Юная танцовщица

Весна в Душанбе… никогда, наверное, не забуду, как это красиво.
Как-то внезапно расцветает все - свечи каштанов, кисти сирени, разноцветные тюльпаны и нежные бело-желтые нарциссы на клумбах. Площадь перед оперным театром, красивая в любое время года, весной делается просто сказочно прекрасной. Никогда не видела, чтобы на цветниках толпились кучи рабочих, как это происходит теперь, но кусты легуструма (кажется, так они назывались?) вокруг фонтана всегда пострижены, цветы высажены, скамейки покрашены, а стволы каштанов побелены.
Действительно, будто по мановению волшебной палочки. Может, потому и было это ощущение легкости, что не видно замученных и потных рабочих?
Невозможно пройти по этой площади, и остаться в дурном настроении. Люди невольно начинали глубже дышать и улыбаться. Мне кажется, что даже на остановках возле оперного все были добрее и никогда не скандалили. Ну, разве что только в середине лета, когда жара становилась невыносимой, и настроение портилось уже с раннего утра, только от одной мысли, что вот сейчас придется выйти на эту раскаленную улицу и торопливо перебегать от тени к тени по мягкому, расплавленному асфальту.
***
Но пока еще стоял апрель, тепло было мягкое, нежное, то самое, которое растапливает сердца, но не озлобляет души.
В оперном закончился утренний детский спектакль. Галчонок вся светится от восторга – прекрасная музыка «Волшебной флейты» все еще не отпускает ее. Она под впечатлением, углублена в свои мысли настолько, что даже не хочет ничего говорить, просто держится за мамину руку и пританцовывает на цыпочках, в ожидании своего троллейбуса. Мама с легкой улыбкой наблюдает за дочкой, а та, сурово сдвинув брови, уже напевает себе под нос что-то, отдалено напоминающее «Навек тебя оставлю, живи одна в позо-о-оре-е-е» из арии царицы ночи, плавно поводя руками, то ли дирижируя невидимым оркестром, то ли клеймит в танце кого-то позором.

- Мамуль, а правда жалко, что Данилушка еще маленький, и ему нельзя с нами в театр, да? - внезапно вспоминает она про оставшегося дома младшего братца, - Но я, когда домой приду, я ему все спою и станцую сама.
Галюнька внезапно спотыкается на полуслове, пытается пропеть какую-то мелодию из спектакля, и понимает, что не сможет повторить то, что с такой легкостью пропевает мысленно. На ее ангельском личике появляется выражение обиды, переходящее в жалость – бедный, бедный Данилушка! - не доведется ему услышать эту прекрасную музыку даже из уст сестренки.
- Ну и ладно! Я ему отдам свою картинку! – и она с удовольствием рассматривает театральную программку, на которой изображены Памина с Тамино на фоне прекрасного замка.
- Ты просто расскажи, что видела, думаю, ему будет интересно, - с серьезным видом рекомендует мама, в душе веселясь, представляя, как Галинка будет рассказывать что-то полуторагодовалому братишке.
- Расскажу, но и картинку подарю! – уговаривает себя Галюня, чувствуется, что ей жаль картинку, но братика жаль еще больше, и хочется компенсировать ему хотя бы частичку своего счастья.

Тут подходит троллейбус, и, хотя, народу не то чтобы очень много, но свободных мест нет, приходится стоять. Неподалеку пухлый мальчик лет пяти канючит, и злобно пихает в бок бабушку, требуя, чтобы его посадили к окну. Но все места возле окон заняты родителями с детьми, и никто не собирается пока выходить. Тем более, капризный ребенок не вызывает симпатии и желания уступить ему место.
Галюня, приподнявшись на цыпочки, цепко ухватилась за поручень над изголовьем переднего сиденья, и, вздернув носик,  незаметно посматривает по сторонам, она гордится своей самостоятельностью, и ей очень хочется, чтобы все заметили – она совсем как взрослая, стоит сама, держится, и не капризничает, не просится на ручки. Ее старания не остались незамеченными. Сидящая старушка снимает с колен сумку, и призывно машет рукой, мол, идем, я тебя на коленочки возьму. Но Галюня отрицательно мотает так, что золотистые кудряшки разлетаются, и головка становится похожа на одуванчик.
- Спасибо, не надо, я же большая девочка уже, - солидно произносит она, вызвав веселое оживление среди пассажиров - при таком росточке назвать ее «большой» можно с оооогромной натяжкой.

Пассажиры начинают переговариваться, улыбаясь заглядывают через плечо друг другу, пытаясь разглядеть эту «большую» девочку. Бабуля решает поддержать разговор,  и принимается убеждать:
- У тебя ножки заболят, ангел мой.
- Нет, у меня ножки крепкие, никакой Айболит не нужен! – с этим словами ангелочек задрал свою юбочку так, что блеснули кружевные трусики,  и гордо притопнул ножкой, демонстрируя крепость нижних конечностей.
- Ты, небось, и танцевать умеешь? – включается в разговор стоящий рядом дедок.
- Умею, - солидно кивает головой Галюня, и хвастливо продолжает, – Когда папы дома не было, я с мамой танцевала канкан, и дядя Гриша сказал, что я танцую даже лучше мамы, вот!
В салоне троллейбуса повисает неловкая пауза, мама краснеет, а Галюнька делает контрольный выстрел в голову:
- А дядя Ахмед вообще сказал, что я танцую как балерина.

/Ну разве объяснишь всему троллейбусу, что дядя Гриша – родной мамин брат, а дядя Ахмед – любимый крестный, и что танцевала Галюня на своем Дне рождения, пока папа бегал за тортом?/