Саша Соколов

                Из книги "Повесть о времени и о себе"

Он жил на Плющихе в сталинском доме, тогда ещё почти новом,  на одном из верхних его этажей, в  квартире, к окнам которой подбирались уже молодые тополя. В доме  был лифт с сетчатой дверью, открыв  которую,  пришедший впервые сюда, осязал вначале  запах, а потом уже видел металлические кнопки на стенке кабины.  Этот запах стоял на лестничных площадках, в кабине лифта, в прихожих квартир и просачивался на улицу, но он никогда не смешивался с запахами  других домов. Это был особый  запах  дома: аромат дорогих сигарет и папирос, мужского одеколона и дамских духов, крахмального белья, занавесок и паркетных полов. Его немного разбавляли чуждые ему флюиды, поступавшие с кухонь, и  выделявшиеся при использовании средств по уходу за  одеждой и волосами, обувного крема, от керосиновой смазки механизмов подъёмника, а также от  кошачьих свидетельств, но он всё равно не становился похожим на запах соседских домов, он лишь этим  дополнялся, набирался  и крепчал.  У него  были  близнецы в этом городе – в больших высоких кирпичных домах, и в других, наверное, городах страны а, может быть, мира.

Саша жил с дедушкой Володей и бабушкой Басей – родителями его отца Сергея Владимировича. Дедушка возглавлял партийную организацию  в союзном  Министерстве строительства. Бабушка  нигде уже не работала, она была  очень полной женщиной, и её основным достоинством было то, что её всегда ждали родственники в уютном старом домике с виноградником на берегу Чёрного моря  в городе Одессе.
Он был пасынком моей двоюродной сестры Людмилы, бывшей замужем за Сергеем Владимировичем. Мы с ним были почти ровесниками, с разницей в один год. У сестры не было своих детей, а родная мать Саши не принимала участия в его воспитании.
 
Дедушка, бабушка и домработница тетя Капа опекали маленького Сашу с пелёнок и не допускали даже мысли о том, что кто-то может посягнуть на их неожиданное счастье – воспитание ребёнка. Его отец и новая мать не сильно расстраивали Сашиных воспитателей в этом отношении, и мальчик рос бабушкиным и дедушкиным внуком, со своей «Ариной Родионовной». Его пожилые воспитатели отдавали ему свои сердца полностью и безгранично. Саша отвечал им взаимностью. Мы с ним познакомились, когда ему было восемь лет. Это был худенький мальчик с большими карими глазами и вежливой улыбкой. У него были солнцезащитные очки, радиоприёмник ВЭФ и огромный альбом с марками, доставшийся ему от отца или даже от дедушки. Во время первой нашей встречи мы рассматривали марки. За нашими спинами стоял дедушка, из распахнутой двери наблюдала бабушка,  раз за разом с угощениями подходила тетя Капа. Когда  мы стали раскладывать марки в более строгом соответствии с их географическими и политическими  координатами, нам сразу стали помогать дедушка, советовать бабушка и молчать рядом тетя Капа. Затем мы почти в этом же составе сыграли в  шахматы, все вместе пообедали, но на прогулку в Новодевичей монастырь пошли втроём – мы и дедушка. Саша оказался  очень учтивым, радушным  подростком, без какой-либо даже тени избалованности и капризов. Он умел ладить сразу с тремя взрослыми людьми, усиленно опекавшими его.

Почти каждый раз, когда я приезжал в Москву, мы с ним  встречались, и я всегда видел интеллигентного, молодого человека, модно одетого, эрудированного и попрежнему, без снобизма относящегося к приезжему провинциалу. Последний раз мы с ним встретились осенью 1971 года, к этому времени умерла его бабушка. В ту осень, после окончания школы, я приехал в Москву устраиваться на работу, а он оканчивал десятый класс. Я был готов работать кем угодно, лишь бы остаться в Москве. Но  мне всюду отказывали по разным причинам. Помню, в какой-то небольшой строительной конторе недалеко от платформы «Фрезер», где все неплохо складывалось,  молодая девушка, секретарь директора, сказала мне, что как можно устраиваться в их организацию с таким жутким контингентом? Я, чтобы в дальнейшем не разочаровать незнакомую девушку, решил не рисковать.

Перед самым моим отъездом Людмила в профкоме получила билеты в Малый театр и предложила нам сходить вместе с Сашей на спектакль. Мы смотрели тогда одну из самых лучших постановок театра – «Борис Годунов». После спектакля шли  пешком  до метро «Смоленская», где долго стояли, говорили и не  хотели расставаться. Он делился со мной своими планами, которые должны были обязательно состояться. Учился он хорошо и посещал  подготовительные курсы в архитектурном институте. Он хотел стать архитектором. Во времена, когда в строительстве господствовали стекло и бетон, он собирался строить здания, сохранявшие исторический облик города. Его интересовала история, и он ещё думал, в случае неудачи при поступлении в архитектурный (что было мало вероятным), идти на истфак. Мы попрощались, и, как оказалось, навсегда.

Приехав в  Москву весной 1974 года, я узнал, что Саша находится в заключении. Сергей Владимирович объяснил это последствиями бабушкиного воспитания: «Он привык красиво жить, да вот дедушкиной пенсии оказалось недостаточно». Саша  выходил из тюрьмы, и  вновь очень быстро туда возвращался. Я  же учился в Москве, но встретиться нам уже не довелось. Может быть ещё и потому, что в эти годы Людмила и Сергей Владимирович расстались. Саша писал открытки и письма Людмиле. Часть их сохранилась. Адреса отправления у них были разные: Коми, Мордовия и неизвестно где находящаяся станция Нижний Ингаш. Каждая открытка была написана рукой художника. В одной из них он сообщил о смерти деда.  Просьб к тёте Люде у него никаких не было, кроме одной,– ему ответить. Людмила, вышедшая вторично замуж за мужчину младше её, поддерживала переписку, но нерегулярно. Так в новогодней открытке  1977 года Саша сожалел, что она ему не ответила.
На похоронах Людмилы, внезапно умершей (от аневризмы головного мозга), Сергей Владимирович мне с досадой рассказывал о Саше, вышедшем и опять попавшем  на зону. Особенно не нравилось ему то, что сын был весь в наколках: прямо из-под воротника к подбородку  выползала у него синяя змея. И то, что вернувшись последний раз из тюрьмы,  в доме бывал редко, и если приезжал, то всегда  с компанией на белой «Волге». Когда хоронили тётю Полю – мать Людмилы, Сергей Владимирович почти спокойно сообщил, что Саша после очередной отсидки не смог прописаться в Москве и уехал в Тулу.  Там он и погиб. Сергей Владимирович еще говорил, как его хоронили, сколько было провожающих и сколько милиции. Я его почти не слушал. На похоронах тёти, мне казалось, слушать о подробностях других похорон было не совсем уместно. Я не спросил даже, где похоронили Александра Сергеевича, о чём потом  сожалел.

Спустя двадцать лет я неожиданно на него наткнулся, проходя в центре Львова по одной из его самых узких  улиц мимо ампира и барокко старых домов, принадлежавших некогда польской знати. Прямо передо мной из  подъезда вышел подтянутый, высокий седой человек, держа за руку мальчика с тёмными  кругами под глазами, воротник которому поправляла на ходу бонна, а из распахнутого окна, нависая над нашими головами, смотрела на нас седовласая пани. Запах нафталина, паркетной мастики и кофе, в упаковке только что выкуренного табака, похожего на  «3олотое руно», дохнул на меня из окна. 
Я слегка поклонился старому пану и молча пожелал юному джентльмену доброго пути.