Ночь жизни

От жадных, вожделеющих взглядов, её скрывали лишь лысые, сухие еловые веточки, да пара мятых вчерашних газет... Она зябко куталась в них, лишь иногда, бледно проблёскивая голубовато-розовой наготой полупрозрачного тела сквозь многочисленные прорехи этого грубого одеяния, волнообразно вздымавшегося в порывах чужого дыхания и ледяного ветра. Сегодня был её первый раз. Инициация. Совсем ещё юная и непорочная, в своих неискушённых ласках, она озорно и проказливо пыталась лизнуть тянущиеся к ней толстые пальцы и чумазые мозолистые ладони, с крепким запахом табака и ещё чего-то, чего она совсем не понимала. Пальцы резво  отдёргивались от неожиданности и недоумения, мол, откуда в такой крохе столько жара? А она, робко  подрагивая, разгоралась всё больше, будто соком, наливаясь новыми красками, томно изгибалась упругим телом в древнем, колдовском, завораживающем взгляд обывателя танце... Её движения были грациозны и страстны, темп сменял темп, буквально перетекая из одного состояния в другое... Она танцевала упоённо и восторженно, разбрызгивая ослепительные бриллианты горящего сердца к босым ногам своих сегодняшних  почитателей, что плотным кружком столпились вокруг. Она танцевала, в страстном желании своём взлетая пылающей кометой к бархатному звёздному небу и тут же, остывая, осыпалась безжизненным пеплом на обледеневшую землю. Она любила и ненавидела,  ласкала и убивала, иссушала и дарила новую жизнь в этом диком и  дурманящем танце.  Так ярко вспыхнувшая, она уже не замечала их - серых и убогих, лишь мельком ловя своё стремительное отражение в отблесках  остекленевших глаз и невидящих взглядов. Люди смотрели на неё и уносились куда-то далеко, очень далеко от этой поляны... Все они-от чумазого мальчишки до хромого старика - были изрядно потрёпаны жизнью, каждый хлебнул своего персонального лиха сполна и не считал себя сентиментальным, либо слабым, но вот сейчас, глядя на её мистические па и эквилибры, люди словно оборачивались вглубь себя и сталкивались там с Вечностью. Странный эффект производил её танец: юнцы мужали, а старики молодели, будто впитывая в себя тёплый свет её, теперь уже взрослого, тела... А она разгоралась всё ярче, жадно пожирая их боли и разочарования, муки совести и любви, буквально сроднившись с ними и напитавшись их жизнью, взамен отдавая свою, убаюкивая и согревая всех обездоленных бродяг этого мира, материнской рукой проводя по растрёпаным вихрам своих беспутных детей...
   Ночь, соединившая их-таких непохожих и чуждых, стремительно бледнела. Заспаное морозное солнце безразлично осветило её остывшее седое тело, в окружени блаженно посапывающих бродяг. Тот самый чумазый мальчишка, шести лет от роду, по обыкновению своему, проснувшийся с первыми лучами светила, старательно подражая кому-то совсем взрослому, толстым суком поворошил холодное костерище и  обратился к хромому старику-уважаемому среди них человеку, который будто и не ложился сегодня спать: "А знатный был у нас костёр ночью! Сказочный... И всего-то из одной маленькой искорки!"
Старик ничего не ответил, лишь хитро ожёг восхищённого мальчишку алым проблеском карих глаз из-под инистых бровей...