ИМЯ ТВОЁ11

- VI -    
 

                «Праведник цветёт, как пальма,
                Возвышается подобно кедру на Ливане.
                Насаждённые в доме Господнем,
                они цветут во дворах Бога нашего»
                /псалом Давю91/

Южный тёплый ветер, доносившийся с Галилейского моря, путал длинные черные волосы Варфоломея, разбрасывая их по плечам. И начинающая покрываться первым пушком борода, делала его владельца похожим на воина ливанца.
Выступившие, толи от морского ветра, толи от печальных воспоминаний, готовые скатиться слезинки из зеленовато карих глаз юноши, выдавали его трогательную романтическую натуру. Хот, глядя на него в этот момент, можно заметить, как этот юноша превращался в мужчину…
Варфоломей, имея общительный характер, не всегда умел находить для себя друзей. И он чаще пребывал в одиночестве. Находя в этом некую свободу и философскую мудрость… Единственный верный его друг и наставник, Нафанаил, уже два года, как ушел с какими-то пастухами, или магами. С тех пор о нём никто ничего не слышал.
И сейчас, держа в руках свёрнутый пергамент с притчами Соломона, которые когда-то подарил ему Нафанаил, Варфоломей мечтательно пел… Он давно знал их, все наизусть. И тепло этих страниц наполняло его руки, сердце и всё его существо… Обдавая ароматом юношеских мечтаний… В этих наставлениях он чувствовал и видел свои мечты о добре и справедливости.
Он вновь слышал голос старика о его будущем счастье, где властью над человеком будет только воля Бога. Которая охватит всё, от облаков до самых глубин морских, словно бусы росистые.
«Сын мой! Не упускай их из глаз твоих;
Храни здравомыслие и рассудительность,
И они будут жизнью для души твоей и
Украшением для шеи твоей».
                /Пр. Соломона 3:21/
И словно пророческие росинки, стояли в глазах юноши капельки те. Которые осторожно хранил он, боясь проронить…
«Но то, что возложится на шею твою
Будет тяжко. Ох, как тяжко!»
Какой же мудрый старик был! Где такого ещё повстречать можно?
 
Фома не знал, что жизнь уже приготовила ему сюрприз. Который в его нелёгкой судьбе предоставит дорогих друзей. Разделивших с ним радость жизни, о которой мечтал бы каждый…
Его воспоминания воскрешали самые дорогие события, связанные с его старшим другом и наставником. Которого так не хватает ему сейчас. Казалось всё, что мог дать ему старик, он сделал сполна. И Фома изучил Писание, ставшим частью его жизни, как и смыслом жизни его народа.
Старик это хорошо понимал. Видимо он увидел Фому на много лет вперёд. Что так неожиданно и быстро оставил его в этой суетной жизни… В которой существуют совсем иные законы. Но которые смогут закалить этого смелого юношу. И он, видимо знал, что ему суждено будет познать настоящие законы для человеческой жизни. Которые воспримутся наконец через десницу Божью, от края и до края… От «альфа» до «омеги»…
Но ведь почему-то сейчас не хотят знать эти законы. Почему? Кто же мешает? И ведь ясно, что они уже существуют в нашей жизни, как существует сам Бог. И как заставить, чтоб всё изменилось, если ни один пророк не смог переломить это невидимое существо, которое не позволяет увидеть Божественное?
Нафанаил говорил, что «оно станет видимым, если прозреют сердца. И если его увидят все народы, значит можно победить любого противника. Что против Божьего замыслил…
И становясь взрослым мужчиной, ты войдёшь в эту жизнь. И она постоянно будет становиться для тебя новой. И постоянно ты будешь искать своё место в этой жизни. А найдёшь место своё, у тебя будет возможность дарить своё осветлённое сердце другим. Кто ещё не может опознать своего сопротивления Богу. Тому, кто ещё не научился видеть так, как будешь видеть ты.
Но увидеть противное Богу, ещё не значит, что ты сможешь узреть то, что будет во благо. А ведь это будет нужно тебе прежде всего. Ведь каждый человек ищет это благо. Ибо со злом каждый знаком. И нужно будет не только показать, что есть истинное благо. Но и всем сердцем светиться им…
А это случится тогда, когда ты с головой окунёшься в жизнь праведную, достойную чада Божьего. И тогда познаётся Божественная мудрость.  Но с головой ясной, чистой и мудрой… Именно с той мудростью, которую с первых шагов впитывал, и которую сохранишь до дней сих.
Потому в жизнь человек входит делать то, чему уже научился. И будет учиться тому, чему дело своё посвятит…»
Варфоломей искренне продолжал любить своего мудрого и всетерпящего старика. Который дал ему мудрые познания в чтении и писании. Старик даже эллинскому языку его обучил.
Потому Варфоломей и считал себя в неоплаченном долгу перед ним, незатейливым и ласковым старцем. Он видел, как все его соотечественники уважали старика за его искренность и пророческую правду.
И сейчас, находясь в исключительном уединении, здесь на берегу ласкового моря, от которого не могло не веять грядущими событиями, Варфоломей вновь предавался своим пророческим мечтам… Ветер обдувал его своим таинственным теплом, приводя чувства в трепет сердечных воспоминаний… Мечты уносили его в сокровенные дали… И он в чувствах своих уносился в самые мельчайшие подробности, казалось бы незначительных эпизодов его судьбы. И они с избытком наполняли чувственную душу мечтательного юноши, неожиданно превратившегося в сильного мужчину…
И он, Варфоломей, с наслаждением влюблённого садовода, забрался в отдалённое цветущее ущелье. Где среди сочных трав выделялись своей нежностью и красотой необыкновенные цветы Галлилеи.
И он не мог осмелиться, чтобы вот так, сразу покуситься на нежнейшее чудо этого рая… Который благоухал всеми ароматами его родины… Варфоломей решил досыта пообщаться с ними, гладя их нежнейшие стебельки, и разговаривая с ними, словно с пришельцами из небесного сада, на понятном, только им языке…
И выступившие влажные бусинки на его дрожащие ресницы, выдавали невольное волнение Варфоломея…
После того, как он принял дар от своих луговых друзей, в виде емкого букета цветов, различной окраски, Варфоломей сел на выступающий гладкий камень, и принялся сплетать венок.
Это занятие его так увлекло, что он не заметил, как запел незнакомую песню. Которая родилась, словно музыка любви… Ласково перебирая лепестки лилии, вплетённой в венок, он нежно пел этим цветам, горам и небу…

                * * *
Там, где горы высятся,
Там и небо низко.
Там, где месяц светится,
Там сердце милой близко…

         Там, где море синее,
         Волны там нежны.
         Только волны сильные
         Рыбакам нужны…

Там, где льётся музыка
Пышут там сады.
А в садах цветущих там,
Сочные плоды…

         А там, слова где добрые,
         В душах там простор.
         Льётся песнь там новая,
         И в сердцах костёр…
                * * *

Варфоломей не особо вдавался в причины его лирического настроения, от которого рождались песни. Его радовало нестерпимое предчувствие, от того наслаждения, доставлять удовольствие человеку. И в особенности, ели этот человек, любимая девушка. Ведь его настоящая песня, этот ароматный венок сплетённый им в порыве любви… Который непременно должен будет окутать не только её головку, но и её сердце…
И вот, дождавшись условленного времени, которое для них превратилось в часы свиданий, Варфоломей встретил Аннет, идущую за водой с кувшином на плечике.
И остановив свою возлюбленную, Варфоломей надел на её красивую головку свой душистый венок…
Сердце его вырывалось из груди от радости за свою любовь, о чём выдавал алый румянец, полыхавший на его щеках…
- Как хорошо, что я тебя встретила!
- И я очень рад тебе!
- Папа попросил меня, чтобы я передала тебе его просьбу…
- Я с радостью её исполню! Что надо делать?
- Варфоломей, нужно искупать папиного коня, и прогуляться с ним немного по травам…
Варфоломей ценил поручения Руфуса, как абсолютное доверие ему. Да не как к юноше, но как к мужчине… И надо сказать, что он с радостью и с большим старанием брался за порученные дела, какого бы толка они ни были. Будь то просьбы рыбаков, или пастухов, он одинаково охотно брался за доверенное поручение. И, как все увлечённые юноши, старался делать так, как это делают взрослые. Впрочем, это относится к особенности всех Галилейских юношей, привыкших к труду с самого раннего детства. Которые, просто не знают отговорок и оправданий неделания.
         
Варфоломей мигом сгонял во двор Руфуса, где дожидался его взмыленный конь. И он уже обратно мчался галопом, вздымая пыль на каменистой дороге, еле сдерживая коня от азартной скачки.
Коня Руфуса звали Пламя. Это был крупный грудастый жеребец каурой масти. Он лихо смотрелся на длинных ногах, с аккуратно расчесанной гривой  на одну сторону. Конь, хотя был и послушен, но в нём могла проявляться этакая необузданная вспыльчивость. Что делало его похожим на своего хозяина…
Догнав Аннет, Варфоломей спешился и повёл коня в поводу, придерживая за узду, и в знак благодарности, похлопывая его по шее. Варфоломей любил этого коня, и даже езда без седла доставляла ему удовольствие. Но большая привязка к коню была за то, что с ним находилась Аннет.
- В следующий раз, Аннет, я слету венок и для коня…
- Да, на таком коне только царям ездить…
- И царицам…
- Аннет, смутившись, взглянула на Варфоломея, который, будто ничего не замечая, вёл коня. Продолжая мечтательно теребить его гриву, представляя его в золоченных сбруях и под дорогим седлом… на котором высится настоящая греческая царица, в образе Аннет…
И это воображение романтически повлияло на его игривое настроение. Которое, неожиданно для обоих стало изливаться в его песнях…
Аннет самой хотелось поддержать своего друга, но она не смела помешать этому лирическому излиянию друга. Которые звучали, как признание в любви…
Искупав коня, да нагулявшись с ним, друзья оправились домой. Только на обратном пути, друзья поменялись ролями: Варфоломей нёс кувшин с водой, а Аннет вела в поводу коня.
Но недалеко от дома они встретили возбуждённого Руфуса, который подскочил к Аннет и коротко бросил:
- Дочка, скорей дай коня…
Он мгновенно вскочил на неоседланного коня, и галопом помчался за каким-то всадником. Взволнованная увиденным Аннет, побежала вслед за отцом. Варфоломей, стараясь, как можно меньше расплескать воды из кувшина, последовал за Аннет, спотыкаясь о разбросанные камни.
И, уже издалека они смогли увидеть не совсем радостную сцену. Подбежав ближе, они стали свидетелями жестокой драки, которую можно видеть только на войне… Двое разъярённых мужчин, сидевших на конях, явно показывали свою непримиримость друг к другу.
Руфус, как и любой эллин, имевший немалую гордыню традиционного домостроя и наследственную воинственность, с особой ревностью станет отстаивать честь собственного достоинства. Как, впрочем, и не позволит оскорбительных выпадов в адрес семью и её членов. 
Но если будет задето имя его возлюбленной женщины, то подобное действие будет рассматриваться им, как оскорбление всем почитаемым богам… Отец Аннет с особой яростью пришел в бешенство, когда публично его жене говорят комплименты, что она единственная красавица на всём побережье… Что им расценивается как откровенное признание в любви замужней женщине. И что делать недвусмысленные комплименты в этом случае, не достойно настоящего мужчины, который не желает уважать честь её мужа…
И лишь подобная наглость дошла до ушей Руфуса, как гордый потомок Спартакиды, даже не вникая в суть происходящего, на всём скаку, в бешеном вихре набрасывается на врага. И даже конь под ним чуя неизвестную угрозу, горделиво демонстрировал воинственный танец… Где, слитый воедино с ним, его хозяин выглядел этаким легендарным Кентавром… Готовым враз уничтожить врага, блестящим на солнце, обнаженным акинаком. Который в его руках сверкал, словно молния Зевса…
                * * *
Всем Мир и Счастье!