Показания свидетелей

РАССКАЗЫВАЕТ ПЕЛАГЕЯ ФЁДОРОВНА КУЗЬМИНА.

Запрошлый год я осенью в церкву пошла. У нас в деревне Покров – престольный праздник, а я, грешница, давно уж в церкви не была, всё болею, да и дед мой, царствие ему небесное, болел, вот и никак до церкви не дойду. Это раньше-то церквей тут полно было, даже у нас небольшая часовенка в деревне стояла, а сейчас пока доберёшься – уж и сил нет. И дух вон. Ну и годы своё берут. А вообще-то я верующая… Да и как, прости Господи, по такой нашей жизни в Бога не верить, уж такие напасти всё время на нас сваливаются, без Господа Бога и не выстоишь. Вот сеструха моя, Нюрка, осталась в войну с четырьмя детьми, мал-мала меньше, на руках, последнюю, Светланку-то, уже в декабре сорок первого родила. А Колька-то, мужик ейный, в сорок втором годе аккурат и погиб, без вести сгинул. И как они всю войну, да и после войны жили – про то только Господь Бог и ведает. Он, небось, и помог. А то как же… Милостив Бог, милостив… Да, так значит, на Покров я в церкви была… Батюшка у нас теперь новый, молодой… Ничего не скажу, благородный, конечно, и голос такой хороший… но не то, не то. Благости в них нету, в молодых-то, и жалости. Всё вроде бы при них – и умные, и красивые, а смотрю на него и думаю – нет, милок, не Господу Богу нашему Иисусу ты служишь, а прослышал, что священники хорошо живут, вот и полез в семинарию, а не в институт какой… Ну вот как с такими-то мыслями богу молиться? И как не говори – грешна, Господи…А ничего не помогает. Я ж тоже не дура, и хоть и старуха уже стала, а ума-то не решилась… да и бабы говорят. Он-то, священник-то энтот, он же в трёх церквах служит, в одной в Москве где-то, и у нас ещё тут в двух. Многостаночник церковный… На машине всё разъезжает, да на «Волге», не хухры-мухры, а нам тут, бабкам старым, всё про милосердие читает… Сам бы хоть кому помог разок… Мы же тут все нищие, колхозные недобитки. А знашь, каку пенсию первую стала получать? Девять рублёв. Во как! А он нам про милосердие… Старый-то батюшка другой был, всё понимал. Хоть и времена были строгие, не то, что нынче-то. А всем помогал. То деткам каку-то рубашонку даст, то солдатке многодетной рублик в руку положит… И всё тихохонько, чтоб и не знал никто. Добрый был батюшка, да ласковый… Внучка мово крестил, дочки моей сыночка, а он уж большой был, почти три годика, всё ж понимает. Крёстных своих замучил, а чего, мол, дедушка делает, а чего, мол, сейчас будет, да вот у меня ножка чешется… Их несколько детишков-то тогда крестили-то, вот их на руках, значит, держут, а батюшка идёт, и у всех макушечку и ушко елеем мажет, как положено… А наш-то, Сергунька-то, вдруг как разорётся-расплачется на всю церкву. А большой уж, голос громкий. Ну и все остальные ребятишки за ним. У них, у деток-то, завсегда так, как один начнёт реветь, так и все за ним. А батюшка-то не любил да и крику детского в церкви, он всё хотел, чтоб красиво было, торжественно. Ну, он к нашему Сергуньке-то подходит, да и спрашивает его, чего, мол, маленький, плачешь-то? А наш глупышок скрозь слёзы ему и отвечает, да вот, дедушка, ты мне одно ушко помазал, а второе-то не помазал. Батюшка рассмеялся, да и помазал ему другое ушко. Уж доволен-то Сергунька был, чуть только не смеётся. И все остальные детки затихли сразу… Вот что значит понимание-то: у нынешнего того нету. Сейчас они как крестят-то? Чем больше народу, тем лучше. Набьют церкву битком, шум, гам, крёстные все злые, толкаются.. Детка плачут, до них никому и дела нету… Какая уж тут святость-то, как в ЗАГСЕ-то, прости Господи, да и там-то очередь соблюдают, да и деток нету… Чего-то я не то, небось, говорю, да? Понесло меня, старуху старую…
Так вот, насчёт службы-то… Там-то я этого мужика впервой и увидала. У нас же тогда кто по церквам-то ходил? Бабки одне, ну, может, какого внучка или внучку с собой возьмёт, если не с кем дома оставить, а больше и нету никого, все ж коммунисты партейные, или комсомольцы. Они ж в церкву ни ногой, как черти. Не дай Бог, кто на работе узнает, так затаскают. Вот и боялись все. Одни мы, бабки, непужливые. Колхозные… Нас после колхоза-то ничем не запужаешь. Мужиков-то всех в войну поубивало, а кого Бог миловал, так и те вскоре после войны или в гроб от ран улеглись, или, кто поумней да похитрей, в город подались. Одни мы, бабки-то, и остались. Мы ж восьмижильные, всё сдюжили. У нас вот в деревне-то, у Маруськи Кошки мужик был, так тот всю дорогу после войны по тюрьмам мотался-мыкался, бедолага, да всё за язык за свой длинный. Вот раз он вернулся, где-то в пятидесятом, что ли, году, а мы, бабы, картошку колхозную копали… Своя не тронута, а колхозную давай… Ну и Маруська там, на поле, конечно. В теж времена же больно-то не откажешься. Ну, он пришёл с тюрьмы, а дома нету никого, он и пошёл её искать. Нашёл в поле. А там же все работают, да бабы одни, а он здоровый мужик, не уйдёт же, вот он с нами до заката, пока бригадир по домам не распустил, и ковырялся. А дождище, помню, лил, страсть какой. В такой грязюке попробуй-ка картошечку покопай, да в мешок положи, да мешок на телегу отнеси. А мы – бабы одни. Да бригадир Дорофеич, но он-то не работал никогда. Вот Васька-то, муж Маруськин, нас и пожалел, да всё мешки на телегу таскал. По грязи, значит. А у нас земля-то - глина одна, на сапоги чуть не по пуду налипает, да под ногами расползается. Ой, не дай Бог кому ещё такое попробовать… Но закончили мы в конце концов, наломались – страх один, спины не разогнёшь. Встали передохнуть. А Васька, значит, закурить решил. Руку в карман телогрейки сунул, а там промокло всё наскрозь, прям каша из табака и спичек. Он этак-то руку из кармана вытащил, глянул на ладонь, обтёр её об телогрейку, а сам весь грязный – ужасть. Вот посмотрел он на всё это и говорит, мол, ну, вы, бабы, вкалываете здеся, мы мол, и в лагере-то не так мучаемся. И – всё. Наутро его опять забрали. Сообщил кто-то кому надо. Забрали сердешного. Так где-то он в лагерях и сгинул.
Я всё к чему рассказываю, мне мужик энтот в церкви прям в глаза мне бросился. Кругом же бабки одни а он так наособицу  у стеночки стоит, молится, крестится, всё как положено. А сам-то высокий, стройный, да и молодой вроде бы с виду, лет пятьдесят с небольшим, а уже весь седой-седой, ни одного чёрного волоска на нем нету. Я его как увидала, ну, думаю, недаром такой мужик в церкву-то попал. И седой весь. Не иначе как горе какое с ним приключилось страшное. Мы ведь все какие – пока нам хорошо, да вокруг ладно – о Господе Боге и не вспомним, а вот как прижмёт нас судьбина, прищучит, так к нему и бежим. Больше ж не к кому. Люди-то не помогут, люди хуже зверей стали. Помирать будешь – и стаканчика воды не подадут. Если уж дети на родителей волками смотрят, чего уж о чужих-то говорить. Вот и идёшь в церкву-то, с Господом Богом поделиться да пожалиться. Он всё понимает и всем помогает. Никто больше.
Вот так он всю службу и отстоял, причастился, всё как положено. А после службы потянулись мы, бабы, на автобусную остановку, я гляжу – а и он с нами. Интересно мне стало, ну, я у Дуськи  селищенской, она прям как справочное бюро у нас, всё про всех знает, и спрашиваю – чтой-то, Дусь, за мужик-то такой? Видать, местный, а я его и не знаю. Откуда, мол, такой. Ну, она-то мне и говорит, что это, мол, Колька Шаньгин, с Борков. Ну, я тута про него и вспомнила всё. Да и как не вспомнить, коли тогда, лет восемь прошло уж, вся округа только об этом и говорила.
И знаешь, что я тебе, сыночка, скажу. Ежели он, Колька-то Шаньгин, думаю, в церкву приходил грех свой отмаливать – не дело это. Я прям так тебе скажу – ежели он этот грех отмолил бы, ежели бы он своей смертью помер, то я, пусть как хошь Бог на меня гневается, а я в Господа Бога последнюю веру потеряла бы. Не знаю я, есть там что на ТОМ СВЕТЕ, или нету, это пускай грамотные разбираются. Ежели гореть ему на том свете в геенне огненной – хорошо, но ежели здеся, на нашей земле грешной он бы жил-поживал по добру и по здорову – неправильно это. Нельзя…
Я, сынок, грешница, нагрешила в своей жизни много. Но в том мне Бог судия. И ежели уж положено мне за грехи свои пострадать – всё приму со смирением, как истинной христианке положено.

ИЗ ПРИГОВОРА … РАЙОННОГО СУДА… ОБЛАСТИ.
ПРИЗНАТЬ ШАНЬГИНА НИКОЛАЯ АНДРЕЕВИЧА ВИНОВНЫМ ПО … СТАТЬЕ УГОЛОВНОГО КОДЕКСА РОССИЙСКОЙ СОВЕТСКОЙ ФЕДЕРАТИВНОЙ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ РЕСПУБЛИКИ В … НАНЕСЕНИИ ТЯЖКИХ ТЕЛЕСНЫХ ПОВРЕЖДЕНИЙ … И ПРИГОВОРИТЬ … К ЛИШЕНИЮ СВОБОДЫ СРОКОМ НА ВОСЕМЬ ЛЕТ … С ОТБЫВАНИЕМ В МЕСТАХ ПРИНУДИТЕЛЬНОГО ЗАКЛЮЧЕНИЯ СТРОГОГО РЕЖИМА.

РАССКАЗЫВАЕТ ИГОРЬ МАНКИН.
 
Я вообще-то про всё это дело мало что знаю. Я ещё очень маленький был, когда всё это произошло, так что помню всё очень смутно, тем более, что Витька был намного старше меня, лет на шесть-семь, я точно не знаю. Он вроде бы моему брату, Володьке, ровесник. Они даже по-моему дружили, так что если вам поподробнее нужно узнать, то лучше к Володьке обратиться. А так расскажу, конечно, всё, что помню. Всё это зимой было, в зимние каникулы, то ли сразу после них… Или это в воскресенье было, потому что больших ребят много было. Они не учились, и сделали у колодца большую снежную горку и водой залили, чтоб кататься лучше было. Витька вот как раз, Володька наш, Серёга, Васька, вот там прямо, возле колодца. Мы всегда здесь играли. И от дома недалеко, и от ветра дома и сады закрывают. Очень удобно. Так вот, мы все на этой горке и катались. Раскатали лёд, здорова так было, я и сейчас это помню… В детстве же любой малости радуешься. Тем более в те времена – игрушек ведь особых не было, жили мы все небогато, так что горка  эта для нас была большой радостью. Ну вот, с этой горки отец Витьку домой и позвал. А обо всём остальном мы только потом узнали, уже после всего. Я, по-моему, даже и не понял ничего тогда. Или просто внимания не обратил. Знал, конечно, но вот не затронуло это меня почему-то… Теперь стыдно даже.
Ну, а дядю Колю я как следует узнал только тогда, когда он из тюрьмы вернулся. А до того вообще его не помню… Ну что, мужик как мужик, голос только хрипловатый, а так… Ну, в общем, по нему не скажешь. Были у нас и похлеще его подонки в деревне. Один вон гад на Наташку Матвееву, ей тогда всего-то лет двенадцать было, а то и ещё меньше, собаку свою, восточно-европейскую овчарку натравил всерьёз. Хрен его знает, за что. Чуть её эта собака не загрызла насмерть, все ноги и руки у неё были изглоданы. А Наташка после этого чуть ли не год заикалась. Еле-еле вылечилась. Или дядька мой, совершенно, между прочим, трезвый, в нас, совсем маленьких, колом, на который козу привязывают, а это штырь такой металлический, сантиметров пятьдесят в длину и острый, швырял. Слава Богу, не попал и не убил никого. А мог бы. Так что всякого дерьма хватало. Ну и дядя Коля их никого не хуже. Хотя, конечно, я его не оправдываю.

РАССКАЗЫВАЕТ ЛИДИЯ ГРИГОРЬЕВНА МАНДРЕКО.
   
Да, я помню этот печальный случай. И Витю, конечно, помню. Такой худенький мальчик, робкий какой-то, всегда задумчивый. Учился он не очень хорошо, тугодум. Но это, в общем-то, свойственно для всех деревенских детей. Плохая генетика,  народ в своей массе некультурный, детьми все занимаются мало, ну и водка, конечно.
Вот Николай Андреевич, Витин папа, он очень резко выделялся из этой толпы. Он же офицер, лётчик, хотя тогда уже был в отставке. Очень культурный. вежливый, но и строгий человек. Армейская косточка. И он очень следил за Витиной успеваемостью. Я думаю, всё это произошло случайно. Всякое бывает.

ИЗ ДНЕВНИКА УЧАЩЕГОСЯ 3-ЕГО "А" КЛАССА ...СКОЙ СРЕДНЕЙ ШКОЛЫ ВИТИ ШАНЬГИНА.

математика - 4 (хорошо).
русский язык - 3 (удовлетворительно).
физ. воспитание - 4 (хорошо).
литература - 5 (отлично).
изобразительное искусство - 4 (хорошо).
поведение - удовлетворительно.


РАССКАЗЫВАЕТ ОТЕЦ ВАСИЛИЙ (ЕПАНЧИНЦЕВ).
 
 Вы понимаете, я вам по этому поводу ничего сказать не могу. Да и то, что вы мне сейчас рассказали, ничего не меняет и не значит. Христос всемилостив и готов понять, простить и принять любого человека, совершившего любой, слышите - любой грех. Единственное условие здесь - это искреннее раскаяние грешника. Искреннее, полное и чистосердечное раскаяние. Поэтому и меня, священника, подобные вопросы не занимают. Церковь выше мирской суеты.
А если вас интересует Николай Андреевич как мой прихожанин, то могу вам сказать, что ни одной службы он до самой своей смерти не пропустил. И я верю в его искренность. И Бог ему судья.

ВЫПИСКА ИЗ ИСТОРИИ БОЛЕЗНИ ВИКТОРА ШАНЬГИНА, 10 ЛЕТ.
МАЛЬЧИК ПОСТУПИЛ В ...РАЙОННУЮ БОЛЬНИЦУ ... С МНОГОЧИСЛЕННЫМИ УШИБАМИ ... И ЖАЛОБАМИ НА НЕПОДВИЖНОСТЬ И ПОТЕРЮ ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТИ НИЖНИХ КОНЕЧНОСТЕЙ ... ПРИ РЕНТГЕНОЛОГИЧЕСКОМ ОБСЛЕДОВАНИИ ... ОБНАРУЖЕНО ... ПЕРЕЛОМ ПОЯСНИЧНО-КРЕСТЦОВОГО ОТДЕЛА ПОЗВОНОЧНИКА ... С ПОВРЕЖДЕНИЕМ СПИННОГО МОЗГА ... СОТРЯСЕНИЕ ГОЛОВНОГО МОЗГА ...

РАССКАЗЫВАЕТ НАТАЛЬЯ МАТВЕЕВА.

Мы с Шаньгиными соседи, через дорогу живём. Ну, что о них можно сказать... Хозяйственные люди, трудолюбивые. Что дед Андрей, что баба Наташа. Они до самой старости даже корову держали. У нас, в Подмосковье, это большая редкость была даже тогда - ведь выпасов никаких нет, всё поотрезали, везде запретили и пасти скотину, и косить. Всё вокруг колхозное, а не моё.
А дядя Коля с семьёй всё по разным местам ездил, он же в армии служил. Они в деревню вернулись уже, когда Витьке в школу нужно было идти. Ну, они и осели. А больше о них и сказать нечего, они обособленно жили, сами по себе. Тихо. Да и после этого ужасного случая особенного шума не было. Посадили дядю Колю -  и посадили. Стал Витька на всю жизнь инвалидом - ну и стал. Кому какое дело? У всех свои заботы.

РАССКАЗЫВАЕТ АШОТ СУРЕНОВИЧ АМБАРЦУМЯН.

Да, помню, конечно. Очень печальный случай. Совершенно ничего невозможно было сделать. Сами понимаете - позвоночник. И спинной мозг повреждён. Даже и в современных условиях. В лучших клиниках ничего порой не получается. Мы пытались, правда, но это... как бы для очистки совести, что ли. Заведомо ясно было, что ничего тут не поделаешь. Так и вышло. А терапия здесь не помогает вовсе. Так что - инвалидность. Полный парез нижних конечностей. Простите, у меня скоро операция...

РАССКАЗЫВАЕТ ИГОРЬ МАНКИН.

Да чего я могу рассказать-то? Не помню я почти и деда Андрея. Ну, высокий вроде бы был старик, лысый, худой. Вроде бы молчаливый. Я, помню. Почему-то его побаивался. Может, как раз после этого случая. А баба Наташа наоборот была маленькая, сухонькая, сгорбленная такая, как Баба-Яга. И говорливая, всё время как кого-то увидит, так и заговаривает. И всё так снизу в глаза заглядывает. Я её тоже недолюбливал. Да и бабушка моя, покойница, почему-то её не любила. Дед Андрей умер уже очень давно, не упомню. А вот баба Наташа умерла уже когда дядя Коля из тюрьмы вернулся. Она слегла… Ну, там разное говорили, я думаю, это у нас натура такая, если уж раз прокололся, то на тебя всех собак понавешают. Всегда тебя с удовольствием обосрут, извините, пожалуйста… Ну, какая разница, кто там что говорил, не верю я этому. Никто ж ничего не знал, он очень замкнуто жили. Как говорится, не судите – да не судимы будете. Да и вообще – не моё это дело.

РАССКАЗЫВАЕТ МИХАИЛ КОРОСТЫЛЁВ.

Чё ты, мужик, ко мне доёбся? Хрен ли я тебе чё-то буду рассказывать? На *** ты мне нужен со своим ебучим магнитофончиком? Хули ты тут по деревне ходишь, и воду, сучара, мутишь? В глаз захотел? Ну и чё – Колька? Хули мне Колька, кады он уже в ящик сыграл, а я ещё живой покуда?  Ну, помер и помер, и хуй с ним, и мы все сдохнем, кто раньше, кто позже. Чё такое – как помер? Жил-жил, да и помер. Похмелился не тем, вот и помер. А чё страшного? Ну, ты, бля, даёшь – страшно… Вон Санька Царёв в позапрошлом году лёг пьяный спать, да сигаретку, бля, закурил на сон грядущий… Ну, бля, и заснул к ****е матери навеки вечные… Чё – как так заснул? Сгорел, грю, на хер, вместе с диваном. Ну и дом, ети твою мать, конечно, тоже… А то, бля, страшно… У меня, бля, вон туберкулёз в последней стадии, годок-то и осталось токо жить. А я же ни хуя не ною, вона, кажный день пьян, сыт, и нос в табаке… Чё лечиться? Да пошёл ты на хуй со своими советами… В жопу их себе запихни… Давай, вали от сюдова к ебене матери…


РАССКАЗЫВАЕТ ВАЛЕНТИНА РОГОВСКАЯ.

Господи, но почему вас так заинтересовал именно этот человек? Что, нет вокруг нормальных, хороших людей? Что за время сейчас такое, почему сейчас всех интересует только грязь, мерзость? Ну, что вам интересно – ну, искалечил он ребёнка, сделал инвалидом на всю жизнь. Впрочем, что ж это за жизнь была у этого несчастного мальчика. Вы знаете, он же лет десять по больницам пролежал с парализованными ножками… Уже почти взрослый стал, а потом умер. Вы бы лучше про мальчика этого несчастного что-нибудь написали, каково это было – лежать ребёнку одному-одинёшенькому, беспомощному, среди чужих людей… И не день, не неделю, а годы… Целых десять лет… И постепенно взрослеть и осознавать, что ты больше никогда не выйдешь отсюда… И быть ненужным никому, никому… Вы знаете, что ни мать, ни бабка с дедом, ни уж тем более отец, к нему в больницу не ходили? Здесь же не скроешь ничего… Сразу после того, как узнали, что он на ноги больше не встанет, так и перестали к нему ходить. Поставили, значит, на нём крест… Интересно, да? Ещё хотите?... Ну, вот теперь-то я точно знаю, почему вас все шакалами называют. Ну, тогда слушайте дальше… Коля этот отсидел свои восемь лет как нив чём не бывало, он же военный лётчик, здоровье лошадиное, а уж кулаками работать он не только с детьми умел, всегда этим отличался, мерзавец. Ой, да отстаньте вы от меня, не хочется мне всю эту гадость вспоминать… Тем более, я всегда его недолюбливала, с молодости. Ну ведь бывает же так – отвратителен тебе человек. Ну, вот и он для меня так же, безо всяких на то причин. Не хочу я сейчас говорить, поймите вы меня. Не хочу…

РАССКАЗЫВАЕТ АННА ИВАНОВНА КОЛЫЧЕВА.

Ой, да как же… Такая страсть, разве ж забудешь такое. Малюсенький мальчоночка, худенький, дробненький. Парализованный, да весь прям сплошь в синяках, что вы… Ужас… Я ведь не один год в больнице-то проработала, но чтоб что-нибудь подобное – и не припомню даже. Уж каких мужиков избитых с улицы привозили, но таких не было. Да ещё ж ведь и ребёночек. Но он молчаливый был, всё терпел. Вообще Витенька терпеливый был, Царствие ему Небесное. Десять лет отмучился, и ни слова жалостного от него никто не слыхал. Мученик несчастненький, страдалец-то наш… Да, всё так и лежал десять лет, как травиночка тоненькая да слабенькая, тянулся, тянулся к солнышку, да так и не пробился на свет, так и зачах… Бледненький всегда был, тень от человека только одна. Да, а вот как в самом начале у него синяки сходить начали, побледнели, позеленели, а там звезды начали проступать по всему телу. Отец-то его, изверг этот, видать, ремнём его солдатским полосовал… Пряжкой… Так то вот…


ИЗ СВИДЕТЕЛЬСТВА О СМЕРТИ ШАНЬГИНА ВИКТОРА НИКОЛАЕВИЧА, 19 ЛЕТ. ПРИЧИНА СМЕРТИ – ОСТРАЯ СЕРДЕЧНАЯ НЕДОСТАТОЧНОСТЬ.

РАССКАЗЫВАЕТ ВАЛЕНТИНА РОГОВСКАЯ.

Ну что вам опять от меня нужно? Что значит – почему недолюбливала? Да мало ли почему… Я вот тогда развелась с мужем, да в деревню к маме вернулась. Одна сына воспитывала. Молодая ещё. Ну вот, раз сын мой где-то собаку подобрал. Приблудилась она к нему, вроде, когда он из школы возвращался, а может быть, он и сам её приманил, он у меня всегда животных любил, а о собаке так вообще мечтал. Мы раньше-то её просто содержать не могли, у мамы пенсия восемнадцать рублей, да я только на работу устроилась, в доме мебели никакой, кругом в долгах, как в шелках, сами впроголодь жили, какая уж тут собака. А здесь вроде бы полегче стало, да и собака такая хорошая, дворняга, конечно, но умная очень, взрослая, чем-то на лайку похожая. В дом не лезет, на терраске жить приспособилась, чужих никого не пускает, облаивает. Строгая такая собака. А нам только такая и нужна-то, а то что ж, я, мать да сын, кто хошь обидеть может, кому только в голову взбредёт. А тут – какая-никакая, а всё ж защита. Ну, я и согласилась, мол, пускай, думаю, живёт. И вот раз я на колодец за водой пошла, ну, и пёс этот за мной увязался, он у нас без привязи жил, на свободе, сам себе хозяин. Ну и стал этот пёс Кольку Шаньгина облаивать, он вроде тоже на колодец хотел пойти, или просто мимо проходил, у них там дом рядом, сейчас и не помню точно. Ну, а этот Колька посмотрел-посмотрел на пса-то, ну и говорит мне, знаешь что, говорит, Валька, я так думаю, ты нарочно такого кобеля завела, небось, живёшь с ним? Небось, он говорит, тебя трахает? Я так и обалдела. Вот ведь гад-то какой! Мне ж даже в голову такое бы не пришло, а он, тюремщик проклятый, чего выдумал… А я ж с молодости его знаю, у него язык всегда такой поганый. Ну, я ему чего-то там такое грубое ответила, дескать, сам ты дурак, ну и пошла домой. А у самой ноги подгибаются. Весь день дома думала, что да как, а потом всё же решила избавиться от пса. Колька, он же та ещё сволочь, пустит по деревне слушок, а люди-то на грязь падкие, тем более, что я разведённая, чему хошь поверят, а уж раз замажешься, потом и вовеки не отмоешься. А про меня и так каких только гадостей не говорили,  так что это уж выстраданное. Ну, я попросила мужика знакомого, он и увёз его, пса-то, куда-то. Жалко было, и сын плакал, но уж лучше так… Что, разве это не причина?
Да и потом с тётей Натальей-то там не всё чисто… У неё ноги всегда были слабые, вот года через два, как Колька-то с тюрьмы пришёл, она и слегла совсем. Не знаю уж, как он там за ней ухаживал, мы с ним, естественно, не общались никогда, но вот перед смертью её он то ли уезжал куда, то ли просто пьянствовал где-то… Дня три его не было… Оставлял ли он ей покушать да попить, не знаю… Но после этого она и скончалась вскоре… Нехорошо, конечно, о покойниках такое говорить, но что было, то было… Это когда Колька этот жив был, все молчали, боялись его… Он ведь не только языком, но и руками отделает, не разбирая, бабка ли, мужик ли, ребёнок… Сами же наслушались, небось. А что верующий? У нас ведь как? Не согрешишь, так и каяться не в чем. Смешно.

РАССКАЗЫВАЕТ ВЛАДИМИР МАНКИН.

Ну, мы с Витькой всегда дружили. С того самого момента, как они в деревню приехали. Ну, а как же иначе – в одной деревне жили, в соседях, в одном классе учились…Так вот всё и получилось. Я уж, если честно, уже сейчас его и не помню хорошо… Ведь столько лет прошло. Играли мы вместе, кораблики делали…Вот кораблики у него всегда хорошо получались, лучше, чем у меня. Отца своего он всегда боялся, он его часто бил…  Не так, конечно, как в последний раз, но бил. Это, в общем-то, не такая уж и редкость была, наоборот, мало кому у нас в деревне не доставалось. Меня тогда это особенно и не удивляло… Жалко его, Витьку-то, было, конечно, но что мы могли сделать?  Нам и было-то всего лет по десять. Что ещё… читать он любил, потом, помню, всё хотел из дома убежать, только боялся, что если он убежит, отец вместо него начнёт мать бить, или сестрёнок. А если поймают, говорит, то он меня совсем убьет. Так то ж на то и вышло. Не убегал он, а всё равно его убили…
Нет, после того я его никогда не видел, больница ведь у нас районная далеко, а я ещё маленький был, одного меня не отпустили бы. А после его в какой-то санаторий перевели, что ли, или в дом инвалидов… Не знаю точно… А умер он вроде бы опять в нашей больнице, или я путаю чего… Не могу точно сказать…

РАССКАЗЫВАЕТ ТАТЬЯНА ВАСИЛЬЕВНА МАТВЕЕВА.

Сама я ничего не знаю, чего уж не видала – того и не видала, врать не буду, а что бабки-то говорили, за то я поручиться никак не могу. Мол, тётя Наташа, когда они её обмывать да обиходить перед похоронами пришли, не в доме самом лежала, а там у них сенцы были такие неотапливаемые, вот там она и лежала… Ну и про постель… мешок с соломой, весь проссаный… Но так ли, нет ли – ничего не скажу, сама не видала. А от этого Кольки-то чего хошь ждать можно. Тем более в последнее время он крепко зашибать стал, ну и не до матери ему уж было. Они, пьянь-то деревенская, и моего мужика хотели к себе затянуть, когда он группу-то получил. Мой-то уж и сам рад вроде б был, а потом посмотрел-посмотрел на них, да и говорит мне, нет, мол, Таньк, чем с такими водиться, лучше в крапиву голым задом садиться. Всё, мол, на халяву выпить норовят. Или стянуть чего. А у нас откуда деньги? Мой-то, хоть и на первой группе был, а всё дома подрабатывал, если силы были. Он у меня жестянщик хороший, так вот машины и выправлял. А то бы мы давно по миру пошли. А этим алкашам ничего не надо, лишь бы водочка была.

ИЗ СВИДЕТЕЛЬСТВА О СМЕРТИ ШАНЬГИНОЙ НАТАЛЬИ ФИЛИППОВНЫ, 72 ЛЕТ. ПРИЧИНА СМЕРТИ – ОСТРАЯ СЕРДЕЧНАЯ НЕДОСТАТОЧНОСТЬ, ИШЕМИЧЕСКАЯ БОЛЕЗНЬ СЕРДЦА.

РАССКАЗЫВАЕТ НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ БЕССОНОВ.

А документики у вас есть?...  Так… А направление от редакции?... Ага… А с начальником отделения милиции вы говорили? И что он сказал? А разрешение дал?... Вы подождите здесь, пойду к нему зайду, поговорю, узнаю всё как следует… Что значит – секретно, не секретно? Я, между прочим, на службе. Без разрешения… Это у вас там гласность, а здесь милиция, орган Министерства Внутренних Дел, между прочим…
Ну и чего вас интересует? Какой-такой Шаньгин? А, Борки… Ну да, помню, и чего? Нормальный мужик, своё отсидел, замечен ни в чём не был… Что значит – пил? Ну, пил, наверное, кто ж нынче не пьёт? Сейчас все пьют. Не знаю ничего такого, ни в чём замечен не был…
Ну не знаю я, за что он сидел, мне-то, в конце концов, какое дело, отсидел, значит, по делу, значит, сколько положено и где положено. Теперь после отсидки мы не преследуем, сами знаете. А я на том участке всего пять лет, некогда мне во всякое дерьмо влезать. Тут, между прочим, и без этого работы непочатый край. Да какое мне до него дело?... А если в поле зрения органов милиции не попал, значит, ни в чём  замечен не был.

РАССКАЗЫВАЕТ МИХАИЛ ЦАРЁВ.

Не, Колька был мужик нормальный, ничего не скажешь. Ну и что, что отсидел, мало ли кто сидел. Меня вон тоже моя сука в ЛТП сдала на два года, от алкоголизма, дескать, лечиться. А какой я алкоголик ей? Хочу – пью, не хочу – не пью. Ну и вот тоже сидел же, как это по-вашему получается. Не Руси, как говорят – от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Завсегда у нас так было. Был бы человек, а статья на него всегда найдётся. Ну и что ж, что за сына? Понятное дело, нехорошо получилось, не рассчитал мужик… да это со всяким может случиться. А вот что отсидел, да нормальный пришёл – дело другое. У нас вон Миша Бля-Бля, тот вон каким гандоном вернулся. Сам, сука пить бросил, так начал стерва самогонку блевотную на продажу гнать. А потом вообще на спирт «Рояль» перешёл. От него сколько уж мужиков путных передохло, ….

ИЗ СВИДЕТЕЛЬСТВА О СМЕРТИ ШАНЬГИНА НИКОЛАЯ АНДРЕЕВИЧА, 59 ЛЕТ. ПРИЧИНА СМЕРТИ – ОТРАВЛЕНИЕ.

РАССКАЗЫВАЕТ НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ БЕССОНОВ.

Как его мёртвого-то обнаружили? Ну, это помню… Кто-то из соседей вызвал, говорят, мол, свет в доме горит, а его не видать.  И дорожку не чистит, и за водой не ходит. Ну, приехали мы, дверь не закрыта входная. Зашли. Ну, уж понятно было, что к чему, между прочим. Так что – готов. Ну и всё… Выжрал эссенции уксусной, небось, с похмелья. А как понял, что чего-то не то, отлиться попробовал. Воды, небось, нахлебался, и – два пальца в рот. Весь пол кровью заблевал, а всё равно ничего не помогло, нутро-то ему уже, видать, сожгло. Ну, и мучился, пока не издох. Похоже, что долго. Но до кровати смог доползти, в ней и копыта отбросил. А чего тут ещё запоминать, этих алкаши тут за зиму штук по десять в ящик убираются. Не он первый, не он последний, между прочим, все там будем.

24.12.1996.