Раскаяние

Моему читателю

На экране телевизора известные на всю Россию люди: поэты, писатели, режиссеры…
«Я пишу для себя,…этот фильм снял для себя…» - искусство исключительного себялюбия – по крайней мере - спасибо за честность…
Вижу мерцание сине-зелено-красных точек телевизора все ближе и, наконец, с силой надавливаю на кнопку питания. Все точки мигом погасли, стало тихо, сиротно, грустно и не по себе.

Выключаю свет. Моей самой большой мечтой было – чтобы вы прочитали эту книгу, чтобы она понравилась вам, чтобы она поддержала вас в трудной жизни сегодняшнего дня, чтобы вызвала улыбку, заставила подумать отвлеченно, а, значит, более спокойно о свои проблемах, подумать о судьбе родины и мира, подумать и здесь, наверное, главное, почувствовать другого человека, его беды и горести. Мне так хотелось помочь вам.

Но чудовищная рефлексия с экрана, чужая, да и своя внутренняя, подвели к совершенно развенчивающему все высокие идеалы выводу. Нежданному и непрошеному открытию совсем некрасивой тайны прекрасного творчества…
Как-то в мои руки попала чудная хрестоматия, такие необходимые школярам спрессованые страницы, которые будто благоухали разными проверенными десятками лет и столетий стихами, поэмами, рассказами и кратко изложенными романами.
Поиск произведений итальянских сочинителей XII-XVI веков столкнул меня в первую очередь с великим Петраркой.
Не могла предположить, что ударом окажется именно Петрарка. Именно он, сказочно расписавший все прелести женщины, безумно влюбленный в свою Лауру.
А, может, все-таки не Петрарка, а, может, меня разочаровала я сама?
Разочаровалась в том, что так ценно для меня, что рвалось из сердца и произносилось всегда с воодушевлением и громче обычного - Я хочу, чтобы это прочитали все! Потому что это может помочь каждому. Каждому по своему, но всем.
Это не тщеславие.

Но вот восторженные стихи живущего непомерно давно. Они показали мне мой порок, мои нелепо скатывающиеся на свои собственные личные чувства строки первых совсем неразумных произведений – это разве для всех?
Почему слишком легко увидеть знакомые выражения и любимые черты в буквально каждом рассказе, разве можно так?
Больно осознать, еще страшнее сделать операцию на собственном сердце, чтобы привести его в нормальное функциональное состояние. Но это разве пример для других – спасение своего сердца?
Только сейчас я понимаю, что это ничто по сравнению с тем подвигом, когда свое пылающее сердце, в крови, но сокращающееся, здоровое отрываешь от себя и пересаживаешь другому. Он будет жить, а как буду жить я?
Теперь знаю - сошью две вены в одну и заставлю сокращаться.

Можно, я дам себе заслуженную пощечину?
Почему же ты так долго бравировала своей рваной раной, кто дал тебе право накладывать на нее швы прилюдно, что это за бесстыдство!
Ты хотела, чтобы это прочитали все, а для кого ты это писала? Точен ли твой ответ?
Может, ты ждала одобрения только кого-то определенного и конкретного? Сознайся, может, именно для этого ты творишь?
НЕТНЕТНЕТНЕТ И НЕТ
Каюсь, что люблю, но ведь
НЕТ НИЧЕГО ПОСТЫДНОГО В ЛЮБВИ К ЛЮБОМУ ДРУГОМУ ЧЕЛОВЕКУ, ПОТОМУ ЧТО ЛЕГЧЕ ЛЮБИТЬ МИЛЛИОНЫ И ИХ СПАСАТЬ, ЧЕМ ЛЮБИТЬ И СПАСТИ ОДНОГО!
Мне не забыть его участия, мне не отделить своей любви к нему, от любви к людям, к белому свету, наконец, к Богу. Настолько сильно все этот переплетается в душе, что препарировать ее невыносимо.
Я очень люблю вас. И простите, если через одну близкую жизнь я увидела тысячи бед. И полюбила тех, чьи имена, может быть, никогда не узнаю.

Мне не хочется сейчас строить предположения, кто вы, именно вы, кто читает сейчас эту книгу. Я знаю, что не ошибусь, написав тысячи разнооттеночных образов моих читателей. Вы исключительны для меня.
Вы, Ваша ЛИЧНОСТЬ. Здесь не тысячи образов, здесь тысяча образов в день.
Я уважаю вас и преклоняюсь.
Не смею предположить, но надеюсь, что хоть один оборот речи, одно точное выражение, одно воспоминание стало чуточку вашим. Как будто маленькое зеркальце позволило вам осмотреть свое лицо перед выходом на сцену.

Наверное, все творческие люди очень запуганы. Мы боимся неправильной трактовки нашего поведения, страшимся тому, как извращены могут быть наши слова и поступки, опасаемся кривотолков и использования нашего создания с небольшими, но коренными изменениями в угоду лжеинтересам.
Отметаю все.
Я боюсь только укора совести за незамеченное, несоразмерно колкое слово, я боюсь обвинений в идеализме и излишней эмоциональности, боюсь стереотипов и банальности. Похоже, я самый настоящий трус.
Может и так, но я так хочу, чтобы вы отдохнули на круче волн моей книги, они может и круты и высоки, но они поддержат, потому что они настоящие.
Я хочу, чтобы вы отдохнули от лжи. Мне показалось, что вы очень устали от лжи.

Не подумайте, пожалуйста, что я набиваюсь к вам в друзья, поверьте, мне сложно иметь друзей, это всегда выходит слишком хлопотно, хотя, конечно, приятно.
Но вы для меня уже нечто большее. Вы уже знаете о моей жизни и душе лучше любого, даже близкого друга.
Мне действительно ничего не нужно от вас. Только сделайте вашу жизнь лучше.

Многие задают мне один вопрос: «Кто твой читатель?»
«Все» - отвечает не мой, а какой-то безотчетный сознанию прямой и громкий голос, заглушающий все тормоза сознательности и страха. Но, вам я открою тот образ, который не покидает меня, собирательный образ человека, которому нужна эта книга вся целиком без остатка.
В моем воображении живет один маленький мальчик в холодной ночи, в слезах, неприкаянный и забытый. Фонарные отсветы в темно-синей комнате, и испуганный мальчик в белой пижаме.
Он не знает, что делать, он держится за голую стену обреченно и совершенно одиноко.
Он смотрит мне в лицо, конечно, не видя его.

А потом он откладывает прикрывавшую мягкую материю и достает эту тонкую книгу. И читает, умиротворенно, успокоившись. Он невольно клонит голову и незаметно засыпает. А книжка тихонько перебирает своими листочками и медленно закрывается, чтобы не разбудить его. Она будет рядом. Всегда, когда тебе потребуется помощь.
Спи, сынок, пусть тебе приснится прекрасный сон.


Простите меня и позвольте продолжать писать для вас.

26 октября 2003г.