разрешил.
Дома я ещё долго обдумывал эту встречу. Вера не приставала ко мне. Разве мог я предполагать в счастливом сорок пятом году, что меня ожидает через двадцать четыре года? Конечно, не мог. А что ещё преподнесёт мне эта таинственная и непредсказуемая жизнь? И я понимал в глубине души, что надо быть готовым ко всему в этой таинственной жизни.
25
А потом была ноябрьская демонстрация. Но до этого был инструктаж в райкоме партии и в парткоме института. И везде нас заклинали не пускать в свои шеренги посторонних, потому что в Москве много шизофреников, которые стараются втереться в ряды наших демонстрантов. А потом могут последовать самые разные теракты. Или самосожжения. Демонстрация на Красной площади показывается на весь мир. И мы запросто можем опозориться. Отсюда главный вывод: повышенное внимание во время демонстрации.
И опять я встал в шесть утра, а Коротков ругался, что не выспался, а потом заманил нас в соседний двор, где мы украдкой выпили грамм по сто коньячку, и у нас сразу потеплело на душе.
После демонстрации мы посидели в кафе “Крымское”, приняли во сто пятьдесят коньяку и разбежались по домам.
Дома Вера говорит мне, что скоро приедут мои друзья из Вешняков. Мы начинаем накрывать на стол. Вера ставит мою любимую закуску - холодец.
Раздаётся звонок в дверь, и на пороге стоят Нина, Виктор, Игорь и Лена. Я обнимаю всех четверых, и мы сразу садимся за стол.
- Молодцы, что приехали, - говорю я друзьям. - Украсили нам праздник.
- Я пью только минералку да чай, - говорит грустно Виктор. – Я за рулём.
- Выпьем за нашу дружбу! - предлагает Игорь. - Чтобы эта дружба никогда не ржавела!
- Наша дружба никогда не заржавеет, - говорит Виктор, - И дружить мы будем до последней берёзки. А жить мы все будем долго-долго! До двухтысячного года!
- Сплюнь три раза через левое плечо! - крикнула Лена. - Нельзя шутить с такими вещами!
Бедный Виктор старательно плюёт три раза.
- Какая ты суеверная, Лена, - говорит Виктор. - Это всё ерунда. Что будет, тому не миновать.
- Трудно стало на работе, - жалуется Игорь. - Начальник главка всю работу свалил на меня. Сам каждую пятницу уезжает на охоту. А я должен за него отдуваться! Рвётся в замминистры. В общем, обещает мне, что я потом займу его место. Знал бы он, о чём я думаю и как я отношусь ко всей нашей жизни! Уставать стал сильно. Сердце покалывает. Спасибо Лене. Она меня всё время подлечивает.
- Бросать тебе надо эту работу, - говорит Лена. - Всех денег не заработаешь. А живёшь на свете один раз.
- Как наша школа? - спрашиваю я Нину.
- Старая стоит, начинаем строить новую, - говорит Нина. - Весь день провожу на работе.
- А как платят? - спрашиваю я.
- Не очень. Могли бы и больше. Работаю на износ.
- Приезжай завтра к нам! - приглашает Игорь. - Вера! Отпусти его. Пусть он у нас немного отдохнёт.
- Я не возражаю, - говорит Вера. - А мне никак нельзя, ребята.
На другой день я заезжаю к матери.
- Трудно мне здесь, сынок! - жалуется мне мать. - Степан жрёт эту водку каждый день. А придёт домой, начинает буянить. Достанет бритву и ходит с ней по квартире. Отец при смерти просил жить с ним. Уж скорее бы мне помереть!
- Потерпи, мама, - утешаю я её. - Приезжай к нам.
- Мешать я вам там только буду. Уж как-нибудь доживу здесь. А ты поезжай к друзьям. Я вот на тебя поглядела и слава Богу! Когда тебя ещё раз увижу?
Мы сидим у Нины. И нам хорошо. Как в былые годы. Только быстро текут эти годы. И похожи они один на другой.
- Как с листовками? - спрашиваю я тихо Игоря, когда женщины ушли на кухню.
- Работаю потихоньку, - говорит тихо Игорь. - Опасное это дело. Сильно волнуюсь. Но пока дело идёт. Я вне подозрений. Но у нас в главке крутится один кагэбэшник. Что-то вынюхивает. Вызывал меня. Расспрашивал о сотрудниках. Но я ему ничего путного не сказал. Но наш главк на подозрении. Видимо, они прочёсывают все окружающие здания. Надеются, что кого-нибудь прихватят. Я держался спокойно. Думаю, что он ничего не заметил. А потом, после его ухода открыл сейф, достал бутылку с коньяком и выпил грамм сто, чтобы немного успокоиться. Вот такие дела, братцы.
- А на меня что-то тоска стала нападать, - жалуется Нина. - Проснусь утром иногда, а на душе так тоскливо, словно где-то рядом беда поджидает. Как бы чего у нас не случилось?
- Не надо каркать, - прерывает её Виктор. - Надо быть всегда оптимистами! Мы такими были во время войны, такими и останемся. А что должно случиться, тому не миновать. Пошли лучше на улицу!
Светит бледное осеннее солнце. Мы идём к станции. Шагаем по кладбищу, которое пока ещё цело. Но скоро его наверняка уберут. И рынок ещё пока цел. По туннелю переходим на другую сторону и идём мимо церкви пихтовой аллеей к Кусковскому пруду. У пруда пустынно, народу почти нет.
- Пошли назад, - говорит Игорь. - Посидим немного в нашей школе.
Нина открывает ключом входную дверь, и мы входим в вестибюль. Вдыхаем воздух нашего детства. Идём длинным коридором, поднимаемся на второй этаж и заходим в класс. Наш класс.
Из окна смотрим на Рязанское шоссе, на наш школьный двор, на станцию метро.
- Скоро будем стариками, - вздыхает Лена. - А всё равно хорошо посидеть в своём классе. Что ты чувствуешь, Нина, когда приходишь на работу сюда?
- Когда подхожу к школе, то думаю о своих делах. Но часто вспоминаю военные годы, наши прогулки, наши мечты. И на душе становится спокойно и немного грустно. Понимаешь в такие минуты, что годы наши летят и летят. И ничего с этим не поделаешь. А иногда становится так грустно, что хочется немного поплакать, и делать людям только добро. Да я и так на работе добрая. Ученики меня, кажется, любят. Я безумно люблю свою работу, и очень счастлива. И вообще у меня, да и у вас всё хорошо, ребята! Всё хорошо! И слава Богу! Только вот старухой не хочется становиться. А придётся.
Игорь вытаскивает из кармана плоский пузырёк с коньяком.
- Надо выпить по глотку за нашу школу! - говорит Игорь. Он пускает коньяк по кругу, и мы делаем по глотку.
- Надо поменьше грустить, ребята! - говорит Игорь, выпивая коньяк до дна. - Унывать, тосковать, грустить - это самое последнее дело. Живём один раз на свете! И прожить все эти годы надо ярко, весело и задорно. Чтобы после нас память осталась! Прочь уныние! Мы ещё дадим жизни на этом свете! Надо нам только почаще встречаться. Побольше веселиться. Нам ведь только по сорок лет, а это расцвет жизни! Впереди, чувствует моё сердце, будут бури и потрясения. Может, и народ поднимется против нашего лживого правительства. Всё может быть. Нам всё это надо увидеть собственными глазами. Обязательно увидеть. И мы все это увидим! Я верю в это.
- Ну, я поехал! - говорю я. - Пора уже. До дома полтора часа добираться.
Друзья провожают меня до станции метро. Я прощаюсь с ними и вспоминаю опять нашего географа. Не верили мы ему тогда, что будет станция метро и Москва окажется совсем рядом. А вот всё сбылось. С тех пор пролетело двадцать семь лет.
- Когда теперь увидимся? - спрашивает меня Игорь.
- Наверное, первого января семидесятого года, - отвечаю я.
- Ну, давай! - говорит Игорь и хлопает меня по плечу.
Я сижу в вагоне метро и думаю, думаю о своей жизни: о прошлой, о настоящей и о будущей. Что там ждёт меня впереди? Хотя бы одним глазком заглянуть. Но ничего определённого не видно. Скоро, видимо, придётся хоронить Нину Фёдоровну, а остальное покрыто мраком неизвестности. Ну что ж? Поживём и всё увидим. Чехов прав, когда пишет, что в жизни человека редко происходит что-то необычайное. А в основном идёт однообразная и серая жизнь. Видимо, он прав. Но как грустно всё это сознавать!
26
Побежали короткие ноябрьские и декабрьские деньки.
Нина Фёдоровна уже не ходила. Она лежала в большой комнате на нашей кушетке. Вера спала рядом. Дети спали в своей комнате. А я ютился в кухне на раскладушке.
Вера бегала на работу на два или четыре часа и быстро возвращалась домой. Коллеги подменяли её.
Вера сама делала матери уколы. Я гулял с Олегом и присматривал за Матвеем.
Наступило тридцать первое декабря. Приехала сестра Дарья.
- Встречаю свой последний Новый год! - сказала Нина Фёдоровна. - Живите мирно, не ссорьтесь.
- Не надо так говорить! - заплакала Вера.
- Нечего плакать, Вера. Всем придётся умирать. Живите дружно. И не плачьте, когда будете меня хоронить. Пожила и хватит! Лягу рядом со своим Колей.
Первого января позвонил Игорь.
- Приедешь? - спросил он.
- Не могу, Игорь. Привет всем! Не могу.
- Всё понимаю, - сказал Игорь. - Держись.
Агония продолжалась весь январь. А в начале февраля Нина Фёдоровна скончалась.
Похоронили её на Кузьминском кладбище рядом с мужем. На похоронах было много родственников и знакомых.
Тух-тук-тук! - стучало опять моё сердце.
Потом были поминки, потом девятый день, потом сороковой.
Все мы пришли в себя только к концу марта.
А по стране гремело одно имя: Ленин! Вся страна собиралась торжественно отметить столетие со дня его рождения.
В институте проводили грандиозный ленинский субботник. Мыли окна, мыли полы, выбрасывали старые бумаги, ломаную мебель. Во дворе здания горел костёр.
На факультете составили список на награждение ленинской медалью.
- Тебе не достается награда, - сказал мне грустно Козлов. - Переживёшь?
- Переживу, - ответил я.
Но другие коллеги, не получившие медаль, сильно обиделись. Мне было смешно наблюдать за их переживаниями. Ведут себя как маленькие дети.
- Много обид, - продолжал Козлов. - Но на всех медалей не хватает.
В Кремле состоялась сессия, посвященная Ленину. Главный доклад делал Брежнев. Но двадцать второго апреля в Москве было как-то тихо. Все работали. А какой же это праздник, когда все работают? И люди вели себя сдержанно. Все были немного разочарованы. Ну и праздник! Ни демонстрации, ни салюта! Не к добру всё это. Не к добру. Идём мы куда-то не туда.
Первого мая мы шли на демонстрацию. Погода была тёплая и ласковая.
Я шёл и думал о семье. Матвею исполнилось четырнадцать лет. Приедут наверняка друзья. Четырнадцать лет - это уже кое-что.
Как всегда мы то шли, то бежали, часто стояли. Вдоль колонны бегал парторг. Тут же тихонько и внимательно прохаживался уполномоченный КГБ.
Посторонние прилипали всё время. Особенно те, кто только что приехал в столицу. Им до смерти хотелось пройти по Красной площади, чтобы потом рассказать дома, что они видели в Москве. Но их не пускали: так повелел райком.
- Больше на демонстрацию не пойду! - сказал угрюмо Коротков. - Хватит. Сколько можно? Пусть хоть расстреливают!
- Успокойся! - уговаривал его Хитров. - Не будь Дон Кихотом. Так ты один ничего не добьёшься. Не горячись.
Гремела музыка, дикторы кричали лозунги. Страна в этот день веселилась.
Потом как всегда мы сидели в пустом кафе “Крымское” и распивали бутылку коньяка.
- Каждый год одно и то же, - жаловался Коротков. - Каждый год! С ума можно сойти!
- А ты хотел, чтобы каждый год была война или революция? - спро¬сил Хитров. - Так в жизни не бывает, дорогой. Прогресс идёт голубиными шагами. Медленно-медленно. Русь под татарским игом была сто сорок лет. А всё-таки сбросили это иго. И у нас что-то будет. Будет! Я печёнками это чувствую. Только откуда грянут изменения? Сверху или снизу? Всё всколыхнётся на Руси. Только когда? Разве угадаешь. А духом падать нельзя! Никогда!
Я заторопился домой. Вера ждёт. Матвей ждёт. Друзья должны подъехать часа в четыре.
И вот я дома. Матвей получил от нас с Верой хорошие часы. Он сидел в маленькой комнате с друзьями и пил чай.
Позвонил Игорь. Сказал, что они скоро будут.
Мы стали готовиться к встрече. Я числил картошку. Помогал Вере накрывать на стол.
А потом вышел на балкон. Впереди был рынок. Слева виднелся университет. Шумел Ленинский проспект. Жизнь шла своим чередом.
В эту минуту я был почти доволен своей жизнью. Были всякие неприятности и на работе, и дома. Где их не бывает? Но в основном всё у меня было хорошо. Неизвестно, что будет дальше. А пока всё идёт прилично.
Друзья приехали, и на душе стало совсем светло. Они вручили подарки Матвею. Тот был на седьмом небе. Чем больше подарков, тем лучше день рождения!
Началось наше долгое застолье.
- Куда же идёт наша страна? - спрашивает Игорь всех нас. - Я ничего понять не могу. И Ленин нам ничего не может подсказать. А ведь куда-то плывём?
- Плывём к катастрофе, - сказал я. - Или война будет, иди ещё что-нибудь. Но что-то будет.
- Пожалуй, ты прав, - соглашается со мной Игорь. - Ладно. Поживём - увидим.
Девятого мая я еду в Вешняки. Мы сидим у Игоря.
- Четверть века пролетело, - вздыхает Игорь. - Помните, как мы стояли в этот день на Красной площади? Грустно. А пройдёт ведь и пятьдесят, и сто, и тысяча лет со дня Победы. Будут ли тогда помнить люди этот день? Боюсь, что забудут после двухтысячного года.
- Давайте съездим сегодня в Кузьминский парк! - предлагает Виктор.
Мы садимся в автобус. Едем мимо Кузьминского кладбища. Тук-тук-тук! - стучит моё сердце. Неужели будет большая беда? Не должно этого быть. Не надо быть таким суеверным.
Мы забираемся в самую глушь. Нина расстилает клеёнку, и мы выкладываем наши припасы.
- За всех погибших и пропавших без вести! - говорит Игорь, поднимая стакан.
Мы молчим, а вокруг нас ликует природа.
- Как хорошо, что мы держимся друг за друга! - говорит Нина. - Я после этих встреч молодею. Набираюсь новых сил. Вместе мы не пропадём, доживём до глубокой старости. Всё у нас будет хорошо. Только бы не заболеть этим проклятым раком. И когда только победят эту страшную болезнь?
- Когда-нибудь одолеют, - отвечает задумчиво Лена. - Весь мир пытается разгадать это заболевание. Пока не удаётся. Но всё равно человечество найдёт оружие против этого зла! А вот как устранить на земле несправедливость? Как сделать, чтобы люди относились друг к другу как братья? И чтобы все были счастливы на нашей грешной земле? Наверное, этого никогда не будет.
- Ну, ты загнула! - говорит восхищённо Игорь. - Договорились до мировых проблем. Лет через пятьсот на всей земле будет замечательная жизнь. Я в этом уверен!
- А что же будет с нашей страной, с нашим строем? - спросил Виктор.
- Думаю, что наш строй даст трещину и рухнет, - ответил Игорь. - Ничего у нас не получится с этой системой. Если уж жилья не можем достаточно построить, если не можем наладить наше сельское хозяйство, если боимся правды как огня, - куда же мы тогда придём? Ясно, что всё развалится рано или поздно. Вопрос только в сроках. Нужен толчок. Как в первую мировую войну. Раздался выстрел в Сараево - началась первая мировая война. Как наша февральская революция. Стали голодные женщина кидать куски льда в солдат, а те побоялись стрелять в женщин. И всё покатилось. Тут и выплеснулся весь гнев народа и против царя, и против войны, и против голода, и несправедливости. А пока всё тихо тлеет изнутри. И потихоньку разгорается.
Домой мы возвращались уже под вечер. У школы я пожал руки друзьям и спустился в метро. Пора домой. Там меня давно ждёт Вера с сыновьями.
27
Тридцать первого мая я вернулся с дачи и смотрел футбольный матч на первенство мира между командами СССР и Мексики. Я очень переживал. Игра закончилась с нулевым счетом. Слава Богу!
В то время раздался звонок. Звонил Степан.
- Тётка в деревне умирает. Я собираюсь на работе взять машину и ехать на похороны. Надо отдать тётке последний долг. Ты как?
- На один день я выехать могу. Поездом поеду, а вы меня встречайте на станции.
На другой день тётка умерла. Похороны были назначены на четверг. В среду вечером я поехал орловским поездом в родную деревню.
В пять утра я был на своей станции Чернь. Около станции стояла машина Степана.
Я еду в свою деревню. Мелькают перелески, покрытые зеленью.
Переехали Снежедь. А вот и деревня. Отсюда в сорок первом году, в начале октября, мы бежали от танков Гудериана. Господи! Как давно всё это было!
- Ждём батюшку из района, - сказал Степан. - Должен приехать к обеду. Надо тётку скорее хоронить. Стала уже разлагаться. Заморозить негде.
Шесть утра. В деревне шумно. Коровы шествуют на пастбище. Кричат петухи.
До похорон ещё долго. Я иду к одноэтажной школе, построенной ещё земством в начале века.
Около школы стоит памятник солдатам, погибшим во время войны.
Здесь были немцы. Но простояли они около двух месяцев. Что было бы со мной, если бы я здесь остался? Тогда бы меня не приняли в институт, потому что мне пришлось бы писать, что во время войны я был в оккупации. А может, меня и в живых бы не было.
В деревне наступает звенящая тишина. Мне становится не по себе. И как тут годами могут жить люди? Тут можно сойти с ума! Ни людей, ни шума.
Я выхожу на край деревни. Поля, поля… Без конца и края. Где-то вдали шумит трактор. И опять мёртвая тишина.
Потом я помогаю Степану и Ивану таскать из школы столы и скамейки, которые мы устанавливаем в саду. Народу будет много: придёт вся деревня. Здесь так принято: на поминки приходят все. И обычаи соблюдаются свято.
Наконец приезжает молодой батюшка. Деревня вдруг оживает. Из домов выползают древние старухи. Подходят мужчины.
Батюшка начинает свою службу. Потом гроб несут через двор мимо хлева. Дорога усыпана цветами. Так принято в нашей деревне.
Моя двоюродная сестра выступает как плакальщица. Она плачет и всё время обращается к покойной.
Так идём мы до края деревни. А там гроб ставят на машину, и мы едем на кладбище, которое упоминает Тургенев в своих “Записках охотника”.
Мы подъезжаем к кладбищу. Но знакомой Синдеевской церкви не видно. Что такое? Всё просто. Директор совхоза велел взорвать пустую церковь на кирпич, но вместо кирпича получились огромные глыбы.
Увидев эти глыбы, моя мать заплакала.
- Господи! - причитала моя мать. - Я же венчалась в этой церкви! Что же они наделали! Ироды проклятые! Чтобы не было этому директору ни дна, ни покрышки!
Похороны проходили долго. Моя двоюродная сестра впала в истерику. Её еле оттащили от могилы.
Потом мы сидели у дома и ждали, когда накроют столы.
- Войны не будет? - спросил меня один из мужчин.
- Пока не будет, - ответил я. - Война нам сейчас не нужна.
Из разговоров с этими работягами я понял, что почти все они побывали на фронте. Некоторые даже стали офицерами. Но все они вернулись домой. Кое-кто из них пытался устроиться в городе. Но деревня тянула к себе. И они вернулись.
Мы сидим в саду. На нас падают последние цветы с отцветающих яблонь. Над нами летают пчёлы. Тепло и приятно. Все молчат.
- Давай, Коля, скажи несколько слов, - обращается ко мне Степан. - Ты тут самый грамотный.
Я встаю и говорю о тяжёлой жизни своей тётки. О том, как два раза арестовали её мужа, и как он пропал в степях Казахстана.
Потом пьём водку. Выпиваем ещё.
Мужчины начинают уходить.
- Куда же? - спрашивает Степан. - Ещё по одной?
- Спасибо! - говорит один из мужчин. - Поминки не свадьба.
Около меня собираются мужчины и расспрашивают о международной обстановке. Я старательно отвечаю на все вопросы.
- Когда жизнь станет полегче? - спрашивает меня загорелый дояр.
- Не могу ответить, - отвечаю я. - А врать не хочу.
- Вообще-то стали жить получше, - говорит мне дояр. - В четыре утра встану, дам корм, и домой. Потом опять. А тут месяц пролежал больной, так мне выплатили полную зарплату. Жить, конечно, можно. Только хочется получше. В магазине товаров мало. Одна водка да пряники. Но жить можно. Жаловаться грех. А до войны жили получше. Как-то было веселее. Верили в хорошую жизнь. Война проклятая перепутала всё. Хорошо, что живые вернулись домой. Многие там сложили свои головы.
Я сплю на улице. В пятом часу утра дояры потянулись на работу. Стали стучать в окно. Моя сестра наливала каждому похмелиться. Эта похмелка меня умилила. Всё-таки деревня - это одна большая семья.
На другой день с утра мы стали собираться в обратный путь. Мне не верилось, что через шесть часов я попаду из этого патриархального мира в Москву. Ведь до Москвы всего около трёхсот километров, а жизнь здесь совсем другая, хотя есть тут и привозной газ, и радио, и телевидение.
Мы стремительно летим к Москве, и наша машина то взлетает на гребень увалов Среднерусской возвышенности, то круто сбегает вниз.
Лесов мало. Но такая красота вокруг, такое приволье, что дух захватывает.
Я думаю о своей жизни. Мне уже идёт пятый десяток. Ещё многое у меня впереди. Куда же мне направить свои силы? На что их приложить? Квартира стада маловата на четверых. Надо выбивать трёхкомнатную квартиру. Но как это сделать? В доме всё время идёт движение. Кто разъезжается, кто-то съезжается. Но всё это проходит мимо нас. Надо влезать в состав правления, а иначе ничего не получится. Но мне некогда. Может, Вера что-нибудь выбьет? А я подработаю немного денег, чтобы сделать взнос на третью комнату. В трёхкомнатной квартире можно жить посвободнее. Лишь бы только получить. Пора собираться с группой студентов в Берлин. Они будут учиться на курсах, а я буду гулять по Берлину, да пиво попивать. Месяц пролетит незаметно. В деревню мне надо ездить почаще. И хотя я в ней прожил всего первые три года моей жизни, это моя родина. И забывать её негоже.
В июне и июле было много дел: экзамены, заседания, езда на дачу. Надо было подбрасывать семье продукты. Одновременно готовился к поездке в Берлин.
В начале августа я отъезжаю со своими студентами с Белорусского вокзала в Берлин. Вера провожает меня.
- Береги мальчиков! - говорю я ей на прощание. - Месяц пролетит быстро.
На другой день вечером мы в Берлине. Нас встречают немецкие студенты и развозят по квартирам. Если бы я знал, что меня ожидает в этой квартире, я бы наверное сразу сбежал оттуда на вокзал.
Хозяйка выглядела лет на тридцать. Около неё крутились девочка и мальчик. Сразу было видно, что отец этих детей был африканец. Так и оказалось. Хозяйка развелась с мужем, который приехал из Ганы. Теперь у неё был друг, житель Замбии.
На другой день я поехал в университет, где собрались мои студенты. У них начались занятия. Мне делать было нечего.
Решил позвонить в посольство. Я попадаю на своего бывшего студента. Иду в посольство СССР и нахожу сотрудника отдела культуры Санина. С ним мы часто перезванивались в Москве, когда ему нужны были переводчики. Санин ведёт меня к себе домой. Жена с дочкой уехали в Москву. Нам здесь никто не мешает.
- Приходи ко мне в любое время, - говорит на прощание Санин. - Всегда буду рад! Сходим в какой-нибудь ресторанчик. Деньги у меня есть. Не стесняйся и заходи.
В ближайшее воскресенье мы едем на пароходе по озёрам вокруг Берлина. Озёра соединены между собой узкими каналами. Мы сидим на палубе, пьём пиво. Тихо и спокойно. Душа блаженствует и отдыхает.
Санин тоже с нами. Он крутится вокруг моих студенток и старается им понравиться.
Поздно вечером я прихожу на свою квартиру. Но пришёл я туда не вовремя. Пришёл бывший муж и пытается прогнать друга хозяйки. Крик, шум.
Хозяйку зовут Моникой. Она бежит в соседнюю квартиру и приглашает соседа-полицейского.
- Вы нарушаете закон! - говорит он бывшему мужу, и подмигивает мне.
С большим трудом он выдворяет из квартиры бедного бывшего мужа.
Сосед-полицейский приглашает меня зайти к нему. Я беру из чемодана бутылку водки. Между нами начинается разговор о жизни вообще и о перспективах жизни в ГДР.
- Как относятся к нам в ГДР? - спрашиваю я полицейского. - Только честно.
- Относятся неважно. В Западной Германии народ живёт намного лучше. Все мечтают о том, чтобы ваши войска покинули нас. Нечего им здесь делать.
Примерно такой ответ я и ожидал. Везде к нам относятся прохладно. И почему дома мы не можем наладить свою жизнь? Ведь уже двадцать пять лет прошло после окончания войны! Всё время говорят о нападении со стороны Америки, значит нам надо современное вооружение. А на это нужны огромные деньги. Господи! Когда же мы будем наконец жить прилично? Когда? Видимо, никогда.
Дни тянулись медленно. От скуки я ходил по музеям. В историческом музее я с интересом читал фашистскую газету от двадцать четвёртого апреля сорок пятого года, за неделю до взятия Берлина. Заметки говорили о том, что рано падать духом, что новые дивизии на подходе, что надо сражаться до последней капли крови. Иначе смерть или Сибирь.
Потом была поездка в Дрезден. Потом поехали на несколько дней в Веймар, где жил и творил великий Гёте.
Я сразу направился в дом, где жил Гёте. С благоговением я ходил по этому дому и вспоминал отрывки из его произведения “Фауст”, которое я считаю самым великим произведением в мире.
Мы пришли на кладбище, и в подземелье, под русской церковью, увидели два саркофага с надписями “Гёте” и “Шиллер”.
Город Веймар оказался уютным и тихим местечком, несмотря на свою всемирную известность.
Немцы не хотели нам показывать Бухенвальд, который находился в десяти километрах от Веймара. Но мы настояли на посещении этого концлагеря.
“Каждому - своё” - гласили огромные буквы над воротами лагеря. Я прочитал много книг о Бухенвальде, и с волнением вступил на его территорию.
Смотрю на унылый и голый аппельплац. Здесь стояли, мёрзли и голодали заключённые. Здесь они умирали. Здесь надеялись увидеть родину. Здесь они подняли одиннадцатого апреля сорок пятого года восстание, когда американцы приближались к лагерю. Наши российские ребята были в первых рядах восставших. Они взяли в руки давно припасённое оружие и захватили вышки, где сидели часовые с пулемётами. Логунов из Рязани командовал штурмовым отрядом. Николай Кюнг, предки которого родились в Швейцарии, занимался контрразведкой, так что фашисты не смогли никого внедрить в подпольную организацию. Восстание удалось, заключённые были спасены. А ведь кто-то из них ещё живёт на белом свете? Николай Кюнг работал директором школы в Щербинке. Можно было бы поехать к нему и поговорить о том времени. Да как-то неудобно, и времени в обрез. А теперь, наверное, его уже и в живых нет. Все важные дела в жизни мы откладываем. А зря. Так и упускаем многое в нашей жизни.
В Веймаре на меня накатила дикая тоска по дому. Я соскучился и по Вере с мальчиками, и по работе, и по нашим русским берёзкам. Домой, домой. Только домой. А здесь - существование в подвешенном состоянии. Ни к чему мне такая жизнь!
Возвращаемся в Берлин. На следующий день едем домой.
Мы сидим в вагоне. Скоро тронется наш поезд. Санин приносит нам огромную сумку с едой и напитками.
Мои девчата поют русские и немецкие песни. Мы пьём с Саниным на посошок. Поезд трогается. Всё. Прощай, Берлин!
В Бресте у одной из студенток живёт родственник, который встречает нас на вокзале и везёт в Брестскую крепость.
Я пытаюсь представить себе состояние людей в начале войны, когда на них обрушилась вся махина германской армии. О чём думали эти герои? Наверное, о Родине, о жизни. Может быть, ими двигала ненависть или приказ командиров. Но ведь потом уже сражались только одиночки! Загадочное существо - человек. Всё время боится умереть, а потом идёт на это сознательно и спокойно.
И я в эту минуту гордился своими согражданами. С такими людьми, а они у нас есть и сейчас, мы не пропадём. Всё пережила Русь: и татарское иго, и самозванцев, и французов с Наполеоном, и гражданскую войну, и последнюю, самую страшную войну. Неужели ещё будут войны? Я уже стар для новой войны, да и не хочется мне воевать. Глупая и наивная молодость осталась далеко позади. Но впереди что-то наплывает на нашу страну. Думает ли наше Политбюро об этом? Или им всё до лампочки? Скорее всего последнее. В Бога они не верят, а после смерти взятки гладки.
С утра я смотрю из окна на свою Россию. Грустная и родная картина. Домики, будки обходчиков, куры, коровы, телеги, разбитые дороги. Но всё так близко и дорого! Неужели через несколько часов я увижу своих? Даже не верится.
Белорусский вокзал. Один из встречающих родителей подвозит меня до дома. С волнением я звоню в родную дверь и вижу Матвея.
- Папа приехал! - кричит он.
К двери бежит Олег. Я хватаю его на руки.
- А я скоро пойду в детский сад! - сообщает он мне сразу.
- Наконец-то! - говорит Вера. - А мы тебя заждались. Дети каждый день о тебе спрашивали. Я тут немного простудилась. Но всё обошлось. Сестра твоя приезжала. Помогала мне. Теперь ты дома, и всё будет хорошо. Игорь недавно звонил. Спрашивал, когда ты приедешь.
Я звоню Игорю на работу, его долго не подзывают, потом слышу его голос.
Игорь радостно здоровается со мной и говорит мне, что они все приедут завтра вечером.
- Тяжело было без тебя, - признается мне Вера, - Матвей пытается воспитывать Олега, а тот его не слушается.
Матвей уходит в школу. Я бегу на рынок и покупаю много овощей, фруктов, солёных огурцов и квашеной капусты.
Вера варит картошку.
Мы садимся за стол, я наливаю водки себе и Вере. Мы пьём за встречу. Я с наслаждением хрумкаю огурцом. Наконец-то я дома. Немецкое пиво не помешало бы. Но можно и без него обойтись.
- Сильно скучал? - спрашивает Вера.
- Очень сильно! - признаюсь я. - Спасала любовь к немецкому языку. Всё время записывал интересные выражения. Санин из посольства меня выручал. Без него было бы труднее. Язык надо всё время освежать. Студентам надо давать самое новое. Козлов звонил?
- Звонил. Всё спрашивал, когда ты приедешь, и чтобы сразу по приезде ему позвонил. Говорит, что без тебя он там запарился.
- Пусть поработает, - говорю я. - Привык на мне кататься.
Но Козлову я всё-таки звоню.
- Наконец-то! - кричит мне в трубку Козлов. - Ты там гулял по Берлину да с девочками флиртовал, а я тут очумел от работы. Давай приезжай сегодня же! Через день я улетаю в Сочи. Дела надо принять. Жду!
Втроём мы выходим на улицу. Вера с Олегом провожают меня до рынка, где я сажусь на трамвай.
Я вхожу в наше здание на Ростокинском проезде около завода “Красный богатырь”. Студенты радостно здороваются со мной. Совсем они меня не боятся. Знают, что я добрый и отзывчивый.
- Садись! - говорит мне Козлов. - Записывай все срочные дела, а потом сам закрутишься как белка в колесе. Сейчас надо побыстрее разобраться с двоечниками. Кого перевести, кого отчислить, кого на второй год, кому дать академический отпуск. Да ты сам лучше меня всё знаешь. Ты меня извини. Я завтра не приду, мне надо собрать вещи. Жена подгоняет. Хорошо, что ты вовремя приехал. В Сочи и покупаюсь, и позагораю, и в преферанс поиграю. Пивка попью. Там у нас своя компания подбирается. На юге холера объявилась.
- Читал в Германии об этом, - говорю я. - Но, вроде, всё обошлось. А могло быть и хуже.
- Обошлось? Ну ладно. Я пошёл. Давай тут командуй без меня. Только не переводи никого с вечернего на дневное. Этого не делай без меня. Если только ректор не попросит. Слово ректора для нас - закон. Ну всё!
На другой день приезжают вешняковские друзья.
- Рассказывай, что там делается в этой ГДР, - просит меня Игорь. - Ты же владеешь языком, можешь разговаривать с любым немцем.
Я рассказываю, что в ГДР мне многое не понравилось. Главное - немцы стараются копировать нашу жизнь в Москве, а какая реакция населения на все эти старания, они не думают или не хотят думать. Привожу примеры. В немецком кинотеатре идёт фильм по книге Симонова о Сталинградской битве. Реклама к этому фильму занимает всю стену пятиэтажного дома. Зачем такой рекламой раздражать немцев? В немецком театре идёт пьеса Горького “Васса Железнова”. И опять огромная реклама. В киоске на Фридрихштрассе полно русских газет и журналов. Зачем всё это? На улицах много наших солдат и офицеров. Особенно в воскресные дни. Около Веймара видел, как днём едут куда-то наши танки и орудия. Зачем это? Чтобы напугать немцев? Странным мне показался один немецкий лозунг: Наш путь - правильный! Какой это путь? Почему так неконкретно? Население относится к нам плохо, кроме партийных функционеров. Те относятся к нам неплохо, но насколько это всё искренне? Простые люди в беседах со мной, особенно после нескольких рюмок, называли нас оккупантами и говорили мне о том, что наша система ведёт к катастрофе. И всё это доказывали уровнем жизни у себя и в Западной Германии. Сравнение в пользу Западной Германии. Я бывал в Западной Германии и видел этот высокий уровень. Всё верно.
- Спасибо, - говорит Игорь. - Всё ты нам ясно и доходчиво рассказал. Всё идёт к краху нашей системы. Но произойдёт это ох как не скоро! Мы можем и не дожить до этого краха. А может, и доживём. Всякое может быть. Тут нужен хороший толчок. Только откуда ударит? Может быть, после смерти Брежнева, а может, после какой-нибудь нашей глупости внутри страны или во внешней политике. Помните, что мы были на волоске от войны в шестьдесят втором году, когда Хрущёв завёз ракеты на Кубу? Так что нам надо долго жить, чтобы что-нибудь увидеть.
- Как с листовками? - спрашиваю я Игоря, когда женщины ушли на кухню.
- Пока расклеиваю, но редко, - признался Игорь. - Страшно в последнее время. Интуиция подсказывает мне, что я под подозрением. По дороге на работу и назад вижу около себя каких-то подозрительных типов. Или мне всё это кажется со страху? А если расширить нашу группу, то наверняка проникнет провокатор.
- Да, - говорит Виктор, - ходим по острию ножа. Если Игоря схватят, то мы все загремим. Как тогда себя вести на допросах?
- Я тогда всю вину беру на себя, - сказал Игорь. - Зачем же всем греметь?
- Всем дадут лет по восемь, - говорит Виктор.
- В общем, вы ничего не знали, - говорит Игорь. - Вас, конечно, тоже накажут, но только как сообщников. Но лучше не думать о провале. Страшно думать, что будет потом с детьми. С нашими жёнами.
- Не пропадут, - говорит Виктор. - Вокруг много порядочных людей. Правда, смелости у многих не хватает, но в беде не оставят. Я в этом уверен. Да и не надо нам думать о провале. КГБ - не такая уж всесильная организация. Там тоже работают люди. А вообще, ты, Игорь, молодец! Всё-таки мы не сидим сложа руки. Ты за нас всех отдуваешься. Только не сломайся.
- Лена ругает меня, что я за собой не слежу, - говорит Игорь. - Ругает, что часто выпиваю. А как тут не выпивать? Я хорошо понимаю работяг, которые после работы стоят около пивной или рядом на травке распивают. Что ещё им остаётся? Надо же немного душу свою распахнуть, да с друзьями перекинуться несколькими словами. А иначе можно от такой жизни с ума сойти. Дачи у такого работяги нет, машины тоже нет, остаётся только водка да домино. Ладно, ребята! Не будем горевать. Это самое последнее дело. Будем сражаться и верить в светлое будущее. Не в коммунизм, конечно, а в справедливую жизнь без трескотни и громких лозунгов. Будем жить, как живут люди в Европе, в Америке и во многих странах мира. Придёт это время. Время - страшная сила. Время всё перемалывает, всё отправляет в небытие. Время всё время идёт вперёд. А ну-ка наливай, Коля! Врежем по одной без женщин. Соскучились мы тут с Виктором без тебя. Но ничего не поделаешь. Мы всю жизнь расстаёмся, чтобы когда-нибудь опять встретиться. Будет и на нашей улице праздник! Будет.
Двадцатого сентября, в воскресенье, я отмечаю свой день рождения. Мне исполняется сорок один год. Сорок один! Через месяц Олегу будет уже три года! Так незаметно и подкрадётся старость, когда поминутно будешь измерять своё давление и есть кефир да манную кашу.
С утра я несколько раз ходил с мальчиками на рынок, закупая овощи и фрукты. А сам все время думал о себе, о времени и о будущем. Что оно нам принесёт?
Летит время. Сколько людей я повстречал за это время? А потом эти люди исчезли. Где Ануров? Где Сокол и Трынков? С Савчуком почти не встречаюсь. Надо их всех разыскать. Стоит ли приглашать Галю с Костей? Вера может меня приревновать, да и вообще расстроиться. А жизнь моя стала что-то буксовать. Нет движения вперёд. На работе одно и то же. Вяло работаю над очередным учебником. Мало читаю статей и книг по специальности. Душа хочет чего-то большого. А где оно это моё большое? Чего же я хочу? Да я и сам толком не знаю. Много времени отнимает семья. Работа в деканате тоже очень колготная. Там всё время шум, телефонные звонки, жалобы преподавателей на плохих студентов, жадобы студентов на плохих преподавателей, шум пролетающего под окном трамвая, рёв огромных грузовиков. А из ректората, учебной части и парткома всё время идут команды. Какой курс отправили на уборку урожая? Какой преподаватель едет с ними? Когда сами будете в совхозе? И опять звонки, звонки из многих мест и даже из-за границы. Домой возвращаешься как выжатый лимон. Валишься на кушетку с газетой или книгой. Смотришь телевизор. Обязательно последние известия. Полчаса прогулки перед сном. А на другой день - то же самое. Так и пролетает стремительно вся наша жизнь. И ты не замечаешь, как твой поезд жизни всё уходит и уходит. Всё тонет в мелочах, в мелких заботах, и некогда подумать о большом, о смысле жизни, о вечном, о бескрайности нашей материи и о том, что у времени нет ни начала, ни конца. Надо торопиться. Надо успеть сделать что-то путное. Растут два сына. Это большое дело.
Но этого мало. Я должен использовать свой опыт и эрудицию, чтобы как-то влиять на нашу молодёжь. Пусть даже шутками или намёками. Но надо. Я знаю, что в каждой семинарской группе должен быть студент-осведомитель. Ну и пусть. Пусть докладывает! Всегда можно отговориться, прикинуться невинным ягнёнком. Всегда. Только не стоять на месте, не зарастать тиной, не погружаться в ил нашей тихой заводи. Надо бежать и бежать, надо ставить перед собой цели. Надо бороться против этой преступной системы. У верхушки нашего общества всё своё: и квартиры, и школы, и вузы, и кладбища, и больницы, и санатории. Дети наших сановников заключают браки только между собой. Посторонних она в свой клан не допускают. Они уже живут при коммунизме. Я был на даче в Сочи и видел, что им предоставлено для отдыха всё. А мы тянем свою лямку, получаем крохи с барского стола и рады, когда нас немного похвалят, и поджимаем хвост, когда на нас покрикивают. Такова наша жизнь. “Такова селяви” - шутят иногда мои коллеги. Ладно. Подумал о жизни, хватит на сегодня. Скоро приедут друзья!
В три часа дня все садятся за стол. Мои вешняковцы, Хитров, Коротков и Савчук, который вдруг вспомнил, что у меня день рождения и позвонил мне.
Веселье идёт по накатанной колее. Первая стопка за меня, вторая за родителей.
Закуска на столе богатая: селёдка, картошка, капуста, огурцы, солёные грибочки, салаты, помидоры, сыр, жареные цыплята.
- Хорошо-то как! - восторгается Коротков. - Не стол, а настоящий рай. И коньячок отборный. Люблю коньячок. Даже закусывать не хочется после такого благородного напитка.
Мы делаем перерыв и выходим на балкон. Мы - это все мужчины. Коротков и Савчук с наслаждением закуривают.
- В хорошее время ты родился, - говорит мне Савчук. - Полно овощей и фруктов. Дай тебе Бог дожить до ста лет. Только вот ко мне ты почти не обращаешься в последнее время. Почему?
- Пока здоров, - говорю я. - Ты мне хорошо сделал операцию. Я пока что в полном порядке. А если заболею, сразу позвоню.
- Гарантирую тебе любую медицинскую помощь, - обещает мне Савчук. - Я не подведу! У меня есть друзья во всех больницах. И любое лекарство я могу для тебя достать. Только звякни.
- Хватит вам о болезнях! - прерывает нас Коротков. - Вчера я провёл вечер с одной девахой. Не девка, а класс!
- Тут собрались серьёзные мужчины, не совращай нас! - прерывает его Хитров. - Поговорим лучше о жизни в стране. Куда идём, братцы? Какое теперь мероприятие придумает наша партия, чтобы нам было не так скучно?
- Что-нибудь придумают, - говорит Игорь. - У них в ЦК целый отдел ломает себе голову, чем бы отвлечь народ от нашей горемычной жизни. Я где-то слышал, что будут через два года отмечать пятидесятилетие СССР. А там ещё что-нибудь надумают.
- Ну вас к чёрту с вашей политикой! - говорит Савчук. - Пошли за стол! Хозяин, дай команду!
Садимся за стол и пьём дальше за женщин, за детей, за здоровье всех присутствующих.
Коротков опьянел, и Хитров везёт его домой. Савчук смотрит на часы и тоже уезжает. Становится потише.
- Приезжайте на день рождения Олега, - приглашаю я.
- Как получится, - отвечает Игорь. - В командировку мы с Виктором должны уезжать, так что особенно не жди.
Я иду к дому, проводив друзей до трамвая. Летит наша жизнь. Летит. А куда? Нам этого знать не дано.
29
Через день я поехал в совхоз “Фаустово” проведать наших студентов, убиравших там картошку. Со мной был член парткома, который работал на кафедре истории партии. Он должен был прочитать студентам лекцию о международном положении. Машину вёл молодой доцент Морозов с моего факультета.
Мы проскочили в Бронницах поворот на мост через Москву-реку, потом вернулись назад, потом разыскивали директора совхоза. Студенты уже пообедали и работали в поле. Надо дожидаться вечера. Мы тоже пообедали в совхозной столовой, потом побродили по унылому посёлку, затем спустились к реке. Река была здесь совсем неширокой. Кое-где были видны жители посёлка.
Я с тоской думал о том, что мне здесь практически делать нечего. Чем я здесь помогу студентам? Да ничем. Буду изображать участие и заботу. А им надо учиться. Иностранным языком в совхозе не овладеешь. Целый месяц занятий потерян. Как его теперь навёрстывать? Идёт в стране какой-то всеобщий обман. И ничего не поделаешь. Все играют в какую-то игру. Делают вид, что верят в коммунизм. Занимаются повышением своего идейного уровня. Посещают семинары, делают доклады, ставят галочки о проведённых мероприятиях. Так и проходит вся жизнь впустую. А может и правильно, что студенты спасают урожай в этом совхозе? Иначе он пропадёт.
Вечером в совхозном клубе состоялась лекция. Все спрашивали про Египет, где только что умер Насер. Докладчик расхваливал Анвара Садата.
Студенты спрашивали меня про факультет. Спрашивали, когда их отпустят домой. Некоторые хотели уехать хотя бы на денёк, чтобы помыться.
Наконец мы тронулись назад. Я достал бутылку сухого вина, которую купил здесь, и мы с наслаждением распивали её в машине.
Двадцать второго октября мы отмечали день рождения Олега. Ему исполнилось три года. Он радовался подаркам и был счастлив. Из Вешняков гостей не было. Друзья ещё не вернулись из командировки.
Я смотрел на Олега и думал, что я старею, а Олега надо будет ставить на ноги. Не дай Бог, умру раньше времени! Вере придётся тогда одной трудно. Значит, мне надо жить, пока Олег не закончит институт.
На другой день Вера повела Олега в детский сад. Он сильно плакал и не хотел там оставаться. Пришлось Вере идти за ним через два часа. Но потом Олег быстро привык.
Седьмого ноября я встал в шесть утра. Быстро побрился, выпил стакан чая и поехал в институт. В восемь утра я был у входа в институт.
- А пораньше приехать не мог? - накинулся на меня секретарь парткома Нуждин. - Через пять минут построение, а ты только подходишь.
Я промолчал. В душе обложил его трёхэтажным матом.
Быстро построились в переулке, прошли сто метров и остановились на полтора часа перед Кропоткинской улицей. Было холодно.
- Пошли греться, - подмигнул мне Коротков.
Мы вошли в парадное соседнего дома, поднялись на второй этаж и быстро выпили грамм по пятьдесят коньяку.
- Закусите, - сказал Коротков и предложил по куску колбасы.
- Пропадёте без меня, - вздохнул Коротков. - Что будете делать, когда я помру?
- Рано о смерти заговорил, - сказал Хитров. - Рано. И шутить не надо на эту тему.
- Сердце стало покалывать, - пожаловался Коротков. - Жене не говорю, а вам признаюсь. В стране творится такой бардак, что и жить не очень хочется. Эта система может продлиться ещё лет пятьдесят. Народ слушает и читает демагогию каждый день. И немного во всё верит. Больше всего я не понимаю наших писателей, которые в своих книгах подпевают режиму. Как можно так продавать свою совесть? Ради куска хлеба? Но ведь можно этот кусок другим способом заработать?
- Некоторые из них искренне верят в наш строй, - заметил Хитров. - Я тоже сначала верил. А потом понял, что всё это чепуха. Нет у нас наверху умных голов, и не понимают они, куда мы идём, и чем всё это закончится.
Раздалась команда трогаться, мы быстро прошли мимо райкома, крича громко “ура!”. А потом побежали, потом остановились и опять побежали.
Быстро прошли Красную площадь, зажатые плотными рядами молчавших и суровых сотрудников райкомов партии и КГБ.
Как обычно, мы зашли в кафе “Крымское”, заказали бутылку коньяка и закуску. Быстро распили бутылку и заказали ещё по сто грамм. А потом поехали по домам.
Когда я вошел в квартиру, то увидел одетых Веру с сыновьями.
- Куда вы? - спросил я с удивлением.
- К тёте Даше, - ответил Матвей. - Мы ждали-ждали тебя, папа, и решили поехать к тете Даше. Она позвала нас в гости.
Вера на мои вопросы не отвечала. Хлопнула дверь, и я остался один в пустой квартире.
Я обиделся. Немного задержался после демонстрации. Ну, немного выпил. Неужели это причина для ссоры? Что она себе позволяет? И детей впутывает. Неужели я не могу посидеть с друзьями после демонстрации? Что это такое?
Я лёг на кровать и уснул. Вечером они не приехали и не позвонили. Ну ладно. Посмотрим, что будет дальше.
На другой день я встал, позвонил Игорю и уехал в Вешняки. Не сидеть же мне весь день дома одному! Я был зол на Веру. Это ей просто так не пройдёт.
Впервые мне плохо было и в Вешняках. Это заметили мои друзья. Но молчали.
Поздно вечером я приехал домой. Мои были дома.
Олег бросился ко мне и стал рассказывать, как ему было хорошо у тёти Даши. Матвей помалкивал.
Началась ужасная жизнь. Мы с Верой не разговаривали. Мешали друг другу. Я спал в большой комнате вместе с сыновьями. Сажал Олега на горшок, когда он ночью просыпался. Иногда брал его к себе на кушетку, если он писал в постель. Он прижимался ко мне своим голеньким тельцем и сладко засыпал.
Время летело, а я не знал, что мне делать. Вера молчала. А что должен был делать я? Мириться? Но я не чувствовал себя виноватым! Что же мне делать? Я не знал. Вера молчала.
Тридцать первого декабря я шёл к трамвайной остановке. Настроение было подавленным. Как мне жить дальше? Разводиться? Но ведь двое сыновей! Пропадут они без меня. Нельзя их бросать. Я без них всё равно жить не смогу. Что же делать?
Навстречу мне еле переставляя ноги шёл с большой сумкой через плечо мальчик-инвалид. Он опирался на две палки и быстро переставлял ноги, неся за спиной сумку с корреспонденцией. Всем своим видом он показывал, что он работает, что он приносит пользу и что надо жить и бороться на свете, как бы тебе трудно не было. И хотя он передвигался с большим трудом, он делал своё дело, потому что другого выхода у него не было.
Мальчик-почтальон прошёл мимо меня, а я остановился и долго смотрел ему вслед, поражаясь и восхищаясь его мужеством и желанием жить и приносить пользу.
Я вдруг вспомнил, как умирал летом сорок шестого года, как мне было тяжело, а впереди рисовалась безрадостная картина инвалида. И жить мне тогда не очень хотелось. Тогда мне было намного труднее. А вот всё сумел преодолеть. У меня есть работа, есть сыновья, есть друзья, есть крыша над головой. Вера меня простит. Позлится, помолчит и простит. Всё же я ей муж. И у нас дети. Всё наладится. Надо только немного подождать. И потерпеть. И всё образуется. Только не падать духом. Это самое последнее дело. Как я буду встречать Новый год? Как и где? Приеду домой. Буду сидеть с ребятами и помалкивать. Авось всё наладится.
Козлов позвонил и сказал, что ищет ёлку для детей. И на работу не приедет.
В деканат зашли Хитров и Коротков.
- Кончай работу! - сказал Хитров. - Поехали ко мне! Надо немного расслабиться. Проводить старый год.
Так и сделали.
Жена Хитрова поставила нам закуску, а сама ушла на кухню. У нас пошёл откровенный мужской разговор.
- Надоело всё! - жаловался Коротков. - Частные уроки замучили. А денег всё равно не хватает. Все советуют мне написать диссертацию. А у меня к науке душа не лежит. Так долго я не продержусь.
- Не нравятся мне твои хлипкие рассуждения, - возразил Хитров. - Избаловался ты в Германии после окончания института. У тебя семья. Надо быть немного посерьёзнее. Ждать помощи от государства не стоит. Надо самому крутиться. Надо поменьше выпивать и гулять. И сесть за диссертацию. Ты же работаешь в головном институте по этой специальности! На факультете много профессоров. Тебе никто не откажет в помощи. Но надо работать! И как следует. За границей тоже даром денег никто не даёт. Там тоже все вкалывают. Да ты и сам это прекрасно знаешь. Когда я пришёл с фронта, мне было очень трудно. Закончил институт, пошёл работать учителем в школе, а потом поступил в заочную аспирантуру и защитил диссертацию. Было трудно. Но всё преодолел.
- Тебе намного легче, - возразил Коротков. - Да и женился ты совсем недавно. А у меня двое детей. Что хочешь, то и делай. Не с голоду же умирать.
- На частных уроках ты быстро сгоришь, - сказал в заключение Хитров. - Эти уроки выматывают. Смотри, конечно, сам. Но ещё всё можно изменить. Только ты слабоват для этого.
- Это верно, - согласился Коротков. - Время я упустил. Всё это надо начинать в молодые годы. А я как представлю, что буду сдавать моим профессорам, делать всякие ошибки, то я этого не выдержу, Так позориться я не могу! Проживу как-нибудь без диссертации. На тот свет и простых преподавателей тоже принимают.
Домой я приехал часов в девять вечера. Сильно хотел спать. Я прилёг на минутку и проснулся в три часа утра. Так… Новый год я проспал, и никто меня не разбудил. Никто. А может, это и к лучшему?
Заснуть я больше не мог, и читал до восьми утра военные мемуары. А потом пошёл на улицу, долго бродил, обедал в столовой, которая почему-то была открыта в праздничный день. Куда пойти? Никуда идти не хотелось. Не хотелось даже ехать в Вешняки. Хотелось тишины и покоя. А где их найти? Вспомнился мальчик-почтальон. И мне стало стыдно своего малодушия. Чего это я распускаюсь? Всё обойдётся. Но для этого нужно время. Всё будет хорошо. Только надо набраться терпения.
Я опять бродил по улицам Москвы. Вспоминал своё прошлое. Вспомнил Хвойную, Машу, вспомнил Ларису, которой невольно причинял боль. Вспомнил страшный год после окончания школы, когда я метался, охваченный отчаянием. Вспомнил, как мучился, ожидая встречи с той, которая станет моей судьбой. Всё преодолел. И вот теперь, когда всё вроде не так уж плохо, поскользнулся на ровном месте.
Потом купил бутылку водки и поехал к матери.
- Что-то ты такой расстроенный, сынок? - спросила меня мать. - Поругался с Верой?
- Угадала, мама. Поругался. Но мы помиримся. Ты не волнуйся.
Степан обрадовался, увидев бутылку водки. Жена поставила закуску.
- С Новым годом! - сказал Степан. - Дай Бог, не последняя!
Мать сидела рядом, счастливая, что оба сына около неё. И что всё идёт у нас ладно и мирно.
Но Степан стал быстро пьянеть.
- Надо сбегать за бутылкой! - приказал мне Степан.
- Поздно, Степан, - отговаривал я его. - Да и хватит нам. Мне ещё домой надо ехать. Не стоит.
Но Степан стал буянить. Сначала обругал последними словами меня, потом принялся за жену, потом стал искать бритву, чтобы всех нас отправить на тот свет. Зоя не выдержала и поставила на стол четвертинку.
Степан обрадовался.
- Давно бы так. Терпеть не могу баб! С ними надо разговаривать строго.
Когда мы допили четвертинку, Степан уронил голову на стол.
- Поезжай, сынок, уже поздно, - сказала мне мать. - Да не ругайся ты с Верой. Смирись чуть-чуть. Уступи немного. У вас же ребята. А их надо растить.
- Так и сделаю, мама, - сказал я, и поехал домой.
30
Летели январские дни семьдесят первого года. Я целыми днями пропадал на работе. Студенты дневного и вечернего отделений входили и выходили из деканата со своими заботами. Одни сдавали досрочно, другие пересдавали, получив двойку. В такие моменты я думал о Матвее, который через два года закончит школу и будет поступать в институт. В какой? Пока его не поймёшь. С недавних пор стал мастерить радиоприёмники. Значит, пойдёт в технику. Жаль. А мне бы хотелось, чтобы он пошёл по моим стопам. Ничего не поделаешь.
Когда сессия закончилась, я в первое же воскресенье поехал в Вешняки. Надо посоветоваться с друзьями, как мне жить дальше. Впереди никакой ясности. Что скажут мне мои друзья? Они мне помогут. Они знают мою ситуацию. Вся надежда только на них.
Мы сидим впятером у Игоря. Потихоньку пьём коньяк.
- Пора переходить на благородные напитки, - говорит Игорь. - Хватит дуть водку. И закусывать коньяк надо сначала лимончиком. И пить медленно, не торопясь.
- Пошли на улицу, немного подышим, - предлагает Виктор. - А потом продолжим наше веселье.
Стоит солнечный морозный день. Мы идём к станции. Стоим у платформы. Смотрим на церковь, на пролетающие электрички, на снующий народ, вспоминаем годы войны. И каждый на нас чувствует неумолимую поступь времени, которое шагает вперёд, подминая всё под себя. Что мы такое на фоне этого времени? Мелкие индивидуумы, которые появились на краткое время на божий свет, и в скором времени исчезнут.
Ми идём к нашей школе по Советской улице. Теперь она уже носит другое название.
Нина открывает дверь, и мы входим в храм детства.
Идём пустыми коридорами, заходим в наш класс, садимся за свои парты.
- Счастливая ты, Нина, - говорит Игорь. - Каждый день встречаешься со своим детством. О чём ты думаешь, когда приходишь каждое утро сюда?
- Думаю о практических делах. Но часто вспоминаю, как мы прятались в подвале во время бомбёжек. Только это было так давно, что всё постепенно стирается в памяти. А когда я рассказываю иногда в классе о годах войны, то слушают всё это без особого интереса. Для сегодняшних школьников - это история, о которой пишут в учебниках, и которая к ним прямого отношения не имеет. А мне становится грустно и обидно. Обидно за наше поколение, которое терпело, страдало и верило в светлое будущее.
- Да, - протянул Игорь. - Всё равно. Война осталась далеко позади и многое забыто. Жить стало получше, но мечтали-то мы о прекрасной, свободной, неповторимой жизни. А пришли в общем серые будни. Никто не голодает. У большинства есть жильё. Есть бутылка водки в праздники. Но за всё это ты должен благодарить нашу славную партию и наше правительство. И никакой критики! Молчи! Или кричи “ура!” вместе со всеми. А иначе выпадешь из обоймы и станешь белой вороной. Но ничего! Пробьёмся! Недавно мне один подвыпивший работяга в электричке сказал: “Пока наше правительство будет делать вид, что все мы живём прекрасно, мы, в свою очередь, будем делать вид, что мы работаем изо всех сил”. Грустно это. Но духом падать не будем. Время работает на справедливость. Правда скажет своё слово. Всё вернётся на круги своя. Всё это партийное сооружение разлетится вдребезги. Это только вопрос времени. А в истории счёт идёт на десятилетия и столетия. Может, увидим одним глазом новую жизнь. А может и нет. Никогда заранее не рассчитаешь, когда наступит долгожданное событие. Жизнь всегда подбрасывает свои сюрпризы.
Мы возвращаемся к Игорю, опять садимся за стол, поём песни военных лет. Но мне пора возвращаться.
На прощание Нина говорит:
- Приедем как-нибудь всей компанией и помирим вас. Упёрлись вы оба как два барана. Характеры у вас одинаковые. Никто не хочет уступить другому. Не горюй. Приедем и помирим. Всё будет хорошо. Потерпи немного.
Я ехал домой. Настроение было неопределённое. Так можно с ума сойти. Эти ссоры сильно изматывают. Надо что-то одно - либо мир, либо развод. А у нас какая-то тягомотина. Становится уже невмоготу. Но Нина обещала помочь. Буду ждать.
Седьмого марта, в воскресенье, позвонила Нина и сказала Вере, что они заедут к нам на пару часиков, если она не возражает.
Вера что-то смущённо пробормотала и отправилась на кухню готовить.
Раздался звонок в дверь, и мои друзья ввалились в квартиру.
- Принимайте незваных гостей! - крикнул Игорь. - Но мы не с пустыми руками.
На столе появилось несколько бутылок и гора закусок. Матвей получил ручные часы, а Олег - самоходный танк и автомат, стреляющий красным огнём.
Вера забегала по квартире. Нина и Лена помогали ей.
- За встречу! - сказал Игорь. - И за мир и дружбу! Дай Бог не последнюю.
Винили, закусили. Пошёл разговор обо всём и ни о чём. Налили по второй.
- А теперь я хочу выпить за то, - сказала Нина, - чтобы хозяйка и хозяин жили всегда дружно. А ну-ка протяните друг другу руки! Хватит ссориться!
Я протянул Вере руку, она протянула свою. Это мгновение было прекрасно! Мы опять вместе! Не буду больше пить я в компаниях. Хватит! Пить буду только дома и чуть-чуть.
Мы сидели за столом, говорили о жизни в стране. Наступило какое-то затишье. После юбилея Ленина партия пока не придумала новых задач. Всё катилось куда-то вперёд, в туманную даль. И прояснится всё только со временем.
Мы опять запели наши песни: “Летят перелётные птицы”, “Эх, дороги!”, “Зашёл я в чудный кабачок”. Петь надо было обязательно, чтобы выплеснуть свои эмоции.
Домой друзья отправились уже поздно вечером. Тяжело было Виктору. Бедняга весь день пил боржоми и чай. Ему надо сидеть за рулём.
Я проводил друзей до машины и поблагодарил их за всё.
- Какой разговор между друзьями? - ответил Игорь. - Мы рады, что всё прошло нормально. Это - самое главное. Когда теперь увидимся? Приезжайте в Вешняки на майские праздники.
Отъехала машина, а я стоял около парадного, смотрел на звёздное небо и думал о своей жизни. Пока всё идёт неплохо. Только часто однообразно. Но ничего. Я ещё поживу на этом свете.
Через неделю мы скромно отметили день рождения Веры. А потом наступил апрель. Каждое воскресенье в институте находились всякие дела. То день открытых дверей, то Ленинский субботник, который проводили два воскресенья подряд.
Потом надо было делать бумажные цветы и нанизывать их на берёзовые ветки, чтобы идти с ними на майскую демонстрацию. Ребята надували воздушные шары, и привязывали их к длинным палкам. Получались красочные гирлянды.
Первого мая в шесть часов утра я вскочил и стал собираться на демонстрацию. Шёл мокрый снег. Я оделся потеплее и потопал исполнять свой долг.
Коротков на демонстрацию не пришёл. Сказал, что заболел. Нам с Хитровым и Козловым было скучновато. Опять было долгое стояние в переулке. Опять бег по Кропоткинской улице, а потом долгое стояние у бассейна.
- Зайдём в кафе? - предложил мне Хитров.
- Не могу, - извинился я. - Вера ругается, да и у Матвея день рождения. Надо торопиться домой.
- Распадается наша компания, - загоревал Хитров. - И душу не с кем отвести.
- А ты приходи ко мне вместе с женой. Посидим, выпьем спокойно.
- Подумаю, - сказал Хитров. - Может, и приду. Я позвоню тебе из дома.
Матвею исполнилось пятнадцать дет. Почти мужчина. Ничего себе! Уже пятнадцать лет.
Народу наехало много. Приехали друзья из Вишняков, приехал Хитров с женой.
Матвей посидел немного с нами, а потом ушёл в другую комнату, где уединился с друзьями.
А в нашей комнате пир шёл горой. Все были рады увидеть друг друга. Когда теперь увидимся?
- На день Победы ждём вас в Вешняках, - напомнил Игорь.
- Приедем, - ответил я. - Обязательно приедем.
- Тусклая жизнь идёт, - вздохнул Хитров, когда женщины уединились на кухне. - Плакать хочется. Ей Богу! Ругаться на партсобраниях - выгонят из партии, а главное - с работы. А потом нигде не возьмут. И придётся тогда подыхать с голоду. Где выход, Игорь? Может, ты посоветуешь, хотя ты и моложе меня. Но парень ты умный.
- Если бы я сам знал. Ты, наверное, от Николая знаешь, что я пытаюсь сделать. А какой толк? В Германии тоже были недовольны Гитлером. А кто ему сломал шею? Наши войска, да армия союзников. А если бы он не нападал на нашу страну? Так бы и сидели себе тихонько немцы и хвалили Гитлера. А что будет у нас? Сейчас безвременье. Сколько оно продлится? Трудно сказать. Выступают одиночки против нашего строя. И что? Судят их на закрытом судебном заседании и отправляют в тюрьму или психиатрическую больницу. Генерал Григоренко, Плющ, Щаранский, Буковский. Ещё несколько имён. И всё. Мы не герои и не фанатики. Мы хотим жить как и большинство людей. Единственный путь остаётся у нас, как и у всей интеллигенции - оставаться порядочными и не лезть в большие начальники. Мы и так поторопились - вступили в партию, потому что были молоды и наивны. Меня бы давно сделали заместителем министра. Но не делают, потому что я для многих неудобен, не обладаю гибкостью. И всё равно тяну лямку. Бежать некуда. Тоже хочется выть. Но я оптимист и надеюсь всё-таки на лучшее. Только ждать придётся долго: лет тридцать или сорок. Тут будут влиять разные причины. Вопрос времени. И американцы по своему радио всё время об этом говорят. Система наша сильно прогнила. А цифры о выполнении плана дутые, чтобы нас дурачить. Так что надо ждать, ждать, ждать. Набираться терпения, и не падать духом. И где можно, говорить об этом, чтобы у людей не опускались руки. Чтобы люди верили, что это безобразие когда-нибудь закончится. Ничто не вечно под луной.
31
Девятое мая выпало на воскресенье. Я проводил Веру с ребятами на дачу, а сам поехал в Вешняки. По дороге завернул к матери, хотя и побаивался встречи со старшим братом.
- Ну как ты поживаешь, сынок? - спросила мать. Она сильно постарела.
- Всё нормально, мама! Всё у нас хорошо. А как ты тут поживаешь?
- Лучше не спрашивай! Пьёт наш Степан каждый день. Не просыхает. А придёт домой, начинает приставать к Зое и к детям. Спасу от него нет! И за что мне на старости лет такая мука? Лучше бы мне умереть. Не хочу я больше жить! Схожу в церковь, а потом на кладбище. Поплачу у отца на могилке и домой. Иногда бываю у Тани. А там Андрей тоже не просыхает. Что мне теперь делать?
- Поживи у нас, - предлагаю я матери.
- Зачем я вам буду мешать? Из-за меня ещё пойдут ссоры. Доживу как-нибудь. Ты обо мне не беспокойся. У меня одна теперь дорога - на кладбище. Только ты меня обязательно похорони как полагается. Отвези в церковь. Чтобы меня там батюшка отпел и предал земле. Ты уж не пожалей денег, сынок.
- Зачем ты так говоришь? - обиделся я. - Всё сделаем как надо. Не беспокойся. Ты же меня знаешь.
- Ох боюсь я, что долго не умру! Буду лежать и вас свяжу по рукам и ногам.
- Приезжай к нам, мама. Посмотришь на сыновей. Ты ведь их уже давно не видела.
- Приеду как-нибудь. Мне очень маленький нравится. В тебя он пошёл. Хороший мальчик.
Я прощаюсь с матерью и еду к Игорю. У него уже накрыт стол.
- Давай по маленькой, пока Виктор с Ниной придут, - предлагает Игорь. - День-то какой сегодня! Природа ликует. Здорово на улице! Пошли на балкон.
Мы выходим на балкон и смотрим на наши Вешняки, которые изменились до неузнаваемости. Где наши милые улицы? Где стандартные бараки? А где наше шлаковое шоссе? Всё пропало, провалилось в небытие. Ничего не осталось.
Подходит Виктор с Ниной.
- За тех, кто не вернулся с войны или умер от ран после дня Победы! - говорит Игорь. - Двадцать шесть лет уже пролетело. Подумать только. А мы всё равно собираемся и отмечаем этот день. И это хорошо. Не будем горевать о прошлом. Надо жить настоящим. Летит наша жизнь. Ну и пусть летит. Время все равно не остановишь. Оно нам неподвластно.
- Стареем потихоньку, - сказала тихо Нина. - А так не хочется быть старухой. Мне хочется дожить лет до девяноста. Сколько ещё придётся увидеть!
- Доживёшь, - успокоила её Лена. - Не пьёшь, не куришь, всё время с детьми. Так и останешься молодой. Только поменьше расстраивайся по пустякам.
Мы выходим на улицу, смотрим на зеленеющие тополя, подходим к станции, любуемся золотыми крестами церкви и идём к Кусковскому пруду. Идём и молчим. Не хочется говорить о пустяках. И каждый думает о своём.
Я думаю о времени, которое пролетело с сорок первого года. Тридцать лет! А мы как песчинки плывём в мировом океане к своему концу. Что мы успеем сделать за нашу короткую жизнь? Только самую малость. Большие дела могут делать только великие люди.
Мы стоим на берегу пруда. По нему уже скользят лодки. А на том берегу стоит молчаливый дворец и смотрит уже двести лет на жизнь, на людей, на небо и землю. И нам кажется, что и не было сорок второго года, когда мы стояли на этом берегу и разговаривали с молодыми новобранцами, которые вот-вот должны отправиться на фронт. А сейчас идёт суровая и непонятная жизнь. Давно мир на земле, а счастья и достатка нет. Полыхают по всему миру локальные войны, погибают люди.
- Да, - говорит Игорь. - Красиво тут и величественно. Неужели это мы стояли тут в сорок втором? А ведь стояли, маленькие и наивные. Всё позади. Ну что ж, ребята? Надо жить дальше. Надо делать своё дело. Надо надеяться на то, что наши дети будут жить в свободной стране. Это обязательно будет. Только не скоро. Потому что мы все забиты и запуганы, потому что нет у нас отчаянной смелости. Нет ума, хитрости и организованности.
- Когда теперь встретимся? - спрашивает Виктор. - Впереди лето, разъедемся в разные концы.
- В конце августа встретимся, - говорит Игорь. - Никуда не денемся. В сентябре увидимся у Коли на дне рождения. Пошли назад. Хорошо тут всё-таки. И уходить не хочется. Вообще надо бы нам отправиться всем в турпоход с рюкзаками. Подальше от шума городского. Да текучка заедает. Одни только планы. Ладно, отметили день Победы, теперь до следующего года.
Тридцатого июня по радио и телевизору передали траурное сообщение: наши космонавты - Волков, Добровольский и Пацаев, погибли при приземлении. К сожалению, жизнь и природа требуют жертв. Вся страна в трауре. Как жалко ребят. Но их уже не вернёшь. А до этого погибли Гагарин и Николаев. Но эти жертвы не напрасны. Придёт время, и наши будущие космонавты достигнут поверхности Марса, Венеры и других планет. Возможно, встретят инопланетян. Только когда это будет? Наверное, в двадцать первом веке. Или в тридцатом.
Весь июль я провожу с детьми на даче. Мы ходим в лес, собираем грибы, начинаем уже рвать потихоньку яблоки. Яблок в этом году будет много. В лесу мы печём картошку, жарим шашлыки. Мои мальчики в восторге. Вера весь день копается на грядках.
Июль быстро пролетает, и мне надо выходить на вступительные экзамены, помогать Козлову.
Два дня сам принимаю вместе с другими преподавателями экзамены. Мне жалко абитуриентов. Но учёба у нас трудная, и мы ставим много двоек. Иначе нельзя. Лодыри и неподготовленные не справляются с нашей учёбой.
Почти каждый день я вырываюсь на дачу. Ем яблоки. Их страшно много в этом году. Рано утром я еду на работу. Мои мальчики ещё спят. Вера иногда провожает меня до станции, потом заходит в магазин.
Так проходит август. Впереди учебный год с его заботами и тревогами.
Козлов опять предлагает мне поездку с важной промышленной делегацией в конце сентября. Я соглашаюсь. Надо посмотреть на мир, пока молодой.
Двадцатого сентября я отмечаю свой день рождения. Мне исполняется сорок два года. За столом мои друзья. Мы встретились впервые после лета. Надо выпить и обсудить много проблем.
Сначала беседуем о разных пустяках. Шутим, рассказываем последние анекдоты. А когда женщины уходят в другую комнату попить чаю и поболтать между собой, мы начинаем говорить о жизни в стране.
- Куда-то плывём, - говорит грустно Хитров. - Плывём медленно, но куда? Вроде, всё тихо и спокойно. Но это спокойствие перед бурей. Обязательно что-то и где-то у нас произойдёт. Народ в деревне почти наполовину разбежался. Стоят пустые дома. Огороды зарастают бурьяном. Многие колхозы перевели в совхозы. А всё равно толку никакого. Народ повсюду пьёт: и в деревне, и в городах. Мы с вами тоже выпиваем. Грустно мне, братцы. Куда катимся? Как бы нам не разбиться вдребезги?
- Надоело всё! - кричит Коротков. - Надоело враньё в газетах и по радио! Жить не хочется. Они там наверху живут уже при коммунизме. А мы? От получки до получки! Ботинки или костюм купить не на что. Надо целый год копить или брать взаймы. Разве это жизнь? И никуда тебя не выпускают за пределы страны: морально неустойчив. Я просто задыхаюсь. Дали бы мне в руки автомат, стрелял бы в этих партийных начальников!
- Успокойся, Василий! - сказал Хитров. - Не устраивай истерику! Не порть Николаю настроение. Криком и истерикой ты ничего не добьёшься. Надо ждать, надо терпеть. Прогресс совершается на земле голубиными шагами. Татарское иго на Руси продолжалось сто сорок дет, пока народ не пришёл в себя. Всё будет как надо. Но нужно время. Надо оставаться человеком. Не делать подлостей. Не общаться с подонками, с карьеристами, и верить в справедливость. Эта справедливость обязательно придёт. А здесь, в узком кругу, можно спокойно выговориться. Разве мы одни такие в стране? Нет. Нас много. Но мы разобщены. Мы запуганы. У нас нет ни оружия, ни связи, ни опыта. Мы слабаки. А лезть сразу в огонь, это личное дело каждого. Сидят в тюрьмах наши диссиденты. Их мало. О них трубит международная общественность. Но наш народ о них почти не знает. Народ занят своим огородом, своей семьёй, своим домом. Пока жить можно, он живёт. А на баррикады народ пойдёт, когда есть нечего, когда тебе грозит смерть. Вот такие дела, братцы. Надо жить, делать своё дело и верить свято, что жизнь наша повернётся к лучшему. Это произойдёт не сразу. Много воды ещё утечёт, но кое-кто из нас может увидеть одним глазом и другую жизнь. Для этого надо просто долго жить. Мы желаем Николаю дожить до двухтысячного года.
32
В конце сентября я лечу с делегацией ответственных лиц одного из промышленных министерств.
Мы должны были лететь в Люксембург, но нам дали билеты только до Праги. Там мы не получили мест до Люксембурга. Пришлось заночевать в Праге.
Весь день мы бродили по этому городу, любовались его парками, Градчанами.
Тут я вспомнил, что я когда-то изучал в институте чешский язык. Некоторые фразы остались в голове. И я их постарался применить в пивной.
На аэродроме представитель Аэрофлота посоветовал мне говорить по-немецки, ибо чехи к русским сейчас относятся плохо.
Мы пили чешское пиво, ели шпикачки, и гадали, улетим ли мы на другой день в Люксембург.
Наш представитель Аэрофлота помог нам достать билеты, и мы улетели.
Членов моей делегации интересует производство труб. Нас любезно принимает директор завода по производству этих труб. Он же советует нам проехать в соседнюю Францию и посетить там два завода.
Представитель нашего посольства в Люксембурге быстро делает нам однодневные визы. И мы едем на двух “Мерседесах” во Францию.
Мы колесим по сельской, пустынной Франции. Почти всё как у нас. Только дороги везде нормальные. Да кладбища странные. Сплошной мрамор и ни одного деревца.
В середине дня мы едем по пустому городку. В чём дело? Оказывается, в это время французы обедают и отдыхают. С двенадцати до двух дня.
Мы заходим в маленький ресторанчик, едим устрицы, пьём французское вино. И едем дальше. Осматриваем два завода средней руки. Пора и домой. А вокруг поля кукурузы, полупустые деревни. Так вот она какая, Франция. Не ожидал увидеть такое.
Назад едем в темноте. Шофер поймал по приёмнику нашу радиостанцию “Волга”, которая рассчитана на наших военнослужащих за границей. Странно слушать русские народные песни в такой дали от Родины.
В полночь мы делаем остановку в Меце. Там мы ужинаем на вокзале. В два часа ночи мы дома.
На другой день директор завода в Люксембурге устраивает нам шикарный приём. Он заинтересован в наших заказах. Руководитель нашей делегации, начальник главка, бывший фронтовик, рассказывает и фронтовые истории, и охотничьи рассказы. Я перевожу как пулемёт. Некогда выпить и закусить.
На другой день мы бегаем по магазинам. Покупаем шерсть “мохер”, маленькие приёмнички, посуду.
У нас осталась привезённая с собой водка и много консервов. Я приношу из магазина хлеб и воду. И мы начинаем пировать.
- Закон туриста, - говорит наш руководитель, - всё выпить и всё съесть.
У него приключилась большая неприятность. В Люксембурге не оказалось его чемодана. Он каждый день звонит на аэродром, но чемодана нет.
На другой день мы едем на поезде в Брюссель, откуда должны лететь на нашем самолете в Москву.
Мы сидим в помещении посольства. Узнаём печальную новость. Одна из турбин самолета засосала птицу, и лётчики отказываются лететь на этом самолёте. Надо ждать нового самолёта из Москвы.
Сотрудник посольства пригласил нас к себе домой, где его жена угостила нас, чем бог послал. Мы собрали остатки наших денег, и я принёс разных фруктов и овощей.
Наконец мы поехали на аэродром. Вылетели поздно вечером, а в Москве были в час ночи. Дома я был в три часа утра.
Вера собрала на кухне ужин, мы выпили за моё благополучное прибытие.
- Хорошо, что лётчики отказались лететь, - сказала мне Вера. - А то кто знает, что могло случиться. Бережёного Бог бережёт.
У меня ещё оставались две недели отпуска, но мне позвонил Козлов и велел принять участие в конференции в нашем министерстве. Приехало много гостей из ГДР для обсуждения учёбы немецких студентов в нашей стране.
С одним из гостей мне пришлось лететь во Фрунзе, куда его пригласили.
Из Домодедово мы долго летим на самолёте. Через шесть часов мы во Фрунзе. Министр образования республики встречался с моим немцем в ГДР.
Они обнимаются. В тот же вечер мы хорошо выпиваем. А на другой день начинается наше путешествие по Киргизии.
Мы едем на озеро Иссык-Куль. Осматриваем памятник Пржевальскому. А потом окунаемся на минуту в холодную воду Иссык-Куля. Приезжаем в какой-то санаторий и едим бешбармак, говорим тосты, целуемся. Министр пересказывает народный эпос “Манас”. К моему стыду я только теперь узнаю, что есть такой великий эпос. Хозяева дарят нам шахматы, а шахматные фигуры являются персонажами “Манаса”.
Киргизия мне нравится. Во-первых, тут днём тепло как летом. А ночью прохладно. Горы покоряют меня.
На другой день в горах мы жарим шашлыки и опять пьём коньяк. А я перевожу и перевожу. Но чувствую, что силы мои на исходе.
Нам пора возвращаться. Мне не верится, что через несколько часов я буду в Домодедово. Мне кажется, что в Киргизии я нахожусь на краю света. Но это не так уж далеко от Москвы.
Я получаю от министра в подарок ящик фруктов. Это его благодарность за мою работу.
Мы долго летим. Наконец мы в Домодедово. Совсем недалеко моя дача. Заехать бы туда и посидеть в тишине.
На другой день я провожаю своего немца на родину. Теперь можно немного отдохнуть.
Двадцать второго октября день рождения Олега. Ему исполняется четыре года.
Приезжают мои вешняковские друзья, приходят Козлов, Хитров и Коротков.
Олега засыпают подарками. Он счастлив. И всё время пересчитывает подарки.
На балконе я спрашиваю Игоря про листовки.
- Продолжаю писать и расклеивать, - говорит Игорь. - Хоть что-то делаю. А вот сердце стало сильно побаливать. Если со мной случится самое страшное, если отдам концы, ты и Виктор продолжите это дело. Нельзя сидеть сложа руки. Наверху должны знать, что народ против них. Рано или поздно им придётся убираться со сцены. Будь они все прокляты! Сволочи и дешёвки!
Я рассказываю Игорю содержание романа немецкого писателя Ганса Фаллады “Каждый умирает в одиночку”. Там во время войны гестапо вычерчивало графики нахождения открыток, которые разбрасывал герой романа Отто Квангель. Его наконец поймали. Фаллада написал этот роман на основе реального судебного дела, которое он нашёл в архивах гестапо.
- Я тоже этого боюсь, - признался Игорь. - Попадусь, и вас за собой потяну. Но остановиться я уже не могу. Будь что будет! А ты как считаешь?
- Я с тобой согласен. Надо что-то делать. А если нас потянут, то будем говорить, что ничего не знали. Но лучше об этом не думать. КГБ не может на каждом углу поставить агента. Опасаться надо стукачей. Их не всегда распознаешь. Вот уголовники, я слышал, сразу чувствуют стукача. А мы не можем. Ты молодец! Я тобой горжусь!
- На работе у нас всё время шныряет сотрудник КГБ, - продолжал Игорь. - Всё что-то вынюхивает. Но у меня анкета чистая. Знают, что я резко выступаю против недостатков. Поэтому считают, что я весь на виду. Но в столе и в сейфе кто-то у меня шарил. Раньше бы я не обратил на это внимания. А теперь заметил. Но я виду не подаю. Пусть шарят. Надеюсь, что меня не заметут. Только вот сердце пошаливает…
Мы сидим, выпиваем, поём любимые песни, дурачимся. Я смотрю, как мой Олег играет с новыми игрушками, и счастье переполняет меня.
Всё у меня идёт пока хорошо. Я пережил много ударов и заслужил эту спокойную и счастливую жизнь. У меня есть семья, есть работа, есть друзья. Вообще-то надо бы двигаться вперёд. Но куда? Докторскую я могу не написать при моей работе. Тогда надо уходить из деканата и провести многие годы в Ленинской библиотеке. Раз я могу жить без докторской, то буду и дальше жить без неё. Мне нравится преподавать в группах. А вершины науки меня не очень тянут. Пусть этим занимаются более способные и молодые. Пока у меня всё идёт нормально. А что будет дальше? Не ударит ли меня опять судьба с неожиданной стороны? Хватит мне этих ударов. Лучше об этом не думать.
- Хорошо посидели, - говорит на прощание Игорь. - Душу свою выплеснул с тобой. Надышался воздухом дружбы. Посидел раскованно и не следил за каждым своим словом как на работе. Вези нас, Витя, в наши Вешняки. Это самое лучшее место на земле!
33
Утром седьмого ноября я поехал на демонстрацию. Парторг Нуждин бегал вдоль наших рядов и вытаскивал посторонних. Он не жалел и иностранных студентов, если их не было в списках демонстрантов.
- Почему так строго? - спросил я Нуждина.
- Приказ райкома! - ответил мне Нуждин. - Пора бы уже знать такие вещи!
Мы долго стояли в переулке, и Коротков успел угостить нас коньяком.
- Пропадёте без меня, если помру, - сказал Коротков. Мотор у меня начинает сдавать. Грешен по трём статьям: табак, женщины и водка. А иначе зачем жить на этой грешной земле? Надо успеть взять от жизни всё, чтобы было потом что вспомнить.
После демонстрации мы сидели вчетвером в кафе “Крымское”. Козлов не хотел идти с нами, но мы его затащили.
- Почему я должен в праздничный день топать в стужу и слякоть? - возмущался Коротков.
- Потому что ты член партии, - ответил Хитров. - Кто тебя загонял в партию?
- Начальник курса в военном институте предложил как хорошему студенту. А я был молод и глуп. После окончания военного института иностранных языков меня послали на работу в Германию. Поехал с семьёй. Работал переводчиком в военной прокуратуре. Платили прилично. Четыре года жил там как у Христа за пазухой. А когда вернулся домой, то за голову схватился. Оклад - сто пять рублей. А у меня семья. И одна комнатушка. Пришлось давать частные уроки. Иначе бы с голоду умер. Один раз родишься на этом свете, а что видишь? Отец погиб на фронте. Я всё время голодал. Мать работала уборщицей. Только в Германии и пожил чуть-чуть. От этих уроков только коньяком и спасаюсь. Голова под вечер начинает трещать. Но другого выхода у меня нет. В общем, долго я не протяну, братцы. Но я ни о чём не жалею. Только наш режим ненавижу. Особенно это словоблудие и трескотню. Руками бы всех этих руководителей передушил.
Мы молчали. Что сказать Короткову? Как его утешить?
- Не ожесточайся так, Василий! - сказал Хитров. - Всё у нас изменится. Только всё это произойдёт лет через двадцать или тридцать. Режим наш гниёт. И рано или поздно рухнет. А тебе надо поменьше пить. Так ты долго не протянешь.
Дома мы выпиваем с Верой и Дарьей по рюмочке. В это время звонит Игорь и приглашает нас в Вешняки.
Дарья соглашается посидеть с мальчиками. Мы с Верой берём такси и летим в Вешняки.
- Молодцы, что быстро приехали! - говорит нам Игорь. - Мы уже все в сборе.
А когда я посмотрел на стол, то крякнул от удовольствия. Чего только не было на этом столе! Жареная картошка, холодец, который всё время подрагивал, селёдка, огурчики, капуста, солёные грибочки. Господи! Под такую закуску и целый литр можно выпить!
- Тридцать лет пролетело, как мы с Колей в нашей школе встретились, - сказал Игорь. - Это было давно, и всё мне теперь кажется как в лёгком тумане. Наш пятый класс, Виктор Николаевич пишет что-то на доске, бомбёжка и немецкие бомбардировщики, а потом страшный взрыв по другую сторону шоссе.
- А как поживает наш директор? - спросил я Нину.
- Пока работает. Но стареет. Поговаривает о пенсии. Но мы не хотим его отпускать. С семи утра он уже в школе. Стоит у входа и здоровается со всеми учениками. Они его очень любят и выполняют все его указания. Наша школа считается одной из лучших в районе. Он для меня - второй отец.
Сидим хорошо. Перед уходом поём наши любимые песни. “Ле¬тят перелётные птицы”, “Эх, дороги!”, “Солнце скрылось за горою”, “Тёмная ночь”.
Друзья провожают нас с Верой до метро. Мы проходим мимо нашей старушки-школы. И мне почему-то кажется, что наша школа медленно опускается в землю. А сад сильно разросся.
- Может, в школу зайдёте? - предлагает нам Нина.
И поскольку Вера ни разу не была в нашей школе, мы заходим.
Садимся за парты, а Нина стоит у доски.
- Превратиться бы сейчас в ученика пятого класса, - говорит со вздохом Игорь. - Что в воду упало, то пропало. Зато мы видели военные годы. Мы видели, как сбивали немецкие самолёты. Мы голодали, но верили, что придёт светлая и счастливая жизнь. А жизнь оказалась намного сложнее. И плывём мы в таинственную неизвестность, которое называется “будущее”. И неизвестно, как долго мы будем плыть и где причалим. Ладно! Не мы первые, не мы последние! Пробьёмся! Главное, что мы вместе, что встречаемся, что живы и не потеряли веру в жизнь.
И опять побежали дни куда-то вперёд. Незаметно подошёл Новый год.
К нам подъехала Дарья. Дети нарядили вместе с Верой огромную ёлку. Олег часто подходил к этой ёлке и осторожно дотрагивался до блестящих игрушек.
Перед наступлением Нового года нас поздравил по телевизору Брежнев. Мы выпили за семьдесят второй год. Что он нам принесёт хорошего? Только бы не было плохого.
Посмотрели “голубой огонёк” до трёх утра и легли спать.
А днём к нам приехали друзья из Вешняков.
- Наша очередь приезжать к вам, - сказал весело Игорь. - Держите новогодние подарки!
Мои мальчики засветились от радости. Олег получил автомат, а Матвей связку интересных книг. Одна книга была по радиотехнике.
- Тесновато у вас, - сказал Игорь Вере.
- Я уже подала заявление в правление на улучшение жилья. Года через три должны переехать в трёхкомнатную квартиру. Придётся только доплатить за третью комнату.
- Если будут нужны деньги, то скажите, - заметил Игорь.
Было видно, что Игорь пьёт совсем мало. То ли Лена не велит, то ли сердце у него совсем расшаталось? Листовки даром не проходят. Давит на нас раздвоение личности. На работе мы одни, притворяемся, говорим не то, что думаем, а дома или с друзьями выплёскиваем все наши эмоции, всю нашу боль и разочарование этой жизнью.
- Теперь приезжайте в Вешняки! - сказала нам при отъезде Нина.
- Приедем обязательно, - пообещала Вера. Она была довольна, что приехали гости, и что у нас было весело.
А дни побежали дальше. Козлов снова сосватал меня в поездку со спортсменами-штангистами в Германию. В августе в Мюнхене состоятся Олимпийские игры. Все спортсмены до начала игр пожелали осмотреться в стране, где проводятся эти игры.
Перед самым отъездом у меня начался грипп. Но поездку срывать нельзя. Я еду в плохом настроении. Слава Богу, что вся поездка длится одну неделю.
Соревнования проходили в городе Ульме. Мне было тяжко. Поминутно бил кашель. Болела голова. Хотелось лежать и ничего не делать. И ничто меня не радовало: ни немецкий язык, ни сувениры, ни новые книги и журналы. Хотелось поскорее уехать домой. А дома попить чая с мёдом и лежать в постели, листая любимые книги.
Начало марта. В Германии было тепло, звенели весенние ручьи. Тут всё на два месяца раньше.
Перед самым отъездом я познакомился случайно с одним немцем-предпринимателем. Он рассказывал, как он делал свой бизнес. Он придумал мыть наружные стены домов сильной водяной струёй. Придумал для этого специальные водомётные машины. И дело пошло. Фабрика его разрослась.
Я слушал этого немца и сильно завидовал ему. Задумал и всё осуществил. А разве можно у нас что-то подобное совершить? Вряд ли. Тем более получать прибыль за свой труд, выдумку и инициативу. Другая страна, другая система, другая жизнь.
Дома я провалялся целую неделю. Но никак не мог прийти в нормальное состояние. Радовал меня только Олег, который тоже болел и не ходил в детский сад. Он сочинял на ходу песенки и пел их мне. А потом ложился животом на своё ружьё и просил меня отнимать это ружье. Я дёргал ружьё, кричал, а Олег крепко прижимал животом своё ружьё и был доволен. Я тоже был доволен и чувствовал себя маленьким и счастливым.
Я вышел на работу, но кашель продолжал меня мучить. Решил обратиться к Наталье Ивановне. Она меня выручит. Только надо пореже смотреть ей в глаза, иначе можно ослепнуть от её красоты.
Наталья Ивановна послала меня на рентген. Надо проверить лёгкие.
- Ничего страшного, - сказала Наталья Ивановна. - Кашель пройдёт. Не надо паниковать. Я Вам пропишу хорошую микстуру. Дома пусть жена поставит банки. Да. Если Вы не очень торопитесь, подождите меня. Пойдём домой вместе.
Мы идём по весенней улице. Потихоньку начинает таять. Незаметно мы подходим к дому, где живёт Наталья Ивановна.
- Зайдите на минутку, - предлагает Наталья Ивановна. - Мне что-то не хочется идти одной в дом. Какая-то тоска на меня навалилась.
Наталья Ивановна ставит на стол закуску и наливает мне и себе по рюмке коньяка.
- Что Вы на меня так странно смотрите? - спрашивает меня Наталья Ивановна.
- Любуюсь Вами. Вы такая красивая, что нельзя не любоваться. С Вами можно наделать много глупостей.
- Не надо так шутить, - говорит грустно Наталья Ивановна. - Не родись красивой, а родись счастливой. Выскочила на первом курсе замуж за аспиранта, чтобы стать самостоятельной. А через год поняла, что промахнулась. Не люблю я его, а временами ненавижу. А у меня сын. Как быть?
- Надо разводиться, - советую я. - Вы ещё молодая и красивая. И всегда найдёте себе хорошего спутника в жизни.
- Я хочу, чтобы у сына был отец. А жить где, если я разведусь? Менять эту двухкомнатную квартиру? Так я могу оказаться в коммунальной квартире. Я забываюсь только на работе. А домой идти иногда просто не хочется. Живу только ради сына. А мужа видеть не могу. Но живу. И буду жить дальше.
- Вы губите себя, - говорю я Наталье Ивановне. - Нельзя быть такой нерешительной. Ведь муж наверняка всё это видит и тоже по-своему мучается. Это не жизнь. Это - взаимоистребление. Вам надо срочно разбегаться.
Я бросаю взгляды на Наталью Ивановну. Мне хочется её обнять, крепко поцеловать, погладить по голове и сказать много хороших и ласковых слов.
- Поговорила с Вами, и мне стало чуть легче, - говорит Наталья Ивановна. – Приходите ко мне в поликлинику. Мне с Вами хорошо.
- Вы меня искушаете. Если я буду к Вам часто приходить, то всё это закончится печально для меня. Я же не камень. Могу в Вас влюбиться. А мне это совсем не нужно. У меня семья. Я люблю жену и своих мальчиков. Тогда получится сплошная чехарда и цепь несчастий.
- Из нас бы получилась хорошая пара, - говорит со вздохом Наталья Ивановна. - Как жаль, что мы не встретились раньше!
Мне очень хочется поцеловать Наталью Ивановну, но я боюсь это делать. Перед глазами стоит моя Вера. Не могу я её сейчас предать. С моей стороны это было бы просто подло.
- Уходите! - говорит мне вдруг Наталья Ивановна. - А то мы оба наделаем много глупостей. Через две недели я жду Вас у себя в поликлинике.
Я ехал на работу и думал о Наталье Ивановне. Ну и женщина! Давно я не встречал такой. Где мои молодые годы? Если бы я был свободен, я бы не ушёл от неё сегодня. Хорошо, что ушёл вовремя. А если бы с ней начался роман, то вся моя жизнь пошла бы насмарку. Я бы не смог жить двойной жизнью. А Вера сразу бы догадалась и умерла от тоски. И остался бы я тогда у разбитого корыта. Надо мне поскорее забыть эту Наталью Ивановну. И на приём к ней в поликлинику тоже не стоит ходить. Вылечусь без неё. А может, она насочиняла про мужа? Вряд ли. Не похоже. Главное - это держаться подальше от неё. Чтобы не поскользнуться. И не разрушить свою собственную семью. Моя семья - это моя опора в жизни, мой фундамент, моё сокровище. Ради семьи я должен быть готов на всё.
34
Первое мая. Сегодня Матвею исполнилось шестнадцать лет. Вера решила поехать на дачу. Я подъеду туда после демонстрации.
В двенадцать часов мы прошли мавзолей, помахали Брежневу и его верным соратникам. Решили поехать ко мне, раз я один дома.
Я быстро выставил закуски и бутылки. Открыл дверь на балкон.
Пьём по первой рюмке. Закусываем. Выпиваем по второй. А потом заводим разговор о политике.
- Всё ракеты делаем, - говорит вдруг Хитров, - а сами скоро без штанов останемся. Боимся Америки, что она вдруг нападет на нас. Чем вся эта гонка вооружений закончится? Неужели вспыхнет ядерная война? Тогда всем нам каюк! Надо нам что-то делать, выступать против этой гонки. Но как? Голова пухнет от всех этих мыслей. Что может сделать один человек? Иди даже десять? Надо бы выступить хотя бы на партсобрании. Чтобы другие задумались. Получу выговор. Это не страшно, лишь бы был толк. Раздавил нас Сталин на многие десятилетия. В людях поселил страх. И этот страх ничем теперь не вышибить. Пропадёт наша страна. Одна надежда - что-то изменится к двухтысячному году. Когда нас уже не будет на этом свете.
- Жаль, что мы все умрём к этому времени, - говорит Коротков.
- Ну вас к Богу! - говорит Козлов. - Завели эту канитель. Кто мы такие? Ничего мы сделать не сможем. А неприятностей будем иметь кучу! Давайте лучше выпьем и пойдём по домам.
- Зря ты так, - говорит Хитров Козлову. - Мы собираемся не ради выпивки, а чтобы душу свою облегчить.
Я еду на дачу. Хорошо, что ехать мне не так далеко. Через полтора часа я у своего участка. Матвей сидит с друзьями и празднует свой день рождения. Он уже выше меня. Через год закончит школу.
Матвей остаётся в доме, а мы с Верой и Олегом идём в лес. Уже распускаются почки. Природа ликует. И тепло как летом.
- Надо копать огород, - говорит Вера. - А то будет поздно. Я затоплю печку, чтобы нам ночью не замёрзнуть.
На другой день мы дружно вскапываем всю свободную землю. Вера сажает цветы, а мы с Матвеем картошку.
Аппетит у нас на воздухе зверский. К вечеру мы всё съедаем. Пора ехать в Москву.
- Как хорошо на даче! - говорит Вера. - Просто замечательно. Надышалась воздухом. На день Победы приеду опять.
Девятого мая я сижу у Игоря. Вера отпустила меня к друзьям, а сама уехала с мальчиками на дачу.
- Уже двадцать семь лет пролетело, - говорит Игорь. - Быстро всё-таки летит время. Скоро и тридцатая годовщина настанет. Доживём ли мы до пятидесятой годовщины?
Мы выходим на улицу. Дома, дома. Нет наших старых Вешняков. Есть улица Паперника.
- Сердце стало сильно побаливать, - говорит мне тихо Игорь, - Работа тяжёлая, всё на нервах. Командировки изматывают. И листовки эти меня тоже бьют по сердцу.
- Надо бы тебе разгрузиться, - советую я Игорю.
- Легко сказать, а как разгрузиться? Скоро меня должны назначить начальником главка. Это большое повышение. И зарплата тоже прибавится. Персональная машина. Вся эта работа не в радость. Как бы мне не сыграть в ящик.
- Не надо так говорить, Игорь, Ты заставляешь меня волноваться. Надо тебе пройти серьёзное обследование у врачей или съездить в санаторий.
- Я подумаю.
Мы постояли на берегу Кусковского пруда, полюбовались издали дворцом, и пошли назад.
- Когда увидимся? - спрашивает меня Нина.
- Теперь, наверное, в конце августа. Или на мой день рождения.
Я еду домой и думаю о своей жизни. Что такое наша жизнь? В год одно или два важных события. А так идёт обычная однообразная жизнь. И каждый день фактически одно и то же: дом - работа, работа - дом. А дома телевизор или разговоры по телефону.
Мы решили поехать в наш любимый Бердянск. Дали телеграмму нашим знакомым. Они прислали нам ответную телеграмму. Комната для нас уже готова.
В первое воскресенье июля мы едем в отдельном купе в Бердянск. Нас провожает Дарья.
Поезд трогается. Я достаю пиво. Вера ставит еду и лимонад. Проводник приносит чай.
Я потягиваю пиво и смотрю в окно. Вот моя станция Силикатная, где я садился мальчишкой в электричку и ехал в Подольск, чтобы посмотреть новый кинофильм.
Вот Подольск, где родилась моя мать.
А вот и Львовская, где мы с братом Фёдором за год до войны набрали две корзины белых грибов. Тогда могучие дубы подступали прямо к станции. А теперь нет тут никаких дубов.
Вот и Серпухов. Мы едем по гулкому мосту через Оку.
Мои мальчики вместе с мамой играют в дурака. Я тоже подбрасываю карты, но играю невнимательно, и Матвей сердится на меня.
Я потягиваю пиво, а поезд летит на юг. Заканчиваются леса и начинается лесостепь.
На станции Скуратово, а это уже почти моя родина, я покупаю горячую картошку, посыпанную укропом, и малосольные огурчики.
Для меня это соприкосновение с родиной.
А вот и моя родная станция Чернь. Маленькая станция. Здание, видимо, было построено в прошлом столетии. И не верится теперь, что тут были в сорок первом году немцы, и что в Черни ночевал сам Гудериан. Он упомянул мою Чернь в своей книге “Воспоминания солдата”.
На другой день мы в Бердянске, и сразу погружаемся в южный зной. Мы ахаем, глядя с балкона на Азовское море. А потом бежим к порту, где купаемся на взбаламученном пляже.
Вечером мы гуляем по городу. Я пью с удовольствием сухое вино.
А потом все дни становятся одинаковыми. С утра мы купаемся напротив нашего дома. После обеда едем на косу, где мало народу и пляжи тянутся километрами.
В обед мы отлёживаемся дома. Я прочитываю все газеты, которые мне тут удаётся купить.
Июль пролетает быстро. В самом конце месяца Олег заболел. У него был понос. Я разволновался, но врач нас успокоила. Она сказала, что всё пройдёт.
Мы едем назад. Мои мальчики почернели от южного солнца. А я прибавил в весе. Москва встречает нас страшной жарой. Вся трава на скверах сгорела. Листья на деревьях засохли. Такого раньше не было.
Я выхожу на работу и помогаю Козлову проводить вступительные экзамены. Меня в это время часто останавливают сотрудники нашего института, начинают мне шептать о своих племянницах или детях своих друзей, которые сдают на наш факультет. Всех этих просителей я отправляю к Козлову. Так мы с ним договорились несколько лет назад. Что им говорит Козлов, я не знаю. Скорее всего они боятся к нему подходить. Сотрудники на меня обижаются. А я отвечаю, что надо готовиться к поступлению, потому что учиться у нас очень трудно. Когда я поступал, то за меня никто не просил, потому что мои родители были простыми людьми.
В Подмосковье начинает гореть торф. В Москве появляется дым от этих пожаров. Дышать становится трудно.
У меня появились боли в правой стороне живота. Я еду срочно к Наталье Ивановне. Она уже вернулась из отпуска. И я этому очень рад.
- Это у Вас печень, - говорит мне Наталья Ивановна. - Надо пореже употреблять спиртное. Первый звонок. И давление у Вас слегка повышенное. Пора подумать о своём здоровье.
Потом Наталья Ивановна стала мне жаловаться на своего мужа, и я опять посоветовал ей подумать о разводе.
- У сына должен быть отец, - ответила Наталья Ивановна. - Многие женщины так живут. Не всем везёт в этой жизни.
Я обещаю показаться у Натальи Ивановны в сентябре и еду на работу.
Жара не прекращается. Повсюду пожарные машины и дворники поливают деревья и скверы водой. Надо спасать зелень Москвы.
Опять приболел Олег. Весь день он спал. Ничего не ел. Я сильно волновался, но к вечеру Олегу стало лучше.
Закончились вступительные экзамены. Жара стала понемногу спадать. Двадцать шестого августа в Мюнхене начались Олимпийские игры. Козлов предлагал мне поехать туда переводчиком, но я отказался. Там я уже был, надо уделить внимание семье.
Наступает сентябрь. Матвей идёт в десятый класс, а Олег в детский сад.
Двадцатого сентября мне исполняется сорок три года. И я понимаю, что годы мои летят со свистом. Всё в жизни повторяется. И дни рождения тоже. Скоро мне стукнет полсотни, а потом шестьдесят, а потом? А потом лучше не загадывать.
Приезжают друзья из Вешняков. Приходят Хитров и Коротков. Козлов уехал в Сочи, но уже позвонил мне оттуда.
После трёх рюмок мы выходим на балкон. Смотрим на Ленинский проспект, на шпиль здания университета, на Черёмушкинский рынок.
- Рвануть бы куда-нибудь в Сибирь что ли? - спрашивает вдруг нас Коротков. - Надоело всё! А там, я слышал, народ попроще и получше.
- Там в общем то же самое, - говорит Игорь. - Только пьют много спирта. Многие спиваются. Экологию там сильно портят. Жаль нашу Сибирь.
- Или куда-нибудь на войну отправиться, - продолжает Коротков. - Надоела эта безрадостная и беспросветная жизнь. Погибаю я, братцы. И сделать уже ничего не могу. Расплескал свою жизнь по пустякам. Теперь трудно что-то выправить. Вы только меня не жалейте. Сам во всём виноват. Выл бы у меня отец, я бы не был таким.
Раздаётся звонок. Галя поздравляет меня с днём рождения. Я зову её вместе с Костей забежать ко мне.
Приходит Галя с Костей. Галя вручает мне цветы, а Костя ставит две бутылки коньяка.
- Ну и женщина! - шепчет восхищённо Коротков. На лице у него ни следа от разочарования, которое обволакивало его на балконе. – Жаль, что муж рядом. Я бы с такой с удовольствием переспал!
- Заткнись! - обрываю я Короткова. - Думай, что говоришь!
Вера встретила гостей довольно прохладно. Скользнула взглядом по Гале, крепко пожала руку Косте.
- Почему редко звонишь? - спрашивает меня Галя. - Не хочешь? Говори прямо!
- Текучка заедает. Пока соберёшься звякнуть, уже поздно. А на другой день опять дела. Так и убегает время. Ты уж извини меня. Главное не в этом.
- А что самое главное?
- Чтобы мы не забывали друг друга и при случае помогали.
- У тебя всегда на всё найдётся правильные ответ.
Костя завёл всю компанию. Предлагал часто тосты. И мы завелись.
- А он неплохой мужик! - шепнул мне Игорь. - Сразу видно, что фронтовик.
Вера выходит вместе со мной на улицу и не спускает с меня глаз.
- Пора домой, - говорит она. – Погулял, - и хватит. Перед детьми неудобно. Сразу ложись спать.
Бедный Виктор, который не пил весь вечер, чтобы отвезти своих в Вешняки, садится за руль.
- Дома выпей за моё здоровье! - говорю я Виктору.
- Так и сделаю! - обещает Виктор.
Игорь крепко меня обнимает и целует.
- Люблю я тебя сильно, - говорит Игорь. - Хороший ты парень. Только не зазнавайся!
- Садись, Игорь! - просит Лена. – Как тебя развезло. А потом будешь жаловаться на сердце. Пить надо меньше.
- Иногда человеку выпить необходимо, - говорит Игорь. - Лучше напиться, чем повеситься. Ей Богу!
- Не говори глупостей, - говорит Лена, и заталкивает его в машину.
Мы поднимаемся с Верой в нашу квартиру.
- Ты доволен? - спрашивает Вера.
- Очень! - отвечаю я. - Я тебя очень люблю!
- Такие вещи надо говорить в трезвом состоянии, - отвечает мне Вера.
- Нет, - говорю я. - Я тебя правда очень люблю и ни на кого не променяю. Ты у меня одна единственная! Я очень счастлив с тобой, Вера. Только не обижайся, что я немного выпил. Раз в году можно и выпить от души.
- Если бы это было только раз в году, - говорит Вера. - У тебя это бывает намного чаще. Ложись. Устала я с тобой. Мне ещё посуду надо вымыть. Ложись! Прошу тебя!
Двадцать второго октября Олегу исполняется пять лет. Вешняковские друзья заехали на часок и быстро уехали. Олег сидит в груде подарков и перебирает их. Потом он их пересчитывает.
- Десять подарков! - говорит Олег. - Я так доволен, папа!
Я смотрю на маленького Олега и думаю о жизни. Куда она катится? Никто этого не знает. Как жаль, что человек так мало живёт на этом свете! Семьдесят или восемьдесят лет - совсем небольшой срок. Вот если бы человек жил лет до двухсот. Тогда - совсем другое дело. Тогда человек мог бы многое понять в нашей эволюции. А тут пока начинаешь понимать, что к чему, смерть уже на пороге! А ведь когда-нибудь учёные продлят человеческую жизнь лет до ста пятидесяти. И люди тогда не будут делать подлостей. Не будет обмана и несправедливости. Всё это обязательно придёт в наш мир. Но когда? Видимо, не очень скоро.
35
Следующие пять лет я опишу кратко, ибо каждый год было много сходных событий: демонстрации, встречи с друзьями, прогулки по Вешнякам, споры с друзьями, мои мысли о будущем страны и всего мира.
Быстро закончился семьдесят второй год. Что ожидает мою семью в семьдесят третьем году? Одно важное событие нас с Верой очень беспокоило. Матвей заканчивал среднюю школу. Надо выбирать институт по вкусу и сдавать вступительные экзамены. Поскольку наш парень учился плоховато, то причины для беспокойства у нас с Верой были. Институт был выбран - радиотехнический Факультет энергетического института.
Неприятности начались сразу после наступления Нового года. У меня обнаружили тонзиллит и остеохондроз, и я лечился сразу от двух заболеваний. Вера зачастила к врачам, чаще всего она посещала гинеколога.
Время летело вперёд. Матвей заканчивал школу, Олег собирался в первый класс, но ему ещё было маловато лет.
Первого мая нашему генсеку Брежневу была присуждена международная премия мира. И с этого момента стали ежеминутно упоминать везде его имя. Создавался новый культ личности.
Встречи с друзьями не прекращались, разговоры шли о будущем нашей страны. Мы вздыхали, много пили и старались не падать духом, надеясь на лучшее.
Вера не пошла в школу, когда Матвею вручали аттестат зрелости. Я один пил горькую чашу. Аттестат Матвея был троечным, кроме физики. Тут была четвёрка.
Вера сокрушалась из-за Матвея. Разве поступишь с такими оценками? При приёме учитывался средний балл аттестата.
В августе начались наши страдания. Физику Матвей сдал на четыре, а математику на двойку. Сразил нас Матвей наповал. Осталась слабая надежда: начинался набор на вечернее отделение. Матвей перекинул свои документы туда.
Но это означало, что на следующий год ему придётся идти в армию.
Экзамены Матвей сдал слабовато. Шансов на поступление было мало. Вера упросила меня что-нибудь сделать. И мне пришлось просить нашего ректора помочь моему оболтусу. Ректор позвонила своим знакомым. Матвей попал в дополнительный приказ.
Здоровье Веры ухудшалось с каждым днём. Сразу после Нового года она легла в больницу. У неё обнаружили опухоль. Я заволновался. Лечащий врач мне ничего сказал. Я подключил Лену.
- Мужайся, Коля, - сказала мне Лена. - У Веры рак матки. Её собираются облучать. Всё будет хорошо. Смотри за своими ребятами.
Жизнь моя сразу стала сложной и напряжённой. Утром я отводил Олега в детский сад. Потом ехал на работу. Вечером через день я заезжал к Вере в больницу. Матвей учился на вечернем отделении и работал лаборантом на кафедре своего факультета. Что же будет дальше?
Приезжали друзья из Вешняков, заезжали мои коллеги с факультета. Пили водку, спорили о будущем Советского Союза, о возможной войне, о жизни вообще. И время не останавливалось ни на минуту. Оно неумолимо шагало вперёд, всё перемалывая на своём загадочном пути.
Дарья приезжала к нам два раза в неделю и готовила нам еду. Я носил бельё в прачечную, убирался в квартире по мере своих сил.
В конце апреля Веру выписали. Врач сказал мне, чтобы мы создали для Вере щадящий режим, и я пообещал врачу сделать всё что смогу.
Первого мая я не пошёл на демонстрацию по семейным обстоятельствам. Приехали мои друзья из Вешняков, а потом подскочили мои коллеги по работе. Мы отметили день рождения Матвея.
В большой компании разгорелся спор о Солженицыне. Правильно ли поступило с ним наше правительство, вытолкнув его в Западную Германию? Или это был произвол? Мнения разделились.
Прочитав повесть Солженицына “Один день Ивана Денисовича”, я стал на всю жизнь поклонником этого писателя. Я даже сказал после прочтения этой повести друзьям, что Солженицын может со временем получить Нобелевскую премию. Меня потрясло умение писателя так много и талантливо сказать в небольшой повести.
- Душат в нашей стране всё смелое и новое, - сказал Игорь. - Я уже давно ничему не удивляюсь.
- Сделай что-нибудь для Матвея, - сказала мне Вера. - Попроси своих знакомых, чтобы Матвея не засылали далеко. Очень тебя прошу. Если захочешь, то сделаешь.
Я потолковал с начальником военной кафедры нашего института, и тот мне помог. Он позвонил своим однокашникам в министерство обороны, и те обещали помочь.
В начале июля Матвея призвали, и он попал в воинскую часть, которая находилась недалеко от кольцевой дороги.
Мы уехали на дачу. Там хозяйничала Дарья. Мы много гуляли по лесу, собирали грибы. Стало немного полегче.
В конце июля я поехал к Матвею в часть, где он принимал присягу.
После присяги мы отошли с Матвеем в ближний лесок, где я выложил на траву свои припасы.
- Ну, как тебе служится? - спросил я Матвея.
- Тяжело, - признался Матвей. - Можно поглупеть от этой муштры.
- Терпи, сынок, - утешил я. - Это не на всю жизнь. Будешь больше ценить домашнюю жизнь.
Первого сентября мы с Верой повели Олега в первый класс. И когда десятиклассник после школьного звонка взял Олега за руку и повёл его в класс, Вера заплакала.
- Ты что, Вера? - спросил я.
- Сама не знаю. Что-то на душе очень грустно. - Если что со мной случится, как вы будете жить без меня?
- Не надо об этом, - попросил я Веру. - Всё будет хорошо. Мы ещё погуляем на свадьбах наших сыновей.
В середине сентября Козлов отправил меня в ФРГ преподавать немецким студентам русский язык. Я оказался на берегу Балтийского моря около города Любека, родины знаменитого немецкого писателя Томаса Манна и его брата Генриха Манна.
Мы жили в пансионате. Рядом шумело Балтийское море. Погода стояла отличная, мы часто гуляли по пляжу. Сейчас он был пустынен, а летом тут отдыхало море людей.
Здесь я отметил свой день рождения. Мне исполнилось сорок пять лет. Куда меня только не заносит судьба?
После двух недель занятий со студентами мы ещё целую неделю путешествовали по стране. Но душа моя рвалась домой, к моей семье. Как там учится мой Олег? Как служится моему Матвею? Как чувствует себя Вера?
Как только в Кёльне я сел вагон поезда, идущего в Москву, я немного успокоился. Теперь полежать две ночи на полке, и я буду в Москве. Что за жизнь я выбрал себе? Всё время изучаю немецкий язык и никак не могу изучить его до конца. Езжу на короткие поездки в Германию, страшно тоскую по дому. А если бы я стал моряком? Смог бы я месяцами жить на море вдали от дома? Нет. Я человек домашний. Мне надо сидеть дома. А если и ездить, то только по Советскому Союзу. Грустно признаться, но я теперь Германию знаю намного лучше, чем свою Родину. Правда, моя Родина намного больше Германии.
Дома было всё в порядке. Вера окрепла. Олег с удовольствием ходил в школу. Матвей иногда приезжал домой на полдня. Один или с товарищем.
- Я тоже хочу написать диссертацию, - сказала мне вдруг Вера. - Поговори со своей Поляковой. Может, она согласится стать моим руководителем?
Перед Новым годом я поехал вместе с Верой к Поляковой домой.
- Дайте слово в присутствии мужа, что будете честно работать, - сказала Полякова. Вера пообещала не жалеть сил.
- Ты хорошо подумала? - спросил я Веру.
- Хорошо. Мне хочется доказать самой себе, что я на что-то ещё способна.
Наступает Новый год. Матвей подъехал часов в десять. Дарья тоже с нами.
На другой день мы едем с Верой в Вешняки. Сидим у Нины, пьём и беседуем о жизни. Игорь жалуется на своего сына Андрея. Того интересуют только девочки и вёселые компании. Да ещё турпоходы. Не та пошла молодёжь. И во всём виновато это бесхребетное время.
Стремительно пролетают четыре месяца.
Я иду на майскую демонстрацию. После демонстрации мы как всегда сидим в нашем кафе и ругаем власть.
- Кончайте вашу болтовню! - взрывается Козлов. - Что изменится от ваших разговоров? Ровным счётом ничего!
- Тут ты не прав, - возражает Хитров. - Надо было внимательно читать “Войну и мир” Толстого. В конце романа он пишет, что толчком в прогрессе служит сумма воль всех людей, живущих в стране. Наши разговоры медленно подтачивают нашу гнилую систему. А тебя сильно испортила работа в комитете комсомола. Я помню тебя молодым. Любил ты тогда вдохновенно призывать молодёжь на подвиги. Ты, Михаил, должен всегда оставаться человеком. На тебя смотрят студенты. Ты всё время жил впроголодь. А теперь рад тем крохам, которые ты имеешь. Ты же бывал за границей и видел, как там живут люди.
Восьмого мая во Дворце съездов состоялось торжественное заседание, посвящённое тридцатой годовщине дня Победы. Доклад делал Брежнев. После него все выступающие славили только Брежнева и его участие в сражении на Малой земле. Ему было присвоено звание маршала Советского Союза. За какие сражения?
На другой день я еду в Вешняки.
- Тридцать лет пролетело, - констатирует грустно Игорь. - Мы стареем. Как не хочется быть стариком! Ладно. Выпьем за всех павших и пропавших без вести в той страшной войне! Пусть всем им земля будет мягким пухом! Хочется, чтобы наша страна отмечала этот день до сотой годовщины, а там будет видно.
Как всегда, мы долго бродили по Вешнякам, вспоминали военные годы, красноармейцев в Кусковском парке, вспоминали бомбёжки, противотанковый ров в районе теперешнего кладбища. А ещё огород около школы, грядки в Косино, салюты и день Победы.
Как всегда, мы подошли к нашей школе, зашли внутрь, посидели в нашем классе, помолчали и стали прощаться.
- Что-то мы сегодня такие грустные, - сказала Нина. - Нельзя нам так грустить. Надо верить в будущее. Ведь к чему-то хорошему мы всё-таки должны придти.
- Всё на воде вилами писано, - вздохнул Игорь. - Надо, конечно, всегда оставаться оптимистами. Пока ещё рановато делать определённые выводы. Но время работает на нас, простых людей. Только когда всё у нас наладится, и когда мы заживём как люди? Будем ждать. Больше нам ничего не остаётся.
В вагоне метро я думаю о своей жизни. Не успел заехать к матери. Не зашёл на могилу отца. Позвоню матери, и всё ей объясню. Что ждёт меня впереди? Только бы с Верой всё было хорошо. Лишь бы она опять не разболелась.
Летом я еду с Олегом в Евпаторию. Олегу надо окрепнуть после учёбы. Вере туда нельзя из-за жары.
В Евпатории мы снимаем комнату у родителей моей студентки. Море недалеко. Но жара днём страшная.
Мы купаемся рано утром и вечером, когда на улице прохладно. Обедаем в ресторане. Олег скучает без мамы. Но купание и поездки по округе увлекают его.
Но время пролетает очень быстро. Через месяц мы едем домой. Погуляли, и хватит.
В Москве прохладно по сравнению с Евпаторией. Олег уезжает с мамой на дачу, а я выхожу на работу. Надо помочь Козлову в его каторжной работе.
Первого сентября Олег идёт во второй класс. Вера тоже выходит на работу. А я собираюсь во второй раз преподавать немецким студентам русский язык. Германия тянет меня к себе своим языком, литературой и обычаями.
Под Любеком я отмечаю свой сорок шестой день рождения В кругу новых товарищей, которые вместе со мной преподают русский язык.
В конце нашего пребывания мы устраиваем для немцев наш “русский чай”. Вместо чая мы угощаем немцев водкой, икрой и селёдкой. А потом поём вместе с немецкими студентами русские песни. Подвыпившие немцы говорят мне, что у нас богатая страна, только наша система не позволяет жить хорошо.
Опять мы садимся в Кёльне в наш вагон и трогаемся в Москву. В Бресте бежим в ресторан и с наслаждением едим борщ и котлеты.
Дома всё в порядке. Мне хочется на работу. Надоело болтаться между небом и землёй.
Мы отмечаем день рождения Олега. Ему уже восемь лет.
Седьмого ноября я иду на демонстрацию. Мы долго стоим у бассейна “Москва”, а я думаю и гадаю, сколько десятков лет продлятся эти демонстрации.
В кафе “Крымское” идёт наша беседа обо всём помаленьку.
- Жизнь - замедленное кино, - говорит нам Хитров. - В жизни события происходят довольно медленно. Часто ничего особенного не происходит. А в кино всё летит быстро. Одно событие наплывает на другое.
На другой день я еду в Вешняки. По пути заезжаю к матери.
- Пьёт наш Степан каждый день, - жалуется мне мать. - Приходит домой и буянит. Теперь уже недолго осталось мне терпеть.
Я даю матери денег и еду к друзьям. Рассказываю им про жизнь в Западной Германии. Игорь вздыхает и горестно крутит головой.
- Они живут там себе, а мы тут горе мыкаем, - говорит Игорь. - И главное – слова не скажи. Это нанесёт вред нашему государству. Так и живи с закрытым ртом! Но ничего. Придёт время, и всё развалится как карточный домик. И это время не так далеко от нас. Брежнев отбросит коньки, и всё закрутится. Помяните моё слово!
Тридцать первого декабря вся моя семья в сборе. Отпустили домой Матвея, приехала Дарья.
- В семьдесят шестом году нам надо обменять нашу квартиру на трёхкомнатную! мечтает Вера. - В правлении мы первые на улучшение жилищных условий, а потом можно защищать диссертацию. Полякова мною довольна. Слава Богу. Пока у нас всё идёт нормально. А в мае демобилизуют Матвея.
На другой день приехали друзья из Вешняков. Посидели, выпили, потолковали за жизнь и разъехались до весны.
В марте правление выделяет нам освободившуюся трёхкомнатную квартиру в этом же доме. Везёт же нам. Переедем где-то в конце мая или в начале июня. Матвей к тому времени должен быть дома.
Первого мая я иду на демонстрацию. Всё повторяется до мелочей. Мы стоим, изгоняем посторонних, потом бежим. Потом стоим у бассейна “Москва”, после демонстрации сидим часок в кафе “Крымское”. А моему Матвею исполняется двадцать лет. Я вспоминаю этот день в Калуге двадцать лет назад. Как давно это было.
Приезжают друзья из Вешняков. Становится шумно. Мы пьём за Матвея, а он вскоре убегает к друзьям. Там ему намного интереснее.
- Приедешь девятого? - спрашивает Игорь.
- Куда же я денусь? - отвечаю я. - Скоро перееду в трёхкомнатную квартиру.
- Помощь нужна? - спрашивает Игорь.
- Обойдусь.
Вечером я везу на такси Матвея в его часть. Скоро он будет дома. Всё у нас будет нормально. Самое трудное, кажется уже позади. Вера поправилась. Матвей скоро будет дома, квартира получена, осталось только въехать да купить мебель. Знать бы, что ждёт нас впереди.
Девятого мая я сижу у Игоря. Его Андрей посидел для приличия полчаса, и умчался по своим делам.
- Не волнует его наша Победа, - сказал грустно Игорь. - И это понятно. Для него война - глубокая история. Тридцать один год пролетел. Потом исполнится сорок лет, потом пятьдесят, потом…
На улице идёт мокрый снег. Лучше сидеть дома и пить водку.
- Да, - продолжает Игорь. - Летит наша жизнь. - Что-то мне грустно сегодня. Видимо, стареть начал. Ну что ж? Всё равно жить надо. Давайте ещё раз выпьем за все погибших, умерших от ран и пропавших без вести. Вечная им память! А жить на свете нам надо, пока бьётся сердце. Интересно только, куда заведёт народ наше мудрое правительство. А что им? Помрут, и спросу с них никакого. Если бы они точно знали, что на том свете их ждут адские муки, они бы себя так не вели. Не захотел Ленин делить свою власть с церковью. Сразу отделил её от государства, а потом ещё и ограбил. Что мы за страна такая? Всё время с Россией связаны напасти. То татары, то поляки, то французы, то немцы. А что в будущем будут говорить о коммунистах, когда всё тайное станет явным? Страшно себе всё это представить. Дочь Сталина сбежала в Америку. Он, наверное, в гробу несколько раз перевернулся. А что ещё ждёт нас впереди? Ладно! Выплеснул душу, и хватит.
- Ничего, - успокоила его Нина. - В нашем кругу говори что хочешь, для этого мы и собираемся.
Друзья провожают меня до метро “Рязанский проспект”. Мы заходим в нашу школу, идём гулкими коридорами, заходим в наш класс, и пытаемся переместить себя на тридцать пять лет назад, когда рвались бомбы, завывала сирена воздушной тревоги, а над посёлком нагло летали самолёты с чёрными крестами.
Игорь достаёт бутылку из кармана, а Лена даёт нам рюмки. Мы молча пьём за нашу школу, за наше далёкое детство, и за то, что ходим по этой земле.
- Приедем на новоселье, - говорит мне на прощание Нина. - Смотри не зажми.
Я покачиваюсь в вагоне метро, думаю о жизни, которая как вода течёт между пальцев. Только не надо ни о чём жалеть. Жизнь наша, конечно, совсем не та, о которой мы мечтали во время войны. Но жить надо, только поменьше грустить, побольше творить добрых дел, и верить в то, что когда-нибудь будет у нас в стране счастливая и справедливая жизнь.
Матвея демобилизовали в конце мая. А в начале июня он перетаскивал со своими друзьями вещи в новую квартиру. Теперь мы поселились на седьмом этаже.
С большим трудом мне удалось купить два гарнитура: жилой и спальный. Деньги пришлось взять в кассе взаимопомощи.
Новоселье отметили в конце июня. Перед летним отпуском, пока все в Москве. Было много народу, много подарков, много шума и веселья. Разошлись около двух часов ночи. Мы сидим с Верой одни, пьём вино.
- Получили нормальную квартиру, когда нам на пятый десяток перевалило, - говорит Вера. - Лучше поздно, чем никогда. Будем жить, радоваться жизни и растить наших мальчиков. Они у нас очень хорошие. Я очень с тобой счастлива, Коля. А ты?
- Я тоже.
- А если Матвей надумает жениться, что будем делать?
- Что-нибудь придумаем. Купим ему однокомнатную кооперативную квартиру.
- Я теперь навалюсь на диссертацию. Хочется некоторым женщинам на нашей кафедре нос утереть. На работу приходят только сплетничать, не ведут никакой научной работы. Ох, и обозлятся они на меня, если я защищусь. Будут ненавидеть меня всеми печёнками. Ну и пусть. Мы с Поляковой хорошо работаем. Скоро будет всё готово. Даже самой не верится. Куда будем тогда деньги девать? Надо нам наш домик на даче отремонтировать.
Я долго не могу уснуть в эту ночь. И думаю, что станет с нашей страной. Наверное, всё сильно изменится в двадцать первом веке. Снесут старые дома и построят новые, этажей по сто, как в Америке. Всё может быть. Избежим ли мы войны с Америкой? Должны. Погибать никому не хочется. Доживу ли я до конца двадцатого века? Как повезёт. Если буду пить поменьше, то доживу. И я чувствую, что в последние годы у меня уменьшается страх смерти. Что это? Усталость от жизни?
В конце июля Виктор везёт меня, моего Олега и Игоря на Бородинское поле. Это поле заставило нас сильно задуматься. Повсюду памятники. Погибло много людей. Но наши устояли. И спасли Россию. Олег жадно разглядывал памятники и музей Бородинской битвы. Тут же был памятник солдатам последней войны с немцами. Здесь сражалась сибирская дивизия полковника Полосухина. Она задержала немцев на этом поле. А в Москве в это время была паника. Многие уже не верили, что Москва устоит. А теперь все эти события - далёкая история.
- Мало мы знаем нашу Россию, - говорит Игорь. - Надо бы ещё в Ясную Поляну съездить. Говорят, там много интересных вещей. И места очень красивые. Жизнь-то наша, братцы, пролетает…
А дни бежали дальше. Двадцатого сентября мне исполнилось сорок семь. Олегу в октябре исполнилось девять. Набежали его одноклассники. В квартире был страшный шум.
Я смотрел на Олега и гадал, как у него сложится жизнь. Кем станет? Будет ли служить в армии? Пока одни вопросы.
В ноябре, как и положено, я шагал в колонне демонстрантов. А после демонстрации в кафе говорили о Брежневе. В декабре ему исполнялось семьдесят лет. Газеты напоминали об этом каждый день.
Накануне дня рождения Брежнева, восемнадцатого декабря, мы дежурили всю ночь с Хитровым в ректорате. Зачем? А вдруг будут провокации со стороны врагов советской власти? Тогда мы с Хитровым решительно пресечём все вылазки врагов.
Мы притащили бутылку коньяка и много закуски - ночь впереди длинная.
- Наливай! - сказал мне Хитров, когда в институте всё затихло. - Одна только радость - выпить и закусить в этой сволочной жизни. Трусы мы все несчастные! Надо всем дружно выступать против этого правительства, а мы только болтаем на кухнях. Но если выступим, то власть всё равно могут захватить какие-нибудь авантюристы, прикрываясь звонкими лозунгами. Так уже не раз было в истории.
Девятнадцатого ноября Брежнева чествовали в Кремле. Ему присвоили очередное звание Героя Советского Союза и наградили золотым оружием.
Тридцать первого декабря мы встречали в новой квартире семьдесят седьмой год. Приехала Дарья. Матвей убежал к своим друзьям.
- Неужели я в этом году буду защищать диссертацию? - задала сама себе вопрос Вера. - Пока мне не верится.
На другой день приехали друзья из Вешняков. Я спросил Игоря про листовки.
- Пока расклеиваю, - ответил Игорь. - Сердце моё стучит, как будто хочет из груди вылететь. Хочется верить, что всё это даёт какой-то результат. Если попадусь, то лет восемь получу.
Двадцать первого апреля Вера защищала в нашем институте диссертацию. Я волновался. Но всё прошло нормально.
Мы устроили дома маленький банкет. За столом сидел наш Олег с красным галстуком на шее. Его в этот день приняли в пионеры.
Вера верила и не верила, что она теперь кандидат наук. Всё теперь у нас хорошо. А что будет дальше? Что-нибудь будет. Не надо только загадывать.
А жизнь летела себе дальше. Первого мая я сходил на демонстрацию. Отметили день рождения Матвея. Двадцать один год.
Девятого мая я был в Вешняках. Мы отметили тридцать вторую годовщину Победы. Сходили в Кусково, зашли в школу, и я поехал домой.
- Где будешь летом? - спрашивает меня Игорь.
- В июле на даче, а в августе на вступительных экзаменах. Как всегда.
Я сижу в вагоне метро и думаю о предстоящих годах. Как всё у меня сложится? И в душу заползает тревога. Как бы Вера опять не разболелась? Что будет с Матвеем? Удачно ли женится? Всё в тумане. На душе у меня почему-то тревожно. Не бывает так, чтобы в жизни всё было хорошо. Всё идёт полосами. Полоса везения, потом полоса невезения. А кроме семьи могут быть изменения и в стране. Брежнев дряхлеет. Кто придёт на смену? И в Америке будут выборы президента. Кто будет там президентом? Всякое в мире может случиться. Слишком неспокойно живётся в современном мире. Но надо оставаться оптимистом, и надеяться на счастливую жизнь. Мы с Верой будем стареть. Пойдут всякие болячки. А нашему государству в ноябре будет шестьдесят лет. В общем, надо приготовиться и к хорошему, и к плохому.
Вечное движение часть 4
© Copyright: Валентин Косов, 2009
Свидетельство о публикации №209080400564
Свидетельство о публикации №209080400564
Рецензии