Пояс Ориона часть первая. Мечта
П О Я С О Р И О Н А
(«Крючки» памяти).
В трёх частях.
1. Мечта. И не только.
2. Жизнь. И не только
3. Корабль. И не только.
1. Мечта.
"С подветренной цепляясь стороны антеннами за пояс Ориона…"
Что же цепляется за эти строчки из песни Юрия Визбора, как с подветренной, так и с наветренной стороны? «Мы с детства о море, о море мечтали, о дальних огнях маяков». «Из Ливерпульской гавани всегда по четвергам суда уходят в плаванье к далёким берегам». И «Капитаны» Николая Гумилёва. И все-все паруса Александра Грина. И Городницкий:
…«С левого борта – Южный Крест, справа – звезда Полярная»…
Когда я был маленьким мальчиком, у нас дома стояли каретные часы знаменитой фирмы «Павел Буре», (не путать со знаменитым хоккеистом); сквозь стеклянные стенки было видно, как крутятся всякие колёсики, если нажать кнопку. И тогда часы начинали бить. А ещё я просил подарить мне на день рождения всегда одно и то же – заводную машину. Получив подарок, немедленно выламывал из неё механизм и сооружал очередной колёсный пароход «с настоящим мотором», совершавший каботажное плавание по нашей большой ванне. И, хотя на вопрос, кем я буду, когда вырасту, неизменно отвечал: – «Моряком», тем не менее, повзрослев, пошёл в инженеры.
Работал, как положено, по распределению три года в заводском техотделе, начал "делать карьеру", но так хотелось повидать мир! И, хотя в советские времена мир был жестко ограничен Государственной Границей, даже и в её пределах было, (да и сейчас есть), так много интересного!
По дороге из Владивостока в Находку справа отвесные скалы спускаются в море, образуя живописные бухты, как в Крыму возле Карадага. (Или как фиорды Норвегии, или каньоны Канады, которые я видел по ТВ). А слева над грядой невысоких зелёных холмов вдруг появляется кончик корабельной мачты! Удивление растёт и достигает апогея, когда, наконец, обнаруживается, что на одной из вершин стоит… рыболовный сейнер! Настоящий! Кто, зачем, и, главное, как его туда затащил – остаётся для меня загадкой по сей день.
А у плотины Красноярской ГЭС нет шлюзов. Корабль через открытую «дверь» заходит в «ванну», которая стоит на притопленной платформе, выполненной в виде клина, лежащего на боку. Дверь закрывается, и платформа, вместе с ванной, водой и пароходом в ней, (страшно даже представить себе, сколько всё это весит), поднимается по наклонному пандусу до верха плотины, наверху поворачивается на гигантском круге, съезжает по другому пандусу вниз, и платформа «тонет» до тех пор, пока вода в ванне не уровняется с водой на той стороне. Дверь открывается, и корабль продолжает свой путь по Енисею. Там тоже можно увидеть сказочную картину, – корабельные мачты в вышине. Но что самое удивительное – колёса, на которых едет по простым рельсам этот монстр – обычные, вагонные! Только их очень много. Для «технарей» добавлю; у каждого колеса – зубчатый «венец», катящийся по зубчатой же «рейке» вдоль всего рельса, и свой гидромотор, который, «в случае чего» становиться гидротормозом. Всё распределено. Гениально и просто.
На Белом море близ Пояконды множество маленьких островков, они стоят тесно, как торты на витрине, и такие же круглые, и такие же разные: один – «полушарик», весь покрытый зелёным ёжиком кустарника, другой обрывается в воду тёмносизыми гранитными лбами, напоминая средневековую крепость, а третий – плоский и низкий, как лагуна, только вместо пальм на нём чёрные зубчики ёлок. И всё это – рядом. И всё это отражается в тихой серебряной воде, сливающейся у горизонта с тихим серебряным небом. Если летней ночью глянуть через борт лодки, увидишь мириады зеленовато-голубых вспышек-искр, и медленно всплывающие светящиеся шары, а погруженное в воду весло горит, как головешка из костра. Если же опустить за борт руку, она тоже светится, и её обожжёт…холодом! Всё-таки Заполярье.
Эти воды щедры на всяческую живность – там и подводные сады, и морские звёзды, и «морские лилии»…– не так ярко, как в южных морях, но неожиданно богато для таких, казалось бы, малокомфортных мест. (Я попал туда, нанявшись на время отпуска рабочим в экспедицию к биологам). И ещё там живёт медуза с красивым названием, вслушайтесь: – «Цианея Капилята Арктика». Она и на вид очень красива: розовато-фиолетовая, с длинной мантией, и размером до метра в длину. Гораздо крупнее и красивее белесых балтийских и черноморских медуз. И настолько же опаснее – может нанести серьёзный ожог. Во время погружения с аквалангом мне понадобилось поправить шлем гидрокостюма, а для этого пришлось, как и положено, вдохнуть воздух и вынуть загубник. Вставив его обратно, я почувствовал во рту жжение, которое быстро усилилось до нестерпимого, а я не мог понять, в чём причина. Хорошо, что я был неглубоко, поэтому пулей выскочил на поверхность к лодке, откуда меня страховали. И только тогда понял, в чём было дело: вместе с загубником с водой из моря в рот попала маленькая Цианея! Не каждый знает, какова она на вкус.
И вот, с должности старшего инженера я отправился мотаться рабочим-топографом по экспедициям вместе с молодой женой, которая закончила Автодорожный. Наш отдел прокладывал по суше и по воде трассы для будущих мостов. Я научился править лодкой на Ангаре с помощью шеста, (возле Иркутска она изобилует мелями, и течение в протоках настолько стремительное, что на вёслах не угрести), ходил с эхолотом на моторке по Аму-Дарье, (после купания в её воде цвета охры на зубах всегда скрипел тончайший песок), рубил просеки для теодолитного хода в пойме Урала, (заводи были сплошь покрыты толстым слоем осыпавшихся лепестков с кустов шиповника). И ещё – там досаждал крик преследующих меня ворон. Сколько бы я ни «целился» в них из палки – бесполезно. Но стоило однажды выйти в маршрут с ружьём на плече, – ни одна тварь даже не пикнула! А когда в казахстанской степи начинается ливень, его слышно издалека, как приближающийся поезд. Убежать от него невозможно, зато можно просто уйти в сторону, и он промчится, как поезд, мимо, оставив после себя быстро просыхающую полосу-«колею».
Однажды на личном опыте убедился в реальности нечистой силы: я шёл на широких охотничьих лыжах по сибирской тайге, тут бес и шепнул мне: «Лизни топор!» И я, находясь в полном сознании и трезвом рассудке – лизнул. Пройдя метров десять с высунутым языком, понял, что надо, наконец, решаться, и дёрнул! На металле остался кусочек кожи с пупырышками. Не скажу, чтобы это было очень больно. Скорее, обидно! Хорошо, что я был один...
Так прошло три года, пора было заниматься настоящим своим делом. Да и другие радикальные изменения в жизни назревали.
Однажды я прочитал на улице: «СКБ Института Кристаллографии требуются...». Название понравилось: я знал, что кристалл – это красиво, и зашёл в СКБ. Посмотрев мои документы, спросили, что я умею? О кристаллах я только и знал, что это красиво, поэтому ответил: «ничего». Ответ понравился. Ещё спросили – согласен на должность техника? Я ответил, что согласен. Ответ понравился. Через месяц я получил первую небольшую, но самостоятельную работу. Моей заказчицей была аспирантка Лена. Красивая, надменная. Помню её нежный румянец, родинку на щеке. Поскольку я делал работу как бы для неё, она пыталась говорить со мной, как с официантом или горничной: одним словом, я был «обслуга». Мне пришлось напомнить ей, что у меня тоже высшее образование. Подействовало. (Потом мы подружились, ходили на байдарках в одной команде).
Моя работа понравилась. Через год я был уже «ведущим». Но через год – это нескоро! А пока что я «снял» полуподвал в районе Таганки. Там было тепло даже зимой, но по одной стене постоянно текла вода и уходила куда-то под пол. Мебель в довольно большой комнате состояла из стола, железной койки и вешалки. А моё имущёство состояло из рюкзака с палаткой, спальником и надувным матрасом. Ну, и всякая мелочь, конечно. И ещё у меня был, (мне «достали») транзисторный приёмник «Спидола», с диапазоном КВ, переделанным от стандартного 19 на 13 – предмет вожделений всех ребят моего возраста и круга, потому что «глушилки» в эфире начинались с 19 метров, а на 13 можно было беспрепятственно слушать джаз и БиБиСи. Приёмник вскоре украли: уходя на работу, я забыл закрыть форточку, и его, вероятно, вытащили крючком через решётку окна.
(А ещё тогда мне хотелось иметь тёмновасильковый «олимпийский» спортивный костюм. Он был сделан из хорошей шерсти, в нём нескоро появлялись пузыри на коленях. Его тоже нельзя было просто купить в магазине, надо было «доставать» через знакомых в Спорткомитете. Он у меня появился значительно позже).
Денег было в обрез, – какая зарплата у техника, даже у старшего! Да ещё «квартплата», и ещё некоторые регулярные расходы. Во Владимире жил мой дядя, однажды его жена подарила мне мешок антоновки из их сада. Две недели "на обед" после работы я ел только эти яблоки с чёрным хлебом. Поначалу показалось очень вкусно. Вероятно, так оно и было, но отчаянно хотелось чего-то ещё. Казалось, что после трапезы из яблок голод ощущался ещё сильнее. Вероятно, так оно и было.
В щель между асфальтом двора и рамой моего окна, точнее, люка высотой в четверть метра, набилось немного земли, и выросла трава. Первое, что я видел, просыпаясь утром, был солнечный луч, зажигающий в этой траве изумрудное сияние. И меня пронизывало обострённое чувство жизни, и наслаждения этим чувством, и уверенности в непременном и скором счастье. Мне ведь не было и тридцати…
Моя комната была в торце длинного коридора, ведущего к кухне и туалету. В коридор выходило множество дверей, из-за которых доносились всевозможные звуки, о характере которых можно судить по такому эпизоду: однажды одна из дверей с треском распахнулась, из неё спиной вперёд вылетела женщина, ударилась об меня, буркнула: «Извините!», и юркнула обратно.
И ещё был запах!.. Я читал, что вещества, из которых делают духи, каждое в отдельности, могут пахнуть отвратительно, и лишь искусство парфюмера позволяет составить из них нужную композицию, чтобы получился изысканный аромат. Но там смесь ароматов винного и табачного перегаров, хлорки, гнили и кухонного чада никак в духи не превращалась, (видимо, пропорция была соблюдена неточно). Поэтому я старался приходить туда, только, чтобы спать, и ненавидел выходные. В конце недели я прямо с работы являлся с рюкзаком на любой из девяти московских вокзалов, и просился в группу, которая приглянулась. Поскольку был я полностью автономен, да ещё в моей палатке имелась лишняя жилплощадь, меня охотно принимали. Туристы – народ открытый.
Однажды, минут за 15 до отправления поезда, обнаружили, что забыли купить хлеб. И мы с одной девчонкой побежали в магазин через вокзальную площадь. Наверное, мы хорошо бежали, нам было хорошо бежать вместе. Наверное, с тем самым острым ощущением юности и бытия, потому что мы оба внезапно остановились, глянули друг на друга, и между нами возникло нечто, – неуловимое, невыразимое, незабываемое!…
Потом я узнал, что её зовут Лариса, что ей нравится художник Чурлянис, что она собирается замуж за парня, который ездит на мотоцикле, (слово «байкер» тогда было неизвестно), и не любит лесных походов с кострами, палатками, песнями под гитару про то, что «заварен круто дымный чай». Я долго ходил с этой группой, и у нас с Ларисой «ничего не было». Но, всё равно, с тех пор я знал: если у меня когда-нибудь что-то с кем-нибудь состоится, оно должно начинаться именно так!
На Новый Год мы «сняли избу». Была такая практика в подмосковных деревнях и посёлках – хозяева освобождали для горожан комнату, гости оборудовали её нарами, забрасывали туда свои спальники, запас продуктов, и приезжали с ночёвкой на выходные: это была база для лыжных и горнолыжных забав в условиях полного тогда отсутствия организованного сервиса. Но было удобно, и, опять же, по сравнению с нынешним днём, вскладчину очень недорого. Да ещё можно было купить у хозяев деревенской картошки – главного деликатеса наших застолий. Ах, какой был запах у пара, когда снимали крышку!
Я опоздал к общему сбору на вокзале, и теперь шагал от станции с рюкзаком и лыжами на плече по пустынной дороге. Вокруг лежали сине-белые поля, лишь где-то вдали лаяли собаки, да скрипел под ногами снег, отчего тишина становилась ещё более пронзительной. И я радовался тому, что иду один, – ведь нечасто удаётся услышать такое Абсолютное Молчание. Ночь была морозной, поэтому особенно чистым и черным было небо, особенно ярко сверкали звёзды, и среди них надо мной, вместе со мной, чуть впереди, не отставая и не обгоняя, величественно плыл красавец Орион!
А потом я подошёл к нашей избе и постучал лыжной палкой в жёлтое окно, едва выглядывающее из сугроба. Какой восторженный рёв раздался в ответ! Меня ждали, мне были рады. Искренне рады – такое воспоминание дорогого стоит.
Я любил мою работу. Один литературный персонаж сказал: «Если бы машина могла рассуждать, то, работая полным ходом, она считала бы, что на неё нашло вдохновение». Он был прав, несмотря на иронию. В работе конструктора – минуты и часы творчества и вдохновения, недели и месяцы рутины, но те минуты – тоже дорогого стоят. Так интересно было общаться с учёными мужами, вникать в методику будущего эксперимента, а потом «из ничего», сначала в воображении, потом на чистом листе ватмана, а потом и в металле возникало «нечто». Каждый раз было ощущение чуда; да это и было чудом.
А ещё была переписка с экспертами из «Комитета по Изобретениям» при защите своей заявки, – полная азарта, как настоящее спортивное состязание, вроде шахматной партии, или интеллектуального фехтования…
И всё же мечта о море не умирала. Раз я даже заявился в «ГЛАВСЕВМОРПУТЬ» – серьезные дяди говорили со мной вполне серьёзно, но требовались радисты и спецы по дизелям. И это должны быть не романтики, а классные специалисты – Арктика не прощает ошибок. Мне было стыдно.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ. http://proza.ru/2009/09/25/1098
Свидетельство о публикации №209080900756
И ещё. Это же надо так насквозь пропитаться пожизненным "соусом" элитного статуса "Человек-технарь", чтобы эдак поэтичную прозу написать во славу своего призвания.
Приведу здесь, приглянувшуюся цитату из рассказа автора: "Я любил мою работу. Один литературный персонаж сказал: «Если бы машина могла рассуждать, то, работая полным ходом, она считала бы, что на неё нашло вдохновение». Он был прав, несмотря на иронию. В работе конструктора – минуты и часы творчества и вдохновения, недели и месяцы рутины, но те минуты – тоже дорогого стоят. Так интересно было общаться с учёными мужами, вникать в методику будущего эксперимента, а потом «из ничего», сначала в воображении, потом на чистом листе ватмана, а потом и в металле возникало «нечто». Каждый раз было ощущение чуда; да это и было чудом. А ещё была переписка с экспертами из «Комитета по Изобретениям» при защите своей заявки, – полная азарта, как настоящее спортивное состязание, вроде шахматной партии, или интеллектуального фехтования…".
С уважением, Виктор
Виктор Комосов 26.11.2021 10:18 Заявить о нарушении