Зачем апрель?

ЗАЧЕМ АПРЕЛЬ?

  Ромка уже третий час сидел у телевизора и, как всегда, ничего не мог понять из того, что слышал и что видел. Почти ничего. Его давно перестали забавлять рекламные ролики. Исключения составляли лишь те, где присутствовали полуобнаженные модели на фоне великолепных пейзажей, далеких и желанных для любого, коим большинству никогда не посчастливится окунуться в атмосферу счастья и спокойствия в купе с достатком, рядом с одной из представительницей прекрасного пола, которая только и ждет, когда этот достаток начнет вливаться в рекламируемый товар. Но на этот раз подобных фильмов не транслировали. В стране что-то случилось. Иначе бы обязательно показали его любимый сериал. Вместо этого на экране то и дело проскальзывали кислые лица, государственный флаг. Звучала нудная музыка. И так, практически, на всех экранах.

  Он не знал – расстраиваться ему по этому поводу или нет. Не находил себе место. Привычный уклад жизни, почти по расписанию, почему-то дал трещину. Будто отняли или не дали что-то. Что – он не мог понять. Спросить было некого. Мать-старушка с утра пропадала у каких-то родственников, оставив на плите целую кастрюлю щей. Ромка любил покушать. Младший брат еще не вернулся с учебы. И хорошо! Придет уставший и, может быть, не станет его бить. Отца не было. Он его никогда не видел  и ему никогда о нем не рассказывали. Кто-то ему однажды проговорился, что мать их родила для себя, поскольку встретить кого было уже поздно.

  Ромка был старше своего брата Сергея на пять лет. Не смотря на это, тот запрещал называть его братом. Только по имени и обязательно Сергеем, а не Сережей или Серегой. Если Ромка забывался, то ему крепко попадало за это. Мать смотрела на такие отношения сквозь пальцы. Им обоим было как бы стыдно за него. Ромка не догадывался об этом. А если б и додумался, то все равно не понял бы причины. Он и не старался. Принимал, как должное обиды, оскорбления, избиения и презрение. На все это у него было только одно последствие: боль, от которой наворачивались слезы и строгое послушание, следовавшее за нею. О каких-либо других душевных волнениях, способных вызвать в нем протест или, что было бы более ужасно для остальных домочадцев, неповиновение он и не помышлял. Потому что и не догадывался о существовании их в простой человеческой душе. Внутри его мир был понятен, как дважды два. Мнения других Ромку не волновало. Он обыкновенно входил в ступор, когда ему что-нибудь собирались втолковать. Всегда возникал один и тот же вопрос – зачем? Отсутствие понятий о самокритике, самооценке и самоуважении помогали ему в этом деле. Нет переживаний – нет и проблемы. Да и какие могут быть проблемы? Об этом он тоже не имел представления.

  С одной стороны могло показаться, что Ромка вел паразитический образ жизни. Безработный, сидит у матери на шее, безо всяких претензий на будущее. С другой стороны, без него дом давно бы развалился или же выглядел, как многие другие по соседству, где в основном жили, как сейчас принято говорить, неблагополучные семьи. И хотя бесполезно было «втолковывать», он справлялся, практически, с любой задачей. Для этого требовался лишь показ на примере. После он, как машина, в точности выполнял увиденное. Разъяснения по поводу электричества, земного притяжения, суточного круговорота Земли, смены времен года, свойств воды и остальных веществ; что горит, что растворяется, и тому подобное являлись для Ромкиного ума непостижимыми. Способен был только воспринимать понятия «можно», «нельзя», «как», «а ну быстрее», «сделай то», «сделай это», остальное по инерции. Все происходящее в мире являлось неоспоримым и вызывало в нем мало интереса. Помогал в его постижении только собственный опыт, указания родственников и даже посторонних людей. Падение с крыши в малолетстве дало понять ему, что расстояние от поверхности земли много значит. Не скажут снять шапку, так и будет ходить в ней до самого лета. И так каждую весну. А температуру воды до сих пор проверял, опустив в нее палец. Пока один заживает, другой наготове. Но это были мелочи, из-за которых не стоило расстраиваться.
 
  Можно ли сказать, - Доставляла ли ему удовольствие работа или нет? Наверное, да. Когда он уходил в нее с головой, то не испытывал никаких неудобств, так как думать нужно было только о ней и не бояться, что вот-вот кто-нибудь закричит, ударит. Без нее Ромка чувствовал себя потерянным. Единственным спасением был телевизор, да и то, только, когда оставался дома один. В остальное время чем-нибудь да занимался. Если привозили дрова, то не выпускал из рук колун, пока не закончит работу. Перерывы составляли едва на «покушать» и на сон. За этим мать и брат строго следили, боясь, что Ромка может упасть в изнеможении. Но Ромка никогда не уставал. Чинить крышу – до темноты! Навозить воду – до краев! Подмести двор – до последней соринки! Починить забор, помыть пол, вытрясти ковры, протереть пыль – все до последней досточки, угла, ворсинки и пылинки!

  Друзей у него почти не было. Только телевизор и Анюта с соседней улицы. Он всегда выгадывал время для встреч с ней. Это происходило тогда, когда требовалось сходить за водой. Обычно Ромка работал медленно, хоть и безукоризненно, но на это занятие у него уходило меньше всего времени. Дело в том, что дом, где жила Анюта, находился далеко от водоколонки, а Ромкин дом стоял намного дальше. Но, несмотря на это, он умудрялся успеть отвести полную флягу и вернуться прежде ее очередного появления. Он всегда старался быть первым, дабы подольше побыть с ней наедине, пока она ожидала своей очереди. И хотя Анюта была моложе его лет на пятнадцать, намного умнее и внешне не уступала первым красавицам города, общение с Ромкой ее ничуть не смущало, и не пугало. Она привыкла к нему еще с детства. Давно свыклась к странностям человека, которого многие сторонились.

  Анюта, пожалуй, была единственной, с которой он мог поговорить. Не спросить, не выслушать, не кивать и отводить глаза, а именно поговорить. Правда, по-своему.

  - Здравствуй Анюта!
  - Привет Вова!
  - А я опять первый!
  - Молодец! Ты всегда первый.

  При этих словах Ромка всегда улыбался и как бы убирал руку с рычага, чтобы уменьшить напор воды. Он бы сам до этого не додумался, если бы не случайность, когда по невнимательности у него несколько раз соскальзывала рука. Брат после этого сильно ругал его, желая быстрее помыться в бане. И однажды даже прибегал и показывал, как надо делать. После этого Ромка понял, что если можно быстрее, то можно и медленнее. Это было одно из немногих его умозаключений.

  - Вода кончилась?
  - Да, как и у вас.

  На это Ромка ничего не отвечал. Он не умел лгать в  глаза. Только в тихую. Мог лишь скрывать, молчать. Он чувствовал или знал, что если скажет о том, что специально опустошает почти полные бочки ради встречи с ней, то Анюта его не поймет.

  - Скорее бы весна!

  Анюта часто произносила эту фразу. И Ромка никогда не мог понять к чему она. Он и подумать не смел, что Анюте приходится, как и ему, практически одной выполнять всю работу по дому. Не знал об отчиме - пьянице. Что мать ее боится его как огня и, чтобы прокормить семью, устроилась на две работы и дома почти не появлялась. Сводный брат, еще совсем малец, находился под присмотром Анюты. Она водила по утрам его в детский сад на другой конец города, а приходя со школы, забирала обратно. Она была и матерью, и сестрой, и хозяйкой в доме одновременно.

  А вопрос о весне был прост. В середине апреля начинал работать летний водопровод. Тогда не нужно будет ходить за водой на колонку и ее не легкая жизнь хотя бы до осени станет чуточку легче.

  Но и этого Ромка не понимал. Если бы она сказала «апрель», то вздрогнул бы. Для него это слово было самым страшным на свете. Оно означало расставание. И до самых холодов он ее почти не увидит.

  Потом она начинала говорить какую-нибудь ерунду о школе, о подругах, о каких-то науках, книгах, театре. Не смысля в этом ровно ничего, Ромка наслаждался только ее голосом со звонкой хрипотцой, любовался улыбкой и ямочками на розоватых щечках с еле видимым редким пушком и даже толстой голубой веной, которая спускалась от уха до подбородка – настолько у нее была белой кожа. В глаза он смотрел редко. Он почему-то боялся ее взгляда и при разговоре всегда наблюдал за пухлыми губками и ровными белоснежными зубами.

  Расставались просто.

  - Пока! – говорил он.
  - До встречи! – отвечала она.

  «До встречи!» отдавалось в голове, стараясь удержаться в памяти звонким, нежным голосом.

  И, вот, только сегодня Ромка узнал, что уже апрель. Все валилось из рук. Единственное, на что у него хватало терпения – телевизор. Но и он не мог помочь унять его тревогу. Не знал о чем думать, что делать, как дальше быть. Внутри что-то неприятно сжималось, да так, что возникало желание плакать. И он плакал. Правда, получалось у него это тихо. Лишь слезы и бесшумный стон выдавали его.

  Мать давно привыкла к странностям сына и не предавала значения душевным переживаниям уже взрослого тридцатидвухлетнего мужчины. И хотя она не раз говорила ему, что он уже взрослый, когда это нужно было для нравоучений, она так не считала. В ее глазах он всегда оставался шестилетним мальчиком, переболевшим, в свое время, менингитом.

  У брата же подобные выходки не вызывали ничего, кроме ухмылок и издевок. Он знал что над ним смеяться не стоит. Несмотря на спокойны нрав Ромки, он, все-таки, опасался его, тем более, когда однажды увидел его в «сжатом» состоянии после насмешек друзей, пришедших как-то подвыпившими. Никто тогда не заметил этого. Тогда он понял, что смех над братом может послужить причиной взрыва. А к чему это могло привести, не мог знать никто, даже сам Ромка.

  - Завтра подключат водопровод, - сказал он утром Ромке, как бы, между прочим. – Уже пятнадцатое апреля.
  - Зачем апрель? – удивился Ромка больше тому, как спросил, и повторил, - Зачем апрель?

  Брат как раз собирался выйти из дома, но, услышав вопрос, замешкался у двери.

  - Действительно, зачем? – произнес он с серьезным видом и посмотрел в потолок, задумался и принялся рассуждать, впялив взгляд в потолок. – Весна! Весна, брат! Пора любви. Птички поют, девчонки куртки снимают нам на радость. Точно! Пора кому-нить в любви признаться. Так, на недельку! А потом еще. И еще…

  О том, что весна здоровый, полный жизни организм Ромки и так знал в отличие от своего хозяина. Он требовал и ждал каждый день на протяжении вот уже нескольких лет. Он рвался наружу по ночам и находил удовлетворение только во снах. А днем заставлял глаза смотреть на женщин, не имея власти над хозяином, чтобы заставить его облегчить страдания, насылаемые природой. Да, Ромка смотрел телевизор и, все же, был не в силах сопоставить порой увиденные сцены подобного содержания с тем, что требовал организм. В этом отношении он был, как не странно, романтиком, приписывая происходящее с ним чувству, испытываемое к Анюте. И это являлось еще одним открытием. Кажется, он догадывался, что это за чувство, хоть и не мог дать ему названия.

  «Признаться в любви» - даже эти слова брата не смогли навести на нужную мысль.
Зачем апрель? Вот что волновало.

  Зачем – странное слово.

  Большей частью Ромка мыслил образами и подобные словосочетания вводили его в ступор, тем более, если приходилось произносить их самому.

  Может, поэтому сегодня телевизор его не так занимал, как раньше. Перед глазами была Анюта. Вот она идет с ведрами и уже издали улыбается ему. Подходит, здоровается, ждет своей очереди, говорит с ним. Затем он везет флягу спиной вперед, продолжая смотреть на ее удаляющуюся фигуру, пока не спрячется за забором соседнего дома.

  И всего этого больше не будет.
  Во всем виноват этот апрель!

  На следующий день Анюта, все-таки, пришла на колонку.

  - Привет, Рома! А ты чего? Водопровод не провели?
  - Провели.
  - А зачем тогда пришел?

  Анюта смотрела на него с улыбкой, с которой обычно спрашивают у трехлетнего ребенка: «а где твоя мама?». Но Ромка об этом не мог знать. Ему радостно было снова смотреть на ее большие глаза, разговаривать, хотя он так и не нашел ответа на вопрос.

  Зачем пришел? Почему она об этом спросила? Ведь все и так ясно. Для него. А для нее это важно?

  - А вот у нас дядя Петя пока не в состоянии, - начала Анюта, не дождавшись от него ответа. – А я ничего не смыслю в этих трубах. Как их соединять? И попросить некого.
  - Будим ходить за водой?!

  Анюта не поняла, то ли он спросил, то ли просто констатировал факт. Но, судя по его счастливому виду, он хотел выразить и то, и другое.

  Ромка неотрывно наблюдал за девушкой.

  Сначала она нахмурила брови и внимательно посмотрела на него, затем на флягу, снова на него, а после неожиданно рассмеялась.

  Со стороны нельзя было сказать, что смех был удивительным. Наоборот, могло показаться, что она смеется от души над какой-нибудь шуткой  или анекдотом. Вот только картину эту «веселую» портил Ромка. В отличие от Анюты, он даже не улыбался. Но что еще удивительней, его не трясло и не раздражало подобное поведение. Он просто глядел на нее и силился понять перемену, что произошла в ней так внезапно…

  Внутри у Ромки вдруг что-то оборвалось, исчезло, умерло.

  Его скромное «я» оказалось бессильным решить эту задачу. Но чувства, единственные, кому он доверял, разрешили ее с молниеносной скоростью. Теперь он ощущал внутри лишь пустоту и непонятное облегчение.

  Ромка взялся за железный бидон и перевернул его  к ногам Анюты.

  - Ты что? – вскрикнула она и отбежала в сторону.

  Но он уже не смотрел не нее.

  Было непривычным слышать, как пустая фляга бренчала о тележку, как и то, что теперь он перестал чувствовать. А что он чувствовал, знал только бог. Ему же теперь было все равно.

конец