Жизнь этого парня

Знавал я одного парня, который никому не нравился. Он умел играть на банджо ногами, но никого это не интересовало, потому что манеры его были омерзительны.
Никто не любил, когда он приходил в гости. Отчасти потому, что он всегда приходил без приглашения. Собственно, у него не было выбора, потому что не нашлось бы человека, который в здравом уме додумался бы позвать этого парня к себе домой.

Он приходил в любое время дня и ночи и засиживался столько, сколько ему было угодно. Намёков не понимал. Сам заглядывал в холодильник. После уборной не мыл рук. Туалет он называл дрочильней, сральником или ссальником, в зависимости от причины, сподвигшей его посетить указанную комнату. Всегда клал ноги на стол, являя хозяевам дырявые носки.
Порою у него случались приступы обонятельного фетишизма. Кроме того, у него была необычная фобия. Он боялся старой мебели.

Я познакомился с ним в подъезде своего дома. Когда утром я вышел на лестничную площадку, он там спал. Его вид выдавал в нём тягу к бродяжничеству. Я предложил ему кофе. Он не отказался. С тех пор мы стали часто видеться. С ним было интересно беседовать на разные темы. Он хорошо знал историю, обладал  аналитическим складом ума, занятно рассказывал байки из жизни. Я находил его приятным собеседником. Мне нравилось его чувство юмора. Однажды я заметил, что он настоящий остряк, на что он ответил:
- ТЫ прав. Знаешь, как меня называли в Ливерпуле?
- Не знаю...
- Ливерпульский Остряк!
- Забавно, приятель. Ты бывал в Ливерпуле?
- Нет. Но говорят, там огромные портовые крысы.

Его любимыми писателями были Чарльз Буковски и Генри Миллер.

Он торговал семечками, поэтому в основном сидел без денег. Я угощал его дешёвым пивом, хотя сам частенько бывал на мели. Это в немалой степени располагало нас друг к другу. Мне было наплевать, какие у него манеры. Единственный раз я счёл его невыносимым, когда он сходил по-большому и подтёрся кошкой. Я всегда питал слабость к животным.

Он не был БОМЖом, как вы могли подумать. У него имелась крохотная комнатка в одном из больших домов спального района. Он работал там дворником и ему позволили проживать в этой комнатушке. Довольствоваться малым было частью его философии. Существование его было на первый взгляд бесцельным. Но мне казалось, что всё это не просто так. Похоже было, что он вынашивает какую-то гениальную идею. Он часто говорил мне, что почти постиг "единственную истину".

Иногда я даже записывал его слова, настолько они казались мне афористичными.

Он любил повторять: "Глупец тот, кто считает себя умником". Впрочем, эти слова произносил каждый уважающий себя философ.

Когда я спрашивал его, почему он неделями носит одни и те же носки, он говорил "если я их постираю - они утратят свою индивидуальность".

Однажды крепко напившись, он приполз ко мне в гости и с порога заявил:
- Берегись таверн, там можно спиться.

Он никогда не говорил со мной на тему своего происхождения. Иногда, когда он пропадал неделями, мне казалось, что я его выдумал.

Я не знаю, имел ли он хоть какое-то образование. На вопросы такого рода он отвечал:
- Мысль о собственной гениальности всегда мешала мне нормaльно учиться.

Если он перебирал с выпивкой, или совершал совсем уж безнравстенные поступки, то всегда говорил:
- Разве с моим темпераментом и принципами можно в чем-либо себе отказать?

К женщинам он был не то, чтобы равнодушен... Он намекал, что они слишком глупы для него, мелочны, поверхностны. Когда я спрашивал его, как он справляется с сексуальными потребностями, он отвечал, что довольствуется рукоблудием.

Однако, был раз, когда я подумал, что он изменится. Я заметил, что он стал опрятнее, зашил свои чёртовы носки. Стал чаще мыться и даже расчёсываться. Оказалось, он познакомился с девушкой. Она по-настоящему увлекла его. Раньше он таких не встречал, и всё такое. Ей было плевать на ночные клубы, на косметику, автомобили и фитнесс. Она мало красилась, при этом не была уродиной и не слушала  готический рок. Ей было наплевать на его работу и социальный статус.  Я решил даже, что он влюбился, о чём он избегал говорить. Ему было интересно с ней. Я даже немного ревновал. Он занимал у меня денег, чтобы сходить с ней в театр или на джаз-концерт. Деньги он занимал примерно так:
- Одолжи мне немного денег!
- Слушай, - говорил я, - Я ведь знаю, что ты не отдашь! Я дам тебе денег, но почему ты говоришь "одолжи"?!
- Я мог бы взять сам молча, но не стану воровать у такого хорошего парня как ты.

Он никогда не называл меня другом, хотя я, без сомнения, им являлся. Он предпочитал говорить "хороший парень" и всякое такое.

С этой девушкой всё закончилось довольно внезапно. Он пришёл ко мне на следующий день после того, как побывал у неё дома. Я думал, что это что-то значило, но на самом деле, он зашёл к ней из корыстных побуждений. Ему нужно было в туалет. Естественно, она предложила ему чай. За чаем выяснилось, что она прочитала все книги про Гарри Поттера. Мой друг встал, поблагодарил за чай, обулся и молча ушёл. Никаких компромиссов. Больше он с ней не виделся. Именно тогда он окончательно разочаровался в женщинах. Я заметил, что у него совершенно детская склонность всё обобщать.
- Если она действительно тебе так нравилась, неужели нельзя простить ей эту оплошность?!
- Я лучше вырву себе веки, чем увижу её снова.
- Но ведь она и впрямь довольно мила!
- Мила как адская смола.
Мне показалось, что тут что-то было нечисто, но я не стал вдаваться в подробности. Так уж у нас было заведено. Он любил напевать "Я не люблю, когда мне лезут в душу, тем более, когда в неё плюют." Будь я психологом, я бы решил, что в детстве он получил психическую травму, и теперь боится открываться людям. Но я не был психологом. Поэтому я так не решил... К тому же, я ничего не знал о его детстве. Я даже не знал, когда у него день рождения. Он уверял меня, что и сам этого не помнит.
- Довольно глупо считать свои года. К тому же... я ещё не сделал ничего выдающегося, чтобы отмечать дни рождения.

Как я уже говорил, случалось, иногда мой знакомый надолго пропадал.

О причинах очередного длительного исчезновения я узнал из местной газеты. Там писали, что неизвестный преступник выкрал из морга мёртвое тело и демонстрировал его на улице Пушкинской, шокируя молодёжь. Как я выяснил позже, таким образом он хотел показать, что готская субкультура есть не более, чем притворство. При виде настоящего трупа, намазанные белилами молодые люди в чёрной кожаной одежде в панике убегали. Некоторых тошнило пивом.

Часто он втирался в доверие к шайкам эмо-детей, а затем доводил их чуть ли не до самоубийства, всячески над ними издеваясь.

Почти постоянно он дрался с панками. Подбрасывал палки под колёса скейтерам и роллерам.
Пытался читать проповеди проституткам. Когда они открыто игнорировали его, он напускался на них с ремнём.

Он поджигал афиши модных кино-блокбастеров. Особенно его поразил фильм Стритрейсеры. Он был так разъярён, что чуть не довёл себя до инфаркта.
Пару раз он пытался устроить поджог ночного клуба.
 
В общем, в его натуре преобладало деструктивное начало. Он боролся против фальши, идиотизма, всеобщего отупения и гламура. Однако методы его при этом были не самыми интеллектуальными.

Его выводил из себя институт средней школы.
- Как могут женщины учить детей с раннего детства?! Кто из них вырастает?! Это же настоящая трагедия! Сначала их характер и восприятие формируют женщины, потом они должны попасть в армию, где происходит насилие над взращённой в слабости личностью! В университетах они учиться неспособны, потому что в школе их учат зарабатывать оценки, а не получать знания! Потом они моральные калеки или пьяницы! Как я уже говорил, он был склонен всё обобщать. К тому же, мыслил чересчур радикально и часто инфантильно.

Бессчётное число раз он отсиживал небольшой срок за хулиганство и беспорядки. В тюрьме ему не нравилось. Он говорил:
- Ненавижу тюрьмы, там нет баров.
Однако частые туда попадания он переносил стоически и с чувством выполненного долга. Стражей порядка он, понятно, ненавидел. В его глазах все они были продажны и вымараны в грязи.
Постепенно он стал настоящей городской достопримечательностью. За ним закрепился титул местного сумасшедшего. У него пытались брать интервью, однако все они заканчивались порчей журналистского имущества.

Тысячу раз я говорил ему, что он рискует, устраивая в одиночку свои антиобщественные мероприятия. Но он не внимал, всегда повторяя:
- Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Однажды ему крепко досталось от гопников, которых он тоже принялся учить жизни. Он чуть не лишился глаза и нескольких пальцев на правой руке. Это его ничему не научило…

Спустя примерно месяц после этого эпизода я случайно нашёл его с разбитой головой поблизости от моего дома. Видимо, он опять кого-то вывел из себя. Умер он, похоже, не сразу,а приползя сюда от места происшествия, так как я не слышал звуков борьбы. Он не был тихим человеком.

Не знаю, почему он решил приползти ко мне. Может попрощаться… а может всё же не хотел умирать в одиночестве. Тем не менее, как он был одинок живым, так же в одиночестве и умер.

Кровью он успел вывести на асфальте матерное слово. Никаких завещаний или пожеланий. После себя он не оставил ничего, кроме того, что я смог рассказать. Не знаю, постиг он свою истину или нет.

У него даже не было имени. Вся его жизнь была постоянным конфликтом с окружающим миром. Он воевал со всем и всеми. Наверно, ему не стоило рождаться.

Думаете, в его жизни был какой-нибудь смысл?