Красивая мелодия для маленькой бледной девочки

Вагоны поезда визжали и скрипели, пытаясь оправдать  свой бег по руслу железнодорожных линий. Они издавали стоны, которые ежеминутно должны были напоминать пассажирам о пяти десятках лет непрерывной работы, о вагонной пенсии, во время которой они должны были валяться на свалке обдуваемые ветром, пригреваемые солнцем, привлекательные для мух и бездомных детей. Но вопреки правилам эти скрепленные между собой сиамские близнецы неслись навстречу очередному городу и рассвету.
Романтичность поездки нарушалась гармонией зловонных ароматов смешивающихся в спертом воздухе в единообразную массу. Я вдыхала ее, мне казалось, что получившаяся в результате жизнедеятельности спящих людей заполнивших вагон вонь – разъедает легкие и проникает в кровь. Волнообразные приступы тошноты отобрали все силы и последнюю надежду на приятное путешествие.
Первую половину бессонной ночи я в своем бурном воображении примеряла разные роли. Была напуганной официанткой, связавшейся с мафиозным элементом, убегающей от проблем. Была влюбленной фанаткой, следующей неотступно за своим кумиром. Была встревоженной дочерью, спешившей проведать заболевшую мать. Вторую половину ночи я свесив голову с верхней полки, которую занимала в соответствии с местом указанным в билете, смотрела на соседей по плацкартному купе и выдумывала  им разные судьбы. Я искала мелодию сердца, которая приведет мои подчас абсурдные реалии в комфортное существование.
В такой позе я встретила рассвет и когда первые лучи солнца ворвались сквозь пыльное окно вагона, мое блуждание в собственном театре теней окончилось сном.
В нем я испуганная стояла над обрывом скалы, смотрела на бесконечный каменистый склон. Единственное, что спасало от возрастающей паники это желание обратиться к Богу. Чем больше я хотела молиться, тем уже становился пласт под ногами. Через пару минут склон скалы стал абсолютно отвесным, и я повисла над обрывом, уцепившись пальцами за холодный небольшой выступ. В ожидании смертельного столкновения с каменистой землей, проснулась от толчка.
Непонимающе огляделась вокруг, пара секунд понадобилась чтобы понять где я нахожусь, еще пара секунд для того чтобы убедиться что толкать меня некому.
- Станция! Стоим 15 минут!
Вне вагона был свежий утренний воздух, толпились пассажиры, курили, говорили, покупали пиво, семечки и сушеную рыбу у местных женщин. Мне нестерпимо хотелось туда, где толпа, где воздух, где женщины с добродушной улыбкой наперебой расхваливают тощие манекены рыб.
Шумные, ощутившие утро люди хлынули обратно. Снова толчок, похожий на разбудивший меня, и все вокруг пришло в движение. За окном мелькали деревья, речки и поля, усеянные кукурузой, пшеницей и подсолнухами. За окном мелькала Родина, о которой, будучи школьницей, приходилось петь, о которой с придыханием рассказывала учительница русского и литературы, за которую нужно было радеть, идя на выборы. Все старания педагогов были напрасны, спустя много лет я покачивала головой в такт поезду, равнодушно смотрела на мелькающую Родину и тонула в собственном прошлом. Потому что моя Родина, измученная, в ссадинах и шрамах, была не снаружи, а где-то внутри.
Второй закат в вагоне я встретила погруженная в воспоминания. Я плыла по реке – железной дороге и все желания растворялись в ее бурных водах, все кроме одного, скорее и дальше убежать от правды, от прошлого, от себя самой. Нужно было через несколько дней оказаться на некачающейся земле совсем другим человеком. Но как?
Все осталось позади: родители, кот, друзья, опасные увлечения, привязанность, шесть месяцев взаперти. Три года назад я впервые попробовала на вкус другую жизнь, от которой сейчас отчаянно бежала. Если верить теории дверей, то сказав однажды «да», я открыла дверь, ведущую в подвал, сырой, холодный, темный, кишащий мышами и насекомыми, оставив светлый, пахнущий уютом, теплый дом. Сколько было их, после сказанного «да», вспомнить уже не смогу. Они приходили, жаловались на злых жен, слишком заботливых матерей, безразличных к ним детей-подростков, курили, глядя в потолок, как бы невзначай кидали деньги на тумбочку в прихожей и спешили домой к женам, детям и мамам. Они оставляли меня наедине с новой жизнью, в которую я проваливалась каждый раз как в пенную ванну горячей воды. Я проснулась утром спустя три года и ощутила острую необходимость сделать генеральную уборку в своей жизни. Методично очистила себя от мусора, а его было много, клиенты, наркотики, дилеры, привычки. Теперь все это осталось в том глухом подвале. Мама, провожая меня, даже не посмела поднять уставшие глаза, не смогла улыбнуться, она запретила себе надеяться на то, что когда-нибудь я стану похожей на дочерей ее подруг. И она была права – не стану, не захочу, не посмею и уже не смогу. Друзья отпустили меня равнодушно, разойдясь после того как тронулся поезд по своим норам и вычеркнув меня из жизни. Как будто у них есть список друзей с кем можно желать поговорить дождливым вечером, а теперь каждый из них провел в этом списке по моему имени черту – желать нельзя.  Все уходило за горизонт, кроме воспоминаний, мыслей, опыта, переживаний, они неизменно шли по моим следам, нагоняли, накрывали и окунали.
Через три дня я приеду к бабушке, которая меня никогда не видела в город с красивым названием Биробиджан, а сейчас мне очень нужна своя песня, незатейливый мотив, при первых звуках которого измученная память очистится, уставшее тело преобразится. Ни звуки чужих людей, ни механические скрипы поезда не стали для меня спасением.
Ночью, когда я уже звенела от пустоты внутри, пошел дождь. Крупные капли монотонно стучали о железные стены и крышу нашего движущегося дома. Он врывался в приоткрытое окно, уговаривал меня забыть, рассказал о радуге, что ждет меня в будущем, об облаках, которые формой напоминают детские мечты, размывал мои очертания. Я плакала, впервые за последние три года внутри меня и снаружи был дождь. Тогда я перестала существовать, реальность заполнилась лишь красивой мелодией ночной стихии для маленькой бледной девочки.