Воспоминания о моей жизни

                Распопова Т.П.

                Воспоминания о моей жизни
   
                г. Магнитогорск      1996 -

                Пишу для  тех, кто пожелает узнать жизнь мою.
                Буду писать правду и только правду.



          Я, Распопова Тамара Павловна (до замужества Киршина), родилась 19 апреля 1920 г. в селе Скородум Зайковского района Ирбитского округа Екатеринбургской губернии (ныне Свердловская область). Как ни странно вам покажется, а родилась я на берегу реки Бобровки под пихтой. Их было две больших пихты - рядом росли, как подруги. Впоследствии я со своими подружками часто играла возле них, как будто это был наш дом. А получилось так. Раньше в деревне почти все сеяли лен и коноплю. Не помню в какое время, кажется после отжимок, т.е. когда пожнут весь урожай, а это пшеницу, овес, рожь у нас не сеяли, тогда начинали рвать (не жать) лен, коноплю, вязать в снопы. Лен-то рос не очень высокий, но и не низкий, а вот конопля росла очень высокой, до 2-3 метров высотой, снопы были очень большие и тяжелые. А потом их возили на озеро, топили в воду и так мочили до поры, когда уже вода покрывалась льдом. Тогда  снопы вытаскивали из воды баграми, а багор это длинная палка или, вернее, длинный шест, на конце которого прочный крючок. Этим крючком захватывали сноп, вытаскивали из воды. Снопы свозили в баню для сушки. Работа со льном и коноплей была очень тяжелой и трудоемкой: сначала для мужчин, а затем и для женщин. Женщины собирались по 3-4 человека для совместной обработки сначала у одной, затем у другой. Так по очереди мяли лен и коноплю. И вот мама моя день мяла, а к вечеру стало ей плохо, и она пошла домой. Тетя Вера, младшая сестра отца и моя крестна, проводила маму до реки, а дальше она пошла одна. Дошла до пихт возле нашего огорода на берегу реки, а дальше-то не смогла: начались роды. Эти пихты и стали моим роддомом. Мама никогда не говорила об этом – все рассказала крестная Вера Анфимовна. Я все думаю, как же мама могла справиться с родами? Одна, а потом пошла домой через огород – это метров 500, а может и больше, да еще через пригон, где находились коровы, рядом с левой стороны была сеннница, где хранилось сено на зиму для скота и лошадей, а дальше еще пригон для лошадей.. Мама сняла с головы платок и в этом платке принесла меня домой. Мама была здоровая женщина – все обошлось хорошо. Когда женщины пришли ужинать, я уже лежала с мамой в кровати.
        Дом наш был большой – так называемый пятистенный: прихожая, кухня, изба большая, горница, тоже большая, и еще  горенка – то есть спальня. Деревня Скородум большая, а наш дом находился в  конце ее. Рядом находились поля. Они отгораживались, чтобы скот не мог туда попасть. В Скородуме  была большая, высокая церковь с зеркальным куполом – видно было за 15 км. Я хорошо помню, как снимали купол и крест. Нашелся один человек, который взялся за это дело. Трудился с утра до вечера. Вся деревня собралась вокруг. Когда упали на землю, то крест  остался цел, а купол разбился на мелкие кусочки. Мы с девчонками собирали церкальца – нам было это интересно. Церковь была обнесена железной фигурной оградой. Вдоль нее росла сирень – очень хорошо цвела. Мы с девчонками бегали смотреть. Рядом с церковью жил поп. У него было много коз, и мы боялись близко подходить. Церковь имела два этажа. Службы проходили на первом этаже, и только по большим праздникам служили и на втором всю ночь. Я бывала в церкви, слушала службу, и было на что посмотреть. В большие праздники приезжали жители других деревень. Чтобы они могли въехать в деревню, нужно было открыть ворота. Вот этим мы и занимались с девочками. Нас было пятеро. А люди все приезжали нарядные и богатые. Нас угощали: кто конфет даст, кто печенья, пряников, а кто и денежек. Тогда мы бегали в лавку и покупали конфет. По окончании службы, когда разъезжались, мы опять были на воротах и получали гостинцы.   
Когда мне было уже лет 7-8, я тоже мяла, но только лен - он легче конопли. У меня была маленькая мялка. Мне даже нравилась эта работа. Коноплю и лен чесали, т.е. прежде трепали, а потом чесали. Получалось такое хорошее, чистое, блестящее сырье, которое пряли, а затем ткали холст. Из него шили для семьи все, что нужно. Я всю эту работу могла выполнять, конечно, по своей силе. Мама давала мне норму: даст кудельку и скажет: «Вот спряди это и пойдешь играть». Пряла я хорошо, тонко,  мама  меня хвалила. Работала под песню, но помню только фразу «веретешко не вертится, ниточка не тянется». Бабушка  Анисья, мама моего отца, говорила: «Ой, Тамара, далеко выйдешь замуж», - потому что нити у меня получались длинные. Конечно, это, наверное, была шутка, но и в самом деле вышло так В первое лето своей жизни я сильно болела. Мама боялась, что я не выживу. Ее не оставляли дома - забирали в поле, а за мной присматривала бабушка.
Мама удивлялась: «Уезжаю в поле - ты спишь, вечером  приезжаю – спишь». Позже выяснилось, что бабушка поила меня маком, чтобы я спала дольше – ведь ей надо было по хозяйству управляться.
     Когда я подросла, хорошо помню, не любила и не хотела оставаться дома с бабушкой, она была не ласковая.  Меня  всегда брали в поле. Когда сено косили, то уезжали на неделю и более, торопились косить сено, пока стоит хорошая погода. На покосе были большие муравьиные кучи. Мне мама говорила: «Не подходи близко и не трогай». Но мне было любопытно: ведь муравьи такие маленькие, как они могут покусать?
     Однажды любопытство пересилило страх. Я взяла большие деревянные грабли  и хотела разгрести кучу. Грабли то ведь длинные, думала убегу. Ну и только я положила грабли на кучу, как моментально муравьи осыпали меня. Я, конечно, подняла крик. Ой, как они больно кусаются, до сих пор помню Мама прибежала на выручку,
а брат Иван ликовал, закатывался от смеха. На покосе была речка Вязова, не широкая, метров 5-6, берега высокие, крутые. Вода текла быстро, шумно, очень чистая и холодная вода. Иногда даже набирали этой воды домой, потому  что он была приятная на вкус. По берегам ее росла красная смородина, ее у нас звали “кислицей”. Помню, как-то пошел затяжной дождь, решили возвращаться домой. Набрали этой кислица полное эмалированное ведро. Однажды я проспала отъезд на покос, и пробыла  дома дня 3. Приехал отец с покоса за продуктами. Бабушка к этому дню напекла хлеба, наготовила кислого молока в деревянной кадушечке ведра на 2, оно было очень хорошее,  густое с пенками, кроме этого кваса бочоночек, сметаны, огурцов свежих. Отец приехал домой вечером, а утром рано все погрузили в короб, и я решила ехать с отцом на покос. Бабушка уговаривала не ездить, но я поехала. В телегу запряжена была Серуха. Полдеревни проехали, отец подъехал  к дому товарища, мне сказал: «Посиди», - а сам пошел в дом и гулял там до полудня. Вышел уже хорошо выпившим. Поехали дальше. Отец решил еще к одному другу заехать, ушел в дом, а я опять сидела в коробке.  День был жарким, и я захотела пить, а открыть бутыль и налить квас не могла.
    Отец вышел из дома уже совсем пьяный, дал мне вожжи и сказал: «Не натягивай, Серуха дорогу знает», - а сам лег на бок и уснул. Я целый день была голодной, а попросить что-нибудь у отца  не смела, он ведь был очень строгий, да еще пьяный - я очень боялась. На подъезде к реке Бобровке спуск с берега на мост был крутой, но Серуха была умница, спустилась тихо и  спокойно. Помню, как хомут с шеи сползал ей на голову, но Серуха шла тихо. Телегу тянуло вниз под гору, а она сдерживала. Я, конечно, очень боялась, и разбудить отца страшно. Но все обошлось благополучно, выехали на хорошую дорогу. Я остановила Серуху, сошла с телеги, отломила от булки кусок и дала ей - она с удовольствием взяла.  Я любила лошадей и  сейчас люблю. Немного пожевала булки и сама, поехала дальше через лес. Дорогу я помнила в некоторых местах, а в одном месте она расходилась на две дороги, и я не знала, куда направить лошадь: направо или налево. Позднее уже узнала, что впереди было болото, и левая дорога вела к мосту через него, а по правой не было моста. Я же поехала  по правой, ну и заехала в болото. Оно было глубокое и большое. Стала погонять Серуху, и она шла, все глубже и глубже утопая в болоте. В короб телеги набралась грязная вода. Серуха встала - уже  не могла тянуть. Я очень перепугалась, заревела, начала отца будить. Когда он открыл глаза, заматерился, а увидав, что сидим в болоте, вроде враз протрезвел. Стал бить Серуху. Она, бедная, кое-как выволокла нас из болота. Дали Серухе отдохнуть. Отец снова лег спать, а я взяла вожжи в руки, и поехали дальше. Отец сказал, что впереди дорога хорошая, и Серуха ее знает. Приехали на покос уже в сумерках. Вот такая была история. Траву косили и сухую сгребали в копны, а копны свозили и метали стога. Я возила копны, сидя верхом на Мурке. Это был тоже хороший, смирный конь.
       Отец мой жил веселой жизнью, особенно в зимнее время. Часто пил, гулял и очень обижал маму, даже бил ее. Однажды порывался убить, но не нашел ножа. Это была страшная ночь для меня. Когда он бывал пьяным и буянил, мы из дома убегали. Уходили и бабушка, и дедушка, и брат Иван. Иногда я залезала на полати, зарывалась в тулупы и плакала до тех пор, пока не одолевал сон. В школу  я ходила ползимы, а затем исключили, так как была я дочь кулака. Детство было тяжелое, не веселое. Отец-то был гулящим, даже пудрился и применял духи, а мама была простой забитой  женщиной, жила как работница, ей было не до гулянья.
       Бабушка Матрена не была родной матерью моей маме, но была хорошая, добрая, ласковая. Они меня любили, и я часто гостила у них. Очень любила с бабушкой ходить в огород. Она всегда угощала меня морковкой - для меня это было лакомство. По праздникам ездили в гости в большое село Осинцево, где жила тетя Мария Грошева, сестра отца.
В Зайково жила другая сестра отца: тетя Прасковья Мурзина. В Речкалово жили мамины родители: дедушка Яков и бабушка Матрена.
В Осинцеве церковный приход был большой - со многих деревень люди приходили. Вокруг церкви была высокая, железная ограда, вдоль нее росла сирень. Я с подругами очень любила ходить и смотреть, когда цвела сирень. Рядом с церковью жил поп. У него были бодливые козы, и нам иногда приходилось удирать от них. Был со мной такой случай. Осенью с поля возили снопы, пшеницу, овес и рожь. В огороде складывали снопы в скирды, а зимой молотили. Возили снопы между нашим и соседским домом по проулку. Огород был огорожен жердями. Чтобы можно было проезжать, жерди на время убирали. Когда все рабочие уходили обедать, мне приходилось караулить этот проезд, чтобы овечки не заходили в огород. Однажды стою я на посту с прутиком, их отгоняю. А среди них был большой баран с толстыми завитыми рогами. Он опустил голову вниз и бежит прямо на меня.
   Я поняла, что прутик мой не поможет, и тоже пустилась бежать в огород. Забежала в баню и только успела захлопнуть за собой дверь, как раздался сильный удар в дверь. Это барашек ее таранил рогами. Если бы я не успела убежать, то не знаю, что было бы со мной. После говорили, хорошо что убежала. Когда рабочие вернулись с обеда, в огороде было много овец, а сторож сидела в бане. Был и другой случай. Как-то весной пахали огород. Часть пашни оставляли под овощи, а часть засаживали картошкой. Высаживали под плуг. Я тоже тут же была. Братец мой надумал пошутить, взял земляного красного червя и положил его мне за ворот на спину. А червь холодный - я очень напугалась и с криком побежала к маме. Позже мама говорила, что я была белая как полотно. Я и до сих пор боюсь червей. Когда весной копаю землю в саду и вижу их, мне становится не по себе. Даже внуки часто подшучивают надо мной этими червями. Рядом с деревней находилось место, куда выводили лошадей на ночь пастись, называлось Конное. Там росло много травы. Там же проходились различные празднования. Ходили на Конное, конечно, небольшой компанией – мы девочки этого праздника ждали. И почему-то там всегда жарили яичницу.
        В деревнях обычно дома располагаются по  обе стороны улицы, а у нас не так далеко от нашего дома они стояли только по одной стороне – по другой шло большое ущелье, заросшее деревьями, почти лесом.  Здесь каждое лето организовывался детский лагерь. Наверное, детей привозили из Ирбита, спали  они в палатках Рядом протекала река Бобровка. Дети с удовольствием купались в ней. У них (у девочек) была форма: синяя юбочка, белая кофточка и красный галстук – это пионерская форма. В нашем огороде стояла баня. Я на эту баню забиралась – оттуда хорошо было видно, как пионеры купаются в реке.  Я, сидя на крыше бани, раздумывала: «А почему нас деревенских не принимают в лагерь?» Мы, видимо, были не того сорта. Вечерами мы ходили в этот лагерь посмотреть, как пионеры выступали и пели – нам разрешали.
        А вот еще, в большие праздники на Конной проводился круг, когда собиралось много народа, в основном молодежь. В одном месте плясали, в другом проводились танцы, в третьем проходила борьба мужчин. Была площадка, где просто прогуливались. На круг приезжали нарядными. Нам было очень это все интересно посмотреть  кто как одет. Мне к  празднику мама тоже  сшила новое платье. Я его, как сейчас, вижу: красный сатин, а по нему белые колечки. В этом платье я праздновала только один раз. При раскулачивании и его забрали. Детские лагеря приезжали в 1927 и 1928 годах. На Конной было одно место, где земля качалась. Его огородили, чтобы случайно кто-нибудь не провалился. Я как-то у брата Ивана спрашивала про это место, но он ответил, что не знает, не помнит про такое. А я вот хорошо помню. Гуляния обычно продолжались до утра. Теперь-то я могу сказать, что это праздновался «Петров день», ежегодно 12 июля. 
       Много хорошего и плохого было в моем детстве, да все не опишешь. Происходили эти события летом 1929 года, а осенью нас, то-есть моих родителей,  дедушку Анфима и бабушку Анисью раскулачили, так как мы жили зажиточно. Дом  пятистенный считался хорошим в то время. Была кладовая из красного кирпича, большая, под железной крышей. В эту кладовую на лето ложили всю одежду и разные вещи из дома, берегли от пожара.
       Дедушка Анфим Иванович был очень трудолюбивым, работящим и добрым. Его и отца арестовали, отправили в тюрьму города Туринска. А потом пришли люди, человек 5-6, точно не помню. Двое сели за стол. Один диктовал, а второй  писал протокол. В доме все растрясли, все описали. Оставили нам только по смене белья, старенькое ватное одеяло, одну подушечку, старый мамин сундучок, икону, которая путешествовала с нами.  Она и сейчас у меня, только не в том виде: ранее в ней были мамины венчальные цветы. Их уже давно нет. Все вещи, которые у нас забрали, погрузили на телегу и увезли.

Позднее были торги, все продали, ну и себе, наверное, кое-что забрали. Мама, видимо знала, что придут к нам по таким делам.  Договорилась с одной женщиной, чтобы она взяла от мамы кое-что на сохранение. Мама наматывала на меня скатерть или еще что, завязывала.  Я шла к тете Поле, а она с меня все снимала, и я возвращалась домой. Так я делала в день по рейсу, по одной вещичке носила.  Сколько перенесла - не знаю. Тетя Поля была, вроде, в родстве. Жили они с мужем вдвоем, детей у них не было. Помню, у мамы была шаль пуховая хорошая и тоже туда ушла. Тетю Полю не раскулачили. Они уехали куда-то, и дальнейшая судьба их неизвестна. Мамино добро уехало вместе с ними.
       Затем реквизиторы перешли в подпол. Подпол был большой, как комната, со множеством полок. Что там хранилось я  точно не помню, только знаю, что масло в горшках было, сахар, мед были. Все, что хранилось в подвале, вытащили. Затем дошла очередь до скота: 3 дойных коровы, нетель, бычок рос для мяса на зиму, 2 или 3 теленка маленьких, три рабочих лошади, одна выездная, жеребчик вороной, которого еще не запрягали, и маленький жеребенок. Совсем недавно лошади трудились - осенью вывозят навоз на поля. Когда погнали со двора скот, Серуха заупрямилась, потому что ее дите осталось в огороде. Я, как всегда, взялась помогать - хотела за ними закрыть ворота.
       Дедушка попросил меня выгнать жеребенка, который стоял и рыл копытцем. Я взяла прутик, подошла сзади его и ударила по холке. Он же  не долго думал, дал мне сдачи: лягнул меня в правую ногу выше колена. Я с ревом  полетела на землю, а жеребеночек побежал к своей мамочке. Когда лошадей выпустили во двор, я сидела и смотрела в окно. Коровы мычали, видимо что-то чувствовали неладное. Выездную лошадь привязали, а рабочие лошади стояли спокойно. А молодой жеребчик все бегал по двору и ржал. Из амбаров и кладовой тоже все выгрузили Все добро увезли и весь скот увели. Остались мы в пустом доме, даже крынки молока не было. Бабушка и мама плакали, а мы с Иваном молчали. Так прошла ночь. Утром бабушка взяла свой узелок и ушла к дочери, Вере Анфимовне Киршиной (это моя крестная, ее семья тоже была выслана вскоре в Ирбит). Позже крестная нам рассказывала, что председатель колхоза запряг молодого жеребчика и гонял на нем по деревне. А жеребчик ведь не был обучен ходить в упряжке, ни как не шел. Председатель его сильно бил и заставил бежать. Бил и приговаривал: «Кулацкая скотина, знай наших!», и, конечно, загнал жеребчика. Он упал, но мужики его выходили, подняли лошадку на
ноги. Потом были торги. Продавали все кулацкое имущество,  вывели на продажу и эту полудохлую лошадку – думали, видимо, что она сдохнет. О торгах  знали и приезжали даже с других деревень. Один мужичек знал дедушку Анфима и знал, от какого племени этот жеребчик, купил его, выходил. Стал жеребчик хорошим конем. На каком-то  празднике были скачки, и этот жеребчик занял первое место. Тогда наш  председатель решил вернуть его обратно. Хотел купить, но не тут-то было. Новый хозяин оставил себе.
      В октябре или в ноябре  предложили нам (это мама, Иван и я) перебраться на новое место жительства. За рекой была небольшая улица. На краю улицы у самой  поскотины, где пасли скот, стояла избушка. В ней было всего два окна.  Избушка была маленькая, но с русской печью. Ни ворот, ни забора вокруг не было. Вот ее нам и предложили. Правда была рядом небольшая сараюшка, пустая - дров ни полешка не было. Топить нечем. Пришли мы к новому жительству с саночками. На саночках сундучок, а в нем то, что было нам оставлено, да корзинка с двумя бутылками молока, хлебом, выпечкой. Так началась наша новая жизнь. В окнах дыры, в дверях щели – сквознячок раздольно гулял по избушке. Мы не раздевались. Маму все люди знали, все ее жалели и приносили нам тайком, когда стемнеет, кто хлеба, кто дров. Мама печку  протопит и мы на печке грелись,  спали на ней с мамой. В избе была кровать. Мама отдала Ивану одеяло, и он спал на кровати. Днями Иван дома почти не бывал, где-то пропадал у друзей. Так мы прожили до 16 марта 1930 года, а 17 нам приказали явиться в церковь со своим имуществом. Мы опять поставили сундучок на саночки и пошли-поехали. Добрались до церкви, зашли в нее, занесли сундучок, устроились на нем. У ворот церкви стояла охрана, и за ворота нас больше не выпустили. В церкви было много народу. Все такие как мы, но из разных деревень. Бабушку  привезли к нам, не оставили у дочери. Потом пришла комиссия какая-то, врачи. Все раздевались до нижней рубашки, каждая семья по очереди. Подходили к столу на проверку. Спрашивали: «У кого есть деньги и золото, выкладывайте на стол. Если не выложите, то - в тюрьму» Обыскивали. У мамы было 25 рублей, она, конечно, их отдала. У Ивана было золотое кольцо - ему дал дедушка Анфим, когда почуял неладное перед арестом. Иван перед тем, как подойти на обыск, вышел на улицу и отдал кольцо другу через решетку изгороди, которой была обнесена церковь.
    За изгородью стояло много народу, провожающих, а кто просто любопытствовал, и там же стоял друг Ивана. Иван попросил кольцо подержать, пока пройдет обыск, а потом, дескать, вернешь обратно. Но друг тот не устоял от соблазна, ведь в то время золото было редкостью, и удрал парень с кольцом. А сколько было шуму в церкви: кто плакал, кто кричал. Плакала одна девушка, которую разлучали с любимым парнем. Она очень просила  оставить ее с женихом, но ей не разрешили, она подлежала к высылке с родителями.А парень, видимо, был победнее, его не высылали. 18 марта с утра  пришла к церкви моя крестная мама, Вера Анфимовна Киршина. Мы вышли на улицу и попрощались с ней через изгородь. Вера Анфимовна после прощания пошла в роддом в Зайково, за 2 километра от Скородума, и там родила сына, Виктора Павловича Киршина.
           Вскоре к церкви подвели лошадей, запряженных в сани. Приказали грузиться. Нам досталась белая лошадка. Поставили в сани свой сундук, 2 мешка  сухарей, которые нам выдали на дорогу, и поехали. Эшелон получился большой. Сопровождали нас конвоиры с винтовками, чтобы не убежали. А куда нам  было бежать?! Все покорялись мирно. Проехали Зайково, затем Речкалово, это мамина родина. Я хорошо помню: проезжали по улице, где был родной мамин дом. У ворот стоял дедушка Яков Речкалов, мамин отец, а бабушка Матрена Ивановна смотрела в окно. Иван побежал к дедушке попрощаться, но его тут же вернули конвоиры. К вечеру или на другой день приехали в город Туринск. Здесь к нам присоединились дедушка и отец, их выпустили. Всех их было много, ведь из каждой семьи были арестованные.
         Днем эшелон двигался, а ночью стоял. Спали, кто как мог. Женщины с детьми в санях, подростки бегали - стоять и сидеть холодно. Мужчины собирались кучками, кто с кем и о чем-то вели разговоры. Чуть рассветало, ехали дальше. Ехали сибирским трактом. Не знаю, сколько проехали, доехали до большого волока. Волоком называется большое расстояние, где нет деревень, а все лес и лес. Через волок ехали три дня. Поздно вечером останавливались на ночь. На остановках был большой барак. В нем стояли широкий и длинный дощатый стол и одна печка. Освещался барак керосиновой лампой, которая светила еле-еле. Мужчины рубили дрова и топили эту печку. В зшелоне были семьи с маленькими детьми, которым нужно было тепло, чтобы перепеленать, обсушиться. Дети побольше, такие как я, заходили погреться на время. В бараке было очень тесно. Постою немного и бегу к маме в сани. Укроемся одеялом и сидим,  дремлем. Первый день ехали вроде спокойно, а на второй день некоторые лошадки стали падать. Ведь давали лошадок самых негожих, как говорится: «На тебе боже, что нам негоже». Днем пригревало, и дорога была плохая. Снег таял, местами были лужи и грязь. Упадет лошадка, ее поднимают мужички, поднимают, а не могут поднять, возьмут и в сторонку оттащат, чтобы дорогу освободить, следующим ехать надо. Вещи тех, у кого пала лошадка, перекладывали к знакомым или к кому попало. Сани тоже оттаскивали в сторону. Так по всей дороге попадались дохлые лошади, а некоторые еще издавали ржание. Жутко было смотреть, люди даже плакали. Ехали, видимо, через болота, потому что были видны вытаявшие кочки, мох, ягоды клюквы. Люди  отбегали немного в сторону и собирали клюкву. Я тоже бегала, но разве много наберешь на ходу - от обоза отстанешь, да и есть ее нельзя: она холодная, даже мерзлая. Вечером второго дня приехали к такому же бараку, как в первый. С лошадьми люди мучились, было много ругани и слез. На третий день заехали в деревню. Было еще светло. Я видела как ребятишки лет по 7-10 бегали через улицу босиком по снегу. Наши люди очень удивлялись этому. Тут нас распределили по домам. Хозяева принимали спокойно. Нашу и еще одну семью поселили в один дом. Хозяева чаем напоили. Хотя и без сахара, а все-таки горячий, с сухариками, вкусен был. Ведь до этого сухарики грызли без горяченького. Может у кого-то было что и помимо сухарей. На этой стоянке мы обогрелись и отдохнули. Лошадки тоже наконец хорошо отдохнули. Поутру поехали дальше. Были определены каждой семье конкретные районы. Нас и еще несколько семей назначили в Нахрагинский район, в деревню Чесноки. С нами ехали туда тетя Анна, папина сестра, с мужем, дядей Сергеем Богомоловым. Детей у них не было. Вернее у дяди Сергея была дочь Катя от первой жены и  приемный сын Сергей (его маленьким в пеленках подкинули, была там и записка). Как дядя Сережа богато жили, какое хозяйство было - не знаю, а вот дом их хорошо помню. Дом был большой двухэтажный, кирпичный. Мать дяди Сергея жила отдельно, внизу. С ней жили Катя и приемный сын Сережа. Их не выселили, оставили дома. Кроме тети Анны у отца были еще две сестры: тетя Прасковья и тетя Вера. Тетя Прасковья была замужем за дядей Марком Мурзиным. У них семья была большая: Тимофей, Анна, Арсентий и Клавдия. Они ехали вместе с нами. Семья тети Веры, как я уже упоминала, была выслана позже в Ирбит.
          Кроме перечисленной близкой родни рядом разделяли нашу участь семьи трех родных братьев Речкаловых. Из Скородума были мы и Богомоловы, Мурзины из Зайково, Речкаловы из деревни Речкалово. Моя мама, в девичестве Речкалова, тоже была родом оттуда, но были ли они в родстве, я не знаю. Ехали с нами и другие семьи, но я не знаю, откуда они.
                Жизнь в Западной Сибири.
Продолжение следует.