Рыжее чудо. Глава VI. Зелёные человечки

            Мяч бабахнул прямо в точку коленного нерва. Ухоженная лапка Мартина дёрнулась и встала на место. Это было смешно, но смеяться было лень. Захотелось пойти к зеркалу, встать на задние лапки, а остальными четырьмя покрутить у виска, а уж потом сказать себе «ха-ха-ха». По-хорошему, это надо было адресовать маленькому хулигану, но не мог же Мартин учить сына глупым жестам своей молодости. А ещё хотелось лечь и отключиться, потому что ночь не задалась – малыш Яго, обожравшись гороховой каши, не давал спать. Эсмеральда, конечно же, сразу просыпалась, гладила рыженький животик и успокаивала малыша, и когда его, убаюканного, смаривал сон, мамаша вмиг отключалась и спала – чутко, но крепко. Так умела делать только она. Мартин не мог. Он начинал злиться на жену, словно она была виновата в том, что безмозглый горох в животе мальца не желал поддаваться телепатическому внушению и поубавить манию собственного величия, а продолжал набухать внутри несчастного ребёнка под аккомпанемент яростных пушечных раскатов.
Папа Мартин от всего этого переживал слишком ярко и оттого бестолково. Малышу совсем не делалось легче от нервного метания неестественно большой, бесформенно-жуткой тени отца на ближней стене, которая в полутьме дежурного освещения медленно растворялась в наползавшей сверху и с боков темноте и оттого казалась бесконечной, как ностальгия по ушедшей молодости и чужим деньгам. И только удачные походы на горшочек, куда Мартин таскал рыжее несчастье на руках, давали возможность почувствовать свою полезность.
Мячик в невыспавшегося папу метко запустил карапуз постарше. Его нарекли Гус – в честь славного голландца-тренера, и он вовсю старался это самое оправдать. К пяти месяцам Гуслик уже мог «держать» мяч четырьмя ножками. Он мог бы и шестью, но в этом случае могли присудить игру рукой, а папа учил не мухлевать без крайней необходимости. Папа вообще был мудрый. А как иначе при такой-то маме? Тут ещё и бабушка объявилась. Отец Эсмеральды к старости вдруг поумнел, стал меньше пить, и начал вспоминать всякое… Оказывается, была бабушка. Она, как будто, жила в Санкт-Петербурге, и тесть Мартина проникся уверенностью, что мамочка его всё ещё здравствует. Во всяком случае, звонок на мобильный, номер которого тестю удалось раздобыть через брачное агентство «А теперь мы идём к вам», позволил услышать на том конце шамканье и хмыканье на тараканьем языке, которое, несомненно, могло издавать что-то пока ещё живое. Более того, менеджер агентства – опытный сводник утверждал, что некая дама преклонных лет регулярно купается в невской проруби и перечисляет деньги на валютный счёт тараканьего приюта «Рыжее счастье». Тестю хотелось припасть биологической мамаше на грудь, а заодно поинтересоваться возможным наследством. Мать – дело святое. Хочешь, не хочешь, а следовало собираться в Питер.
Остальные детишки – их было довольно много – не создавали особых хлопот. Не считая одной девочки, которая вела себя странным образом. В то время как другие, не успев проснуться, бежали играть и драться с местной шпаной – бездомными плодами тараканьих свадеб, Ассоль тщательно заплетала свои усы-косички и садилась в уголок. Уставившись перед собой, она о чём-то размышляла, и её переживания отражались на её челе, и было хорошо видно, когда она грустит, а когда радуется чему-то своему. А как-то раз Эсмеральда увидела, что Ассоль считала звёзды в ночном небе…
Ассоль с виду была совсем безобидной, но попытки обидеть её или даже просто поддеть заканчивались сразу. Обидчик словно забывал, что хотел, и с глупой улыбкой на лице уходил прочь.
Мартин, глядя на дочь, догадывался, кто перед ним, и хотел только одного: чтобы всё шло своим чередом. Он и Эсмеральда теперь стали вдвойне внимательны, боясь пропустить, если в один прекрасный день рядом окажется открытый портал в Зазеркалье. Девочка вполне могла это сделать – из любопытства, и просто потому, что настало её время. Рано или поздно такое случится, но родители желали сколь возможно уберечь её от лишних испытаний и опасностей.
Однажды Ассоль сказала маме, что познакомилась с двумя черепашками. Эсмеральда не удивилась, хотя знала, что никаких черепах в округе нет. Не успела она подумать, что черепашки всё же лучше, чем сердцеед Феб, как Ассоль, хитро сощурившись, попросила маму… рассказать про Феба. Девчонка читала мысли.
В свободное от семейных забот время, которого было не так уж много, Эсмеральде по-прежнему нравилось листать любимые книги, а по вечерам смотреть на звёзды. И только изредка, предупредив Мартина, она позволяла себе «витать в облаках», осторожно окунаясь в Зазеркалье. А теперь, узнав, что «образы» посещают маленькую Ассоль, она встревожилась не на шутку.
Отвечая дочери, Эсмеральда рассказала ей о том, что не имело смысла более скрывать: о мире виртуальной реальности, где оживают любимые книги, о Нотр-Даме, хрупкой душе мрачного звонаря Квазимодо, о цыганке и её Фебе, о других трогательных встречах и героях юности. Она умолчала лишь о том, что олицетворяло ужас Зазеркалья, не сказав о зле, которое охотилось за душами, неосторожно покинувшими тело. Опустив эти подробности, чтобы не испугать ребёнка, Эсмеральда просто предупредила, что в Зазеркалье «бывает больно». И ещё наказала опасаться двух зеркал. На что Ассоль ответила, что давно знает про портал, потому что чувствует его, и он – этот портал не единственный на территории института, о чём родители сами не знают. Однако ни в одну из «этих дверей» она не заходила, потому что не хотела расстраивать папу с мамой. А что до черепашек… Они сами пришли к ней и подружились.
И тут Эсмеральда поняла, что дочь пошла дальше матери. Ассоль не читала в Зазеркалье «живых» книжек. Она их выдумывала и оживляла сама!
После этого разговора отношения изменились. Мать видела в девочке продолжение себя и поэтому хорошо понимала её. Дочь пыталась всячески оберегать маму – пока ещё наивно, по-детски. В отношении Ассоль к родителям, которые стали понятнее и ближе, начали проскальзывать трогательные нотки «взрослого» покровительства.
Ассоль ясно ощущала, что мать, ведая тёмную сторону чудес, боится за неё. Но сама девушка страхов не знала, чувствуя зов неведомой силы, вложенной в каждую клеточку её тела и родничок сознания. Успокоить маму можно было лишь доверительной откровенностью, и Ассоль стала делиться с Эсмеральдой тем, что трогало её, и встречала понимание. Про подруг-черепашек – хозяек странных снов, она рассказала маме целую сказку. Вернее, пересказала историю, услышанную ею от «противного» кота Бони, который как-то раз без приглашения явился из мира черепашек в сон Ассоль, чтобы поболтать.

СКАЗКА ПРО ЧЕРЕПАШЕК (записано со слов кота Бони)
Я – кот Бонифаций. Вполне нормальное имя. И совсем я не противный. Вот возьму и расскажу про черепашек хорошую сказку, чтобы им стало стыдно не любить меня. А ты, Ассоль, слушай, ведь мы с тобой одной крови. И не потому, что оба мы не люди, и ты такая кроха, что не сможешь дёргать меня за хвост, как некоторые. А потому, что мы оба любим маленьких и всё-всё вокруг.
…Жили-были две черепашки, звали их Шуня и Маша. Они были почти одного возраста. Маша была годика на три старше, но ведь черепахи живут долго, и три года разницы можно совсем не учитывать.
Имя Шуня получилось из полного её имени, которое было Черепашуня. Из него взяли и убрали приставку «череп», потому что череп для дамы – не главное, а главное то, что на нём надето.
Одежда была больной темой Шуни. По поводу своего длинного «сложносочинённого» имени Шуня в разговорах сокрушалась вот так:
– Ну, при чём здесь череп, право слово, когда одеть нечего! Единственный, затрёпанный, вышедший из моды панцирь… А Вам, я вижу, доставляет удовольствие издеваться над девушкой!
И продолжала так:
– Ах, вы ещё и про шляпу? Все вокруг такие жадные, – мужчины называются… Ну, была у меня шляпа – «треух времён Бонапарта»! Вы бы видели её облезлый край…
Тут Шуне становилось стыдно, и она замолкала, жалея свою страшненькую, безвременно ушедшую шляпку. Ведь о почивших говорят или хорошо, или – ничего.
Единственную шляпу Шуни съела моль, прилетевшая на заработки из Туркестана.
Приставучая Моль, обнажая тощую грудь, демонстрировала прохожим якобы некормленых детишек - «грудных» сибемолек. Она делала вид, что просит на хлеб, а у зазевавшихся съедала шляпы. Стыдобище прямо! Вот и Шуня – ушки свои крохотные развесила в сострадании, а Моль как вскинется, вихрем как закружится: ап! – чвик-чвяк-ульк… – и нет шляпы! А противные сибемольки за пятки ещё норовили Шуню куснуть, и совсем они не грудные были, а злые карлики-марлики, вот!
Вторая черепашка Маша была «просто Мария» – скромная и положительная Мария Альбертовна. Худая и высокая, она носила пенсне. Глядя на шебутную Шуню, Мария укоризненно качала головой и напоминала, что хорошая Маша всегда ела кашу и носила шерстяные полосатые чулки.
– А ты, Шуня, ты… ты…– У Маши кончался запас слов, и она, сердясь, блестела стёклышками своего пенсне.
Они крепко любили друг дружку, потому что в детстве их обеих дразнили черепульками Ниндзя. А чтобы различать, Шуню вредные лягушата-мальчишки звали Ниндзя-зя, а Машу – Ниндзя-низя! Это потому, что Маша, ну прямо как взрослая вредина, не разрешала им есть мороженое. А сама… сама… Сама она целовалась с розовеньким пупсом – личинкой бабочки Баттерфляй, которая задирала нос, потому что была пёстрой! И этого Шуня Маше ну никак не могла простить, но простила. Потому что в глубине души она знала, что Маша вырастет худой, и будет носить пенсне, и… И вот тут Шуня, с ужасом думая о будущем Маши, с трудом произносила про себя услышанное где-то: «старая че-ре-па-хо-дева». И от этого становилось жутко и жалко подругу до слёз.
У них, как у всех приличных черепашек, были хозяйки. С ними было не стыдно показаться на людях.
Шунина хозяйка была красивая-красивая, и у неё была ярко-красная куртка. Говорили, что она немного колдунья – из тех, что феи.
Машина хозяйка казалась смешливой, но её очи цвета апрельского неба были глубже самой глубокой части пруда в парке, где черепашке Маше довелось как-то купаться. И она купалась тогда не одна… Ах, этот пупс!
Но то была давняя история, и теперь противная вер-ти-крыл-ка Баттерфляй, в которую «сметаморфозила» шустрая куколка пупса в рамках своего карьерного роста, называла это ошибками молодости. А Маше хотелось скорее всё забыть, и она ругала про себя пупса, презрительно обзывая его не ошибкой молодости, а самой что ни на есть ошибкой природы.
Маше нравилось её имя, а в особенности его первая буква, потому что она была заглавной, и у неё торчали ножки по бокам – почти как у черепашек… Нарядная буква «М» в первый раз очаровала Маню, когда её катали по Москве. Она видела эту букву несколько раз над входами в столичное метро. Ах, метро! Это было так романтично. Яркое освещение, витражи, бегущие лестницы с людьми, чистота и блеск; шум стремительных поездов, отражающихся в полированном мраморе стен… Маша была в метро всего-то раз – в раннем детстве, когда её везли из зоомагазина в картонной коробке с круглыми дырками по бокам. Вот в дырочку она и подглядела это сверкающее великолепие, которое осталось в памяти. А ещё она видела Макдоналдс. Над входом тоже была новенькая «М», и оттуда так вкусно пахло. Она видела детей, которые заходили туда весёлыми и голодными, а выходили весёлыми и сытыми! Ещё она видела противных жирных голубей, и любопытную ворону. Ворона, прыгая рядом, смешно склоняла голову и норовила заглянуть к Маше в коробку, но та показала через дырку язык, и ворона отстала. В какой-то момент Маше захотелось выйти из своей некрасивой коробки и жить на городских улицах вместе с воробьями и кошками. Но она не смогла бы перейти улицу, потому что светофор, рассчитанный на людей и собак, переключался так быстро, что черепахам было не успеть пройти и десятой части перехода. А жить на одной стороне улицы было скучно. Вот если бы она умела летать…
Шуня жила в квартире, которую делила со своей хозяйкой и её мамой. Одну из комнат Шуня отдала им, вторую обустроила для себя. Справедливости ради надо сказать, что дамы приходили спать в комнату Шуни. Они считали, что здесь спальня, и бесцеремонно устраивались на двух кроватях, поставленных рядом. Шуня им прощала. Она понимала, что надо быть снисходительной, потому что люди, да ещё взрослые – они же дети! Более того, она просила древнего домашнего паука Квазимошу, который вот уже лет десять жил впроголодь за тумбочкой, не греметь по ночам своими старыми костями и не будить «детей».
Кроватями, шкафом и прочими ненужными ей вещами Шуня великодушно разрешала пользоваться неразумным людям. Но в её угол – у окошка – без разрешения не ходил никто! Тут была её спаленка: подстилочка на пёстром матрасике, а ещё ширма – старинная, японская, с драконами и чудными карликовыми деревцами, у которых были кривые стволы с причудливо закрученными ветвями, а ярко-зеленые кроны этих деревьев были плоские, словно приплюснутые сверху тяжеленным утюгом…
Мисок тут, в спальне, конечно же, не было: культурные создания кушают на кухне, а потом ходят в туалет.
С последним у Шуни были проблемы. Она ни за что не хотела даже приближаться к кошачьей «коробке»! Потому что оттуда, несмотря на гранулы катсана, дурно пахло. Это было ужасное место, где кот Бонифаций не просто справлял естественные надобности, но и «метил». Он, конечно, был не очень виноват – метить территорию заставляла его кошачья природа. И когда его отучили-таки «прикладываться» в углах квартиры, он стал ходить за этим в туалетную комнату. Благо, сообразительная хозяйка поставила его коробку подальше от Шуниной тарелочки с песочком – у противоположной стены туалета. Несмотря на это, Шуня старалась вообще не встречаться в интимном месте с бесстыжим котом.
Кот был по-своёму несчастен. Настоящая хозяйка квартиры – а это была, конечно же, Шуня – попирала его права, и не только в туалете. Ему вообще негде было жить! Нет, он, конечно, гулял, где хотел, сытно ел, и пил не воду, но при этом чувствовал себя несчастным бомжем, потому что Шуня, к которой он испытывал тайные чувства, смотрела на него осуждающе, где бы тот не появился. Не помогал даже белый галстук на шёрстке его мужественной впалой груди, которым он ужасно гордился, и старался всячески демонстрировать. Не помогало и его гламурное имя Боня, которое так нравилось окружающим, а больше всех ему самому. К величайшему сожалению, все эти очевидные прелести нисколько не впечатляли своенравную черепашку. А по поводу его уменьшительно-ласкательного имени Шуня как-то сказала, что погоняло Бонифация попахивает чем-то заграничным, и посоветовала коту эмигрировать в Израиль, или куда подальше. Представьте, она так и сказала: «по-го-ня-ло Бо-ни-фа-ция» – назвала Боню его полным именем, которое тот ненавидел, вдобавок ругалась по фене, словно тут была тюрьма.
Кот был подкидышем и уважал местного участкового, потому что тот его и подкинул «в хорошие руки, на сытные харчи». Кот скрывал своё происхождение и не признавал, что его нашли на мусорке, в то время как приличных детей находят в капусте. Он отшучивался, что является незаконнорожденным сыном любимого кота внука лейтенанта Шмидта, благо, проверить это было невозможно. А Шуне «гнал», что его дед – знаменитый авантюрист и казнокрад кот Базилио до сих пор ещё жив, и скрывается от правосудия в джунглях Амазонки вместе с бонзами Третьего Рейха. А когда дед Базилио помрёт, Боне достанутся по завещанию копи царя Соломона…
Так вот, насчёт участкового. Кот, в отчаянии от невнимания к себе, задумал написать на Шуню заявление, что черепаха, намекая на Израиль, призывает его, честного кота, к национальной розни, а это наказуемо. Вдобавок кот собирался приврать, что Шуня – вовсе не Шуня, а радистка Кэт, сделавшая пластическую операцию. И когда она ходит по комнате, переваливаясь и постукивая панцирем по полу, она вовсе не постукивает, а «стучит» азбукой Морзе в ЦРУ. А может, в Тбилиси.
Кот лелеял мысли о мести, жалея себя, и оттого злился ещё больше. Но злость проходила – он был в сущности добрым. И ещё он подозревал, что Шуня ревнует к нему их хозяйку… Ну а, вдруг она ревнует не хозяйку к коту, а кота к ней?! В животе кота урчало от мыслей, а голова шла кругом.
Куда там «Санта-Барбаре»!
Шуня сама поняла, что хватила лишку и извинилась перед котом. Чего ей это стоило, могла понять только товарка Маша… Но та была на другом конце города, а квартирный телефон второй день не работал. Мобилками же черепашки не пользовались, потому что излучение портит цвет лица. Кот, несмотря на принесенные ему официальные извинения, гордо отвернулся. Однако участковому писать раздумал…Раздумал…

Тут, на этом слове сказка «забуксовала», потому что глазки Ассоль стали слипаться, а речь путаться. Она продолжала ещё какое-то время говорить-говорить, и казалось, что рассказывает вовсе не она, а кто-то другой – хитрый и невидимый. Но Эсмеральда точно знала, что никто в её дочь не вселялся, а просто тело не поспевало за развитием интеллекта. Так бывает. И ещё бывает, такое укорачивает жизнь. Эсмеральда в последнее не верила, сама собиралась жить долго-долго, а про детей и говорить нечего!
Мартин обожал своих девчонок. Таскал им цветы… Ассоль «тащилась» от цветов. Именно так она и говорила: «тащилась»! Звучало грубовато, но точно. Потому что букетик полевых солнышек-ромашек зажигал её взгляд, в глазах скакали бесенята, разбрасывая яркие жёлтые блики, такие же, как сердечки у ромашек. Кустик незабудок заливал бездонной голубизной её очи, и было страшно узнать, где их дно, потому что на это потребуется вся жизнь. А золотистые азиатские лилии Ассоль просто обожала, потому что они шли рыженьким!
Но Эсмеральда любила розы, потому что была однолюбом. Классические красные розы, которые почему-то стали немодны, напоминали то, что было дорого ей. А что может быть дороже памяти? Настоящее? Но оно, настоящее не особенно нуждалось в цветах. Вот, Яго – он рос на глазах, и это было прекрасно, но для этого нужно было много кушать, а розы… Они явно уступали гороху и ячневой каше.
Эсмеральде иногда казалось, что крепыш Яго всё больше напоминает её собственного братца. Пусть так, родных не выбирают, их просто любят. К тому же, если Яго пойдет в своего дядю, шесть стальных бицепсов и мощный торс – тоже не плохо для семьи, у которой уже есть «голова», и которую, так случается, приходится защищать кулаками здесь и сейчас, не полагаясь на магические «фенечки».
Средненький – непоседа Гус был ловок физически, при этом затейлив и вовсе не глуп. Футбол – футболом, но Гус неожиданно приловчился играть на скрипке, которую сам и смастерил из берцовой кости опившегося дихлофосом таракана-бомжа, а струны и смычок скрипочки сделал из переплетённых и поканифоленных им волосков, вероломно изъятых у спящей Ассоль… Даже папин старинный друг – «живой классик» Фуня, случайно услыхав скрипучее пиликанье Гуслика, отметил, что это, несомненно, лучше, чем бритвой по стеклу. Фуня вообще всегда говорил то, что думал. А думал он про других по-разному. Про себя же он всегда думал хорошо, а потому и жил легко.
Остальные детки Мартина и Эсмеральды ничем особенным не выделялись. То есть не выделялись каждый по отдельности, потому что держались всегда вместе, словно муравьи или мушкетёры короля – «один за всех, и все за одного!». В этом были их сила и отличие.
И куда прикажете их всех деть, когда родители уедут в Санкт-Петербург сопровождать престарелого пьющего «папу»?

Одних детей оставлять Эсмеральда и Мартин не хотели ни за что. И дело было вовсе не в том, что дети не смогут пожить самостоятельно, как тысячи маленьких несчастных, а может и счастливых тараканов, брошенных родителями. То было делом принципа – воспитывать их в семье, потому что улица учит выживать в стае и, перегрызая глотки, карабкаться наверх. Но когда отыщется тот, кто сильнее, выпустят кишки из тебя. Семья же учит любить и жертвовать, а если надо, защищаться, но делать это с умом.
Брат Эсмеральды любил своих племянников. Не будучи способным к сложным умозаключениям, он обладал простой логикой и сильными чувствами. Если природа что-то не додает, она рассчитывается с лихвой тем, что есть – это, как обострённый слух у слепых. Когда брат дрался, он шёл до конца, не жалея себя, а если любил, то без оглядки. Жил он, если и не в полярном чёрно-белом мире, то среди монохромной палитры нескольких самых простых и ярких красок. Грозный дядюшка мог защитить детишек от любого врага. То был хороший пример, но этого было не достаточно. Несомненно, он мог бы научить малолеток ещё многому – хорошему и доброму, но совсем не умел этого делать. И его воспитание сводилось к очередной демонстрации, как подменить интеллект кулаками.
Оставить детей на него было, конечно, лучше, чем на улице, но ненамного.
Доверить деток людям было бы верхом безрассудства. Витающий в облаках Ваня и плутавший в рифмах Фуня – они были добрые, но неловкие, и запросто могли подавить малышей каблуками. А другие люди – они ещё и злые, тараканов не любят. Эти варианты даже не рассматривались.
Вот и вышло: быть с детьми Эсмеральде. Оставалось решить, как остальным добираться до Питера.

Ястреб не умел плакать, а если бы умел, то заплакал. Его не брали. Его!!! Который прошёл огни и воды и ни разу не сдал «того, который во мне сидит» ни чёрным диверсантам, ни безбашенному ОМОНу. Ни даже Вороне, которая так смотрела… Конечно, он уже не молод, и нуждается в замене агрегатов, но это ещё не значит…
В действительности вертолёт не мог лететь так далеко уже потому, что нуждался в человеке. Ему нужны были частые дозаправки. Кроме того, запускать двигатель можно было только снаружи – специальным стартером или, раскручивая винт мускульной силой людей, потому что Ястреб был совсем маленьким вертолётом. Его вины в том не было, но он всё равно расстроился.
Ястреб, как и все «правильные» машины, любил своих хозяев больше, чем себя. Он и хозяевами-то их по-настоящему не считал, радуясь, что имеет столько друзей, которых может оберегать и дарить им радость неба.
Вот и сейчас Ястреб переживал, как отправить тараканов в Питер. Не поездом же, в самом деле, в котором ездят бездомные мухи и подают невкусный чай! И как можно путешествовать, если накрепко привязан к рельсам? По дороге к Санкт-Петербургу есть местечко Ромашково, вокруг которого растёт столько дивных цветов, и один Паровозик покинул свои рельсы, чтобы побарахтаться в этих цветах и насладиться их ароматом – Ястреб видел про это в мультфильме. Но ведь так бывает только в сказках… А в самолёт не разрешают брать пилочки для ноготков, и вообще не пустят без паспорта, которого у тестя Мартина отродясь не было.
Отец Эсмеральды не имел документа по той причине, что в паспорте не хватало листиков для многочисленных штампов ЗАГСов о тараканьих свадьбах. А без этого старого таракана поездка к бабушке становилась бессмысленной. Был, конечно, вариант лететь инкогнито, прячась в чужой одежде или багаже, но Мартин был против. Он не хотел нелегальщины даже от тестя. Он трепетно относился к вопросам расового равенства и желал равных прав и обязанностей для всех. Однако политику недолюбливал. Жертвовать свободу или здоровье на алтарь борьбы за честь своей породы, следуя примеру застреленного тёзки – пламенного темнокожего борца Мартина Лютера Кинга, не собирался вовсе. Это было вполне по-интеллигентски, и геройством не пахло. Мартин вообще не был ни хорошим, ни плохим. Он был живым. А жизнь – коктейль плохо смешиваемых добра и зла, как томатный сок и водка. Иначе это не жизнь, а миска затхлой воды на выцветшей скатерти.
Оставалось лететь на воздушном шаре. Справедливости ради надо сказать, что Фуня предлагал свой старый «Москвичок», но к нему прилагался сам Фуня, а к Фуне – его вирши. Но детям был нужен свежий воздух, а во-вторых, стихи Конфуция были столь философски глубоки, «эротичны и проникновенны», что детям слушать их было рано.
Воздушный шар – экологически чистый транспорт. Он гарантировал массу романтических приятностей, но не меньше проблем: управляться с ним было ненамного проще, чем с парусным судном. Зато весело.
Шар, так шар – славный такой шарик с водородом, гелием или подогретым воздухом! Только бы остроклювая Ворона не прознала.

Малиновые и зелёные сгустки света, ослепительно яркие в центре и меркнущие в окружающей толще напитанного сыростью воздуха, с завидной периодичностью рождались где-то внизу и стремительно рвались вверх. Звук хлопка за ними запаздывал. Угрожающе шипя, подобно искрам небесного огня огненные звёзды проносились мимо раскрывших рты путешественников, чтобы угаснуть где-то над головой – в сумраке грозового неба.
На счастье, огни дешёвого китайского фейерверка отгрохотали в некотором отдалении от нежной оболочки плывущего над землёй шара, и легчайший газ – душа воздушного бродяги – не покинул своих пределов, сохранив шару и его обитателям жизнь. Внизу гуляли свадьбу, ведь на улице была суббота; пили и уже успели подраться. Китайские шутихи запускались практически с рук, и одному из гостей опалило волосья и брови.
Несомненно, сгореть в огнях свадебного фейерверка приятнее, чем быть склёванным воробьём или, к примеру, расплющенным упавшей со стола ложкой. Но куда лучше, оставаясь в «сыром и нераздавленном» виде, глядеть в звёздное небо и думать об Эсмеральде. Так полагал Мартин. Тесть тоже не планировал умирать, не вступив в наследство.
Брат Эсмеральды сидел, набычившись, на краю корзины-гондолы. Оглаживая кобуру, он смотрел вниз, пытаясь разглядеть «шпану» на земле. И ему это удалось, потому что шар летел невысоко, но стрелять с такого расстояния было всё равно бесполезно, и он не стал тратить патроны. Вместо этого он развернулся над бездной и… Трудно ожидать, что «божья роса» достигла хулиганов, но стало легче на душе. Ассоль тактично отвернулась и хихикнула. Ей тоже было, ох как не по себе, когда шар, словно живой, в страхе вздрагивал от ударных волн свистящих рядом шутейных снарядов, которые казались огромны, потому что воздушный шар был совсем маленький. Девочка, хотя и предчувствовала, что плохого сегодня не случится, вздохнула с явным облегчением, когда шар миновал зону «обстрела».
А Гуслик сидел на полу корзины – в самом уголке – и пиликал себе на скрипочке.
Когда струны скрипочки просыхали, они рвались, их приходилось часто менять. Поэтому Гуслик переживал, собираясь в путешествие. Когда решили взять Ассоль, он успокоился. Пацан так и считал, что Ассоль летит с ним специально в качестве клумбочки для выращивания струн к его скрипочке.
Скрипка эта заменила Гусу в походе всё, ведь играть в футбол в маленькой корзине, заваленной скарбом, едой, баллончиками с газом и мешочками с песком, было немыслимо. Да и не с кем. А огненные шарики – что же, это было даже весело! Следуя заблуждениям молодости, он совсем не верил, что жизнь скоротечна.

Воздушное судно свободно двигалось по ветру, отклонившись от правильного курса на Санкт-Петербург.
Чтобы вконец не расстроить тестя, Мартин так и не сказал ему, что сброшенный за борт тяжёлый приборчик с батарейками – в тот ужасный день, когда шар, попав в аномально мощный нисходящий поток турбулентности, падал камнем в озеро, и надо было срочно облегчить корзину – был спутниковым навигатором GPS. Эту штуку собрал Ваня, соединив модуль навигатора от карманного компьютера с экранчиком от старых электронных часов. Прибор определял координаты, позволял отслеживать и корректировать маршрут движения по карте. Воздухоплавателям это требовалось постоянно, потому что ветер, меняя направление, сбивал с курса. Собственно, управление простенькой конструкцией шара, не имевшего собственного движителя, и сводилось к ожиданиям попутного или около попутного ветра. Если ветер тащил явно не туда, бросали якорь или привязывались к дереву и ждали. Иногда подолгу.
А теперь, не зная точного местоположения, определять и корректировать азимуты с поправками на ветер было крайне затруднительно. Мартин пытался ориентироваться визуально, сличая окружающий ландшафт с картой. Но получалось редко – только вблизи явных ориентиров: населённых пунктов, станций, рек. Дело в том, что их шарик, имея ограниченные ресурсы управления по вертикали – баллончики с газом и мешочки с песком, летал не высоко, и живописные картинки внизу мало походили на охватывающие большие площади контурные рисунки в картах. В плохую же погоду визуально ориентироваться было вовсе невозможно.
Предпринятая однажды попытка поспрашивать дорогу у местных едва не окончилась катастрофой: с тараканами разговаривать никто не хотел, однако требовали водки. Не получив её, стали кидать камни в воздушный шар, который был заякорен к дереву. Братец тогда расстрелял три обоймы дефицитных патронов, но компанию пьяных рыбаков в брезентухах и толстых сапогах это только смешило. Тараканы едва унесли ноги.
Вот и сейчас шарик с весёлой компанией четырёх неразлучных тараканов – совсем как в детской песенке, однако пятой вместо сверчка была тараканья девочка – летел неверным курсом. И где-то в бескрайних просторах Псковской области перелетел через тройной периметр колючей проволоки, которого не было на карте.
Трассирующие пули, выпущенные из «Калашникова», мало походили на бестолковый китайский фейерверк, а солдаты внизу ещё меньше напоминали пьяную свадьбу. Братец, отстёгивая кобуру, приготовился сдаваться превосходящим силам, но этого не потребовалось, потому что очередная пуля по касательной вспорола оболочку шара, раздался «пшик», и то, что осталось, полетело вниз, болтаясь по ветру.

Эсмеральда всё реже бывала в Зазеркалье. Мудрость приходила с опытом, опыт – с возрастом, а с ними – осознание противоестественности вмешиваться в заведённый порядок вещей. К тому же, это было небезопасно. Заставив насильно сесть на плечо пролетавшую мимо бабочку, чтобы полюбоваться ею, не знаешь наверняка, чем и когда это уравнове¬сится. Явилось ли рождение где-то посреди океана чудовищной волны-цунами звеном той же причинно-следственной цепочки событий, или надо ждать чего-то ещё. Получив дар, да не воспользуйся во благо себе. Поэтому Бог подает редко и умным. Эсмеральда была умна, и старалась не злоупотреблять его даром. Но сегодня безотчётная тревога, а вслед за этим чей-то неумелый, но настойчивый зов, заставили её сделать это.
За порталом ждала Ассоль, которая пустила мать в мысли, приоткрыв защитное поле. Не было сказано ни слова, но Эсмеральда уже знала всё.

Сигнал оповещения автоматически запускал режим усиления охраны. У старших нарядов, патрулирующих периметр, пищали пейджеры, поднимался по тревоге вооружённый до зубов резервный взвод, готовый рвануть на джипах в любую точку охраняемой территории и за её пределы. На ближайшей военной базе включались в горячее дежурство с пилотами в кабинах два дополнительных истребителя, а в Москве на огромной карте загоралась лампочка, и по округу повышалась на единицу общая степень готовности ПВО. Молоденькие помощники в чине подполковников, играя здоровым румянцем, спешили с докладом к «хозяину» – каждый к своему, потому что настоящие генералы не любят телефонов и интеркомов, а уважают свой прямой тяжёлый взгляд.
Сигнал оповещения шёл из невзрачного фургона, помещённого в наскоро отстроенный, пахнущий сырым бетоном подземный бункер. По стенам бункера шли тяжёлые кабели. Они, словно кровососы, тянулись к фургону, впивались в него и проникали внутрь. Несколько кабелей вели наружу – к радару странной формы, который вращался, судорожно покачиваясь, словно неполный паралитик. Это было новейшее устройство ближнего обнаружения низколетящих целей.
Под «ближним» понималось обнаружение летательных аппаратов на расстоянии от трёх сотен километров до нуля. Радар был «заточен» не только на крылатые ракеты, но и другую низко летающую дрянь, типа дельтапланов, воздушных зондов и шаров, таящих, порой, не меньшую опасность, чем новейшая боевая супер-ракета «Змей Горыныч»…
Ракеты «Змей Горыныч», которые оказались лучшими в мире, создала от совершенного отчаяния местная обувная фабрика «Маленький Мук», выпускавшая ранее добротную советскую обувь на микропорке и прочные галоши, а теперь почти совсем разорённая недобросовестными азиатскими конкурентами при попустительстве местной администрации. Ходил слух, что фабрику обанкротят, а затем купят – по-дешевке. Вот работяги в свободное от работы время – благо, его хватало – и сделали ракету. Что они хотели этим сказать, не известно. Ракета была пошита капроновыми нитками из отходов обувной кожи, и поэтому не отражала электромагнитных волн, сделавшись неуязвимой для радаров. Она была сконструирована по принципу большого воздушного змея и не имела своего двигателя. Чтобы она летела, её нужно было тащить, желательно против ветра. С этим вполне справлялась лошадь ивановской породы, которую снабдили загранпаспортом с шенгенской и всеми прочими визами. Ещё она показывала справку о том, что занесена в Красную книгу всех стран и народов, и что вообще с ней лучше не связываться, потому что она генно-модифицированная. Другая справка указывала, что лошадь – частный предприниматель, и ходит повсюду, демонстрируя собственный цирковой номер, атрибутом которого является этот кошмар, похожий на огромный распоротый башмак, который она таскает на верёвке за собой. Так лошадь и ходила по миру, её жалели, кормили и даже давали деньги «за представление», и никто-никто не догадывался, что она вместе с ракетой, которую таскала на пеньковой верёвке, находится на боевом дежурстве. А свои настоящие документы, погоны и боевые награды лошадь, как и всякий настоящий разведчик, держала в секретном сейфе секретной службы родной державы. Как ракета действовала? А очень просто! Лошадь, получив голубиной почтой секретный приказ «Юстас – Лошади…», объявляла присутствующим, что покажет цирковые номера, подтаскивала поближе ракету, привязывала её за верёвку к столбику и, отходила подальше в сторону, предупредив вражеских зрителей, что вот сейчас вылетит птичка, надо только чуть подождать. Из ракеты вылетала не птичка, а рой одичавших голодных пчёл, которые, пережив кризисную действительность российской глубинки, мутировали в кровожадных хищников. Они сожрали в тамбовских лесах всех тамбовских волков и подбирались к крупным городам, кучкуясь по их окраинам на грохочущих мотоциклах, но были взяты на государственную службу и поставлены на довольствие мудрыми органами, в результате чего огромный потенциал их неутолённой злости был направлен на благое дело государственной безопасности. Когда они шли в атаку, от ярости у них из пасти вырывался огонь, поэтому ракету и прозвали «Змей Горыныч». А когда лошадка перетаскивала ракету через таможни и границы, пчёлки вылетали, и, прикидываясь обычными, садились на окрестные цветочки, из которых потом можно было делать разве что наркотики. Но мы слегка отвлеклись, и теперь возвращаемся во Псковскую область к радару ближнего обнаружения, жертвой которого пал воздушный шар Мартина.
…Принцип обнаружения целей был прост. В память компьютера закачивалась и регулярно обновлялась картинка «фона», включающая всё торчащее из земли – от огромных сооружений до отдельно стоящих деревьев и кустов. Каждый новый кадр изображения, полученный в отражённых радиолучах, накладывался на предыдущий, и компьютер фиксировал только изменения картинки за прошедший отрезок времени.
Для отслеживания по этому принципу огромной подконтрольной территории, с её совершенно разнообразным ландшафтом, сканирование производилось поочередно на разных удалениях – слоями, подобно тому, как делается компьютерная томография головного мозга. Только вместо мозга было огромное пространство: полусфера радиусом триста километров, обрезанная сверху, потому что обнаружение высоких целей велось другими средствами.
Радар стоил дорого, и пока были выпущены только несколько опытных мобильных комплексов, которые достались «самым-самым» по важности и секретности объектам, в том числе этому.
Тут располагалась якобы военная химическая лаборатория по уничтожению запасов отравляющих веществ. А фактически это был российский аналог «ангара № 18» военно-воздушной базы Райт-Паттерсон в штате Огайо, США – того места, где видели бледно-зелёных человечков – то ли усопших, то ли законсервированных (а какими бы Вы, интересно, стали, если бы Вас законсервировали на чужой планете?)
Сюда отовсюду свозили для экспериментов зелёных человечков и обломки НЛО. Один раз привезли раздавленный электричкой велосипед местного почтальона, но быстро разобрались и вернули хозяину. Вместе с человечками иногда попадали окрестные алкаши, позеленевшие от зелья. Последних поскорее отпускали, налив «на посошок», пока те не очухались и не начали запоминать всякие секреты. Одному мужику понравился такой приём, и он, приняв дозу, спрятался в туалете, и о нём забыли, а он потом снова вернулся в очередь «на раздачу». Однако фокус не прошёл, его опознали. И, поскольку он уже успел протрезветь, автоматически стал числиться потенциальным носителем военных секретов. Таких не отпускали. Тем более вспомнили, что в тот самый туалет, где прятался бомж, не так давно ходил неожиданно оживший инопланетянин, и что он там после себя оставил – одному Богу известно. Пьянчужку не пристрелили и не закопали живьем, а много хуже. Его свезли к местной ведьме в чине майора, и она за пять минут начисто вылечила пациента от тяги к спиртному. Мужик, поняв, что с ним сделали, от горя онемел и стал абсолютно безопасен, поскольку писать он тоже не умел – отродясь. И его отпустили, а его долю «на посошок» выпил санитар – за здоровье ведьмы.
Вот в это ужасное место и залетел наш воздушный шарик. Ещё на подлёте его обнаружили. Оценив размеры и скорость передвижения, резонно предположили, что на борту вряд ли «путешествует» ядерный фугас, а, скорее всего, обычное шпионское оборудование или очередной радиоуправляемый фотоаппарат папарацци из местной газетёнки, падкой на сплетни и сенсации. И решили «брать живьём», а заодно развлечься.
Зенитчикам дали отбой, и дежурный наряд, прихватив скучающего прапорщика-каптенармуса, которого никогда нельзя обижать, выдвинулся в расчётную точку. Дождавшись «гостя» у колючей проволоки, солдаты стали палить вверх из «Калашникова», зарядив трассирующими. Таки попали. Всё, что упало с неба, подобрали по кустам и отнесли в мрачное здание исследовательской лаборатории, которое местные любители чёрного юмора прозвали отелем «У зелёного человечка».

Во время падения корзины ничего особо страшного для пассажиров не произошло. Малая масса тараканов нивелировала перегрузки при ударе о землю, тем более, внизу росла трава. Однако перед самой землёй останки шара задели прогнившую ветку куста. Тяжёлая гнилушка, покачавшись, рухнула вслед за корзиной, хрястнув в её край, через который в этот момент переползал Мартин. Повезло ещё, что один из жирных листьев, сорванных при падении, попал между веткой и тельцем Мартина и немного амортизировал удар, измазав спину несчастного своим зелёным соком. Несмотря на это, удар был достаточно силён. Мартин наглухо отключился и рухнул на дно корзины. Другие члены экипажа практически не пострадали и кинулись вытащить капитана, но не успели… Они едва успели спрятаться в траву, когда из-за куста выросли огромные фигуры людей в защитной форме.
Ассоль спряталась за камушком так, чтобы её не раздавили, и мучительно соображала, что предпринять. Но она не могла ничего. Гипнотизировать можно тех, кто витает в облаках, но не тех, у кого установка на борьбу и достижение цели. Поэтому пытаться управлять солдатами было смешно. В слезах наблюдала Ассоль, как они, подобрав обрывки шара и корзину с её отцом, унесли всё это прочь.
И тут она решилась. Отринув запреты родителей, Ассоль напряглась так, что чуть не испустила дух, и, прорвав границу, создала портал в Зазеркалье прямо в том месте, где находилась.
Бесстрашно пройдя в портал, она не знала, что делать дальше, и стала звать маму.

Корзинку, в которой не оказалось ни видеокамеры, ни передатчика, ни даже простейшего устройства самоликвидации, бросили на стол, и над ней склонился пожилой доктор-аналитик из отдела контактов. Отложив лупу, он с предельной осторожностью пинцетом с мягкими накладками извлёк Мартина и потащил его тело под окуляр стоящего рядом микроскопа. И тут раздался его радостный возглас: «Он зелёный!»
Словно продолжая давний спор, этот сугубо штатский паганель, носящий, тем не менее, чин капитана, присвоенный ему почти насильно, вскричал, обращаясь к молоденькому лаборанту и равнодушному охраннику:
– Кто? Кто сказал, что пришельцы должны быть наших размеров?! Разная сила тяжести – разные габариты: планеты с малым притяжением родят великанов, а какая-нибудь звезда-карлик с огромной массой безумно сжатой материи – малюсеньких туземцев, вроде этого зелёного клопа.
– А вы говорите! – снова воскликнул он, хотя ему никто не возражал.
Лаборант стоял с раскрытым ртом, а охранник лениво ворочал в мозгу мыслишку о том, что этого яйцеголового идиота, который постоянно раздражает караул своими выходками, дано пора удавить. «Или отправить на другую планету, где его самого положат под микроскоп!» – охранник улыбнулся этой своей мысли, потому что остроумие снисходило к нему не часто. Настроение от этого подправилось, и он поддержал «учёного» под локоток, когда тот на радостях подпрыгнул, и чуть было не упал.
Мартин был с любовью упакован в белоснежную салфеточку – разве что чепчик ему не надели – и отнесён в стерильный карантинный бокс – поспать ещё и пробудиться. Рядом с его ложем разложили на дорогой посуде всяческой еды и питья, включая цианистый калий и концентрированную серную кислоту, потому что гастрономические пристрастия визитёра ещё не были известны землянам.
А доктор побежал докладывать начальству о диковинном госте, чтобы к моменту его, гостя, пробуждения дежурный ППИК – Представитель Президента по Инопланетным Контактам был уже здесь – «К торжественной встрече!»

Эсмеральда наблюдала за происходящим из Зазеркалья. Конечно, она не видела этого своими глазами, не слышала ушами, но картины и звуки сами являлись в мозгу, сменяя друг друга. Больше всего Эсмеральда опасалась, что зелёный хлорофилл живого листка, окрасивший Мартина, будет начисто стёрт салфеткой, в которую его запеленали. И тогда всё откроется, и военные от досады просто раздавят её любимого каблуком сапога.
Ассоль не менее матери понимала опасность, но была ещё ребёнком, и неумолимая логика настоящего уступала место эмоциям и горячему желанию заменить действительность желаемым. «Так не будет, потому что так не может быть!» – уговаривала она себя, не желая мириться с неприятностями, бесконечно прокручивая в мыслях другие варианты развития событий, которые были мало реальны, однако обещали хэппи-энд – счастливый конец.
Ассоль любила своих родителей – и не только по велению природы, а искренне восхищаясь качествами, коими они отличались от своей «стаи». Главное среди этих качеств бы¬ло даже не сила интеллекта, а умение любить. Родители души не чаяли в Ассоль, и в этой любви кроме родительского инстинкта было уважение и восхищение дочерью – в первую очередь не её редкими способностями, но её душой.
Сейчас Эсмеральда, жалея дочь и будучи не в силах предложить что-то стоящее, успокоила её простыми и вечными словами: «Всё будет хорошо, милая!» А сама стала дожидаться развития событий, готовая вмешаться в первый же подходящий момент всеми доступными средствами, не прекращая ни на минуту попытки установить телепатическую связь с Мартином, который находился в глубоком шоке и не чувствовал её.
Успокоенная матерью Ассоль, однако, не переставала думать об отце. Подчас хитрая судьба, устав подкладывать свинью, предлагает свои собственные неожиданные варианты, а потом смотрит со стороны и радуется затейливости содеянного ею.

Мартин, очнувшись, смог вспомнить всё, но только до момента удара, напрочь отключившего сознание. Дальше в памяти не было ничего. Выпроставшись из салфетки, он оглядел себя и увидел на теле остатки какой-то зеленоватой дряни, и сама салфетка была густо испачкана органической зеленью. Тут в его сознании остро всплыла тревога за Ассоль. Отказавшись от мучительных попыток вспомнить что-нибудь ещё, Мартин попытался нырнуть в Зазеркалье, но не смог пробиться через глухую защиту.
Лабораторию, нацеленную первой встречать неведомое, оснастили на все случаи жизни. Среди прочего, для полной изоляции потенциально опасных зелёных пациентов от их вооружённых подельников, затаившихся где-нибудь в небе на десантном космическом крейсере, была смонтирована мощная система экранирования и глушения электромагнитных излучений в широчайшем диапазоне частот.
Мартин не понимал происходящего, но твёрдо знал, что бездействие – путь на эшафот или бойню. Он снова и снова пытался связаться с кем-нибудь из своих, нащупывая их сквозь шумы аппаратуры глушения, наглухо забившие эфир и заставляющие трещать его раненную голову. И он выиграл! Вернее, не он. Ассоль удалось то, что не смогла Эсмеральда: пробиться биоэнергией внутрь защиты лаборатории, через многослойные металлические сети-экраны, сквозь шумы и помехи. Телепатический сигнал был совсем слабеньким и прерывался. Но Мартин смог уяснить главное: дочь в относительной безопасности, а он должен оставаться для людей: во-первых, зелёным; во-вторых, непонятным.
Пленник нашёл в стеклянном шкафчике для лекарств спиртовой раствор бриллиантовой зелени – обычную зелёнку. Пузырёк был прикрыт ваткой, которую Мартин выковырял и, опустив одним концом в зелёнку, пропитал содержимым. Этой ваткой он тщательно вымазался, испытывая адскую боль, и ведь некому было даже подуть! Когда зелёнка подсохла, он аккуратно укрылся чистой салфеточкой, обнаруженной в том же шкафчике, и притих. Перед этим, повинуясь интуиции, Мартин смахнул на использованную салфетку с одной из тарелочек, наполненных «яствами» для гостя, кристаллики цианистого калия, и, задержав дыхание, плеснул на них кислоты из хрустального бокальчика. Адская смесь среагировала, получились новая соль – сульфат калия и новая кислота – синильная, а вместо следов зелени на салфетке образовались дымящиеся дыры. Тряпочный конвертик с невообразимым зельем, который расползался на глазах, Мартин осторожненько спихнул под стол. На его счастье в помещении было довольно холодно, и летучая синильная кислота – яд ещё более сильный, чем цианистый калий – испарялась под столом медленно.
Утром за Мартином пришли. Первым робко крался вчерашний учёный-аналитик. За ним – двое в штатском и почётный армейский караул. Увидев изумрудного Мартина, аналитик ахнул:
– Боже правый! Он совсем забурел… то есть позеленел!
Дежурный ППИК в совершенном смятении сидел в соседней комнате и принимал доклад специалистов Особой Контактной Группы. Глаза начальства постепенно округлялись, и ППИК, не дослушав, рванул в комнату спецсвязи и дрожащей рукой снял тяжёлую трубку. На том конце ответил знакомый миллионам голос. ППИК, промокнув платочком лоб и поглубже вдохнув воздух, стал говорить. Рапорт его начался со слов: «Ну вот, кажется, дождались…»

На военный аэродром Мартина везли в бронированном микроавтобусе с тёмными стёклами в сопровождении джипов с охраной. Таракан удобно развалился на мягком диванчике и поглядывал в окошко с шёлковой гламурной занавесочкой. Это, забранное бронированным стеклом окно, и диван, наглухо привинченный к полу, выгодно отличали стальной домик-кофр, в котором сидел Мартин, от тюремной камеры. Да ещё, пожалуй, пыльный телевизор в углу, который не имел даже шнура питания, а в стенах не было никаких розеток. Перед диваном на шикарном блюде итальянского фарфора блестели отборные кристаллы цианистого калия, посыпанные корицей – фирменное блюдо ведьмака-отравителя из спецслужб, вошедшее в моду со времён покушения на Григория Распутина. А рядом – в хрустальном графинчике преломляла солнечные зайчики… – правильно, серная кислота. Надо сказать, аэродромное начальство, стремясь угодить гостю-гурману, который вот-вот предстанет перед Хозяином, и что ему наговорит одному богу известно, намеревалось поднести рюмочку французского полония, но оказалось, что все запасы радиоактивного зелья выпил аэродромный кот-ворюга – ему, видишь ли, нравилось светиться в темноте… Мартину действительно дико хотелось есть и пить, но важнее было не развалить легенду. И он, делая вид, что кушает, потихоньку смешивал кристаллы с кислотой и относил в уголок.
На взлетной полосе стоял готовый к вылету военно-транспортный самолет. Перед трапом выстроился экипаж – сплошь из старших офицеров. Они отдали честь стальному узилищу Мартина, пытаясь проникнуть любопытными взглядами сквозь зеленоватое стекло. Но Мартин наглым образом задёрнул занавески.
Кофр внесли внутрь транспортного отсека двое в штатском, а следом за ними поднялся специальный фельдъегерь правительственной связи с блестящим кейсом в левой руке, который был прикован к запястью офицера стальной цепочкой. С ним вошли ещё двое охранников. Борт взял курс на Москву.
Внутри кейса фельдъегеря лежала добротная папка, а в ней листки плотной бумаги, исписанные угловатыми каракулями. Каждый листик был пронумерован и проштампован грифом самой большой секретности и внушал благоговейный трепет. Это был развёрнутый отчёт о Событии, записанный доктором-аналитиком от руки, потому что Хозяин считал рукописные рапорты знаком уважения. Кроме того, в кейсе находился опечатанный файл с «собственноручным» автографом Мартина, который прибег к древнему эпистолярному жанру, по всей видимости, тоже от большого уважения к принимающей Стороне. Это была бумажка, сплошь исчирканная грязными тараканьими лапками. Среди прерывистых линий, завитушек и клякс, оставленных несчастным, пляшущим по бумаге тараканом, которого поверх собственной зелёнки окунули ещё и в синие чернила, можно было угадать буквы, составляющие отдельные слова и фразы. Тут было написано что-то о коллективном походе на загадочную «дальнюю» орбиту.
Суть рапорта доктора-аналитика, сводилась к следующему.
На воздухоплавательном аппарате неизвестной конструкции на Базу прибыл Представитель диковинной инопланетной расы. Ему был оказан тёплый приём. Первые же наблюдения подтвердили превосходную физическую форму данного индивида, свидетельствующую о недюжинном физиологическом потенциале его расы. Он почти всё время погружён в благодатный сон, а в перерывах принимает сильнейший яд, запивая кислотой. Можно предположить, что такая закалка позволяет замедлять обмен веществ при дальних космических перелётах и стойко переносить внешние неблагоприятные условия вплоть до галактических катаклизмов. Обмен веществ индивида – загадка природы. На выходе его пищеварительного тракта в продуктах жизнедеятельности обнаружено большое содержание сульфата калия и свежие следы цианистой (синильной) кислоты. Отрадно отметить, что в отсутствие туалета, индивид нагадил под стол, а не на стол, что свидетельствует о высочайшем уровне его внутренней культуры.
Тут, в тексте рапорта была сноска, из которой следовало, что отсутствие туалета в апартаментах, где был размещён Представитель, было досадной случайностью, за которую ответственные работники уже понесли суровое наказание. Самому главному из них выделили дачный коттедж, в котором вместо пяти было только четыре туалетных комнаты.
Далее из рапорта следовало, что общение с гостем в редкие минуты его бодрствования позволяет констатировать высокий интеллект и моральные качества. На традиционный тестовый вопрос, сколько будет два умножить на два в десятеричной системе исчисления, ответ был получен менее чем за час, что является блестящим результатом. При этом гость сначала переключил что-то в своём мозгу, покрутив лапкой у виска. Потом, не дождавшись ответной реакции наблюдателей, он заснул, и вычислял во сне, что, согласно последним исследованиям чрезвычайно эффективно. Проснувшись, он потянулся сразу четырьмя конечностями, что означало верный ответ! А когда ему предложили тест повышенной сложности: сколько будет три умножить на три, – он попросил чернил и написал на чистейшем русском языке – что само по себе свидетельствует о его глубоком уважении к принимающей Стороне – такие слова: «А не сходить бы вам всем… – Тут у него высохли чернила, но он снова обмакнул в них конечность и приписал: …на дальнюю орбиту…»
Таким образом, было озвучено намерение парламентёра пригласить представителей Земли на свой космический корабль. С большой вероятностью можно ожидать, что он официально повторит своё приглашение лично Президенту. Только вот, не совсем понятно, каким образом идти пешком на дальнюю орбиту… Однако переспрашивать мы постеснялись и поступили правильно, поскольку Представитель сам всё разъяснил, завершив приглашение словами: «…куда трамвайчики не ходят!» Сказано очень ёмко, и свидетельствует о глубочайшем знании предмета и завидной логике. Действительно, трамвайчики не ходят на дальнюю орбиту. А когда трамваи не ходят, приходится идти пешком.
Далее в отчёте кратко описывались результаты первичных медицинских наблюдений. Широкополосная энцефалограмма мозга, выполненная дистанционно, дабы не навлечь гнев клиента, который ещё не известно на что способен, показала значительную активность в нановолновом диапазоне, что позволяет предположить развитые телепатические способности. Попытка сканировать биополе результата не дала. Попытка вступить с Представителем в контакт с привлечением лучших контактёров-телепатов первой степени из секретного подразделения ТЕЛЕПУЗ – «Телепатия и ускоренное зомбирование» – оказалась также малоэффективной. Очевидно, парламентёр не уполномочен осуществлять рабочие контакты до официальной встречи с высшим руководством. Поэтому он блокировал общение, а перед этим снова посоветовал контактёрам посетить самую дальнюю орбиту «куда Макар телят не гонял». С целью выявления параметров этой орбиты и обнаружения базы пришельцев устанавливается, куда Макар гоняет телят, а куда нет. В алгоритм поиска также заложено отсутствие трамвайного сообщения с искомым пунктом N.
Анатомическое строение гостя напоминает некоего представителя земной фауны рыжей масти. Точное наименование вида не указывается, чтобы ненароком не обидеть Представителя, который, кажется, читает мысли. Окрас пришельца – свежая зелень с бриллиантовым оттенком – отражает его эмоциональный настрой и выгодно отличает от обычных зеленовато-мерзких космических человечков. Также имеются изумрудно-зелёные по краям рудиментарные крылья, которыми данная особь мужского пола, очевидно, пользуется во время брачного танца для привлечения самочки.
На этом отчёт доктора-аналитика из отдела контактов завершался. Далее шла небольшая приписка, зашифрованная личным шифром дежурного ППИК, в которой рекомендовалось устроить гостю автомобильную катастрофу с целью его скорейшего вскрытия, что обещает неоценимую пользу отечественной науке.

Самолёт готовился к посадке. Прямо по курсу из островков подмосковной зелени выплывала ВПП – взлётно-посадочная полоса военно-воздушного терминала Кубинка. Старший сопровождающий в чине майора строго по часам, согласно предписанному регламенту отворил дверцу железного домика и «вывел» гостя на последний перед посадкой променад и в туалет. Делалось это не от большой необходимости, но чтобы гость чувствовал себя комфортно и вроде как на свободе. Мартин не возражал.
В туалетной комнате самолёта старший сопровождающий тактично отвернулся. По прошествии какого-то времени, он нажал кнопку смыва, чтобы всё «как у людей», и на мгновение досадливо отвернул голову – давил воротничок, застёгнутый наглухо согласно протоколу. Лучше бы он не поворачивал голову назад.
Гость исчез… Майора прошиб холодный пот, и он с тоской уставился в полость металлического унитаза, страшась узреть утопленника. Голубенькая смывная жидкость, покружившись, всосалась вовнутрь, а всё, что в неё попало, унесла с собой… Майор вынул пистолет, дослал патрон в патронник и потянул дуло к виску. Но тут он заметил, как в щели обивки мелькнул рыжий таракан.
Надо сказать, добра этого в транспортниках водилось немало – с тех пор, как тараканья братия сумела приспособиться к резким перепадам температуры и давления, лишь бы летать! Это давало им возможность с высоты презрительно думать о вечных врагах – воробьях. Ради этого они готовы были переносить невзгоды и жить тут впроголодь…
Узрев таракана, майор вдруг понял, кого ему мучительно напоминал высокий, теперь уже покойный гость. И майора пронзила спасительная мысль! И он побежал ловить первого попавшегося таракана. А в авиационной аптечке очень кстати нашлась зелёнка….
Самолёт заходил на посадку, и по взлётному полю уже неслись, сверкая синими и красными огоньками, машины встречающего конвоя.
Лётчики открыли люк, спустили лесенку, и майор гордо вынес в объятия встречающих агентов кофр с зелёным, бегающим по дну бедолагой.
А Мартин, ухмыляясь, прятался в складках одежды майора. За брата по крови – потомственного авиатора, попавшего «в плен» на его место, Мартин не расстраивался: не каждый день простой таракан удостаивается встречи с Президентом! Последний раз подобное было с легендарным героическим предком, летавшим с самим Чкаловым, и однажды съездившим в отвороте кожаной куртки Героя после сверхдальнего перелёта на приём лично к товарищу Сталину. Товарищ Сталин, налив в бокалы «Киндзмараули», пожимая товарищу Чкалову руку, в обшлаге которой сидел знаменитый предок, сказал так: «Па-аздравляю вас…» – да, да! – «вас» было сказано с малой буквы, или это так показалось, но отважный предок отнёс здравицу и на свой счёт!
Проехав на майоре в служебное помещение аэродрома, Мартин мысленно поблагодарил спасителя и юркнул в первую попавшуюся щель.

* * *

Кроме неприятностей тут было нечего ловить. Совершенно. Шар был почти уничтожен, а то, что осталось, унесли солдаты. Два незамеченных ими баллончика с газом, которые вывалились из корзины при падении, сами по себе годились разве что для приготовления коктейля, да и то невкусного.
Мартину помочь друзья не могли. В первые моменты после аварии, когда ветка, похожая по их меркам на бревно, придавив Мартина, свалилась в сторону, на месте удара им страшно было увидеть кровавое пятно. Но действительность оказалась и вовсе необычной: распластанный таракан был зелёный. И только потом, когда умнице Ассоль загадочным для остальных образом удалось установить незримый контакт с Эсмеральдой, а затем и самим Мартином, судьба последнего более-менее прояснилась, и появились шансы на благополучный исход. Но от них уже ничего не зависело. Пора было подумать о себе.
Мартин успел сообщить своей команде через Ассоль, что его в качестве важного инопланетянина – чуть ли не мессии, намереваются везти в Москву. Это был не худший вариант, и по дороге он попробует сбежать. А из Москвы уже рукой подать до дома. Им тоже надо было срочно убираться. Тут было голодно, неуютно и опасно. Похоже, по периметру запретной зоны были натыканы чувствительные датчики, которые улавливали то ли движение, то ли тепло живой плоти. Вчера один из этих датчиков сработал, и сюда неожиданно нагрянул джип с вояками, похожими на головорезов. Они шныряли вокруг, чуть-чуть не подавили наших малышей, потом уехали. Это могло повториться в любой момент, а за плечами одного из звероподобных солдат торчал ранцевый огнемёт, который обещал «тёплый» приём в случае контакта, или даже просто от досады и безделья.
«Команда рыжиков» – это имя теперь принадлежало славным рейнджерам с легкой руки Гуслика – собралась быстро, благо собирать было нечего, и тараканы, скользнув под колючую проволоку, рванули прочь из зоны.
Невдалеке проходила дорога, соединяющая Зону с остальным миром. По ней с небольшими перерывами шли военные машины: тянулись тяжёлые трехосные кунги, крытые брезентом, и пятнистые уазики с торчащими кверху удилищами антенн. Иногда проносились джипы и микроавтобусы с тёмными стёклами. В сторону районного центра прошла даже одна хлебовозка. Она возвращалась из зоны пустой – хлеб нужен всем. К ней-то и «прилепились» путешественники. Выждав, когда фургон, миновав ворота Зоны, остановился для отметки документов на внешнем КПП, рыжики, не мешкая, забрались по тёплым пыльным скатам к раме кузова и юркнули в полость заднего бампера. Неповторимый запах хлеба щекотал ноздри голодных тараканов и заставлял их нервно подергивать усиками. Хозяйственный склад ума Гуслика оказался на высоте, и вся команда фирменной многоногой рысью резво просочилась в разведанную им щель, ведущую внутрь фургона, где было видимо-невидимо свежих хлебных крошек…
Перед въездом в город, у военного КПП и поста ДПС, совместно прикрывающих дорогу в запретную зону, рыжики «пересели» на фуру-холодильник, следовавшую по трассе федерального значения в сторону Москвы с грузом замороженного мяса. Здесь было много чистой воды, которая отпотевала прозрачными капельками в холодильной установке на трубках хладагента. А славно покушать можно было в просторной кабине, где обжористый и неряшливый водитель-сменщик каждые полчаса съедал по бутерброду с сыром, запивая колой. Так они и ехали, а ехать оставалось всего-то часов четырнадцать.
Гуслик, трясясь в кабине фуры, иногда грустил по утраченной в аварии скрипочке, впрочем, он сделает другую. Зато Ассоль теперь могла спокойно отдыхать, не опасаясь за свой нежно-рыжий пушок, который произрастал вдоль каждого из её предплечий. Брат Эсмеральды не потерял ничего: его единственная стоящая вещь – пистолет в кобуре по-прежнему надёжно болтался у пояса. Тесть Мартина – отец Эсмеральды, напротив, потерял всё. Его мечта, мысленно воплощённая в образе мамашиного наследства, таяла за спиной. Она уплывала всё дальше и дальше – по мере удаления от города Санкт-Петербурга. И он, временами, бузил, требуя ехать назад. Однако и ему суждено было, если не обрадоваться, то успокоиться.
Менеджер московского брачного агентства «А теперь мы идём к вам», помогавший старому чёрту искать биологическую мамашу за обещанные полпроцента от наследства, решил сорвать дополнительный куш и связался с мало популярным питерским телеканалом, предложив обыграть ситуацию в телеэфире.
Дирекция хиреющего канала мёртвой хваткой ухватилась за идею поднять собственный рейтинг демонстрацией трогательной встречи пожилых тараканов, обретших на глазах слезливых домохозяек родственную душу и тело. Не мешкая, ушлые телевизионщики приступили к делу и выехали для переговоров к будущей героине сенсационного ролика. Однако их, как впрочем, и всех остальных участников сговора, ждало ужасное разочарование. Молодящаяся рыжеусая бабка, имеющая солидные сбережения и мнящая себя невестой, обрадовано встретила гостей в надежде на саморекламу по телевизору. Однако, узнав в чём дело, сразу же заявила, что никаких детей у неё нет и быть не может, потому что она, представьте, девушка, и не собирается изменять собственным принципам и жить во грехе, пока не встретит принца своей мечты. Бабуля, озлясь, заявила телевизионщикам, что это уже не первый случай, и у неё уже нашлось внебрачных деток «поболе, чем у лейтенанта Шмидта». Но все они проходимцы и охотники до её денег. С этими словами бабка указала посетителям на дверь.
Незадачливый менеджер-сводник, узнав о конфузе, позвонил Эсмеральде – за неимением на месте её отца – и стал требовать неустойку. Однако, под воздействием её молчаливого внушения, прохиндей устыдился корыстных мыслей своих, попросил передать клиенту сочувствие и повесил трубку.
Эсмеральде не хотелось до времени расстраивать отца, но когда она узнала, что папа тоскует и бузит, решилась на шоковую терапию и передала всю правду через Ассоль.
Дед, выслушав внучку, поначалу очень расстроился. Но вскоре, словно пелена и наваждение спали с его глаз и души; он успокоился, повеселел и, кажется, даже сказал товарищам: «Не в деньгах счастье!» Но это – непроверенная информация.

Мартин добирался с Кубинки до своего городка на перекладных. Он чувствовал себя не очень ладно: сказывались травма головы, действие паров синильной кислоты и пережитое напряжение. На ближайшей к городку физиков автозаправке Мартин «сошёл» с попутного грузовичка, чтобы отойти от тряски и в ближней лесополосе глотнуть свежего воздуха, потому что кружилась от усталости голова. Эсмеральда, тревожась за него, вылетела навстречу на Ястребе. Встреча двоих была непередаваемо милой, и Ястреб прослезился капелькой топлива из-под старенького изношенного сальника.
А дома ждали друга верный Ваня и скромный Фуня, разродившийся по случаю новой одой – хитросплетением рифм с вкраплением в эти самые сплетения «розочек» личных автографов, начинающихся с «фу…», без чего он ну никак не мог. Ода начиналась описанием ужасной аварии воздушного шара:

Страшнее гнева Фудзиямы
Взорвалось сердце цепеллина,
Он рвался вверх, но рухнул прямо
Под ноги прапора-кретина…

Далее шло фантасмагорическое описание «лагерного» быта узника – плод воображения поэта, где по законам жанра присутствовали ужасные пытки, не сломившие героя:

На дыбах лагерных садистов,
В когтях нудиста-управдома 
Под фуги Баха, вальсы Листа 
Наш Таракан молчал сурово.

Он получил бревном по пальцам,
Тонул в зелёнке и чернилах,
Ел цианид – покруче сальца!
А от разлуки сердце ныло…

В ночной тиши взревели фуры:
Глушили крики в «душегубках».
Наш Таракан сидел понуро –
Из душегубок пахло жутко.

Когда ж всучили яда кубок,
Он не накрылся медным тазом.
А газ из вражьих душегубок
Спустил по трубам Нафтогаза!

А заканчивалась ода счастливой сценой возвращения Мартина-героя:

…За лесом клацали затворы,
Не дожидались «Фу!» овчарки.
Ушёл в побег без капли форы,
Лишь кислоты глотнув две чарки.

Обставить всех – не фунт изюма!
Вернулся – чужд богатств несметных
Посланец Звёзд Каракорума –
Позеленевший и бессмертный!

Фура с мясом наконец-то дотащилась до подмосковной бетонки, отстроенной на месте старой доброй рокады. Тут, на пятидесятом километре гаишники тоже по старой доброй традиции тормознули фуру «для проверки», а наши рыжики пересели на старенький туристический Икарус, чтобы добраться по бетонке до развязки родного шоссе, а оттуда до дома уже рук… лапкой подать.
Дома ожидала шикарная встреча. Ради такого момента вся семейка была в сборе. Яго в этот день отказался от утренней еды, что было равносильно подвигу, желая отобедать не иначе, как в компании любимого брата Гуса и сестрёнки Ассоль. Остальные её братцы, накостыляв с утра местным за то, что те якобы снюхались с новомодными бритыми тараканами-скинхедами, призывавшими изгнать из России «обнаглевших» чёрных тараканов-пруссаков, которые подмяли под себя весь игорный бизнес, тоже сидели дома и ждали прибытия свадебной процессии. Эту процессию возглавлял длинный белый лимузин, который вместе с прыщавой невестой из соседней пятиэтажки вёз за бампером команду рыжиков.
Время прибытия свадьбы было передано родственникам невесты по мобильному телефону, а тараканам «отстукано в эфире» через Эсмеральду телепатессой Ассоль. И уже накрывали столы. Один – в пятиэтажке, другой – у Вани, рядом с тумбой.
Местный тараканий народ был наслышан о приключениях Мартина и ломился лично поглазеть на «посланца далёких звёзд» и его команду. А свежий аптечный нитроглицерин обещал небольшой, но энергичный концерт.
Гуслик сразу же попал в объятия матери. Он заметно возмужал и окреп. Любимый дядя, ещё там – в гиблых псковских лесах, начал обучать Гуса азам боевых искусств. Этим самым искусствам талантливый племянник вдруг решил посвятить всего себя, сказав решительное «нет» пиликаньям на скрипке и даже футболу. Гуслик собирался применить свои новые таланты, возглавив борьбу то ли со скинхедами, то ли с пруссаками, то ли с восставшими роботами из очередных серий Терминатора – он ещё не решил, которое из этих зол больше, и это было резонно.
Ассоль, войдя в отчий дом, сначала подошла к Мартину и, прежде чем броситься отцу на грудь, с достоинством ответила на его рукопожатие. Ассоль и была тем существом, которое природа дарит миру один раз во много лет. И то, что такой подарок последовал сразу же за явлением на белый свет её необычной матери, свидетельствовало об особом внимании и благоволении Всевышнего ко всему славному тараканьему роду.
Брат Эсмеральды заметно поумнел и стал добрее. А в племяннике Гусе он теперь души не чаял, потому что по-мужски уважал. А это было у старого бойца высшим отличием, которого удостаивались немногие.
«Сдвинутый» папаша, кажется, за время своих злоключений сдвинулся в обратную сторону и стал вполне нормальным. Это было прекрасно.
Что до рыжего таракана-авиатора – он так и не встретился с Президентом России. Его погубила привычка густо обрызгиваться спиртовым лосьоном после бритья. Поэтому первым же утром в туалетной комнате московского Президент-отеля зелёнка полностью слезла с бедолаги, а он так ничего и не понял…
Нет, его не раздавили. Это могло бы возыметь нежелательный политический резонанс в условиях обострившейся межфракционной борьбы в Государственной Думе. Убедившись, что он дурак и поэтому безопасен, таракана просто тихонечко вышвырнули за двери, громогласно объявив, что прошедшей ночью имел место прорыв кольца охраны влетевшим через вентиляционные ходы отеля НЛО, который забрал «гостя», поскольку умные пришельцы, понаблюдав за землянами, решили, что время контакта таки ещё не пришло.
А рыжий таракан-авиатор рванул на попутках прямо к родному аэродрому. Если бы он знал, что его свобода напрямую зависит от лосьона-после-бритья, он бы побрился ещё вечером – не дожидаясь утра!
Когда его, имеющего восемнадцать боевых прыжков «с отскоком», его, лично салютовавшего высшему руководству страны из иллюминатора дальнего бомбардировщика, гордо пронёсшего честь стратегической авиации над Красной площадью в День Победы, его, как последнего кухонного таракана на борту родного транспортника грубо схватил какой-то мужлан, облил отвратительной жгучей зеленью и запихнул в железную мышеловку с пыльным диваном и парами синильной кислоты внутри, – таракан-авиатор решил, что штурман заплутал в бездонном небе, и боевая машина вместо Кубинки зависла над побережьем Сомали. А этот урод, вероломно пленивший таракана в его собственной летающей квартире, – воздушный пират из местных папуасов-грабителей (морда – как раз!) – из тех, кому надоело опасное морское ремесло, и они, призвав на помощь тёмные силы Вуду, которым «скормили» в качестве жертв всех местных кур и петухов, научились материализоваться прямо на воздушных кораблях, пугая пилотов и принуждая к посадке или катастрофе.
Уже потом, когда пленника под солидным конвоем потащили в какой-то занюханный отель, таракан-авиатор решил, что его выбрали, чтобы обменять у террористов на какую-то не меньшую знаменитость. И только, когда его выпустили побегать по комнате, он, забравшись на подоконник, опознал знакомый пейзаж шебутной Большой Якиманки и, наконец, успокоился.
В Москве он не раз гостил у знакомых пилотов и чувствовал себя как дома. Одному штурману он как-то помог избавиться от кухонных московских тараканов. В тот раз «зажравшихся столичных родственников» он даже не побил. Просто рассказал им про парашютный прыжок «с отскоком», приправив свой рассказ цитатой из горьковского Буревестника. Вот этой: «Рождённый ползать летать не может». И они, пристыженные, опустили свои интеллигентские усы и ушли восвояси… А однажды он даже побывал в Генштабе, забравшись под воротник знакомого авиационного генерала. Но это отдельная, секретная история!

Старшего сопровождающего, подменившего в самолёте высокого гостя на таракана-парашютиста, не ликвидировали. И даже наказывать не стали, потому что разбираться в ситуации не было выгодно никому.

А парашютный прыжок «с отскоком» – это, когда таракан отцепляется от парашютиста метров за двести от земли и летит далее сам, без парашюта – в свободном, как говорится, полёте. Первые два-три прыжка инструкторы-тараканы рекомендуют стажёрам, отцепившись, планировать на собственных крыльях. Но опытные боевые тараканы обходятся в воздухе без крыльев, управляя исключительно собственными усами.