Улиссандр Двурукий. Глава 5

Глава 5 .              Не заходи сюда в ночи…

В дыбящееся кряжами и отрогами взгорье Картагены на юго-востоке вклинивается необъятная Межземная тайга. Она  начинается в гористом Геркулиасовом ущелье и тянется на тысячи лиг к востоку. Тайга была стара как мир, и отец  рассказывал, что «хозяйка леса», коварная Паночка, приходится дочерью Великому Океану. Покровитель всех земных и небесных вод любил свою светлую Паночку,  резвящуюся в тёплых морских просторах. Каждое утро, когда рыжеволосая Гелла  вскарабкивалась на небесные рога, приплывала Паночка к отцу и журчанием своим согревала его старое сердце. Века  и века веков текли в любви и согласии, но однажды, когда Паночка разметала свои чудные лазоревые волосы в мелководной лагуне, её увидел подземный царевич Хтон. Он редко выходил из сумрачных своих подземелий, ибо несметные сокровища хранились там и сокровища эти были ему милы. Но наблюдая, как опережая друг друга, белые барашки волн, расчёсывают прекрасные волосы Паночки, и узрев, как сверкает под солнцем её алебастровое тело,  Хтон позабыл про сокровища сердца своего. Он бросился в волны и попытался поймать среброрукою богиню. Но ускользала она из его объятий, и смеялась она так беззаботно и так обидно, что всё дальше и дальше заходил Хтон в  воду и вот уже оказался совсем далеко от берега. Нравилось Паночке смотреть в горящие глаза Хтона. Нравилось чувствовать жар его сердца не остудимый морскими волнами. И позволила дочь Великого Океана поймать себя. И стала седой взрытая жадными телами вода…
     Только через век вспомнил Хтон о своих подземных палатах. Вспомнил и опечалился весьма. Опечалился, ибо мил его сердцу был вид сокровища  его. И попросил он Паночку отпустить его. Но привязалась к нему Паночка и не отпустила его. И задумал тогда Хтон в сердце своём хитрую хитрость. Спросил он как-то Паночку:
 -  Отчего ты не навестишь отца своего любимого? Или голос крови твоей ничего тебе не значит?
    И ответила ему Паночка:
 - Значит мне голос крови моей! Люблю я отца воднобрадого. Люблю, но страшуся, что буду пока навещать отца своего, убежишь ты в палаты свои подземные.
- Нет, не убегу,  - сказал Хтон, - не убегу, но буду ждать тебя.
      И не один раз говорил это Хтон. И не два раза. Но много раз говорил это Хтон.  И уступила Паночка речам хитроумным. И уплыла она к отцу своему любимому. И пробыла у отца своего любимого совсем немного времени и хотела уже возвращаться к супругу сердца своего.  Но обидно стало Великому Океану, и упросил он дочь свою любимую остаться ещё на один день.  А когда прошёл один день, попросил Океан дочь свою любимую остаться ещё на один день.  И осталась Паночка и ещё на один день. А когда прошёл и этот день, то попросил Океан, дочь свою любимую остаться на третий день. Но не осталась Паночка. И полетела Паночка на морских валах к своему любимому. Но не нашла она Хтона. Потому что сбежал Хтон. Сбежал, в палаты свои подземные к милым ему сокровищам сердца своего.
    И очень вознегодовала Паночка. И на Хтона она вознегодовала, и на отца своего любимого. И велела Паночка водорослям морским собраться между морем и океаном и разорвать связь между морем и океаном. И стала между морем и океаном стена зелёная. И не видела отца своего больше Паночка. И не видела и не хотела видеть.
    Но мало этого было Паночке. Потому как возненавидела она мужа своего в сердце своём. И нарекла Паночка волнам морским не ходить поверху, а ходить понизу. По дну самому ходить - нарекла она волнам морским. Ходить так она им нарекла, пока не расточат они проходы и туннели в самое сердце земли. И как нарекла Паночка, так и сделалось. И не ходили волны морские  волнами поверху, но ходили - понизу. По дну самому ходили  они и расточили проходы и туннели в сердце земли.  И хлынули хляби морские в палаты Хтона. И затопили палаты его. И утонул Хтон. Утонул в хлябях морских с сокровищами своими.
    Утонул, но и море всё ушло под землю. И осталась Паночка одна, а стена из водорослей заполнила всю котловину, где раньше было море её.  И там,  где раньше  было море Паночки, выросла Великая Межземная Тайга. Великая, но и страшная, ибо никого больше не хотела любить Паночка. Особенно же не любила Паночка мужчин. И если женщина одна заходила в лес, то находили её потом на опушке, и ничего ей плохого не было. Только не помнила и не понимала она больше ничего.  Если же мужчина забредал сюда, то не находил никто его больше.
    Отец мой бывал в Картагене. Бывал и, служа в гвардии деспота Маракаибского, южнее Картагены. Но никогда отец не углублялся  в Великую Межземную Тайгу. Следовало ли его сыну повторять ошибки отца?
   - Почему бы не попытаться изменить мнение Паночки о мужчинах? – спросил я Большого Котана, но он не выразил ликования,
- Мы не хотим к Паночке.
К несчастью,  желания его, мало волновали нашего верного коня, который двое суток, показывая чудеса выносливости, уносил нас от погони, а сейчас лежал, подрагивая каждым мускулом. Судороги сотрясали его тело, а кровавая пена капала с трензелей на глинистую размокшую почву.
- Если мы не свернём в тайгу, то через пару часов передовой отряд Картагенских лучников настигнет нас.  Вам хочется оказаться подушечкой для игл?
Котан честно замотал мохнатой головой. Он не хотел оказаться подушечкой….  Победил я, и теперь винить было некого.
     Нескончаемый ветер катит газовый шлейф облаков по бледному лику луны, едва различимому, между густых пихтовых крон. Чёрные вековечные великаны гнусно скрипят ветвями,  потешаясь над моей усталостью. Ноги мои подрагивают. Мускулы шеи и спины затекли и одеревенели. Руки кажутся не способными прихлопнуть и комара, однако всё ещё с завидным постоянством заведённого механизма, методично вздымают франциску или делают быстрый выпад скрамасаксом. Мой, скользкий от крови топор рассёк ключицу волкооса. По заросшему лицу Котана катятся слёзы. Он вымученным движением, выхватывает из окружающего нас кострища пылающую головню и бросает в скопление тёмных силуэтов. В то же мгновение очередной волкоос, крепко толкнувшись, взлетел над костром и упал с перебитым хребтом.
- Мы так долго не продержимся, - в который уже раз крикнул я, протыкая следующего хищника, едва не успевшего ужалить меня в бедро.
      Не знаю точно, сколько времени, но судя по усталости не меньше пяти часов мы отбивались от наседающих волкоосов. Эти чудовищные порождения Тайги носили вытянутое мускулистое тело на коротких кривых лапах. Покатая от черепа до пасти голова была снабжена двумя искривлёнными клыками. Котан утверждал, что при укусе они выпускают яд, способный на несколько минут, парализовать жертву. Град, я полагаю, чтобы разорвать наши замершие тела, так много  времени не потребуется. Нападали они стаей, причём нападения эти были тщательно организованы. Широкий в груди с седым загривком волкоос, расположившись чуть поодаль, клацаньем зубов и хриплым уханьем направлял атаки. Самыми опасными были первые минуты, когда мы ещё не имели костра. Словно ветряная мельница я поражал шедших клином хищников, пока Котан устраивал огненное заграждение. Затем довольно долго  вожак заставлял стаю нападать на нас с разных сторон, отчего я, скользя на залитой кровью земле, метался из конца в конец кострища. С трудом, но мы всё же, отразили и эти атаки. И вот седой главарь поменял тактику. Казалось, он целенаправленно жертвовал членами стаи, стремясь измотать меня. Как только поражал я прыгающего зверя, его место заступал другой. Всё тяжче делался топор, всё сильнее ныли плечи…. Пальцы немели и мечтали выпустить липкую рукоять меча. Веки тяжелели. Голова полнилась гарью и тошнотой.  А вожак гнал и гнал на смерть всё новых волкоосов. Град! Сколько же их?
     Пару раз я уже промахивался и тогда, приходилось сталкиваться с хищниками в пределах круга. Что будет с нами, если хоть одному из них удастся задеть меня своими жалящими клыками? Что будет, если вожак предпримет новую массированную атаку?
- Ну, сделай же что нибудь!
Вожак с презрительной медлительностью увернулся от пущенной в него головни, а мокрый от слёз и пота Котан жалобно повторил:
 - Нам нельзя здесь. Здесь запрет.
- Чей?
- Мы не можем говорить. Про это запрет говорить.
   Я с трудом сразил прыгнувших почти одновременно двух волкоосов, и тут они ринулись всей массой сразу с трёх сторон. Дров для поддержания костра, на должной высоте, уже не было, и огонь еле стелился по земле. Сотня волков летела на нас…
- Немного же, вам достанется, - злорадно подумал я.
    Пронзённый зверюга с визгом упал в костёр, а я едва успел отдёрнуть руку от огня. Еле-еле заметное кольцо кострища, вдруг проснулось, и стена пламени взмыла к самым кронам деревьев, испепеляя нападавших заживо. Казалось, мы оглохли от смертного воя, успевшего вырваться, из сотен глоток. Стена огня опала, но, потрескивая, полыхало уже несколько вековечных деревьев.  Зачинался страшный лесной пожар, а на пригорке, словно изваяние, застыл седогривый вожак. Огненные блики и тени убегающих волкоосов отражались в его круглых глазах, с которых словно капали слёзы.
    Не веря в нашу удачу и ещё не думая о необходимости спасаться от пожара, охваченный ликованьем, я кинулся к Котану. Однако вид его, пугал. Великий мыслитель стоял понуря голову  и бессильно свесив руки. Тощие,  покрытые местами пропаленным мехом, плечи его  вздрагивали.  Котан поднял на меня глаза, и я прочёл в них, какую-то едва ли не предсмертную тоску.
- Мы зря послушали тебя. Теперь уже  нет спасенья!
- Но не сделай вы этого, нам бы не понадобилось спасение. Нас бы уже разорвали.
- Поверь, мой мальчик, это – не самое страшное.
Отчего-то я и действительно почти поверил ему. Дрожь пробежала по позвоночнику. Неужто, не самое?.. Разбрасывая снопы искр, рядом рухнул огненный столп вместе с охваченным им столетним кедром.
- Потом будем разбираться, - схватил я Котана за руку. - Бежим!
     Этого мудрого решения, казалось, только и ждал тот, кто и ждал-то  только его. Из дыры, оставленной корнями упавшего и превратившегося в золу кедра, вырвались крохотные существа. Я даже и разглядеть их не успел, как мы уже оказались спеленатыми в единый комок и облепленными какой-то плесенью. Ничего не видя и не слыша, задыхаясь, я пытался выплюнуть холодное и скользкое вещество, забившее рот. Пытался, пока силы были пытаться. Голова кружилась, закруживалась, откручивалась…. Пусто!..
    Сознание  вернулось сразу. Я стоял облачённый лишь в ботфорты, лосины и рубаху в просторной пещере. С земляного потолка спускались, сплетаясь в невероятные узоры, древесные корни. Прочные, надо сказать, корни. Очень даже прочные. Град! Руки мои были охвачены корнями, как кандалами. Это уж было оскорблением. Конечно, я порядком устал, а мышцы ломило до того, что зубы сводило, но…. Но всё же…. Всё же…. Так, а если всерьёз?..  Град!.. Вот как значит!? Ладно, хватит баловаться! Рывок, и они разлетятся на мелкие волокнышки!  Град!..
     Не тут-то было. Древесные цепи всё так же надёжно удерживали меня.    
-Что ж, - обрадовался я, - совсем невежливо гостю портить добро хозяев.
       В подземной дыре было довольно светло. Какая-то слизь, налипшая на корнях, источала мягкий чуть зеленоватый свет. Впрочем, мне он был совсем ни к чему. Даже и не видь я прекрасно в темноте, всё равно смотреть здесь было решительно не на что. Кругом земля и корешки. Корешки и земля.               Земля прямо над головой неожиданно посыпалась тоненькой струйкой. Затем крупный пласт спрессованной почвы выломился с потолка и рухнул, рассыпаясь подле моих ног. Из образовавшегося отверстия показались две молочно белые ласты, а затем заострённая мордочка с волосинками, торчащими на длинном носу. Чудище, едва не убившее меня, понюхало и скрылось, не удосужившись заделать дыру.
     Опустив голову, я увидел, что декорация резко изменилась. Сплетение корней дрогнуло и распалось. Корни, разомкнув свои связки, свешивались теперь с потолка, словно узловатые верёвки. За бывшим же узором, который, как я теперь догадался, служил  занавесом,  открылась поразительная сцена. На белом сырцовой глины троне восседал мёртвенно бледный старец. Его иссохшие руки и лысый, украшенный шишковидными наростами череп, казались выточенными из тех самых корней, что безраздельно господствовали здесь. Под идеально голыми надбровными  дугами притаились два гнойно-жёлтых бельма, лишённые зрачков. И эти бельма делали вид, что созерцают меня. Более того казалось, что смотрят они с любопытством. Совсем уж было, вознамерившись доказать, что не менее любознателен я погрузился в критическое изучение его фигуры, но  то, что открылось взору в следующую секунду, полностью поглотило моё вниманье. Корневая драпировка дальней стены тоже оказалась ширмой. Она рухнула.…  За ней под потолком на выкрученных в плечевых суставах руках висел Котан. Седая его голова, тяжело свешивалась на плечо, а из широко открытых глаз катились слёзы. Я вспомнил каморку на чердаке и разломанную дыбу. И слова его, - Мы висели на такой. Часто висели…
      Он снова висел. И висел теперь исключительно из-за моей глупости. Неожиданно голова старика, сидящего на троне, задрожала, и он, полуобернувшись и вперив  бельма в страдальца, с шипением произнёс:
 - Жалкий червь, недостойный перегнить в удобрение, ты сжёг много отростков моих прекрасных корней. Ты понесёшь суровую кару. Ты будешь молить о смерти, но не вымолишь её.
Большая слеза поползла по мохнатой  щеке мученика, но он нежданно улыбнулся:
- Мы не будем молить о смерти. Мы не хотим смерти. А вот ты, Хтон, давно мечтаешь о ней.
Хорошо, что старцы были заняты беседой и не увидели за ней моих глупо хлопающих глаз. Нате вам! Ещё одна живая легенда. Живая,  несмотря на то, что даже и по легенде ей не полагалось быть живой. Вот вам и Паночка…
        Хтон вцепился так напоминающими скрюченные отростки пальцами в подлокотники трона, но голос его не изменился:
- Забавно зреть твои судороги, вечный фигляр. Ты нарочно дерзишь, лишь бы поскорее избавиться от мук.
-  Как бы продлить?..
- Что ж…
Что-то словно подтолкнуло меня.
- Легко угрожать  беспомощному старцу. Но привёл его сюда  я. Со мной и…
Дряхлый Хтон с отчётливо слышным скрипом повернулся ко мне и тут же сжимавшие запястья корни, затрепетав, резко натянулись, разрывая тело на части…
      Целый! Град и глад, неужели целый?! Напряжение чуть ослабло. Я выкарабкивался из подкатывающей к самому горлу тошноты, а Хтон больше не обращал на меня внимания:
- Ты, глупец, с помощью этой слабой плоти намеревался ниспровергнуть моё царство?
- Нас твоё затхлое царство не волнует. Во всяком случае, пока ты сидишь здесь смирно. Нет, мы и тот, кого ты по известному всем скудоумию нарёк слабой плотью,  попали в твои владения случайно.
    Я думал, Хтон обидится, но он неожиданно затрясся в дребезжащем  надтреснутом смехе:
- Котан-Котан…. Тот самый Котан…. Великий…. Бедный старик! Где твоя хвалёная память? Разве ты не помнишь, как  в прошлую нашу встречу я сам уверял, что попал к тебе случайно? Разве поверил ты?  Отчего же Хтон, должен быть легковернее?
- Мы не поверили тебе. И мы сказали, что не поверили. Однако мы отпустили тебя. Отпустили, хоть ты и был в полной нашей власти.
- И теперь я должен повторить твою глупость?
- Мы не есть  делать глюпость…
- Прекрати! – внезапно рявкнул Хтон. - Ненавижу, это твоё ломачество!
- Мы правильно отпустили тебя, - отчего-то не стал препираться Котан. - И ты поступишь правильно, если…
- Вот оно что? Взять и отпустить? Ты всерьёз на это надеешься?
- Мы ни на что не надеемся. Мы ничего не просим. Не просим даже за мальчика. Мы хорошо знать тебя… Нам больно, и мы будем висеть, молча и грустно.
- Древний гадкий шут, - вновь разъярился Хтон, -  клоун, льющий лицемерные слёзы! Не смей насмехаться над моими пытками. Они, старик, ещё и не начинались…
     Очень поучительная беседа, - думал я от нечего делать и по привычке думать, - похоже, Улиссандра удостоили высокой чести присутствовать на встречи добрых старых приятелей. Но что за корни? Я, легко рвущий железные цепи, бессилен против них. Но так ли это? Те, кто меня хорошо знают, знают не менее хорошо, что человек я смиренный. В том смысле смиренный, что могу смириться со всем, но не с тем, что надо смириться. Мои стальные мускулы были посрамлены. Но... Град и Глад, клянусь рогами неба, я  только шутил. Я просто не мог поверить в достойное сопротивление. Я разминался. Я забавлялся. Я шалил. И вот неудача. Но это лишь неудача мышц. Неудача плоти  и только. Прадед же мой всегда говорил, что если и есть во мне что-то по-настоящему сильное, так это сила желания. А я желал. Я источал желание. Да, именно теперь…. Именно теперь я хотел совладать с этими живыми кандалами. Только не спешить. Нужно собрать всю волю из каждой моей клеточки. Свалять её в единый ком…. И тогда…. Только тогда…. Пусть трещат кости. Пусть надсаживаются мышцы. Пусть содрогаются жилы. Пусть рвётся слабая плоть. Пусть стонет планета…. Я чувствовал, что налившиеся силой руки мои, подобны рогам девы Уры. Нет! Захоти я сейчас, и я  переломлю эти рога. Сила бурлила во мне. Сила билась в висках и просилась наружу.
     Стены пещеры содрогнулись и покрылись паутиной изломанных трещин. Земля посыпалась на наши головы, а корни зазвенели подобно натянутым до предела стальным канатам. Музыка эта заставила Хтона судорожно зажать уши, а я ловил её буйным сердцем. Я ликовал. Я искрился. Я рдел торжеством. Я чувствовал, что, если и не поддадутся корни, у меня хватит сил втащить сюда в тайные схроны  Хтона их вековечные стволы. И корни не выдержали. С мелодичным триумфальным звоном струны изливавшие,  музыку земли, лопнули, и тишина повисла в пещере.
     Медленно, боясь расплескать бушующую во мне силу, я двинулся к Хтону. А он? Он сидел с передёрнутым гримасой ртом, а из пустых его глазниц катились по щекам ручьи гноя. Моя рука потянулась к изрезанному морщинами горлу. Хтон замер. Казалось, он смирился.  Но тут я услышал хрип, вырвавшийся из груди Котана:
 - Не убивай его!
      Я с удивлением взглянул на учителя, и тут же сила покинула меня, а непереносимая усталость заняла её место. Великий Котан извивался на вывернутых руках, а всё его тело всё от седых бакенбард до мохнатых ступней было покрыто кровавой испариной. Капли крови, срываясь со вставшей дыбом шерсти, падали на земляной пол и впитывались в него.  Котан только что помог мне, но заплатил за это очень дорого,
- Не убивай его! Нельзя! Это закон!..
    А я и не мог это сделать. Мои руки, отяжелев, повисли вдоль тела, но плечи не способны были выдержать их страшного веса и гнулись, гнулись, гнулись…. Я медленно, даже не оседал, а казалось, истекал на землю, а корни, корешки, и корешочки тянулись ко мне и на сей раз уважительно, пеленали усталые члены в плотный кокон. Хтон внезапно встал и, болезненно пошатываясь, шагнул в мою сторону. Мне было всё равно. А он медленно вёл своими гноящимися глазницами по моему телу, и наконец, наши взгляды встретились. Мой, усталый и равнодушный, и его не зрячий, но всевидящий. Мне было всё равно, но какой-то едва живой бес гордыни, не хотел смиряться с гнойным ощупыванием. Мне было всё равно, но всё равно я не хотел сдаваться. Я не хотел выносить этого липкого исследования моего мозга, и просыпающийся гнев стал потихоньку возвращать мои силы. Я теперь презирал его бельма и прожигал их взглядом. Он вздрогнул и неожиданно улыбнулся. Пусть себе. Мне хотелось спать. Да я и спал уже. Спал и видел сны. И они были прекрасны. Они были словно розовая дымка рассвета, словно сполохи, прорезающие ночное морозное небо…
     Но, проснувшись, я не мог их вспомнить. Лишь только радость… Я, как и прежде, стоял перед глинистым троном, но хозяин его изменился. Нет, это был всё тот же Хтон. Однако морщины его чуть-чуть разгладились, а возникшее неизвестно откуда величие скрадывало мерзкие черты.
     Котан по-прежнему висел под потолком. Он был словно облачён в панцирь из запёкшейся крови. Однако мудрые глаза его были спокойны. Хтон заговорил. И обращался он ко мне:
- Ты, наречённый Улиссом…
- Улиссандром, - педантично поправил я.
- Пусть. Что связывает тебя с существом, величающим себя Котаном Великим?
- Не знаю,-  ответил я, - наверно дружба…
Бескровные губы Хтона сложились в подобие улыбки:
- Это по молодости. Пройдёт! Это даже делает честь твоему сердцу. Но голове – вряд ли. Неужели же ты всерьёз веришь, что главный лгун вселенной способен на дружбу?
- Да.
- Ага. А не поколеблется ли твоя уверенность,  если ты узнаешь, что оказался в Картагенской башне по милости этого своего дружочка?
    Большие зрачки Котана закатились куда-то под мохнатые брови, а весь страдальческий вид изобразил такое смущение, что я поверил Хтону.
«Ах ты, старый плут, -  возмущённо подумал я, - так вот кто написал донос?»
   С дыбы донеслось обиженное фырканье:
- Нет, не мы! Мы не писали донос. Мы и пишем-то некрасиво. Мы его только продиктовали.
     Ну и как на него можно было  сердиться? Да если уж по правде, то теперь мне казалось, что я и сам догадывался о чём-то подобном.
- Но зачем?
- Нам нужна была помощь. Помощь воина и софиста. Мы обращаться к Тюррену…
- Как? Ты недавно виделся с прадедом? – я и сам не заметил, что начал величать его на «ты». Но он не обиделся. Он был на редкость великодушен.
- Мы виделись с прадедом, - несмотря на вывернутые мышцы, Котан умудрился кивнуть, - Мы видели его. Но он не мог вот так вот бросить Горную Галлу. У него много обязанностей. Он стар. Но он рассказывать нам о тебе. Но, - старый лицемер скорчил виноватую рожицу, - нам ведь надо было проверить. А тут мы узнавать, что ты в плену у бандитос, ну мы  немножечко  и помогаль тебе  бежать. И потом немножечко помогаль, чтобы тебя схватили как бандитоса. Немножечко. А что разве ты бы смог  придумать проверку лучше?
- Где уж равняться с тобой?..
     Видимо,  подзабыв о боли, он довольно зафыркал, а Хтон  прервал выяснение отношений:
- Ты по-прежнему веришь, что Котан может дружить?
- Не знаю, - я и в самом деле, не знал, – я говорил о себе…
Из круглого обрамлённого изумрудным мехом глаза выбежала слёзка умиления. Впрочем, этим меня было трудно тронуть. Мошеник не просто любил плакать, но и умел это делать мастерски. Однако он дважды спасал меня. Он только,что помог обрести силу и ощутить её прелесть. Он учил моего прадеда, а тот бросил его. К тому же…. К тому же он поделился со мной сардельками, заимствованными из короба Якобса. А это…. Это было настоящим подвигом для него. Он, конечно, врун и лицемер, но думается, самый милый врун и лицемер на свете. А сейчас он висел на дыбе, и это исключительно по моей вине. Котан без спроса  прервал мерную поступь моего мыслительного процесса:
- Не убивайся так. Мы привыкли висеть. Это даже забавно.
Глядя на него, в это было трудно поверить.  Но Хтона он похоже провёл,
-  Я рад, что в ответ на твоё былое гостеприимство способен  тебя позабавить. И поверь, Котан, - Хтон почти шептал, - эта забава продлится долго. Очень долго.
    Должно быть, уловив бельмами мой вопрошающий взгляд, Хтон разъяснил:
- Если ты, Улиссандр, действительно считаешь это самонадеянное существо своим другом…
- Считаю.
-  Значит, ты будешь доволен,  узнав, что он будет забавляться здесь, пока ты не выполнишь моё поручение.
Еле уловимый вздох вырвался из мохнатой груди Котана:
- Он не сможет. Он  маленький.
От негодования я даже потерялся с достойным ответом.
- Сможет, - защитил мою подпорченную репутацию добрый владыка подземелий, -  в нём есть сила. А главное, он хвастун искренне верящий, что способен свершить все, о чём хвастает.
     Поперхнувшись от несколько сомнительного комплимента содержащегося в концовки высказывания Хтона, я твёрдо понял, что  мудрость - не его конёк. Да и как бы иначе, Паночка столь ловко расправилась с ним, отправив  на корм ракам?..  Тут я немного подзапутался, но что же удивительного в этом, для человека, не устающего повторять о своей скромности и услышавшего столь вздорное обвинение в хвастовстве? Это я-то хвастун? Да скромней меня только…. Да я настолько скромен, что и вспомнить не могу более скромного! Где это видели хвастуна, так твёрдо заявляющего о скромности своей великой?
     Фырканья, несущиеся с дыбы, оборвали нить гениальных моих мыслей о собственной неповторимой скромности, и я ответил несколько невпопад:
- Что я должен делать?
- На востоке от Великой Тайги находится песчаная страна Набатея. Тебе надо отправиться туда.
- Я должен пересечь Тайгу? А Паночка? – Котан ехидно фыркнул. -  Да и вообще на это уйдут годы?
- Оставь эти заботы нам. С тайгой трудностей не будет. Они разделят твою дорогу уже в самой Набатее. Вот там – легко не будет.
   Я молчал, уступив инициативу.  Подземный старец вдруг замялся, а, заговорив, казался утратившим всю свою решительность. Каждое слово слетало с его  бескровных еле видных в морщинах губ, как невообразимая тягота:
-  Ты должен доставить…. Это совсем не просто…. Тебе предстоит выкрасть…
Хтон  вконец потерялся и неожиданно ему на помощь пришёл Котан:
 - Там его дочь. Хтон хочет, чтобы ты похитил её. Но она талисман и сила Набатеи. Тебя там убьют, а мы будем плакать…
- Я пойду туда только  при  условии, что вот его, - ответил я Хтону, минуя Котана, - снимут с дыбы и будут с ним хорошо обращаться.
    Корни, вывернувшие руки Котана разжались, и он со сдавленным криком рухнул наземь.