Кутерьма

Он сидел за столом и грыз ручку: не писалось, хотелось сотворить какой-нибудь шедевр, ведь мог же когда-то. Помнится, в юности слова писались сами собой. А сейчас ему уже столько лет, такой опыт за плечами, а не выходит. И эмоций – через край, но на бумагу не ложатся. Неужели все закончилось еще тогда, в 20 с хвостиком? И как он потом ни старался, кроме рифмы пить-жить ничего придумать не мог. Странное дело, статьи же писал: писал, исследования, отчеты. Это он умел. Письма электронные строчил, полные витиеватых фраз и красивых слов, а сейчас он сидит и не может выдавить из себя ни строчки. Сумасшествие. Может, дело в том, что наступило лето, и он теперь один: скука и тоска. Бутылка коньяка на столе. Только в горло не лезет. И в ушах звучит чей-то грустный смех. Так мог смеяться лишь один человек, удивительно, прошло почти двадцать лет, а он все еще помнит этот смех. Лучше бы забыл. Жизнь уже прожита, сороковник давно разменян, и воспоминания обросли дымкой, но смех все еще звучит.
Если бы он был смелым, он сейчас бы взял телефон и набрал номер, который помнил наизусть. И услышал бы голос, хотя за двадцать лет голос наверняка изменился. Он бы не узнал, его бы не узнали, что гораздо страшнее. Да что ж не пишется-то!
«Вот такая кутерьма брат, не получится уже врать». Какая строчка! Может ведь! Хотя, стоп, кто может, это ж не его слова, все же он – вечный плагиатор. Это же песня, старого барда. «И не муж, и не любовник». Да уж, мужем он был плохим, да и любовником то же, неважным. И воспоминания нахлынули на него лавиной. Обнаженное женское тело, гибкое, нежное, отдающееся, страстное, безумные глаза. Почему у нее были безумные глаза, все время, когда они занимались любовью, язык не поворачивался назвать это сексом. Секс – лишь физическое удовлетворение. А любовь, страсть и полная отдача, когда с любимыми можно все, все, без оглядки, без контроля, без культурной завесы, да, дедушка Фрейд, именно так. Полное слияние души и тела.
«Песни разные, а все же, чем печальнее, тем ближе». Да что ж привязалось-то. Он вздохнул, встал из-за стола и пошел разыскивать старую кассету, а слушать ее где, интересно? Вот, что значит, когда есть желание: и кассету нашел, и старенький магнитофон на антресолях. Сел на пол с бутылкой коньяка и пепельницей. Ничего, выветрится. И врубил. Впервые за много лет по лицу потекли слезы, хорошо уметь плакать, когда тебя никто не видит. Никто, а ты сидишь, как последний алкаш (хотя алкаши коньяк-то не пью) с древним кассетником и, как мальчишка, рыдаешь под грустные песни какого-то идиота.
Раз сам писать не могу, значит, буду слушать, и, в конце концов, хоть раз в жизни можно себе позволить слезливый праздник: отдаться воспоминаниям?
Он вскочил, включил компьютер, долго-долго искал, вспоминал пароли и логины, открыл старый ящик, нашел архив переписки. И нырнул, словно в море, со скалы, когда уже все равно, что будет потом.

Вы получили сообщение от пользователя N:
«Мне не хочется противоречий между рассудком и чувствами. Я уже говорила тебе, что глупой вообще быть лучше, причем, изначально глупой. Точно знать, что делать и как, не может никто, потому что знание - это тоже иллюзия. Жить только рассудком - это замечательно, только, знаешь, как-то серо. Помнишь, ты говорил, что жизнь не может тебя ничем удивить. И вот это плохо, потому что теряется смысл, ладно, пусть не смысл, пусть что-то другое, но жить становится неинтересно. Когда ты знаешь все наперед, ты уже не ждешь от жизни ничего. Абсолютно ничего. А у меня, не знаю, в мозгах или в душе, происходит раздвоение - такое чувство, что меня бросает из стороны в сторону. Дома, на работе, с друзьями - я одна, может в разных ситуациях разная, но, тем не менее, а когда я с тобой, я - другая. Причем тоже не всегда. Я не знаю, понимаешь ли ты вообще все то, что я тебе пишу, или все это, правда, больше похоже на бред ….»

Да, разная, очень разная, и он до сих пор не знал, где она была настоящей, хотя так часто над этим думал. Возможно, ее не было. Вообще. Он придумал ее тем осенним вечером, выткал из золотых нитей осенней листвы, чтобы потом влюбиться, раз и навсегда. Он обладал ею, так недолго и неполно, а хотелось, чтобы она целиком принадлежала ему … Но она всегда ускользала, вот, кажется, она твоя, ан нет – раз, и все, она уже не с тобой. Он не знал, до какого края мог бы дойти в своих эмоциях. Иногда это была такая жгучая ненависть, что становилось страшно. За себя, за нее. Столько лет прошло, почему же все так сильно, до сих пор. Он перечитывал письма, пересматривал фотографии, вглядывался в ее глаза, в черты лица, в улыбку. Где же она фальшивила? И когда? Он так и не понял.
Бутылка коньяка заканчивалась, и в пепельнице пирамидой Хеопса выросла груда окурков. А он погрузился в прошлое, без остатка.

Вы отправили сообщение пользователю N
«Я не знаю... ты разная. Но, мне кажется, что иногда настоящее твое лицо я все же вижу. через твои руки, жесты, поцелуи, взгляды...ты тщательно скрываешь свою нежность и свой трепет. не страстность, а именно нежность…»

Было ли это так? Был ли ее смех настоящим. Он вдруг вспомнил, как они были в Питере, и она все время садилась не на ту маршрутку, и им приходилось вылезать на полпути и пешком возвращаться к Невскому проспекту. Она тогда так искренне смеялась:
- Наверное, ты все-таки любишь меня. Если ты меня еще не прибил.

Он любил. Искренне. Но любила ли она? Если да, то почему ушла? Почему оставила ему нежизнь?
Нужно выяснить, - пронеслось в его голове, - позвонить ей и спросить. Прямо сейчас.
Он уже не думал о том, что прошло 20 лет, что номер мог измениться, что она не одна, что ее уже может и не быть. Только одна мысль: выяснить, спросить, любила ли она его????? Тогда????
Он стал набирать цифры. Запнулся: 3 или 4. Нет, 3! Точно, 3!
Вместо гудков заиграла песня:

«Песни разные, а всё же,
Чем печальнее, тем ближе.
Слёзы катятся по роже,
Не звони мне, я…в Париже…»

В Париже? Он положил трубку… Ему никто не перезвонил ….