Мои приключения за рубежом. Главы 17-19

Глава 17
  Мои мысли растворились в прозрачном утреннем свете. Гостиница находилась в глуби квартала, и к остановке нужно было пройти через выложенный железобетонными плитами пустырь мимо аптеки и старого ободранного дома, фасадом выходящего на оживлённую улицу. Ощущение полной уверенной беспечности. Я любовалась начинающимся днём и с улыбкой Джоконды на устах ждала трамвая, не обращая внимания на обивающихся рядом подростков.
– Проше, пани, ктура тэ раз есть година? – вдруг спросил меня один из них, между тем, когда второй стоял рядом, разинув рот.
– Девёнта тшидести, – охотно отозвалась я, с душераздирающим русским акцентом, покосившись на часы, и моментально забыв о недорослях, снова погрузилась в прерванный монолог с собственным эго – утратой и обретением целостности бытия.
  Я вдруг удивилась, что лежу на земле, раскинувшись в глупой позе, и, словно упав с облаков на землю, сразу же ощутила горечь и брутальность реального мира. Моя сумка валялась на земле в полуметре от меня, обронённая незадачливым, не рассчитавшим свои силы, юным грабителем. Мы потянулись к ней одновременно, но я оказалась ловчее и овладела своей собственностью ещё лёжа распростёртой на пыльном асфальте.
  Две пожилые сердобольные пани, сочувствуя и охая, помогали мне подняться. Но мой взгляд был неотрывно прикован к стриженному белобрысому затылку. Это был "его" затылок, но более всего меня манили и притягивали, обрамляющие его с двух сторон, розовые огромные уши, я вцепилась в одно из них с неистовым наслаждением, которое с удивлением открыла в себе. Жертва пронзительно взвизгнула, больше от неожиданности, нежели от боли. Я ощутила эластичность материала, которым завладели мои пальцы, но воришка вывернулся, его ухо выскользнуло из моих рук, и он исчез, смешавшись с толпой, сверкнув напоследок злыми глазками.
  Взгляды случайных прохожих и бесцельно стоящих зевак, вызванные моим отважным и воинственным поведением, удивлённо останавливались на мне. Всё моё существо вдруг переполнили неистовство и злость – предшественницы жажды сражения. И скромная серая мышка превратилась в хладнокровную воительницу, для которой исход битвы был предопределён заранее. Будучи наслышана о бандитах-подростках из варшавских подворотен в районе "Прага", вырывающих сумки средь бела дня, я не предполагала, что это коснётся, так болезненно, непосредственно меня. Мной овладело предчувствие, что это не последняя стычка, – ведь русские, по их мнению, всегда при больших деньгах, – они не оставят меня в покое. Ну, что ж, я готова! Но как я буду сражаться одна с толпой подростков, которые на голову выше меня?

– Пан Мечислав! Нам нужно серьёзно поговорить! – провозгласила я.
Наконец, после нескольких тщетных попыток, мне удалось поймать его в магазине, потому что пан Мечислав превратился в неуловимого, постоянно ускользающего и очень занятого.
Посетителей не было, и я сочла это подходящим моментом.
– Ваша забывчивость просто потрясает! Вы не выполняете своих прямых обязательств, согласно подписанному контракту! – продолжала я, доставая из сумочки документ со стоящей на нём витиеватой подписью пана Мечислава и его фирменной печатью.
Внезапно, одним прыжком, он приблизился и вырвал из моих рук развевающуюся бумагу. Мгновенно отскочив, сделал характерное движение руками, собираясь разорвать договор.
– Не делайте это! – раздался громкий требовательный возглас, которому трудно было не повиноваться.
Мы оглянулись. В дверях за нашими спинами стояла неожиданно появившаяся Тереза. Пан Мечислав не успел опомниться, как Тереза, овладев спасённой бумагой, углубилась в её чтение, а прочитав, вернула мне.
– Придётся платить, пан Мечислав! – потребовала она.
– У меня нет средств, я на грани банкротства! Я еле-еле свожу концы с концами, чтобы наскрести денег на закупку товара..., – но осёкся под твёрдым взглядом Терезы.
Этот взгляд и голос, привыкший повелевать, могли принадлежать только лидеру, теперь я поверила, что Тереза действительно была когда-то предводительницей и верховодила горсткой головорезов, но меня вдруг осенило, что она могла быть только борцом за справедливость, что-то вроде Робина Гуда в женском обличии, но в конечном итоге была несправедливо осуждена.
– Выбирай всё, что тебе нужно! Если у пана Мечислава нет денег, то он будет платить продуктами, – обратилась она ко мне.
Выбирать особенно было нечего. Сыпучие продукты, мука и крупы, были мне не нужны при моей бродячей жизни. Консервы я терпеть не могу, но на зло скаредному пану Мечиславу, я носилась по магазину, собирая с полок всякую-всячину: консервированные огурцы в стеклянных поллитровых банках, шпроты и ещё что-то, демонстративно поглядывая на преступного скупца.
Он делал вид, что не обращает внимания, но я была убеждена, что его мозг лихорадочно подсчитывает понесённые убытки.
Тереза достала откуда-то ключ от кассового аппарата, выгребла на глазах владельца магазина почти всю дневную выручку – пять миллионов злотых – и вручила мне.
Лицо пана Мечислава, изобразило трагизм, его глазки вожделённо проследили за исчезновением денег в кармане моих джинсов. По его лысине и искривлённому злостью лицу от нервного перенапряжения потекли струйки пота. Он был похож на утопленника.

  Пластиковая сумка оттягивала правую руку и едва выдерживала на прочность от переполнявших её консервированных огурцов в стеклянных банках, шпрот и другой снеди. Левой рукой я придерживала, висящую на левом плече сумку из кожаных кусочков. Войдя в опасную стрефу, мощёную изношенными железобетонными плитами с кое-где вылезающей ржавой арматурой и кустиками робкой весенней травы, я краем глаза заметила группу парней, отделившуюся от соседней подворотни. Это было огромное безлюдное пространство, где мне предстояло сразиться с несколькими юными переростками-акселератами. Они находились от меня на почтительном расстоянии, дающим возможность убежать, скрыться, но я намеренно не использовала этой возможности. Поставив авоську с консервами на шероховатый бетон, остановилась как раз посередине обширного открытого полигона. Я была маленькой женщиной, которая почувствовала себя великаном, повернувшись к подходившим злодеям всем корпусом, и даже поманила их пальцем.
  Их было четверо, у нас таких называют "шкафами". Они приближались, не спеша и нерешительно, видимо, не совсем понимая, почему эта козявка намеренно бросает им вызов. Я знала, что буду сражаться исступлённо и что готова умереть в сражении, отстаивая свою сумку. Единственным моим оружием были маринованные огурчики, которым предстояло служить метательными снарядами или гранатами, возможно даже "коктейлем Молотова", и только на эти невинные зелёные творения природы, безжалостно втиснутые в стекло в кисло-солёном растворе, я возлагала последнюю надежду. Всё это граничило с безумием, и то, что вихрем кружилось в моей голове, тоже было полным безумием.
  Между тем, грабители подошли совсем близко и почти окружили меня. Я стояла и смотрела на них снизу вверх с насмешливо-вызывающим выражением лица, но, несомненно, была выше этих безусых мерзавцев, годящаяся им по возрасту, как минимум, в матери.
  Наконец, один из них решился и не совсем уверенно, кончиками пальцев, потянул к себе за ручку мою сумку.
– Давай д-зеньги! – протянул он после некоторых колебаний по-русски, вкладывая в слово "деньги" характерный металлический звон.
– Я не мам пенендзей! – твёрдо, по-польски, возразила я.
– Давай дзеньги! – монотонно и заученно повторил другой.
– Я не мам пенендзей! – упрямо повторила я громче прежнего.
Им ничего не стоило вырвать мою сумку и медленно отойти – вокруг не было ни души на расстоянии нескольких сот метров, но они почему-то не делали этого, а только стояли вокруг меня, переминаясь с ноги на ногу.
Но одному из них надоело это бессмысленное противостояние, и он решился мощно потянуть к себе предмет их преступного вожделения. И в этот момент, я совершенно неожиданно для себя издала такой истошный крик на частотах, не поддающихся никаким измерениям децибел, что мне показалось, что сила звуковых колебаний, вырвавшихся из моей глотки, заставила сотрястись бетонную плиту подо мной и застыть удивлённых прохожих в далёком-далеке, а близлежащие дома, всколыхнулись от достигшей их звуковой волны, сила которой отодвинула стоящих вокруг меня грабителей. Они смотрели на меня с ужасом. Я поняла, что моё лицо исказилось, и я превратилась в ведьму. Как бы я хотела видеть себя в этот момент в зеркале! Мне казалось, что я сейчас вознесусь над землёй и буду летать, даже без помощи метлы. Моя природная доброта, которая расслабляет, усилием воли была спрятана и заперта на ключ, как можно глубже, а вместо неё, таким же неимоверным усилием воли была выпестована и взлелеяна злость, без которой невозможна победа. Кадры были замедленными – они пятились с застывшими от ужаса лицами. Расстояние между мной и ними увеличивалось в арифметической прогрессии.
Убедившись, что процесс необратим, я неторопливо взяла в правую руку сумку с огурцами, стоящую на бетоне и медленно, не оглядываясь, пошла в сторону гостиницы.
– Я только что не дала себя ограбить, – сказала я Ядвиге, дежурному администратору, с которой часто разговаривала, – мне удалось отстоять свою сумку. Местные воришки охотились за мной целый день, но им и невдомёк, что она напичкана только косметикой, я давно не ношу в ней документы и деньги.
– Час назад ограбили двух русских парней, наших постояльцев, а ещё двое русских провели сегодня полдня в аптеке, что ты думаешь – спаслись! – пропела она восхищённо.
– Это хорошо, что спаслись, но мы всё-таки должны позвонить в полицию! В белый день подвергаться нападению – это уж слишком! – воскликнула я, потянувшись к телефонному аппарату, но она поспешно отодвинула его в глубь администраторской стойки, куда не могла дотянуться моя рука.
– Ты что, с ума сошла, – побледнела она, – какая полиция!
Она вся затряслась от страха и с этого момента резко переменилась ко мне. Позже, она старалась не замечать и избегать меня. Поистине, – у страха глаза велики.
  На следующий день, я пошла в продуктовый магазин с пустыми руками, имея при себе купюру в сто тысяч злотых. Только звучит так грозно, тогда это было адекватно теперешним десяти злотым, – после денежной реформы, упразднившей четыре нуля и превратившей сорок миллионов поляков-миллионеров в жалких нищих.
  Продавец выдала сдачу со ста тысяч злотых, это была бумажка не представляющая никакой ценности, на которую нельзя было купить даже буханки хлеба, – десять тысяч злотых.
Угловым зрением я заметила молодого воришку, следившего за мной и манипуляциями продавца. Воришка готов был в любой момент схватить мою сдачу, но его разочаровала такая малая ценность купюры. Сделав движение, он остановился, алчные огоньки в прикованных к деньгам глазёнках погасли, физиономия выразила разочарование. Я двинулась на него, протягивая деньги.
– Хочешь деньги? – вопрошала я, надвигаясь.
– Хцеш пенёндзе? – повторяла я по-польски, будто заело старую обшарпанную пластинку.
Его, далеко уже не детские глаза расширились от страха, словно увидели ужастик, он шарахнулся и выскочил из магазина. Я фурией вылетела на улицу и настигла его со смятой купюрой, пытаясь втиснуть её прямо в мокрый полуоткрытый рот. Он замычал, вывернулся и дал такого стрекача, исчезнув с такой скоростью, что я даже не успела проследить за ним взглядом, а моя рука повисла в воздухе, сжимая смятые деньги.
– Ну и ну, – подумала я вслух, – украсть – так они с удовольствием, а когда предлагаешь, не берут! – и засмеялась истерическим смехом, заставившим оглянуться безучастных прохожих.
  В тесной воровской среде пронеслась молва, что безумную и непредсказуемую русскую лучше обходить десятой дорогой, так как от неё можно ожидать чего угодно. Местная шпана целиком оставила затею ограбить меня. Они здорово побаивались встреч со мной. Иногда мне удавалось поймать чей-нибудь молниеносный взгляд, который неизменно ускользал, изображая деланное безразличие. Они были повсюду. Растворяясь в толпе, терпеливо вычисляли, ослабившие бдительность очередные жертвы.

Глава 18
  Моя собственная жизнь так мало для меня значила. Было полнейшее отсутствие страха в душе, который искоренялся, разгоревшейся и достигшей чудовищных масштабов ненавистью – целиком и полностью негативным чувством. Но это была не просто ненависть, а ненависть к самому негативу, чем является зло, – целеустремлённость к борьбе за справедливость. Носящий доброту в душе имеет малый шанс победить противника. Доброта – одна из прекраснейших людских добродетелей – расслабляет, а злость, ненависть и дерзость, как ни странно, дают силы и уверенность – именно то, без чего невозможна победа!
  Это был медленный процесс рождения новой личности, совершено не похожей на меня прежнюю. Я и ощущала себя в новом качестве. Не скрою, что я восхищалась собой, своей внутренней духовной приобретённой силой, потому что моё новое душевное перерождение было абсолютно осмысленным. Серая мышка превратилась в львицу!

  Был разгар весны, когда я возвращалась в страну своего добровольного изгнания с бумажкой, удостоверяющей неопровержимый факт моего рождения и появления на этой земле, преодолев часть пути самолётом, затем долгий путь поездом. Остановилась в Москве, чтобы зайти в Посольство Польши и поставить в паспорт визу на въезд в эту страну.
– Это невозможно, потому что наша страна безвизовая, – услышала я то, что боялась услышать.
– Белорусские пограничники требуют какую-то въездную визу, и я полагала, что виза может быть получена непосредственно в Посольстве Польши. Я настоятельно прошу, выдать мне эту визу!
Оппонент по ту сторону окна на мгновение дрогнул, но вновь обрёл противоаргументную уверенность и неприступность.
– Повторяю, Польша является безвизовой страной!
  Абсурдный замкнутый круг! Курица не птица – Польша не заграница. Совершенно не разбираясь в визовом режиме, я не могла понять, какую же визу всё-таки требуют белорусы. Если Польша принимает всех с распростёртыми объятьями, то кого и по каким причинам отфильтровывают на границе? Всё это, с моей точки зрения, было лишено даже минимальной логики, но я давно перестала искать логику в законах и праве, так как в один прекрасный момент вдруг отчётливо поняла, что вышеупомянутые, составлены с циничным подтекстом приоритета государства над человеком, постоянно напоминающим последнему о его бренности и ничтожности. Государство-призрак, где каждая человеческая единица ставилась в ранг врага народа, из множества которых и состояло это пресловутое государство.
  Ранним утром я вышла из вагона поезда, прибывшего из Москвы в Брест. Зная, что бесполезно нестись сломя голову за толпой, рвущихся как можно скорее перейти государственную границу, навьюченных, словно мулы, "муравьёв", размышляя, направилась к стоянке такси.
  Я поражалась своей собственной наглости! Не имея выездной визы, без которой невозможно проникнуть легальными путями через пограничный контроль, я была уверена, что сделаю это с помощью наркотического зелёного средства – американского доллара, от которого подавляющее большинство, стерегущих эту часть границы, были болезненно зависимы.
  Но, как выйти на одного из таких людей, которые владея неограниченными возможностями, с лёгкостью переступят через преступную черту и пойдут на сделку со своей совестью? Кто, как не привокзальные вездесущие таксисты пограничного города, знают больше, чем кто бы то ни было, о подобных вещах и могут быть контактным звеном? Через несколько минут я убедилась, что ход моих мыслей и поступков, был не только правильным, но и результативным.
  Стоя в сторонке, опершись на дорожную коляску (после одного из великих изобретений – колеса, – глупо надрываться, нося в руках тяжёлую дорожную сумку), присматривалась к группе таксистов, состоящей из трёх человек, оживлённо беседующих между собой, но одновременно профессиональным оком держащих ситуацию под неусыпным контролем.
  Из этой группы я выделила одного – высокого малого. Собачьим чутьём определила, что это именно тот человек, который мне нужен. Я присматривалась к нему, что не ускользнуло от его недремлющего ока. Он же, обладая несомненно ещё большим звериным чутьём охотника, направился ко мне, – так что мне не пришлось делать никаких лишних усилий, чтобы войти в контакт, – на ловца и зверь бежит.
– Чем могу помочь? – спросил он.
Я улыбнулась и посмотрела ему в глаза.
"Да, – решила я, – можно приступать сразу и открыться ему без страха, потому что это именно тот вариант".
– Мне нужно перейти на другую сторону.
Его глаза загорелись зелёными огоньками, предвкушая хорошую сделку, согласно сложности ситуации.
– А паспорт у тебя есть? – с лёгкой тревогой спросил он.
– Да, паспорт есть, но нет выездной визы.
– Сто долларов, – произнёс он уверенно, и чувствовалось, что он не впервые сталкивается с подобным. – Это не дорого, потому что...
– Я согласна, – поспешила ответить я, прервав объяснения причин возникновения таксы за эту нелегальную услугу, сопряжённую с определённым риском, – Но как это всё будет выглядеть?
– Стой, здесь и жди меня! Я сейчас!
Он исчез в здании вокзала и появился снова по истечению десяти тревожных для меня минут.
– Через полчаса подойдёт человек, который проведёт тебя через государственную границу и посадит в поезд, идущий в польский Тересполь. Жди!
  И через полчаса, действительно, появился человек в гражданском, лицо которого я потом безрезультатно пыталась воспроизвести в памяти, кстати, также, как и лицо таксиста, организовавшего эту встречу. Это было очень странно, поскольку я обладала идеальной фотографической памятью.
  Он сначала присмотрелся ко мне профессиональным взглядом пограничника, подтвердил стоимость услуги, попросил показать зелёные.
– Деньги после успешного завершения операции, – уточнила я.
Он взял мой паспорт, схватил мои вещи и приказал уверенно следовать за ним, направившись в гущу "муравьиной" толпы к таможенным стойкам.
  Я волокла свою пустую коляску, он ловил улыбки женщин-таможенниц и, приветствия коллег-пограничников, одновременно отшучивался на ходу, держа в одной руке распахнутым паспорт и манипулируя им так, что моё изображение, глядящее оттуда с глупой испуганной миной, порхало в воздухе, словно бабочка, которая вот-вот вырвется из сачка неловкого дилетанта-лепидоптеролога. В другой – он держал вещевую сумку.
  Мы беспрепятственно прошли через стрефу таможенного и пограничного контроля. Всё длилось буквально пять минут. Не могу сказать, что я не волновалась, тело знобило от внутренней мелкой дрожи, но мне понравилась простота и быстрота самого процесса, и вспомнилось высказывание одного бродячего философа – моего попутчика в туристическом турне, когда на одной из границ, в автобусе, было извещено о начале пограничного контроля, он серьёзно провозгласил: "Начинаются игры взрослых людей!"
  Пограничник в штатском протиснул меня в поезд без билета, сказав, что я – его человек. Уже в вагоне я отдала ему зелёную стодолларовую бумажку, ради которой он рисковал своей карьерой и честью. Впрочем, заботился ли он о последней, – сказать трудно, а я не знала, имею ли право считать его мерзавцем. Мы оба стоили друг друга, переступая через черту закона.
  В вагоне сделалось тесно от усердно-деловитых "муравьёв", хладнокровно, как саранча, крушивших всё на своём пути. Вооружившись отвёртками и другими вспомогательными инструментами, они в лучшем случае откручивали обшивочные панели стен вагона, в худшем – безжалостно отрывали. В образовавшиеся пустоты впихивались литровые бутылки со спиртом или блоки американских сигарет, выпущенных в России. Откручивались пробки, звенело бутылочное стекло, и булькал переливаемый спирт. В воздухе висело тяжёлое облако алкогольного испарения. Новенький вагон превращался в потенциальный спиртовой факел, впрочем, как и люди, которые накладывали на себя пластиковые мешочки, наполненные спиртом, и прикручивали их ко всем частям тела клейкой лентой.
– Пани, ты везёшь водку или папиросы? – спросил меня молоденький поляк.
– Нет, а что? – удивилась я.
– Провезёшь мои?
– Давай, – пожала я плечами.
  Соратники по ремеслу смотрели на него с завистью, а он, счастливый, уже волок ко мне положенную норму – две бутылки спирта и один блок сигарет.
  Боже! Как скучны границы, как тягомотны неизбежные процедуры, как жалостен труд неугомонных приграничных "муравьёв", как ничтожен их заработок, как рискованна их работа, как безжалостны правители, которые довели свой народ до нищеты и унижения!
  Я всматривалась в ухоженные поля, в быстро сменяющиеся картины и пейзажи, вслушивалась в монотонный ритм вагонных колёс, отстукивающих металлическую дробь, поезда, мчащегося к Варшаве.

Глава 19
  На площади "Дефилад" под варшавским Дворцом культуры, которая в прошлом бурлила от принудительных демонстраций трудящихся, теперь кипели меркантильные страсти. Это была обыкновенная барахолка, бросающая вызов символу низвергнутой власти, отодвинутому на задний план, наспех сколоченными будками.
  Живя в отеле "Полония", я часто бродила там, как завороженная, рассматривая товары и шарахаясь от навязчивых торговцев. Но случайно приобрела двух знакомых панов –  владельцев примитивных сооружений.
  Пан Яцек – самодовольный крепыш, офицер в отставке, себе на уме, торговал обувью, а пан Роман – краснолицый здоровяк с хитринкой, потомственный скорняк – шубами. Их будки стояли рядом в выгодном людном месте. Наше знакомство началось с того, что я, заинтересовавшись одной норковой шубкой, не выдержала искушения и попросила её примерить, не предполагая, что пан Роман окажется столь назойливым, как слепень, но слава богу, шуба была слишком длинна, в противном случае его профессиональная мёртвая хватка, убедительная аргументация и шквал льстивых комплиментов в мой адрес при активной поддержке пана Яцека, повергли бы меня в гипнотическое состояние покупательской лихорадки. Но я устояла.
– Шуба слишком длинна, – сказала я решительно.
Мы стали знакомыми. Пан Роман хорошо говорил по-русски, пан Яцек чуть хуже. Это были два старых приятеля, понимающие друг друга с полуслова. Они моментально бросились в атаку, решив тряхнуть стариной, – чем чёрт не шутит, – но умерили свой пыл старых бывалых ловеласов, стукнувшись лбами о толстую стеклянную стену, которую я мысленно воздвигла между нами.
  Мы остались добрыми знакомыми, и всякий раз, когда я проходила мимо, мы разговаривали, а пан Роман, уже успев хлебнуть за кулисами согревающего, смотрел на меня, облизываясь, как старый линялый кот – на недосягаемую маленькую птичку. Его и без того красное лицо лоснилось и краснело ещё больше от горячительного, постоянно им употребляемого. Когда он на мгновение исчезал в будке за занавесом, импровизирующим дверь, а затем появлялся чуть повеселевший и ещё более покрасневший, было ясно, что он отхлебнул очередной глоток целебного зелья, которое приятно разливаясь по клеткам его уже немолодого тела, согревало, придавало ему стойкости и выдержки в бесконечной борьбе за сбыт скорняцкой продукции.
  Накануне, ветер угнал куда-то тучи, окончательно разогнал облака, и установилась восхитительная погода. При воспоминании о том, какими околичными путями мне пришлось проникнуть через Государственную границу, я внутренне вздрагивала от вновь пережитого острого ощущения. Мне казалось, что вся моя предыдущая жизнь, была только подготовительным этапом, а настоящая и правдивая – начинается только теперь.
Пан Яцек, с выправкой округлившегося старого офицера, был как всегда на своём посту, утопая в море разнообразного обувного ассортимента. Будка пана Романа была закрыта по неизвестным причинам.
– День добрый, – воскликнула я. – Сегодня жизнь кажется прекрасной, как эта варшавская погода!
– Пани Вероника, к этому прекрасному дню, да побольше бы денег в наши карманы, тогда, жизнь покажется ещё прекраснее! – подытожил пан Яцек.
– Не в деньгах счастье, пан Яцек! – возразила я уверенно.
Он посмотрел на меня, как на больную.
– А в чём же? – спросил он с искренним удивлением.
– А в их количестве! – ответила я банальной фразой, которая ему понравилась и показалась свежей шуткой, поэтому он, понимающе мне подмигнув, рассмеялся.
Мы помолчали, затем, поговорили о том, о сём.
– Ах, да, пани Вероника, мой приятель сегодня не придёт, он не может. Стечение обстоятельств...
– Но, пан Яцек, я не могу дать согласие выйти замуж, не увидев своего будущего жениха! – воскликнула я разочарованно.
– Понимаю, поэтому я организую встречу в следующий раз.
– Следующего раза, дорогой пан Яцек, может и не быть! – отрезала я.
– Ну что вы, будет обязательно, только прошу подтвердить мой процент в этой сделке! – взмолился пан Яцек.
Я с жалостью посмотрела на него, не сомневаясь, что он юлил и комбинировал, чтобы мои карманы опустели, а его наполнились лёгкими деньгами. Поэтому я развернулась, чтобы уйти, но в этот момент непроизвольно и, уверяю, что не по своей воле, попала прямо в объятья особи мужского пола. Но я ещё не знала тогда, что это проделки самой судьбы, поэтому я ойкнула и извинилась, смотря на него снизу вверх.
– Это мой кузен, – пробубнил пан Яцек, с грустью смотря на нас обнимающихся. – Кстати, не женат, – добавил он с ещё большей грустинкой в голосе.
Я уже собиралась вырваться из объятий незнакомца, но, услышав последнюю фразу, снова посмотрела на него снизу вверх. То, что он был высок, я поняла сразу, затем, то, что он чистюля, а последнее – то, что он небезобразен, а даже – наоборот… И самое главное, я вдруг седьмым чувством определила, что он беден! Поэтому я не отпрянула от него, как только что намеревалась сделать, а слегка отодвинулась. Я смотрела на него, а он на меня.
– Познакомьтесь, – глухо и нехотя выдавил из себя пан Яцек.
Моя рука ощутила его ладонь.
– Мирослав.
– Вероника.
– А чем пани торгует? – спросил он, когда выяснилось, что мы представлены друг другу.
– Ничем, – ответила я, смотря на него расширенными глазами.
Взгляд пана Яцека раздваивался между долгожданными клиентами и нами, обеспокоено провожая нас, уходящих вместе.
  Мы удалялись от рынка в сторону оживлённой части улицы Маршалковской, словно нас приклеили, – мы даже поворачивали за угол осторожно, чтобы не потеряться.
  Как я уже заметила, день был яркий и солнечный. Но вдруг я взглянула на деревья – они были покрыты свежей сочной весенней листвой и вспомнила, что за весной должно обязательно последовать звонкое лето, а я так боялась, что попала в полосу вечной осени.
"Как прекрасно, что в этот чужой край тоже один раз в год приходит долгожданная весна, и распускаются листья на деревьях!" – думала я.
  Когда-то, мечтая увидеть первый момент появления зелёной дымки, извещающей о том, что почки лопнули, и свежие побеги новой листвы вот-вот вырвутся наружу, я написала заявление на увольнение, с сожалением вспомнив, что очередной отпуск мною уже использован.
– Ну, почему, почему ты хочешь уволиться? Ведь тебя ждёт прекрасная карьера! – удивлённо произнёс директор института, вызвав меня в кабинет, теребя в руках моё заявление.
"Что ему ответить? Не могу же я признаться в том, что хочу усесться на лавочке в парке и смотреть, смотреть на деревья, чтобы не пропустить момент появления зелёной дымки». Потому что в вечном галопе, несясь по утрам на работу и держа в голове только одну мысль – как бы не опоздать и переступить порог института прежде, чем прозвонит ненавистный звонок, я забывала взглянуть на деревья. А когда вспоминала, наконец, листва давно, вырвавшись из почечного плена, уверенно набирала рост. Так повторялось из года в год, и мне, наконец, надоело ждать будущего года, и я решила уволиться, чтобы без помех наблюдать это одно из прекраснейших таинств природы.
– Я испытываю огромную моральную усталость и хочу отдохнуть, – промямлила я.
– Я тебе подпишу – без содержания, – с надеждой в голосе продекламировал он.
"Зачем он держится за меня, ведь работник я никудышный", – подумала я.
– Я снова забыла вовремя посмотреть на деревья, – произнесла я. Это были мысли вслух.
– Что ты сказала? – переспросил мой новый знакомый Мирослав.
– Я сказала, что деревья уже покрылись листвой, а зима, столь похожая на осень, длилась так долго.
– Я тоже не люблю зиму, – вздохнул он.
– Мы оба не любим зиму, – заметила я, а про себя подумала: "Это уже кое-что, а значит – лучше, чем ничего".
Я взглянула на него. Он смотрел на меня восхищённо, с искрой, которую можно было разжечь в большое пламя, но я сразу же отбросила эту мысль. «Слишком долгий процесс, и, потом, я не могу позволить себе бурный роман, который неизвестно чем закончится», – рассуждала я.
– Мне необходим вид на жительство в Польше, – начала я без обиняков, когда мы сидели в уютном маленьком кафе на улице Маршалковской. – Единственный верный путь к этой цели – "шлюб" с поляком, естественно за определённую плату, – и, не давая ему опомниться, пошла ва-банк:
– Ты не хотел бы жениться на мне? – спросила я, пристально глядя на него.
Его глаза полезли из орбит, он чуть не поперхнулся от неожиданности, отхлёбывая кофе.
– Сколько бы ты взял за шлюб со мной? – улыбнулась я, игнорируя его согласие – взять меня в фиктивные жёны, совершенно перестав удивляться собственной наглости.
Он молчал, а чашка кофе в его правой руке подрагивала, выдавая волнение. Я дала возможность ему опомниться и прийти в себя.
– Ой, извини, пожалуйста, я забыла спросить тебя – согласен ли ты? – изобразила я наивность, округлив глаза.
– Да, – прозвучал его, слегка дрогнувший голос.
– Ну, вот, остаётся только обговорить цену, – продолжала я, словно покупала на рынке мешок картошки. – Какова твоя цена?
– Тысяча двести долларов, – выпалил он, не раздумывая. А я в этот момент думала: "Говорят, что на Стадионе Десятилетия всё дешевле – сущий вздор! Там было три".
– Я согласна, – поспешила ответить я, заметив, что его левый ус слегка подёргивается.
  Неожиданно для нас обоих мы вдруг, минуту назад, стали женихом и невестой. Мой жених был высок, неплох собой, скромен, но был ли он умён и образован? Так сразу было трудно определить.
  Когда-то, панически боясь красавцев-интеллектуалов, я мысленно создала идеал моего ещё "невстреченного" (но я не предполагала, что созданная мною мыслеформа уже запущена и улетела в космос, чтобы обрастать информацией и нарабатывать соответствующие предпосылки): небольшого роста, полненький, лысеющий, – эдакий, в моём понятии, тип домашнего мужчины, порядочного семьянина в шлёпанцах и с неизменной газетой. Скучно, но надёжно.
  Пережив бурливый пятилетний роман с красавцем-искусителем, чей острый ум и недюжинный интеллект держали меня на протяжении этих долгих лет в полутрезвом состоянии электрошока, и когда, наконец, воспрянув, я огляделась вокруг, – все мужчины моего мысленно созданного идеала давно читали газеты у уютных домашних очагов.
– Я предлагаю пойти и всё обговорить спокойно дома, у моих друзей. Это супружеская пара. Живут не очень далеко. Я сейчас им позвоню, – произнёс мой наречённый, когда мы вышли из кафе, и, не дожидаясь моего согласия, направился к телефонной будке.
"Хочет иметь свидетелей. Боится, что я не отдам деньги после заключения брака", – думала я, когда он предупреждал кого-то на другом конце провода о нашем визите.
  Мирослав нажал кнопку домофона перед одной из фамилий, прозвучал низкий баритон, затем щёлкнул автоматический замок, открывая входную дверь. Мы вошли в сверкающий чистотой подъезд, поднялись на третий этаж по лестничным маршам из голубого мрамора, обрамлённым великолепными перилами из блестящего белого металла. Бросались в глаза дорогие материалы, щедро использованные при возведении этого жилого сооружения, что не вызывало сомнения о достатке его жильцов.
  Красного дерева дверь распахнулась, и на пороге возник улыбающийся темноволосый великан с переполненными умом живыми глазами.
– Ну, ну, проходите! – прорычал он весело низким баритоном.
– Ты, случайно, не из Барановичей? – спросил он. – Нет? А жаль! Веслав, – представился он, до боли стиснув мою руку.
Но мне было нисколько не жаль, что я, не из Барановичей.
– У Веслава в Барановичах живёт тётя, – уточнил Мирослав.
Я произносила своё имя, пожимая руку его супруге, а сама думала: "Ну, почему почти у всех красавцев – жёны типичные крокодилы? Возможно, – это для улучшения породы..."
– Эва, – сказала она, разглядывая меня.
Я огляделась и почувствовала, что была уже здесь когда-то. Это ощущение усилилось, когда мы вошли в большую солнечную, со вкусом обставленную гостиную. Что за чушь, не могу же я ошибаться! Я отчётливо помнила, что была в этой зале! Щедрые потоки солнечного света, льющиеся из огромных, начинающихся от пола, чистых окон, весь этот интерьер и лицо Вецлава – всё было мне знакомо. Я недоумевала.
Но вот, появился небольшой ухоженный чёрный пёс, неизвестной мне породы с обвислыми ушами и короткой блестящей шерстью. Веслав бросился на ковёр посередине залы, растянулся во весь свой огромный рост и, подперев голову, уставился на нас с Мирославом, сидящих на софе.
– Ну, ну, рассказывайте, что вы там придумали! – извергал он из себя избыточные эмоции, накопленные в результате многолетнего безделья и невостребованности его двух высших образований.
Пёс подошёл к Веславу, облизал его руку и вытянулся рядом. На фоне этого огромного, постоянно хохочущего великана собака выглядела, словно шавка на фоне слона. Я рассмеялась. Все посмотрели на меня удивлённо.
– Я уже была здесь у вас! – воскликнула я.
Они были ещё более удивлены.
– Когда? – спросили они все сразу.
Не могла же я им признаться, что это было видение, поэтому я представила всё, как сон. Но только в выдуманном сне – великаном был пёс, а его хозяин лежал на нём, в той же самой позе, подперев рукой голову, но был Гулливером-лилипутом в стране гигантов.
  Из необъятных глубин квартиры выглянули две одинаковые смеющиеся головы, затем показались два юных, одинаковых, словно клоны, четырнадцатилетних великана. Они были похожи на двух молодых жеребчиков, беззаботно резвящихся на сочном лугу. Производство сексуальных генов и их выплеск, сопровождавшиеся возрастной агрессией в их формирующихся юных организмах, нуждались в громоотводе, и соответствующим наглядным материалом для их вывода, по мнению их матери, могли являться только порнографические фильмы.     Жесты и движения милых созданий, повторяли действия персонажей, просмотренных ими, многочисленных лент.
  Честно говоря, я была безмерно удивлена столь современным воспитанием, тем более, что юные существа, с поощрения своих родителей, вели себя развязно и вызывающе. Всё семейство буквально извергало эксплозивные выплески зарядов счастья и жизненной энергии. "Кобыла мама, конь папа, и два жеребчика", – думала я.
Следующая глава:http://www.proza.ru/2009/08/09/435