Умение прощать

К истории через биографию. Или издержки эволюции.

Глава 5.    Умение прощать.
       Дворовый пёс Шарик, постаревший, ослабший, ослепший, ждал меня целый год у ворот дома, чтобы простить меня.
       Мне всегда было жалко людей, даже если они меня избивали. Я их жалел потому, что знал, что я то их все равно прощу за то, что они сами себя ни когда не смогут простить, за то, что они даже знать об этом не будут, но подсознание их постепенно уничтожит, растворит в ничто. И я знал об этом давно, как только пришел в осознание в этой дремучей жизни, как только научился видеть, слышать и различать слова.
       Из   воспоминаний других людей слышал чаще о счастливом их детстве.  Наше детство - моего брата и сестер, было адом. Я не завидовал  счастливому большинству, видал и похуже, и более жестокое и совершенно безнравственное обращение с детьми.
       Николай Марков – умный мальчишка, добрый, прекрасно разбирался в технике, никому не отказывал в помощи. Подвыпивший его отец часто охотился за ним с ружьем. Мы прятали его, кормили и успокаивали, что ничего-ничего, терпи Колька, будет праздник и у нас. Учился он естественно не важно, и мы, не смотря и на наши не успехи, помогали ему в учебе. Нормально Николай стал жить только после смерти своего буйного папаши. Но время было потеряно, а жить надо было на что-то, и, закончив, кое-как, школу, он стал зарабатывать и строить свою жизнь. Плохим он не стал, только остался на всю жизнь молчаливым и замкнутым, но трудолюбивым, иногда напьется.
       Василий Кузнецов жил напротив нашего дома в маленькой избушке ( у нас баня была больше), напоминающую жилище бабы-яги, только куриной ноги не было: избушка была покошенной, с маленькими оконцами, серой и мрачной. В избе пахло керосином, электричества не было, дымом, прелыми тряпками, мышами и алкоголем. Папаня был вечно пьяным, и регулярно избивал Ваську. Василий тоже поселился в лесу, сначала в шалаше, потом постепенно соорудил себе землянку, где прожил около года, пока  не скончался  его мучитель. Зато он перечитал всю литературу из районной библиотеки, которую мы ему таскали сумками. Но, не смотря на свою эрудицию, Василий  закончил только четыре класса: ему пришлось работать.
       Нас тоже били, жестоко, но в меру, не убивали. Нам было не когда, у нас было хозяйство и не малое: коровы, гуси, утки, кролики, сад и огород в тридцать соток, каждодневная прополка, полив, косьба, ворошение сена, заготовка грибов и ягод, иногда таскали на рынок, где бойко торговала старшая сестра. И отец тоже пивал, и буйствовал, но не спился, и скорее от того, что дети его были терпеливы, и не теряли надежды. И у нас не было любви родительской, мы не знали ласки матери. Мать была труженица,  может быть и зря, может, мы бы больше имели. У родителей совершенно не было детства, они пережили развалы и жестокие войны, и оказались вообще без дома. Мы унаследовали часть этого, с меньшими потерями, но без любви.
       Наше детство было напряженным и жестоким: дома режим, в школе угроза, и на пути из школы домой поджидали пикеты пацанов, которые трясли, вымогали и издевались, за то, что мы были другими и не входили в их шайки. Я видал только злобу. И сам временами искал – на ком сорвать её. И однажды я нашел на ком, но это было последний раз, я до сих пор переживаю это, что позволило мне совершенно усмирить в себе эти последствия детства: наш дворовый пёс – Шарик, вечно маленький не подчинился мне, за что я избил его палкой. Сначала он визжал, потом молча принимал удары, лежа на боку, смотря на меня без страха, но с укором. Я до сих пор помню его глаза.
Я ушёл в сарай и там долго рыдал. Я знал, что сделал что-то страшное, то что делают взрослые каждый день, но только издеваясь над своими близкими. И я все понял.
Чтобы загладить свою вину я принес Шарику добротную кость с мясом. Но пес лежал у конуры, положив голову на лапы, и смотрел на меня из подлобья, все так же вопросительно, и даже не встал, когда к блюду подошла соседская собака, и нагло утащила кость.
Шарик прожил долго, почти двадцать лет. Я отслужил в армии, закончил университет, и приехал домой после экспедиции. У ворот, покачиваясь на слабых лапах стоял Шарик. Он был уже слепой от старости, но меня почуял из дали, он вилял хвостом и  скулил.
       - Шарка! Дружище, ты меня ждешь? Я его гладил, и что то говорил, а он тоже мне  говорил, но по собачьи.
Мать сказала, что он давно меня почуял, и никогда в последнее время не выходил за ворота, а вот сегодня вышел и долго ждал когда я появлюсь.
      На следующий день Шарик пропал. Ушёл умирать, сказала мать.
Он ждал меня, что бы простить мне мой грех, и, уже спокойно ушел умереть.