Мои приключения за рубежом. Глава 25

Глава 25
  На одной из остановок района Варшавы со странным названием Фаленица, мы вышли из автобуса. Мирослав показал рукой в сторону старого неухоженного дома под рыжей черепичной кровлей на опушке векового соснового леса.
  Раскалённое светило висело высоко в безоблачном небе, успев прогреть землю и воздух, который монотонно звонил колокольчиками июньской суши. Гигантские сосны густыми кронами накрывали дом прохладной тенью и окружали его с трёх сторон частоколом рыжих стволов, но слева расступались, давая место проторённой дороге, теряющейся в сосновом лабиринте, где лес заметно густел.
  Я внутренне съёжилась от предстоящей встречи со свекровью, которая, как мне представлялось, не сулила ничего утешающего, но я только выполняла свой долг снохи и невестки – предстать перед матерью мужа, уж если всё свершилось, и сын посмел жениться без её материнского благословенья.
  Осведомлённость о классической неприязни, испытываемой почти всеми свекровями мира к избранницам своих сыновей, была мною почерпнута из мировой литературы и ещё, я опиралась на собственную практику. Их отпрыски, без всякого сомнения, – умнее, красивее и так далее, поэтому я была готова, в лучшем случае, к сухому приёму, но произошедшее, не то чтобы превзошло все мои скромные ожидания, а было столь неожиданным, что заставило меня основательно задуматься над разноликостью нравов славянских народов.
  К тому времени, я уже отчётливо уяснила – поляков что-то возвеличило в их собственных глазах. Пребывая в болезненных амбициях, считая нас, русских, низшей кастой, они начисто старались забыть об очень важном факте, что мы тоже славяне, что у нас одни корни, и наши ветви на генеалогическом древе слишком тесно переплетены.
  Итак, моё всегда живое воображение спало, мозг отдыхал от перенапряжения, поэтому, предстоящая семейная сцена даже в мелких штрихах не возникла в моей голове.
  Из распахнутых входных дверей выскочила, повизгивая, молодая немецкая овчарка.
– Рольф, ко мне! – крикнула повелительным тоном молодая красивая девушка, выбежавшая стремительно из тёмного коридора.
– А ты куда исчез? – вонзила она острый взгляд больших серых глаз в Мирослава, словно не замечая моего присутствия и, не дождавшись ответа, нагнулась, пристёгивая к ошейнику собаки тонкий сыромятный поводок.
– Аська, мать дома? – растягивая слова, спросил он.
– Бабка? А где ей быть? Если не бегает с клюкой по лесу, как ненормальная, то спит!
Пёс требовательно потянул поводок, и Аська побежала за ним по тропинке вдоль сосняка и скрылась в густой чаще молодых побегов дикого кустарника.
– Моя племянница, – глядя ей вслед, объяснил Мирослав.
  Мы вошли в распахнутые двери и утонули в казематном мраке каменного коридора, похожего на заброшенный колодец, пахнущий плесенью и ещё чем-то. Мирослав отворил незапертую массивную дверь, и мы очутились в длинной тёмной прихожей.
– Сюда, – шепнул он, сунув в замочную скважину огромный ключ с замысловатыми бородками, созданный, как минимум, в конце девятнадцатого века, и открывая не менее антикварную дверь, в которую я вошла на цыпочках чуть дыша.
  Длинную узкую комнату освещало одно единственное окно, выходящее в сторону дремучего леса. Половицы некрашеного, или на протяжении долгих лет отмытого от краски, пола, надрывно заскрипели. Посеревшие стены, не стесняясь, показывали под отшелушившейся штукатуркой слои времён, эпох и поколений. Окно, со вздувшейся от неумолимого времени краской, сидело крепко, а скобяные изделия откровенно воспевали добротность исполнения и мастерство старобытных умельцев. Старая железная полусолдатская кровать с небрежно наброшенным линялым, но чистым одеялом, маленькая тумбочка с витыми ножками – у изголовья в углу и колченогий стул – вот и всё убранство.
– Поживём здесь, пока не найдём что-нибудь подходящее. Вечером поедем за твоими вещами. Впереди – самое трудное – разговор с матерью. Но ты не волнуйся, я умею улаживать с ней любые дела и воздействовать на неё. Да, ты сядь!
  Его брови сосредоточенно сдвинулись, образовав тяжелую складку, левый ус слегка подёргивался. Он интенсивно обдумывал что-то. Он, вообще, был тугодумом. От постоянных тяжелых размышлений в его переносицу, теперь уже навсегда, врезалась неизгладимо-глубокая морщина.
  Когда дверь за ним закрылась, я ещё раз окинула взглядом комнату, которая с честью могла служить смиренному отшельнику, а непритязательностью и убожеством здорово смахивала на келью монаха-францисканца. Мне ужасно не нравились узкие помещения, ограниченные, что касается площади и объёма. Я сразу же начинала чувствовать себя отвратительно плохо – узницей и монахиней одновременно. Вот и теперь, хотелось вырваться на свободу, или раздвинуть стены в разные стороны, но я покорилась судьбе и позволила себе лишь подойти к окну, выходящему на лесную дорогу...
  Мы вошли в просторную залу.
– Я сейчас, – поспешно бросил Мирек и мгновенно исчез.
  Рука времени безжалостно прикоснулась здесь к каждому предмету. Стены и потолок поблекли под гнётом минувших лет в тщетном ожидании освежения. Огромная стеклянная дверь, выходящая на террасу, одновременно являющаяся окном, была распахнута и впускала запах свежей хвои и лёгкий шум гигантских сосен. Овальный, кажущийся неимоверно тяжелым, дубовый стол, окружённый внушительными стульями, одиноко стоял посреди залы. Зала была пуста.
  Я направилась к распахнутой стеклянной двери, но неожиданно услышала быстрые шаркающие шаги в коридоре, сопровождаемые странным постукиванием чего-то об пол, обернулась – дверь со скрипом отворилась, вбежал Мирек с подносом в руках, а за ним странная старуха с клюкой.
  Мирек поставил на стол поднос с тремя чашками чая и сахарницей. Старуха пронеслась, как смерч, вокруг стола. Застывший взгляд мутных выцветших глаз, в которых навсегда поселилась безнадёжная печаль, окатил меня смертельным холодом. Её губы беззвучно шевелились, челюсти ритмично двигались, словно усердно трудились над пережёвыванием остатков пищи. Всклокоченные седые волосы обрамляли жёлто-серое лицо, с печатью незарубцованных жизненных травм, испещрённое вдоль и поперёк бороздами морщин. Иссохшаяся согбенная фигурка терялась в просторном платье неопределённого цвета, сучковатые руки опирались на клюку.
– Мама, познакомься, – промямлил Мирек.
Я назвала своё имя.
– Русская, – равнодушно изрекла старуха, усаживаясь за стол, уставившись безжизненными глазами куда-то в вечность. Она повесила клюку на спинку стула, взяла с подноса чашку, бросила в чай несколько кусков сахара, трясущимися руками проворно размешала содержимое чайной ложкой и с жадностью отхлебнула. Мёртвые глаза, направленные в небытиё, существовали отдельно и совершенно не вязались с её стремительностью, прыгающей походкой и порывистостью.
– Надеюсь, что это всего-навсего твоя девчина? – спросила моя свекровь скрипучим голосом, обращаясь к сыну.
– Мама, это – моя жена! – воскликнул он.
– А-а-а-а-а! – издала вдруг старуха скрежещущий звук, переходящий в пронзительный визг протеста. Её узловатые серые руки двигались в такт издаваемым скрипучим трелям, рот уродливо скривился, образовав беззубую яму, челюсти перестали жевать.
  От неожиданности я вздрогнула. К подобному развитию событий я была, определённо, не готова. Мне хотелось заткнуть уши, исчезнуть, испариться, и вообще не присутствовать при этой странной семейной сцене. Надо сказать, что всеми фибрами души, я страшно ненавидела подобные извержения и предпочитала ментальную тишину. И притом, я была потрясена невоспитанностью моей свекрови. Бедняжка или вообще не имела понятия об элементарных правилах приличия, хороших манерах и добром тоне, или отягощённая немощью, старостью и грузом пережитого, начисто забыла об их существовании. Её помутившийся разум пребывал в нетронутом первозданном состоянии и в гармоничном сочетании с её внутренним миром дремучих пращуров. Но с другой стороны, я предпочитала иметь дело с людьми невоспитанными, но искренне выражающими свои чувства, нежели с затаёнными, – с елейной улыбкой на устах, но со змеёй за пазухой. По крайней мере, знаешь – с кем имеешь дело!
  Желание избежать этой пещерной сцены моментально исчезло, и я с любопытством наблюдала за импозантной старушенцией, которая волею коварного стечения обстоятельств оказалась моей свекровью. Меня посетило неимоверное любопытство исследователя и прагматичность философа. Что же мне ещё нужно? Я отправилась странствовать по свету, чтобы увидеть мир не глазами клуба путешественников, а своими собственными, познать нравы людей, живущих в других странах, окунуться в чуждую мне окружающую среду, и я в неё окунулась! Я имела возможность искренне сочувствовать женщине-матери, наказанной безжалостным роком неудачными детьми. Было ясно одно – Мирек не подготовил мать к предстоящей встрече с русской невесткой. Видимо, зная, как она непредсказуема в своих эмоциях, он предпочёл действовать напрямую и сделать ей сюрприз. Бурная реакция неизменно перейдёт в стадию покоя и примирения со свершившимся. И это произошло, после того, как он достал из кармана пачку моих долларов, отсчитал несколько сотенных и положил перед матерью.
Очередная порция истошного вопля застыла на мертвенно бледных старушечьих губах, мутные глаза замаслились, корявые руки быстро сгребли деньги и поспешно отправили их в то место на своём теле, которое независимо от объёма и пышности форм, все женщины планеты считают святым и недосягаемым для других. Старуха быстро сменила гнев на милость. Её лицо прояснилось. Челюсти вновь обрели жующую функцию.
– Хорошо, что хоть красивая.., – прошамкала она тихо, разглядывая меня.
Больше она не произнесла ни слова, а, посидев ещё минут пять, стремительно встала и вышла, оставив нас одних.
– Самое страшное осталось позади, – облегчённо выдохнул Мирек.
Но я чувствовала, что самое страшное, только начинается, и была в несколько угнетённом состоянии, хотя меня взбадривала экзотичность пережитого момента. Я вздохнула и погрузилась в мысли о необъяснимо-огромной силе американского доллара.
  Затем произошла встреча и знакомство со старшей сестрой мужа, Кристиной, которая отнеслась к моему появлению более сдержанно, если не сказать, холодно. За её подол цеплялось четырёхлетнее существо с испуганными огромными глазами – Аськина дочь – Иза, – плод грешной любви.
  В первую ночь в чужом доме и на следующий день не произошло ничего существенного. Казалось, что обитатели его забились по углам. Они появлялись только на кухне, чтобы что-нибудь наспех проглотить. Никто из домочадцев не утруждал себя никакой работой. Время прожигалось в праздности и безделии, а скромная пенсия Бабки, как её называли здесь все без исключения, считалась собственностью каждого. Хотя с Бабкой никто не обращался с должным почтением, как с особой старшей и своей кормилицей, а наоборот, все без исключения дерзили ей. Мой муженёк тоже не отягощал себя занятостью трудом. Болезненно пережив банкротство в торговом бизнесе, он пренебрегал каждой низкооплачиваемой работой, а других просто не существовало. Баснословные прибыли во времена становления и начала польской независимости вскружили ему голову и возвеличили в собственных глазах настолько, что он уже не мог снизойти до чего-то другого, а предпочитал жить в нищете, нежели почти даром работать на пана.
  Крыська, его сестра, занималась воспитанием внучки, так как сама мать, её дочь Аська, совершенно лишенная материнского инстинкта, слыла страстной любительницей разгульного образа жизни. Иза была первым плодом незаконной Аськиной любви. Второго ребёнка, мальчика, она оставила в родильном доме, отказавшись от родительских прав.
  Было трудно поверить, но из рассказов следовало, что она пыталась задушить младенца-Изу подушкой, а однажды, выскользнув из дому с малюткой, намеревалась бросить её под поезд, но Крыська вовремя спохватилась и успела настигнуть безумную дочь, и буквально в последнюю минуту схватить орущий сверток с рельсов перед ревущим и мчащимся с огромной скоростью поездом.
  Словом, Аська испытывала только негативные чувства к собственному ребёнку. Война между дочерью и матерью продолжалась, но теперь Аська избрала несколько другую тактику, чтобы досаждать Крыське. Просто не обращала ни малейшего внимания на продукт своей скоротечной любви, но при каждом удобном случае старалась выражать огромную ненависть к невинному дитяте, слишком подчёркнуто упиваясь любовью к немецкой овчарке – Рольфу, улаживала очередные любовные дела и беспробудно пила.
  Первые дни я старалась избегать обитателей дома. Крыська с малышкой Изой чаще бродила по лесу, собирая шишки и валежник, которые являлись бесплатным материалом для растопки огромной печи – единственного источника огня для приготовления пищи даже в летнее время. Электрический свет экономился, и за этим скрупулёзно следила Бабка, позволяя включать иногда только электрический чайник русского производства, который торжественно выносился ею из своей комнаты в экстренных случаях.
  Сама же Бабка регулярно исчезала куда-то незамеченной по два раза в день, предусмотрительно запирая ключом массивную, исковырянную острым предметом дверь, которая служила ей крепостной стеной при долговременных осадах противником в образе собственной внучки Аськи. Никто толком не знал, что скрывала изглоданная дверь, да это никого и не интересовало. Возвращалась она всегда с продуктами и, как правило, с огромной сеткой яблок, которые чистила немытыми от кожуры и с жадностью уничтожала, затем закрывалась в своей комнате, и оттуда доносился истошный храп. Если её что-то удерживало на этом свете, так это только любовь к яблокам, которые она поглощала в жутких количествах.
  Казалось, обитатели странного дома не питали друг к другу родственной привязанности. Однажды, я была потрясена, став свидетелем отвратительной сцены. Аська поносила собственную старую бабушку на чём свет стоит. Бабка воинственно защищалась, что-то визжа, и, захлебнувшись бессильной злобой, замахнулась на Аську клюкой, за что была отброшена разъярённой внучкой к двери собственной комнаты. Старушка поспешно ретировалась на свою территорию, проявив необыкновенную проворность и беспомощно взвизгнув раза два напоследок, надолго исчезла за дверьми.
– Чтобы я тебя здесь больше не видела, старая ведьма! – заорала Аська, треснув исступлённо кулаком о дверной переплёт.
Аська явно не была воспитана оказывать почтение старым людям. Да, здесь царили совсем другие нравы!
Я, естественно, сразу же бросила все свои силы на создание уюта в узенькой комнатушке. Днём мы с Миреком чаще пропадали в магазинах, обедали в молочных барах или кафе, возвращались навьюченные всевозможными покупками, при виде которых, жильцы дома, не без основания смекнули, что купленные товары, стоят немалых денег. Они молча, но с любопытством наблюдали за происходящим. Но всё-таки, трудно было избежать общения с ними, живя под одной крышей.
  Как-то поздним вечером Мирек возился с настройкой купленного нами нового цветного телевизора. За всё, естественно, платила я. О деньгах, полученных от меня, он даже не вспоминал. В дверь постучали. В узкой щели приоткрытой двери, в тёмном коридоре, угадывалась фигура Аськи.
– Мне нужно поговорить с тобой наедине! – заявила она требовательно. Подобным тоном она разговаривала всегда и со всеми домочадцами. Пренебрежительно-повелительный тон являлся нормальным способом общения.
Он взглянул на меня, мы встретились взглядами – я пожала плечами. Он вышел из комнаты и пропал.
Наступила глубокая ночь. В сердце закралась небеспричинная тревога.
Войдя в кухню, я ужаснулась – она была пуста, но превращена в заезжую харчевню после пирушки весёлых разбойников, – с бесчисленными окурками в самых неожиданных местах и огромным количеством пустых бутылок из-под пива и водки. Обеспокоенная, я прокралась по тёмной прихожей, прислушалась поочерёдно у каждой двери. Из комнаты Бабки, как всегда доносился храп. У двери Крыськиной и Аськиной комнаты было тихо. Я несмело постучала. Заспанная Крыська открыла дверь.
– Крыся, а где Мирек?
– Наверное, пошёл с Аськой за вином, – был ответ.
Веселье продолжалась трое суток. Крыська не выдержала тяжёлого искушения и присоединилась к компании буквально на следующий день. Все трое ухитрялись засыпать, где ни попадя, и я натыкалась на спящие тела в тёмной прихожей. Попытки призвать их к благоразумию не увенчались успехом. Ничего не оставалось, как только ждать естественного исчерпания сил пьянствующей троицы. Четырёхлетнюю Изу я нашла дрожащей и голодной, забившуюся в угол от страха, как затравленного зверька. Девочка потянулась ко мне сразу же. Я взяла её к себе в комнату. Ребёнку было всё равно, кем я была – русской или полькой, – главное, что она интуитивно почувствовала во мне спасительницу. Я вытерла мокрые от слёз детские щёки, накормила и прижала к себе трепещущее от страха тельце. Это маленькое божье создание было единственным в доме, которое искренне полюбило меня.
  Мирек с сестрой и племянницей перевернули в доме всё вверх дном, а кухню превратили в хлев. Слава Богу, что узкая комнатушка, преображённая мною из кельи монаха в вымученный уют, оказалась нетронутой территорией, хотя и сюда доносились пьяные вопли женщин и гомерический хохот моего мужа, но мы с Изой кое-как продержались эти очень неспокойные трое суток.
  Бабка тоже залегла в своей норе, видимо, не только боясь пьяной внучки, чья агрессия и ненависть к Бабке усиливалась под воздействием алкоголя, но и сына с дочерью.
  На моего же благоверного алкоголь влиял по возрастающей кривой – его весёлость росла в соответствии с количеством выпитого до определённого кульминационного момента, после чего резко падала, и он неизменно превращался в бьющего челом жида у Великой Стены Плача.
– Я гадкий вонючий жид, – исступлённо, войдя в экстаз, повторял он, стоя на коленях, рыдая и ударяя головой об пол.
  Наступала последняя стадия опьянения, он был мертвецки пьян. Из его груди рвались неподдельные рыдания.
На меня накатывало сочувствие, но единственное, чего я боялась, так это, что он может выбить из своей головы последние проблески здравого разума и поглупеть ещё больше. То, что мне достался глупец, не вызывало никаких сомнений, но то, что это – круглый и законченный идиот, ранее, я не могла даже предполагать.
  Наконец-то, наступила долгожданная тишина, и воцарился напряжённый покой. Вернувшись к трезвому образу жизни, только Крыська принялась за уборку загаженной кухни, прихожей и гостиной, а я ринулась печь русские пироги, которые затем, молча, уничтожались всеми без исключения поляками, в том числе и Бабкой.
  Трудно было приспособиться к приготовлению пищи на огромной пузатой печи, да ещё в нестерпимый зной, но я быстро освоила и приобрела необходимые навыки обращения с естественным и экологически чистым источником огня. Я варила супы, борщи, лепила вареники и пельмени, предпочитая видеть сытые физиономии, и радовалась, что воцарилась тишина. Во мне проснулась дремлющая русская натура женщины, хранительницы мирного домашнего очага.
  Неделю продолжался покой в доме. Даже Аська, обессилев от пьянки, перестала грызться с Бабкой и провоцировать её на скандалы. Но всё повторилось, когда в доме неожиданно появился гость... Это оказалось для них достаточно веским поводом, чтобы снова оторваться от хмурой действительности, а я закрылась в комнате с малюткой Изой, категорически отказавшись от назойливых просьб принять участие в попойке.
Оказалось, что не было смысла пребывать в ожидании натуральной развязки. Нужно было вмешаться, как можно скорее. После многочисленных тщетных попыток мне посчастливилось достучаться до еле тлеющего здравого смысла в пустой голове моего мужа, и напомнить мужу о долге, который он обязан выполнить по отношению ко мне – отрегулировать моё легальное пребывание в стране.
  Я опускаю бюрократические подробности, с которыми нам довелось столкнуться на пути к тому, чтобы заполнить соответствующие формуляры, но не могу не остановиться на одном моменте. В отделе чужеземцев на улице Круча, где бушевали страсти и собирались нескончаемые очереди, висел список справок и документов, необходимых для предоставления иностранцем в соответствующую инстанцию для рассмотрения прошения о польском гражданстве.
  Я старательно переписала в блокнотик требуемые справки. Мне сразу же показались нереальными, выдвигаемые требования. За справками нужно было ехать домой в Россию, но в моём случае в Казахстан, хотя город, где я родилась и проживала столь долгое время, до революции почти весь принадлежал моим русским предкам и относится к исконно русским территориям, которые когда-то легко раздавались и раздаривались одним росчерком пера. Сия участь постигла Крым, Порт-Артур и кусок оренбургских степей в предгорьях Урала.
  Был ещё плодотворный визит в Русское Посольство и встреча с моим Консулом, откуда я вышла ликующая – в моём паспорте стояла трёхкратная въездная виза в Польшу! Это означало, что я и мой муж едем в Россию. И снова границы, границы...

Продолжение:http://www.proza.ru/2009/08/09/458