Врач. палата 3 надзорная

    Жители палаты №3 - это те, кто несколько лет уже пробыли в этой палате. Они, как правило, в туалет ходили стоя, не выходя из палаты. Утром второго дня моего пребывания в Монастыре Александра Свирского в качестве больного я наблюдал, проснувшись от разборок между двумя МДПэшниками, как санитар организовывал поход жителей и остальных палатников на завтрак. От похода отстранялись сходившие в туалет, им давали чистые кальсоны с отеческими постукиваними кулаками по бокам и тыканиями в лица комками смятых и снятых прошлых кальсон. Зрелище было сонное.
   Завтрак оказался гречневым и светло-чайным. После завтрака я принялся читать томик Писарева, который вчера мне дал Виктор Горбатый. Должен был придти врач. Он дежурил, оказывается, в воскресенье, а потому делал незапланированный обход. Своим непправильностями он лишал меня одних суток подготовки к встрече.
    Усилился шум. Я оторвался от занятий с книгой и увидел, что в палату вошел врач. Это был мужчина около метра семидесяти пяти-шести роста, чуть худощавый, чуть лысоватый, в очках с роговой оправой, брюнет. Больные плотно окружили его и сопровождающего санитара с женщиной-врачом, которая вчера дежурила в приемном покое. Я внимательно наблюдал за ситуацией, стараясь за него принимать решения в отношении больных, добившихся его внимания, напрашивающихся на беседу, чтобы была решена их судьба. Так продолжалось около пятнадцати минут.
- Смотрите,- обратился он к женщине-врачу, - как он за нами наблюдает.
- Ко мне на беседу, - обратился он к санитару.
    Через минут пять они ушли. Я понял, что скоро придет санитар и я окажусь в кабинете.
Так оно и произошло. В палату вошел Саша (мы познакомились вчера, санитары работали сутками, но он, почему-то, задержался)и сказал: "К Георгий Титычу." Мы пошли.
    Прошло 28 лет. Конечно, я не помню всех деталей. Я пытаюсь представить себе кабинет, столы, стулья, расположение, динамику движений и поз участников, но все это уже фантастика. Я измышляю фразы, пытаясь восстановить фрагменты бесед. Я, таким образом, имитирую документальность, вводя в заблуждениея читателя-пользователя, который просто приучил себя к самообману ради получения удовольствия при пользовании средством письменности. А надо ли так? Представим себе, что ситуациям соответствуют видеосюжеты. Но и тогда для зрителя реальностью будет не та ситуация, что соответствует сюжету, но его зрительская продукция, соотвествующая видеосюжету. По-моему, художественная литература классического вида должна уйти. Первоначально сочинитель подстраивался под документалистику, чтобы читатель не сомневался в имеющем место быть того, чему соответствует произведение сочинителя. Сочинитель, как бы со стороны, описывал реальные события, оставаясь незаинтаресованным лицом. Но нам сейчас очевидно, что этого быть не может, т.е. мир героев - это автор, все - это автор. Но "это автор" есть не сам автор-писатель, который только и может сделать то, что организовать изготовление конструкции из бумаги и составов, средство письменности, но есть сам читатель-пользователь, который имеет дело со своими образами, чувствами и мыслями, когда работает над собой с помощью средств письменности. Мы это знаем. Это знание нас оттягощает. Оно давит на нас, т.е. возникает внутренний дискомфорт при попытке использования наработанных штампов. Особенно это чувствуешь, когда у тебя в руках, например, книга "Почаевской типографии", в которой перепечатали экземпляр книги из библиотеки царя Алексея Михайловича. Потому мой любимый
Георгий Титович не может быть мною адекватно представлен читателю. У всех читателей будет свой Георгий Титович, что будет зависеть от опыта читателя, который он имеет от ситуаций с участием врачей-психиатров, просто врачей, просто мужчин сорокалетнего возраста с достаточно крепким сложением военизированного типа. Очень важна характеристика получаемых впечатлений от того, что мы называем речью. Моя речь, когда говорил Георгий Титович, которую я приписывал ему, была без всяких паразитических моментов. Она была поставлена. Это также о голосе певцов, у оперных певцов голос поставлен. Когда они возмущают среду речевым аппаратом, я формирую именно поставленное пение. Сравнивая то, что я имею при общении с ними, когда они не поют, с тем, когда они поют, я делаю вывод, что это разные голоса одного и того же человека. Если голос не поставлен, то такого вывода сделать нельзя. Речь Титовича была поставленной речью. Но она не была лекторской речью, но живой.
    Нужно учитывать еще и то, что его я собирался использовать. Я должен был вести игру с достаточно опытным врачом, знатоком людей, чувствующих их. Следовательно, моя неискренность, что было неибежно, могла быть обнаружена. А это чревато антипатией, что могло помешать мне осуществить мои планы. Следовательно, сценарии наших встреч я должен был тщательно готовить. Вымышленные факты записывать, тренироваться лгать искренно. Таким образом, мне нужны были собеседники из числа медперсонала, на которых я бы прокатывал вымышленные детали. Имел ли я на все это моральное право? Но ведь меня когда-то изолировали от сообщества, используя психиатров. Нет, я не мстил, но исправлял их ошибку в отношении себя. У меня, хоть и редко, но были мысли о мести, но моя жизненная позиция по сути отвергала месть, ведь за все, что происходило со мной, я отвечал сам. Никто, кроме меня самого, не виноват в моих бедах. Правда, тогда и победы принадлежат мне.
    Симпатиями мы прониклись быстро. Где-то через недели три я побывал у него дома, познакомился с Капиталиной Васильевной - его женой и маленькой дочкой (лет шесть). Доктор, таким образом, проникся задачей исправления ошибки прошлых психиатров.
    Проблемы начались, когда он ушел в отпуск. Его заместитель, молодой врач, видимо, придерживался другого мнения. Он применил тактику поиска союзников и стал приглашать врачей с других отделений на беседы со мной. Я решил и это использовать. Действительно, подумал я, если снятие с учета состоится, то будет консилиум, следовательтно, предварительное знакомство с возможными участниками очень даже полезно. А заместителю можно и подыграть, т.е. войти в сговор с ним против позиции Георгий Титовича по поводу моего психичского здоровья. А этот зам. даже и не поймет, что будет действовать вопреки своей позиции, считая меня больным, но поступая в отношениях со мной практически, как со здоровым. Ведь самая веская характеристика его позиции то, что он при данной ситуации не сможет найти оснований для отмены моего свободного выхода. Это вопрос был мною продуман и решен небольшой ложью о моем заболевании, которое требовало процедур УВЧ, а здание с оборудованием находилось вне стен монастыря, там же была и аптека, из которой я доставлял лекарства на отделение. Но это отдельно и с медсестрой. Водить же меня на процедуры при закрытии моего свободного выхода должен бы санитар или санитарка, а это дополнительные мороки. Отменить же процедуры мог врач другой специальности, который работал в районной поликлинике, куда меня должны были бы везти, чтобы терапевт поликлиники отменил процедуры, которые назначил. Таким образом, моя суставная болезнь решала мне проблему психического состояния на некоторый период независимо от смены руководства. Регламент деятельности врачей разных специализаций позволял мне держать некоторый контроль за их деятельностью, используя жалобы на здоровье и темноту медицины.