Происхождение оборотней в погонах

Журнал «Власть»   № 31 (834) от 10.08.2009


«Городовые Петербургской полиции, оказывается, получают по штату 1876 года по 240 руб. в год и на эту сумму обязаны нанимать себе квартиры и обмундировываться»




80 лет назад, в 1929 году, в Ленинграде под следствием оказался начальник угрозыска Леонид Петржак. Однако суд посчитал, что он заслуживает лишь трех лет условно. Как выяснил обозреватель "Власти" Евгений Жирнов, и размах преступлений, и наказание вполне соответствовали многовековым традициям в российских охранных ведомствах.

"Правильные источники дохода из приношений"
"B нашей полиции, в отличие от всех полиций в Европе, вы почти не находили самостоятельного, по собственной инициативе служения полицейскому делу, служения по призванию, служения полицейскому нравственному долгу; что не было приказано, то не было сделано, что можно было упустить, как-нибудь спустить, то бывало упущено",— утверждалось в опубликованном в 1881 году труде "Мысли о петербургской полиции".

С этой оценкой в большей или меньшей степени соглашались все отставные полицейские, оставившие воспоминания о своей службе, сторонние наблюдатели, а также сенаторы и чиновники Министерства внутренних дел, проводившие проверки полицейских управлений и участков. Расходились они лишь в том, что считать главной причиной подобного безрадостного состояния. Ветеран полиции из Кутаисской губернии Г. С. Шеварднадзе, например, считал корнем зла назначение на полицейские должности людей молодых, малоопытных и не всегда достаточно образованных:

"Во-первых, молодые агенты полиции являются совершенно неопытными, незнакомыми с полицейской службой и местными условиями жизни народа, почему население не только ни во что не ставит их, не уважает и не слушается, но и даже смеется над ними и направляет при этом по адресу назначивших их агентами полиции поток негодования. Во-вторых, они по легковерию, вследствие малой житейской и служебной опытности, не способны относиться к делу беспристрастно, за что хотя и попадают под суд, но одни — с протекцией и более ловкие, путем подкупа ложных свидетелей, выкручиваются и в конце концов получают места опять; другие — не обладающие ни протекцией, ни ловкостью, приговариваются к разным наказаниям; но в том или другом случае нарушается престиж государственной власти и при этом наносится казне громадный материальный ущерб".

Однако большинство более или менее осведомленных в полицейских делах подданных Российской империи было убеждено, что главная проблема в том, что власть хочет получить максимальный порядок при минимуме затрат на охраняющих его лиц. И что облеченные большими полномочиями, но имеющие мизерное содержание полицейские неизбежно начинают наживаться за счет опекаемых ими обывателей, забывая об основном назначении своей службы.

К примеру, В. П. Селезнев, бывший офицер, уволенный из армии, а затем и с гражданской службы и потерпевший неудачу в коммерции, в 1866 году рассматривал предложение о поступлении в полицию только потому, что его семья оказалась на грани голода.

"Я отвечал,— вспоминал Селезнев,— что вообще чины полиции пользуются не совсем хорошей репутацией в общественном мнении и что при тех средствах, которыми они располагают, трудно быть исправным на службе и выйти из нее чистым".

О том же говорилось и в отчете о проверке петербургской полиции, проведенном в 1883 году по поручению полицейского руководства империи:

"Переходя к рассмотрению материального положения городовых Петербургской полиции, оказывается, что они получают по штату 1876 года по 240 руб. в год и на эту сумму обязаны были нанимать себе квартиры и обмундировываться. В 1881 году им было прибавлено по 60 руб. из дополнительных кредитов, и в настоящее время городовые имеют 300 руб. в год... Между тем, по собранным сведениям, ежегодный расход городового на обмундировку, кроме расхода на обувь, летнюю и зимнюю, полушубка, теплых брюк и башлыка, необходимых для постовой службы в холодные дни, простирается до 43 руб. Стоимость помещений, занимаемых городовыми, за исключением живущих в будках, зависит, конечно, от семейного их положения: холостые в большинстве случаев нанимают углы или устраиваются вдвоем и втроем в одной комнате, платя каждый приблизительно около 2-3 руб. в месяц, а многие женатые снимают квартиры и пускают в них жильцов, так что помещение обходится им с отоплением до 10-ти руб. ежемесячно. В наиболее центральных участках городовые, по дороговизне цен, вынуждены приискивать себе помещение вне пределов участка, что вряд ли может быть признаваемо полезным для службы. При таких условиях женатому городовому остается на прокормление семьи весьма немного, и если даже, по строгому расчету, получаемого содержания достает на удовлетворение потребностей первой необходимости, то существующие вообще в Петербурге цены на труд, по своим несравненно более значительным размерам, затрудняют полицейское управление столицы в приискании благонадежных кандидатов на должности городовых. В действительности условия постовой службы, требующие от человека крепкого физического здоровья, настолько суровы, что поступающие на службу ради нужды лица после нескольких месяцев ищут себе других менее тяжелых и более выгодных занятий: по отзывам участковых приставов, всякий почти городовой охотно поступает в дворники, швейцары, кондукторы конно-железной дороги, и замещение вакансий делается с каждым годом труднее. Такое положение заставляет смотреть сквозь пальцы на получаемые городовыми от обывателей посторонние доходы. Последние удерживают на службе в каждом участке по несколько городовых, которые в течение многих лет, занимая одни и те же посты, успели создать себе правильные источники дохода из приношений уличных торговцев, извозчиков, трактирщиков и т. п. Но таких доходных постов не много; все они давно уже заняты, и потому громадное большинство городовых представляет собой постоянно меняющуюся массу людей, избравших себе полицейскую деятельность как переходную ступень к иным занятиям".

Ту же картину проверяющие наблюдали и в полицейских участках. В стране, где без паспорта ни один человек не мог покинуть свой город или отъехать более тридцати верст от деревенского дома, а без прописки в домовой книге запрещалось жить где бы то ни было, полицейским паспортистам платили по 50-100 руб. в месяц, причем из этих средств они обязывались нанимать себе помощников, закупать бумагу и канцелярские принадлежности. В результате оказывалось, что затраты равняются казенным выплатам, а средства на пропитание и проживание паспортист получал, обирая приходивших просителей:

"По объяснению одного из приставов, заведующего в течение пяти лет довольно населенным и бойким участком,— говорилось в отчете 1883 года,— его паспортист имеет до 1200 руб. доходу, независимо от того, что ему остается за уплатою помощникам из казенного содержания: доход этот составляется, кроме добровольных приношений домовых дворников, из мелких копеечных поборов, не вызывающих ни ропота, ни жалоб; так, при расчетах с дворниками паспортисты почти никогда не дают сдачи, при выдаче разных оплачиваемых в пользу города свидетельств все почти обыватели оставляют паспортисту разницу между стоимостью марки и попавшейся в руку мелкой серебряной монетой,— наконец, в последнее время случайно обнаружено даже несколько случаев наклейки на паспорта дешевых марок вместо дорогих, стоимость которых была взыскиваема с дворников. При большом количестве проходящих через руки подписывающего явку полицейского офицера паспортов очень трудно проверять — все ли марки соответствуют званию лица, предъявившего паспорт, и, весьма вероятно, подобные злоупотребления повторяются очень часто, оставаясь безнаказанными".

Еще больше, как обнаружили проверяющие, злоупотреблений происходило тогда, когда речь шла о продлении срока действия паспортов. Получить новый можно было только по месту выдачи, так что крестьяне из отдаленных губерний, приезжавшие в столицу на заработки, порой оказывались в безвыходном положении, чем и пользовались паспортисты.

"Главнейшим источником дохода паспортистов,— говорилось в том же документе,— следует считать отсрочки. Неграмотный крестьянин, являющийся в участок с просьбою о выдаче отсрочки, можно безошибочно сказать, или вовсе не допускается до пристава, или же прежде, чем ходатайство его будет представлено последнему, попадает к паспортисту. В обоих случаях от паспортиста фактически зависит выдать отсрочку немедленно, затянуть дело на срок по своему усмотрению, напугать отказом и таким путем создавать себе из отсрочек правильную доходную статью. Марки, стоящие 60 коп., необходимые для оплаты отсрочек, продаются паспортистом не дешевле 65 коп., и кроме того взимается дополнительный платеж в виде благодарности; напр., при посещении управления Сыскной полиции один крестьянин, приведенный для собрания справок о судимости, объяснял, что отсрочка стоила ему 3 руб. 30 коп., между тем как отсрочка, с уплатою 1-рублеваго больничного сбора, не может стоить дороже 1 руб. 60 коп. В некоторых участках приставы, с целью пресечения таких порядков, сами заведуют выдачею отсрочек, но и за всем тем до приставов доходят только письменные документы, а личные объяснения с просителями ведутся через посредство паспортиста".

В самом элитном подразделении — сыскной полиции — никто открыто взятки не брал, но в 1883 году там обнаружили напоминавший казнокрадство странный расход средств на тайных осведомителей, которые к тому же обозначались в ведомостях вместо фамилий отдельными буквами.

"Так называемые секретные агенты и частные сообщители,— констатировали проверяющие из МВД,— на уплату которым издержано в течение пяти лет 7749 руб., по отзывам сыскных чиновников, сообщали до сих пор только о тайных притонах разврата, картежной игре и дуэлях, но правильно организованная Сыскная полиция должна и без сообщителей узнавать о существовании азартной игры, а предупреждение двух или трех дуэлей, казалось бы, не стоит 7749 руб.".

Подобные проверки проводились регулярно, а так как считалось, что виной подобному поведению полицейских их тяжелое материальное положение, император по представлению министра внутренних дел периодически выделял дополнительные средства на содержание полиции. Однако самое любопытное заключалось в том, что уровень мздоимства после этого ничуть не уменьшался. Не помогала и происходившая после очередного повышения содержания смена кадрового состава полиции.

В "Мыслях о петербургской полиции" констатировалось:

"Мысль об улучшении полиции в столице есть вращение в заколдованном кругу, из которого никак не выйдешь с практическими результатами, как ни старайся. Надо чем-нибудь серьезным признать ряд неудавшихся опытов улучшить Петербургскую полицию. Ей прибавили людей, прибавили денег, прибавили внешнего благообразия, но годности полицейской, но полицейского ума и применимости к времени не прибавили, несмотря на все употребленные к тому усилия".

Считалось, в частности, что новые люди, вливаясь в стройные ряды полиции, быстро усваивали все то, что пытались искоренить власти:

"Старый организм полицейского учреждения,— говорилось там же,— не сделаешь новым; в нем новое уродуется, кривится, портится от старого, но старое никак не исчезает от нового".

Некоторые успехи все-таки время от времени случались. Но в каждом конкретном случае все зависело от личности губернатора или полицмейстера и того, насколько успешно он применял к подчиненным полицейским метод кнута и пряника.

Например, дослужившийся до полицейского исправника — главы уездной полиции — В. П. Селезнев с благоговением вспоминал екатеринославского губернатора В. Д. Дунина-Барковского, который за малейшее упущение, вплоть до несвоевременного доклада о совершенном преступлении, отправлял полицейских офицеров под арест на семь суток. Кроме того, хорошо служившие полицейские чиновники в небольших городках вместо 150 руб. в год квартирных получали от местных властей до 600 руб. Так что стимул служить хорошо и честно был налицо.

Жесткий контроль помогал руководить и столичными полицейскими. Так, известный прокурор, а затем сенатор А. Ф. Кони вспоминал о времени, когда в петербургской сыскной полиции не случалось явных злоупотреблений:

"Начальник петербургской сыскной полиции Иван Дмитриевич Путилин был одной из тех даровитых личностей, которых умел искусно выбирать и не менее искусно держать в руках старый петербургский градоначальник Ф. Ф. Трепов. Прошлая деятельность Путилина, до поступления его в состав сыскной полиции, была, чего он сам не скрывал, зачастую весьма рискованной в смысле законности и строгой морали; после ухода Трепова из градоначальников отсутствие надлежащего надзора со стороны Путилина за действиями некоторых из подчиненных вызвало большие на него нарекания".

"Отбирает право на езду и требует выкупа"
Совершенно иной становилась картина, когда власть начинала остро нуждаться в полиции, и полицейские, чувствуя это, совершенно теряли всякое чувство меры в мздоимстве и вымогательстве. Так, во время беспорядков, начавшихся в 1905 году, полиция и армия оказались единственной опорой существующего строя. Полицейские, правда, не раз просто убегали от революционеров. Но когда в города и села приходили войска, полиция достаточно жестко и вполне эффективно организовывала облавы и аресты врагов царя и отечества. А затем пользовалась благами создавшегося положения на всю катушку. Причем губернские и столичные власти реагировали на сообщения о коррумпированности нужных державе полицейских лишь в том случае, если доносы исходили от еще более полезных власти подданных империи.

Подобный случай произошел в 1910 году в Новосибирске, именовавшемся тогда Ново-Николаевском и входившем в состав Томской губернии, где против полицмейстера выступила местная организация "Союза русского народа". Ультрапатриотам не нравилась ни деятельность полицмейстера, прошедшего все ступени полицейской службы от урядника, ни его имя — Бернгард Висман, и их переполненные цифрами и фактами доклады вскоре оказались на столах столичных чиновников и быстро попали в прессу.

"Полицеймейстер города Ново-Николаевска Б. П. Висман,— говорилось в одном из таких материалов.— Это — выходец из Риги, латыш, перекатная голь в материальном и умственном отношении. Голый и убогий явился он за куском хлеба на строившуюся Сибирскую железную дорогу и с 1897 г. занял место младшего кондуктора на перегоне Тайга—Ново-Николаевск. Эту лямку он тер несколько лет, ходил в опорках и засаленных штанах, собирая гривенники с железнодорожных зайцев и занимая деньги у сослуживцев на покупку булки. Затем он попадает в 1902 г. урядником в Колывань и двигается по службе; в 1903 г. его видят урядником по уезду и в 1904 г. берут околоточным в Томск. Тут его оценил бывший полицейский пристав Петербурга, волею российских судеб попавший на пост томского губернатора, Нолькен и назначил помощником пристава в Каинск, а затем на ту же должность в Ново-Николаевск. Года через полтора он был назначен здесь приставом, а с 15 сентября 1909 г. полицеймейстером. Находясь на низших должностях, Висман довольствовался малым, брал, как говорится, по чину — где пятитку (так в тексте.— "Власть"), где десятку, а где бутылку рябины. Но уже с назначением приставом он стал знать настоящую себе цену и развернул свои способности. Теперь он — богатый человек. У него в казначействе на книжке лежит 7327 руб., в отделении Сибирского Торгового Банка свыше 32 000 руб., и в Ригу увезено и положено в банк на имя матери 80 000 руб.".

Для обогащения Висман использовал самые разнообразные источники.

"Одной из самых доходных статей,— свидетельствовала пресса,— являются евреи с их чертой оседлости, эти несчастные парии, с которыми позволяется делать все, что угодно. Каждый из них — жертва только потому, что он еврей. Они все обложены поборами в доход полиции от 25 руб. до 200 руб. в месяц, а самый богатый из них, Каган, платит от 3 до 4 тысяч рублей в год, по одному проценту со своего торгового оборота. Шапошник Самойлов, имеющий здесь мастерскую, платит ежемесячно полицеймейстеру Висману по 50 руб. и всем полицейским чинам, кроме того, шьет шапки к каждому сезону. Всякий еврей, не имеющий по закону о черте оседлости права здесь жить, легко может здесь устроиться, заплатив Висману. Для этого всегда имеются два требуемых по закону свидетеля, которые удостоверят подписями на акт, что данное лицо проживает в Ново-Николаевске пять или шесть лет".

Не менее важным источником дохода была и проституция:

"Дома терпимости, как места постоянных преступлений, составляют крупную статью доходов полиции. Начать с того, что в Ново-Николаевске существует с ведома полиции 113 таких притонов и из них только 7 официально открытых, крупных. Содержатели этих домов, каковы: Эдельман, Урбах, Левин, Терентьев и др., платят полиции до 300 руб. в месяц, причем связаны обязательством не отпускать девиц ни в какие трактирные номера, кроме самого фешенебельного трактира Чиндорина, содержимого в компании с полицеймейстером Висманом. Мелкие же притоны обложены побором от 5 до 10 руб. в месяц".

Однако наибольшие доходы приносили многочисленные питейные заведения, которые обирались даже путем подбрасывания антиправительственных прокламаций.

"Здесь,— писали газетчики,— бесцеремонность полиции не имела пределов. Содержатели этих заведений высасывались до полного разорения и сменялись один за другим. Приехал в Ново-Николаевск некий Гуренков с капиталом около 20 тысяч рублей; он построил здесь большой дом, купил обстановку и открыл трактир ("Лондон"). Полиция наложила на него ежемесячный платеж в размере 93 руб. (50 р. полицеймейстеру Висману, 30 р. приставу Чукрееву, 10 р. полицейскому чиновнику и 3 р. старшему городовому); независимо от этого за счет Гуренкова полиция постоянно пила, ела и пьянствовала здесь с девицами. Дела трактирщика так пошатнулись, что он перестал платить. Тогда засунули за зеркало прокламацию, которую явившийся наряд полиции, конечно, нашел, и Гуренков был арестован. Его продержали в каталажке 14 суток, пока жена его не продала лошадей, кое-какие вещи и не выкупила мужа; дело это обошлось, как рассказывают, около 1000 руб. Тогда Гуренков предложил некоему Сушкевичу принять трактир на себя и торговать по его документам, уплачивая за это по 20 р. в месяц. Сушкевич согласился, тем более что на выборку документов на свое имя не мог рассчитывать, так как полиция недолюбливала его и давала о нем дурные отзывы губернатору. При открытии торговли Сушкевичем с него Висман взял 300 руб.; через два дня он потребовал еще 275 руб. (200 р. Висману и 75 р. Чукрееву). На четвертый месяц от Сушкевича потребовали 100 руб., но он отозвался неимением денег. После нескольких безрезультатных напоминаний Сушкевичу по телефону и вызовов его в полицию Висман послал в трактир часов около 9 вечера наряд полиции, ворвавшийся сюда с криком "руки вверх" и с направленными дулами револьверов. Полиция арестовала при этом самого Сушкевича и находившихся в трактире 15 посетителей, которые были отведены в каталажку и выдержаны в течение суток. Висман вызвал к себе Сушкевича из каталажки и потребовал с него 150 р., угрожая сгноить его, если не уплатит этой суммы. Сушкевич занял у разных лиц эти деньги через свою жену и внес их Висману и тогда был освобожден. Он платил ему затем по 25 р., по 40 и 100 р., вызываемый повестками в полицию, где то Висман, то Чукреев назначали ему сумму. Так он платил, пока не разорился и не прекратил дела, вынужденный продать всю обстановку трактира за бесценок настоящему владельцу Чиндорину, бойко торгующему в компании с Висманом. За 1 год и 3 месяца торговли Сушкевич переплатил полиции 1400 руб.".

Но эти предприниматели хотя бы остались живы. Еще одному ресторатору повезло куда меньше:

"Приехал из России (Ново-Николаевск сильно привлекал к себе людей наживы) малоросс Полевик, открывши здесь трактир "Полтаву" ("истинно-русскому" Висману название это не понравилось, и он потребовал переименовать его на "Москву"). Торговля в "Москве" шла очень бойко, здесь шла игра в лото, бикс, карты, в фортунку, на которой играли по рублю за час, здесь одного пива продавали до 450 ведер в месяц. Но, несмотря на такой заработок, Полевик разорился: за два года содержания "Москвы" он выплатил Висману 9000 рублей и наконец перестал платить. Тогда его вызвали в полицию и так исполосовали резинами, что несчастный на третий день умер".

Как свидетельствовала пресса, Висман интересовался не только деньгами, но и хорошенькими женщинами:

"У поставщика больницы Гранова молоденькая, лет 19, и хорошенькая жена, бывшая учительница, полгода назад вышедшая замуж. По приказу Висмана у Гранова сделали обыск, нашли сломанный валявшийся револьвер и на этом основании (военное положение!) Гранова арестовали, а по пути забрали и разные золотые вещи, часы и проч. Тогда Висман вызывает в полицию жену Гранова и предлагает ей возвратить взятые при обыске вещи, для чего приглашает ее в свою квартиру (верхний этаж). Пришла, ждет. Висман достал из ящика стола двое часов, три кольца, браслет, а затем бросился к Грановой, повалил и изнасиловал".

При этом противники Висмана признавали, что он со своими одетыми в форму бандитами сумел уничтожить всех прежде бесчинствовавших в городе хулиганов и мелких преступников. Но затем борьба с преступностью, как писала пресса, приобрела совершенно иные формы:

"Здесь при широком сотрудничестве содержателей притонов и их девиц и множества темных личностей удается довольно быстро обнаруживать кражи на мелкие суммы и вообще несложные преступления, причем каждое такое обнаружение тотчас же афишируется посылаемой в местную газету заметкой, которая читается и в губернии и делает свое дело. Но едва ли хотя бы одна из крупных краж на большую сумму была обнаружена местной полицией, к этому неспособной, да и не расположенной. Была крупная кража у купца Сурикова золотых вещей на сумму около 17 000 руб., и из них найдена лишь незначительная часть, а остальное, как говорят, разошлось по рукам самой полиции".

От полицмейстера и сыщиков не отставали и городовые, в особенности те, что следили за дорожным движением и за то, что цеплялись к кучерам и извозчикам, именовались крючками:

"Все извозчики обрабатываются так или иначе нижними чинами полиции и постоянно терпят от "крючков". Быстрая езда, нетрезвый вид извозчика, особенно в сумерки, вызывают окрик городового, который останавливает извозчика, вытаскивает шашку и тянет на расправу в полицию; дело кончается уплатой городовому полтинника. Например, извозчик Коновалов за последние две недели переплатил "крючкам" 3 р. 50 коп. С него же "крючки" сняли как-то кушак и кафтан, ограбили его. Особенной наглостью в этом отношении является полицейский чиновник Курницкий; за всякую провинность он бьет их, сажает в каталажку, отбирает право на езду и требует выкупа. Помянутый Коновалов вез на днях Курницкого, и у него, не спавшего перед этим ночь, выпали из рук вожжи. Хотя он и подобрал их, но Курницкий остановился, избил его тут же на улице и приказал ехать в полицию, где посадил на сутки в каталажку, не позволив вызвать брата взять лошадь. На этом коне, выдержанном сутки без корма, городовые разъезжали и коня испортили. На другой день Коновалова освободили, но его контрамарку на езду держали до тех пор, пока извозчик не принес Курницкому 5 руб.".

Впрочем, когда подчиненные слишком зарывались, Висману приходилось жертвовать ими, чтобы сохранить перед начальством видимость порядка и борьбы с оборотнями в погонах. Подобный случай — ограбление городовыми адвоката — описывала пресса:

"Двое городовых, стоя на посту, поздно вечером напали на шедшего по улице присяжного поверенного Иванова и ограбили его — сняли с него шубу, часы, да еще изувечили его так, что он пролежал месяца четыре. Иванов возбудил дело, и один из этих городовых должен был признаться в ограблении; его судили и повесили".

Самого Висмана, когда "Союз русского народа" поднял скандал и добился приезда в Ново-Николаевск следственной комиссии, в 1910 году лишь отправили в отставку. Затем почти четыре года длилось следствие, и в результате за убийства, грабежи и изнасилования бывшего полицмейстера приговорили к восьми месяцам арестантских рот.

Собственно, так же наказывали за взятки и вымогательство чем-то помешавших сильным мира сего по всей Российской империи. В 1916 году, к примеру, попались одесские стражи порядка во главе с градоначальником. Но до суда их дело так и не дошло. Ведь следователи, прокуроры и судьи были хорошо знакомы с полицейскими и зачастую получали от них часть добычи. Так что обиженным оставалось лишь уповать на Всевышнего. И они могли только радоваться историям, подобным той, что произошла до революции в Одессе. Там в пересыпский полицейский участок пришла и попросилась переночевать крестьянка села Буялык Надежда Коснаки. Дежурные согласились, а затем, как водится, изнасиловали ее. А после выяснилось, что крестьянка шла из больницы, где ей поставили диагноз — повторный сифилис.

"Портреты вымогательски навязаны лавочникам"
После революции мало что изменилось. Рабоче-крестьянская милиция обеспечивалась гораздо хуже царской полиции. Так, в 1921 году в петроградской милиции решали вопрос, как выжить семейным милиционерам, если им на семью выдается меньше 20 кг муки в месяц. Но в милиции оказалось немало бывших полицейских агентов, ознакомивших новых коллег с классическими правилами извлечения доходов из обывателей. Правда, на первых порах милиционеры обирали в основном классово чуждый элемент, проявляя немалую изобретательность и понимание момента.

К примеру, в ноябре 1923 года Ф. Э. Дзержинский писал В. В. Куйбышеву:

"Мне стало известно, что мои портреты являются "украшением" разных лавок, пивных, чайных, палаток и т. п. Центрального Трубного рынка и красуются почти во всех домах Цветного Бульвара (центре разврата и притонов Москвы). Заинтересованный этим явлением, я расследовал и узнал следующее: портреты эти (в районах других преобладают другие портреты) вымогательски за 2 руб. штука золотом навязаны лавочникам и управляющим домами участковыми надзирателями милиции. Это доказывает, насколько неблагополучно в московской милиции, которая занимается непристойным навязыванием портретов сов. работников как источником своего питания. Деньги за портреты получались без расписок или квитанций".

А в угрозыске, например, пользовались проверенными дореволюционным временем способами — расхищали деньги, выделенные на агентуру, а также стали воровать и сбывать вещи, конфискованные в качестве вещественных доказательств. В 1929 году недостача вещдоков обнаружилась в ленинградском угрозыске. А их арестованный хранитель Милов показал, что вещи забирал себе начальник розыска, видный чекист Леонид Петржак. Вот только следствие по его делу пошло как-то странно, а еще более странным оказался приговор.

"Ленинградский пролетариат,— писали газеты в 1929 году,— справедливо возмутился попыткой замазать преступления бывшего начальника угрозыска и члена областной контрольной комиссии Петржака, разворовавшего камеру хранения вещественных доказательств, растратившего до 20 тыс. рублей, принуждавшего к сожительству работниц и т. д. За все эти преступления суд приговорил Петржака к трем годам заключения... условно! Нас интересуют те обстоятельства, при которых отдельные ответственные товарищи могли на время вытянуть Петржака сухим из воды. Нас интересует обстановка в ленинградской областной прокуратуре в связи с делом Петржака... В отдельных звеньях прокуратуры товарищи сдали классовые позиции. Это видно хотя бы из того, что, когда был дан ордер на обыск и арест Петржака, председатель облсуда тов. Озолин предупредил Петржака, что к нему едут с обыском... В разворовывании кладовой участвовали и другие лица, в том числе заместитель облпрокурора, член президиума областной контрольной комиссии Григорьев. Этот коммунист, призванный партией стоять на страже революционной законности, ездил к арестованному Милову, заведовавшему камерой хранения и знавшему все подробности исчезновения вещей, и уговаривал его, при помощи угроз и обещаний, отказаться от своих показаний... Областная контрольная комиссия, отдельные члены которой оказались активными участниками этих безобразий, должна была, казалось, немедленно пригвоздить их к позорному столбу, показать, как партия наказывает людей, облеченных особым ее доверием и изменивших партии и классу. Вместо этого часть обл. КК применяла совершенно невероятную энергию с целью реабилитировать Петржака. На процесс рабочие, которых возмутило дело Петржака, не были допущены. По окончании процесса председателю суда Калинину было предложено написать статью, реабилитирующую Петржака и объясняющую мягкость приговора, что Калинин и выполнил. Статья была напечатана в ленинградских газетах и вызвала глубочайшее негодование масс".

После вмешательства ЦК Верховный суд заменил условное наказание реальным. Однако большинство остальных участников дела отделались легким испугом. К примеру, судья Я. Г. Озолин позже возглавлял ленинградский арбитраж, а с 1935 года трудился в Госарбитраже при Совнаркоме СССР. А вот следователя Першина, начавшего дело против Петржака, заставили уехать из Ленинграда. И собственно, ничего удивительного в этом не было. Большевики были связаны круговой порукой покрепче царских полицейских и своих в обиду не давали.

Собственно, ту же поруку, но только в форме поручительства за милиционеров при их повышении, предложил ввести министр внутренних дел РФ Рашид Нургалиев. И результатом, скорее всего, станет то, что все проступки и преступления работников МВД станут скрываться еще тщательнее, чем сейчас.



http://www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=1213401