Великий литератор
Недолгий, но яркий путь литературного критика я начал очерком «По одному пути!». Хоть убей, не помню фамилии автора, о котором писал, но одна его строфа запала мне в душу:
Хорошая погода
И солнышко блистает,
А власть всего народа
Буржуям спать мешает!
Чего я только не наплел в своем очерке: и синтез традиций с дыханием времени, и многомерные пространства, и рокочущие ритмы и шут знает еще что. Все свалил в кучу и старательно перемешал. Очерк заканчивался так: «Пусть оглохнет от грозового набата мировая буржуазия! Ярче гори в красных небесах революционная строфа!». Спросите, почему в красных? А я и сам не знал. Помню, как с этой белибердой штурмовал редакцию. У приемной, - Балецкий закатил глаза и скроил нарочито испуганную физиономию, - вавилонское столпотворение, и каждый с увесистой папкой под мышкой. А я иду к дверям мощно, величаво. На мне порыжевший френч и орден «Красной звезды». Ну, орден, разумеется, камуфляж. Bы же знаете, я – убежденный пацифист. Я расталкиваю эту мелочь пузатую, как ледокол мелкие торосики. Из толпы кто-то робко высовывается: «Товарищ, вы же видите, очередь!». А я, смотря поверх головы несчастного, цежу сквозь зубы: «Пролетарская литература – достояние народа. А вы его пытаетесь обокрасть, подсовывая ему свои сомнительные опусы». Оппонент подумал, что я – служащий редакции, и испуганно нырнул в толпу. А я шумно открываю дверь, ставлю на место истеричку-секретаршу и пру на редактора, как бык на тореадора. А тот сидит, рожа красная, нос огурцом, весь в пупырышках, чай с блюдца дует. Поднимает голову и строго на меня смотрит. Глаза такие противные, налитые, вокруг черные ободки. «Правдин, из наркомата культуры», - цежу я и сую в его торжественную физиономию красные корочки.
- Извините, - мои брови удивленно поползли вверх, - а наркомат культуры…
- Наркомат культуры здесь ни причем, - недовольно поморщившись, перебил меня Балецкий. – Я всю жизнь чурался административной пыли, внутренний комфорт и служебная лямка несовместимы.
- А если б редактор проверил…, - попробовал продолжить я, но тут же почувствовал, сколь я бестактен.
Казимир Богуславович посмотрел на меня, как врач смотрит на безнадежного больного:
- Вы, поди, думаете, что Хлестаков - литературный сюжет, вымысел. Нет, милейший Алексей Сергеевич, еще раз нет. Хлестаков – самая что ни на есть правда, настоящая правда, ибо Гоголь писал не о том, как было. Гоголь писал о том, как бывало, и в этом его величие. Ну, да бог с ним, мы отвлеклись, - собираясь с мыслями, Балецкий сделал небольшую паузу и снова просветлел. – Итак, сую я редактору в физиономию корочки, затем разваливаюсь в кресле и вручаю свое произведение, как посол великой державы ноту главе банановой республики. Редактор, хоть все сопит, но съежился, чай свой отодвинул, листочки с текстом перебирает толстыми пальцами. Посмотрел, ухмыльнулся, да как заорет: «Сбор-Могилевский!». Из соседней комнатки вылетает мальчик лет сорока-пяти со страдальческим лицом пилигрима и застенчиво на нас смотрит. «Пока вы на своем мелкотемье с вашими «по-видимому» и «очевидно» топите наш журнал, люди, - тут редактор перевел взгляд на меня и сделал почтительную паузу, - люди, не щадя живота своего, закладывают фундамент новой, пролетарской критики! Вот как писать надо!», - протягивает мои листочки бедняге и тут же на клочке бумаги размашисто пишет: «Выдать товарищу Правдину аванс в размере пятидесяти рублей».
Что критический разбор рапповца моей бесхитростной пьески? Легкий бриз по сравнению с тропическим тайфуном! Эх, как я писал! – Казимир Богуславович принял царственную позу и снисходительно посмотрел на смертного, который не имел счастья прикоснуться к творчеству великого критика. – Что это были за статьи! Пучина интеллектуального экстаза! – Балецкий широко раскрыл глаза и потряс кулачками, обтянутыми пергаментной кожей. – Это были наводнения, обвалы, ураганы и землетрясения! Но, увы, не долго музыка играла. Я правил бал не многим более двух лет. Ну, а потом, как гром среди ясного неба постановление ЦК об упорядочении деятельности литературных групп…
Балецкий поднялся со своего кресла и, полузакрыв глаза и причмокивая, долго ходил по комнате, потом неожиданно остановился посреди комнаты и ткнул в меня указательным пальцем:
- Милейший Алексей Сергеевич, поверьте, в любые времена читателем быть гораздо приятнее, чем писателем, - и, улыбнувшись, лукаво мне подмигнул рыжим глазом. – Ну, скажите, зачем вам мои ветхие сюжеты? Это же музей восковых фигур. Забросьте эту чепуху. Писательство – морфий, кокаин. Продолжайте-ка лучше строить свои пароходы. Уверен, сейчас Чехов предпочел бы литературе место участкового врача. Это много надежнее. Взять, к примеру, хотя бы Пушкина. Думаете, не размышлял он над всем этим? – Балецкий поднял вверх указательный палец и, скомкав губы, пронзил меня тяжелым взглядом. – Еще как размышлял! Но у него не хватило силы воли вовремя бросить, в результате – пыль Бессарабии, одиночество Михайловского и трагический финал на Черной речке.
(отрывок из рассказа у Казимира Богуславовича)
Свидетельство о публикации №209080800055
и Сталину не выдрать, - как метко заметил поэт.
Вот и я - о том же) http://proza.ru/2010/04/14/753
Будет желание - посмотрите)
С уважением,
Кристина Коноплева 07.07.2010 13:27 Заявить о нарушении
Александр Полянский 16.07.2010 00:20 Заявить о нарушении