Путейщица

Эту историю вполне можно назвать сюрпризом, приподнесенным мне жизнью. Впрочем я ожидал от судьбы чего-нибудь в этом роде. Я верю, что с такими мудаками, как я, настроенными на странности, хоть раз да подобное происходит.

Студент провинциального университета, уставший от учебы и от полуголодной-полупьяной жизни в общежитии, я решил устроить себе недельные каникулы. Погрузившись еще глубже в провинцию, я подъезжал к месту, где вырос и окончил школу. Местечко звалось Кентавр – может быть, потому, что представляло собой полугород-полудеревню с каменными зданиями, достигающими 5-ти этажей, в центре и низкорослым частным сектором с коровами и огородами – по краям.

Сойдя с поезда, я некоторое время шел вдоль путей. Они были пусты, если не считать одинокого грузового вагона. Низкие борта его были опущены, и несколько рабочих, стоя на куче металлических болванок цилиндрической формы, сбрасывали их прямо на платформу. Среди рабочих-мужчин находилась молодая женщина. Внешне она почти не отличалась от прочих: те же спецовочные штаны, короткая стрижка, крепко сбитая фигура. Даже лицо ее, в целом миловидное, носило отпечаток некоторой мужественности. И все же я сразу узнал в ней даму. Меня поразило, с какой легкостью она швыряла полуторапудовые болванки, захватывая их длинными железными щипцами.


Родительский дом стоит в городском центре Кентавра, на улице Ленина. Это только так говорится, что дом. На самом деле родителям принадлежит лишь двухкомнатная квартира в этом пятиэтажном 60-тиквартирном здании. Да и квартира им не принадлежит: они ежемесячно платят за проживание государству.

Десять минут ходьбы от вокзала – и блудный сын у порога. Мать, конечно же, сразу захлопотала над столом. Отобедав с бутылкой пива, я похорошел. Я включил радиолу на режиме «Проигрыватель» и поставил маленькую пластинку. На турецком языке пел мужской голос – не то Кикабидзе, не то певец квартета «Аккорд». Я не знал турецкого, но уже где-то слышал подстрочный перевод:

Друзья предлагают мне водки,
а я смеюсь над ними.
Зачем мне водка,
ведь я итак уже пьян,
я пьян от любви…

И в конце песни дико хохотал. Для нашего времени это было смело. У нас еще никто от водки не отказывался, даже если уже лыка не вязал от любви.

В серванте, где хранились пластинки, я заметил 3-хлитровую банку, полную голубоватой жидкости. Освобожденная мною от крышки банка выпустила тяжелое облако, сладковатое, дурманящее. Самогон! Не вынесла душа поэта и налила себе стопку. Самодельный огонь разбежался по телу, и отступило тело на второй план. Захотелось душевного разговора. Я вышел.

Мой отец работает жестянщиком и не боится милиции. Все милицейские начальники – у него под колпаком, то есть под самогонным аппаратом. Все они заказывали ему аппараты, и таким образом повязаны кровью, то есть самогоном, что не менее крепко.

Мастерская отца находится в бывшей общественной бане. В детстве я посещал эту баню каждую субботу, сначала – с матерью, потом – с отцом, а еще позднее – один. Я мылся с женщинами до тех пор, пока одна из них не сделала матери замечание: мол, мальчик уже большой, и что-то слишком внимательно смотрит на то, на что смотреть ему рано. Кроме общих отделений, в бане были единоличные душевые и ванные комнаты. Но мы всегда брали дешевый билет на помывку в коллективе, поскольку скрывать от земляков нам было нечего. В бане работала и парикмахерская, где меня стригли, сначала почти наголо, оставляя только короткую челку, потом – под бокс, благодаря чему я стал тренироваться в секции бокса, да вовремя понял, что бить людей по лицу, по меньшей мере, глупо. Кстати, походя хочу сделать рацпредложение. Предлагаю стричь наших заключенных не наголо, а «с челочкой». Так они будут менее страшными, более привлекательными. Они снова почувствуют себя детьми, для которых мир – не джунгли, а ясная полянка. И женщины-воспитательницы научат их видеть и любить прекрасное.


Мой одноклассник Женька Плясунов живет на улице Жданова. Напротив его двухэтажного восьмиквартирного дома располагается ряд деревянных сараев. Сараи были построены для хранения дров и угля, но после установки в доме батарей парового отопления жильцы стали держать в них: кто – велосипед, кто – мотоцикл, а кто и – поросенка.

Я поднялся на второй этаж и позвонил у дверей. Двери открыл сам Женька. Я сказал: «Привет»! Женька сказал: «Проходи». Он достаточно сдержанный парень, и трудно знать, что у него на уме. Но в этот раз я уловил, что он рад моему приходу.

Через гостиную, служившую одновременно спальней для Женькиных родителей, мы прошли в его комнату. Письменный стол, стул, кровать. Да еще табурет, на котором стоял катушечный магнитофон «Романтик». Катушки вращались, играла музыка. «Я сейчас», – сказал Женька и вышел. Он вернулся с тарелкой соленых грибов, несколькими кусками хлеба и бутылкой водки, отпитой на треть. Моя догадка о его благодушном настроении оправдалась.
– У нее немного не хватает, – сказал я, показав на бутылку, – но ничего, мы поможем ей соображать.
С этими словами я выставил на стол четверть самогона. Мы сели.

Женька – хороший парень, настоящий меломан. Фонотека его постоянно обновляется. В его доме всегда можно услышать свежую музыку, которая не продается в магазинах, а списывается у знакомых и друзей. Сетевой, так сказать, маркетинг. Битлы, роллинги, дю пепл, шокен блу и т.д. Советские ВИА тоже иногда поют. «Хочешь, я в глаза, взгляну в твои глаза»…

Мутновато блестели наши глаза. Вдруг в песню влетел посторонний звук. Женька пошел выяснять, кто его автор, пошел открывать дверь.
– О, вас уже двое! – воскликнул я обрадовано.
Второй, тоже одноклассник – Вова Власов, высокий, худощавый, смуглый, мускулистый. Он курит, выпивает и учится на учителя физкультуры. У него, как и у меня, обостренное чувство смешного. Но удовольствие он получает преимущественно не от чужих, а от своих собственных достигших собеседника шуток. Когда его острота, отраженная от собеседника, в виде хохота возвращается к нему, он как бы и сам начинает видеть, что это действительно смешно, и тут уж его веселью нет предела. В плане отражения я представляю для Вовы одно из самых больших и кривых зеркал. При одном только взгляде друг на друга мы не в силах сдержать улыбки.

Между тем земля вращалась, вращались катушки магнитофона, и воображаемые картины, навеянные песнями, все больше проступали в маленькой Женькиной комнате.

Идут, сутулятся,
вливаясь в улицы.
И клеши новые ласкает бриз.

Этот бесшабашный хит в пляс нас бросил. Мы чувствовали себя совершенными моряками, тем более что на Вове были черные брюки-клеш, концы которых бились в ритме танца совсем по-матросски. Совсем по-матросски.

И случился страшный шторм. И наша бригантина разбилась о рифы. И, пытаясь выплыть, я потерял сознание. А когда очнулся, то долго не мог понять, жив ли я. Невыносимо хотелось пить, но не было сил пошевелиться. И мне показалось, что меня вынесло на песчаный пляж, и я лежу на раскаленном песке под палящими лучами солнца.

Но, присмотревшись, я обнаружил себя распростертым на Женькином балконе, на домотканом половичке, покрывающем бетонный пол. Солнце, действительно, стояло высоко. Боже мой, уже полдень! Кое-как встав, я прошел, не глядя по сторонам, в прихожую, надел туфли и тихонько вышел, не прощаясь. В нашем бесшабашном деле главное – не опохмеляться.
Рваный волк ковылял в свое логово зализывать раны.


Два дня меня мучила совесть. Хотелось отмокнуть где-нибудь в горной чистой реке, собраться с силами и приносить пользу если не себе, то хотя бы отечеству.
Два дня я лежал на диване и читал, читал. Когда в детстве мама спросила меня, кем я хочу стать, я ответил: читателем. «Но за это не платят денег», – сказала мама. Несмотря на этот веский аргумент, я продолжал убивать время за книгой. Разве я виноват, что выдуманные миры мне нравятся больше реального.


В Кентавре не было ни трамваев, ни тем более метро, и я куда-то ехал на автобусе. Глядь – на соседнем сидении два знакомых молодых человека.
– Привет!
– Здорово!.. Приходи сегодня в шесть к Якимычу. У него – день рождения. Будет весело.

Знаем мы это веселье! – подумал я, а вслух сказал: «Не могу». Ребята удивленно переглянулись: чудак, мол, от удовольствия отказывается! Как им объяснить, что есть более тонкое и менее разрушающее удовольствие, например, чтение хорошей книги. Сложно объяснить, и я соврал: «Вечером я уезжаю». Тут мне показалось, что я соврал не только им, но и себе, что вино и книги в общем-то – одного поля ягоды, которые не спасают. Мне стало тоскливо. Я решил в самом деле уехать: прервать каникулы и вернуться в университет досрочно.

И вот я уже – в кабинете, где за тремя столами сидят три женщины. Похоже на бухгалтерию. Но я-то знаю: это касса. И я прошу у одной из женщин билет до областного центра на ближайший поезд. «Билетов нет», – говорит кассир. «Что же мне? На вокзале ночевать? Ведь уже темно»! – говорю я.
– Вы можете переночевать у меня, – произнес женский голос сзади.

Я обернулся. Передо мной стояла и улыбалась та самая путейщица, которая выгружала металлические болванки и попалась мне на глаза, когда я приехал.
– Я живу в двух шагах, – добавила она.

Это было соблазнительное предложение. Джинсы и футболка обтягивали ее плотное пролетарское тело. Мне показалось: она не шутит, но, несколько смущенный, я попытался отшутиться:
– А Вам не страшно приглашать в дом незнакомого мужчину?
– Я вижу, кого приглашаю, – последовал ответ.

И она пошла, посмотрев на меня так, что я тронулся за ней без колебаний. Три кассирши уткнулись в бумаги и не обращали внимания на нас.

В пути мы познакомились. Ее звали Надеждой.
Двухэтажный дом, где она жила, несмотря на то, что он был сделан из кирпича, выглядел временным пристанищем. Это ощущение складывалось и от близости железной дороги (словно люди остановились здесь проездом), и от общежитского типа постройки с одним на этаж коридором, одной кухней и туалетом.

Сейчас мы войдем в комнату Надежды, выпьем чаю, а может, вина и она скажет: «У меня одна кровать, поэтому выбирай: или ляжешь на пол или со мной. Но дай слово, что приставать не будешь». Я, разумеется, дам слово, надеясь, что, когда полуобнаженные тела окажутся рядом, она захочет, чтобы я заменил его делом. И мы ляжем вместе. И я положу свою ладонь на ее грудь. И она не оттолкнет меня.

Мы вошли в ее комнату. Небольшую, продолговатую, как отрезок коридора, тускло освещенную лампочкой Ильича. Лампочка висела не в центре потолка, а почти над входной дверью, и дальние углы помещения скромничали в полумраке.

Войдя, я очутился между двумя кроватями: взрослой и детской. На взрослой (справа) сидел молодой коренастый мужчина. У детской играла маленькая девочка лет двух-трех. Дальше (в полумраке) обстановку завершали стол, пара стульев и еще одна койка, на которой лежала накрытая одеялом девушка. Она уставилась на меня, подтянув одеяло к подбородку. В ее выражении лица я прочел то, что, на мой взгляд, отличало ее от Надежды, – повышенную нервность и склонность к истерии.
– Знакомьтесь, – сказала Надя, – мой муж Петр, дочь…

Я ничего не слышал. Пробормотав что-то, вне себя, я выскочил обратно за дверь и поспешно стал удаляться прочь. Надя догнала меня: «Постой, да постой же»! Незаметно мы перешли на «ты». Я чувствовал себя обманутым и оскорбленным.
– Почему ты убежал? Я хотела положить тебя с Люськой. Она моя подруга. Она хорошая.
– Но я-то шел к тебе! – воскликнул я. – Не нужна мне никакая Люська.

Надя явно растерялась, видимо, не ожидая, что дело обернется таким образом, что она сама станет помехой своим планам. Я вдруг успокоился и пожалел ее: в самом деле, какая она добрая, о подруге печется! И я обнял ее, а она приоткрыла мне свое прошлое. Они приехали сюда из какого-то северного города: не то Сургута, не то Самотлора. Жизнь там стала трудная. Длинный рубль повел себя странно: у начальников он удлинился, а у рабочих, напротив, сократился в карлики. Но здесь тоже не сладко. Зарплату, на которую можно существовать, получают лишь путейцы. Вот она и устроилась. А мужу места не хватило. Вот она и тянет всю семью. И подруге помогает…
– Но как же нам теперь быть? – вернулась она к нашим баранам.
– Я завтра уезжаю в университет, – сказал я. – Можно, я тебе напишу?
– Напиши, – сказала она.

И мы расстались почти нежно. Мне почему-то показалось, что у нас все наладится, что мы будем вместе.

И с надеждой в душе я проснулся.

2002-2003 гг.