Анекдоты про Пушкина - автор Даниил Хармс?

***
Вздумал как-то Даниил Хармс пошутить: переоделся Гоголем и пошел себе к Пушкину. А Пушкин-то не будь дурак, нюх у него тонкий. Чует, когда дело нечисто. «Ха, - думает Пушкин. – Не всякий хармс долетит до середины моего замысла». Взял да сам переоделся Гоголем.

И тут приходит к нему Хармс, то бишь Гоголь, а дверь открывает Пушкин, читай - второй Гоголь. «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын,» - восхитился Хармс. А на ту беду вздумалось Николаю Васильевичу забрести к Пушкину, цилиндр выклянчить до завтрева.

Ох, что потом с Гоголем было! Говорят, три недели после в деревнях отсиживался, «Вия» писал.

***
Переоделся как-то Пушкин Гоголем и думает: «Надо бы Николая Васильевича напугать. Да только слабовато получится, ежели я один-то». И слуга Пушкина переоделся Гоголем. И Арина Родионовна туда же. И Наталья Николаевна - от нечего делать.

Вышли все на улицы и пошли к Николаю Васильевичу, а Гоголь вдруг почему-то не испужался вовсе. А оттого не испужался, что увидел много людей на Невском, и выражение на всех лицах одинаковое. Даже вглядываться не стал, подумал скорбно: «У них опять Первомай». И шторы задернул.

Зато Пушкину вовсе худо стало. Как поэт он не был лишен логического мышления, что и отразилось на нем столь трагично.

- Ага, - поразмыслил Александр Сергеевич. – Если я переоделся Гоголем, и все вокруг то же самое, то, естественно, отсюда следует вывод: куда ни глянь – всюду Пушкины.

Вот идет наш величайший поэт среди миллионов ему подобных: впереди – в цилиндре, сзади – лысый, сбоку – в парике, да и слева-справа одни Пушкины. Как тут не воззвать Александру Сергеевичу: «Что тогда я в этом потоке? Пушкин али нет? Может, не я Пушкин вовсе, а вон тот лысый или в цилиндре?».

Так запутался русский поэт негритянской наружности в собственном беспушкинстве, что до тех самых пор выпрыгнуть из этих мыслей не мог, пока Дантес не подвернулся.

А все остальные, даже лысый и в цилиндре, потом стишки кропали. И подписывались гордо – А.С. Пушкин.

***
Переоделся как-то раз Хармс самим собой и вышел на улицу, куда глаза глядят. И Пушкин, опять же, самим собой и к Гоголю пошел. И Гоголь решил от других не отставать. Даже Тургенев в своем Баден-Бадене прознал про новое поветрие, и давай переодеваться. Ничего, даже похож получился на Ивана Сергеевича.

Один Ф.М. Достоевский, царство ему небесное, никем не переодевался. Так и умер, не дожив до лицедейства, бедолага.

Зато, как азартен был, чертяка окаянный! И дом свой в Питере в карты проиграл, и поместье в деревне, и крестьян всех до последнего, и слугу своего. Даже Раскольникова чуть было не проиграл, да только топора убоялся.

***
А у барнаульского Пушкина в попе три гвоздя. Видать, скульпторы испугались, что сбежит с постамента и пойдет гулять по Ленинскому проспекту. А ведь так и получилось. Совсем истомилась попа поэта, сорвался он ночью с постамента – вместе с заборчиком, к коему пригвоздили.

И пошел по Ленинскому проспекту. Видит навстречу призрак Ф.М. Достоевского, царство ему небесное, летит. Тетушка Достоевского еще при жизни его в Барнаул приглашала переехать, вот он как-то после смерти и надумал.

- Что, брат Пушкин? – ухмыльнулся призрак Ф.М. Достоевского. – Ты пригвожден к позорному столбу?

- Не заросла народная тропа, - вздохнул печально Пушкин и побрел вдаль по ночному Ленинскому, волоча за собой лязгающий металлический забор.

А потом вдруг обернулся и взвыл с надрывом:

- И после смерти мне не обрести покой! На кой мне черт весь этот геморрой…