Погром. Быль

Иллюстрация из интернета. Автор не известен.

Был конец августа. Худенький босоногий мальчик лет семи, как мышь, прошмыгнул в дом и тихонько, на цыпочках, прошёл в детскую. Как был в одежде, с грязными руками и ногами, залез под одеяло и укрылся с головой. Он знал, что в доме никто не спит, но сегодня на него не обратили внимание. Мама, всегда такая заботливая, даже не спросила его ел ли он или нет, не налила воду в мыску, чтобы он лёг чистым в постель.
Из маленькой комнатки, где стояла большая кровать родителей, слышался разговор:
- Сонечка, - говорил отец своим низким голосом, - Надо спасать детей…
Через минуту он услышал голос мамы:
- Абрамчик, тебе, как всегда больше всех надо. Вон, Рабиновичи уезжают и ни о ком не думают.
- У Рабиновичей есть лошадь, а у нас … , - отец глубоко вздохнул.
Сегодня весь день, Майорчик, так его звали только в семье, бегал с улицы на улицу, от дома к дому и слушал, о чём говорили взрослые. Кто-то громко кричал, кто-то увязывал узлы, а были и такие, которые, что-то прятали в сараях с углём. Из-за угла он видел, как складывали на телегу свои пожитки соседи. Толстая мама Ицика кричала высокому и худому, как жердь, мужу:
- Соломон! Говорила мне моя бедная мама: "Он тебя
в могилу сведёт! Правильно! Куда это нас несёт? Бросаем
такой дом! Такой сад! Кацапы всё разгромят, растянут!
Дома Майорчик не видел. Хата, обыкновенная хата, даже хуже, чем у них. ДOма есть хоть детская и чулан, где всё время отец шил одежду, а у Рабиновичей все спали в одной комнате, как семечки в подсолнухе, и родители, и шестеро детей.
Майорчик осторожно выглянул из-под одеяла. Все дети лежали очень тихо, но он знал, что в голове у каждого из его братьев и сестрички Саррочки крутится одно слово «Погром», которое сегодня произносили все и везде.
Погрома ждали. Утром через их Юзовку проезжали люди на телегах, груженых корытами, узлами, мешками. Наверху сидели женщины и дети. На некоторых было столько детей, что
казалось, едет целый приют. Приютом часто пугали Майорчика. Бабушка Циля всегда говорила:
- Будешь баловаться, отдадим в приют.
К телегам были привязаны коровы и козы. Хозяин иногда погонял одну лошадь, иногда две. Когда проезжали телеги с двумя лошадьми, Фира Рабинович шептала его маме:
- Посмотри, Соня, богачи едут. Умные люди, знают что делают.
За окном было очень тихо, даже не лаяли собаки. Вошла мать и сказала:
- Вставайте быстро все!
Дети стали одеваться, только Майорчик лежал и похрапывал. Он делал вид, что крепко спит. Мама подошла к нему, горестно вздохнула: «Босяк, есть босяк!» Так на улице его называли соседи. Все знали, если что-то случилось, надо идти к Соне и искать её босяка. Все к этому привыкли. Он курил с пяти лет, дрался, как взрослый, отчаянно и никого не жалея, всегда ходил в синяках и ссадинах. Соня осторожно притронулась к его плечу: «Вставай, сынок!»,
Майорчик притворно зевнул во весь рот, вылез из-под одеяла, поёжился. Было холодно.
Отец куда-то ушёл. Когда он вернулся, с ним были дедушка Моисей, бабушка Циля и Сара, младшая сестра матери. На голове дедушки, как всегда, была чёрная ермолка, а длинная
седая борода казалась влажной. Он, как обычно, шевелил губами. В руке у него была Тора. Они жили в своём домике слева от Рабиновичей. Стало очень тесно. Бабушка говорила
громко:
- О, вэиз мир! Соня, Слушай, что тебе говорит мама. Хорошо закутай всех! Сарра, держи всё время Лёвочку за руку, ты, Соня, Саррочку. Моисей, смотри за Хананчиком и Изей. Майорчик, всё время будь рядом со мной. Она его любила больше всех внуков, но не признавалась в этом даже самой себе.
В окнах засверкали какие-то вспышки, раздались резкие хлопки. Бабушка кричала:
- Абрам, почему мы ещё здесь? Берите детей!
Мать с Саррой схватили на руки малышей, которые испуганно прижали к себе узелки.
Из хаты все выскользнули, как тени. Шли быстро. Дети жались к взрослым, а за спиной уже прогрохотало несколько взрывов, слышались хлопки выстрелов. Седьмая линия, на
которой они жили, находилась недалеко от речки Кальмиус. Если они переберутся через реку, то останутся живы. За рекой стояли дома украинцев и русских. Там был шахтёрский
посёлок.
Дождей давно не было, Кальмиус можно было перейти вброд. Вслед за их семьёй к реке потянулись многие жители еврейской слободы.
Мужчины первыми вошли в воду, встали на шаг друг от друга, начали передавать детей.
Их, испуганных, но совершенно сухих, осторожно ставил на землю дедушка Моисей. Он стоял последним в этом мостике жизни. Отец был где-то в середине по грудь в воде. Мужчины вышли из воды только после того, как все еврейские дети, стояли на противоположном берегу. Отец был совершенно мокрым и дрожал. Бабушка с мамой растирали его в четыре руки, и поили горячей водой, которую им вынесла сердобольная красавица украинка, пустившая всю семью в сарай.
От погрома прятались два дня. Когда вернулись домой, дом не узнали. Все стёкла в окнах были выбиты, сарай сожгли, и уголь ещё тлел в большой куче. Внутри не было многих
вещей. Мать плакала, а бабушка, как всегда, громко говорила:
- Вот видишь, Соня, Б-г нас спас. Все живые. Давай мыть детей, завтра - Шабат.
Через полгода умер отец. Бабушка гладила детей и всё время приговаривала:
- Абрамчику там лучше. Он там теперь совсем здоровый, ведь, как болел полгода, страшно было смотреть.
Майорчик тихо плакал. Этот мальчик понял, что его детству пришёл конец.