С звездой в корзинке телебашни

*     *      *
Ничего нет  достоверней вымысла в царстве  пожирателей  молвы,
Мода вон из дома мусор  вынесла – пифии в фаворе и  волхвы.
Даже птицы в  небе   дышат жабрами, потому что воздух – страшный яд,
И кусты схватить  руками жадными каждого поэта норовят.

Запах денег вместе с дымом ладана пропитал калейдоскоп недель,
И душа, как Соня Мармеладова, каждый день выходит на панель.
Крепостного муз с глазами кролика, душу заложившего за стих,
Манят экзотической символикой  уроженцы свалок городских.

Ночью снега карточные домики разбивает ветер в пух и прах,
Разбросав окружности и ромбики на давно не кошеных  полях.
Разоблачены  любовь и истина, ставшие предметами  продаж,
Взвились бесы  высохшими листьями,   устремляясь прямо на шабаш.
Ах, как они быстро размножаются, покрывают дол за пядью пядь.
Им простые люди не решаются в одиночку противостоять…

Бог, пошли нам ангелов–карателей, а иначе соскрести никак
Невозможно с душ у обывателей мирового тленья горький шлак.
Ведь  души небесные сокровища, как песок, не держатся в горсти.
И за миллиарды Абрамовича  не удастся их приобрести.
В человеке без  самосожжения вянет Богом вскормленный глагол,
И тогда предел  воображения – самолеты, яхты и футбол.

Чтя зимы неписаные правила –  сладко спи, закутавшись в тулуп:
Жизнь не зря страдать тебя заставила от огня, воды и медных труб,
И, хотя любовь с престола свергнута, и ты стал ничем не знаменит,
Женских губ кольцо со вкусом вермута тянет к себе пуще, чем магнит…
Но процесс закончен исторический, и, предвосхищая Страшный суд,
Из стакана пить портвейн «Таврический» в сквер тебя товарищи зовут.

*      *       *
Однажды с каторги домашней уходишь странствовать в запой
С звездой в корзинке телебашни, как будто рыбкой золотой
Для исполнения  желаний,  от чада кухонной плиты
С  напором льва, а сердцем лани, и с диким ужасом на «ты».
Всю жизнь – страницу манускрипта – крест-накрест зачеркнув пером,
Уйдешь евреем из Египта отягощенный барахлом.
Но, приступы водобоязни преодолев, с мешком щедрот
За что египетские казни шлешь на обобранный народ?


*    *    *     Юрию Попкову

Зачем старик упрямый, как ребенок,
Во сне читает слово «листопад»,
Когда снежинки в форме шестеренок
Вокруг летят вразброд и невпопад?
Спеша к  земле на ежегодный саммит,
Садятся, словно птицы на насест…
Душа  всегда про осень мандельштамит,
Когда ей тело нянчить надоест.
В засученной штанине переулка,
Где сбились в кучу несколько карет,
Хранит сугроба белая шкатулка
Какой – не догадаешься – секрет.
Снег как бальзам для городской утробы,
Но знак несчастья для зверей и птиц…
Однажды вдруг откроешь, что сугробы –
Футляры для кощеевых яиц.
Снежинок фантастические числа –
Укор воображению дельцов…
Никто про снег писать не научился,
Как Пушкин, Тютчев, Малышев, Рубцов.


*   *   *         Е. Салиной

Словно с писаной торбой, с наукой
Суетишься, резвясь, до  седин,
С косоглазой, хромой, криворукой,
Одержимый неистовой скукой
И удачливый, как Аладдин.
Но чем больше откроешь, презренный,
Тем сильнее сгущается тьма,
До корней разветвленной вселенной
Не дотянется скальпель ума.
И, лелея задрипанный атом,
Будто деву в собольем манто,
Ты в полемике с вечным Сократом
Согласишься, что знаешь Ничто.
И хотя кучу книг прочитаешь,
Не способен ничто предсказать,
Потому что не знаешь, что  знаешь,
И не знаешь, что следует знать.
И природа с закрытым забралом,
Как дорога, ведущая в Рим,
Слишком благоволит генералам,
Но жестока к чинам рядовым.