Город Чудес. История четвертая

                Он шел и думал о том, что жара в Саратове летом невыносима также как  в более южных широтах. Раскаленные дороги подогревают подошвы ботинок так, что ты как будто пригораешь к улицам и  не можешь не чувствовать себя  с ними единым целым. Это осенью будет отдых, а сейчас придется терпеть и жить этой духотой. И только высокое летнее небо как всегда красиво и равнодушно, то есть божественно…
Ссадины на ногах, синяки и ушибы после вчерашнего неудачного катания на велосипеде, головная боль и тошнота от полуденной жары заставили его ссутулиться и всем телом желать только одного – поскорее оказаться дома, прилечь на диване, выпить травяной чай, заботливо приготовленный супругой.
Вдруг ему пришло в голову, что девятнадцать столетий назад на невыносимом пекле шел Иисус. Он нес тяжелый крест и боль  в пробитых гвоздями ладонях, глубоких порезах на спине от плетей надзирателей должна была быть такой невыносимой, что превышала все возможные пороги человеческого терпения. Или, может, есть грань страдания, ступив за которую больше не страшно, - размышлял он сам с собой. Пот стекал по лицу, спине, приговоренного к распятию и умножал его муки. Как будущий врач он знал, что жара подкашивает даже самых сильных людей и то, что может стерпеть человек в умеренную погоду, он не перенесет в зной. Количество пациентов в городских больницах всегда возрастало летом. С каким бы диагнозом они не поступали в больницу, из–за жары они плохо переносили любой недуг, становились слабее и даже капризнее.
Мысли о Христе, о том, что могло помочь ему вынести невыносимое заинтересовали его настолько, что он умерил шаг и даже совсем остановился и запрокинул голову в небо…
Мы с Женькой шли по Б. Кострижной. Это я на одной из табличек на доме прочел, сообразил не сразу, что теперь это Сакко и Ванцетти. Конечно, я не узнавал хорошо знакомые мне улицы, ведь моим глазам они предстали почти на сто лет моложе.
Мне захотелось подойти к молодому человек, замершему посреди безлюдной улицы метрах в пятидесяти от нас. Но Женька меня останавила.
-Ты смутишь его. Посмотри, как мы одеты и как он. Он подумает, что мы умалишенные. Давай подождем, он скоро продолжит свой путь.
И в самом деле, мужчина, прошептав что-то небу, двинулся дальше.
-О чем он думает сейчас? – спросил я и Женька продолжила описывать чувства незнакомца.
Тому, кто вынес свой крест на Голгофу, небо всю жизнь казалось светлым и улыбающимся и даже в тот страшный день, когда судьба его была решена. Сотни зевак смотрели в высокое небо с вызовом и затаенным страхом, ожидая развязки. А вдруг небо все-таки спасет этого безумца и тогда им придется признать в нем Бога. Жара и адская боль временами отбирала у него ясность взора. Ухмылки, жаждущих зрелища, расплывались перед глазами. Но даже в эти мгновения небо казалось ему одному близким и любящим. Оно рождало в груди его крепкую веру, щемящую любовь ко всему миру, как в последствии голубые купола в сердцах православных.
Все это предмет веры: равнодушно или равнолюбяще небо над нами. И он сделал свой выбор в пользу последнего,  - вот к такому выводу пришел молодой человек, за которым мы шли по улице, до пересечения  с Вольской, где он  исчез в парадной своего дома.
-Мне нравится возвращаться именно в этот день, - сказала Женька уже не приглушенно, а привычно звонко.
-Почему?
-Самолюбивая Москва подтолкнет его создать образ Дьявола, а вот Иешуа родился здесь на тихой провинциальной саратовской улочке. Он пронесет его через многие годы. Об этом знаем только ты и я.
-Ты хочешь сказать, что мы видели Булгакова?
-Да.
Я было кинулся к дому №65 на Вольской и Б.Кострижной, но тут же остановился. «Мастер и Маргарита» – мое любимое произведение. Но что я мог спросить у человека еще не написавшего его?