Маменькин сынок

ИЗ ЦИКЛА "ТРИ СЛОВА О СЕНТИМЕНТАЛЬНОСТИ".

СЛОВО ВТОРОЕ.

  У Илюши под окном целый лес. Те люди, что живут на первых двух этажах замерзают в тени, никогда не видя солнца. А Илюша счастлив среди зелени, света и птичьего пенья. Москва шумит себе где-то, а здесь тишина. Илюшино счастье живёт на третьем этаже, как в гнёздышке. Весной, если открыть окно на кухне, черёмуха кладёт белые гроздья на обеденный стол, а сквозь розоватое облако яблони и ярко – жёлтые цветы двух верб виден двор, где ребята визжат и играют в футбол.
   Илюша в футбол почти не играет, хотя и хотел бы. Ему не до мальчишеских развлечений, считает мама. У него тонкая душа, как она говорит. Наверное, это так, потому что её сыну хочется рисовать, сохранить на бумаге красоту весны, каждый её лепесток. Илюша рисует и рисует, и даже не надо на улицу выходить, достаточно поглядеть в окно.
   Илюша тихонько напевает мелодию модной нынче песенки – её все напевают, и, колдуя кисточкой над листом, всё-таки слегка завидует сверстникам на спортивной площадке. Они – словно часть весны, шумной, взбалмошной, суетливой! Под ветками нарисованной вербы Илюша разглядывает траву: побегать бы по ней прямо сейчас! Пусть даже в кроссовках!
    Но мама твердит Илюше, что по траве надо ходить босиком и на даче, ощущая слияние с природой. Какой смысл носиться по ней с мячом без единой умной мысли в голове? Да ещё с мальчишками, которые только и ждут, как научить её воспитанного сына плохому. Они так выражаются, когда гоняют мяч!
    Но, может, мама пошлёт Илюшу в магазин. Тогда он на обратном пути посмотрит на игру из-под куста сирени (из их окна мама не увидит), и спросит у одноклассника Витьки, какой счёт. Витька предложит, как всегда, постоять на воротах, потому что Ванька, его старший брат, этой весной вдруг почувствовал себя взрослым, и гуляет с девочками, ему не до футбола. Ну, Илюша постоит немного, а потом побежит домой по сладко пахнущему, заросшему травой и одуванчиками двору, и, переполненный впечатлениями, снова схватится за краски. Наплевать, что Витька и другие выражаются ему вслед, типа он «маменькин сынок», и «мог бы нормальным вратарём стать, а не ерундой заниматься».
    Мама, конечно, спросит, что это Илюша за хлебом ходил целый час. А он ответит, что любовался цветением вербы, которая распушилась… ну и так далее, главное, придумать описание похудожественней. Маме это нравится. Она поворчит для порядка, что вербу можно прямо из окна нюхать, незачем на улице торчать. Не для того она покупала компьютер и разные развивающе - научные диски, чтобы её мальчик по улицам болтался. Илюша против развития ничего не имеет, против науки тоже, но краски и кисточки всё-таки любит больше. Эти вербы! Как они нынче цветут! Под окном и на будущей картине.
    А ложь? Подумаешь! Илюшу не мучает совесть, потому что мама ему объяснила однажды, что совсем ни разу не соврав, прожить невозможно, главное, чтобы неправда не приносила никому вреда. И бывает даже ложь во спасение. Вот, например, футбол. Илья не рассказывает маме, как выражается Витька и прочие. Как можно – при женщине! Илюшка бережёт маму. Она сама так говорит: «Надо беречь мою нежную психику».
    Илюша заботится о маме. Вот, например, однажды сосед Костик, зевая над развивающее – научной программой у них в гостях, рассказал о том, какое обалденное, лучшее в мире варенье варит его, Костина мать. А мама Илюши попросила его угостить её, принести ей баночку лакомства.
    - Ты же всё время у нас. Не жалко же тебе для меня варенья? А что мама? Мама не заметит, она ведь много варит.
    И уговаривала до тех пор, пока Костя не согласился и действительно не принёс.
    А Костина мама заметила, и устроила сыну скандал. И говорила, что ей варенья не жалко, что она сама угостила бы соседку, если бы та заглянула на огонёк, но взрослому человеку подговаривать сына на воровство у собственной матери – каково это, а? 
     Костик прибежал в слезах предупредить и выразить своё негодование. За это Илюша с Костиком долго не дружил. Как он не понял, что его, Илюшина, мама имела в виду, наверное, что-то другое? Вовсе не воровство.
     Когда примчалась к ним красная от злости соседка, Илюша сказал, что это он уговорил Костика принести варенье, а вовсе не мама.
     - Выгораживаем? – поджала губки женщина.
     - Нет, честно.
     Мама, когда просила Илюшу взять вину на себя, сказала, что они с Костиком дети – какой с них спрос. Костина мать Илюше простит. Так и вышло.
     Своей ложью Илюша спас маму – ей просто очень хотелось варенья.
    Кто позаботится о маме, как не Илюша? Больше некому. А верба – она и впрямь, распушившаяся такая, как ею не любоваться целый час?
     Мама войдёт – и Илья мигом перестанет мурлыкать попсовые звуки. Он, чуть громче примется напевать другую песню: «Мамин вальс» - чтобы она знала, что он её любит. Мама не может не знать это ни минуты, начинает нервничать и сердиться и думать, что Илья неблагодарный мальчик. Если маме надо – он отложит кисточку, и вымоет посуду и пол, и даже будет смотреть фильм, страшный и горький невероятно, до отвращения, где мать, несчастная женщина, всё отдавшая детям, брошена ими на произвол судьбы. Мама очень боится, что Илюша не будет её любить. Ради неё он готов был смотреть подобные фильмы и слушать такие рассказы для собственного воспитания. Он понимал, к чему это. К тому, что если не заботиться о маме, она умрёт – и всё тут, и он будет виноват. Ради маминого душевного спокойствия Илюша выучился стирать бельё в тазу, гладить и готовить картофельный суп. И игнорировать выражения типа «маменькин сынок». И даже гордиться этим.
    Это от мамы, утверждает она, у Илюши тонкая и нежная душа и художественная натура, хотя художник – его отец. Илья долго думал, что папа захотел лёгкой жизни, потому и бросил их с мамой – она сама так говорила, когда мальчику было года четыре. Но однажды соседка проболталась, что он сбежал из семьи после жутких криков и воплей его матери, которые не смолкали со дня свадьбы. Женщина выносила мусор – а художник навстречу. Поздней осенью в футболке, в домашних тапках и с одним только паспортом в руке. Трясся и бормотал что-то. Соседка разобрала лишь: «Всё с нуля? Пускай!» И: «Лучше так, чем всю жизнь… Дура!» С тех пор Илюшиного отца никто не видел. Только его имя читали в газетах.
    - Кто это дура? – насупившись, спросил Илья. Что за дела? Теперь он с этой соседкой не разговаривает. И маме не говорит, что слышал. Нельзя расстраивать мам.
    Мама, конечно, орёт, как без этого? Но порой они сидят вдвоём и беседуют о вечном и высоком, например, о картинах или человеколюбии, или любуются природой, гуляя на даче, или мама читает стихи. Она может заплакать, увидев раздавленную лягушку, или над судьбой сломанной веточки – и попросить Илюшу, чтобы он привязал эту веточку носовым платком. Она не может даже прихлопнуть моль, и зовёт сына ради этого дела – он же мужчина, он должен защищать маму, а не нервировать её нежную психику.
    А тут вдруг – вз-з-з-з! Вз-з-з-з-з! Вз-з-з-з-з!
    Золотая пушистая крона одной из двух верб дрогнула…
    - Ах! – воскликнула мама. – Пилят нашу красоту! Кошмар! Скорей! Что делать?
    Илья в ужасе выронил кисть: прямо на его глазах уничтожали его будущую картину, часть весны, часть его жизни, его мир!
    Мама выскочила узнать, а Илья словно окаменел за столом: боялся дышать – вдруг это ускорит дело. Боялся взглянуть – и поверить.
     Мама прибежала, ломая руки. От волнения она даже не могла нормально говорить:
     - Приказ! А то тень! Весной! Красота! Как можно! Иди, Илюша, попроси, тебя послушают. Ты ребёнок! Ты сможешь их прогнать!
     Каменными ногами Илья побрёл во двор. Прямо в домашних тапках. А там, поверженная, всё ещё свежая, на помятой траве, лежала одна его верба. И надо было спасти вторую. Кроме всего прочего, Илья представлял, как больно дереву, когда в него вонзается пила, и тут уже не помочь, не перевязать платком. Мама всегда рассказывает сыну, как больно отломанной веточке или лягушке, когда её давят. Мальчику самому было больно. Особенно там, где находится его тонкая душа, доставшаяся от мамы. И трём работягам попытался объяснить про красоту и весну, про маму с нежной психикой, про картину и отсутствие тени у них, на третьем этаже.
     Работяги – они тоже люди. Они слушали – слушали, а потом сами попытались объяснить - про приказ. Но у Ильи тоже был приказ. Вернее, просьба мамы – не приказ ли для любого ребёнка? Илья очень боялся. Он заикался и дрожал от волнения. Он обхватил ствол второй, ещё пока живой вербы – и его пришлось оттаскивать. И мужики уже кричали в три голоса:
    - Мамаша! Эй, кто мамаша? Заберите ребёнка!
    Илья кидался под пилу, кусался, брыкался и царапался. Он кричал и орал на мужчин, потому что не знал уже, что сказать, и не знал, как себя вести в таких случаях, просто не видел никогда, не имел опыта. И тут сбежались все подростки со двора, а молодые мамы, наоборот, подхватили малышей – и тикать. А у Илюши уже не было сил на борьбу за последнее дерево. Он обвис на руках работяг и только стонал. Они усадили его на заборчик, и снова взялись за пилу, а он опять подполз и начал мешать и пищать. И тогда у одного мужика лопнуло терпение, и он взвыл на весь двор, требуя «мать полудурка» - и это было самое невинное из его выражений. И так он орал, такими словами называл эту мать и Илюшу с его тонкой душой, и всю подвернувшуюся футбольную ватагу, что сроду никогда никто ничего подобного не слыхал в этом дворе. Никто никогда так не вопил на маменькиного сынка. И уже двое товарищей утихомиривали дядьку, а не Илюшу, а мальчик стоял и только моргал глазами, и заслонялся локтём, как от ударов. На него вдруг напало безразличие и бессилие, и знакомые дети повели его, почти понесли домой.
     - Ух ты! – восхищался Витька. – Ну ты даёшь! Ты прости, что я тебя маменькиным сынком обзывал.    
     А девочка его старшего брата Ваньки (девочки, говорят, умней в этом возрасте), сказала:
     - Псих ты, Илюха! Всем деревья жалко, и мне жалко, но никто ничего поделать не сможет. Куда ты попёр, герой?
     - Всё равно, что ветряные мельницы кусать, - с уважением протянул Витькин брат, перепутавший впопыхах дон Кихота неизвестно с кем.
     И так они довели Илью до двери, и Витька с братом и его девочкой эту дверь открыли, потому что мама не встречала сына, как героя, пусть и проигравшего битву. Они ввели приятеля в комнату и увидели её на диване в уголке с трагическим лицом и в слезах.
    - Вы чё? – спросил Ванька. – К вам, что ли, милиция приходила? Чё плакать? Вот он, Илья, даже почти не поцарапанный.
    - Бился, как лев! – в восторге подпрыгнул Витька. А Ванькина девочка потянула братьев к двери:
    - Пошли, пошли!
    Илья остался на пороге комнаты. Ему было всё равно – сидеть или стоять, или ещё что-нибудь. Он проиграл битву за маму, за её спокойствие, за её и свою красоту и весну. Не выполнил приказа… А ещё маменькин сынок, называется! Он даже не плакал. Он, вообще, говорить не мог.
    - И это мой сын! – сказала мама. – Где ты понабрался таких выражений? От Витьки, да. Обманывал меня. Играл с ним. Как стыдно! Боже, как стыдно мне за тебя! Что ж ты такой невоспитанный! Так орать! Так опозорить меня! МЕНЯ!!!
    - Но дерево… Верба… Срубили… А я… Ей же больно! - сам себя не слыша попытался оправдаться Илья.
    - При чём тут дерево, когда своими воплями ты опозорил меня?!
    - Ты послала меня, - наконец членораздельно проговорил мальчик.
    - Я? Что ты врёшь?! Ты это Витьке своему скажи! А я тебя никуда не посылала. Ты выскочил и бросился на людей!
    - Я? Ты не… Не посылала? – мир начал вращаться перед глазами, как в ураган крылья ветряной мельницы.
    - Тебя кое-кто другой послал. И правильно сделал. А ты… Мог бы по - нормальному с людьми договориться. Взрослый уже.
    Мир крутился всё быстрей, и смотреть на это было больно. Илюша лёг… кажется на коврик. Ветряные мельницы ошалели вконец. Что-то такое на миг померещилось: босиком, по траве и асфальту, в одной футболке, только со свидетельством о рождении, к папе, в Петербург…
    Был бы с ним папа, он бы, может, и смог… Сделал бы… Сказал…
    Кому?
    Ветряные мельницы бешено вращают крыльями. 
    Ветер уносит с картины жёлтые цветы весенних верб…

Иллюстрация: Nattallia Shloma, Яндекс, Фотки,
http://fotki.yandex.ru/users/olg410439087/view/130878?page=4