Седая душа

Прекрасные произведения рано ушедшего из жизни русского писателя со сложной судьбой Ивана Савина, созданные им почти век назад в смутные и тревожные для России времена революционных перемен, до сих пор пронзают своей патриотичной болью.

ТРАГИЧЕСКАЯ СУДЬБА

Финская погода в феврале очень напоминала нашу – то мороз и снег, то неожиданная оттепель и моросящий дождик, но в конце месяца выдался удивительно погожий день… Прогуливаясь по идеально чистому и тихому Ильинскому православному кладбищу в Хельсинки, недалеко от часовни с корабельным колоколом и мемориальной доской: «Морякам Российского флота, служивших во славу отечества и умерших в Финляндии. 1696-1996», рядом с могилами мецената, владельца пивоварен Н.П. Синебрюхова и профессора филологии И.Е. Мандельштама я обратил внимание на высеченную на могильном памятнике надпись: «Иван Иванович Саволаин», а под ней - «Поэт Иван Савин. 1899-1927» и сверху полукругом - «Всех убиенных помяни, Россия, Егда приидеши во царствие Твое...» Были еще выбиты строки из стихов...

Кто же этот русский, похороненный в далекой Финляндии, и что означают эти надгробные надписи? Интерес стимулировал поиски. Обратился к различным источникам, которые найти было не так уж просто, что, может быть, связано с непродолжительной жизнью этого человека или сохранившимся до сих пор предвзятым отношением к приверженцам «белой идеи». И вдруг неожиданно открыл для себя нового замечательного писателя…

... «Посмотри — душа седая в двадцать три...» - это написал в 1922 году Иван Савин, успевший за несколько лет войны пережить столько, что в пору было поседеть и самому. Необычна история этой семьи. Дед Савина по линии отца - чистокровный финн-моряк Йохан Саволайнен, переселившись в Россию, женился на гречанке и остался жить на юге России. Другой дед, молдаванин, был женат на русской. Сколько же русской крови было в писателе? Читая его стихи и рассказы, убеждаешься в том, что невозможно быть более преданным России, чем он.

Родился Иван Савин 29 августа (по новому стилю – 10 сентября) 1899 года в Одессе, но детство и раннюю юность провел в маленьком городке Зенькове, что в Полтавской губернии. Так как его отец, нотариус по профессии, человек русской культуры (о финском его происхождении не особо говорил и русский вариант фамилии – Саволаин), женился на молдавской вдове Анне Михайловне Волик, то у Ивана оказалось три сводных брата и две сестры. Были еще родные брат и сестра.

 Когда началась Гражданская война, все братья решили идти в Белую армию. Ивана сначала вернули домой, но в 1919 году, после получения аттестата зрелости, как только части Белой армии заняли город, где он жил, он примкнул добровольцем к этим частям.

В автобиографии Савин вспоминал: «Окончив в 1919 году Зеньковскую мужскую правительственную гимназию… выдержав экзамен на аттестат зрелости… я был зачислен в число студентов Харьковского императорского университета, но вступил добровольно в ряды Добровольческой армии, в которой и сделал южно-русскую, кавказскую и крымскую кампании…»
 
Вольноопределяющийся Иван Савин служил в кавалерии генерала Деникина: во 2-м и 3-м кавалерийских полках, участвовавших в боях на Дону и Кубани, в Крыму – в 3-м сводно-кавалерийском полку и в эскадроне 12-го уланского Белгородского полка.

Тяжелая участь ожидала всех членов семьи. Первыми погибли младший брат Николай, служивший в Синих кирасирах, которому едва минуло 15 лет, и один из сводных братьев Борис – был зарублен под Каховкой красными. Два других, Михаил и Павел, Михайловские артиллеристы, были расстреляны большевиками в Симферополе. Две сестры умерли от лишений и голода. Иван, заболев осенью 1920 года тифом, попал в плен к красноармейцам…

В ПЛЕНУ

Из автобиографии Савина: «В момент оставления Крыма Русской армией я, больной тифом, находился в городе Джанкое, в лазарете, который, по неизвестным мне причинам, эвакуирован не был, и поэтому, вместе со всеми лежавшими в этом лазарете больными и ранеными солдатами Русской армии, попал в плен и я…»

Оказавшись во 2-м Джанкойском железнодорожном лазарете, Иван узнал, что Перекоп взят красными. Последний поезд на Симферополь, в который он сумел проникнуть, так и не ушел, так как все станции к югу от Джанкоя были заняты Красной армией.

Дальнейшее Иван Савин образно описал в автобиографической повести «Плен»: «Первыми ворвались махновцы и буденовцы. Их отношение к пленным можно назвать даже в некоторой степени гуманным. Больных и раненых они вовсе не трогали… Интересовались они только штатским платьем, деньгами, ценностями. Ворвавшаяся за ними красная пехота… оставляла пленным только нижнее белье, да и то не всегда. Хлынувший за большевистской пехотой большевистский тыл раздевал уже догола…»

Пленных, еле державшихся на ногах, направили в комендатуру на «регистрацию». Сердобольная медсестра в лазарете подсказала Савину долго не бриться, нарочно не умываться, сожгла на кухне его документы и фуражку-уланку. Поэтому в замызганной сопроводительной записке санитара, облеченного доверием новой власти, он значился как «военнообязанный Савин Иван, родивш. 1899 году, бес никакого документу, говорит утерянный, брунетистый, обычного росту». Солдат, с которым познакомился Иван в комендатуре, посоветовал ему назваться младшим полковым писарем, насильно привлеченным на службу в Белую армию. Видимо, благодаря этим ухищрениям, Савина тут же не отвели на железнодорожные пути и не расстреляли, как некоторых, а объявили «амнистированным», но, тем не менее, в толпе других пленных отправили на север в Мелитополь для «дальнейшего выяснения личности».

Стояла поздняя осень, морозило, а они долго шли пешком по холодной заледенелой степи в скудной одежде, оставшейся от многочисленных «конфискаций» красных.

По воспоминаниям Ивана Савина, в Мелитополе пленных содержали в ужасных условиях. То не кормили совсем, то давали немного хлеба, сколько угодно селедки и нарочно не давали воды. От мороза было очень холодно, ноги примерзали к полу, но собираемые сквозь разбитые стекла снег, лед, сосульки позволяли добывать воду. Была масса вшей. Люди сходили с ума, некоторые даже от безысходности перерезали себе горло разбитым стеклом. Периодически вызывали на допросы и били, некоторых тут же расстреливали…

И все-таки Савину чудом удалось избежать расстрела, он методично повторял одни и те же показания, и его выпустили. В 1921 году Иван смог перебраться в Петроград, где встретился с отцом. Жизнь там была тоже полна лишений, но все же лучше, чем в заключении…   

В ЭМИГРАЦИИ

Весной 1922 года Ивана Савина с отцом, как финнов по происхождению (все документы по этому поводу действительно были в порядке), выпустили в Финляндию. Подлечившись в финском санатории, одновременно подрабатывая там грузчиком, он поселился с отцом в небольшой комнате «с русской печкой» в Гельсингфорсе (прежнее название города Хельсинки). И тут пришло очень неприятное для Ивана известие из России о неверности любимой девушки, вышедшей замуж за большевика, хотя ее отец и братья были убиты красными…

Отец переехал в Париж, а Савин устроился в Гельсингфорсе на сахарный завод сколачивать ящики и вскоре включился в жизнь русской колонии, стал сотрудничать в русской зарубежной прессе (например, еженедельнике «Русские вести»), а также с иностранными газетами – берлинской «Руль», белградской «Новое время», рижской «Сегодня», парижской «Возрождение» и другими, вошел в Кружок русской молодежи и был выбран председателем этого Кружка.

Можно представить себе, как отнеслась к нему молодежь, оценившая не только его обаятельную личность, но и его блестящий талант. Человек разносторонне одаренный, Иван Савин, кроме занятий литературой, хорошо играл на рояле, неплохо рисовал, был большим театралом. При Кружке русской молодежи издавался свой журнал, работала Студия любителей драматического искусства, в постановке которой шли и его пьесы. Иногда на сцену выходил сам автор.
 
Писатель получил в подарок от Кружка молодежи серебряный портсигар, на внутренней стороне которого выгравирована надпись: «Ивану Саволайнену (Савину) - Верному от верных - 21/2 1924 – Гельсингфорс». «Верному от верных» — эта надпись сразу выделяет драгоценную черту характера — верность. И в данном случае это верность России, любовь к ней. Имея очень мало русской крови, Иван Савин в душе был русским до самозабвения и своим творчеством доказал это.

В ноябре 1924 года он женился на Людмиле Соловьевой, дочери российского офицера, с которой познакомился в Кружке русской молодежи. Жизнь вошла в спокойную колею, Савин целиком отдался писательству. К этому времени относятся поездки на Валаам, знакомство, перешедшее позже в дружбу, с художником Ильей Репиным, который так хотел и не успел написать его портрет.

В 1926 году в Белграде вышел един¬ственный прижизненный сборник стихов Ивана Савина - «Ладонка», изданный Главным правлением Галлиполийского общества (в лагере Белой армии в турецкой Галлиполи он никогда не бывал). Вот одно из стихотворений, вошедших в него, написанное еще осенью 1922 года:

Войти тихонько в Божий терем
И, на минуту став нездешним,
Позвать светло и просто: Боже!
Но мы ведь, мудрые, не верим
Святому чуду. К тайнам вешним
Прильнуть, осенние, не можем.
Дурман заученного смеха
И отрицанья бред багровый
Над нами властвовали строго.
В нас никогда не пело эхо
Господних труб. Слепые совы
В нас рано выклевали Бога.
И вот он, час возмездья черный,
За жизнь без подвига, без дрожи,
За верность гиблому безверью
Перед иконой чудотворной,
За то, что долго терем Божий
Стоял с оплеванною дверью.

Перенесенный трудный путь войны, плена, пыток, голода надорвали здоровье Савина, и 12 июля 1927 года (всего неполных 28-ми лет от роду) он скончался, оставив небольшое, но прекрасное литературное наследство: стихи, рассказы, статьи и даже две пьесы, поставленные Кружком молодежи в Гельсингфорсе.

Отозвавшись в парижской газете «Возрождение» на эту преждевременную смерть, Иван Бунин написал: «Ему (Ивану Савину. - Д.О.)  не было еще и двадцати лет, когда он пережил начало революции, затем Гражданскую войну, бои с большевиками, плен у них после падения Крыма... Он испытал гибель почти всей своей семьи, ужасы отступлений, трагедию Новороссийска... После падения Крыма он остался, больной тифом, на запасных путях Джанкойского узла, попал в плен... Узнал глумления, издевательства, побои, голод, переходы снежной степи в рваной одежде, кочевания из ЧеКи в ЧеКу... Там погибли его братья… То, что он оставил после себя, навсегда обеспечило ему незабвенную страницу в русской литературе».

О РОДИНЕ

…Наибольшее личное впечатление на меня произвел рассказ Савина «Лимонадная будка». Сейчас трудно сформулировать – почему. Возможно, он подкупил удивительно своеобразными сравнениями и метафорами, отражающими искренние переживания человека, потерявшего Родину, щемящим глубоким чувством тоски по ней, проскальзывающей автобиографичностью…

…После посещения Хельсинки были прекрасные дни в старинном финском городке Порвоо, величественном умиротворенном Стокгольме и древней шведской столице Упсала… Пусть это удивительно и несколько странно, но, вернувшись из Скандинавии на родину и отправившись вскоре гулять по затянутой дымкой аллее Прешпекта в Ясной Поляне на Тульщине (где до сих пор существует некая творческая атмосфера, пропитанная особым писательским духом), я почему-то вспомнил здесь строки именно эмигранта Ивана Савина:

И такой неустанною верой
Обожгла меня пленная Русь,
Что я к вашей унылости серой
Никогда, никогда не склонюсь!

А еще в памяти промелькнул сюжет, как в далекой Монголии, где мне некоторое время довелось жить и работать, на концерте Александра Кальянова в Российском Центре науки и культуры переполненный зал (в котором находились в основном наши соотечественники - или работающие по контракту, или постоянно проживающие в этой азиатской стране) дружно встал и подхватил исполняемую артистом песню «За кордон»…

Поразительно! Те же самые воспоминания посетили меня, когда летом я оказался на знаменитом Бежином лугу (недалеко от родового имения Тургеневых на тульских землях) и зачарованно смотрел на быстрые воды речки Снежеди...

2008, 2016 гг.