Возвращение на круги своя -1

 Возвращение на круги своя -1На круги своя-1


Хочу обнародовать цикл воспоминаний , придется печатать кусочками, чтоб не было обременительно читать.

Случайно обратившись к тексту мемуаров В. В. Набокова ,я обнаружила вот такие строки-«Спираль- одухотворение круга…Цветная спираль в стеклянном шарике- вот модель моей жизни.» Между этими словами- рассуждения синэстета о гегелевской триаде и природной спиральности вещей в отношении ко времени.
Пытаюсь найти ту неуловимую нить, которая отличила бы «Воспоминания» от традиционных мемуаров , нить, которую я буду тянуть всё моё повествование. И вот, кажется, я её ухватила. Это –слово «вопреки», «наперекор». Вопреки воле родителей, наперекор судьбе. Да, это годится.


Самое начало-1956год и ЛГУ им. А. А. Жданова

В Ленинград я приехала в середине лета 1956 года из сибирского города Кемерово. Мать и отец, ныне покойные, проводили меня со словами: « Поезжай, но помогать тебе мы не будем».Наверное. это было сказано потому, что в доме оставались ещё двое детей , а в послевоенные годы ( хотя уже миновало 10 лет после войны) в Сибири эвакуированным семьям жилось не очень сытно. Помню, как мать всегда варила суп с макаронами, жарила картошку , покупала где-то копчёные кости для запаха в супе и иногда- селёдку. Чай мы пили без заварки, растворяли в кипятке толокно, фруктовый чай из абрикосовых косточек брат Юра съедал всухую, делал дырочки в банках со сгущённым молоком и потихоньку цедил оттуда. Банки были не наши, в квартире жила ещё одна дама, у которой однажды погиб жених- подводник , и она уже без него родила двух пацанов. Кажется, её звали Раиса Ефимовна и была она стоматолог. Она дала мне зонтик и сказала: « В Ленинграде всегда дождь, зонт тебе пригодится». Зонт пригодился , я часто в первые годы учёбы выходила в дождь , раскрывала зонт и гуляла- гуляла в мелких брызгах , падающих сверху. А под ногами- свинцовые лужи, мокрый асфальт. Именно тогда родились мои первые поэтические строки: Город любимый в сетке дождя, мокрый асфальт. Пронзительный ветер…


Экзамены в университете и обоснование в городе

Экзамен я сдавала всего один, в июне или июле, так как была серебряной медалисткой , но среди медалистов тоже был конкурс -7 человек на место. Помню, с каким ужасом я увидела на стенде свою фамилию и рядом- четвёрку по сочинению. Отчаянию не было предела, я ехала в трамвае и плакала. Но на другой день оказалось, что я принята, потому что у остальных абитуриентов были тройки. Меня сагитировали учиться на афганском отделении, впервые открывавшемся в университете. Помню, как я раздобыла где-то энциклопедию и прочитала малюсенькую статью «Афганистан».Сочетание «фг» мне не понравилось, не понравилось оно и моим родственникам, у которых я остановилась на первое время. Это была семья сестры моего отца, тёти Дуси. Они жили на Кировском проспекте на Петроградке, тётка- медсестра-фронтовичка, дядя- директор НИИ каких-то металлов. « Мы не можем поселить тебя у себя,- сказали родственники как-то за столом на даче в Зеленогорске,- у нас дети». А я и не собиралась жить у них, но надо же было остановиться у кого-то , пока в университете пройдут экзамены. Однажды я пришла к ним в гости вечером в квартиру на Кировском и увидела в дверях записку : «Галя, ключ у соседки, разогрей суп и ешь». Ключ я брать не стала и ушла от Стародубровских навсегда. Позже тётка написала моему отцу: « Дочь-то у тебя слишком гордая.» Так я и жила с гордыней всю свою жизнь, но не была никогда ни бедной родственницей, ни покорной женой , ни девушкой для развлечений и удовольствий, ни приспособленкой –конформисткой в «трудовых коллективах».

Обязательные сельхозработы

Но ближе к делу. Летом 1956 года я дважды ездила на сельхозработы. В июле- вместе с будущими геологами – мы работали на Карельском перешейке где-то за Приозерском.. Был сенокос, мы собирали сено граблями в валки , потом- в копны и , если было сухо и жарко, складывали всё в большой стог. Конечно, нам помогали местные механизаторы , и где-то рядом работали, как и мы, курсанты. Здесь я впервые увидела « волокушу», какие-то приспособления с зубьями для перевозки «копёшек», здесь я впервые взгромоздилась на широкую спину лошади и въехала в амбар, куда свозили сено. У амбара было два выхода- входа, и когда он наполнялся доверху сеном, мы устраивались в нём на ночь, строили себе норы в сене и засыпали сном счастливых младенцев, не боясь мышей, пауков и других ночных гостей. Это было прекрасное лето. Нас было много, но работали почему-то поодиночке, в разных концах луга или поляны. Грабли- наше основное орудие труда, нравятся мне и сейчас. Купались в голубых озёрах, а если был дождь, не прятались, такой он был тёплый и ласковый. Позже я услышала песню со словами: «Долго будет Карелия сниться, будут сниться до сих пор остроконечных елей ресницы над голубыми глазами озёр».Всё в стихе хорошо, кроме «до сих пор» и «долго».Надо что-то одно. Ещё остались навечно в памяти большие низкие звёзды в ночном небе Приозерска ( или ещё какой-то станции), когда мы покидали Карелию.


Песни трудового семестра

С нами была девушка Валя, приехавшая из Воркуты. Она ушла после первого курса, но песни, которые она пела, а мы подхватывали, остались. Это был лагерный фольклор. Тут были и « Начальничек, ключик- чайничек», и «Я сижу в одиночке и плюю в потолочек», и знаменитый позже маркинский «Сиреневый туман». За годы учёбы к лагерному фольклору присоединился фольклор восточников, среди них- «Гимн востоковедов» : " Жил один студент на факультете, о карьере будущей мечтал, о жене столичной, о машине личной, но в аспирантуру не попал."Часто пели пикантную песенку про индейчика в бамбуковой хижине, про студента, опустошающего чужую мошну, про американца , шедшего из Алабамы « до своих родных краёв, до своей любимой мамы, до жены и до братьёв». Часто в общежитии гремел припев: «Эге-ге-гей, Сюзанна, любимая моя, после долгих лет разлуки я пришёл в твои края». Впечатляла песня «Пыль».Уже в зрелом возрасте я обнаружила её в сборнике переводов англоязычных поэтов. Кажется, это был Р. Киплинг: « И только пыль-пыль от шагающих сапог, и отдыха нет на войне солдату, пыль…» В то лето мне было только шестнадцать. В Сибири мы ничего не слышали ни о репрессиях, ни о лагерях, ни о Гулаге.

Шёл солдат из Алабамы до своих родных краёв,
До своей любимой мамы , до сестёр и до братьёв..
Эй ей ей ей. Сюзанна, любимая моя!
После долгих лет разлуки я пришел в твои края ( 2 раза)

И ручей там протекает , и стоит там старый дом,
И собака громко лает возле дома под окном.
Эй ей ей ей, Сюзанна! Любимая моя! ( 2 раза)

И ручей там протекает , и стоит там старый дом,
НО повешена собака возле дома под окном.
Эй ей ей ей, Сюзанна, любимая моя .. (2 раза)

Вторая поездка

Вторая поездка в «колхоз» в этом году была в сентябре , после вступительных экзаменов. Я уже знала, что на афганском отделении (иранского в тот год не было) будут учится 7 человек, но в « колхозе» я была, насколько помню, со студентами других отделений и факультетов. Нам выделили добротный дом на краю села возле речушки, на другом берегу которой росли сосны. Хозяйка дома, пожилая женщина, вставала очень рано, топила печь, зажигала лампады возле икон , а иконы стояли на полочках над нашими головами( спали мы на полу и лишь избранным иногда разрешалось лечь на остывающей русской печке, за трубой). Однажды нас угостили пирогом с клюквой, а в другой раз кто-то из тюркологов сварил пшённую кашу по всем правилам кулинарного искусства, с многочасовым томлением в печи( по-видимому, печь была русская, если на ней можно было спать и томить кашу в духовке). Спали мы, укрывшись простынями, а вот где их брали- не помню. Однажды устроили «тёмную» мальчику- востоковеду, который имел привычку ночью подсматривать за нами в дыру снизу из коровника. Кто был этот юноша, не помню, но досталось ему здорово.
Когда получали по утрам задания на работу, видели средних лет интеллигентного мужчину, который о чём-то тихо беседовал с нашим руководителем и со старшекурсниками. Потом выяснилось, что это был один из ссыльных ленинградцев, отбывавший срок на Карельском перешейке. С нами был, кажется, Н.Д.Андреев, мы знали, что он занимается машинным переводом и что он, вроде бы, не в чести у начальства. Другим нашим вожаком был светлый романтический юноша, любивший песню «Журавли».Он часто пел:"Из какого же вы из далёкого края прилетели сюда на ночлег, журавли?" Особо удавались ему строки:" Здесь под небом чужим я как гость нежеланный, слышу крик журавлей, улетающих вдаль , сердце бьётся сильней, и всё громче рыданья, перестаньте рыдать надо мной , журавли" .Песню пел юноша, но то страдание, которое звучало в словах, связало в моей памяти песню с этим молодым человеком и со ссыльным мужчиной в светлом плаще, тихо беседующим в стороне с кем-то из наших студентов.



Мать и отец

Ирония судьбы- лет в 50 я узнала, что моя мать , оказывается, работала в юности , в 30-е годы , в типографии в Москве , где бесконечно печатали какие-то списки, но говорить о них было запрещено под страхом смерти, потому рабочие не знали, что они набирали и печатали. Ирония судьбы -отец, которому, по словам покойной бабушки, удалось избежать армии Власова ( он прострелил себе ногу навылет и вернулся из госпиталя в 1944 году), работал в партийных органах, но, имея мой непримиримый характер, быстро был изгнан из рядов райкомовских и горкомовских работников, направлен в райком « по зоне МТС», где вновь получил «шары» на выборах из-за привычки «жаждать справедливости» и вынужден был, имея за плечами школу ВПШ и личных врагов среди партийной номенклатуры, согласиться в конце 50-х пойти в Политотдел УИТУ ( того же управления, но не лагерей, а « исправительно-трудовых учреждений»). «Клиенты» этого Политотдела валили лес в Сибири, и не все там были политические , много было уголовщины, расхитителей государственного имущества и тех, кого бы мы сейчас назвали «незаконными предпринимателями». Отец дома не разговаривал о делах служебных , знаю только, что однажды его и другое начальство чуть не убили в зоне, куда они поехали усмирять «уголовный бунт», знаю, что в колониях были школы, свои печатные издания , в том числе литературные. Одну «повесть» из зоны отец дал мне отредактировать. Как сейчас помню, это была исповедь отца, осуждённого за сожительство с собственной дочерью. Помню, как ясным зимним днём мы ездили в какое-то глухое село под Мариинском, вручали Красное знамя передовикам производства, а ещё помню фотографию отца в компании с прототипом главного героя «Педагогической поэмы» Макаренко. Да, по- своему отец был педагогом. Мне он говорил: «Учись, голова у тебя светлая,»и был страшно горд , когда я защитила диссертацию в 1971 году , пригласил на банкет своих сослуживцев –УИТУ- шников . Полковника он так и не получил( что-то в биографии было не то), а некролог о его смерти , который я пыталась опубликовать в местной газете, не взяли. Оказывается, он был «дзержинцем», хотя и критически настроенным к начальству и власти. У меня долго хранился портрет Феликса Дзержинского, подаренный отцу в день рождения «колонистами», инкрустация на дереве с портретом Ленина , тоже выполненная «колонистами», и цветное изделие из оргстекла- надгробный памятник со щитом и мечом, который колонисты дарили начальству «ото всей души» , а начальство принимало эти знаки внимания, не вникая в подтекст. Искусно изготовленные шахматы( отец был шахматист с высоким разрядом) с фигурами мифологии моя мать оставила в больнице на память об отце. Жаль. Кому он был нужен там, в больнице УИТУ, размещённой прямо у городского кладбища? Хоронили отца с воинскими почестями – зелёный свет, почётный караул у гроба в машине, последний салют- и всё. Мой чёрный атласный платок поверх надгробия , а через несколько лет – такой же платок на могиле матери рядом и мои горькие слова: « Прости нас, мама, обижали мы тебя».

Единственная информация, полученная от матери , связанная с периодом их пребывания в Сибири уже без меня( после 1956 года), - это их тайная дружба с женой Бухарина, которая доживала последние годы в Сибири где-то в Яе или в Тяжине Кемеровской области. Она научила мою мать делать домашний сыр и фаршированную щуку, еврейское национальное блюдо.


продолжение следует