Ветер и поток

               

  Мы долго к этому готовились, часто это обсуждали, спорили, ругались, неделями не разговаривали, но всё равно мирились и, наконец, приходили к согласию.  И вот, настало утро, когда это должно было произойти. Мы не планировали именно эту дату, просто почувствовали, что всё должно случиться сегодня или никогда.
  Мы не взяли с собой ничего кроме блокнота и карандаша. Оделись в одинаковые походные костюмы и альпинистские ботинки. Выдвинулись в 10 часов утра.
  За полчаса добрались до вокзала и на первом же поезде отправились на восток. Когда вдали показались посеребрённые вершины, решили сойти и продолжить путь пешком.
  - Мы ещё не на горе, а во мне уже что-то творится, - произнёс он, не отрывая взгляда от заснеженных пиков.
 - Творится, от слова «творить»? – я достала блокнот и карандаш. – Мы за этим туда и идём, что тебя удивляет?
 - Постой, - он остановил мою руку. – Пока рано.
  Я всё же незаметно сделала запись, всего несколько слов, наискось, торопливо: «у подножья серебряных гор расцветает  диковинный лотос». Я спрятала блокнот в карман, взглянула  на его удаляющуюся фигуру, размытую, словно акварельный отпечаток на сырой бумаге. Но он не утаил от меня цветение причудливого лотоса в своей душе, я увидела его в самом центре его груди, сквозь плоть, сквозь одежду и туман, этот цветок источал свечение, точно маяк.
  Я нагнула голову и взглянула внутрь себя. Ничего подобного во мне не было. Только сухая обветренная почва и колючий терновник. В такой земле гибло любое живое семя. Я хрипло рассмеялась, запахивая куртку,   - как же всё это бесполезно!
  - Чему радуешься? – он посмотрел на меня хмуро.
 - Тому, что мне нечего терять, - меня охватил озноб, просто холодный голубой туман забрался под куртку.
- Боже, какая пошлость, - процедил он сквозь зубы.
  Я хотела заорать что-то обидное, ударить его, но так же сделала бы любая на моём месте, только поэтому я сдержалась.
 
  Говорят, мы приходим в этот мир незавершёнными созданиями, половинчатыми, связанными невидимой энергетической нитью с другим человеком, предназначенным нам судьбой. И найдя свою вторую половину, человек становится цельным. Но мне кажется, что как и любовь, дополняющая мою душу, предназначена мне и порция ненависти, также являющаяся частью моей цельности. Этот человек был рождён, чтобы я ненавидела его. А я – чтобы он ненавидел меня.
 
   Мы достигли подножья. Бурная горная река  преградила нам путь.
  Он указал на лесистый участок вверх по реке, и мы двинулись туда. Никогда прежде мы здесь не бывали.
   Солнце прогнало туман, а брызги бурного потока влажными облаками оседали на траве. Я соскальзывала вниз, спотыкалась и падала на колени. Он шёл твёрдо и уверенно.
  Когда мы достигли того места, о котором не имели не малейшего представления, но которое должно было выбрать нас само, он лёг на траву, растянулся во весь рост и не шевелился очень долго. Я неотрывно смотрела на его напряжённое лицо.  Мне казалось, что вот-вот ко мне придут те самые мысли, для которых был заготовлен блокнот. Но он открыл глаза и сел. Помотал головой:
 - Не то.
  Затем встал и перешёл чуть выше, остановился, глядя под ноги, потом побрёл вверх по горе.
 - Мы уходим слишком далеко от реки, - предупредила я, но он не слушал, всё шёл и шёл вверх.
  Во мне закипела злость и обида. Я села на траву и не последовала за ним.  Он без меня ничего не смог бы предпринять, даже если достиг нужной точки, всё равно вернулся бы за мной. Я просидела так несколько часов, глядя на шумную стремнину. Он не пришёл.
  Солнце сползло на запад. Я скрепя сердце поднялась на гору. Он лежал на земле с закрытыми глазами, позади него виднелся грот и небольшой тихий ручей спускался к реке.
 - Я умираю, - произнёс он еле слышно.
  Я поняла, что здесь то самое место: река не голосила так назойливо, и грот нависал неизбежностью.
  Сев рядом с ним, я достала блокнот и карандаш. Ничего не шло в голову.   
  Прошёл час.
  Почему мы ни разу не подумали о том, что творим безумие.
  Карандаш в руке стал тёплым.
 - Может, эта земля враждебна ко мне, и высосет из меня всю жизнь.
 - Земля - наша мать, - возразила я, но приложив к ней ладонь, поняла, что материнского тепла в ней не было, только холод отчуждённости.
 - Тогда она, как мать, решит жить мне или умереть.
  Я сжала в пальцах карандаш, но мысль, скользнув по мне прозрачной тенью, пронеслась мимо.
  То место, но не тот момент, поняла я и легла на траву возле него. Мы спали до самого заката.
 
   Мне приснилось странное белокожее существо с костлявыми конечностями и огромным брюхом, волочащимся по земле. Это беременное  чудовище подползло к нему и стало облизывать его тень.
  Я проснулась от холода, и, увидев, что он не спит, произнесла:
 - Ты скоро умрёшь.
  Он кивнул.
 
   Мы немного перекусили, он отлучился ненадолго и, вернувшись, снова лёг на землю. Я попыталась сосредоточиться, напитаться энергией этого места, но странная лень и расслабленность  не отпускала. А цветение диковинного лотоса, заворожившее меня у подножья гор, вопреки всем моим представлениям о смерти, давало жизнь и пожухшей траве, и сухим кустарникам, и переломленному цветку.
 - Начнём, пожалуй, - вдруг произнёс  он  и застонал. Сначала как-то неестественно, наигранно, затем, словно войдя в транс, всё громче и надрывнее. Стоны его, словно от невыносимой внутренней боли, вырывались из горла и  разлетались окрест, подобно стае чёрных воронов.
  Я никак не могла принять игру, перестроить себя под её правила. Внутреннее напряжение достигло предела и, чтобы не разрыдаться, я быстро пошла прочь, к реке. Остановившись возле её бурлящих вод, узрев неукротимость и буйность, которые родились в ней не от надобности следовать выдуманным правилам,  а как ответ на естественный порядок вещей и законы природы, я поняла, что должна стать ей. Я погрузила руки в холодную воду, зачерпнула ладонями и омыла лицо.
  Его страшные стоны и крики были отчётливо слышны даже в рокоте стремнины.  Неприятная мысль о глупости  происходящего и бесполезности его итогов потухла в холодной речной воде.
  Я так и не дождалась появления слёз, но моё лицо и без того было влажным от речных брызг. Этого было достаточно. Я помчалась обратно, упала перед ним на колени и, взяв его руку в свои, прижалась к ней щекой.
  - Я, словно снег на тонких кедровых ветвях. Я таю. И тело моё - слёзы весны, - он запрокинул голову и застонал.
 - Ты болен, и я ничем не могу тебе помочь! - сквозь рыдания воскликнула я.
  Он сжал мои пальцы, будто неожиданная боль пронзила его тело.
 - Тебе повезло, - прохрипел он. – Ты станешь певцом моей смерти, свидетелем  моего ухода.
  Он тяжело выдохнул и замер на земле, словно без чувств. Его ладонь выскользнула из моих рук, будто золотая рыбка и упала на траву.
  Я достала блокнот и сделала запись:
Снег таит
На тонких кедровых ветвях.
И тело его
Слёзы весны.
  Листок со стихом я аккуратно вырвала из блокнота, сложила корабликом и опустила в воды ручья, стремительно унёсшие его к реке.  У нас хорошо получалось играть, и мне стало немного легче.

  Он не двигался очень долго, притворяясь мёртвым, настолько долго, что я подумала, будто  этим всё и завершится. Может, он ждал, когда в моей голове народятся собственные стихи и карандаш послушно зашаркает по бумаге, и, не услышав этого, уснул. Во всяком случае, я не собиралась оправдываться. Оправдания мне не было.
  Я прикрыла глаза и начала копать вглубь себя до тех пор, пока реальность не перемешалась с нереальным. Вот чёрный кот вышел из глубины грота и, разгоняя темноту горящими глазами, подошёл к нему и облизал его губы. 
- Брысь! – прошипела я, но кот продолжал странный ритуал. Я подняла маленький камушек с земли и бросила в кота, тот сверкнул на меня глазами, лёг на землю, как делают все кошачьи на охоте, перед прыжком на свою жертву. Ещё немного и его проклятье достигло бы и меня, но благодаря собственной воле к жизни я пробудилась. Тёмная тень растворилась во мраке.
    Я приподнялась и хотела позвать его, чтобы сообщить о его скорой смерти. Но одумалась, зачем вновь повторять очевидное.
 
   Утро, кажется, умерло до нашего пробуждения, оно, серое, безмолвное и холодное, неподвижно лежало на вершинах.
  Он стал сильно кашлять и задыхаться, изредка срываясь на хриплый смех.
  - Ты слышишь, как сильно это тело хочет жить. Оно пытается убедить меня, что смерть излечима, - проговорил он с горькой усмешкой.
 - А ты не слушай его, - посоветовала я. – Оно не ведает, что творит.
  Он зашёлся в сильнейшем приступе кашля, который, словно чудесная музыка, успокаивал и вдохновлял меня.
  Стылый труп
  Улыбается небу
  И луне.
  Мой труп
  Новая бумажная лодочка спустилась на неспешные воды ручья и унеслась в клокочущий ад. Он поднял голову и удивлённо посмотрел на меня, очередной приступ пригвоздил его к земле. Стоны, кашель, судороги, - всё это было похоже на настоящее. Мне даже стало завидно.
 
 
  Я гуляла до вечера, а когда вернулась, нашла его спящим. Бледный, твёрды, как мрамор, он всё же пульсировал внутри, хотя от лотоса остался лишь иссохший комок скрученных листьев. Меня не напугало это, ведь чем-то всё равно пришлось бы пожертвовать.
  Я увидела сон, себя в своём доме, маленьком тёмном, холодном, словно погреб. Я сидела на стуле и мои ноги не доставали до пола. Красные башмаки, такие,  о которых я мечтала в детстве, были надеты на мои маленькие ножки, а большие куски халвы в железной миске пахли так соблазнительно, что я протянула к ним руку, отщипнула влажный сладкий кусочек и с наслаждением съела. Когда этот растаял во рту, я потянулась за другим, но  на этот раз взяла весь брикетик и, откусывая слоящиеся квадратики, медленно жевала их. Кто-то стоял позади меня и тяжело вздыхал.
 Вдруг в дверь постучали и позвали меня по имени. Я хотела ответить, но рот был полон халвы. Где-то в дальней комнате заплакал ребёнок, началась возня и беготня, кто-то вновь тяжело вздохнул над самым ухом.  Ещё раз постучали и позвали меня. Голоса я не узнавала, но он казался очень нежным и тёплым. Я открыла рот, чтобы ответить, но над ухом раздало:
 - Не отвечай, не отвечай!
  А в дверь всё стучал кто-то и звал меня по имени, тоскливо, монотонно, будто осенний ветер. И, наконец, я не выдержала и, выронив последний кусочек халвы, разлетевшийся на мелкие серые крошки, выкрикнула:
 - Я здесь!
  Я здесь! Ветер укоризненно зашипел. Я открыла глаза.  Он смотрел на меня полными ужаса глазами. Я кричала во сне.
 - Ты скоро умрёшь, - прохрипел он.
 - Ну, конечно, - улыбнулась я. – Будто в этом есть сомненья.
  Утром я сделала запись:
Ветер-пророк
Стоит у двери
И вещает
Кому умирать.
  Этот листок я безжалостно выдрала из блокнота, скомкала и бросила в ручей.

  Он отказался от еды, спать он уже не мог, кашель не давал ему дышать.
 - Я умираю. Я неизлечимо болен.
  Меня удивила банальность его слов. Я встала и демонстративно удалилась, надеясь, что он одумается и продолжит искренне играть.
  Когда я вернулась, он спал. Он совсем потух.
  Солнце погасло
  Кто-то на цыпочки
  Встал
  И задул огонёк.
  Третий кораблик сошёл на воду и помчался к реке. Странно, что он не кашлял, не стонал больше. Игра приостановилась, и я забылась сном, в котором увидела лишь пустоту и тишину. Смотреть там было больше не на что.
 
  Он умер на рассвете. Я почувствовала это, хотя он так и не проснулся.
  Он умер по-настоящему.
  Казалось, чёрная дыра в центре моей груди стремительно расползалась в стороны и грозила поглотить меня полностью. Я не ожидала такого конца, но реальность нас обыграла.
  Я достала карандаш и прикоснулась к бумаге. Стихов больше не было в моей голове. На поверхности белого листа осталась только большая чёрная точка.
  Последним стихом, венцом и эпитафией нашей проигранной партии, стала я сама.  Как тонкий бумажный кораблик, погрузилась я в воды тихого ручья и унеслась к бурлящему аду горной реки.