Когда меркнет красота

1.
Он сидел на подоконнике в коридоре, уперев лоб в колени.
Олька спешила домой, экзамен задержали, было уже шесть часов, а дома ждал Павлик, но все равно она задержалась на площадке.
- Эй? Ты чего?
Его плечи перестали подрагивать, он поднял красные опухшие глаза.
- А?
- Все в порядке?
- Нет. Ничего не в порядке. Иди давай.
Олька оскорбилась. Так вот один раз проявишь добродушие, а тебе хамят.
- Ну и хрен с тобой, умник.
И она побежала вниз. Темнело уже, а дома Павлик, а домой еще ехать и ехать.
Он догнал ее уже у ворот универа.
- Эй, Олька! Прости меня. Пожалуйста. Но у меня все не так. Могу я проводить тебя? А то темно уже.
Олька поджала губы, состроила оскорбленное лицо, посмотрела на него сверху вниз.
- Ну, проводи. И я все прощу.
Он сунул руки в карманы и зашагал рядом. Она вспомнила, как его зовут – Иосиф. Что он однокурсник ее, что он на полголовы ее ниже. Что он вообще ни с кем не разговаривает. Что она вообще о нем ничего не знает.
- Где ты живешь?
Он шмыгнул носом, причесал пятерней русые волосы.
- На Ленина.
- А я на Декабристов. Совсем не по пути.
Он пожал плечами, потер нос рукавом толстого серого свитера.
- Фигня. Я провожу.
Олька шагала вперед, старательно цокая каблуками, Иосиф плелся чуть сзади, опустив голову, сунув руки в карманы потертых джинсов и поминутно спотыкаясь.
Ольку оскорбляло то, что он на нее не смотрит. На ее тонкую талию, на красивый пышный зад, на копну светлых, как солома, волос, на стройные длинные ноги, пикантно облепленные тонкой белой джинсой. Ее задевало то, что он не пытался ей понравится, что не заискивал и не заговаривал, что думал о своем.
- Ты был так расстроен, да?
- Неважно. – буркнул он в ответ и снова затих.
Олька закусила губу и, гордо вскинув голову, зацокала еще быстрее. Он прибавил шагу.
Почти у самого дома у нее завибрировала сумка. Звонил Павлик.
- Зайка, прости меня, но я не приду сегодня, у меня мама помочь просит. Ты не обидишься?
- Нет, конечно, нет, дорогой. В следующий раз, ладно?
- Конечно! Ну, пока, солнышко. Люблю, люблю, люблю!! – и короткие гудки.
Ольке стало обидно и досадно до слез. Весь день какой-то не такой. То экзамен с десяти до шести, то Валька, подруга лучшая, обиделась на то, что она сказала про ее больного на всю голову Сереженьку, теперь вот Павлик не приехал. Получается, зря и джинсы  белые надевала, и белье любимое, и с макияжем все утро возилась…
У подъезда Иосиф уточнил, поднимется ли она самостоятельно и без приключений.
Олька, мило улыбнувшись, предложила попить чаю.
- Нет, извини, мне пора. – он сделал ручкой и исчез за углом.
Олька грязно выругалась и, раздраженно цокая каблуками, поднялась к себе на этаж.

Через три дня она высмотрела Иосифа в очереди на экзамен. Он сидел у батареи, неестественно бледный, листал конспект и широко зевал, прикрываясь рукавом.
- Привет!
Он помахал ей рукой, и снова уткнулся в тетради.
Олька разочарованно отошла.
Ну, как же так? За ней весь курс табуном ходит, в рот ей смотрит, а этот как снулая рыба – ничего ему не надо, и даже не смотрит. Гей, наверное, решила Олька.
Экзамен она счастливо провалила, потому что они с Пашкой все три дня провели у него дома, и им было не до учебы. Договорившись о пересдаче, она выпорхнула из аудитории. И споткнулась об Иосифа, или Ёсю, как она его про себя называла.
- Я подумал, что тебя опять надо проводить. – и он взглянул на нее золотистыми глазами.
- Спасибо, не надо. – она отвернулась и зашагала по коридору.
- Как хочешь. Ну, пока.
И он опять растворился.
Ольке расхотелось ругаться.

На следующий экзамен – последний в сессии – случилось ЧП. Иосиф упал в обморок. Вышел и упал.
Тогда Олька вспомнила его фамилию – Наумов.
Скорая с мигалкой увезла бледного, со слипшимися волосами, обмякшего Ёсю, студенты погудели, обсудили и вернулись к экзамену.
Олька сдала на пять. А потом узнала у старосты, куда увезли Иосифа, купила в магазинчике соку и бананов и отправилась в больницу.

Пахло хлоркой, было холодно.
В приемный покой пускали только с пяти часов, поэтому Олька покурила на лавке у входа.
Синие бахилы моментально порвались на каблуках, скользили по влажному от уборки линолеуму, приходилось ступать очень осторожно, чтобы не сверзиться на глазах у всего отделения.
Она постучала в дверь палаты. Веселый голос радостно проорал «Да-да?!», и она вошла.
Обладатель радостного голоса сидел на кровати, болтая ногами и ковыряя маленький ноутбук.  Из крошечных колонок неслось что-то невнятное типа «топливный фильтр пошел по ****е, мы играли по клубам в Питере и в Москве». Был он высок, толст, с яркими красными щеками и густой черной шевелюрой. А еще он был один в палате.
- Ой, простите, пожалуйста, - захлопала ресницами Олька, - А Иосиф, ваш сосед?..
- А он ушел на процедуры. Вернется сейчас. Да вы присядьте, - добродушно хохотнул краснощекий, - А вы девушка его?
- Нет, что вы. Сокурсница просто. Проведать решила.
- Красивые у него сокурсницы! – подмигнул толстяк.
Олька зарделась и потупила взгляд. Ну вот, мужик как мужик, кокетничает. Значит, дело не в Ольке, а просто Ёся не хочет ей любоваться.
Дверь приоткрылась, и бледной тенью в палату втиснулся Иосиф в пижаме, с перевязанным локтем, бледный, с полотенцем на шее.
- Олька? А ты тут что?
- А я тебя решила проведать. Вот, сок гранатовый и бананы.
- Спасибо тебе большое, - парень прошлепал до своей койки, тяжело сел. – но с чего это вдруг?
Олька подбоченилась.
- Тебе что, неприятно?
- Нет, нет, что ты, мне приятно, я удивлен. Спасибо, Олька.
Толстяк шумно пошел курить, оставив их одних.
Олька присела на кровать к Ёсе.
- Послушай, Иосиф…
- Можно просто Джо. Так и проще, и, вроде, не так чуждо…
Олька кивнула.
- Хорошо, Джо. Я хотела спросить. У тебя что-то стряслось, да?
Он отвернулся, дернул плечом.
- Ну, так, да. Наверное.
- Расскажешь?
- НЕТ.
- Не кричи. Я просто хочу помочь. Я же вижу, как ты себя загонял. Когда ты выйдешь?
Джо пару секунд вспоминал, потом нехотя ответил:
- Три дня. И домой.
- Ты бы зашел ко мне. Я очень хочу пригласить тебя на чай, правда! – Олька изо всех сил хлопала длиннющими ресницами, небрежно откидывала волосы с круглого плечика и качала туфелькой, но Джо словно бы не замечал ее ухищрений. – Зайдешь?
- Зайду.
- Этаж пятый, квартира двадцать восемь. Подъезд ты знаешь. Ладно, выздоравливай. Пока.
- Пока. Спасибо.
Олька, кокетливо вертя бедрами, вышла из палаты, расстроенная и уязвленная.
Обратить на себя внимание этого буки ей стало жизненно важно. Он выбивался из ряда всех известных ей мужчин. Она нравилась всем. И все ее хотели. А Ёся ее не хотел. Поразительно. Так не бывает.

2.
Спустя неделю Джо сидел у Ольки на кухне и пил чай. Мама, хитро улыбаясь, убежала к подругам, Павлик улетел с папой в Швейцарию кататься на лыжах, папа два дня как был в командировке.
Иосиф сидел на табуретке, подогнув под себя ногу, и тянул из кружки крепкий зеленый несладкий чай. Олька сидела напротив, курила и пила обжигающий кофе. На столе красовалась бутылка сливочного ликера и смешной торт с зефирными зайцами – Джо принес к чаю.
- Тебе и правда интересно, что у меня случилось?
- Ну конечно. Я бы очень хотела выслушать, помочь…
Джо вздохнул, отвернулся, скривившись от дымного колечка.
- Ну ладно. Это длинная история.
- Время у нас есть.
- Как скажешь, Оль, как скажешь.

Мне было очень тяжело. Родители поступили очень хитро – как только мне исполнилось 18, они сказали, что содержать меня – дело неблагодарное, и что я теперь должен одевать, обувать и кормить себя сам, да сверх того обязан был платить за свою комнату.
Я устроился на работу, ночами подделывал какие-то подписи, делал печати, резал провода… Господи, чем я только не занимался.
А отец только посмеивался, глядя на то, как я умираю от усталости по выходным.
И приговаривал, мол, да, сынок, так вот денежки-то достаются, хо-хо.
А я умирал. Похудел на два размера. Через полгода начал засыпать в универе, и вообще было как-то совсем хреново. Тогда я нашел утешение в Интернете. Блоги, форумы, аська… Я отдыхал в сети. И вот у меня там появился друг. Настоящий друг, который меня слушал, давал советы, у нас были общие интересы…
Я знал его как Кламма, а он меня как Йозефа и мы вместе балдели от Кафки. Я зачитывался «Превращением» и писал ему рецензии, а он мне отвечал. Умный человек, пишет легко.
Короче, полтора года яростной переписки и вот я захотел с ним встретиться. Но я не мог – Кламм постоянно отказывал во встречах, говорил, что не готов и все такое. И когда я начал дергаться и искать в себе изъяны, он написал, что готов со мной развиртуализироваться. Он дал адрес и телефон и сказал, чтобы я приехал.
Я приехал. Короче говоря, Кламм оказался девочкой 13 лет, которая лежала в больнице. Она умирала от рака. И звали ее Марта. Она лежала в палате; меня встретил ее отец, дал мне маску на лицо, халат и сменную обувь.  Она ужасно боялась, что я развернусь и уйду, но я остался. У Марты были огромные глаза, серые с черными точками, тонкая шея, худые руки и бледные губы. Она была чертовски умна и рассудительна.
Я ее полюбил как сестренку. Я носил ей диски и кидал деньги на Интернет – она пользовалась мобильным модемом, сутками не выключала свой ноутбук. 
Когда она пошла на поправку – химиотерапия дала свои результаты – ее отец, с которым мы очень подружились, возил нас в парк, мы гуляли и говорили о книгах, о музыке, о счастье, о любви.
Я говорил, что она заслуживает счастья, а она спокойно отвечала, что решать не нам. И от ее спокойного голоса у меня обрывалось сердце и уносилось куда-то в пучину отчаяния.
Потом получилось ухудшение. Нужна была кровь. Я сдавал кровь, но ее было мало. Потом к ней перестали пускать. Я две недели обивал пороги больницы и просил взять у меня кровь. Но меня прогоняли. Ее отец отыскивал меня у ее окон и увозил домой. А потом приезжал обратно.
И вот я сдал кровь спустя две с половиной недели. С трудом сдал, наврал, что у них путаница с датами получилась. Все равно кровь была нужна и они меня взяли
Ну вот, в обморок тогда упал потому, что просто ослаб.
У Марты планировалась какая-то операция. Пересадка костного мозга или что-то в этом роде. Она даже в сеть не выходила, потому что ее подготавливали.
А когда я в больнице лежал, мне ее отец позвонил. И сказал три простых слова: «Держись, Марта умерла».
И, ты знаешь, что-то умерло вместе с ней. У меня больше нет цели. Красота умерла. Моя маленькая сестренка, мой лучший друг – ее больше нет. Она мне даже не снится, я не знаю, почему. Может, злится, может, просто не хочет видеть нас, мерзких людей и несправедливый мир. Я любил ее как святую. А ее у меня отняли.

Иосиф помолчал.
- Она называла меня Йозеф, на немецкий манер, или Йо-Йо. Она смеялась и цитировала Кафку по памяти. А теперь ее нет, и у меня выгорело все. Я знаю, ты недоумеваешь, почему я с тобой не флиртую. Ты красивая, Оль, правда, красивая. И ты мне, наверное, нравилась бы, но я не могу никого любить. Красоты больше нет. И счастье – это всего лишь Химера. Ты прости меня, Оль, что вывалил на тебя это, но ты просила…
Олька сидела, опустив руку с потухшей сигаретой, по щекам, размазывая тушь, катились слезы. И кто придумал, что размазанная тушь – это красиво? Ее личико сморщилось и стало очень жалким, губы задрожали.
- Джо, я…
- Я пойду. Спасибо за чай, спасибо за то, что выслушала. Потом встретимся, ладно? Звони. Пока.
Он рассеянно поцеловал ее в щеку, влез в свои большие разбитые ботинки и выскользнул за дверь.
Олька уронила голову на руки и разрыдалась.