Береги себя, Саша...

               

- Саша!..
Он был горд и не выносил фамильярности, с возмущением говоря, что каждый прохвост теперь зовёт его Сашей, но для всех уменьшительное его имя так прочно слилось с ним самим, что и мне трудно удержаться называть его так…
Я люблю некоторых. Немногих. Эти немногие много раз трогали сердце,  учили чувствовать и заставляли жить, но если мне спросить самоё себя – кто? – это может быть только он. Только он всегда присутствует в памяти и согревает изнутри, и отражается невольной улыбкой на губах.
До отправления поезда мало времени, и раз уж я здесь, мне никак нельзя потеряться в этом скоплении людей на перроне, непременно надо увидеть его – просто увидеть, поскольку знаю, что вряд ли найдусь, что сказать ему. 
 И что особенного могла бы сказать ему я?   
  О том, что в один прекрасный день – прекрасный для меня - он разрушил пошлость  окружающего действа и ублюдочность существующего языка своим чистым, кристальным словом? Рассказать, что его поэзия когда-то потрясла и пронзила меня? Примирила с окружающим ничем, внесла ясность и дала силы – верить в то, что кто-то дышал, а может быть и сейчас дышит тем воздухом, которым хотела бы дышать и я!
Моё первое впечатление было и странным, и сильным одновременно. Как будто кто-то говорил на Моём языке совсем простые и понятные вещи, а я не могла поверить, что можно так говорить. Как будто я обращаюсь ко всем со словами: «Посмотрите – как это дивно!». А все вокруг поражены и глухотой, и немотой…
А меня восхищали и веселили строки о поэте, который «… думал из «Восходов» сшить штаны»!      
И дешёвый пафос разбивался вдребезги о «Всероссийское горе».
Потом ощутила оттенок отъединённости и привкус горечи в «Искателе».
И только много позже распознала и поняла тихую грусть, глубокую нежность его стихов…   
Да. Я хотела бы сказать – о любви. Но очень боюсь, что буду занята тем, чтобы говорить умно и складно… 
- Саша… Александр Михайлович!
Маленькая фигурка в солдатской шинели.
- Что вам угодно?
Дорогое лицо - знакомое до чёрточки, усталое, ещё молодое.
- Простите, Александр Михайлович! Я хотела бы вас просить…
- Что же вы хотите? – он немного удивлён и готов уже сделать ещё шаг – от меня.
Я стою, мои уши горят, время летит, а я, потеряв дар речи, беззвучно открываю рот в полной невозможности произнести хоть слово.
- Курсистка? – слегка улыбается он, глядя на мои стриженые волосы.
- Да… Бестужевские курсы, –  с трудом припоминаю я. Теперь я дышу ровнее и могу продолжать разговор.
- Как вас зовут, милая барышня? – помогает мне Саша.
- Александра Соловьёва. – Я почти машинально называюсь именем своёй бабки. - Прошу вас, подпишите вашу книгу!
Я боюсь его занятости, озабоченности, возможного раздражения и ещё Бог знает чего, и судорожно роюсь в ридикюле в поисках книги.
Осмеливаюсь поднять на него глаза и с облегчением вижу, что он не сердит. Только серьёзен и немного печален, как всегда.
- Вы читали мои стихи?
-  Я читала всё новое, что появлялось у вас! У нас литературный кружок, мы устраивали чтения. И я хочу вам сказать, что я…  я влюблена в вашу поэзию.
Сейчас у меня брызнут слёзы, но это уже неважно. Скоро отойдёт поезд.
- Что же вам понравилось? Это ведь не лирика. – Саша смотрит на меня с оттенком сомнения.
- Всё! Или почти всё то, что вы писали, а в «Сатириконе» - самое острое! – тороплюсь я. - «Интеллигент», например, или «Обстановочка». Я много помню наизусть. Вы правы – пошлость нужно убивать так беспощадно и зло, как делаете это вы!
 - Я не так зол, как вам кажется. И если я не пишу о гимназической любви... – улыбается он в ответ на мою горячность.
- Но ведь нельзя же всё время о любви! – возмущенно замечаю я, хотя, в сущности, говорю сейчас о любви. – Мы всегда очень ждём появления ваших новых стихов, но сейчас такое время… Вы замолчали…
- Война, Саша. Мне можно вас так называть?
- Можно! – Я поражена – светом его улыбки и неожиданностью совпадения наших имён. Все называют меня Шурой, но имя Саша как-то приближает меня к нему и я радуюсь этому бесценному совпадению!
 - Где же книга? К сожалению, мне нужно идти.
- Вот. – Я достаю затёртую от постоянного перечитыванья брошюру его стихов «Сатиры и лирика».
- Что вам написать?
- Не надо ничего писать – сейчас поезд тронется! Просто подпишитесь, как всегда.
- Нет. Сейчас – никаких псевдонимов. – Он взял книгу и быстро что-то написал моим карандашом.
- Попрощаемся, Саша.
- Вы сейчас куда?
- В Варшаву, в полевой госпиталь. Прощайте, милая барышня! Успехов вам.  - Он запрыгнул на едущую платформу и махнул рукой.
Я открыла первый лист и прочитала надпись: «Берегите себя, Саша. Рядовой А. М. Гликберг, 1914 год».
Я без страха смотрю вслед удаляющемуся поезду – ведь ты вернёшься с войны.
А что я? Я читаю тебя всю жизнь.
Береги себя, Саша…
Прощай.