Торжество Хама

                1
  Пора, мой друг, прощаться со стихами, поэта жребий горек и тяжел,
  Не вспоминая о “грядущем Хаме”: ведь он давным-давно уже пришел
  И над собраньем прелестей районных распространил хулы и глума свет,
  Но нас, друг в друга бешено влюбленных, между его избранниками нет.
  Хам, безусловно, ненавидит пасху и злодеяньем платит за добро,
  Выдавливая, как зубную пасту, лихих людей из тюбика метро.
  Размноженное хамское отродье цветет по обе стороны реки,
  И обращенье “Ваше благородье” с презреньем упраздняют босяки.
                2
  В тупик самозабвения ты загнан, где пузырится мертвая вода,
  Судьба судьбу, перекрестив зигзагом, ведет из ниоткуда в никуда.
  Ни дна тебе не будет ни покрышки, а только перемешанная муть,
  И глаз прекрасной дамы фотовспышки тебя уже не смогут обмануть.
  Но не мытьем, так катаньем ты атом заставишь на мгновенье побледнеть,
  Чтоб страх вселенной фотоаппаратом на память смог дурак запечатлеть,
  А после предоставить в обозренье научных достижений и побед
  Для собственного умопомраченья подопытного узника портрет.
  Пока народ шумит за горизонтом, как вещь в себе, непознанный никем,
  Зачем на Мерседесе шестисотом дурак спешит отправиться в Эдем?
  Бездарно жизнь на мелочи истратив, не может он спросить: “кто я такой?”
  У зеркала, честнейшего из братьев, когда уже курносая с косой
  Сопит и ждет удобного момента, чтоб, у Творца не требуя наград,
  В карете скорой помощи клиента без проволочек выпроводить в ад.
  Хотя свой образ, выстроенный дивно, душа благоустраивать должна:
  Раба страстей судьба бесперспективна, и ждет его с улыбкой сатана …
                3
   Холодная, дождливая неделя ландшафты трансформировала в суп,
  Где плавает, как в фильме Бунюэля, зарезанной мечты ветвистый труп.
  И люди, не сочувствуя забаве, согласны наблюдать со стороны,
  Как демоны железными зубами рвут тело обездвиженной страны.
  Одно спасенье — старый, добрый вермут,
                поскольку ночью волей властных сил
  Преображенью город был подвергнут и пал, в конце концов, как Измаил.
  Живя в кромешной самообороне, цедя сквозь зубы новый-старый гимн,
  Ты в переименованном районе в десятый раз становишься другим…
  Покамест бремя хамского недуга не раздробило своды бытия,
  Давай-ка выпьем, верная подруга, по рюмке ординарного питья!
  Никто вокруг не примет нас за пьяниц, глотком вина утешься, сибарит,
  И злого счастья девичий румянец ланиты бледной дамы озарит.
  А лучше чай заварим зверобоем, пусть застит очи ее платья ткань,
  Когда глядит в окно на нас с тобою Новосибирск, а не Тьмутаракань.
  Он, оглушенный монотонной тенью столицы, откровенно в год свиньи
  Представит нам обширные владенья и выставит сокровища свои...
  Где с песней в перестроечном дурмане, пренебрегая рыночной тропой,
  То в душегубство бросятся крестьяне, то в эсхатологический запой.
  А в городе приезжие мужчины в лесостепном и водном паспарту
  Преображают фабрики в руины и делают из порта сироту…
  Хоть площади украшены дворцами, и иномарки мчат во весь опор,
  Кто мы и где, уже не знаем сами, и глохнет сердца пламенный мотор.
                4
  За барахолкой тракт гусино-бродский, автомобили провожая в путь,
  От ласточек, рисующих наброски, с собою сходства требует чуть-чуть.
  Они штрихами легкими хотя бы попробовали б выразить, смеясь,
  Как мучат проезжающих ухабы, колдобины, коричневая грязь…
  О, жадная проселочная глина, целующая путников в засос,
  Съест с потрохами даже исполина, а тракторы оставит без колес…
  Но выпестует ворох летней лени когда-нибудь за городом июль,
  В тумане термоягодных варений кусают пауты больнее пуль.
  Столб воздуха настоян на полыни, как выпьешь полстакана — тянет спать,
  Под гнетом доморощенной гордыни душа начнет о вечности роптать…
  Над телом промотавшегося сына в сосновой телогрейке и с горбом
  Спит западно-сибирская равнина, в рекламный помещенная альбом.
  А мы поодиночке и попарно, сойдясь к реке, устанем от степей,
  Где по-провинциальному вульгарно луна прилипла к небу, как репей.
  Но, ощутив, что мы великороссы, войдем гурьбой по щиколотки в Обь,
  И камешков на дне цветная россыпь уймет метафизическую скорбь.
  Листочек по течению без цели на север отправляется пешком,
  А счастье наше Богом неужели погребено под глиной и песком?
                5
  Тоска по золотым шестидесятым встревожит сердце, несмотря на стыд,
  Ведь детство надувным аэростатом всегда в пространстве памяти парит.
  Переварив времен песок и гравий поймешь, как хитроумный Одиссей:
  Нет лютого мороза величавей, а оттепели — хуже и грязней.
  Когда взойдет звезда капитализма, российское пространство закоптив,
  Ужели нашу жизнь звезды харизма оставит сразу без альтернатив,
  И ветер Богом проклятое семя в беспечные забросит города,
  Чтоб хамы, презираемые всеми, там утвердились раз и навсегда…
  Блажен, кто примирился с горькой тайной
                и возлюбил старорежимный хлам,
  Где пиццу тишины патриархальной вкушают земляки по вечерам
  И сосуществованье еле длится, пар выпущен, и в комнате темно…
  Но почему душа всегда стремится на огонек наивного кино?