В аду играет джаз

Сторож Архипыч лежит, не двигаясь на своей койке. Спина на матрасе, затылок на ладонях, глаза на лампочке. Не моргают. Он смотрит вот уже полчаса на то, как мотылек бьется об тусклый свет, об засаленное стекло.
Могильщики сидят за столешницей. Молодой Яшка и Петр постарше. Они всегда мало слушают друг друга.
- И вот я, значит, стою, как дурак, в мятой шляпе и с кульком вишен, а она мне: «Больше не приходи». А я из Сибири… - выводит серьезно Петр.
- Брат мой младший, Царствие Небесное, облака любил. Брал у отца фотоаппарат. Все время говорил, видишь, это на дракона похоже, это на лебедя, а я не видел никогда, только дакал ему, а однажды увидел… - грустно бубнит Яшка.
Они говорят одновременно, говорят о чем угодно. Замолкают вдруг, наполняют стаканы, снова заговаривают. Архипыч не пьет с ними и, вообще, не пьет. Он всегда не многословен, а сегодня особенно. Даже не смотрит, не слушает.
За окном стоит промозглое душное лето. Ночь крадется, уже почти пробралась в коморку кладбищенского сторожа.
- А ты все молчишь, Архипыч? – ухмыльнулся Яшка.
Архипыч медленно переместил руки на грудь, кашлянул и произнес утробно:
- Я в городе был.
- Вот как? – с интересом отозвался Петр. – Ну и как тебе там? Ты, знаешь, все лежишь тут, книжки читаешь какие-то, белого света не видишь…
- Надо думать, надоело… - вставил Яшка. – Не мудрено, с ума сойти можно.
- Можно, - согласился Архипыч. – Это вы мне скажите, как там в городе. Чаще там бываете.
- А что говорить-то? Город как город… везде люди живут.
- Жизнь, - с усмешкой протянул сторож, не меняя позы. – Н-да.
- Да, жизнь, - Яшка уверенно повторил. – А что, Архипыч? Это у тебя тут ничего. Это ты мертвецов сторожишь, и жизни у тебя тут нет. Разве что мы с Петькой.
- Грубишь, - Архипыч недовольно оскалился.
- Да ты скажи, как прогулсялся-то? – встрял Петр.
Архипыч почесал подбородок и тяжело вздохнул:
- Прогулялся… да не очень, ребята, - непонятная печаль замерцала в его глазах.
Мотылек упал обессилевший на пол.
- Обидел кто? – вздернул бровь Яшка.
- Нет. Никто не обидел. Просто. Тоска.
- Где был-то?
- В театре был.
- Ты смотри… - в один голос засмеялись могильщики. – Ну и как? Балет показывали?
- Какой на хрен балет… спектакль был. По Достоевскому…
- Да… культурка! – крякнул Яшка и опрокинул в себя пол стакана.
- Хорошая была постановка, - на миг просветлел Архипыч. – Хорошая. Только народу почти не было. Скажите, ребят, а еще театры есть тут у нас?
- Нет, - отрезал Петр, откусив от огурца. – Один. Да и тот на унитаз опрокинутый похож…
- Не заметил… жаль, очень жаль. Только один театр.
- А что ты ждал-то? Провинция. Ты, ей богу, будто вчера приехал!
- Зато кабаки неплохие есть, - довольно заметил Яшка.
- А у актеров лица бледные-бледные, - продолжал сторож Архипыч. – Печальные, глубокие. И не игра в печаль, а настоящая. И так народу мало в зале…
- Бледные от недоедания, может. А не нужны никому, вот и печаль.
- Да-да, не нужны, - согласился сторож. – Вот и я заметил. Ничего-то не нужно…
- Что ты, как убитый сегодня? Выпей лучше! Держи!
- Не буду пить. Не буду. Вот ты говоришь, жизнь там, да?..
- Ну, так!
- А я вот не увидел там. Не заметил я там жизни.
- Это уж твое дело.
- Мое. Мое, ты прав… и эти ряды пустые, эти размазанные кварталы, где все теряется. Темные проулки, ржавчина и пыль. Автобусы старые медленные, скрипящие за повортом. Скрипят качели на пустырях. И дети с глазами пустыми. Глаза-пустыри… не должно быть у детей таких глаз.
- Ты что несешь, Архипыч? – удивленно нахмурился Петр. – Порожняк какой-то…
- Вот, Петя, - перебил его сторож. – Порожняк и есть. Не движения, не интересов. Только скука и тоска, дебоши и бытовуха.
- Привыкнешь, - зло пробубнил Яшка.
- Нет, не пойду туда больше.
- Что же, - развел Петр руками. – Будешь тут так и сидеть?.. да и чего ты ждал, собственно?
- Ждал, - горько кивнул Архипыч. – Я ждал, что там что-то особенное происходит, понимаешь? Я, может, праздника искал… а там я услышал о чем говорят. Может быть, люди и не плохие совсем, но ничем абсолютно не заинтересованные! Инерция, инерция, безучастие. Коробит это, заражает даже, когда вот так в толпе идешь, сливаешься, теряешься…
- Ну, извини, - засмеялся Яшка. – Вот не думал… однако, запросы! Философ кладбищенский!
- Ты, Яша, слова-то выбирай, - сурово выдавил Архипыч, не глядя на него.
- Да я-то выбираю, это тут не пойми подо что подводишь.
- А я тебе скажу, - раздраженно произнес сторож, рывком усевшись на край кровати, и из окна на него посмотрели кресты. – Я тут целыми днями сижу. Книги только… да. Но не происходит ничего. Ни у самого себя, ни у других.  И не видно никого и ничего. Только вы двое одни и те же байки травите и могилы, могилы…
- Ты посмотри! – возмутился Яшка. – Ему, Петька, наше общество не нравится.
- Да ладно тебе… - отмахнулся Петр устало. – Что вы заводитесь.
- Не ладно, - Яшка не унимался. – Мы для него, понимаешь ли, компания паскудная. Он у нас больше с мертвецами говорить любит. Скажи, когда помрешь, кто твою могилу убирать будет? Никто, верно! И цветов не принесет… а мы с Петром и не придем к тебе даже тогда, раз так ты к нам.
Архипыч спокойно смотрел в глаза могильщику:
- Пускай и так… - сказал и лег обратно на койку.
- А театр тот, кстати, - после недолгой паузы произнес лукаво Яшка, хватаясь опять за бутыль. – Сносить будут.
- Как?.. – растерянно обернулся сторож.
- А вот так! И будет там ровное место. Чистое и свободное. И никаких больше балетов…
- Да?..
- Ага
Архипыч вдруг встал, достал из шкафа старый шарф, небрежно намотал его на шею и двинулся к двери.
- Ты куда? – вытаращил на него глаза Петр.
Сторож остановился, одной рукой держась за дверь, другой теребя кончик шарфа. Он опустил глаза:
- Один человек, прежде чем выйти, сказал: «У меня есть дело в конце коридора». Вот и меня ждет…
И Архипыч вышел. Тягучая тишина повисла в тесной коморке. Только с наружи траурно выла собака и что-то гудело в проводах. Прошла минута и наступила полночь.
- Знаешь, что? – обратился Петр к Яшке.
- Что?..
- Дураки мы с тобой. Бежим! – и, схватив его за шкирку, дернулся к двери.
- Зачем?
- Бежим, говорю!
Могильщики вылетели из сторожки, ища глазами своего товарища. Звали по имени. Странные звуки в ответ.
- Вот он! – крикнул Петька.
И, правда. Подальше, ближе к ограде на ветке молодого дуба Архипыч судорожно плясал в лихой петле шарфа.
- Повесился! – визжал Яшка в ужасе, пока они петляли мимо плит и надгробий.
- Ноги держи, мудила! – рявкнул Петр на него. – Из-за тебя он в петлю полез. Это ты довел.
- Архипыч! – едва не плача причитал Яшка, поддерживая ноги висельника. – Прости, ты прости!
Освободили быстро, еле-еле откачав, потащили в дом. Сторож, обмякший, как кукла, только мешал кашель со словами.
- Скажи что-нибудь! Ну, скажи… - тряс его Петр.
- Ты ж прости! Кто ж тебя знал, что ты так…
Архипыч наконец открыл глаза и обрывисто заговорил:
- Страшно… до чего же там...
- Чего?
- В аду… Я слышал. Играет тихая музыка...
- Ты чего несешь?..
- Да-да, отрывистая... как в том фильме Линч, вроде снял. Ластик.. Ластик-голова или как-то так.
- Успокойся, Архипыч.
- Она похожа чем-то на джаз. Такой оторывистый старый-старый джаз, как в длинном тоннеле звучит. Зловещий и будто озорной одновременно. Ничего похожего не слышал. Страшно... страшно.
- Ты прости меня! – не унимался Яшка. – И за мертвецов, и за театр.
- Давай побудем еще, - шепнул Петр. – Вдруг опять…   
- Нет… нет, мужики, - слабо выговорил сторож, поворачиваясь лицом к стене. – Не полезу больше. Лучше жить, лучше как угодно жить, чем эти звуки слушать. Вечность вечную только их слышать.

Осень, 2009