***

 
                АРХАР.

   — Тебя, между прочим, начальство вызывает.
   — Между чем,… прочим?
   — А ты ехидный, поэтому  холостой.
За спиной стояла секретарь начальника – Нинель и покачивала подбородком.                Как она это любит!… – хлебом не корми. Пройти, замирая от страха, грохочущие пролёты цеха, лавируя между снующих электрокар и рулонами металла, чтобы сопроводить лично, очередного приглашённого на ковёр. Нечего и пытаться перестроиться. В любом случае Нинель окажется за спиной, а её длинные ноги не позволят оторваться на скорости.
   — У тебя лицо запачкано.
   — А ты ехидный, поэтому, никогда не женишься – разоблачили меня при помощи ниоткуда взявшегося зеркальца.
   — Очень надо – пробурчало моё испорченное настроение. Братья по труду развернули на нас свои перископы и оскалили ухмылки. Так мы и пришли.
   — Разнарядка. – Начальство крутанул пальцем в потолок… – ехать надо в М-ск.   
   — Почему опять я, проворчало настроение.
   — Потому что холостой – вмешалась Нинель – дома делать нечего, а пьянствовать всё равно где. Начальство понять можно. Если закрыть глаза на характер, не терпящий холостяков, то на Нинель очень даже можно смотреть.
   — Сады,… огороды,… все заняты – выдавил начальство.
   — А я науку грызть. Пора мне зарплату повышать за счёт «садистов».
   — Это он про кого? – насторожилась Нинель.
   — Про сады огороды – накалился начальство – я ему повышу, особенно когда на работу опоздает с подозрительным запахом.
Дело принимало нежелательный оборот. Могли передумать, и я согласился.
   — Там и будешь ехидничать – оставила за собой последний выстрел Нинель.
 Надо было нам чаще, всё-таки, таскать её за косы в далёком седьмом классе.

   Так я и прилетел,… здравствуйте-встречайте! Город, наполненный новыми лицами.  Уставшая сытая осень. Чувство новизны местожительства, общений, занятий, отдыха, всё, что так приятно бродяжному сердцу. Хорошее это дело – повышение квалификации. Курсанты съезжаются в М-ск и поселяются в интернат. Интернатом называются два «П» образных здания. Они стоят друг против друга. Причудливо литые чугунные ограды соединяют их выступающие крыла, обособляя просторный двор. В центре находится большая  клумба. В стороне стоит овитая вьюном старая беседка. По краю клумбы проходит посыпанная песком дорожка, за ней вычурно округлые скамейки. Внутренние стены интерната с узкими окнами имеют огромные парадные двери, одну из створок которых, я и открыл с немалым усилием. На вахте дежурила Контраша.
   Кондратьева Наталья Трофимовна, по моде прежнего времени, была сокращена в КоНТру, за то, в немалой степени, что искореняла амуры. Шло время и, благодаря силе доброты и справедливости, Контра преобразовалась в Контрашу. Приставка «ша» отогреет любое прозвище. Контраша – достопримечательность интерната. О её способностях ходят  легенды. Одним движением швабры она может смахнуть из губ окурок, причём губы даже обидеться не успевают, а фамильярность прощается за мастерство и разницу в возрасте.
;Употребляющая часть жильцов, как один, утверждали, что в правый глаз Контраши вмонтирован миниатюрный рентгенофотоаппарат. Все видели, как из её глаза выскакивали вспышки, а множественные эксперименты показывали сто процентную безошибочность Контраши в определении алкоголь содержащих объектов.
   Контраша меня узнала. Подобие улыбки можно было приравнять фейерверку в мою честь… Редкость. В предоставленном мне номере с тремя кроватями, платяным шкафом, столом и тремя стульями, занял место и стал ожидать подарка судьбы на грядущие полтора месяца. Судьба не помешкала. В дверь протиснулся огромный, обвешанный сумками, молодой человек и, вместе с запахами хлеба, чеснока и копчёностей, улыбчиво заполнил пространство номера. Он сел на стул и принялся оглядывать меня и наш номер.
Вслед за ним, бесшумно, возник ещё один молодой человек, разительная противоположность предыдущему. Он вызывающе оглядел нас чёрными, как сливы, глазами, задрал подбородок и сказал – Рафкат. Убедившись, что его не поняли, пояснил – красивое имя, но вы всё будете перепутывать, поэтому называйте меня Раф.    Степан – представился другой молодой человек – можно Хохол, я привык. Это по матери я Хохол и по месту жительства, а по отцу – русский. А я и туда Башкир и оттуда Башкир – улыбнулся Раф. Я представился по имени и отчеству по той причине, что был заметно старше. Степан предложил по поводу знакомства накрывать стол. Захрустели баулы. В этот момент, без стука, в номер вошла Контраша. Молча, в два приёма, – на швабру и на гвоздь над моей кроватью, – повесила плакат:
 РАСПИВАТЬ СПИРТНЫЕ НАПИТКИ ЗАПРЕЩЕНО! ЗА НАРУШЕНИЕ – ВЫСЕЛЕНИЕ!
   — Виртуозно – сказал Степан и тихо убрал со стола баллон с жидкостью.
   — Замечательно! Спиртное терпеть не люблю, а табак в упор ненавижу – сказал Раф. Шутки судьбы для меня не новость. Убрав приготовленные сигареты, я признал капитуляцию. Контраша ушла. Степан вновь, было, извлёк баллон, но Раф уставил на него свои сливы и дождался ещё одной капитуляции. Непонятно, чем располагал к себе этот молодой задира. Его бесцеремонность обезоруживалась чистыми помыслами, которые было не скрыть на юном лице. Богатые домашние припасы, горячий час, быстро приготовленный Степаном, и ознакомительные разговоры вскоре сдружили образовавшееся сообщество. Так часто бывает с разными по сути, но едиными по духу людьми. Услышав, что два нижних этажа занимают мужчины, а два верхних женщины, Раф удивился – женщины тоже повышаются?
   — Если бы нет, было бы так с вами скучно, проснулось моё ехидство.

   Дни полетели быстро. Высококлассные профессора скучать не позволяли. После лекций шли на рынок любоваться аппетитным осенним изобилием. По городу расползалась умиротворяющая сытость и заразительная лень. Закупив, под управлением Степана, деликатесы, мы неторопливо прогуливались в интернат. Вечером Степан с нескрываемым удовольствием занимался приготовлением общего ужина, а я, под аккомпанемент башкирских народных мелодий, исполняемых носом Рафа, проигрывал в шахматы.
   Так бы всё и шло, но однажды я встретил знакомую и, у неё в гостях, несколько, кряду, вечеров и ночей, за рюмочкой домашнего вина, мы вспоминали моё предыдущее повышение.
;Наконец всё вспомнили, и я вернулся в наш интернатский номер. В воздухе номера, вместе с запахами ужина, ощущалось событие, которое от меня пытались неуклюже скрыть. При моём появлении после очередного перекура, приятели умолкали и отводили глаза. Насильственное молчание вызывало скованность движений. Степан никак не мог повернуться от плиты, а Раф уткнулся взглядом в стену, лёжа на кровати. Подобную обстановку моя натура долго не претерпевала и я приступил к выяснению обстоятельств.
   — Скажи Степан, покриви душой широкой, кто это вас так перепугал, что вы онемели – вкрадчиво подступился я к нашему шеф повару. Бугры, ожившие под футболкой, напомнили о благоразумии, и я тотчас обратил своё любопытство на Рафа.
   — А ты Раф, смертельно заболел, или как?.. Так мы сей момент Контрашу призовём. Она добрая,… не смотри, что хмуро молчит,… она вмиг вылечит.
 
   Была у Контраши слабость – она обожала лечить. Эта беда случилась с ней в то ещё время, когда на курсы прибыли медицинские сёстры. Раскрепощённые свободой ново жительства и инкогнито перед судом света и сплетен, молодые бестии позволяли себе если не всё, то половину. Но чтобы провести ухажёров мимо Контраши, требовалась стратегия и она была разработана. Шаркающими шагами к вахте подходила молодая особа и умирающим голосом сообщала – Контрашечка, я так заболела, так заболела. Контраша всплескивала ладонями, суетливо отпирала свой деревянный сейф, сосредоточенно перебирала многочисленные упаковки с таблетками, которыми её щедро снабдили медицинские бестии, отыскивала необходимые, запирала сейф и входную дверь, сопровождала страдалицу в постель, обматывала ей голову влажным полотенцем и на цыпочках выходила. Упаси Бог в этот момент зашуметь. Контраша была убеждена, что особенно хорошо, оставленные на тумбочке таблетки, лечат при полной тишине, и чтобы на улице ветра не было. Времени, затраченного на лечение болезной, было предостаточно, чтобы провести ухажёров в укромное место.

   — Не надо Контрашу – слабо произнёс Раф – Степану всё про всё прямо в лоб рассказал. Вовсе я не заболел смертельно, а влюбился,… а она не влюбляется.
   — Инфекция – подтвердил Степан – третий день ничего не ест, умрёт скоро. Давай помогай, чем-нибудь.  Всех, кто отказывался от пищи, Степан считал безнадёжно больными. Он принимался спасать, предлагая попробовать что-либо ещё более,… уж очень вкусное. Оценив ситуацию, я оживился предчувствием интересных событий. Ехидство добродушно заворочалось между рёбер и… вот оно, здравствуйте-встречайте.
   — Тут вряд ли что поможет – скорчилась на моём лице трагедия – разве что водка…
   — Есть же горилка – ухватился оживившийся Степан.
   — Нельзя – Раф мотнул на плакат острым подбородком.
   — А мы на природу, на дворе ладная есть беседка – Степан стал потрошить сумки.
   — Никогда не выпивал – слабо сопротивлялся Раф.
   — Надо же и начинать – прогнусило моё ехидство и мы пошли.
;
   Салют тебе, тишина и уединение, что случается иногда и с множеством людей, объединённых общим душевным состоянием. Мы расположились в беседке. Окутанная влажным бисером моросящего дождя, она приятно грустила вместе с нами, вместе с наступающим вечером и осенью. Поскольку излечению подвергался Раф, начали с него.
   — Зачем только её пьют, она противная.
   — Скоро узнаешь,… ты кушай, кушай – Степан выкладывал закуски поближе к Рафу.
   — Ешь!… а то бить будем – прогнусавило ехидство. Как ни странно глупость, произнесённая вовремя, действует сильнее разумных рассуждений. Вторую порцию горилки Раф категорически отвергал, но моё ехидство снова прогнусило:
   — Сегодня он горилку не пьёт!… а завтра родине изменит!… — и эта глупость снова сработала. Выпили ещё и разговорились. Выяснилось, что Раф кого-то встретил и у него ум за разум застрял, а сердце стало нараспашку. Что под руководством Степана он душился и одеколоном и галстуком и приносил цветы и конфеты и замуж звал.
Но она от одеколона морщилась, на цветы не смотрела, а смотрела на красное ведро, одолженное Степаном с пожарного щита. Надо же было всё это в чём-то нести. Про конфеты сказала, что от них у неё диета, а на предложение выйти за Рафа замуж сказала:
   — Знаем мы вас, командировочных. — Что она никак из глаза вон не выходит, даже по ночам, а от еды ему только ещё хуже.
   — Что-нибудь, да всё не так! — закончил Раф свою исповедь.
Невозможно было не симпатизировать этому Ромео. Его кульбиты в поговорках только способствовали этому. Степан повторил спиртную церемонию. Подкладывая к Рафу лакомые закуски, он спросил его.
   — Ну как?..  Лучше?..
   — Грустно,… как вон тому барану — отвечал Раф.
   
   Этот баран,… он мне сразу не понравился. Его, похоже, лица с Кавказа на клумбе привязали. Они в соседнем корпусе что-то громко праздновали, а про этого барана позабыли. Всем видом он показывал, как плохо он о нас думает. Глубокая тоска изливалась от его неподвижной фигуры, взгляд полузакрытых глаз был неподвижно уставлен в пространство, где блаженствовала осень. Раф подошёл к барану и стал ласково оглаживать его морду.
   — Оставь ты этого барана — сказал я — горилка не помогла, так баран точно не поможет.
   — Не называй его бараном — неожиданно повысил голос Раф и принял боевую национальную позу – грудь колесом, правая ладонь на рукоятке воображаемой сабли, правая нога впереди корпуса, а левая ладонь придерживает ножны.
   — Как же его называть? – растерялся я.
   — Архаром назови,… язык не отвалится,… а ему приятно.
   — Симптомы — пробормотал Степан. Мы понимающе переглянулись и, смягчив тон, я продолжил:
   — Пойдём в интернат Раф, темнеет и мокро.
   — А Архара оставим?.. Пусть его скушают?.. Архара я приглашаю в гости! — вызывающим тоном сказал он,— а вы, если не хотите, то пусть я здесь же и умру вместе с ним.
;— Категорично — пробормотал Степан, и мы опять переглянулись. Оставить Рафа одного на съедение погоде и дурному настроению, не позволяла мужская солидарность. Но провести Архара мимо Контраши было утопией. Барану в этом случае было бы лучше воротиться к лицам с Кавказа. Поэтому и я, и Степан согласились, но Раф догадался почему, и родился план.
   — Сейчас ты — указал он на меня — пойдёшь и откроешь окно в туалете на первом этаже. Контраша тебе улыбается — загладил он свою распорядительность — а я и Степан к тебе этого Архара переправим. Не знаю, почему я пошёл. … Почему, как мальчишка, открыл, стараясь не зашуметь, присохшую к раме створку окна. Не знаю,… не знаю. Внизу, в унылых позах, стояли Степан, Раф и Архар между ними. Я живо представил как Степан с Рафом, напрягаясь из последних сил, станут поднимать Архара на уровень высокого окна. Как Архар станет сопротивляться и как у них ничего не получится. Ехидство переродилось в улыбку, да так и застыло. Раф нацелил голову Архара на окно и резко хлопнул его ладонями по бокам. Подпрыгнув, как мячик, Архар оказался на подоконнике, нагло меня оттеснил и спрыгнул внутрь. Оказавшись на полу, он вновь угрюмо замер.
    — Закрой окно — трагически прошипел Раф — мы сейчас придём.
    — Ну, эти мне… бараны — только я и произнёс. Вскоре вся компания была в сборе. Всё тем же заговорщицким шёпотом Раф продолжал распоряжаться.
    — Посмотри Степан, нет ли кого. А ты отвлеки Контрашу.
   И я пошёл,… я пошёл, потому только, чтобы не чувствовать себя шкодящим школяром рядом с бараном. Я попросил у Контраши таблетку от головы, она всплеснула ладонями и углубилась в свой ящик, а я разрешающе махнул рукой сверкающей в приотворённой двери «сливе» Рафа. В номере приятели стали искать для гостя угощение. Оказалось, что хлеба не осталось. Он был порезан на бутерброды, съеденные в беседке. А от сала, колбасы и специй Архар категорически отказывался. В сумбурной голове Рафа возник новый план.
   — Сейчас мы с Архаром пойдём к ней в гости — сказал он — и если она не захочет его покормить, значит, у неё совсем доброты нет. — Решимость в движениях не оставляла надежд на благоразумие. Степан умоляющими глазами указывал мне на дверь, предлагая сопроводить юного Ромео. И я пошёл,… я пошёл! Этот Архар,… чтоб его в винном соусе на шашлык  замочили,… ну чтобы заупрямиться, так нет же. Как хорошо воспитанный сенбернар, он неспешно передвигал копытца рядом с Рафом. Так мы и дошли  до номера на третьем этаже. Дверь оказалась не заперта и приоткрыта. Растворив её, мы застыли на пороге. Одна из двух кроватей была пуста. На другой кровати, в свете нагло влезающей в окно огромной луны, в облаке белоснежной простыни, парило рельефно очерченное небесно-голубым покрывалом, неземное существо. Его голова была повязана марлей, а лицо фосфорировало бледно-зелёным цветом. Было отчего, нам отвесить челюсти. Но не таков оказался этот… Архар. Медленно, как палач к жертве, он приблизился к небесному существу и принялся кощунственно облизывать лицо возле накрученных на бигуди волос. Обездвиженные ситуацией, мы, растянув губы над сжатыми в оскале зубами, угрожающе шипели Архару, но тщетно. … Всё остальное сплошной сумбур. С ужасным визгом, неземное существо взорвалось, вдруг, из-под голубого покрывала и молнией метнулось на нас, обгоняя обезумевшего Архара.
;
   Очнулся я, лёжа на спине, глупо разглядывая жёлтый потолок. Затем помог встать Рафу, а затем в конце коридора появилась Контраша со шваброй и особами женского пола.
После честно отработанных десяти суток, мы дожидались темноты, чтобы тихо собрать вещи. Но когда собрали, Раф забубнил:
   — Нехорошо… нельзя… как трусливые щенки. Извиниться нужно,… что про нас подумают? Степан опять уставил на меня умоляющие глаза. Как они, всё-таки, сдружились.
   — Пошли,… пропадать так с музыкой.

    Открыла она. В крупнокалиберных глазищах вопросы, а в руках фартук теребит, а у нас вновь языки отнялись. Наконец Раф начал заикаться – вот… это… мы… Архар… хотели… мы… это… Архар.
   — Влюбился он в тебя, не видишь  что ли,… он больше не будет — не выдержал я.
Тут и Гуля, так её зовут, защебетала:
   — Так я ничего. … Лиза мне на лицо огуречную маску,… а сама в душ ушла, а я уснула,… а у него глаза закрыты, а морда не бритая, а язык шершавый-шершавый, а хотите чая? —  Я хотел сказать, что на такое лицо огуречная маска явное излишество и что чай нам был бы очень кстати, но не успел. Первое хи-хи не удержалось из бантика Гулиных губ, затем забулькало у Рафа, затем и я ха-хакнул, и такая хи-хафония разразилась, что в конце коридора опять появилась контраша со шваброй и особы женского пола но, слава Богу, всё обошлось. Гуля отёрла слезинки коротким рукавом халата, приблизив его к лицу вслед за изящным плечиком, и звонко спросила:
   — Зайдёте вы, наконец?
Все дружно, как лошади на параде, закивали головами.

   На свадьбу Степан подарил им цветную фотографию настоящего Архара с рогами винтом, в резной, деревянной, очень красивой рамке. Не все гости правильно оценили подарок, даже кулаки скрытно показывали, но молодожёны ничего… приняли за милую душу. Она и теперь висит у них над супружеским ложем.
   А что я?.. Я нормально!.. Я им этот рассказ дал прочитать.

   8 августа 2009г.   Алексей Ермаков.