и я бы соврал еще сто раз!

У нее было красивое, тонковыточеное лицо, много лет спустя я увидел знаменитую американскую актрису – на меня смотрела моя школьная учительница математики, и звук фильма для меня пропал, я слышал только скрип мела по школьной доске. Я видел детское запястье с удивительно длинными пальцами, я видел как  она встает на цыпочки, как тянется написать выше, хотя бы на половине высоты школьной доски, но верхние строчки получаются не ровные, она не может держать равновесие, опускается и раскрасневшаяся оборачивается к классу, спрашивая смущенно: «Успели переписать? Могу стереть?». Она поправляет скособочившуюся кофточку, пачкает мелом черную юбку, но кофточка не садится ровно – мешает горб.
 У нее звонко-детский голос, она часто краснеет, а когда волнуется чуть заикается и красивые руки начинают нервно дрожать.
 Она никогда не торопится домой и с нескрываемой радостью занимается со мной математикой когда я прошу ее. Она верит, что я уеду в далекую Москву и поступлю в самый престижный институт, нужно только хорошо подготовиться, нужно заниматься.
 Через полтора года, на каникулах, я прилетел из Москвы и пришел в школу, посреди ее урока заглянул в класс, она остановила урок, посадила меня напротив класса, щеки ее горели румянцем, голубые глаза искрились, она откинула белокурые волосы, с нажимом и надеждой попросила:
- Скажи им! Ну, скажи же им!
- Что сказать, Людмила Александровна?
- Скажи что все зависит от них, и только от них! Что всего можно достичь! Нужно только стремится! Скажи им!
 И я говорил. Я врал. Хотя, возможно, тогда я еще верил в то, что говорю и не знал, что я - вру.