Весна

Роман

1

ПРИДУМАННЫЙ СКАЧКОВ

   С Константином Скачковым меня познакомили лет пять назад. Он производил впечатление человека мрачного и неуживчивого. В ответ на мое приветствие Скачков презрительно кивнул. Жена Константина, выцветшая блондинка, спрыгнула с подоконника. Они обнялись, печальные глаза Валентины изучали мое худое лицо. Скачковы преподавали русскую литературу в провинциальной школе. Хозяйство супругов пребывало в ужасном беспорядке. Валентина не могла найти место для серого повседневного свитера и голубых джинсов, и Константин находил их рядом со своей одеждой. Часто Скачков терял дорогие ему предметы и лежал, задыхаясь, несколько дней подряд. Вчера он потерял зубную щетку, купленную накануне. Излюбленной темой для разговора являлись взаимоотношения учеников и преподавателей. Детей, объяснил мне Скачков, им не хватает. Жизнь без школы для него –  сущий кошмар. По субботам некоторые ученики навещали супругов. Я   был приглашен на чаепитие. Валентина умоляла прийти, я не смог отказаться. Руки ее были сухими и выгоревшими на солнце.



   Оставшись в одиночестве, я вспомнил о заманчивом предложении Виктора Трезубцева. Мы собирались отправиться в Новые Американские Штаты. Я хотел закончить на корабле новый роман. Для стимулирования творческого процесса в условиях открытого моря Виктор разработал интересную систему. Я сразу понял, что Валентина в эту систему никак не укладывается. Честно говоря, я не очень  верил в способности Трезубцева. Вряд ли он сможет устроить наше путешествие. Я расстроился и закурил. Поднялся сильный ветер, и пришлось ускорить шаг.

   

   Моим соседом по квартире был известный поэт Кремнев, так он представился вчера. По черной грязной лестнице я поднялся на седьмой этаж. Всеволод Кремнев открыл дверь. Пальто его новой сожительницы бросалось в глаза.

- Это Алла, - улыбнулся Всеволод.
 
 Я проковылял на кухню. Там хозяйничала брюнетка. Она была худая, как жердь.

- Я в восторге от текстов Левы, - заявила Алла.

- Не будем ссориться, - промямлил я безжизненным голосом. – Кремнев всего лишь провинциальный баснописец.

 Алла унеслась в гостиную. Две минуты я находился в счастливом одиночестве. Сочувствие к Виктору Трезубцеву, к его хрупким планам начинало выплескиваться из оранжереи моего болезненного сознания. Девушка вырвалась из комнат, размахивая скупым ворохом мятых листочков.
 
- Это новое произведение Левы. Устроим чтение вслух, - радостно сообщила она. С моего лица соскользнула улыбка. Напротив царствовал Кремнев. – Поэма «Горькие плоды»! – Всеволод пожал плечами. Голова его затряслась. – Скачков от нее в восторге.

В этот момент я был погружен в мечтательные переживания. Перед моим взором проплывали экзотические Новые Штаты и Валентина – первая красавица среди аборигенок. Ободренный идиотским выражением моего лица, Кремнев схватил поэму. «Горькие плоды» предваряло описание унылого заброшенного сквера. Страдающий лирический герой, сидя на добротной деревянной скамье, вдыхает аромат золотой осени. Сказочные листья клена покоятся на плечах поэта. Видение следует за видением. В парке гуляет Алла и курит измятую папиросу. Неотступный юный воздыхатель. Кремнев окунается в мир грез. Поэта преследует безумная фея. Подлый изменник уничтожает любовь, обманутый коварной феей.

- Тебе действительно нравится, Аллочка? - пророкотал Кремнев.
 
 Я видел, девчонка получает наслаждение от общения с этим болваном Кремневым. Но я не перестал переживать возбуждение, меня лихорадило при мысли о Скачкове.

- Ты должно быть не совсем здоров, - услышал я настороженный бас Всеволода. – Бледный, как тень.

Я продолжал пялиться на великолепные шорты Аллы и не удостоил его ответом. Наконец-то я успокоился. Плевать на левкины бредни, мне-то море по колено. Я уже подумывал, не позвонить ли Валентине и не пригласить ли в компанию на наш веселый седьмой этаж, где пыль рассеяна в воздухе, сотрясаемом поэтическими предзнаменованиями. «Горькие плоды» переметнулись вновь в руки Аллы. Она смаковала подробности. У меня в стихах подробностей никогда не бывает. Шорты умчались в комнаты и вернулись с бутылкой вина.
 
- Выпьем за левин талант!
 
Меня передернуло, и все из-за Трезубцева. Должно быть, Виктор на поднятых парусах летит куда-нибудь в пароходство получать заветное разрешение, и в этом разрешении заключена сейчас моя великая судьба. Я, вынужденный выслушивать бездарные поэмы и вечно разглядывающий эти тощие уродливые ноги неврастеничных женщин, не могу прийти на помощь, оторвать от себя эту заразу, сидящую напротив, и поддержать вдохновенный полет в проклятое пароходство. Я представил Аллу, дремлющую на моем верном плече, и Валентину, отсчитывающую серого Скачкова за рабское поклонение бездарному Кремневу. Острое сладкое желание разлилось по моему измученному телу. Я почувствовал неограниченную свободу. Алла натруженным на официальной работе телом льнула к дарам Кремнева. Сознание мое просветлялось вместе с тем, как накалялась обстановка на кухне. Кремневское лицо сияло, словно купленная в подарок молодоженам сковородка. Любой специалист по физиономиям немедленно проконстатировал бы смертельное угасание творческой потенции Кремнева в этот необыкновенный момент. Даже кастрюли подключились к атмосфере разгорающегося веселья, размеренно и с удовольствием пыхтя и свистя, - должно быть Алла готовила пожрать. Ее аппетитные щечки горели адским пламенем. Внимательно рассматривая  Аллу и Кремнева, я с сожалением отмечал, насколько вульгарны, неудобны, пошлы и эксцентричны их взаимоотношения. Всеволод выбивался из сил, демонстрируя своенравие и удальство литератора-выходца из народа. Пел на всякие лады о своей подружке, обворожительной интриганке и лихой соблазнительнице так, что рожа у него трещала, и лились слезы. А Алла тянулась к бутылке и все безуспешно пыталась сползти с кремневских колен, на которых сидела, как влитая. В ответ на мою загадочную улыбку, - я просто рассыпался от счастья, откупоривая ее дрянную бутылку, девушка отрывала ручку от потного левкиного плеча и прикладывала  к фиолетовым губкам. С моей стороны сдержанная похвала «Горьких плодов» звучала, как изысканный комплимент.

- Твое произведение действительно в чем-то оригинально, - сказал я. – Но ты способен на большее.

Алла бросила нож, которым нарезала хлеб, и вызывающе закурила. Одна нога Аллы стояла на табуретке, другой она подпирала газовую плиту. То и дело, доставая изо рта сигарету, девушка издавала едва уловимый свист, так шумит закипающий чайник.  Кремнев стал напоминать необычный предмет кухонной утвари, распорядиться которым с пользой сложно ленивой и неопытной хозяйке. Я долго не решался продолжить начавшееся было веселье, похвалить изящные рифмы, не удержался и процитировал:
               
Страданья прекрасной девы
Уносят небесную кровлю.
Союз Адама и Евы –
Мираж, - обращается явью.

Поэт встрепенулся и забормотал:

И где нашей дружбы хлеба?
Где ты, покровитель мой сокол?
Пой, космическая труба
Судьбы беззащитной, - он плакал.

Постепенно складывался иной вариант поэмы Кремнева. Из парка измен и страданий межзвездный ветер уносит слабую героиню. Она приходит в сознание и обнаруживает, что находится в лунном кратере. Страшное одиночество наваливается на бедную девушку. Холод и неизвестность лижут шершавыми языками белоснежную трепетную грудь. Не без моей помощи Кремнев создает картину лунной флоры и фауны. Рождаются потрясающие образы. Кремневу становится тесно, его сдавленный шепот уже не волнует Аллу, горящими глазами девушка смотрит на наши совместные приготовления. Мы пьем водку и закусываем яичницей. Алла хлещет водку, как настоящая алкоголичка. Я ощущаю неловкость, хочется сказать об этом вслух. Вихляющая между мной и Кремневым Алла не кажется скромницей. Кремнев ничего не замечает, только лезет со своими вопросами. Я тоже мечтаю написать о Луне, о большой Луне, романтическое и в стихах. Я тоже вижу задницу в шортах, и мне ужасно неприятно, меня просто воротит от обилия грязной посуды. Месяц, не меньше, эта обносившаяся парочка занималась, черт знает чем. Моментально Кремнев напился и теперь читал стихи практически без перерыва. Девчонка между тем крутилась у зеркала. Признаюсь, я старался не смотреть в ее сторону. Больше всего меня заботили Американские Штаты, а не мои непутевые друзья. Хотя непутевым является один Кремнев, а его Алла обыкновенная выскочка, мыльный пузырь. «Горькие плоды» сменил «Скандал в небесах»:

Возник пылающий шатер –
Оазис вожделенный.
Раскинул обручи простор
Безмолвный неизменный.

Спи, безутешная сестра,
Среди планет воздушных
Одна капризна и пестра
И к войнам равнодушна.

Прохладны реки, по камням
Цветы любви и славы
Несущие ушедшим дням,
Притворны и лукавы

Там девушки в полночный час,
Играющие в роще.
Удушливый и красный Марс
К ним движется на ощупь.

Среди невинных – призрак он,
Где плотью кровожадной
Прильнет, застонет в унисон
С природой безотрадной.

Кремнев прошествовал к окну. Орлиный еврейский профиль и безобразные деревья за окном составляли пейзаж, который я безрадостно созерцал. Отражение Аллы бесцельно слонялось по стеклу. Несколько минут Кремнев сосредоточенно курил. Ждал чего-то от Аллы, а может, предвкушал обильное обсуждение поэмы и не только сейчас, а раскинутое на многодневный загул. С удовольствием я налил водки и выпил. Лева удостоил меня мечтательным взглядом.

- А что там у вас с Трезубцевым?

Ногой Кремнев закрыл дверь, ведущую в прихожую. Возможность наблюдать за некрасивой, но взбалмошной и плохо объезженной девчонкой пропала. Кремнев навалился на стол.
 
- Что же Трезубцев? Что, черт побери, вы замышляете?

Я пожимал плечами. Больше всего на свете я не люблю трепать языком, если бы у меня водились деньги на выпивку, то не пришлось бы видеть всех своих замечательных знакомых, от которых рябит перед глазами. Женщин я тоже не люблю. Дешевые духи и ни крупицы здравого смысла.
 
- Кто тебе что сказал, Лева? Все по-старому.

За дверью зашипела Алла. Она делала новую прическу. Хорошая поэзия – вот от чего я теряю голову. Аллины кудряшки вообще ничего не значат. Должно быть, у Кремнева уже где-нибудь значится аборигенское описание женских прелестей, удивительных пустячков, которыми одаривается мой собеседник. Нет сомнения, что придется выслушивать песни Кремнева, посвященные даме сердца. Я уже говорил, что наивысшее наслаждение для меня – это напиваться в полном одиночестве. Мало кто смыслит в подобных вещах. Скачков, темная личность, родственная мне душа. Болезненная гримаса исказила мое лицо. Рюмка Кремнева поплыла перед глазами. Тихий незаметный Скачков, где же ты прячешь от меня Валентину? Зачем прячешь? Кремнев скрипел зубами, собирался прочесть что-то из еще не законченного, недавно так скрипел на моих зубах песок, когда я провожал Валентину. В прихожей Алла распрощалась в бюстгальтером и теперь щеголяла в розовой сорочке, едва прикрывающей острые коленки. Жалкие груди нахально таращились на меня и на Кремнева. Безвкусные ажурные чулки подчеркивали исключительную кривизну ног Аллы.

- Ну, что ты стоишь! - рявкнул Кремнев.

Алла кашлянула, и Кремнев засуетился. Я выпил за сегодняшний праздник.

- Люблю я всех вас, - сказала Алла.

Кремнев похотливо улыбнулся и тоже раскрыл рот. Строчку за строчкой сладострастно извергал он, дыша отвратительным перегаром. Ближе и ближе подбиралась полуодетая подруга Кремнева, сверля меня своим осоловелым взглядом.

В полутемных забытых покоях
Ты сражался с тенями
Всех стихий, в многоцветных прибоях
Сыпал жемчуг горстями.

Водяные скользили служанки,
К морю страсть увлекая.
Безмятежна душа горожанки,
Но очей не смыкая,

Ждет она, зачарована ветром,
Поцелуев соленых,
Но в пылающий дом путь неведом
От речей возбужденных,

И опасно в стремительной лодке
Со звездой разлучаться,
Словно царственной дивной походке
Подражая, меняться.


Мои мысли были сейчас далеко от романтических блужданий Всеволода. Напротив же я чувствовал горячее бедро Аллы. Я даже слышал приятную джазовую мелодию. Девчонка знает, чем можно меня развлечь. Прямо покачивалась пьяная рожа Кремнева, - сумасшедший, он жаждал общения. Горький дым лез в глаза. Присутствие Кремнева сковывало несчастную Аллу. Стихи его подкупали провинциальной искренностью. Я обнял Аллу в знак полной солидарности с Левой.
      
-        Представляешь, Лева, - сказал я. – Этот бессовестный Скачков больше не интересует Валентину.

Кремнев наливал водку. Я продолжал безжалостно очернять Скачкова. Алла, жеманно кривляясь, фальшиво возмутилась:

-     Пусть Лева прочтет что-нибудь еще!
- Скачков отвратительный тип, - бубнил я. – Провозившись с детьми целую вечность, он превратился в тупого мозгляка, – я пригубил содержимое своей рюмки. – Валентина живет с ним из жалости. Такая прекрасная женщина, в местном обществе, конечно.
- Да, Скачков ей не пара, - промямлил Кремнев.

С усмешкой я представлял сонного Скачкова, корпящего над тетрадками, рисовал в воображении галдящих ребятишек, придумывал всевозможные пакости, тут же осуществляя их на деле, и измученный гадкими проделками Скачков валялся, разбитый в пух и прах, оплеванный в учительской комнате, которую я, заочно, тоже ненавидел. Счастливые неслись ученики по пыльным лабиринтам школьных коридоров, и я летел вместе с ними. Ах, Валентина, чего бы я только не сделал для тебя! Скачков, сгорбленный ежедневными ужасами, уже не жаловался Валентине, а сидел, замкнутый в себе на диванчике так, как будто ему отшибло память. Рядом с этими фантазиями Алла не стоила даже ощипанного цыпленка, которого сама приготовила. Своим костлявым боком она снова прижималась ко мне, невзирая на Кремнева.

- Мы еще недостаточно выпили, - заявил Кремнев, сжимая в руке цыплячью косточку.

Я неопределенно кивнул. Естественно, Скачков на моем месте, не медля ни минуты, рванул бы в объятья Валентины. Со Скачковым я сравнить себя не мог. Не в пример ему я люблю выпивать и хорошо закусывать. Мне и в голову не придет преподавать идиотам в замусоренной школе куцую литературу. Не в моих правилах хвататься за чужой кусок хлеба. Дайте мне лучше Валентину. Невыразимая скука, преследующая меня как самая верная спутница, напомнила о себе скрипучим голосом Аллы. Кремнев вышел вместе со мной в коммунальный коридор. С нетерпением я ожидал следующего дня. Пока я не заснул, до меня доносились жалобы и упреки.



ПИСЬМО ВАЛЕНТИНЕ

Я помню отчетливо белые пары,
Крутящие калейдоскопы.
И в желтые вечером горьким пожары
Увижу себя в микроскопы.

И вновь лихорадки весенней дыханье
Нырнет в переулки живое.
Безмерным страданьем прольется прощанье
В разбитое сердце родное.


   От Скачкова я не ожидал гостеприимства. Основной мой расчет был на Валентину. Холодно поздоровавшись с Константином, я устремился в объятья учительницы. Вскоре мы расселись в маленькой уютной гостиной за скромно накрытым столом. Валентина избегала смотреть в мою сторону. Скачков возбужденно объяснял, отчего ему не удается ладить с директором школы. Не раз, в течении разговора он негодовал и грозился уйти с работы, бросая настороженные взгляды на Валентину. Когда же книга Кремнева “Горькие плоды” появилась в моих руках, восторженные всхлипывания Скачкова сотрясли воздух:

- Это действительно стоит прочесть!

Валентина подняла голову, до этого она перебирала вязанье.

- Я считаю Кремнева удивительным поэтом! – пел Скачков. – Вижу, ты в первый раз держишь в руках эту книгу! – радовался он.

Учитель вскочил и начал прохаживаться перед диваном. Он весь просто вскипел. С показным равнодушием я перелистывал страницы.

- Там есть очень любопытные стихотворения, - говорил Скачков, то и дело приподнимаясь из-за стола. – Тебе должно понравиться, - возбужденный, он закурил. – Впрочем, ты ведь с ним знаком.

Я был рад внезапной страсти, овладевшей Скачковым. Валентина уже не укрывалась от моего наблюдательного взора. Она даже улыбнулась и, как мне показалось, хотела высказать свое мнение по поводу поэзии Кремнева, но передумала. Эта улыбка была сродни нежному прикосновенью, тело мое расслабилось, и я ощутил приятную тяжесть книги в руках. Напротив меня возник сияющий Скачков. Произведя рукой неопределенный жест, он выхватил книгу, упал в кресло и с воодушевлением принялся читать вслух:

Веленьем времени волшебная природа
Преображается, в душе расстроенной
Смыкаются в кристаллы призрачного рода
Огни сердец, вживляясь в путь проторенный.

В бессмертьи дьявольского Солнца и прощальном
Раскате громовом продлятся счастья ливни:
Слов звонкой чехардой в безмолвии зеркальном,
В подлунном трепетном соседстве линий.

Воспользовавшись тем, что увлеченный декламированием стихов Кремнева Константин находится в состоянии, близком к экстазу, я передал Валентине записку, в которой умолял о завтрашнем свидании в стенах школы. Минуту спустя Скачков, сраженный моими приготовлениями, - я собирался уходить, - бесцельно слонялся по комнате. Когда супруги стояли в прихожей, я по-дружески обнял Валентину, крепко пожал протяную руку Скачкова и улыбнулся им обоим.


Дверь мне открыла Алла. Девушка курила, картинно отставив ножку в сторону, и от нее несло крепким вином, когда она, взявшись за отворот моего пиджака, подарила отвратительный поцелуй. Из кухни вывалился Кремнев.
- Тебя Виктор давно ждет, - проговорил он, уставившись на Аллу недовольным взглядом.
Она, пританцовывая, отправилась в комнату Всеволода. Вскоре я узнал, что Виктор выхлопотал долгожданное разрешение на выезд из страны. Завтра же мы должны были отправиться в путешествие.


2

НОГИ ДИКАРКИ


   Близился час встречи с Валентиной. Закончились занятия, у главного входа царило столпотворение. Грубо расталкивая учеников и родителей, я пробрался к девушке, схватил ее за руку и потащил за собой. Стремительно сбежали мы по лестницам и оказались на школьном дворе. Вскоре Валентина находилась в уютной каюте корабля «Сириус», плывущего к далекому американскому континенту. Капитан «Сириуса», огромный человек с лукавыми искрящимися глазами Игорь Валерьевич Заславский поведал ей массу занимательных историй о жарких экзотических странах. Будучи прекрасным рассказчиком и галантным кавалером, он все свободное время проводил в нашей шумной компании, и дружные раскаты хохота, раздававшиеся в капитанской рубке, мешали отдыху пассажиров.

- Валентина меняется в лучшую сторону, - говорил Трезубцев, пристально вглядываясь в морскую даль.
- Ей давно следовало хорошенько отдохнуть, - замечал я, набивая специально купленную накануне отплытия трубку голландским табаком.

Ароматный дым щекотал мои ноздри. На седьмой день пути Трезубцев заперся в своей каюте, рядом с библиотекой, примыкающей к грузовому отсеку и отказался пускать внутрь, кого бы то ни было. Инженер-навигатор Александра Ветлинская, – девушка с безупречной фигурой безуспешно пыталась привлечь Трезубцева на свою сторону. Естественно, Виктора не хватало нам.

- Еще день, и в библиотеке не останется ни одной непрочитанной книги, и Трезубцев примется за нас, - бурчал Заславский.
- Много вы понимаете, капитан. Спуститесь в библиотеку и узнайте, в чем там дело, - отзывалась Александра.

Упрямый Трезубцев не желал выбираться на волю. Несколько раз через дежурного матроса он передавал весточку, в которой просил не беспокоиться, писал, что жив, здоров. По просьбе Виктора, с тем же матросом я отослал в библиотеку несколько бутылок коньяка.


   Казалось, ничто не грозит нашему счастью. С Валентиной я почти не расставался. Однажды в безветренную погоду мы наблюдали за летающими рыбами. Небольшая стайка парила над палубой всего в нескольких метрах от нас и через мгновение на огромной скорости перемещалась на сотни метров, - уже при помощи биноклей мы рассматривали облик удивительных созданий, - увы, крылья любви не приспособлены для дальних полетов.

   
   Я был серьезно озабочен. Мне не давали покоя подозрительные изменения, происходящие с моими друзьями. Чашу терпения переполнило замечание Валентины по поводу моего чрезмерного пристрастия к алкоголю. Кроме того, она пыталась умалить значение моей последней книги, написанной, как она выразилась, в состоянии крайнего возбуждения человеком, ослепленным низменной страстью. Я заметил, что о романе «Солнечный берег» Валентина знает только понаслышке, от Кремнева, и серьезного разговора у нас быть не может. В ответ моя возлюбленная заявила, что к мнению Всеволода прислушивается весь город, а мой авторитет равен нулю. Я пожал плечами. Тогда раздосадованная учительница назвала Трезубцева бродягой и ушла, пригрозив, что если я не умерю свои аппетиты, - имелись в виду встречи с капитаном, во время которых выпивалось немалое количество крепких напитков, - она бросится в океан, и даже «ненормальный Трезубцев» ее не остановит.

   Спустившись в машинное отделение, я натолкнулся на Ангелину Свиткову, - она наблюдала за работой матросов. Мускулистые полуголые люди собрались у парового котла и о чем-то возбужденно спорили. Один из них держал в руке цветной фонарь. Другие пытались повернуть мощный рычаг. Сгорая от любопытства, я приблизился к ремонтной бригаде и в нерешительности замер.

- Кто разрешил вам сюда спускаться? – произнесла Свиткова. – Я давно за вами присматриваю.
- Я тоже слежу за вами, - пробормотал я еле слышно, не спуская глаз с изящной точеной руки, которая, как и следовало ожидать, подбиралась к заветной кобуре.
- Пассажирам не следует появляться в котельной, - решительно заявила Ангелина.
- Моя фамилия Рожев. Я писатель. Мне нужно с вами поговорить.
- Не здесь, не сейчас.
- Давайте через час в баре. К этому времени там уже никого не будет.
- Немедленно уходите, - нахмурилась Ангелина. – Я слышу голос капитана.
- Мы с капитаном приятели, - возразил я.
- Я знаю, - отозвалась Свиткова. – Но все же, покиньте котельную.


Наверху меня поджидал Заславский.

- Что вы там потеряли! - заорал он, хватая меня за плечо. Через мгновение капитан остыл и взглянул на мою фигуру с нескрываемым подозрением:
- Скажите, Рожев, зачем вы туда спускались?
- Честно говоря, меня интересует Ангелина, - прищурившись, сказал я. В ответ капитан ласково улыбнулся и пообещал ближе к вечеру угостить выпивкой, если у меня не найдется других важных дел. Мне не терпелось распрощаться с капитаном:
- Вполне возможно. Очень заманчивое предложение, - я надеялся, что через час в баре у Ангелины развяжется язык, и удивительные истории сами собой потекут в записную книжку, а затем в мой незаконченный роман. Благополучно добравшись до своей каюты, я притаился на диванчике, рядом с бутылкой виски, которую давно намеревался распить.


   Длинное черное платье с блестками обтягивало крепкие округлые формы Свитковой.

- Присаживайтесь, Рожев. В недавнем прошлом Заславский не был морским офицером. Вместе со мной он входил в группу ученых Института Космических Исследований. В рамках секретного проекта «Бесконечность» мы занимались разработкой новых видов легкого топлива. Все знали, что Заславский двойной агент, но молчали. А что тут особенного? Каждый специалист курировал свое направление программы. Я не вмешивалась в чужие дела. После постройки опытного образца корабля «Путь» деятельность агента заметно активизировалась, он «пошел в гору». Следующие полеты в субпространстве проходили с отклонениями: нарушалась связь с бортом корабля, не удавалось повернуть разговор с пилотом в осмысленное русло. Эксперимент проводился в условиях искусственной невесомости, которая по выражению штурмана Сикорского стремительно «улетучивалась» - прямо пропорционально затраченной во время полета энергии. Естественно, масса корабля возрастала. При этом деформировался корпус ракеты, до неузнаваемости изменялся внешний облик членов экипажа. Заславский считал дальнейшие операции в запрограмированном пространстве неэффективными, - теперь принципы поведения материи требовали подтверждения во внелабораторной среде. Агент, опиравшийся на поддержку военных, видел будущее наших исследований в Реальном Космосе.

Я опрокинул в рот содержимое своей рюмочки. За стеклами иллюминаторов неслись серые, изорванные ураганом, тучи. Несколько раз мой слух улавливал крики птиц, - должно быть, земля была рядом.



   На следующее утро в кают-компании собрались старые знакомые. Валентина бросала на меня осуждающие взгляды. Молчаливо мы поглощали пищу.
 
- Интересно, завтракал ли сегодня над друг Трезубцев? – подала голос Ветлинская. – Мы совсем забыли о нем.

Капитан отложил ложку в сторону и уставился на Александру. Его правая щека задергалась.

- Нас, Шурочка, это тоже беспокоит. Немедленно, сейчас же спущусь в библиотеку и позову Трезубцева, - проговорил Заславский угрожающим тоном.



   Капитан стоял, подбоченясь, у винтовой лестницы и лениво жевал кончик сигары. Темные стекла очков прятали глаза Заславского от яркого солнца. “Только ли от солнца”, подумал я тогда, следуя за капитаном по узким извилистым переходам. Информация, переданная Ангелиной, могла быть достоверной. Около пятнадцати минут мы кружили, как по лабиринту вокруг машинного отделения, где находилась котельная, оказывались то в камбузе, то в винной кладовой, то в заброшенном кубрике, прошли весь трюм, заваленный всякой всячиной и умудрились подняться на палубу в месте, прямо противоположном библиотеке. Капитан остановился так внезапно, что мне пришлось схватиться за поручни, иначе мы бы столкнулись.

- Не хотите ли вы сказать, что заблудились, - тяжело дыша, произнес я.
- Признайтесь, Рожев, - печально сказал Заславский. – В чем вы меня подозреваете? Нам надо разыскать Трезубцева? А мы его ищем. Может быть вам кажется, что мы выбрали не тот путь? Покажите другую дорогу, скажите, что делать дальше! А может Трезубцев возьмет на себя обязанности рулевого? Какой это славный малый, он своего не упустит!
- В крайней степени возмутительно, что дверь библиотеки остается невзломанной.
- А нужно ли ее взламывать? Я не советую, Рожев, вмешиваться в дела Трезубцева. Вы слишком любопытны. Это вам даром не пройдет.
- Хорошо, пусть Виктор вернется, когда сам сочтет нужным. Не будем пререкаться по пустякам. Давайте поднимемся в кают-компанию и выпьем по рюмочке.
- Не морочьте мне голову. Признайтесь, вы видели на борту “Сириуса” что-нибудь странное? Я предупреждаю вас, Рожев, кажущаяся свобода передвижения пассажиров – самообман, и вы у него на крючке. Перестаньте тешить себя иллюзиями, - нельзя переступать границы дозволенного. Поговорите с Трезубцевым, настройте его на мирный лад, иначе начнется гроза, - капитан помедлил, достал изо рта сигару и добавил: - И не пытайтесь больше искать встречи с Ангелиной. Это не приведет к добру.

   Капитан нахмурился и обернулся, - за его спиной раздался странный шорох.  Сузанна Поллак быстро прошла мимо нас по узкому коридору, задев меня углом толстой потрепанной книги, такой большой, что девушке приходилось удерживать ее обеими руками. Заславский резко покачнулся, вновь повернулся ко мне, закрывая лицо рукой и, не отнимая ее от виска, торопливо удалился вслед за Сузанной.



   Мне привиделась необъятная равнина. Полчища людей на бескрайних просторах. Сверху расстилается серое небо. Ослепительные солнечные лучи разрезают полотно небесного купола. Мир погружается в свою первозданную атмосферу. Рассеиваются разноцветные молекулы новой материи. Моя ликующая душа созерцает свет, льющийся отовсюду. Прибрежная полоса тонет в розовом тумане…
   
   Монотонный шум вентиляторов вернул меня к действительности. Вместе с Сузанной я направился в одну из двадцати мастерских, окружающих по периметру грузовой отсек. По дороге я узнал, что Ангелина готовит к погружению подводную шлюпку, на которой мы отправимся к берегу.




3

ГОРОД ЗЕМЛИ ЗЕМЕЛЬ


   Мы шли, с трудом продираясь сквозь тропические заросли, измученные невыносимой жаждой. Мне приходилось отражать яростные атаки летающих насекомых, и я постоянно терял из вида Ангелину и Сузанну. Путешествие продолжалось бы бесконечно, не попадись нам навстречу река. Вскоре мы скользили  на самодельном плоте по водной глади никарагуанского канала, направляясь в гости к местному губернатору.   
   Ночью в губернаторский замок проник разбойник. Угрожая кривой саблей, он пытался завладеть сумкой с рукописями. Получив достойный отпор, абрек обратился в бегство и в спешке обронил кошель с золотыми монетами.
   Утром я отправился в город, - осмотреть местные достопримечательности. В трактире я познакомился с одним из краснокожих по имени Несравнимый Холм. Я предложил индейцу принять участие в поисках Сузанны, похищенной ночным гостем. За несколько монет абориген пообещал передавать мне через губернатора все, что удастся разузнать. На ярмарке я купил коня и помчался по направлению к великому каньону, в котором были скрыты несметные сокровища. Мое внимание привлекали зарницы, блиставшие над горной грядой.  Оставив жеребца у подножия неприступной скалы, я принялся карабкаться вверх.  Сразу же я ободрал в кровь руки и, сожалея о том, что предусмотрительно не запасся прочными перчатками, проклинал весь свет. Ноги соскальзывали с гладких уступов, - рискуя сорваться вниз, на каменные пики и кактусы, украшающие заповедное плато, я не щадил ладони, кровь из которых лилась не переставая. Между тем очертания гор начинали сливаться с темнеющим небом. Протиснувшись в узкую расщелину, я замер и решил дождаться рассвета. Во сне я мог случайно выпасть из пещеры и всю ночь не смыкал глаз. Один лишь раз я забылся и мне померещилось небесное воинство во главе с губернатором, размахивавшим зазубренным, сверкающим как белая молния, мечом. Горящие плащи всадников освещали заоблачную страну, пока Солнце не истребило летучую кавалерию лучами с Востока, - яркая радужная полоса пронеслась надо мной и скрылась за горизонтом, оставив едва заметный дымчатый след.
   Земля, окутанная в этот ранний час густым туманом, напоминала варево, клубящееся в котлах преисподней. Стоило мне выглянуть из укрытия, как
задрожали камни, и затряслась гора. Моя нога застряла между валунами, и я повис вниз головой на страшной высоте. Толчки усиливались, и грохот нарастал. Я
уронил в кипящую лаву бинокль и через мгновение отправился за ним следом. Только благодаря силе духа, я остался жив.  Помню, как сейчас, - мой задремавший дух пулей полетел вдогонку, настиг низко павшее тело и спрятался в складках развевающегося плаща.
   

Конец