Догорающей жизни солома

*    *    *
Проснешься не  удачливым  Емелей
И не буржуем русским, а совком
В многоэтажном монстре из панелей
С построенным напротив двойником.
Легко с однообразным окруженьем
Мириться, если ходишь полупьян…
Снег, кажется, стреляет по мишеням,
Бьет в вырожденных пушкинских цыган.
Романса  сокрушительным страданьем
В тупик  цыганский поезд прошумел,
И нынче вымогательство с гаданьем
На рынках и  вокзалах их удел.
Что за корысть, Творец,  в народе этом,
Презревшем  ускоренье  и   застой?
Он,  дань отдав вину и сигаретам,
Из-под полы торгует наркотой.

Глухой зимы наскучившая рента
Снимается бутылкой со спиртным,
Акселерат, нанюхавшись «Момента»,
Взлетает вверх как черно-бурый дым.
Но только ты к полету не способен,
Тебя прельщают твердые пути,
Где тьма невразумительных колдобин
Стремится в клочья  душу растрясти,
Когда грызешь опять в таксомоторе
Дорожный жмых, не хочешь – а грызешь
И держишь путь, конечно, в крематорий,
И с горечью глядишь на молодежь,
Летящую огромными прыжками,
С восторгом прямо в пропасть, а не в высь,
Прекрасную, как банка с пауками,
В которой человеку не спастись.

*     *     *
Догорающей жизни солома,
И пронзительный запах шанели…
Незнакомка из желтого дома,
Ты забыла меня неужели?
Помню, как проникал к тебе  в  терем
Сквозь дождя  черно-бурые прутья
С шестикрылым таинственным зверем,
Повстречавшимся на перепутье.
В чудном  тереме с водкой и тортом,
Словно в башне из кости слоновой.
Мы втроем предавались восторгам
До зари, золотой и багровой.
Только вдруг кукарекает птица –
Кончен бал, и плоды наших оргий
В переплетах на полках пылиться,
Повезут  на авто в книготорги.
Желтых листьев  густое повидло
Толстым слоем лежит на дороге,
Сердцу кажется: солнце погибло,
Но рождается месяц двурогий.
Ах,  зачем это чудо с рогами,
Золотистым покрытое  плюшем,
Люди добрые топчут ногами,
И машины колесами плющат?


*   *    *
Мост над сумбурными тысячелетьями,
Солнечный свет ниоткуда.
Женщина – ваза с цветами  и сплетнями,
Хрупко-пуховое  чудо.
Из-за тебя  крепостные  поэзии
Выглядят, как прощелыги.
Из-за тебя, докатившись до  пенсии,
Пишут ненужные книги.
Знаешь всю жизнь, а встречаешь, как новое,
В толстом пальто без парфюма.
Что же ты, горе чугунно-пуховое,
В зеркало смотришь  угрюмо?

*      *       *                Е. Салиной

Брось ломтик батона  с корицей в  густое, как мед, молоко,
Твой друг, к сожаленью, не  рыцарь, и дом – не салон рококо,
Где  шумно в альковах роскошных шалят одалиски Буше –
На это смотреть тебе тошно, и ветер гуляет в душе.
А, может, с альбомчиком Климта представишь  расцвет  либерти:
В Сибири  убийственный климат, и  трудно не сбиться с пути.
Когда бы не слова лепнина, душа  в тот же час отцвела.
Спасаясь от пьяного сына, мать чудом осталась цела…

Поэт к эльсинору родному прибился угрюмый, как принц,
С бочонком ямайского рому и парой смазливых девиц.
Но разве помолишься Богу в пыли королевских хором,
Где выжить уже не помогут ни женские ласки, ни ром?
Понеже в орфическом джазе с Армстронгом поет Фитцжеральд –
Как девушки листья в  экстазе с деревьев летят на асфальт.
Что делают с  музыкой негры ? – Она, словно  храм без опор,
Кромсает душевные недра, бросая в мажор и в минор…
Но нынче родного глагола симфоний востребовал слух:
Свобод нахлебавшись по горло, народ превращается в слуг
И холит тельца золотого, и курит ему фимиам –
Рассеялись пастыри Слова по тюрьмам и желтым домам.
Горбатый стакан Сивкой-Буркой сперва в небеса вознесет –
Осыпавшейся штукатуркой в осадке  великий народ.

На кухне с бутылкой крем-соды не выразить с помощью слов,
Как музыкой дикой свободы  страну соблазнил  крысолов.
Он, вмиг на балы и парады истратив народный бюджет,
На совесть и честь от досады науськает стаю газет,
Чтоб мать ощущать, как чужую,  во тьме выбираясь из луж,
А сам убежит врассыпную с деньгами в заморскую глушь.
Для сына нет   участи  горше – покинуть родительский дом,
Но совесть и честь как партнерши  всегда не в согласье с умом.
Тот мелочно, как математик, пускает в расход сыновей…
Для русского скрипки Амати дороже степной соловей.

Ты с музою, трезвой в дрезину, придирками муча глагол,
Впоследствии простолюдину отведать даешь разносол.
Он сморщится, как от касторки, прослушав десяток стихов
И выкурив пачку махорки, вдруг водки потребует штоф.
Какую ужасную пьянку с утра затевает злодей!
Ему бы гитару, цыганку, да  тройку гнедых лошадей…
Наскучил мне терем, в котором собранье духов и румян –
Помчаться б на лодке с мотором, пока еще кормчий не пьян…
Под  крики взъерошенных чаек, исполненных старых обид,
Как будто взбесившийся чайник, моторка ревет на Оби.
А прошлое тонет в тумане, и беса становится злей
Поэт, убежав из Тамани от участи страшной своей.