Жена моя

    Я люблю наблюдать за ней утром. Прислонившись спиной к холодной стене, я словно растворяюсь в пространстве, несмотря на свои крупные габариты. Я встаю гораздо раньше нее, и пока свет не успел прорваться сквозь шторы, завариваю чай и прокручиваю в голове все сбывшиеся и несбывшиеся мечты, планы, надежды. И жду ее пробуждения. Мучительного, рваного, недовольного. Звонок будильника для нее — это весна, обрушившаяся среди зимы в медвежью берлогу.

Она тянет время, закрывая и открывая глаза, снова сворачивается беззащитным клубочком посреди нашей постели. Ее заметно припухший со сна носик, всклокоченные волосы, и каждый раз какие-то непонятные, но всегда разные ночные наряды. На сей раз я видел на ней светло-зеленую ночнушку с вышитым жирафом, но не почувствовал внутри себя затаившегося смешка. Я уже привык… Привык к ней и к ее причудам.

По утрам, когда она собиралась на работу, каждый раз растерянно бегая в розовых тапках по дому, я прятал улыбку, упираясь подбородком в кулак. Утром, как никогда, видны были все ее недостатки, точнее, все то, что она относила к недостаткам. Ее белая кожа, чуть слипшиеся ресницы, запекшиеся губы… И такое до умиления беспомощное выражение хлопающих глаз, такое совершенно невменяемое, серьезное и чуть обиженное.

Садясь на край кровати, она порой соскальзывала с простыни, чуть ли не падая, но я уже привык смеяться над этим лишь внутри… Во мне все взрывалось, ликовало, восхищалось отчего-то. Утром она не играла и без малейшего стеснения надевала под брюки колготки со спущенной стрелкой, чего раньше я не мог и представить.

В этом нежном свете, глядя на нежные, беззащитные и такие открытые черты, я невольно вспоминал нашу первую встречу. Да, я помню ее до мельчайших деталей, до цвета ее ногтей. Она, такая безупречная и ослепительная… В черном пальто облегающего силуэта. Уложенные волосы, свежий макияж, именно такой, как надо. Туфли-лодочки, и стройные ноги в тончайших золотистых чулках. Выражение ее лица, доброжелательное, но столь неприступное. Нрав ее и жесты, до ледяного спокойные… И только в глазах затаилось пламя. Я влюбился в нее уже тогда. От ее невозможности, от совершенства… Когда видишь красоту, точеную, как изгиб руки стрелка-лучника, можно лишь осознавать, что его стрела пронзит тебя в следующее мгновенье. Я знал. И был счастлив, получив чрезвычайно точный удар в самое сердце. В самый разум.

Она оставалась холодна, лишь изредка одаривая меня россыпью своих разноцветных огней, что жили в ее глазах. Вспыхивало во мне все слишком быстро. И я прекрасно знал, что все пожары моих страстей заканчивались, оставляя после себя лишь пепелище. Я боялся. Но не мог отступить. Она была моею неразгаданной тайной. Ее молодость, ум, красота. И моя всплывшая откуда-то наивность! Нет, какая любовь… Лишь страсть может так жечь, так рвать и в тоже время так лелеять сердце! Но она была не той, что может просто взять и покинуть душу своего пленника. Она была крайне умна и, видимо, привыкла играть до конца. И она просто была собою. Именно потому не погас этот пожар, именно потому она смогла растянуть атомный разрушительный взрыв на многие секунды, часы, дни, годы…

И эта железная леди сейчас суетилась в полумраке утренней комнаты, в колготках со спущенной стрелкой. Ее образ открывался мне каждый раз другой стороной и сбрасывал с меня же одежды, проникая внутрь, доставая из меня другие маски, обличия и образы.

Поначалу я знал лишь один ее железный облик, но видел, как тяжело ей нести его на своих изящных плечах. Пытаясь сорвать эти доспехи, я тут же получал ожог ее взгляда… Она старалась справиться сама, но порой ломалась, как молодая веточка. Опуская голову, дрожа всем телом, она плакала. Нет, никогда я не видел женщины, которая умела так красиво плакать. Наверное, налет ее «совершенства» не давал расплываться лицу в печальных гримасах, всхлипывать и растирать сопли по коленкам. Ее глаза, почему-то почти не краснея, наливались дрожащими слезами, которые падали на пылающие щеки. Ничто не било меня так хлестко по сердцу, как ее соленые губы и ручейки на прекрасном лице. Я прижимал ее к себе, я хотел лишь, чтобы ей стало не так горько, я любил ее… Она не отталкивала, но и не пускала меня к себе, что беспощадно терзало мою душу.

Сейчас, в который раз вглядываясь, как она сонно расчесывает копну волос, я чувствую, что прожив с ней четыре года, все равно не могу понять ее….Но я никогда не мог сказать, что мы не понимали ДРУГ ДРУГА.

Она моя жена. Да, эта женщина — моя жена. Как долго я привыкал, упиваясь этим сладостным слово — Жена… Мне нравилось говорить ей это, а она улыбалась мне тепло и с какой-то гордостью в голосе, который разливался во мне как теплое молоко, называла меня Мужем…

Я никогда не хотел связывать себя по рукам и ногам узами брака. Да и она не та, что жаждала заточить себя в домашние стены наедине с пеленками, стряпней и бабским трепом. Но, держа ее за руку, вдыхая аромат каких-то непонятных, едва уловимых духов, я понял, что все будет не так… Что именно с ней нам удастся переплыть болотце быта, которое затянуло на илистое дно уже тысячи и тысячи. Я знал, как это глупо и наивно, но так же отчетливо понимал, что хочу быть ее Мужем.

Самое интересное, что сейчас я не могу вспомнить, когда перестал сгорать от стука ее каблучков и от улыбки, которая, словно бабочка, опустившаяся на цветок, озаряла ее лицо. Я не помню… Я лишь знаю, что эта женщина — моя Жена. Что я, влюбленный до потери пульса в ее безупречность, теперь не влюблен… Теперь я точно знаю, что ЛЮБЛЮ свою Жену. Она безупречна, но по-другому… Мы можем быть вместе ВСЕГДА, но не мешать друг другу. И, наверное, никогда не перестанет поражать меня то, что всякий раз она поднимает на меня свой взор, именно когда я так хочу глотнуть тепло ее глаз.

Когда наступал вечер, я шел домой, всегда чуть улыбаясь. По пути, покупая пакет с баранками, я не предвкушал, что она будет ждать меня у двери. Я прекрасно знал, что моя жена даст мне раздеться, в тишине немного прийти в себя после рабочего гула. И лишь потом тихо, совершенно по-кошачьи, войдет в прихожую и улыбнется мне невероятно тепло и нежно, залечив любую, даже самую сильную боль.

Случалось, она возвращалась домой позже меня. Я любил ее уставшее лицо, на которое день наложил свой отпечаток: тушь, осыпавшаяся с ресниц и слегка размазавшаяся под глазами, пара непостоянных морщинок между бровей. Именно в такие мгновения она особенно влекла меня к себе. Вечерами мы проходили на кухню ужинать или обедать. Стряпня ее, признаться, никогда не была вкусной, но утоляла голод и не занимала много драгоценного времени, которое мы любили поводить под фонарями сырого ночного Питера. Тогда с игривостью и восторженностью ребенка сбегала она по каменным ступеням подъезда и всякий раз, будто от холода, крепко прижималась к моей руке. Именно тогда, в гулких дворах, говорили мы полушепотом, всегда о чем-то важном, чувствуя себя одним вездесущим петербургским призраком.

Т. ШАВЕРДО,
фото автора.