Мои приключения за рубежом. Глава 33 и эпилог

Глава 33
  Проникающий в окно свет, возвещал о начале нового дня, но мне совсем не хотелось вставать с постели. Мной овладела утренняя нега и желание грезить, как можно дольше. Хотелось растянуть пребывание в мечте и ещё, таким образом, легче отрабатывался план побега в мелких деталях.
  Ирен дала достойную оценку моему хохотливому противнику. Я же, игнорируя все тревожные сигналы, ниспосланные мне свыше, жестоко поплатилась за своё легкомыслие. Мирослав был только подпевалой и законченным ничтожеством. Его поступок расценивался мной, как гнусное предательство, и я не представляла дальнейшей жизни, связанной с его именем. Он подслушал наш разговор с Ирен, и по причине своего слабоумия, не очень понял услышанное, поэтому, поспешил поделиться с ближайшим приятелем. Вот почему он сразу же исчез, сославшись на какие-то дела, как только поезд, увозивший Ирен, отчалил от перрона.
  Я грезила, расставляя фигуры, проигрывая сцены бесчисленное множество раз. Если Ирен в своей лекции – перед огромной студенческой аудиторией, назвала Бога драматургом и режиссёром в глобальном плане, то мы, созданные по Его образу и подобию, вполне можем писать сценарии и режиссировать столь мелкие спектакли, ограничиваясь малой сценой.
  Но имею ли я право быть "посвящённой" в великое учение "Мира Огненного"? Конечно же, нет! Находясь в плену, я взлелеяла план побега, который одновременно являлся местью. Моё сердце переполняла ненависть, а это, одно из тех негативных чувств, с которым нельзя даже приблизиться, не то что приобщиться к Высшему Миру.   Высшее сознание несовместимо со злостью и ненавистью, а его очищению и раскрытию может способствовать лишь Радость и Любовь!
  Кто-то подглядывал за мной в замочную скважину. Сосредоточившись, я определила, что это Мирослав, медленно встала с кровати, потянулась и направилась в ванную комнату, громыхнула раздвигающимися дверьми душевой кабины, включила воду. Взяла с полки флакон лака для волос в аэрозоле, по стеночке на цыпочках подкралась к входной двери, и пока этот тугодум и недотёпа успел что-либо сообразить, пустила долгую струю в замочную скважину.
  За дверью что-то отпрянуло, свалилось и сказало "Ку...", затем уползло на четвереньках.
  Ирен хочет определить меня в ранг "посвящённых", – но из каких соображений? Она намеревается это сделать из огромной любви ко мне, то есть "по блату". Только так объяснялась её необъективность по отношению ко мне. Чтобы принадлежать к избранным, я должна возлюбить всякую дрянь, такую, как мой муж, например. И то, что я только что выпустила в глаз своего муженька лаковую струю, поступок мерзкий, отвратительный и недостойный посвящённого в учение Великого Знания.
После полудня в двери повернулся ключ и ввалился Веслав.
– Знаешь, что ты натворила? – заорал он, чуть взвизгнув.
– Ещё нет!
– Ты чуть не оставила его без глаза!
– То есть? – равнодушно изрекла я.
– Ты знаешь, о чём я говорю – о замочной скважине, на которую ты сделала настоящую химическую инвазию //вторжение, проникновение (invasion)//!
– Ума не приложу, как глаз этого законченного неврастеника мог оказаться в замочной скважине? В таком случае, где был сам обладатель? – спросила я, скорчив глупую гримасу.
– Ну, ладно, ладно, – поморщился Веслав, – он промыл глаз водой, и ему уже значительно лучше!
– Прекрасно, если понадобится моя помощь, я к его услугам – можно поправить ситуацию, путём химиотерапии другого, близприлегающего глаза, с помощью лаковой струи...
– Прекрати, глупить!
– Если, конечно, ты не выбрал целью уморить меня голодом, то, имей в виду – это пренеприятнейшее сосущее чувство, влияет на меня очень отрицательно! Мои умственные способности катастрофически слабнут, происходит заметное угасание энергии на всех уровнях, и я превращаюсь в слабое безвольное существо, неспособное двинуть ни рукой, ни ногой, ни взглядом. Голодную забастовку я ещё не объявляла, и думаю, что не объявлю, поскольку, это дестабилизирует моё внутреннее равновесие, а вонючий куриный паштет, которым ты меня потчуешь со дня вчерашнего, не рискнула бы съесть даже голодная бездомная кошка! Я требую нормальное питание, в конце концов! – перевела я разговор в другое русло, артистично закатывая глаза и хватаясь за живот.
– Хорошо, хорошо, – обеспокоено прорычал он. – Через час тебе принесут обед!
– Кто? Уж ни этот ли недоумок? – капризно простонала я.
– Нет, я персонально! – рявкнул он и исчез за дверью, повернув ключ.
– Почту за честь, – злорадно пробормотала я, приобретая возможность иметь в качестве слуги заклятого врага.
Время тянулось по-черепашьи медленно. Через час действительно возник Веслав с подносом.
Зрелищем я осталась довольна и едва сдержалась, чтобы не разразиться нервным смехом, – он, явно, своими габаритами претендовал, как минимум, сразу на двух громадных официантов, сложенных вместе. Но удивляло, почему у него не четыре глаза и всего-навсего две руки, словом, смотрелся он страшно нелепо – поднос в его лапищах выглядел до смешного мизерным, и было до невозможности странным, что на нём вмещалась тарелка с брошенной на неё горсткой риса, отливающего подозрительной голубизной. Рядом скромно приютилась варёная куриная грудка в раздавленном варианте, ко всему прилагался кусок хлеба. Натюрморт под названием "обед", завершал стакан горячего чая.
– У вас что снова сегодня, куриный день? – съязвила я. – Нет, нет! Дай, угадаю – твоя несравненная жена находится на омолаживающей куриной диете! Она великодушно уступила мне этот восхитительный ароматный кусочек курочки, сложившей свои крылышки во имя вечной женской молодости и красоты! – провозгласила я тираду, вонзая вилку, которую, слава богу, мне сочли нужным принести, в истерзанный кусок куриного мяса и, сотрясая им в воздухе.
– В восемь часов выезжаем! – усмехнулся великан, не обращая внимания на мой сарказм. – Посмотрю, на что ты способна!
– Я сама хотела бы на это посмотреть, – пессимистично изрекла я, оставив в покое курицу и сооружая башенки из голубого риса с помощью вилки. – Тебе не кажется, что если вдруг ты с моей бесценной помощью выиграешь баснословную сумму, то двери казино перед тобой могут захлопнуться навсегда под любым  предлогом? – говорила я, одновременно выстраивая высокую башню из риса и вонзая в её вершину флаг, похожий на метлу, из растрёпанного нитяного мяса.
– Спокойствие – в одной Варшаве масса казино, не говоря уже о всей Польше и за пределами её границ! – прогоготал он мечтательно.
– Как ты думаешь, не лучше ли мне прикинуться глухонемой, а предполагаемые цифры, писать на бумажке? В противном случае, мой русский акцент может вызвать непредсказуемое развитие событий! – как бы между прочим, ввернула я.
– Идея неплохая, – сказал он, исчезая и прикрывая за собой дверь.
Я развалила башню из голубого риса и низвергла нитяной флаг, хотелось весь этот "обед" швырнуть в форточку, но за неимением последней, я спустила содержимое тарелки в прожорливую пасть унитаза, оставив только ломоть хлеба и чай.
  Странно, но никаких признаков голода я не ощущала, а хлеб был оставлен мною исключительно из воспитанного во мне с детства уважения и высокого преклонения перед этим продуктом.
Но, каким бы невообразимо медленным мне не казался ход времени, вечер всё-таки, наступил, и ровно в восемь часов (надо отдать должное их пунктуальности), двери широко распахнулись, я прошествовала по пустому коридору в сопровождении двух ненавистных мне особей мужского пола, одного из которых до вчерашнего дня я считала своим мужем.
  У выхода из подъезда нас ожидала пустая машина. Меня с почестями усадили на заднее сидение, рядом, издавая стоны, примостился Мирек, таращившийся на меня одним глазом, поскольку ко второму он заботливо прикладывал носовой платок. Веслав, сотрясая лимузин марки "Вольво", с трудом втиснул своё мощное тело за руль, и машина тронулась.
  Я молилась, чтобы им не пришло в голову проверить мою сумку, на содержимое которой возлагалась мною огромная надежда и зависел успех предстоящего спектакля в целом. Я небрежно бросила её на сидение с левой стороны, поскольку с правой находился ёрзающий и охающий Мирек. Казалось, он был всецело поглощён прикладыванием носового платка к заметно покрасневшему глазу, а его здоровый глаз избегал моего насмешливого взгляда и сверкал негодованием, смешанным с тревогой.
  Я знала, что он побаивается меня, а скорее, моей непредсказуемости, но, стиснув зубы, терпит только исключительно ради предстоящего дела. Знала, что его больная душа и злобная мстительная натура находятся в затаившемся состоянии, а красные ладони готовы в каждую секунду свернуться в кулаки, концентрируя накопившуюся злость в удары.
  Вечерняя Варшава меня не занимала совсем. Я смотрела в окно автомобиля, но не видела ничего. Мы ехали молча, и только Веслав иногда разряжал атмосферу молчания, гогоча или чертыхаясь, по поводу грубого нарушения правил дорожного движения некоторыми автомобилистами.
  Куда мы ехали, я знала, и поэтому совсем не удивилась, когда Веслав запарковал машину где-то во внутренних дворах, прилегающих к отелю "Мариотт".
  Мы прошли по роскошным холлам отеля и направились к казино.
  Я была не в состоянии отметить, изменилось ли что-нибудь в интерьере с тех самых пор, когда я имела счастье наслаждаться свободой и посетила впервые это эксклюзивное заведение с дерзновенной целью.
  В игорном зале группками стояли люди, непринуждённо беседуя. Две пары слонялись без всякой цели. У покерных столов упоённо играли несколько мужчин и одна женщина, но, как я поняла, она была только переводчицей с английского – у почтенного, средних лет джентльмена.
  Рулетку осаждали два юнца. "Хорошо, что крупье другой, – подумала я, – хотя, вряд ли он меня бы узнал".
– Ну, ты готова? – нетерпеливо гоготнул мне в ухо Веслав, согнувшись в три погибели.
– Не совсем! Меня раздражают эти двое! Не знаю, смогу ли я сосредоточиться, – капризно возвестила я.
Веслав забеспокоился. Он уже держал в руках два жетона.
"Скупец, купил самые дешёвые", – нервно пронеслось в голове.
– Эти жалкие крохи, ты предназначаешь на разминку? – скривилась я.
– А не ми ще ваш // не смей//, проиграть! – произнёс Веслав одну из польских идиом. – Помни, что пружковская мафия сбилась с ног, а решётка просто истосковалась по тебе! – злорадно осклабился он, а Мирослав довольно хихикнул.
– Я ощущаю странные судороги в животе! Наверняка, это действие зелёного куриного паштета! – простонала я.
Глаза великана, обеспокоенно расширились.
– У меня в глазах летают какие-то странные чёрные мухи, а это ни что иное, как первый признак смертельной жажды – я просто грежу о чашечке кофе! – сокрушенно произнесла я.
– Ты ещё не заработала на чашечку кофе! – прорычал Веслав.
– Хочешь сказать, что мы не спустимся даже в дансинговый зал, где можно купить дриньки //алкогольные коктейли//? – кисло спросила я.
– Выиграешь, тогда посмотрим! – нетерпеливо рыкнул он.
Мне хотелось, как можно дольше поиздеваться над ними и оттянуть минуту вступления в азартную игру.
– Только, заранее предупреждаю – забудь об игре в покер!
– Начинаем! – прошипело чудовище.
– Начнём со ставки на цвета.., – пролепетала я неуверенно.
– Меня интересуют только большие выигрыши! – раздражённо взревел Веслав.
  Мы подошли к рулеточному колесу. Веслав углубился в изучение уже выигравших цифр. Мирек был своего рода балластом, но не забывал награждать меня пламенными взглядами, которые вынуждали вскипать от негодования.
  Я посчитала бесполезным штудировать предыдущие номера, поскольку каждый раз, когда крупье закручивает рулетку и бросает шарик из слоновой кости вспять ходу времени, всё начинается заново. Уяснив, что оттягивать тревожную минуту вступления в игру уже нет возможности, я нацарапала в приготовленном блокнотике три цифры наобум и, протянув Веславу, приложила палец к губам, напоминая об уговоре. Он бросил на меня гневный взгляд, но, всё-таки, поставил на три предлагаемые мной цифры, и одна из них, к моему бескрайнему удивлению, выиграла.
  Юнцы отрывались по максимуму, рядом с их грудами фишек, два скромных жетона Веслава, выглядели слишком бледно.
– Сосредоточься на одной цифре! – дунул великан мне прямо в ухо.
Но я упрямо написала в блокноте следующие три цифры, и одна из них снова выиграла. Я совсем не задумывалась над тем, что пишу, но каждый раз выигрывала одна из написанных мной цифр. Мне совершенно не было интересно, какие суммы загребала эксцентричная скала, по имени Веслав, и что он с ними делает, поскольку мною овладело вдруг ранее неведомое чувство азартной эйфории.
  Вдруг я совершенно забылась и написала в блокноте только одну цифру и она, к моему большому сожалению, выиграла. Веслав ликовал – он теперь обладал большим количеством жетонов, но сколько их было, я не знала  – сбилась со счёта, да это меня, собственно, и не интересовало.
  Я опомнилась, когда он взвыл от радости приумножения количества жетонов после очередного выигрыша, совершенно забыв о хладнокровии, когда одна из его ставок возросла в тридцать пять раз. Он стал смелее, а я не знала, что делать и, как перестать выигрывать, тем более, к нам присоединились проигравшиеся в пух и прах юнцы, и копируя ставки Веслава, начали тоже выигрывать.
  Я уже пришла в полное отчаяние, но вдруг, вместо написанной мной цифры, шарик улёгся на "зеро", и Веслав проиграл какую-то большую сумму. То, что очень большую, я догадалась по стальному взгляду, которым он меня полоснул. Я попыталась скрыть злорадство и упорядочила свои мысли. Теперь все мои помыслы были направлены на второй акт запланированного спектакля.
  Веслав выделил три стопки жетонов, после того, как я написала цифру, и сделал ставку, но бесстрастный шарик, почему-то снова упал на "зеро". Великан метал громы и молнии, в воздухе повис тягомотный клубок страха, сменивший ликующую алчность. Меня посетила другая волна азарта, но я вовремя вспомнила, что, согласно сценарию, должна изредка хвататься за живот, что я и незамедлительно сделала, скорчив болезненную мину.
  Внезапно, я написала «восьмёрку» – мою счастливую цифру, с помощью которой мне удалось выиграть когда-то очень большую сумму, а разгневанному Веславу, конечно же, ничего не оставалось, как поставить на неё. После остановки рулетки, шарик прыгнул на «восьмёрку» и скакнул вертикально. Было ясно, что выигрывает «восьмёрка». Я кожей чувствовала волну вожделённого ликования, исходящую от игроков – юнцы тоже поставили на «восьмёрку». Шарик улёгся. Казалось, время замедлило свой привычный бег, кадры были настолько замедленными, что едва приметное горизонтальное подрагивание шарика в ячейке было в десять раз медленнее, чем колебание обыкновенного часового маятника. Я, не отрываясь, смотрела в одну точку, у меня звенело в ушах, мне казалось, что ещё мгновение и я, полностью опустошенная, свалюсь под стол. В одно из мгновений, шарик качнуло к «тридцатке», мне померещилось, что рулетка чуть дрогнула, и шарик плавно скатился на номер «тридцать».
  То, как рявкнул Веслав, было идентично трубному звуку, который издаёт взбесившийся слон в непроходимых африканских джунглях, задирая хобот и становясь на дыбы. Его можно было понять – у бедолаги осталось всего несколько жетонов скромных номинаций. От ярости он потерял дар речи и вонзал в меня искромётные взгляды. Я импульсивно сделала вид, что корчусь от боли, снова хватаясь за живот.
– О, боже! Всему виной зелёный куриный паштет! – жалобно проверещала я и стремительно направилась к выходу, скрестив руки в области живота.
  Мои ошарашенные телохранители, не успевшие очухаться от коварных проделок мадам Фортуны – взлётов и падений судьбы, окончательно раздавленные, молча семенили за мной.
  Спасительные двери были уже близки, когда передо мной, преграждая путь, выросла гора из плоти и крови по имени Веслав, с горящими фонарями вместо глаз и растопыренными руками, похожими на садовые грабли, издававшая какие-то сиплые звуки, и надо сказать, выглядящая очень устрашающе и внушительно. Рядом извивался утробным селитёром мой муженёк.
– Посторонитесь! Иначе, я за себя не ручаюсь, и может случиться большая эксплозия //взрыв//, за последствия которой, отвечаете вы! – дико возопила я, чем вызвала интерес приближающейся дамы.
– Что здесь происходит? – недоумённо спросила она, открывая двери дамского туалета, а я тем временем, воспользовавшись заминкой, шмыгнула в проём и внедрилась на сугубо женскую территорию, без промедления закрывшись в кабине, откуда меня не так-то просто можно было достать.
  Не нужно и говорить, что сердце моё прыгало, как взбесившийся рулеточный шарик. Я усмирила его, путём давления пальцем на точку чуть выше запястья, вытащила из сумки большой пластиковый пакет и, натянув его на унитаз, уселась, на мгновение расслабившись, прежде чем приступить к третьему акту, от которого целиком и полностью зависила моя свобода.
  Конечно же, мало освещённое "отхожее место", даже отдалённо не тянуло на гримёрную, но выбирать не приходилось. Достав из сумки зеркало, я прицепила его на очень пригодившийся для этой цели крючок, и принялась за работу.
  Клей почти высох, – за столько-то лет! По этой причине чуть было не сорвалась вся операция. Орудуя зубочисткой, мне удалось расковырять засохший слой и проникнуть в глубины тюбика. Ресницы приклеились с большим трудом, легче было с бровями, но с губами пришлось повозиться, хотя желеобразное вещество, из которого они были сделаны, почти не пострадало от времени.
  Я поспешила изменить свою внешность, но выпустила из виду, что сначала лучше переодеться. Элегантный чёрный брючный костюм, который я купила давным-давно, в первые дни своего пребывания на польской земле, сбросить не представляло труда, а вот натянуть чёрное муаровое платье, оказалось гораздо сложнее – я чуть не смахнула приклеенный грим и едва его напялила. Я надевала это платье всего дважды, и оба раза были связаны с отелем "Мариотт", оно так и лежало свёрнутым, а мне даже в голову не пришло, что я ухитрилась так раздобреть на щедрых польских хлебах.
  Но хорошо, что я вспомнила об одной важной вещи – о своей вызывающе-белой коже, которую Стефан Гульчевски назвал когда-то перламутровой. Я долго и безрезультатно рылась в сумке, пытаясь выудить пудреницу с коричневой пудрой. Был миг, когда мне сделалось нехорошо от мысли, что она потерялась, и на лбу от страха выступила холодная испарина.
  Цвет кожи является неимоверно важным штрихом в изменении внешности с помощью грима – это примерно то же самое, что из позитива сделать негатив.
– О-о-о! – испустила я радостный выдох, вылавливая, наконец, из недр сумки пудреницу, которая посмела играть со мной в кошки-мышки.
  Нужно было спешить. Послышались какие-то женские возгласы со стороны входных дверей и экспансивное рычание Веслава. Хорошо, что в туалете всегда кто-нибудь околачивался, иначе бы он уже вбежал и проверил каждую кабину.
  После нанесения густого слоя коричнево-золотистой пудры на кожу лица и в области декольте, можно было натягивать чёрный парик, что я и сделала, затем перекрестилась и прочла три раза "Отче наш".
  Я была готова приступить к следующему, самому ответственному этапу.
  Выйдя из цитадели, я сразу же подошла к зеркалу и обомлела... от полной невозможности узнать самоё себя. Но любоваться было некогда. Возле зеркала вертелась полька, переводчица английского. Её отражение в зеркале деланно улыбнулось моему отражению, и тут меня вдруг осенило – я решила немного изменить сценарий, и попробовать всучить ей роль, задействовав в своём спектакле, как персонаж совершенно непредвиденный. Я вытащила свой пустой мобильный телефон и сделала вид, что набираю номер.
Полька, мурлыкала что-то себе под нос, сосредоточенно елозила губной помадой по нижней губе.
– Здравствуй, дорогая! – переключилась я на канал английского языка.
Полька заинтересованно вскинула брови.
"Прекрасно, – подумала я, – наконец-то, мне пригодился английский, который я зубрила столько лет".
– Прости, вынуждена говорить по-английски, потому, что то, что я тебе хочу сообщить, не для чужих ушей...
…
– Да, я остановилась в отеле "Мариотт".
…
– Да, да, конечно!
Бросив несколько ничего не значащих общих фраз, я испугалась, что переводчица, орудуя тюбиком, делает последний штрих и может неожиданно выйти, поэтому я поспешила сказать:
– Помнишь, я тебе рассказывала, что была в Интерполе и видела фотографии, разыскиваемых международных преступников, за поимку которых обещаны огромные денежные вознаграждения?
…
– Вижу, что у тебя всё в порядке с памятью!
Полька застыла, сжимая в руке губную помаду.
– Так, вот! Два отъявленных международных уголовника, разыскивая которых Интерпол сбился с ног, и даёт за их преступные головы фантастически баснословную сумму (и я, не скупясь, назвала цифру) в миллион американских долларов, отираются сейчас не где-нибудь, а возле дверей дамского туалета, в котором я в данный момент нахожусь! Один такой огромный, похожий на ходячую каменную глыбу, а второй – худющий с глазами навыкате. Если бы я нуждалась в деньгах, то без промедления сдала бы их в полицию, но, ты же знаешь, что мне мои собственные миллионы некуда девать, так что...
  Полька очнулась и, бросив на меня два обеспокоенных взгляда, живо выскочила из туалета. В дверном проёме мелькнула свирепая морда Веслава и понурая физиономия моего муженька. Но в тот же момент они отпрянули, будучи небрежно отодвинутыми пышной дамой в чёрном, которая угрожающе на них цыкнула, прикрывая за собой дверь.
– Збоченьцы //извращенцы//!, – воскликнула вошедшая толстушка, медовый голос которой мне показался очень знакомым.
Она держала в руках приготовленную свежую сигарету и зажигалку. Её жёлтые глаза удивлённо распахнулись, ярко накрашенные губы поползли в улыбке. Передо мной стояла Эльча!
– Собачья кровь! Девчина, где ты прячешься столько лет? – произнесла она с явной обидой, но в её глазах плясали золотые искры.
Я бросилась к ней, и мы обнялись, словно лучшие подруги после долгой разлуки.
– Эльча, дорогая, здравствуй! – прошептала я и еле сдержалась, чтобы не разрыдаться, но слеза всё-таки успела навернуться. – Ты даже не представляешь, как ты появилась кстати, как мне нужна твоя помощь!
– Ха! Ну, ты меня и залатвила! Я тут дежурю и днями и ночами, в одно и то же время, из года в год, и всё понапрасну! Вот, только сегодня заглянула внепланово! Где ты пропадаешь, – скажи мне на божью милость?
– Давай, сначала выйдем отсюда, тогда я тебе всё расскажу! – взмолилась я.
– Охотно! – бросила Эльча, исчезнув минуты на две в кабине. Появившись, она даже забыла о сигарете, а только одёрнула платье, и мы двинули к дверям.
  В тот самый момент, когда мы с Эльчей выходили, обнявшись, из женской твердыни, не на шутку взбесившиеся Веслав и Мирек, не обратив на нас ни малейшего внимания, с дикими воплями ворвались на её территорию.
– Я же сказала – збоченьцы! – бросила Эльча. – У меня на них глаз намётан! Не мешало бы пригласить полицию... А вот, кстати, и она, наша милейшая!..
– Как странно, что вас уже успели известить, панове! – пропела Эльча в сторону двух стремительно вбегающих полицейских. – Два збоченьца находятся сейчас в женском туалете! А, что они там делают, это уж, панове, сами выясняйте! – добавила она.
  Стражи порядка стремительно вбежали в дамский туалет. Вот что конкретно произошло за закрытыми дверями, сказать трудно, ухо уловило только лязг металла и глухое рычание Вецлава.
  Через несколько минут двери отворились и показались два моих неприятеля, скованные наручниками и сопровождаемые конвоем.
  Мы с Эльчей находились в дальнем конце холла, но я предусмотрительно отвернулась, вытащив пудреницу и делая вид, что поправляю макияж. Конечно, я видела всё, что происходит за моей спиной.
  Мелькнуло и спряталось за колонной испуганно-взволнованное лицо переводчицы английского языка. Схваченные преступники, подталкиваемые полицейскими, озираясь, брели к выходу. Мирослав понуро опустил голову, а Веслав обернулся... Меня сотрясло от этого взгляда – его глаза блеснули пламенем нестерпимой жажды мести...
– Никогда не думала, что полиция может арестовать фацетов //мужиков//, за обыкновенное вторжение в комнату для дам! – удивлённо воскликнула Эльча. У неё, как всегда, изо рта торчала, дымящаяся сигарета.
Мы прошли в игорный зал, где уже коромыслом висел табачный дым, а накал неуёмных страстей достиг напряжённого предела, и Эльчу сразу же потянуло к рулетке.
– Что, сыграем? – спросила она, потирая руки.
Я пожала плечами. Юнцы, которые, судя по их лицам, меня не узнали, всё ещё отирались у коварного и бесстрастного рулеточного колеса. В кресле у стола с игровым полем сидел английский бизнесмен, нетерпеливо подскакивая и бросая нервные взгляды в сторону входа, видимо, в ожидании запропастившейся где-то переводчицы.
– Эльча, дорогая! – решительно начала я. – Знаю, что ты хочешь испытать наслаждение от азартной игры, и, видя, как горят твои глаза, я не могу лишить тебя этого грандиозного удовольствия!
– Ты хочешь сказать, что ты не играешь? – разочарованно пропела она.
– Нет! – категорично ответила я. – Я не могу тебе рассказать всё здесь, в этом шумном зале, но у меня есть всего часа два, не больше, чтобы сделать одно дело, потому что, отложив его, я очень рискую, не только своей женской честью, но и жизнью! Но, если хочешь, давай, сделаем так… – и я прошептала ей на ухо несколько фраз. – Я ничего не могу гарантировать, и что ты сделаешь с этим – твоё дело! Но, имей в виду – один раз! – уже вслух произнесла я.
  Эльча удивлённо на меня посмотрела, но ей было некогда думать, и она без промедления сделала ставку, высыпав из рукава горсть жетонов.
  Я отвернулась – в зал вбегала запыхавшаяся переводчица английского языка, но, увидев меня, она заметалась, затем осмелела и, бросая в мою сторону любопытные взгляды, робко подошла к своему патрону. По всей вероятности, не так уж часто ей приходилось видеть долларовых миллионерш.
  Я спиной почувствовала, что Эльча выиграла, а когда мы стояли у касс, и кассирша отсчитывала банкноты, я отвела взор.
  Мы вышли из отеля, была глубокая прохладная ночь. Я накинула на плечи жакет, Эльча завернулась в палантин из спинок редкостного южноамериканского грызуна – шиншиллы, и мы направились на паркинг автомобилей.
  Эльчиной машиной оказалась чёрная бонбоньерка марки БМВ. Моя желтоглазая подруга знала Варшаву наизусть – ведь это был город её детства и юности. Мы ехали на запад столицы по пустынным в это ночное время суток дорогам, и вскоре показались знакомые очертания костёла.
– Ещё два квартала и влево! – сказала я.
Машина мягко подкатила к палисаду старого дома. Окна были тёмными.
– Пятнадцать минут, – бросила я Эльче, и направилась к решётчатой калитке.
Усилием воли я уняла волнение сердца. Во дворе содрала с головы парик и тряхнула головой, распрямляя волосы, – на всякий случай, если встретится кто-нибудь из соседей. Пошарила рукой под лестницей и нащупала в тайнике ключ, с огромными предосторожностями отворила двери и проникла в помещение, которое не так давно считала своим домом. В рамах предосторожности, решила не включать свет – из кармана старого пальто, висящего на вешалке у входа, вынула фонарик Ивоны и, осторожно ступая, вошла в комнату.
  Бросив в сумку пару нижнего белья, джинсы, старый свитер и кроссовки, я открыла нижнее отделение шкафа и извлекла красную коробку, содержимое которой – старые пожелтевшие снимки и семейные реликвии, являлось для меня ценнее всех дипломатов, напичканных зелёными долларовыми банкнотами, вокруг которых разыгрываются кровавые драмы.
  Погладила коробку рукой, бережно положила в сумку и, кинув прощальный взгляд на свою кормилицу – старую добрую швейную машину – русскую "Чайку", прошептала слова прощания и вышла, едва не разрыдавшись. Во дворе снова нацепила парик, чтобы не вывести из равновесия свою желтоглазую подругу.
  Эльча о чём-то без умолку тарахтела, останавливаясь на светофорах. Мелькнули эксклюзивные небоскрёбы из стеклопанелей, показалось здание военного музея, и мы въехали на мост Понятовского.
– Эльча, остановись, немедленно! – внезапно заорала я.
Она со страху слишком резко притормозила. Меня качнуло вперёд и влепило в кресло. Машина встала, как вкопанная, а я уже неслась к барьеру из перил, соединённых с необъятной колонной.
– Гжегож, не делай этого! – издала я оглушительный крик, простирая руки к чёрным водам Вислы, в то время, как два тела, отделились от стены колосса и распростёрлись над бездной в захватывающем затяжном полёте.
  Это были мужчина и женщина. Их лица выражали безграничную радость и восторг, светились счастьем единения душ. Мне показалось, что взгляд Гжегожа, был устремлён в мою сторону, и его губы что-то прошептали, но я до сих пор терзаюсь вопросом – были ли его последние слова, обращены ко мне, или к возлюбленной, чью руку сжимала его рука?
  Я ещё раз крикнула что-то в страшной истерике. Мне хотелось остановить их взглядом, казалось, что две фигуры, мужская и женская, застыли над холодной пропастью, и я до последней минуты верила, что они вот-вот развернут крылья и взмоют ввысь в ночное небо, становясь неподвластными притяженью земли...
Эльча и я стояли, свесившись с перил, до боли в глазах, всматриваясь в чёрную водяную глубь, поглотившую два человеческих тела, и не видели ничего. Я была не в состоянии подавить рвавшиеся из груди рыдания, несколько раз возопив: "Гжегож!", и почти сама была готова к смертельному прыжку.
– Не плачь, кохана! – вдруг внемло моё сознание Эльчин медовый голос.
– Он был моим другом! – воскликнула я, стискивая зубы.
– Куда звонить – в полицию, в амбуланс? – спросила Эльча растерянно, теребя в руках мобильный телефон.
Я вглядывалась вниз в беспроглядную темень, голосила что-то, но не слышала даже эха собственного голоса.
– Кохана, нужно ехать – машинам стоять на мосту не положено – нас могут арестовать! – сказала Эльча. – Мы выполнили свой гражданский долг, больше ничего нельзя сделать...
Мы молча побрели к машине. Эльча тронула. Медленно потянулись ночные варшавские улицы. Эльча за рулём нервно курила, выдыхая дым в приоткрытое окно машины. Говорила она отрывисто, но я помню каждое слово в её бессвязном монологе:
– Сердце сжимается от безысходности! Зубы скрипят от бессилия!.. Продолжается вечный диалог между жизнью и смертью!
  Трагедия польского народа – в целом, собранная многовековой историей, брошенная семенами и проросшая сорняками в душах её детей!..
Народ-невольник, много раз поднимающийся с колен, но всегда непокорённый... находящий радость в избавлении...
  Культивация суперамбициозности и гипертрофированная гордость, передающиеся от поколения к поколению, являются главными болезнями нашей нации, а это, в конце концов, ни что иное, как – польский синдром!

Эпилог
  За кормой белого, гигантских размеров парома "Stena Line", вспарывающего своей махиной холодные воды Балтийского моря, пенилась и оставалась далеко позади широкая полоса взволнованной морской пучины. Давно исчезли берега польского порта Гдыня и длинного узкого мыса Хель. Мы с Эльчей стояли на корме верхней палубы. Наши волосы уносились вверх от резких порывов морского ветра. Она взглянула на меня и рассмеялась.
– До сих пор не могу очнуться от потрясения, которое ты произвела на меня, выйдя из ванной белокожей блондинкой, с этакой невинной фразой: "Эльча, не пугайся, это всего-навсего – я!"
– Не думала, что ты так весело к этому отнесёшься! – улыбнулась я.
– Деньки, Богу, что в суде удалось всё залатвить за один день! – серьёзно произнесла Эльча, а её слова унесло ветром куда-то в сторону.
– Это только начало... У меня предчувствие, что не так-то легко можно будет развестись с Мирославом, тем более, что у него есть достойный помощник – Веcлав Боровский!
– Учитывая, что в польских судах бракоразводные процессы могут длиться десятилетиями, мы должны запастись хладнокровием и терпением, – вставила Эльча.
– Каждая польская женщина, разводясь, имеет одного несговорчивого противника, а у меня их целых два!
– Не тревожься заранее – из запутанного лабиринта, всегда существует выход, только вот отыскать его следует, как можно раньше, а это уж зависит от тебя, то есть – от нас!
– Как много воды кругом! – воскликнула я, ёжась от пронизывающего ветра, который был всего-навсего лёгким морским бризом.
– Скоро покажутся скалистые берега шведского королевства – вон, там! – махнула Эльча рукой. – Видишь лёгкую дымку?
– Королевство, на троне которого восседает настоящий король, лишённый скипетра, олицетворяющего безграничную власть! Его взгляд выражает бесконечную грусть, – в нём – и огромная любовь к своему народу, и к своей земле, скалистые холодные берега которой омывает тёплый Гольфстрим...