Питер

Он будто слепок. И сотни душ сгорели, словно желтые свечи и стекли туда, в Питер.
Эти белые, теплые, маслянистые потоки застывали, накладываясь пластами одна на другую, создавая  причудливые формы, и после запылились, превратились в угрюмые здания, нависшие мосты. Эти парафиновые души стали городом. Городом для самобичеваний и раздумий.
  Питер соткан из грез и пропитан холодной невской водой, переменчивой как погода на юге. То отдающая бренной синевой, то кроющая своей мертвой зеленью.
Водяные улицы, зыбкие, как и полагается, водяные стены, покрытые рябью столетий, улочки и дворики. И все это будто плавает в мутной воде, все это всего лишь отражение в Неве. На улицах водянистые белые лица прохожих…
Вот лист меланхолично сорвался с тополя и спустился на гладь невской воды, нежно прикоснулся, и город поплыл, смывая лица, дома и домики, дворики и улочки.
 Город- сон. Возможно это сон царя, что когда-то возвел этот небесный город. Что ему снилось? А кто его знает? Но Петр 1 умер, а город то остался, и вот, теперь жить нам в чужом сне...
  Питер хранит в себе отпечатки всех ботинок, сапог и драных кед, что когда- либо ступали по его узким улочкам. То тут, то там мы видим вмятины от каблучков юных красавиц минувших столетий: милых кокеток и вольных подруг. Это город, в котором ничто не пропадает бесследно. Все забивается пылью между булыжников на мостовой, в щели кирпичных стен. Ничто не испаряется. Все здесь. Только почувствуй это.
  Сны имеют общий источник и свойство наслаиваться, как и все в этом городе. Они порождают друг друга, и все кто писал, слагал стихи, рисовал этот город на тонких портретах, развесили свои сны по всему городу, как тонкую, дрожащую паутину, сетчатые покрывала. Так и весят эти грезы на тополиных макушках, на бельевых прутьях, балконных перилах до сегодняшнего дня...
  Петербург пропитан густыми запахами: терпкими и наваристыми, как пряный глинтвейн. Они сочатся со всех щелей, плотно трутся друг о друга, не допуская диффузии. Ими пропитаны все петербуржцы, не исключая и драных котов.
  Сквозные, мокрые ветра- спутники осенней погоды.
Непременно поеду в Питер осенью. Спрячусь под ватником  серых туч, накроюсь с головой пледом, сотканным из сырости. И буду промокшими ногами топать по тротуарам, мимо старинных домов, отталкивающих подворотен и парадных, глиняных улочек, освященных красными фонарями. Прийти на тело кухни, чтобы забраться на табурет, закинув «носкатые» ноги на батарею и греться этим животно-батарейным теплом человеческого жилища.
  Питер - сырой, торжественный, бедный, не по-человечески красивый, не по-людски страшненький, не приспособленный к простой человеческой жизни. Питер - это взъерошенная свобода, это сквозной ветер, насморк, сладость черного кофе, это шарфы, намотанные по губы, сигаретное танго в немытой пепельнице и крыши, крыши, крыши.
В Питере их много. Они везде. Они манят своей непроходимостью, своей чувственной недоступностью, а еще от них чуть-чуть и доберешься до неба.
  А небо в этом городе холодное и стальное, но вместе с тем- оно прекрасно, особенно, когда солнечный круг закатывается за питерские крыши. А петербуржцы, как лунатики, гуляют по крышам, по существующим, вполне официальным маршрутам, перебираясь с дома на дом по воздушным тропам, через лазы, окна, чердаки…
Питер- многоликий. Если не запрокидывать голову, то твоему зрению откроются, лишь потертые жизнью парадные, пахнущие котами, завороженные октябрем ларьки, грязь, лужи. Если же смотреть вверх, то увидишь нечто иное. Город, где еще живут маски, каменные коты, фиалки в доисторических горшках, ситцевые занавески, раковины, витые колонны, смеющиеся мордашки ангелов, крылатых и не очень.
Все это Питер. Это и чудно в нем. Граница этих двух миров размыта, но факт их столкновения на лицо. В этом - феномен Петербурга. Он одновременно может казаться, как и приземлено будничным, так и возвышенно странным. Выбирай.