Не проза. Пока я спал

Кто ты была, прозрачная фея в голубых сандалях? Мое дыхание замирало всякий раз, когда наши глаза встречались, и ты позволяла заглянуть в твой мир.
Очарован.
 Я был очарован. Как в чудной, тихой сказке упрямая сила влекла меня к твоим контурам. Ты улыбалась, как кот и походка твоя была плавной. Ты летала в солнечных лучах и смеялась, и все звенело вокруг от твоей радости и от твоего восторга! Лица, обращенные к тебе, перенимали такое настроение. Ты согревала. Для этого у тебя было достаточно понимания. Ты, наверное, казалась всем ромашкой. Наивность присущая полевому цветку жила в синеве твоих глаз и в мягкой линии лица.
Мне трудно было не вдыхать никотин этого мира. Я уже тогда был отравлен суетными желаниями. Неизменное стремление к удовольствиям, жажда, владели мной. Каждую минуту земных благ я хотел оторвать, отвоевать, а после – пропустить через себя. Я был одержим молодостью. А она с наслаждением, почти с исступлением впитывала в себя допинг: шквал ночей в разгулах, красно-черные блики, тепло, которое не греет. Люди окружали меня. Плотная масса искаженных гримас. И я, я был слит с ними в едином порыве насыщения.
Коль так устроено, что я – это тело и душа. Значит, легкомысленно было бы жить лишь для мирского. И, верно, насыщая душу – насыщаешь и тело, но не наоборот. Что было непонятным тогда. Это приходит позже. Молодость и буйство адреналина не дают увидеть это за телами полунагих красавиц. Тогда, ощущение праздника жизни  без границ наполняло меня. После закрепощенного строгим воспитанием детства – это был прорыв. Свои деньги, свои желания. Ни для кого, только для себя. Дорогая обувь, шикарная одежда, шорох купюр в кармане. И как сопровождение – клубы, друзья, ночные визиты в кладовые своих тайных желаний.
Я хотел убивать в себе ненужное. То, что не было в моде. Зачем мне созерцать, если нужно спешить и некогда остановиться, чтоб увидеть течение вечности? Зачем мне улыбка, если гримаса с натяжением лицевых мышц, с успехом заменяла ее? И не нужно было менять выражение глаз, вникая в смысл сказанного. И не нужно было внутренней радости. Кто будет продавать товар, который никому не нужен?
Потом от бессмысленности пришла усталость. От пресыщенности – лень. Хотелось забыться сном чистого мыслями человека. Чтоб проснуться очищенным, чтоб снова смеяться, смотря вслед грузу сует. И, чтоб сладкая, тревожная волна чувств, породнила меня с теми, кто действительно живет. Душа жаждала чего угодно – страха, ликования, драмы. Она устала спать, покрытая дешевой мишурой, придуманной человечеством. Ей хотелось летать так, как делала это ты. Ощутить себя частью огромной луны и поющей росы. Хотелось есть ягоды малины – пахучие, с ворсинками. Перепачкать соком подбородок и белую рубашку из бутика. Хотелось избавиться от прорезиненных улиц и хмурых небоскребов, сбросив с ног тяжелые предрассудки, бежать, бежать под тонкими облаками, по прозрачной траве, догоняя горизонт.
Желания для того и есть, что исполняться. И ни одно из них не дается без возможности достижения. Мое же желание материализовалось в тебе. Я думал о томных красотках, когда увидел твои стройные бедра и глубокий взгляд. И никто не жил, не до, не после. Я улетел в мир, вышитый на теле реальности, моими сокровенными желаниями и снами.  Я пел, не зная нот. Я рисовал, не зная, за какой край берут кисть. Я плакал, забыв, что уже весна. И было все равно, и были розовые яблоки в корзине, блестящие от сока. А острые края звезд царапали неожиданно разросшийся мир.
Ты говорила, что я слишком чужой. Смотрела на меня сбоку, и было чудно, что замечаешь меня. Иногда, по вторникам, ты приходила в бежевом сарафане. Мне хотелось целовать округлые коленки, кокетливо смотрящие из-под кружев.
Помню, тогда был апрель. Парочки вечерами заполняли флюидами вечерний город. Шумливое время весны! Но язва отравляла это время. Сезонное обострение. С кем не бывает. Требовалось питаться диетическими супами и кашами строго по часам. Обычно, мне было не до этого – мой день был отдан приумножению бумажного эквивалента счастью. Тогда ты стала приходить с вкусно пахнущими пакетами, стремительно взбегая по ступенькам – ты боялась темных лифтов. Три раза в день приоткрытая дверь и милый профиль. Сияние в глазах, пополам с беспокойством. Ты любила узнавать. Всегда много спрашивала сидя на стуле так, чтоб носки синих сандалий смотрели друг на друга. И, соглашаясь, неторопливо кивала. А потом, вдруг забывала серьезный разговор и, лучась только тебе понятной радостью, прибегала посмотреть, не зацвел ли кактус на моем столе – единственное растение в сером камне кабинетов. Ты любила касаться моих волос и, потягиваясь, превращалась в поджарую лань.
В конце мая мы гуляли в парке. Толпы людей, одержимых идеей как следует «напраздноваться». Шум. Я подарил тебе белые розы. Ты заглянула в мой глаза, нечетко сказала «Спасибо». А после забыла их на крашенной в зеленое лавочке. Когда мы шли рядышком, сквозь вечер, полный пенящимся праздником, я понял, что только ты мне родная. Я понял, что люблю.
Ты стала приходить по вечерам. И волны твоих волос окутывали меня. Стали привычным праздником вмятины на моей подушке, наполненные тобой. Я видел как по утрам и перед сном ты, наклонив голову набок, расчесывала атлас волос. Мне нравились пальчики, которые умели сжиматься в кулачки и заваривать чай. Ты молчала о себе,  я слушал. Я не мог сказать, чем ты была для меня, ибо ты была во всем. Я болел, когда ты грустила. Томился бесцельной злобой. И боялся, очень боялся умереть от счастья. Напрасно. Вот уже таяла осень. Жизнь погружалась в мрачные рамки холодной безысходности. Все сжималось. Затихали песни. Мир не казался таким прекрасным. Я хотел, чтоб твоя зубная щетка разделила стаканчик под зеркалом с моей. Чтоб твои мохнатые тапочки уютно прижились под моей кроватью. Я хотел пить каждый миг бытия, прижимая самое дорогое к сердцу. Я был жаден. Даже это не помешало мне замечать, что ты становишься другая.
Однажды мы сидели на кухне. Сырые ветры уже заглядывали в окна. Белый стол и подоконник, и твои острые локти.
 - Я не люблю зимы – сказала ты. И взгляд твой тут же покрылся снегом.
 - Мне придется уйти – добавила. Смотрела на белые рамы.
 - Ты никогда не остаешься. Для меня это не ново – был мой сарказм.
 - Нет. Навсегда.
 Я дорого бы дал, чтоб узнать причину. Я бился. Я стоял над ней и кричал и махал руками. Вид мой был ужасен. Рвалось, рассыпалось то, из чего я собрал свой мирок. Как же так? Я спрашивал ее, она твердила, что не может иначе. Уже слишком холодно. Птицы, покинувшие эти края, уже в пути. Ей пора. Говорила, что не выносит скрипучих, длинных вечеров. Боится утонуть в них.
Я не верил. Я боялся, что каждый вечер последний. Я стал купать ее в подарках, но она где – то теряла или забывала кольца и игрушки. Сначала я злился, но страх потерять ее убивал даже ярость. Я хотел повести ее в свой мир, но страх запачкать красно – черным ее белые пальцы заставлял меня запирать двери на ключ. Я стал ненавидеть ее любимых певцов за то внимание, которое она им дарила. Я рвался к ней, а она становилась дальше. Я умолял ее не уходить, а она медленно качала головой и отвечала: «не сегодня». А утром снова были россыпи ее волос на моей подушке и облако ее теплого, утреннего запаха, смешанного с кофе. Я не мог допустить, чтоб она задерживалась где-то. Меня просто бесили ее разговоры с таксистом и с бабульками у подъезда – я же ждал ее! Не сложно понять! По выходным  я начинал ждать после полудня, а в рабочие дни – сразу после звонка будильника. Когда оставалось полчаса, я, стыдно сказать, просиживал в коридоре на полке для обуви или ходил от зеркала к двери. Я  замечал, что повторяю ее жесты и это добавляло острой горечи.
Последний оранжевый лист упал с каштана. Ты больше не пришла. Я хотел искать, но не знал номеров и мест. Ты всегда говорила, что это не имеет значения. Последний желтый лист уходящего года упал. На нем было письмо. Твое. Мне. Мне одному. Я раскрыл свою душу и вложил тебя всю.
 «Трудно дышать, когда белая зима. Все шло к этому – и май и фонари. Зубные щетки в одном стакане – пойми, это обреченность. Злой рок – видеть, как ты перестанешь восторгаться мной, как будет скучать твой взгляд и перестанет замирать душа. Зачем нам с тобою этот тлен? Гораздо лучше старого пепла новый огонь. Зима во всем виновата. Я умру в ее липких объятьях. Верь – настанет новый, волнующий май».
Бессвязное послание. Сухой лист. Ты так дорога мне. Последний взгляд, последний шорох вздохов. Трудно было принять это, и не было иного пути.
Я проснулся. Я смеялся.