Мои приключения за рубежом. Глава 22

Глава 22
  Лёгкую занавеску безжалостно трепали порывы ветра. Я встала с постели и подошла к окну: ночное небо заволокли свинцовые тучи, предвещавшие сильную грозу; с небесных высот упала огненная стрела молнии, пронзив землю где-то вдалеке, прогремел раскатистый глухой гром. Усиливающийся шум дождевых капель, уверенно перерастал в затяжной ливень. Тёмная комната периодически освещалась яркими вспышками молний, ударяющими всё ближе. Интервалы между ударами молний и раскатами грома становились всё короче. Я закрыла окно.
  Подоконник был пуст – исчезли ключи от мотоцикла и техпаспорт. Был ли Гжегож у моей постели, или образы, которые обрывками возникали в памяти, только плод моего больного воображения, бредовый сон? Сколько я проспала? Сон исцелил меня, я чувствовала себя так, словно родилась заново, и только лёгкий туман в голове мог быть последствием слишком долгого сна.
  Действительно ли я выпила розовую, чуть кисловатую жидкость, отливающую серебром, из рук Гжегожа, которая подействовала как бальзам? На ночном столике у кровати стоял стакан, но он был прозрачным и сухим. Следы какой бы то ни было жидкости полностью отсутствовали, но когда я его понюхала, уткнув нос, как можно глубже, показалось, что стакан благоухает лепестками роз.
  По коридору вразвалочку, метнув взгляд в мою сторону, с несокрушимо нахальной миной, прошествовал приземистый армянин с полотенцем через плечо, один из тех, что торговали на Стадионе Десятилетия, и нырнул в свою комнату. Его голова через секунду высунулась и застряла в приоткрытых дверях, предусмотрительно исчезнув, когда молодая армянка, величественной походкой вышла из другой комнаты с подносом, ломящимся от грязных тарелок, и направилась в сторону кухни.
  За администраторской стойкой дремала толстушка Мария, освещённая настольной лампой, подперев щеку ладошкой. Взглянув на стену, где висел календарь с обозначенной реальной датой, обведённой красным передвигающимся окошечком, мои глаза изумлённо расширились – судя по дате, я проспала около трёх суток! В это было трудно поверить!
– Ой, – мурлыкнула Мария, приподнимая длинные ресницы, – где ты была так долго? – её дымчатые глаза, с поволокой дремоты, изобразили удивление.
– Я и сама не знаю, – неуверенно пробормотала я, – но мне кажется, что я спала...
Глаза Марии со страхом округлились. Она заёрзала на стуле и всплеснула полными руками.
– Не беспокойся, Мария, всё нормально, я вполне здорова! – поспешила я её успокоить.
– Кохана, не спи больше так долго, это вредно! – сладко зевнула она, потягиваясь.
– Ладно. Но, знаешь, Мария, это произошло со мной впервые!
"В этой гостинице можно отдать богу душу, и никто даже не обратит на это ни малейшего внимания", – подумала я с горечью.
Спать абсолютно не хотелось, казалось, что я выспалась на месяц вперёд, но была глубокая ночь, и пришлось снова улечься в постель.
  Майский дождь неистово хлестал в окно. Молнии ударяли совсем близко, их яркие вспышки сопровождались оглушительным сухим треском весеннего грома. Стихия бушевала часа два, затем грозу унесло куда то, и последовала тишь. Постоянная смена контрастов: после бури обязательно наступает покой!
Трое суток проспать – это же уму непостижимо! Но куда исчез Гжегож? Если мне не приснилось, и он, в самом деле, сидел у моей постели в ту лунную ночь, и видел, что я больна, то почему больше не навестил меня? Действительно ли пан Мечислав находится в больнице, вынесенный Гжегожем из пожарища? Кем был тот русский и правда ли, что он погиб в сгоревшем доме? Ни одного ответа! Но самое главное, что повергало меня в отчаяние – условившись со своим будущим мужем, Мирословом о встрече, которая должна была состояться вчера, предполагала ли я, что просплю целых трое суток?! Ведь он не имеет понятия, где я живу, а я не имею понятия, где живёт он!
Утром, я металась, как зверь в клетке, в ярости на себя, не зная, что предпринять. Как можно быть такой легкомысленной, и не записать ни одного номера телефона!
"Успокойся, соберись с мыслями, – унимала я самоё себя. – Только здравый смысл и последовательность действий спасут тебя!"
  Мне страшно хотелось стать невидимой, но, признавая невыполнимость сего желания, я усердно потрудилась над изменением своей внешности с помощью грима.
  Провозившись часа два, я посчитала, что почти достигла того, чего добивалась этим кропотливо-ювелирным трудом. Конечно, чтобы скрыть глаза, можно было надеть очень тёмные большие очки, но я предпочла наклеить ресницы, полностью изменив их форму, и приклеенные ресницы, чёрным веером обрамляющие глаза, изменили даже своеобычную характерность взгляда.
  Проверив, прочно ли держит клей красивые дуги чёрных вразлёт бровей, я слегка пошевелила пухлыми розовыми губками, которые выглядели очень натурально, но кожа под тонюсенькой розовой желеобразной плёнкой слегка пощипывала. Полностью изменённая форма губ, придала лицу иное выражение, а их чувственная сексуальность была бесспорной.
  Я попыталась улыбнуться, но с трудом смогла растянуть губы, после чего тонкая плёнка, нехотя приобрела прежние очертания. То есть улыбаться, и шевелить губами было нежелательным. Тёмно-золотистая пудра, придала перламутровой коже цвет глубокого загара, который так трудно было выжать из глубин моего тела с помощью солнца.
  Нужно отдать должное крохотному магазинчику в районе Срюдместья, торгующему всевозможными причиндалами, необходимыми для изменения внешности, куда ноги привели меня сами. Баснословные цены не остановили меня, я с горящими от восторга глазами выбирала товар, воспевая про себя всех тех, кто потрудился над его созданием.
  Ещё раз пристально смотрясь в зеркало, я корчила разные глупые мины, проверяя надёжность клея: шевелила бровями, вытаращивала глаза, растягивала рот до ушей. Клей держался прочно, но закрался страх, что все эти атрибуты, можно будет отклеить только вместе с кожей. Натянув на голову чёрный парик с красивой короткой стрижкой, имитирующей "куриные лапки", я обомлела! Кстати, я терпеть не могу носить парики. Они греют мою голову и плавят мозг. Но почему мы не можем менять свою внешность по желанию, а только всю жизнь смотримся в зеркало, видя те же самые черты лица, или же, с сожалением, наблюдаем процесс собственного старения и злимся на бессилие – замедлить или же полностью остановить его? С грустной мыслью, что настало время, когда нужно серьёзно призадуматься о торможении процесса старения, я вышла на улицу.
  Солнце уже успело взобраться достаточно высоко и подсушить мокрые тротуары после обильного ночного ливня. Воздух благоухал запахами испарений и гудел, переполненный звуками живущего города.
В трамвае было малолюдно. Опасения, что я буду приковывать к себе взгляды, что все без исключения начнут обращать внимание только на меня, на мой грим и чёрный парик, на желеобразные губы и приклеенные ресницы, к счастью, не оправдались. Никто из сидящих в трамвае не проявил ни малейшего интереса к моей яркой внешности.
  Я чуть успокоилась, но, выйдя из трамвая, всё-таки надела большие тёмные очки и смело направилась в сторону магазина пана Мечислава.
  У магазина не было ни души, а на стеклянной, укреплённой железной решёткой двери красовался огромный замок. В эту пору дня здесь, обычно, было очень оживлённо, но теперь – всё словно вымерло.
Я побрела назад, вспомнила о магазине по ту сторону трамвайных путей, где часто собирались стаи фланирующих алкоголиков, и направилась прямо туда, молясь в душе, чтобы не столкнуться с Вальдемаром.
Стайка пьяниц загалдела, повернув взоры в мою сторону, но вопрос, где мне найти Гжегожа, остался без ответа, они только пожимали плечами.
– Пани, о каком Гжегоже идёт речь? – резко вмешался, отделившийся от стаи завсегдатай.
По моему путанному описанию он долго не мог понять кого я разыскиваю, наконец, недовольно проворчал:
– А... этот... он не появлялся здесь давным-давно.
– Где его можно найти? – уныло спросила я.
– Пани, я не знаю, а если я не знаю, значит, не знает никто! Одно время он был здесь частым гостем, но внезапно исчез, и больше его никто не видел, – последовал ответ.
– А почему закрыт магазин пана Мечислава? – робко поинтересовалась я.
– Метек в больнице. Он чуть-чуть было не сгорел на своей даче, но ему крупно повезло, его кто-то вынес из пожара. Он здорово поджарился, но жить будет, – медленно процедил пьяница, сплёвывая.
Закралось предчувствие, что уже никогда не доведётся увидеть Гжегожа. Пыталась воспроизвести момент его появления в моей жизни. Ещё раз пришлось убедиться, что это событие целиком и полностью стёрлось из памяти. Слёзы обиды душили меня, потому что Гжегож исчез не случайно, а вполне намеренно. Но почему? Я углубилась в грустные мысли под стук трамвайных колёс и не заметила, как проехала свою остановку. Трамвай бежал в сторону центра.
"Проедусь без всякой цели", – подумала я.
Появление в вагоне человечка небольшого росточка в комичном белом мундирчике времён Первой Мировой войны мгновенно вывело меня из состояния скорби и повергло в состояние настороженного непокоя. Опоясанный чёрной портупеей, с правой стороны которой болталось что-то наподобие пистолета, он с грозной миной надсмотрщика тростниковых плантаций прошёлся по вагону и, остановившись в передней части, испепеляюще воззрился на сидящих в салоне пассажиров. На его голове, вертящейся очень живо из стороны в сторону, как завершающая точка над "i", была нахлобучена чёрная кожаная кепчонка.
  Первым впечатлением было то, что человечек в белом, удрал в разгар спектакля прямо со сцены театра. Но это впечатление моментально исчезло, когда он лёгким движением правой руки, выхватил из портупеи пистолет и прицелился, встав в позу и прищурив один глаз, беря на мушку поочерёдно каждого из пассажиров. Его, цвета  печёного яблока, сморщенное личико было серьёзным и сосредоточенным, а в ритмичных движениях прослеживалась заученность, если не профессионализм.
Никто не бросился обезоружить "напастника" //человек, совершающий нападение (польский)//, а все сидели, безучастно внимая манипуляциям безумца. Всё это заставило похолодеть кровь в жилах, а когда настал мой черед находиться под прицелом, – я исступлённо уставилась на его "пушку", но облегчённо вздохнула – пистолет был неумело вырезан из куска дерева и покрыт облупившейся чёрной краской.
  Проделав всё, что посчитал нужным и, отдав честь, псих потерял всякий интерес к сидящим в трамвае, спрятал игрушечный облезлый пистолетик и вышел на следующей остановке.
  Улица Аллеи Иерусалимские, как обычно, извергала только свойственную ей симфонию хаоса. Всё было на своих местах – и отель "Полония", и несокрушимый Дворец Культуры, который всё так же, напоминая о нестираемом прошлом, вонзал в лазурное небо свой острый шпиль. Я медленно шла в сторону отеля "Мариотт". Из открытого окна нёсся в поднебесье кристально-чистый голос Чеслава Немена: "Варшавский де-е-ень..."
  Ещё издали, я заметила приближающееся необычное существо – во всём красном. Это была седая, как лунь, старушка. Вся её сухонькая фигурка утопала в красных кружевах, словно в красной пене, которыми было щедро оторочено её коротенькое красное платьице. В руках она бережно держала красную сумочку. Туфельки на шпильках тоже были красными, а огромный красный бант в серебряных волосах, завершал этот экстравагантный туалет. Лицо старушки искрилось счастьем, глаза излучали радость. Она порхала по тротуару легко и непринуждённо, как красный мотылёк с цветка на цветок.
"Двери дома для душевно больных, сегодня оказались открытыми", – подумала я.
Но на старушку я смотрела с искренним восхищением. "Вот у кого нужно поучиться – быть счастливым без причины. А так ли уж, без причины? Старушку зациклило на счастье и она, бедняжка, не может выйти из радужного пребывания в сказочном детстве, но интересно, как надолго? – думала я. – А может, это и к лучшему? Если она, не дай бог, выйдет из цикла, не будет ли это столь же бурным разочарованием действительностью?"
  Поравнявшись со мной, старушка устремила на меня взгляд мерцающих глаз, её губы разомкнулись в лучезарной улыбке. Острые каблучки красных туфелек едва коснулись асфальта, когда её тело взметнулось, как пёрышко, от дуновения лёгкого ветерка и мягко опустилось рядом со мной. Несколько секунд она смотрела на меня, хлопая глазами, затем протянула руку и дотронулась, взвизгнув от счастья, как ребёнок, получивший новую игрушку.
  По моему телу пробежала лёгкая дрожь, словно заряд энергии счастья, которым старушка щедро поделилась со мной. Меня столбом пригвоздило к тротуару, а старушка, ещё раз ликующе взвизгнув, запорхала дальше, напоминать миру о том, что счастье находится не за крутыми горами.
"Варшавский де-е-ень..." – звенел голос Чеслава Немена. "Ночное казино отеля "Мариотт", – бежала световая реклама на стеклянном небоскрёбе.
  Я помнила, где находится ресторан, поэтому ноги сами привели меня в заведение, где я могла без помех сдёрнуть парик, поскольку он неимоверно согревал мои мозги, что мешало нормально мыслить. Ресницы, брови и губы отклеились с большим трудом. Я вымыла лицо, тряхнула головой и, взглянув на себя в зеркало, облегченно вздохнула и улыбнулась своему отражению.
В раздумьях я не заметила, как забрела дальше, чем намеревалась и, остановившись в полной растерянности, застыла от радостного удивления: навстречу мне, собственной персоной, шёл мой жених Мирослав!

Продолжение:http://www.proza.ru/2009/08/09/446