На двоих

На двоих- один город.
Их было трое: он ,она и их любимый город. Город, в котором десятки теплых улиц освещаются светом наружных реклам. Город, к которому он вдохновенно ревновал ее, пряча за углами улиц для поцелуев.
На двоих - одна осень, дарящая телам свободу.
Он любил целовать ее губы на безымянном ветру, вплетая пальцы в запутанные волосы. И прикрывал ее от дождя своей джинсовой курткой. А она любовалась собой в отражениях луж, и считала ворон, тех что ветер унес на север.
На двоих - один свитер для холодных ночей.
А поутру он будил ее и согревал собой.
На двоих - одна «хрущевка» и прокуренная кухня 5 на 5. Где скопище друзей, алкоголя и табака делали свое дело. Кухня, в тесных стенах которой пелись песни и писались стихи. Кухня, в которую зазорно заглядывал лучик заходящего солнца по вечерам и тлела свеча в бутылке заменяя им луну. Он любил ее на полу , на холодных плитках- растерянно трепетно, обжигая пальцы о горячее тело. А она потом болела своей ненавязчивой простудой. 
На двоих - чашка глинтвейна, согревающая озябшие руки, боль в ее простуженном горле и его прокуренный голос.
На двоих - одна свобода. И не меньше чем небо. Чтобы можно было прикрутить друг другу крылья и прыгнуть в него. Прыгнуть в дождь- плач заброшенных улиц. Чтобы кровь по венам- против течения в этот скольжения миг и миг падения.
На двоих - одна гитара. Он играл, а она слушала. Это было самым важным в их жизни, то, что делало их счастливыми.
На двоих - один плеер и неизменная кассета Чигракова в нем.
На двоих - сигарета и куча бычков. И стремление бросить, когда-то потом…
На двоих - горечь кофе, и терпкость вина, небрежность движений и рук суматоха, слияние речей, обнаженность тепла, биение пульса в такт удару по струнам.
Кончается вечер, бежит темнота. Но им не страшно вдвоем. Они ложатся спать.
На двоих - денег ноль.
На обратный проезд лишь и кефир из пакета.
Присев на фонтане, они ловили солнце, что сквозь тучи высовывало лучи, они тянули взгляды друг в друга, они топили улыбки в глазах, ломая пальцы в объятиях, стирая крылья об асфальт. А после делились бинтом, что бы залатать раны.
Они встречали бродячих собак. Он взлохмачивал им шерсть. А собаки смотрели унылым взглядом и предлагали дружить.
Она брала на руки дворовых кошек, а они таяли в ее руках, согревались и не хотели уходить…
Она любила когда на губах- красное. Вырисовывала помадой контур, а он стирал ее губы прикосновением своих.
Она любила руку на окно, когда дождь. Любила на крыше, когда под звездами тепло. Любила дым , салюты, ветер...
Любила остановку, что для них двоих. Там всегда вдвоем согреваться и просто дышать.
Любила целовать его в шею, оставаясь следами на ней…
На двоих- маршрутка, и одна любовь…

А потом он прогнал ее, испугавшись привычки, запутавшись вконец в тонкой паутине жизни и наглотавшись какой-то дряни ушел. Нет, не умер, просто ушел.
Она осталась одна. Все, что было на двоих - досталось ей. И этот город, который замер, потух. Он умер и снова молчит. Зачем ей нужен этот город, в котором ежеминутно пропадают трамваи? Она слишком мала для него. Он перестал быть родным.
И осень, которая пыталась всучить ей уныние. И квартира, которая опустев, стала тесной. Время потекло ручьем сквозь пальцы. Время - прозрачней воды.
И как назло зима.
И стало холодно спать.
И нужно искать чужие руки, чтобы немного согреться.
Чужие губы- что бы не умереть от одиночества.
И тосковать ночами, а потом найти его тепло под скомканным пледом.
И окунуться в него, дрожа. Напрасно.
Все равно не согреться…
Он прогнал ее, запретив любить. Сказал: «Так будет лучше. И не стоит от того грустить».
А ей в ту ночи приснился сон. Она, разбежавшись из окна, взлетела вниз, в объятия асфальта. Но остановилась. Ведь без него не возможно даже умереть. На двоих – одна смерть…