Очки

Тем, кто забыл или не знает... по обе стороны баррикад...

Утренний кофе, телевизор – всё, как всегда. Обычный день. Прохладное зимнее солнце, дождь моросит за окном, противный, остренький, грязный.
«Слава Богу, не светопреставление», - рассеянно подумала я, и тут же загрохотал гром, резкими щелчками-выстрелами забарабанил град.
Ну вот, - пожалуйста, - с ненавистью гляжу  на белые, похожие на нафталиновые, комочки.
- Вчера в теракте, – я, как всегда в таких случаях, замерла, - погибло трое военнослужащих, - я с  холодеющим руками  всматриваюсь в их лица... и... не верю своим глазам! Неужели он?! С ужасом узнаю лицо  Лиора, жившего на соседней улице. Тот самый  Лиорчик...  Как он оказался в армии? Он ведь совсем еще ребенок. Я в оцепенении сажусь на диван. и я вижу на экране маму Лиора, Дану, с которой немного знакома. Я  с трудом узнаю ее – почерневшее лицо, глаза куда-то исчезли, взгляд совершенно отсутствующий, как у фараонов на саркофагах – почему-то в голову пришла эта  мысль о саркофагах при виде этого пустого  осунувшегося лица.
- Расскажите, пожалуйста, о сыне,- бестактно начинает ведущая. У меня от возмущения начинают подрагивать пальцы. Женщина словно ее не слышит.
- О сыне расскажите, - чуть повышает голос та. Дана смотрит на нее невидящими глазами... и  хрипловатым голосом начинает:
- Мой сын был очень хороший мальчик, - на слове «был» она запинается. Голос звучит достаточно уверенно, хотя и немного сорван, - он учился прекрасно, был лучший ученик, мой мальчик, - две щелки ее полузакрытых глаз вздрагивают, - он... он, – запинается Дана,- всегда хотел попасть в боевые части, но ведь... з-з-рение у него плохое, - не выдерживает она и плачет в голос. Камера деликатно дергается и переходит на ведущую. Та что-то уверенно, со скорбным видом говорит, возле Даны хлопочут какие-то люди, на экране мелькают их локти.
 И снова в кадре она, женщина с лицом–маской, которая смотрит сквозь, поверх, вдаль, в никуда, будто снова ищет там его, своего мальчика.
 Руки и подбородок у меня дрожат, слезы катятся по щекам. Я размазываю их вместе с расплывшейся тушью.
- Мой сын,- продолжает она насильственно бодрым голосом, - он... он дома всегда мне помогал и с собакой гулял, нашим  пуделем, - ведущая дипломатично опускает глаза, уже не задает вопросов, позволяя несчастной женщине этот бесконтрольный бред.
 Внезапно Дана достает сумочку и водружает ее на стол. Долго перед камерой роется там... и вдруг вынимает… очки, треснутые, сломанные очки.
- Это его очки, посмотрите, - шепчет она, тряся очками перед лицом ведущей,-
 да посмотрите на них, вот пятнышки, видите? Это его слезы. Он плакал перед смертью, слышите, плакал! -  продолжает она, повышая голос.
Вдруг голос ее становится чистым и звонким:
 - Он, наверное, звал меня, ему было больно. И этого я никогда себе не прощу, что не пришла к нему, не спасла. А он плакал и звал! И никто не пришел!
Я, не выдержав, щелкаю пультом. Больше вынести это просто невозможно.
Но не тут-то было. Я закрываю глаза - перед глазами Дана, а в руках у нее разбитые очки с капельками слез Лиора.